В друге Валерия Грубина я опознал Сергея Довлатова

Памяти В.А. Грубина
(1941-1997)

Решение написать о Валерии Грубине это мой ответ на зов детства или ранней юности. На тот момент я знал лишь его фамилию и то, что он был в добрых отношениях с Сергеем Довлатовым. Незадолго до завершения этого текста я узнал, что Грубин умер 28 декабря 1997 года, так что в конце прошлого года  исполнилось 25 лет со дня его смерти. Я в принципе не мог увязать мою работу с этим фактом биографии Грубина, но какая-то сила справедливо распорядилась так. 


Не будучи знаком с Валерием Грубиным, никогда не разговаривая с ним, я помню (или знаю?) его очень давно. Сначала в одном статусе, потом – в  другом, и вот теперь пытаюсь узнать по-новому. Наверное, он мечтал, думал о чем-то большем, но не сложилось. Тем не менее мне хочется вспомнить его, уверен, судеб, подобных его, в нашем ленинградском поколении немало. И хотя я не был знаком с Грубиным, я могу рассказать о нем так, как не скажет никто.
Совсем неожиданно для меня образ Валерия Грубина всплыл в моей памяти 14 июля 2021 года, в тот день я написал Алле Дубровской: «Как продвигается твой ефимовский проект, люди-то интересные... недавно посмотрел на youtube o Довлатове... что-то ёкнуло в душе... ведь одно время, Университет, центр Невского...». Алла Дубровская – очень серьезный, тонкий прозаик, писательский стиль и гражданская позиция которой мне весьма близки. В Америке мы живем на разных побережьях, но в Ленинграде жили в одной части города, а это, оказывается, тоже сближает людей. «Ефимовский проект» - это её эссе о российско-американском писателе, философе и издателе Игоре Марковиче Ефимове (1937-2020). Сейчас это эссе опубликовано [1], и не только многими деталями, но всем своим духом оно связывает меня с тем временем, которое я пытаюсь вспоминать. Вот полученный ответила: «Кропаю потихоньку».


Без особой раскачки я начал искать в интернете информацию, используя ключевые слова: «Сергей Довлатов» и «Грубин», так как его имени я не знал. Через несколько дней я послал Дубровской несколько текстов о Довлатове с упоминанием Грубина и написал: «вижу Грубина в нашей ранней юности и на Невском с Довлатовым» и вслед за этим, не зная характера задуманного ею рассказа о Ефимове, посоветовал: «Найди возможность как-нибудь зацепить Грубина, совсем о нем забыли...». Тогда у меня еще не было никаких планов  писать о нем.
Узнав, что Алла Дубровская не видела даже Довлатова, она приехала в Америку через два года после его смерти, я все же начинаю представлять ей Грубина: «... он не был таким же высоким, как Довлатов, но атлет, плечи, руки как у древних греков», конечно, имелись в виду греческое олимпийцы. На вопросы:  «Кем он был? Почему всплыло его имя?» ответил: «...он – друг-друг Довлатова...можно лишь гадать, что их связывало, он без Довлатова зачах... он – из героев Нагибина: талантливых во всем, но к жизни не приспособленных...».


Наша переписка продолжилась 18 июля, я открылся: «Когда стали публиковать Довлатова, когда я увидел его фото, я УЗНАЛ в нем парня,, которого видел с Грубиным...  такая вот история... а с Грубиным мы в одной спортивной школе занимались, но я выше чемпиона школы не поднимался». Вообще, я ходил в баскетбольную секцию, потому все же неплохо бегал и прыгал, но технике обучен не был.
Так что Довлатов и его рассказы вошли в меня через Грубина, о котором будет верно сказать: «Я неоднократно видел его, даже восхищался им, но не знал его».


В последнее время я немало написал о ленинградском доме, в котором прошли мое детство, юность и ранняя молодость, его адрес: улица Кавалергардская (в те годы – ул. Красной конницы), дом 12 [http://proza.ru/2022/04/14/154]. Этот старый Петербургский дом выделяется из соседних сооружений высокой красивой аркой, обращенной к Кавалергардской улице, тогда как фасад дома выходит на Мариинский проезд, мало известный тихий и зеленый уголок центра города. На другой (тыльной) стороне дома расположен довольно просторный участок (двор), который в давние времена, возможно, был небольшим парком, а в годы войны был отведен под огороды. В 1945 году в одном из углов этого двора был мой детский сад, который оставил во мне лишь одно воспоминание – с тех пор я не ем тыквенную кашу. Окна кухни и одного из коридоров нашей коммунальной квартиры выходили в этот двор, так что с четвертого этажа открывался красивый вид и можно было наблюдать все изменения, происходившие там.


