Розовый зонт

Дождь. Дождь и похороны. Как банально, банально до противной тошноты. Банален мой идеально выглаженный черный костюм, галстук. Банальна смерть старого человека. И, к несчастью, банальна моя жена. Она стоит в черном платье у винтажного зеркала. Стоит хмурая, хмурая, ровно как дождевое небо за окном. Единственное, что меня удивляет, у неё текут слёзы. Почему она плачет? Не знаю... Руки трясутся, ей всё никак не удаётся надеть серьги. Решаю супругу обнять.

Неужто я совсем не уделял жене времени? Похоже на то, ведь мне неведомо было, что она успела так сблизиться с нашей соседкой — старушкой. Милая старушка, ничего не скажешь, однако зачем же убиваться горем из-за неё, зачем? Непонятно...

Выхожу из спальни, зову дочь. Не отвечает. Иду к ней в комнату. Сидит на кровати в руках мобильный. Глазеет в экран и не моргнет. Правда вид у неё, стоит признать, унылый, но хоть она не всхлипывает и занимается всё тем же, как обычно. Делаю вывод — телефон безустанно крадет её жизнь... Ох, уж это поколение. А я столько книг насобирал для домашней библиотеки — от Гоголя до Драйзера. Бери — читай, учись. Э-эх... не научил.

Я захлопываю дверь сильнее, чем планировал. Слышу за спиной удивленное и одновременно испуганное восклицание: «Папа!». Хм, вот только сейчас дочурка обратила на отца свое внимание. Я почему-то не отзываюсь, честно, не знаю почему. Попросту молча, неторопливо переставляю ноги по скрипучему паркету нашего длинного коридора, такого длинного, как в нескончаемых застенках чудовищного Минотавра.

Я у открытого окна. Капли выстукивают по подоконнику чечётку, да настолько складно, что не верится, что это всего лишь дождь. Всё серое, серое, даже красные черепицы крыш домов окрасились оловом. В общем, повсюду исключительно — грусть и тоска.

Вижу на противоположной стороне улочки к дому умершей один за другим подъезжают черные автомобили. Они их что, специально напрокат берут? Нет, ну не верю, что у всех поголовно такого мрачного цвета машины. Боже правый! Да и у моего дома уже поспели с десяток припарковать. Ну ладно, что уж тут поделаешь, похороны ведь.

Размышляю — поганые они все людишки. При жизни к зажиточной пожилой даме разве что почтальон на велосипеде приезжал, а сейчас прямо-таки аншлаг. Наверняка готовятся наследство делить. Не наверняка, а точно! Закрываю окно. Отопление нынче дорогое, на деле не только для бедняков.

Стою, наблюдаю. Хм, непонятно, каким образом я всех скорбящих пропустил? Надеялся вдоволь посмеюсь, как леди и джентльмены будут выползать из авто, спехом раскрывать "арендованные" чёрные зонты, и бежать, бежать под крышу дома, которому в скором времени суждено... Да чего в скором, нет, уже завтра особняку суждено быть разодранным в суде. Конечно в том случае если, старушонка преднамеренно не оставила завещания, уверовав, что после смерти сможет насладиться грандиозным кровавым шоу с участием ненавистных ей родственничков.

Ко мне подошел пёс, виляет хвостом и тоскливо попискивает. Что, Лорд, проголодался, кушать хочешь? Обещаю, как вернусь с похорон, обязательно пожарю стейки, один с кровью будет специально приготовлен для тебя. Пёс безрадостно вздыхает и кладет голову мне на стопу.

Снова смотрю в окно. Хотелось бы сказать, что ничего не изменилось, но вся серость, к которой я нехотя свыкся, теперь была опорочена круглым розовым пятном. Это розовый зонтик, приторно розовый. Его в руке держит высокая девушка. Она стоит по ту сторону улицы. Одета, как сегодня уже повелось, в черный плащ. Верхнею половину лица скрывают черные солнцезащитные очки.

Она таращится на меня, так по крайней мере кажется. Не знаю почему, но мне вдруг становится не по себе, жутковато даже, будто бы я несусь по скоростному шоссе с завязанными глазами. Девушка по-прежнему смотрит. Может всё-таки не на меня? Может ей всего-навсего пришелся по вкусу мой чудесный тюдоровский дом? Может спутниковую антенну ветром сорвало? Нет, теперь-то я доподлинно уверен, что на меня, вот она улыбается. Улыбка у неё красивая, ангельская. Да только страшно мне так, точно черта увидел. А может у девушки просто-напросто наушник в ухе, она с кем-то беседует и хвастается, что солидный кусок наследства урвёт? Хватит себя успокаивать, видишь же, губы её не шевелятся. Поправка на дождь, плохая видимость. Я понемногу схожу с ума.

