Два донжуана, мнимый и истинный

На необъятных просторах интернета, включая Прозу.ру, встречаются иногда забавные, даже смехотворные утверждения. Например, такие:
«Дон Жуан (дон Хуан) — лицо историческое. В хрониках и списках рыцарей ордена Подвязки упоминался некто дон Жуан Тенорио, придворный кастильского короля Педро Жестокого (XIV в.).»
Смех вызывает уже то, что в средневековой Испании, где в правление упомянутого короля продолжала развертываться грандиозная сага Реконкисты, объявляется рыцарский орден Великобритании (в те далекие времена – Англии, короли которой вели безнадежную Столетнюю войну против своих  французских родственников и коллег).
На всякий случай отметим, что на Пиренейском полуострове в ту пору развивал бурную деятельность духовно-рыцарский кастильско-арагонский орден Калатравы, а король Педро Жестокий (1334-1369) тесно сотрудничал с его магистром доном Диего Гарсиа де Падилья.
К сожалению, никаких списков рыцарей сего достославного ордена на тот исторический момент не сохранилось, как не дошли до нас и упоминания о доне Жуане (тогда уж Хуане) Тенорио, якобы придворном несчастного короля Педро (несчастного потому, что его зарезал его же брат). Всё, что на этот счет удалось установить современным историкам, сводится к следующему: 
- историчность дона Хуана Тенорио не подтверждается; правда, в Галисии (это северо-запад Испании), где говорят на языке, близком к португальскому,  известен дворянский род Тенорио, но среди известных историкам и литературоведам его представителей ни один не претендует на то, чтобы стать прототипом сердцееда дон-Жуана;
- в хронике царствования Педро Жестокого (действительно слывшего жутким распутником) упоминаются старший командор Кастилии Лопе Санчес де Ульоа, а также его младший брат Гонсало Санчес де Ульоа. Однако в Севилье, где, согласно устным преданиям, статуя командора задушила дон-Жуана, ни тот, ни другой не «засветились».
Внимательный читатель, конечно, спросит, а причем здесь эти братья де Ульоа с дон-Жуаном в придачу?
А при том, что мы сейчас попытаемся разобраться в «гносеологических корнях» легенды об обаятельном распутнике – сказания, обретшего мировую известность и вдохновившего гениев европейской литературы и музыки на сочинение классических шедевров, которые до сих пор пленяют сердца и души людей на всех континентах и материках.
Разумеется, многим известно, что сюжет пушкинского «Каменного гостя» почерпнут из моцартовской оперы «Дон Джованни» (либретто аббата да Понте). Конечно, Александру Сергеевичу были известны и новелла Гофмана, и комедии Мольера и Гольдони, и поэма Байрона и, возможно, какие-то других литературные произведения. Однако все они, исключая разве повесть Мериме, о которой речь пойдет в заключительной части нашего рассказа, восходят к пьесе Тирсо де Молины "Севильский озорник, или Каменный гость" (1610 г.), где главного героя зовут дон Хуан Тенорио, а севильского командора ордена Калатравы - дон Гонсало де Ульоа. При этом действие пьесы разыгрывается в правление короля Альфонсо XI (1311-1350), отца Педро Жестокого.
Здесь нельзя не сказать о пьесе Лопе де Вега «Деньги — замена знатности», опубликованной одновременно с «Севильском озорником». В сюжете этого произведения мы находим поразительную параллель: некий молодой дворянин по имени Октавио, щедро финансировавший мероприятия короля Энрике, впоследствии убиенного врагами, «в бессильной злобе» (он разорен!) собирается разрушить королевскую гробницу. Однако оттуда выходит статуя усопшего монарха и вызывает Октавио на бой. В ходе поединка король Энрике советует противнику найти клад, чтобы поправить свое материальное положение. Октавио благодарит за совет, статуя подает ему в знак примирения каменную десницу и так сжимает кисть молодого человека, что тот падает в обморок. Налицо вариант легенды, использованный Тирсо де Молина, хотя и без темы амурных похождений коварного обольстителя.
Вторым великим испанским автором, выведшим на сцену покорителя женских сердец «знатного кабальеро» дона Хуана, был Педро Кальдерон (1600-1681), этот «католический Шекспир», как его прозвали в начале XIX века немецкие романтики. Правда, в его пьесе «Молчанье - золото», не относимой литературоведами к вершинам творчества драматурга, наш герой – жизнерадостный энергичный юноша, лишенный цинизма и не стремящийся соблазнить вдову командора, которой в комедии «Молчанье - золото» просто нет, как нет ни зловещей статуи, ни города Севильи, где должны были бы «встретить нас событья».
