Бери девчонку попроще. Рассказ

                Бери девчонку попроще
                Рассказ


        Не раскупоренная бутылка портвейна «Три семерки»» была отставлена в сторону: «Надо идти трезвым, а выпьем потом, - убежденно сказал Сергей Сухой своему однокурснику, другу и тезке Сергею Евсееву. – Если вдуматься, свою дальнейшую жизнь определяем. - Сухой забарабанил пальцами по столу:  - У меня с Наташиной матерью разговор будет трудный, я это знаю, но в Наташу я верю. Вчера мы с ней очень хорошо поговорили, я вел себя по-настоящему: сказал, что больших чувств я к ней не испытываю, но моя душа к ее душе льнет, и не только душа, но и тело. Уверен, что семья у нас с ней будет крепкая, а жизнь долгая.
   В комнате общежития института кинематографии в городке Моссовета  Сухой и Евсеев были вдвоем.  За окном садилось солнце, прячась за деревьями парка Лосиный остров. Деревья были еще голы, сухи, некрасивы, но в кустах под окнами общежития уже шевелилась весна, вылезала зеленая травка. Евсеев задумчиво смотрел в окно на проезжающую вдали по железной дороге электричку.
    - Знаешь, Серега, - сказал Евсеев, не оборачиваясь от окна,- А у меня и душа к Любке не липнет, хотя с сексом у нас  все в порядке… Но отец ее ко мне явно расположен. Квартирка, ты знаешь, у них небольшая, но, главное, прописка московская будет…  Противно у меня на душе от этой прописки, каким-то убогим себя чувствую. А куда попрешь: у меня в селе киносценаристу  делать нечего.
   Шел 1972 год.   Евсеев и Сухой заканчивали учебу в московском институте кинематографии, ВГИКе, готовились к защите  дипломных сценариев. Оба  были из российской провинции, Сухов из Тамбова, а  Евсеев из поселка Константиново Рязанской области, земляк Сергея Есенина, чем гордился.  Оба намеревались остаться жить и работать в Москве, но думали об этом по-разному.  Московскую прописку им можно было получить единственным способом: жениться на  московской , девчонке. У студентов ВГИКа проблем подружиться с московской девчонкой не было.  Но когда заходила речь о прописке возникала трудность. Иногда с родителями девчонки, а чаще с собственным самолюбием: ты талантливый, перспективный в жизни человек, скоро окончишь престижный институт, а должен  просить, унижаться, пренебрегая своим человеческим достоинством. Да кто они такие, эти заурядные  девчонки,  с  их московским гонором!? Они, видите ли, могут устроить тебе московскую прописку. А ты потом будешь им за это обязан всю жизнь?
    Сухова передергивало от этих неприятных мыслей, но приходилось думать, как жить дальше. А мысли у него были противоречивые:
    - Ты знаешь, тезка, - задумчиво говорил он,- у меня отношение к нашей будущей профессии сценариста кино так себе, какая-то она подсобная профессия, не серьезная. Вот нас во ВГИКе учат, что кинодраматургия – это особый вид литературы… А я так не думаю… Говорят: кино «пространственно-временное искусство» - вычурно и только! Ленин тоже говорил, что кино – главное из искусств. Для того, чтобы захватить и удержать власть,  может, и главное…  Как деньги, чтобы править людьми и миром. И москвичами сейчас правят не идеи большевиков о власти пролетариата, а обычные деньги, которые загребает Москва.  В Москве слишком много корысти и расчета. Как в какой-нибудь Англии  или  США, где  ловкие торгаши торгуют всем на свете, в том числе и  кино…   Я иногда думаю, что великие русские писатели, хотя и жили временами в Москве, но почему-то творили, в основном, в Ясной Поляне, в Болдино или в Ялте… Ты согласен?   
     Евсеев с усмешкой посмотрел на Сухого:
     - Ты, Серега,  все-таки странный парень, - он  повздыхал и в очередной раз разразился бранью:  -  Меня тоже достали эта сраные москвичи! Смотрят на тебя, как на низшую расу, недоделанного провинциала! На себя бы лучшее посмотрели – ходят, пальцы гнут, как какие-то иностранцы.               
   Так случилось, что два друга накануне защиты дипломных киносценариев  во ВГИКе,   в один вечер договорились идти на решительный разговор о московской прописке к родителям своих девушек- невест. Оба волновались. Но Евсеев волновался меньше, потому что предварительно уже получил согласие родителей на свадьбу со своей невестой Лизой и прописку в ее московской квартире, хотя и скромной, на окраине  города, но с достаточным для прописки количеством квадратных метров.   Он подошел от окна к столу, взял бутылку с портвейном:
   - Давай все-таки дернем по чуть-чуть,-  сказал он, откупоривая бутылку. У меня будущий тесть к этому нормально относится…  Все-таки противный будет разговор. - Они выпили по половинке  стакана, заели карамельками. Евсеев с усмешкой спросил Сухого: - У тебя на вечер деньги остались?