К концу 40-х узкая полоска деревьев оставались лишь у стен нашего дома, все остальное пространство было превращено в стадион, принадлежавший спортивной школе.
Упоминание о спортивной школе – один из ключевых моментов моего рассказа о Грубине. В тот же день, 18 июля, я отправил email Анатолию Даринскому, которого знаю с тех далеких времен, так как мы жили в одном доме. Сейчас Анатолий Анатольевич – доктор физико-математических наук, главный научный сотрудник Института высокомолекулярных соединений РАН,  получается что наши дружеские отношения сохраняются семь десятилетий. Я писал: «Толя, с тобой, возможно, учился Валерий Грубин, дико спортивно одаренный… он потом шибко с Довлатовым дружил… ты помнишь его?». Ответ пришел немедленно, и в нем оказалось много больше, чем я ожидал: «Да, я был немного знаком с Валерием. Прикладываю небольшой кусочек из моих воспоминаний, где я пишу о Довлатове и немного о Грубин». Ниже я приведу текст Даринского, здесь же подчеркну тот факт, что он был написан не по моей просьбе, а значительно раньше. И вот мой ответ на вопрос Анатолия, почему я спрашиваю его о Грубине: «... вспомнил Грубина на стадионе под нашими окнами, я видел его с Довлатовым на Невском, подумал, что ты мог его знать… оказался прав...».


Наверное, году в 55-ом или 56-ом (мои шестой или седьмой классы), выступая за школу на соревнованиях по легкой атлетике, я узнал в спортсмене, которого вызвали в сектор по прыжкам в длину, выкрикивая фамилию Грубин,  парня, активно тренировавшегося на стадионе перед моими окнами. Мы выступали в одной возрастной группе, но в его поведении был заметен уже опытный спортсмен. Первым делом он подошел к доске для отталкивания и ступнями разметил свой разбег. Сняв теплую рубашку, он положил ее на землю, отметив начало разбега, мощно разбежался и улетел за 5 метров. Вышел из ямы, вернулся к своей рубашке и ушел. Он знал, что дальше никто не прыгнет. Через какое-то время нас всех повели в сектор для прыжков в высоту. Не помню, с какой высоты мы начинали, но, когда оставалось три-четыре человека, a все другие уже прекратили соревноваться, пришел и отметился у судей Грубин. Вскоре наступила его очередь прыгать, он снова разметил разбег и с первой попытки преодолел высоту, до которой большинство, не добралось. Вскоре в секторе для прыжков он остался один.


Тогда все прыгали перекидным способом, но не грамотно, коряво, как учили на школьных уроках физкультуры. Грубин преодолевал планку технично, сегодня я сказал бы – элегантно. Потом еще пару раз я видел его на соревнованиях, но чаще – на стадионе около нашего дома. Он мощнел, тренировался в толкании ядра, метании диска и бросках молота. Это сложные виды спорта, требующие большой физической силы и тончайшей координации движений.
На стыке 50-х и 60-х, когда школа была закончена и начались студенческие годы, у меня уже не было времени смотреть в кухонное окно, но я замечал, что стадион менялся, и я не помню на нем Грубина. Он выпал из моей памяти.


И вдруг в последние годы 60-х, это было лето, на углу Невского и Литейного проспектов, там тогда был (возможно, сохранился) продуктовый магазин, я обратил внимание на очень высокого коротко стриженного брюнета, рядом с которым стоял человек с широченными плечами. В нем я узнал Грубина. Я встречал их там несколько раз, иногда видел лишь высокого парня. На противоположном углу Невского было одно из самых богемных мест Ленинграда, сегодня – легенда, кафе «Сайгон». У меня были основания считать, что эти двое – из «сайгонавтов». Действительно, много позже Довлатов вспоминал: «Ну что “Сайгон”… Грязноватое кафе в центре Питера, на углу Невского и Владимирского проспектов, со странной богемно-уголовной публикой, где встречались, пили кофе и портвейн, обменивались новостями, читали стихи» [2]. В  то время я жил на Поварском переулке, в 15 минутах хода от «Сайгона», знал это место, оно не очень соответствовало моему давнему представлению о спортивном Грубине, но я понимал, что прошли года, и спорт мог уйти из его жизни.


