Мебельщик из Стожа

Умирал мебельный мастер Мартин. Он знал: сегодня полная луна и она заберёт его.

Поздним вечером кряхтя старик поднялся из мастерской по скрипучей лестнице. Остановился наверху, осмотрелся. Опрятный подвал каменного дома задрёмывал. Всё на своих местах – под рукой. В прохладной глубине застыл в напрасном ожидании ткацкий станок Розочки.

«Спокойной ночи, приятель» – столяр легонько вздохнул, дёрнул верёвку, и помещение погрузилось во тьму. Хлопнула дверь, он потоптался у лестницы на второй этаж, решая, поесть или уж сразу отправляться в кровать. Оставляя пустые хлопоты позади, ухватился за перила. Помогая больным коленям, по витой лестнице поднимался к последнему пределу жилистый, белый как лунь человек.

В широких окнах кабинета ни одной звезды. Привычно пахло пчелиным воском. Пробираясь на ощупь, хозяин постарался никого не задеть («зачем будить спящих») Пусть отдыхают от дневных забот грузные книжные шкафы, бюро, снявшее деловое пальто, кожаный диван на львиных лапах…

В спальню вошёл, стерев с лица печаль, распрямив, насколько возможно, плечи. Тут было значительно светлее.
Мартин надел пижаму, положил на подушку жены белокурый локон и сухую, источавшую лёгкий запах розы, веточку руты. Забрался на свою половину, повозился, подтыкая под костлявое тело пуховое одеяло.

Подышав внутри тёплым воздухом, освободил голову и окинул взглядом комнату: тёмные на светлом потолочные балки, едва заметные цветочки обоев – уставившись в окно, замер в ожидании.
Сегодня он лёг раньше, до прихода гостьи оставался час- полтора. Есть время подвести черту.
***
В Пльзень молодых супругов привела речка Бероунка. На её пологом, залитом шёлковыми лугами берегу, в местечке Стож они родились. Вместе играли, росли и учились в своих семьях. Девушка – женскому ремеслу: ткачеству и вязанью. Юноша – кузнечному и столярному делу.

Сколько себя помнил, Мартин усердно трудился. Вначале с отцом в кузне, а когда построили мастерскую и сын стал женатым человеком, он и вовсе пропадал за работой с утра до ночи. Ружа приносила горячую еду и напоминала, что пора сделать по хозяйству.

Их супружеская жизнь, почти полсотни лет, пробежала весёлым ручейком через пальцы. И однажды дорогой жёнушки не стало. Муж почувствовал себя старым мерином, получившим обухом по голове и, как вкопанный, остановился на всём скаку. Год с удочкой провёл на канале, безучастно глядя на воду. Редкие прохожие выражали соболезнования, а Мартин не вытирал мокрое от слёз лицо.

Горе согнуло ещё крепкие, не знавшие усталости плечи и уступило место жестокой подружке – меланхолии, покрывшей патиной худое лицо.

Больше никто не похлопывал вдовца по рукаву, утешая. Раз в год на Рождество приезжали дочки с семьями из Праги. Показать внуков, повздыхать и помолчать два дня. По привычке да из жалости люди делали небольшие заказы, оставляли на столе деньги и, пряча глаза, спешили покинуть потерявший душу некогда счастливый дом.

Но, как говорят, старый конь борозды не испортит, так и Мартин не привык сидеть сложа руки. Перестроил второй этаж. Теперь на набережную смотрели два окна просторного кабинета в традиционном стиле и кованая белая рама спальни.

В этой комнате хозяин сохранил дух очарования старины и беззаботности сельской жизни – всё так, как было при Рузане. Белый дубовый шифоньер и затейливый сундук. Домотканый половик, вязаные крючком ажурные накидки и все горшки с алой геранью. Лишь кованую кровать передвинули с зятем к окну.

Печальное событие привело с собой бессонницу. Пустующее рядом место мучило почище ноющих костей. Докторские пилюли старели на полке в мастерской, а вдовец изматывал себя работой. Но каждая ночь отнимала часы отдыха, а то и весь.