 Затаив дыхание, глазею дальше. Блондинка поворачивает голову по направлению улицы. Я выпускаю из легких тяжелый воздух. Ну и фантазёр, ну и фантазер же я. Внезапно она резко поворачивается в мою сторону. И странное дело — ощущаю то, что человек не может ощущать: я бледнею. Незнакомка не спеша достает левую руку из кармана и машет, медленно, вальяжно, как настоящая королевская особа. Я заворожённо машу ей в ответ. Страх вдруг уходит, вместо него появляется лишь неудовлетворенное любопытство. Оглядываюсь с целью убедиться, что никто не заметил, как я машу рукой красивой незнакомке. В коридоре никого. Уж больно долго мои девочки собираются.

Вновь повернувшись к окну, обнаруживаю, что таинственная блондинка стоит прям передо мной. Боже, разве это возможно так быстро очутиться здесь? Теперь сердце вторя дождю, принялось громко выстукивать чечётку. Ощущаю что рот непроизвольно открывается. Мы стоим друг от друга на расстоянии одного локтя. Разделяет нас лишь тонкое и аномально сухое стекло. Стараюсь не подать виду, что напуган. Беспокоюсь за сердце, ведь я давно в группе риска. Не шевелюсь, словно вкопанный. Странное выражение в день похорон. Она медленно, слишком медленно снимает очки. Стою, смотрю. Неподвижный и безмолвный.

«Нам пора идти», — раздается голос позади меня.

В коридоре жена — моя чуть постаревшая брюнетка. Так и подмывает сказать, что у неё прекрасная осанка балерины и чудесный чуть вздернутый носик. Тем не менее я молчу, поскольку сейчас это совершенно не к месту. Дверь комнаты дочери отворяется. Я молниеносно разворачиваюсь к окну. Девушки как небывало. В памяти запечатлелись идеальные белки её глаз, ни одного красного сосудика. За всю мою долгую практику не видел ничего подобного. Интересно, какого цвета у неё радужка? Были ли у неё радужки?

Мы идем по родной улочке, где когда-то я учил дочь ездить на велосипеде. Где живут в основном приятной наружности люди, но только наружности. Где я прожил без малого 22 года, спокойных и тихих. Мы идем, а я всё думаю: похоронное шествие то еще мероприятие — провожаем в последний путь. Какой путь, куда? Давайте говорить честно, посмотрим как гроб опуститься в глубокую мокрую яму. Услышим тихий голос приходского священника, цитирующего стих от Матфея: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся». Да, наверняка утешатся, когда тоже умрут. И на этом всё. Впереди умершего ждет не более чем энтропия, никакого пути... О-ой как я устал, э-эх, но нужно идти.

Чтобы избежать скуки, принимаюсь изучать людей, в первую очередь самых родных. Дочь сверлит взглядом экран мобильного, жена вытирает нос кружевным, белым платком. Красивый платок, отмечаю я. В другой руке супруга держит черный зонт. Я сразу вспоминаю таинственную незнакомку. Где же она? Озираюсь по сторонам: угрюмые у всех лица, знакомые лица. Удивительно... не думал, что у нас столько общих приятелей со старушкой.

 Вот и Артур, сам без жены. Я склоняю голову в знак приветствия, он мне отвечает тем же. Где же «Розовый зонтик»? Ах, вот она! Как она прекрасна. Она не идет, она парит. Действительно парит, если верить, конечно, собственным глазам.  Блондинка наконец-то меня замечает, улыбается и тонким длинным пальцем указывает на небо. Небо как небо, ничего интересного. Я театрально пожимаю плечами. Она раздраженно ускоряет темп и летит поодаль от всех.

Артур приближается к нам. Дочь и жена не удостаивают его вниманием. Дочь по-прежнему прикована к мобильному, супруга же невидящим взором прорезает свинцовое пространство. Мне становиться стыдно за их бестактность, но я никак не оправдываюсь и не комментирую. Артур шагает молча. Все шагают молча. Дождь тарахтит по крышам уютных дорогих коттеджей и дорогих авто. Розовый зонтик маячит впереди. В окружении всей этой серости, уныния и скорби, он выглядит вульгарно, точно расфуфыренная дешевая проститутка среди монахинь.