Прошло еще много лет, и в конце 1980-х рассказы Сергея Довлатова стали публиковаться в СССР и сразу привлекли к себе внимание очень многих, тем более – ленинградцев. Петербургский писатель-шестидесятник, ровесник Довлатова, знавший его по ленинградским литературным тусовкам, так отразил популярность книг Довлатова в период перестройки: «В те годы торговля книгами (как и другим товаром) шла вручную, с лотков — и вскоре уже не было книжного лотка без его книги. Помню, с какой завистью услышал я разговор двух книжных жучков: “Что, Серега еще остался у нас?” Даже фамилия не называлась — все ясно и так» [3, с. 73]. Тогда в каком-то журнале я увидел фотографию Довлатова и опознал в нем высокого парня, стоявшего рядом с Грубиным. А много позже, уже из рассказов Довлатова узнал имя Грубина – Валерий – и то, что они были друзьями.   


Я многократно и в разных направлениях прошерстил интернет и могу утверждать, что объемнее всего о Грубине написано Валерием Поповым в его книге «Довлатов». Приведу полностью сказанное им о Грубине: «Самый ближний, повседневный — и самый загадочный друг Довлатова. Необыкновенный умница и эрудит, за глубокое знание древнегреческой литературы заслуживший прозвище Тетя Хлоя — при знакомстве произвел на меня очень странное впечатление. Большая голова, объемистая, как колокол, грудь, мощные руки. Он был чемпионом, кажется, по метанию молота, а кроме того — одним из светил философского факультета университета. При этом говорил как-то мало, тихо и невнятно, как бы ленясь вести разговор. Все могучие его знания и способности сводились на нет какой-то чуть заметной примесью абсурда, которая была в этом вроде бы воспитанном, серьезном человеке, никогда не повышающем голоса. Но — забыть, опоздать, по совершенно необъяснимым причинам не явиться вдруг на заседание кафедры, где решалась его судьба, и вылететь навсегда из списка перспективных кандидатов на то и на это… такое он проделывал постоянно, без малейшего напряжения и мук, ничуть не переживая и не изменяясь в лице, как говорят в народе — «за милую душу». Когда его с отчаянием спрашивали, как же так — он спокойно отвечал что-нибудь вроде «знаете, забыл», или «ничего страшного, сделаю позже». Наверное, именно он наиболее полно и честно выполнял модную тогда в нашей жизни программу: «Маразм — лучшая форма протеста». Когда я его увидел впервые, он, по-моему, уже растерял все, что могла бы ему дать наука, или спорт, или что-то еще, и работал на какой-то фантастической должности, не требующей никаких усилий и даже появления на рабочем месте… При этом он был ровен и спокоен в общении, вовсе не казался гулякой и разгильдяем, был серьезен и всегда сосредоточен на чем-то далеком, невидимом глазу.


Что так сближало их? Может, Довлатова привлекала в его друге абсолютная, невозмутимая душевная свобода? Думаю, это был первый настоящий довлатовский персонаж, существовавший в реальности, а не только в текстах, как многие другие. Грубин удостоверял своим существованием подлинность довлатовских героев, невозмутимо соединяя необычными своими выходками вымысел и реальность. Думаю, реальное существование Грубина придавало Довлатову уверенности при создании его знаменитой полуфантастической галереи питерских чудаков» [3, с. 9].


Конечно, вспоминая детские наблюдения, я ничего не мог сказать о глубине знаний Грубина и о том, каким он станет через много лет. Но подмеченное Поповым, может несколько уточнить или изменить мое описание участия Валерия в соревновании. Я заметил, что после своего прыжка он сразу ушел от ямы с песком, зная, что дальше никто не прыгнет. Но, может быть, уже тогда в этом проступало «его я», он отлично делал свое дело, а дальнейшее его не заботило.


Завершая книгу о Довлатове, Попов интересно и доброжелательно дополняет образ Грубина. Идет вечер памяти Довлатова в огромном, заполненном до отказа белом зале петербургского Дома писателей. Все чинно и серьезно. Выступали приехавшие из Америки Генис и Вайль, Скульская из Таллина, местные — Азадовский, Вольф, Лурье… Вел вечер Андрей Арьев. Все страстно рвутся к микрофону, всем хочется сказать очень важное. «Но восторг пришел лишь тогда, когда микрофон взял самый старый довлатовский друг (и персонаж) Валерий Грубин. Он говорил страстно, горячо, долго… Но что интересно — в выступлении его нельзя было разобрать ни одного слова! Зал сначала вежливо терпел, потом пошли отдельные смешки — и вдохновленный этим Грубин говорил еще и еще! Хохот был уже всеобщим. Люди утирали глаза. Грубин вроде бы договорил все — но, видя столь бешеный успех своей речи, с веселым отчаянием махнул рукой: ладно уж, расскажу еще! От счастья все в зале падали со стульев». И фактически, итоговая мысль книги: «Довлатовщина жива и будет с нами всегда» [3, с.73].