Тут представляется уместным сделать оговорку: в прижизненном собрании пьес Тирсо де Молины «Севильский озорник» почему-то отсутствует, что дало повод испанским литературоведам сомневаться в авторстве комедии. Один из них -  ученый и драматург Мануэль де ла Ревилья – даже приписал «Озорника» перу Кальдерона. Однако анализ всех позднейших исследователей стилистики пьесы доказал, что Ревилья ошибся. Поэтому вернемся к Тирсо де Молина и его «Озорнику».
Сразу оговоримся, что исторический фон, избранный сочинителем для своей комедии (таков жанр этой его пьесы), крайне условен. В XIV веке кастильские дворяне не могли находиться при дворе короля Неаполя, поскольку городом владели венценосцы из Анжуйской (т.е. французской) династии, враждебной в то время королям Арагонского дома (короли Кастилии тогда вообще не были причастны к арагоно-анжуйскому противостоянию). Реалии, как они представлены в «Озорнике», вполне узнаваемы и современны для зрителей испанского театра начала XVII века, понятия не имевших о темной и грубой действительности эпохи правления Альфонсо XI и его сына Педро, прозванного за присущую тому кровожадность Жестоким.
По сюжету пьесы, большой любитель хорошеньких женщин, племянник испанского посла в Неаполе дон Хуан Тенорио ночью добивается интимной близости с герцогиней Изабеллой, принявшей его за своего возлюбленного Октавио. Спасаясь от преследования, организованного местным королем по просьбе обесчещенной герцогини, распутник бежит на родину, в Испанию, где на морском берегу в него влюбляется красавица-рыбачка. Дон Хуан отвечает девушке взаимностью, обещает жениться, а затем соблазняет и, испытав небольшие угрызения совести, бросает ее. Оказавшись в Севилье, дон Хуан ночью пробирается к донье Анне под видом ее возлюбленного, маркиза де ла Мота. Та, однако, не дает себя провести и зовет на помощь своего отца командора Гонсало де Ульоа, которого дону Хуану приходится заколоть в короткой схватке.
Сбежав после этого убийства в сельскую местность, наш герой случайно  попадает на деревенскую свадьбу. Ему нравится невеста, и он представляется жениху в качестве давнего любовника его избранницы, которая, дескать, и пригласила его на свадьбу. Жених верит и отказывается жениться, а невеста, поверив, что благородный сеньор возьмет ее в жены, отдается ему. Добившись своего, дон Хуан скрывается… на кладбище в Севилье, где по воле случае наталкивается на гробницу отца-командора, расположенную в часовне и украшенную каменным изваянием последнего. Распутник дёргает статую за бороду, потом приглашает каменного истукана к себе отужинать.
На следующий день статуя приходит к дону Хуану и за ужином просит нанести ему ответный визит в часовню. Делать нечего, и герой-любовник наведается, куда сказано. В часовне статуя просит гостя поднять надгробную плиту, под которой накрыт пиршественный стол, роли слуг за которым исполняют два привидения, а яств - скорпионы, змеи и жабы; при этом из спиртного предлагается желчь и уксус. Крепкая нервная система позволяет дону Хуану не побрезговать угощением любезного хозяина и даже, при прощании, подать тому руку. Пожав, вернее зажав ее в своей деснице, каменный командор сообщает собеседнику, что Господь таким образом вершит свой суд над нечестивцем: гробница вместе с доном Хуаном и статуей проваливается в тар-тарары.
Вот такая, не совсем комическая история… Трудно поверить, что Тирсо сочинил ее на пустом месте. Литературоведы и не верят. Они соглашаются с тем, что источники, которыми пользовался автор, восходят к средневековым (ХI века) северо-французским балладам, назидательным фаблио, мистериям и фарсам, повествующим о женолюбивых рыцарях, соблазняющих встречных хорошеньких девушек. В народных преданиях и рассказах герой-бабник, как правило, получает заслуженное возмездие свыше.
