Одна, но пламенная страсть

     Станислав Бабицкий проживал в мегаполисе, в собственной двухуровневой квартире, - он неплохо зарабатывал. Его жильё было настоящим оазисом комфорта, наполненным прелестями квартирного дизайна, а также самыми современными бытовыми агрегатами и приспособлениями, максимально упрощавшими ведение его холостяцкого хозяйства. Ему было уже за сорок, однако о семейной жизни он даже не помышлял. В том числе по той причине, что небольшой личный опыт отношений с представительницами противоположного пола утвердил его в представлении о том, что завязывают они их с ним не по причине обожания его человеческих качеств и достоинств, а из каких-то иных побуждений и потому представляют опасность для его жизненного уклада.
 
     Место проживания Бабицкого находилось в окружении богатой бытовой и медицинской инфраструктуры, за пределами которой имелась масса разнообразных культурно-развлекательных учреждений, исторических объектов познавательного значения, которых хватило бы на всю жизнь для знакомства с ними, а при желании и для более глубокомысленного и заинтересованного изучения. Громадный город. Оказываясь в другом его районе, Бабицкому казалось, что он сошёл с поезда в каком-то незнакомом для него населённом пункте.
 
    Иными словами - живи и радуйся! Провинциалы социального уровня и возраста Бабицкого, наверное, обзавидовались бы и дорого дали бы, чтобы оказаться на его месте. Он же, проживший здесь больше тридцати лет, был равнодушен и к городу, которого не знал, и к благам, которые тот ему предоставлял, да, собственно, и ко всей своей сытной жизни.
 
     Было объяснение: его одолевала одна, но пламенная страсть - игромания, морозившая в нём своим жаром другие человеческие чувства. Поначалу бывал в казино, но дешевле и удобнее для него оказались видеоигры: не надо никуда идти, да и денег требовалось не в пример меньше. Бабицкий отдался виртуальной жизни, оказавшейся для него куда как интереснее и насыщенней, чем жизнь реальная, эпицентром которой и стала эта зависимость.
 
     По календарю её развития у Бабицкого она прогрессировала от утраты всяких иных увлечений к безрассудству. После работы он спешил домой. Сузил круг интересов, взялся рушить социальные и родственные связи. Беспричинно злился или опять же без причины одолевался вселенской грустью.
 
     Особенности в поведении становились зримыми, правда, в глаза особо ещё не бросались. Их-то, видимо, всё же и разглядели те самые женщины, отказывавшие ему в должном внимании. Если же Бабицкий и впрямь обладал какими-то достоинствами, то в глазах этих трезво мыслящих дам их отменяло его пагубное пристрастие.
 
     Бабицкий последовательно шёл к последнему этапу губительного недомогания, который медики называют - безнадёжность. Однако же было не всё потеряно. Он был ещё в состоянии признаваться себе в том, что у него есть серьёзная проблема, ещё ощущал желание остановиться тем более, что не утратил связь с реальностью окончательно: слышал окружающих, воспринимал их мнение. Это был тот случай, когда специалисты по этой болезни, а она уже таковой признана, не исключают даже самостоятельное лечение. - Надо лишь найти правильную мотивацию, - говорят они, - поставить перед собой задачу, на решение которой будут направлены все силы. Волевым решением отказаться от игры, а высвободившееся время заполнить другими занятиями и заботами. Перенацелить энергию нездорового азарта на созидание.

     Бабицкий и впрямь задумывался о негативных последствиях своей страсти. В такие минуты потаённые струны его души, когда-то чем-то затронутые и ещё не замолчавшие навсегда, отказывались входить в резонанс со сложившимися обстоятельствами его нынешней жизни. Мятежная мысль заставляла тогда ощущать, что живёт он не там и не так, где и как хотела бы его душа, подталкивала искать ответы на свои вопросы в историях людей, сумевших избавиться от игровой зависимости.

     В такие минуты внутреннего мятежа он думал о возможных переменах. И тогда любопытствующий интерес рисовал в его голове даже собственный Эдем, – разумеется, без Евы. Там не было агрессивности и бешеного ритма жизни, городской и человеческой тесноты, нескончаемого пустопорожнего словословия. Там по ночам не было надоедливого шороха автомобильных шин, пьяной матерной брани, завывания полицейских сирен и электронных сторожей автомобильной собственности, лая собак, запрещённого постановлением градоначальника. А по выходным - зубодробительного перестука перфораторов местных самоделкиных, скрипа стёртых паркетных половиц и звона битых тарелок этажом выше. Бабицкому хотелось тишины, покоя и уединения. Совсем не по его ещё не старым годам, но, видимо, по его преждевременно постаревшей душе.

     Перед глазами вставал уютный домик в деревеньке, на краю поля, колосящегося в лучах ласкового солнца пшеничным золотом. В таком-то месте в один из весенних дней он и оказался, преодолев огромным усилием внутреннее сопротивление кардинальной перемене своего жизненного уклада. Городскую квартиру законсервировал. Рассчитывал сдать её в аренду. Сумел даже договориться с хозяевами компании, в которой трудился, о простенькой удалённой работе в качестве транскрибера, то есть человека, переводящего голосовую аудиозапись в письменный формат.  Не особо денежно, но если тексты окажутся на иностранных языках, что не исключалось, а Бабицкий владел сразу четырьмя, то сумма выходила бы совсем неплохая.
 