Дополню этот портрет Грубина воспоминаниями Аси Пекуровской, первой жены Довлатова, русского и американского прозаика и мемуариста. В ее книге о Довлатове есть яркое, выразительное описание друга их семьи. Это понимающий взгляд с очень близкого расстояния: «Другим поедателем Сережиной солянки был до дерзости застенчивый Валера Трубин, который обладал широким и открытым лицом, сияющей, обезоруживающей улыбкой, не допускающей мысли о том, что внешность может быть обманчива, а также способностью краснеть при произнесении звуков собственного имени. Сразу заняв положение завсегдатая сначала у нас с Сережей, а затем у меня без Сережи, Грубин нарушал рутину ежедневных визитов к нам внезапными и кратковременными исчезновениями, после которых возникал опять, как ни в чем не бывало размахивая спортивной сумкой, напоминавшей сундук, из которой неизменно торчала водочная головка, и на лаконичный вопрос «Где был?» отвечал уклончиво: «Сначала на соревнованиях, потом пьянствовал». Все, что было известно о Грубине, поступало в виде Сережиных домыслов, к которым сам Грубин относился безучастно, и только лицо его, неизменно приобретавшее цвет кумача, воздвигнутого освободителями над рейхстагом, выдавало присутствие зрения и слуха. Впоследствии оказывалось, что спортивный гений Грубин, ни разу не обмолвившийся о существовании отчего дома, куда-то посылал трактаты о французской литературе, как-то оказывался почетным членом если не ПЕН-клуба, то Союза духоборцев, где-то печатал статьи о Достоевском, кому-то рецензировал научные публикации на тему «Крестоносцы со времен Папы Григория Девятого до наших дней» и для кого-то писал за ящик водки докторскую диссертацию на тему «Влияние Манифеста Александра Первого о присоединении Финляндии к России на „Апрельские тезисы“ Ленина» [4, с. 53-54].


В онлайновой книге «Ленинград Довлатова. Исторический путеводитель» есть небольшая страничка о Валерии Грубине, несомненно, обогащающая мозаику сведений о его жизни.
«Адрес Валерия Грубина
6-я Советская ул., 10
Валерий Грубин – самый близкий Довлатову человек в Ленинграде, с которым писатель в определенные периоды жизни виделся почти ежедневно. Спортсмен, чемпион Ленинграда по метанию молота, Грубин учился в Ленинградском инженерно-строительном институте, затем перевелся на филологический факультет ЛГУ. В дружеском кругу Грубин слыл умником, штудировал Людвига Витгенштейна, писал диссертацию о влиянии философии Канта на творчество Достоевского и некоторое время преподавал на философском факультете. За блестящее знание античных авторов друзья дали Грубину прозвище “тетя Хлоя,” поражались и потешались над его органической неспособностью ругаться матом. Но ему, как и другим друзьям и персонажам Довлатова, не хватало воли и умения “устраиваться в жизни”. Он поступил в аспирантуру философского факультета и пытался защитить как диссертацию свой, несомненно, талантливый диплом, даже не обновив список литературы.
Грубин принадлежал к тому характерному для Петербурга типу, главным девизом которого является выражение “давай завтра”. Он был эрудирован, умен, дружелюбен, легок на подъем, вызывал всеобщие симпатии, но в отличие от Довлатова с его ущемленными литературно-издательскими амбициями, Грубин, уйдя из ЛГУ, не ощущал никакого комплекса неполноценности.


Как и Довлатов, он в 1970-х годах перебивался случайными заработками: работал в отделе социологических исследований Русского музея, в Зоологическом институте на Стрелке Васильевского, был тренером по волейболу. Грубин навещал Довлатова в Таллинне и сопровождал его в самых разных похождениях. Например, вместе они ездили в Подпорожье забирать из охотничьего хозяйства фокстерьера Глашу.
Довлатов хорошо понимал товарища и был уверен, что окажись Грубин в Нью-Йорке, он поселился бы в довлатовской семье на диване в гостиной. В эмиграции Довлатов не забывал своего друга, трогательно о нем заботился и “подкармливал” посылками. Он писал Андрею Арьеву: “Если получил или получишь какие-то деньги из «Васильевского острова», то ‹…› пойдите с Аней, Борей и Валерием в кооперативный ресторан «На Фонтанке». Я понимаю, что это с моей стороны звучит несколько по-барски, но, с другой стороны, этого-то я и добиваюсь”.
После смерти Довлатова Грубин окончательно “выпал из обоймы” и умер в бедности в 1997 году» [5].