   Сухой задумчиво сказал:
   - На кафе нам с девчонками хватит.
   Евсеев потрепал его по плечу:
   - Не дрейфи, драматург, прорвемся! У тебя с твоей тещей и ее квартирой в знаменитом московском доме сложнее будет, чем у меня.  Конечно, я бы на твоем месте нашел невесту скромнее, но все равно прорвемся в эту сраную Москву! – Он засмеялся. 
    Через час Сухой стоял на Котельнической набережной Москва реки  напротив высотного дома, в котором, как он знал,  жили несколько знаменитых артистов, поэтов, чиновники Комитета Государственной безопасности и некоторые светила советской науки. В этом доме на девятом этаже жила с матерью его невеста Наташа,  которая училась во ВГИКе на киноведа. Он был ее приятелем уже год, а в последние полгода сблизился настолько , что недавно сделал ей предложение выйти за него замуж. Ее внезапная радостная улыбка в этот момент и сладкий поцелуй запали ему в душу.   
    И вот он стоял в надвигающихся сумерках на широкой мощеной набережной Москва реки, смотрел вдаль  и думал: «Одно из красивейших мест в столице, есть тут какой-то  простор, светлая перспектива  на жизнь… Как сладкий Наташин поцелуй».  А в душе подтачивало беспокойное и даже гаденькое чувство: «Будто собираюсь продаться за эту, и правда, сраную, московскую прописку. Неужели я так мало значу сам по себе?»
   Мысли Сухого то и дело сбивались еще на одну неприятную для него тему. Квартира в высотке на Котельнической набережной, где он собирался получить московскую прописку,  когда-то принадлежала отцу Наташи, академику, который  раньше возглавлял институт по созданию топлива для космических  ракет.  Три года назад академик застрелился в своей квартире в этом доме. Случилось это  после того, как на торжественном приеме в Кремле по случаю возвращения советских космонавтов из очередного космического полета, генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев, демонстративно  не стал с ним чокаться фужерами с шаманским и сурово сказал, проходя мимо: «Это из-за тебя американцы обошли нас по грузоподъемности космических кораблей. Больше не хочу тебя знать». После этого отец Наташи пришел домой и ночью застрелился из своего пистолета.
    Но большая квартира в престижном доме у Наташиной семьи осталась. Она жила в ней вдвоем с матерью, доктором химических наук, читавшей лекции в Московском университете. Сухову квартира казалась не уютной,   с очень высокими потолками, под которыми в огромном коридоре висели на крюках два велосипеда. Правда, вид из окон на московские просторы его вдохновлял.  Сухой уже несколько раз гостил в этой квартире, даже оставался в ней ночевать, и  у него появилась мысль жениться на Наташе.  Но его подтачивало сомнение: будет ли он здесь успешен и счастлив? В последнее время ему почему-то несколько раз снилась его квартира  в Тамбове, маленькая, но родная, уютная с видом на красивый скверик и прудик. Там он был до беспамятства  влюблен в соседскую девчонку, вышедшую замуж за его одноклассника, там писал хорошие рассказы, там сейчас  жили его мать с ее старшей сестрой, тетей Сухого…  Но он не знал, что делать в Тамбове  кинодраматургу?.
   С Клавдией Николаевной, мамой Наташи, Сухой был знаком уже несколько месяцев,  недавно при встрече, даже  поцеловал ее в щеку. Она была приятно полна, круглолица, одевалась подчеркнуто скромно в деловые костюмы, привлекая внимание Сухого  короткими юбками, из-под которых были видны ее красивые, закругленные колени. Ее внешность и простая  манера общения Сухому нравились,  но близости, родственности он в Клавдии Николаевне не чувствовал.  Это его смущало и напрягало перед решительным разговором о его женитьбе на Наташе и официальной регистрации в ее московской квартире.
    Когда он вошел в подъезд центрального корпуса высотного дома,  низкорослый консьерж с желтыми галунами на мундире приветливо открыл ему дверь лифта: «Проходите, пожалуйста, вас ждут».
     Наташина  мама, Клавдия Николаевна подставила щеку для приветственного поцелуя, но в ее голосе Сухой уловил что-то официальное, будто она разговаривала со своими студентами на лекции. Зато его порадовало, что она была в простой домашней одежде – в мягком трикотажном костюмчике со скромным  белым кружевным воротничком. Раньше он ее такой никогда не видел. Из глубины квартиры раздался громкий, возбужденный голос Наташи: «Мама, где у нас лежат серебряные столовые приборы?»