     В деревне Бабицкий пребывал поначалу в настоящей благодати. Прелесть пробуждающейся природы, буйствовавшей своими весенними красками, деревенская тишина, наполненная умиротворяющими разговорами домашней скотины, щебетаньем мелкой птицы, соловьиными трелями, кукушкиными предсказаниями чьего-то долголетия, стрёкотом кузнечиков – к нему возвращался жизненный оптимизм.
 
     Правда, уже в эти благостные для Бабицкого дни стали возникать причины, заставлявшие его сомневаться в своём решении. Деревенские мужики и бабы осуждающе судачили по поводу его переезда из большого города в их глухую деревню, о странностях в его поведении. Осуждали нежелание общаться с ними, холодность.

     Жизневеды не зря говорят, что по этой причине возникают конфликты. Тем более в данной деревне с её замкнутой средой потомственных землепашцев, выброшенных на обочину жизни новой общественной формацией, в которой они оказались чужими. Напитавшись случайной информацией о нём и домыслив её, деревенские решили, что Бабицкий сектант. И его, человека, пришедшего со своим уставом в чужой монастырь, окружила атмосфера враждебности.
 
    В положенные сроки, согласно природному календарю, на смену солнечным дням пришла холоднеющая тишина поздней осени. Не за горами было снежное безмолвие. Деревенская жизнь стала проявлять свой суровый нрав – для Бабицкого чрезвычайно суровый. Наколи дров, дважды в день истопи печь, принеси воду из общественного колодца, постирай, съезди за продуктами в райцентр, что за тридцать километров. Встроиться в рутину деревенской жизни не выходило. Очень скоро в четырёх стенах избы ему стало очень неуютно. Невыносимой пыткой становилась зудящяя потребность играть. Это была ломка игромана. Накатывало желание бежать и бежать от своей деревенской благоглупости в городскую цивилизацию. В голове оформлялась мысль о возвращении в её, казалось, беззаботное тепло.
 
     Однажды для этого возник более чем серьёзный повод - встреча Бабицкого с местным психически нездоровым односельчанином. С головой этого мужчины, где-то ровесника Бабицкого, что-то произошло ещё лет семь назад, когда тот вдруг решил, что соседи следят за ним, чтобы в один прекрасный момент убить. На улицу без ружья не выходил. В не богатых событиями и развлечениями деревнях любят нагнетать страхи, пугать друг друга разной чертовщиной. Здесь стали шептаться, что у него будто бы есть некий расстрельный список сельчан. На всякий случай информировали властные органы. Ружьё у него отобрали, а самого определили к психиатрам.
 
     Вернувшись, тот нигде на работал, ни с кем не общался — даже с сыном, который жил через два дома от него. Привести его в разум медики, видимо, так и не сумели, потому что теперь у него появилась нездоровая особенность заглядывать в чужие окна. Подойдёт к окну какого-нибудь дома и разглядывает, что там происходит. Бывший пациент психиатрической больницы может и состоял на каком-то учёте, но проверяющих никто ни разу не видел. В деревне к его странностям привыкли и особо не обращали на них внимания. Видели в нём такого же безобидного дурачка, каким был для них тоже их односельчанин, недавно умерший юродивый Тимошка. А зря. Этот юродивым определённо не был. Был себе на уме - на своём сумасшедшем уме!
    
     Как-то Бабицкий вышел за водой. Вернувшись с двумя полными вёдрами, прошёл в дом, поставил их, а повернувшись, чтобы закрыть дверь, столкнулся с ним на пороге чуть ли не нос к носу. Ёкнуло сердце. Бабицкий попытался категорично выставить его из дома. Что за этим последовало, констатировали позднее милицейские, а также врачи, с трудом добравшиеся по бездорожью до деревни и с ещё большим усилиями сохранившие ему, перенёсшему несколько ножевых ранений, жизнь.
 
     Через месяц излечившийся Бабицкий переступил порог своего городского жилища. Он был снова в городе, наносившем ему вполне конкретный пока только морально-нравственный урон, ещё не заставлявший его корчиться от боли, как это произошло в деревне. Он был готов снова слышать шорох автомобильных шин, пьяную матерную брань, завывание полицейских сирен и электронных сторожей автомобильной собственности и далее всё по выше приводившемуся списку, а главное - играть.
 
     Всякий раз, когда вдруг вспыхивала тревога по поводу своего состояния, что случалось всё реже, Бабицкий вспоминал о своём деревенском Эдеме, преподавшем ему неприятный урок. Он был в привычном для себя мире. Древний мудрец Конфуций умно говорил по похожему поводу, что посеявший привычку пожнёт характер, а посеяв характер, — пожнёт судьбу. Судьба Бабицкого была уже прописана в медицинских эпикризах досрочно умерших игроманов.
 
3 февраля 2023 года