Эта информация отчасти повторяет сказанное Валерием Поповым и Асей Пекуровской, отчасти – содержит новое. Наверное, Грубин всегда жил на 6-й Советской (все Советские и сейчас – Советские, а в совсем давние времена были Рождественскими), это относительно недалеко (три-четыре троллейбусные остановки вдоль Суворовского проспекта) от спортивной школы, в которой он занимался. Адрес Грубина и упоминание его друзей о глубоких гуманитарных знаниях Валерия и его трактатах о французской литературе, позволяют предположить, что он учился в известной школе №155 (сейчас – гимназии) с углубленным изучением французского языка, расположенной на Греческом проспекте между 6-ой и 7-ой Советскими улицами. Это учебное заведение с глубокими традициями, до революции здесь было реальное училище, ряд выпускников школы оставил заметный след в советской / российской науке, культуре и спорте. 


А что стоит за информацией о том, что в 1970-х Грубин работал в отделе социологических исследований Русского музея? Скорее всего, это еще одно указание на серьезное знание им западной философии. Руководителем отдела был Юрий Алексеевич Асеев (1928-1995) знаток истории западных философских течений, переводчик и комментатор фундаментальной книги Робин Джордж Коллингвуд «Идея истории; Автобиография». Я был знаком с Асеевым, он был эрудированным и интеллигентным человеком, и лишь тяжелая жизненная драма вынудила его уйти с философского факультета ЛГУ и закрыла ему дорогу к докторской диссертации. Допускаю, что он много лучше других понимал и ценил знания Грубина.


Интересными, уточняющими взгляд на жизнь Грубина являются обещанные выше воспоминания Анатолия Даринского, которые охватывают значительную часть жизни героя очерка. Сначала Даринский вспоминает знакомство с Довлатовым в университетском спортивном лагере и затем: «Я также был немного знаком с его приятелем Валерием Грубиным. Это имя можно встретить в некоторых рассказах Сергея. Познакомился я с Грубиным во время городских соревнований по легкой атлетике среди юношей, которые проходили на стадионе под окнами нашей квартиры на Мариинском проезде. Я участвовал в этих соревнованиях от нашей школы. Грубин выступал в метании диска, копья и толкании ядра. Он резко выделялся своей накачанной и мощной фигурой, и его результаты далеко превосходили достижения  остальных участников, включая и мои. У него были прекрасные физические данные, но рост был маловат. А эти виды требуют высокого роста.
Уже много позже, в начале девяностых, я встретил Грубина около метро “Чернышевская”. Он продавал тонкие книжки со стихами И. Бродского. Мы немного поболтали, и он подарил мне одну книжку на прощание».


Все приведенные воспоминания позволяют представить характер и образ жизни Валерия Грубина, но, к сожалению, я не находил в них его отчество и года рождения. Я уже отчаялся отыскать эту базовую биографическую информацию, но здесь Google выловил для меня коллекцию писем Довлатова Андрею Арьеву – писателю, литературоведу, редактору, другу Довлатова со студенческих времен. В кратком предисловии к этой подборке писем Арьев отмечает имена близких Довлатову людей и, в том числе, - «ближайшего приятеля с университетских лет Валерия Алексеевича Грубина» [6]. Отлично, маленький шажок сделан. И опять Google, но теперь ключевые слова включают и отчество. И вот – один из откликов, сайт памяти – информационно-поисковая система: Грубин Валерий Алексеевич (17 января 1941г. – 28 декабря 1997 года), захоронен в Санкт-Петербурге, Санкт-Петербургское Никольское кладбище Александро-Невской лавры [7]. Никольское кладбище – одно из самых старых некрополей Петербурга, здесь захоронены Ломоносов, Достоевский, Чайковский и другие известные деятели культуры. В наше время здесь нашли последнее пристанище Анатолий Собчак и Галина Старовойтова. 
Получается, что Валерий Грубин не прожил полные 57 лет и захоронен в историческом и религиозном (православном) центре города. Он был ровесником Довлатова и пережил друга на семь лет. Думаю, это семилетие было очень трудным для него.