Никто вам не расскажет, сколько таких несчастных отчаянье толкает совершать по меньшей мере странные поступки. Кто не терял любимого человека, тому невдомёк.

Со временем старый мебельщик уверился, что жена его не умерла. Она лишь потеряла привычную форму и растворилась в атмосфере родного дома.

До поздней ночи, до поры, когда из-за оконного переплёта должна показаться луна, супруги обсуждали домашние дела, новые заказы, ближайшие планы и погоду. Говорил Мартин. То, что он должен был делать и не делал при жизни Рузаночки.

И так ветшал бы дом вместе с горемычным хозяином у одетой в каменный сюртук реки, если бы однажды по набережной не зашуршали протекторы дорогого автомобиля и у ворот мебельного мастера не раздался сигнал.

Печаль прогнал господин мэр с заказом. Пришло время отреставрировать мебель на даче. Его гордость – «Вот ещё! Буду я кланяться простолюдину» победило любопытство, солидные рекомендации и вердикт голубки Божены: – «Чудно, но насколько…мм… воздушно-волшебно… как в детстве, папочка. Хочу» – проворковала супруга.

К тому же у Бжихачека и Колаша он пил пиво в гостиной от Мартина. Сказать, что городской голова впервые забыл про рульку и пльзеньское, – не сказать ничего. Битый час под добродушные ухмылки хозяев недоверчиво рассматривал и трогал кованые рамки и будто облезлые дверцы и спинки кресел.

Богатые и бедные чехи признавали традиционный и понятный пражский стиль. В каменных домах тяжеловесная в ореховых тонах мебель играла роль строгой бонны. Даже согретая каминным теплом, не позволяла расслабиться.

Но жизнь порой выкидывает фортели – крушит авторитеты. И самые безрассудные ради острых ощущений рисковали.

Его тогда словно подменили – вспоминал Мартин. Загорелся в глазах потухший огонь, ожил и дом. Снова то и дело по деревянным ступеням стучали дешёвые башмаки подрядчиков и дорогие сапоги с новыми заказами. В кабинете звучала речь и порой сдержанный смешок.

Сам мэр беседовал с хозяином, обсуждая вид готовой гостиной, детали будущих изделий детской и спальни. Вдохновлённый первым результатом и благосклонностью супруги, произнёс чуть ли не поэтическую фразу: «У старинных вещей есть респектабельность, уверенность, ум, шарм свободы… История! – господин поднял вверх указательный палец – Они свидетели и хранители частной жизни прежних владельцев … ээ…» Градоначальник прокашлял пафос и поправился: «Создаётся впечатление – твоя мебель живая… И здесь я не буду одиноким».

Последнюю фразу прошептал. Хорошо, что её услышал только мебельщик, почтительно склонив голову.

Однако всё в мире подчинено ритму приливов и отливов. Мартин вскоре заметил, что смотрит на окружающее, как зритель смотрит на сцену из тёмных рядов – многое пропуская, задремав. По-настоящему его теперь волновали только Луна и Роза.

Каждую ночь перед тем, как призрачный свет проведёт серебряной ладонью по всем поверхностям и ляжет неровными квадратами на пол, старик по-прежнему укладывался в постель. С той лишь разницей, что сегодня он не суетился, мечтая выспаться.

Раньше гостья приходила для того, чтобы смешаться с нежным ароматом воздуха и унести Мартина в царство Морфея. Когда её закрывал туман, дождь или облака, ночная подруга посылала вместо себя звёздочку, мелькавшую в прорехах непогоды и тем убаюкивала старого мастера. Заворожённый, он не успевал раздуматься.

Сегодня луна сияющим медным диском повисла прямо за оконным переплётом. Была полна воспоминаниями и, на всякий случай, готова поиграть.

Но приятель слишком устал в одиночестве. Спокойно смотрел в «волшебный фонарь», прощаясь с земной суетой.