Если рассуждать более конкретно, то резонно предположить, что, сочиняя свою комедию, Тирсо де Молина ознакомился с переработкой вышеупомянутых фольклорных сюжетов,  представленных в сборнике «Ужасная и поразительная жизнь Роберта-Дьявола», перевод которого с французского на испанский был опубликован в 1569 г. Подобно дону Хуану Тенорио нормандец Роберт вовсю распутничает в своем герцогстве, бравируя и упиваясь своими многочисленными «победами». Кроме того, драматург не мог не читать печатную версию популярной в тогдашней Испании легенды итальянского происхождения о безбожнике Леонсио, не побоявшемся пригласить истлевшее тело своего деда на ужин.
Впрочем, целый корпус народных легенд о черепах и мертвецах, ужинающих с зарвавшимися шутниками, был широко распространен в Гаскони, Португалии и самой Испании. Так, в испанском средневековом королевстве Леон местные менестрели исполняли при дворе назидательный романс о рыцаре, посмевшем не только дернуть надгробную статую за бороду, но и пригласить ее на ужин. Статуя явилась, но  лишь за тем, чтобы прочитать на смерть перепуганному рыцарю лекцию о необходимости проявлять пиетет к могилам.
Таким образом, де Молина в своем «Озорнике» объединил два хорошо известных в его время бродячих сюжета: первый – о рыцаре-распутнике и второй – о грешнике, оскверняющем могилы и ужинающем с покойниками.
Драматургический талант Тирсо оказал гипнотизирующее воздействие на многих исследователей его творчества, живших в ХIХ веке. Без всяких на то оснований одни (Кох, Зайдлер, Ревилья) увидели в Хуане Тенорио историческую личность, память о котором якобы сохранилась в севильских народных преданиях и хрониках; другие (Виардо) утверждали, что:
- род Тенорио «до сих пор» существует в Севилье;
- дон Хуан действительно заколол на поединке командора де Ульоа;
- монахи городского монастыря Святого Франциска (такой монастырь, кстати, упоминается в тексте комедии, но речь там идет не о севильском монастыре, а о его мадридском «собрате») охотно показывают путешественникам остатки разрушенного пожаром склепа рода Ульоа и рассказывают им, как местные кавалеры ордена Калатравы, выведенные из себя безнравственными деяниями дона Хуана, устроили ему западню, убили, а потом распустили слух об убиении развратника статуей командора.
Однако тщательные расследования, проведенные в ХХ веке, позволили установить, что в севильских хрониках ни слова не говорится о проделках дона Хуана, гибели командора, существовании часовни и гробницы Ульоа. Традиция тогдашней испанской драматургии, заключавшаяся в том, что авторы пьес обязаны черпать свои сюжеты из жизни, заставляла зрителей той эпохи верить Тирсо на слово, т.е. полагать, будто в «Озорнике» он описал реальные события, перенеся для отвода глаз действие в дремучие времена Альфонса ХI. Это заблуждение настолько укоренилось в литературоведении и околонаучной среде, что дошло до наших дней в причудливых одеждах литературного мифа о Донжуане.
Так что же у нас получается? Тирсо де Молина, творчески переплавив народные сказания о сексуальных маньяках благородного происхождения и сочетав их с назидательными историями о безбожниках, оскверняющих прах добрых людей, почивших в Бозе, создал произведение, которое послужило источником вдохновения для гениев поэзии и музыки и привело к обогащению сокровищницы мировой культуры и искусства? Для придания своему детищу налета реалистичности драматург, выходит, отыскал в покрытых плесенью манускриптах честное имя дона Гонсало Санчеса де Ульоа, сделав его командором севильского отделения ордена Калатравы? Вспомнив о том, что в 1575 г. одному из представителей славного и древнего рода Ульоа король Филипп II даровал титул маркиза де ла Мота, драматург, значит, сделал одноименного персонажа своего «Озорника» закадычным другом главного героя комедии, которого нарек простым именем Хуан и наградил фамилией благородного галисийского рода Тенорио? И всё это лишь для того, чтобы придать повествованию видимую реалистичность?
Похоже, что так…
А, может быть, и не совсем так! В 1834 г. свет увидела назидательная повесть Проспера Мериме «Души чистилища», главный герой которой, молодой студент, уроженец Севильи дон Хуан де Маранья, поддавшись дьявольским соблазнам, совращает юную Тересию де Охеда,  выигрывает в карты донью Фаусту (сестру Тересии), убивает знатного дона Кристобаля и приводит к гибели дона Алонсо (первый любил Тересию, второй был ее отцом) и в своем цинизме и безбожии доходит до того, что пытается соблазнить монахиню, которой оказывается всё та же Тересия де Охеда. Несчастная монахиня и ее брат умирают, чему невольно способствует дон Хуан, превратившийся к этому моменту повествования в настоящего нравственного монстра.