Но все же главное для познания Грубина и отношения к нему Довлатова – это заметки писателя о друге. Приведу те, которые собраны писателем в его «Записных книжках» [8], естественно, в том порядке, в котором он сам их привел, и без малейшей редактуры.
Встретились мы как-то с Грубиным. Купили «маленькую». Зашли к одному старому приятелю. Того не оказалось дома.
Мы выпили прямо на лестнице. Бутылку поставили в угол. Грубин, уходя, произнес:
— Мы воздвигаем здесь этот крошечный обелиск!
* * *
Грубин с похмелья декламировал:
«Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, очнись и поддадим!...»
* * *
У Иосифа Бродского есть такие строчки:
«Ни страны, ни погоста,
Не хочу выбирать,
На Васильевский остров
Я приду умирать...»
Так вот, знакомый спросил у Грубина:
— Не знаешь, где живет Иосиф Бродский?
Грубин ответил:
— Где живет, не знаю. Умирать ходит на Васильевский остров.
* * *
Валерий Грубин — Тане Юдиной:
— Как ни позвоню, вечно ты сердишься. Вечно говоришь, что уже половина третьего ночи.
* * *
Повстречали мы как-то с Грубиным жуткого забулдыгу. Угостили его шампанским. Забулдыга сказал:
— Третий раз в жизни ИХ пью!
Он был с шампанским на «вы».
* * *
Оказались мы как-то в ресторане Союза журналистов. Подружились с официанткой. Угостили ее коньяком. Даже вроде бы мило ухаживали за ней. А она нас потом обсчитала. Если мне не изменяет память, рублей на семь.
Я возмутился, но мой приятель Грубин сказал:
— Официант как жаворонок. Жаворонок поет не оттого, что ему весело. Пение — это функция организма. Так устроена его гортань. Официант ворует не потому, что хочет тебе зла. Официант ворует даже не из корысти. Воровство для него — это функция. Физиологическая потребность организма.
* * *
Грубин предложил мне отметить вместе ноябрьские торжества. Кажется, это было 60-летие Октябрьской революции.
Я сказал, что пить в этот день не буду. Слишком много чести.
А он и говорит:
— Не пить — это и будет слишком много чести. Почему же это именно сегодня вдруг не пить!
* * *
Оказались мы с Грубиным в Подпорожском районе. Блуждали ночью по заброшенной деревне. И неожиданно он провалился в колодец. Я подбежал. С ужасом заглянул вниз. Стоит мой друг по колено в грязи и закуривает.
Такова была степень его невозмутимости.
* * *
Пришел к нам Грубин с тортом. Я ему говорю:
— Зачем? Какие-то старомодные манеры. Грубин отвечает:
— В следующий раз принесу марихуану.
* * *
Зашли мы с Грубиным в ресторан. Напротив входа сидит швейцар. Мы слышим:
— Извиняюсь, молодые люди, а двери за собой не обязательно прикрывать?!
* * *
Отправились мы с Грубиным на рыбалку. Попали в грозу. Укрылись в шалаше. Грубин был в носках. Я говорю:
— Ты оставил снаружи ботинки. Они намокнут.
Грубин в ответ:
— Ничего. Я их повернул НИЦ.
Бывший филолог в нем ощущался.


Так сложилась жизнь парня, тренировки которого на стадионе во дворе нашего дома я наблюдал без малого семьдесят лет назад. Непростой оказалась судьба Валерия Грубина, но жить он будет долго. Пока люди будут читать рассказы его друга – Сергея Довлатова.

Литература
1. Дубровская А. Вергилий с острова Вайнона / Октябрь, 2021. https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer10/dubrovskaja/
2. Довлатовские места https://dom-dovlatova.ru/довлатовскиеместа/
3. Попов В. Довлатов. Эпилог. После смерти начинается история. http://loveread.ec/read_book.php?id=69525
4. Пекуровская А. Когда случилось петь С. Д. и мне (Сергей Довлатов глазами первой жены). СПб.: Symposium, 2001. 5. Ленинград Довлатова. Исторический путеводитель https://myguidebook.ru/b/book/393276076/60
6. Сайт «Сергей Довлатов». Письма к Андрею Арьеву. http://www.sergeidovlatov.com/books/ariev.html
7. Сайт памяти – информационно-поисковая система. http://сайт-памяти.рф/find/?id=780219050
8. Довлатов С. Записные книжки. http://www.sergeidovlatov.com/books/zap_kn.html.