Щелчок, и он на берегу Бероунки. Неуклюжий деревенский мальчик в больших башмаках и штанах, из которых два года как вырос. По лицу пробежала тень улыбки. Чтобы избежать насмешек, мальчишка подворачивал брюки и не выпускал из рук удочку, будто собрался на рыбалку. Но кого из деревенских таким проведёшь? Над ним откровенно смеялись злые и глупые. «Одна Рузаночка – никогда». Веки повлажнели, не удерживая лёгкие слёзы.

Щелчок, и белокурая красавица, улыбаясь, принимает подарок – шкатулку на день рождения. Легко касается губами щеки. Её глаза подозрительно блестят.

Эту поделку Мартин мастерил полгода. Ему пришло в голову сделать вещицу под старину, словно передавалась в роду от бабушек внучкам.
Никто не понимал, зачем новое изделие красить белым, а после специально состаривать. Крутили у виска... «Да-а, пришлось потерпеть наших скептиков и хулителей».

Много позже, перебравшись в город, он узнал, что делал антикварную мебель в стиле «Прованс».

А его милая обожала бархатную на ощупь, тёплую деревянную поверхность. Белая краска на ней как бы потёрлась и просвечивала розовым золотом (палисандр для ящичка заказывал у барышников). Кованый замок, когда нажмёшь, щёлкал, поднималась крышка, обнаруживая несколько обитых кретоном в кремовых цветочках отделений. В одном лежали фигурные ножницы и напёрсток.

Как-то Ружа рассказывала: стоило ей разложить рукоделье, щёлкнуть замком – и в доме воцарялся непривычный мирный дух. Домашние, не замечая, подтягивались со своими делами поближе. Младшие сёстры и братик обступали со обеих сторон, мамаша с фасолью, если готовила, папаша с корзиной.

Она чувствовала, что это нежная, изящная коробка волшебным образом влияла на семейство. Будто не нитки да иголки, не ленточки и бисер, а душа дома в ней хранилась.
«Один домашний очаг ворчал, но и тот смирился, когда я нашла на его полке место для подарка», – смеялась Рузанка.

Девушка ждала недолго, вскоре они поженились. К тому времени сын с отцом открыли мастерскую. Делали домашнюю утварь, простую мебель. Молодой столяр совершенствовал невиданный в их краях стиль и уже мог содержать свою семью.

Жидкий ручеёк любопытных превратился в говорливую речку хозяек, раскусивших волшебный секрет мебельщика, наделявшего изделия сентиментальной душой, без которой семья – не семья, а дом – не дом.

Городские торговцы болтали, что в Пльзене есть умельцы – делают подобное и другое, более вычурное. Но люди не видывали ничего лучше Мартиновых работ.

К тому времени супруги накопили достаточно денег на городской домик у канала. В просторном подвале работали хозяин и двое мальчиков-подмастерьев. Шли годы…

Мартин глубоко вздохнул. Он пережил славу и горе, а потерянную любовь пережить не сумел.
***
В эту ночь мастер отошёл в мир иной. Тёплыми искрами на инкрустированной крышке сундука, металлических шарах кровати, круговой люстре на потолке его провожало ночное светило…

Угасающее сознание выхватило из материального мира дверцы-жалюзи гардероба, напоминающие линялое высокое-высокое июльское небо над девственным лесом у родного Стожа. Там дубы-великаны с отслоившейся у сучьев-рук корой никак не могли поймать шумную поросль. И перенесло на солнечную лужайку, где плела венок любимому Рузана.

Манжелка* с улыбкой подошла к мужу, попросила наклониться, надела на белоснежные кудри венец и увела на лунную дорожку.

Рука об руку по щедро рассыпанному серебру двое уходили вверх.

Юная девушка в белом платье прижимала к груди деревянную коробку. У неё нынче так много работы: вырезать из облаков невиданных зверей, дворцы и корабли…

Рядом седой юноша с удочкой, в закатанных до колена штанах. Ещё не знавший, что возвращается туда, откуда принёс на землю божественное искусство.

Их облик бледнел, пока вовсе не растаял.

Манжелка – жена (чеш.)