В итоге главный герой испытывает тяжелейшее духовное потрясение, морально перерождается, раздает имущество бедным и уходит в монастырь, в котором ведет строгую, наполненную молитвами и воздержанием жизнь аскета.
Как видим, Мериме, не могший не знать сюжета о севильском озорнике и каменном госте, отбросил в своей повести тему роковой статуи (тему эту он использовал в новелле «Венера Илльская»). Весьма вероятно, что  французский новеллист-романтик располагал какой-то другой версией предания о дон-Жуане и обработал ее в своем произведении.
И действительно, исследователи раскопали эту версию! Речь идет о подлинной истории жизни сказочно богатого севильского дворянина дона Мигеля де Маньяра Висентело де Лека (Miguel de Manara y Vicentelo de Leca). Тот родился около 1606 г. (по другим данным, в 1627 г.), т.е. года за три до публикации комедии Тирсо де Молина.
В конце XVII века сначала биограф де Маньяры (Хуан Карденас), а затем один монах-иезуит дали вполне достоверное жизнеописание этого севильского дворянина, которое впоследствии обросло массой легенд и фантазий, содержащих красочные подробности его грешной молодости и контактов с нечистой силой. Силу эту дон Мигель в конечном счете основательно посрамил, искупив грехи, совершенные им по наущению дьявола. Но зато какие непристойные слухи распускались в Севилье об «истинном Донжуане»! Он, дескать,

- ни разу не награждал понравившуюся ему женщину вторым поцелуем;
- не знал, чего больше раздал — поцелуев или ударов шпагой;
- не помнит, кого больше победил – женщин в постели или мужчин в поединках;
- брал силой тех женщин, которые отказывались ему отдаться;
- пил вино бочками.
 
И уж совсем анекдотичный случай якобы произошел с закоренелым развратником, когда тот пришел в городской театр посмотреть на представление  комедии Тирсо де Молина «Севильский озорник, или Каменный гость». Увидев, как статуя командора хватает дона Хуана за руку, его «второе издание», передают, заверещало: «Держитесь, сеньор, не поддавайтесь!..»
Грешивший в молодости направо и налево дон Мигель в конце концов  допился до белой горячки, во время которой ему послышались небесные голоса, обсуждавшие между собой размеры гроба для грешника. Придя в себя и уразумев, что гроб заказывали для него, дон Мигель нашел в себе силы остановить свое нравственное падение. Он быстро женился и принялся расходовать огромные суммы на… благотворительность. После скоропостижной, безвременной кончины молодой жены Маньяра принял монашество, повел себя в высшей степени благопристойно и тихо скончался в 1679 г.  Кстати, похоронили его в облачении рыцаря ордена Калатравы. В бытность свою монахом дон Мигель якобы обрел истинный смысл человеческой жизни, узрев его в служении бедным и несчастным. До нас дошло «Завещание» Маньяры, содержащее такие откровенные строки:

«Я — дон Мигель де Маньяра, пыль и прах, жалкий грешник; большую часть жизни я оскорблял высочайшее величие Бога, Отца моего, чьей тварью и низким рабом я себя признаю. Я служил Вавилону и Дьяволу, князю его, многократно впадая в мерзость, гордыню, похоть, богохульство, соблазн и разбой. Мои грехи и бесчинства неисчислимы, и только великая мудрость Божия может их назвать, бесконечное Его терпение — их снести, и бесконечное Его милосердие — их простить… На могиле моей пусть поставят камень с такой эпитафией: «Здесь лежат останки худшего человека на земле. Молитесь за него!»

Несмотря на умственное самобичевание, которым истязал себя раскаявшийся монах, а, возможно, благодаря ему, в середине 1980-х гг. папа Иоанн Павел II подписал документ о причислении Мигеля де Маньяра к лику блаженных. Говорят, в Севилье, в сквере рядом с больницей Каридад (Милосердия) установлен памятник этому блаженному человеку.
Таким образом, обстоятельства жизни дона Мигеля позволяют нам заключить, что историчность образа дамского угодника мирового масштаба в каком-то смысле – пусть отчасти, пусть наполовину, пусть «задним числом» – но все-таки подтверждается.