К моей незнакомке присоединяется статный мужчина с громадным черным зонтом. Столь громадным, что кажется под ним могли бы спрятаться от дождя все жители нашей окрестности. Новообразовавшаяся парочка замедляет ход. Мы всё ближе и ближе подходим к ним. Умудряюсь украдкой разглядеть мужчину — красив, чертовски красив. Они что-то бурно обсуждают, время от времени взирая на нас. Вижу разговор напряжен и неприятен обоим. Потом они останавливаются, оборачиваются, смотрят. Исключительно смотрят на меня. Мужчина не сводя глаз, достает сигарету и закуривает. Мы с семьей и Артуром минуем их. Чудная парочка. Неожиданно опять впереди показался розовый и черный большущий зонт. Как такое возможно? Пара всё еще о чем-то спорит. Блондинка указывает пальцем в небо, мужчина пальцем вниз, в землю. Молодой человек настолько разъярён, что весь сотрясается от злости. Незнакомка тоже выходит из себя — она выхватывает сигарету изо рта мужчины и швыряет на тротуар, разлетаются огненные искры. Красавец похабно ругается. Слов вовсе не разобрать, однако по артикуляции губ считывается заурядная матерщина. Артур также пристально наблюдает за необычной парочкой. Я вопрошающе гляжу на него, затем взрываюсь глухим истерическим хохотом, потому что он тоже указывает пальцем в небо. Совладав с собой, слышу его замогильный голос: «И я туда хочу». Да что вы все, с ума посходили?! Атеистом он себя называет.

Перестав размышлять о глупой реплики Артура, хоть она меня взволновала не на шутку, я двигаюсь вперед, пытаясь вспомнить, когда последний раз его встречал. Ах да, месяц назад он пришел с женой к нам на ужин. Что, уже месяц прошел? Или год? Или два? Что-то память подводит. Итак, что было вчера? Да вроде всё, как обычно — работа, дом, книга на сон грядущий. Это точно было вчера? Ох, что-то голова идет кругом. Незаметно отдалились жена и дочь. И розового зонта не видно. Опять всё превратилось в черно-белую драму. Нет, в черно-серую, белый платок жены не в счёт. Внутри себя ощущаю пустоту и бесконечное одиночество. Задаюсь вопросом: когда-то было иначе. Я уже и забыл — было ли иначе. Что я вообще помню? Да ни черта я не помню! Вообще, ни черта.

Правда… помню, хотел перебраться на юг — cинее небо, яркие краски. Видеть себя улыбчивого в зеркале. Улыбчивого, а главное — счастливого. Видеть как мои тёмно-карие глаза совершили невозможное — выгорели на солнце. Выгорели из-за пылающего огненного светила и стали янтарными, стали цветом мексиканского пива, которое я вечерами потягиваю на берегу бесконечного океана. Тихого океана.

Так, я лечу на юг и плевать на всё! Только бы скорей окончились эти чертовы похороны.

Лужи. Снова лужи. Оказывается всё это время я ступаю по ним и не замечаю. Сейчас заметил. Ноги сухие. Вот что значит английское качество. Поднимаю голову ввысь: ни одного лучика солнца — одна сплошная туча. Под гранитной тучей проносится белоснежная птица. Вижу — летит на юг…

Я направляюськ жене и дочери. Не спеша. Не хочу разочароваться в дорогостоящей обуви. Шагая, стараюсь осмыслить сегодняшний день, точнее увиденное. Ополоумевший Артур. Девушка с розовым зонтом. Спору нет, она прекрасна и таинственна... Да странная она! И законы физики ей будто не писаны! А приятель то её? Да уж... низкий я человек, завидую его молодости и красоте. Любопытно, о чём они спорили? Чем я для них так интересен? Зачем все эти пальцы в небо, пальцы в землю? Столько вопросов…

Я всё иду, иду и никак не могу приблизиться к семье. Ни на йоту не приблизился к ответам, более того список вопросов увеличивается. Так что происходит? Что это всё значит? Почему ускоренный шаг не помогает поравняться со всеми?

Срываюсь в бег. Бегу, точно молодой жеребец — без одышки, почти прыжками, полевым галопом. Пока мчусь на всех парах, принимаю необъяснимое — мне их не догнать. Давеча живые люди в один миг превратились в черные точки, которые уменьшаются с каждой секундой. Останавливаюсь. Беспокоюсь за сердце, ведь я давно в группе риска. Впрочем, в уме возникает ужасное опасение — в группе ли ещё, или меня исключили, не предупредив?

Сознание затуманивается, в руках мелкая дрожь, ноги подкашиваются, плюхаюсь задницей прямо на асфальтовую дорогу. Сижу и плачу, как в детстве — навзрыд. Крупные слезы текут по щекам. Лишь слезам удаётся увлажнить моё шестидесятилетнее лицо. Дождю, увы, это не под силу. Я остаюсь сухим до неприличия в такую-то погоду, да еще и без зонта.