    Ужинали втроем за большим обеденным столом, нарытым белой нарядной льняной скатертью, на которой  с одной стороны стоял дорогой китайский фарфор с серебряными столовыми вилками, ножами, ложками, слегка почерневшими и, как показалось Сухому, давно не чищенными.  Его уже несколько раз кормили за этим столом домашними приготовлениями.   Домработница Наташи и Клавдии Николаевны, которую Наташа называла домоправительницей,  Светлана, была симпатичной не молодой деревенской женщиной, умела готовить даже мудреные городские блюда, которые нравились Сухому. На этот раз ни Светланы, ни приготовленных дома блюд в квартире не было. Он старался отвлечь себя   простыми мыслями о том, почему нет в доме домработницы Светланы, почему стол накрыт только покупными продуктами.  Наташа поставила на стол высокую китайскую вазу с фруктами.
     - Горячее сразу нести? -  озабоченно спросила она вошедшую  в столовую  мать, обтирая свое вспотевшее лицо передком цветастого фартука. И было понятно, что хозяйственный фартук она одевала очень редко. Мать загадочно взглянула на Сухого и торжественно сказала:
   - Конечно, неси, посмотрим, что ты там наготовила без Светы.        -    
    Сухой подсознательно понимал, что Наташа и ее мать хотят продемонстрировать ему, какой хозяйкой в доме может быть Наташа. Это стало особенно ясно, когда Наташа  поставила на стол огромное металлическое, похоже, из серебра, блюдо с крупной, обжаренной до золотой корочки, птицей, не то гусем, не то индейкой. Вокруг птицы еще шипели с огня запеченные яблоки. Запах в столовой пошел потрясающий и Сухой сразу с удовольствием посмотрел на заманчивую бутылку французского коньяка Хеннесси на столе.
      - Ну, что, будущий зятек, налей понемногу коньяка ,- впервые за вечер потеплела Клавдия Николаевна. – За вашу с Наташенькой счастливую жизнь в этой квартире.  У нас с тобой еще серьезный разговор впереди, так что по сто граммов налей – ты ведь не очень-то пьющий, если я правильно поняла?
      - Правильно, - подтвердил Сухой, заметив, как в этот момент Наташа показала большой палец матери. – Я без отца вырос, среди непьющих женщин.
    Клавдия Николаевна церемонно поднялась с бокалом, чокнулась через стол с Сухим, глядя ему в глаза. Молча поели закусок и прекрасно приготовленной индейки.
    - Мой Витя, - сказала Клавдия Николаевна о своем погибшем муже-академике, аккуратно укладывая нож и вилку на салфетку, -  когда летал в США, всегда ел там индейку. В США очень вкусно готовят индейку… Ну, что, будем переходить к основному делу? - вытерла она рот салфеткой и заметно посерьезнела.  - Завтра я позвоню твоей маме в Тамбов, - дотянулась она рукой через стол до руки Сухого и пожала ее, - и  мы уже обо всем, с ней договоримся: о  регистрации брака, о свадьбе и об устройстве вашей дальнейшей жизни в Москве с моей Наташенькой. Жить будете в ее комнате, ты ее знаешь, в ней тридцать  метров жилой площади, люди по пять человек на таких метрах живут. .. Ну, а потом, я надеюсь, вы свое жилье заимеете в Москве или под Москвой…  Я уже пять дней по вашим с Наташей делам бегаю… Регистрация будет  в прекрасном Дворце бракосочетаний на улице Грибоедова, в старом доме поэта, а свадьбу справим в ресторане Совета экономической взаимопомощи, у меня там свои люди. О дате, естественно, договоримся после регистрации.  Сейчас, Сергей, мы с тобой перейдем в Витин кабинет, и там обо всем поговорим. А ты, Наташа, в это время все уберешь со стола… - Она вдруг замерла, проследив за взглядом Сухого, устремленным на край стола по которому полз крупный рыжий таракан, схватила салфетку и захватила ею таракана. – Ну, что ты будешь делать с этими усатыми! - сокрушенно сказала она. – В декабре вызывали санитаров, вроде бы повывели всех, и вот опять появились. Какая-то особенность этой высотки. Домработница Жени Евтушенко вчера говорила, что у них тараканов нет после  последней чистки. – Клавдия Николаевна торопливо приобняла на ходу  дочь, которая смущенно опустила глаза: -  Коньяк и фрукты пока оставь…Вы идите, я сейчас, извините,  схожу в туалет и приду в Витин кабинет. 
      Когда Клавдия Николаевна ушла, Наташа,  почему-то на ухо, сказала Сухому: «Ну, не напрягайся ты, все будет хорошо. Мама - умнейший человек. Она сразу после нашей свадьбы уедет жить на дачу. Света, наша домоправительница,  уже уехала туда привести все в порядок. А мы будем здесь, в квартире, жить, готовиться к защите дипломов. И твои мама с сестрой могут у нас погостить после свадьбы. Можно будет и на даче немного пожить…  Хочешь еще немного коньяка?
     - Не хочу, - буркнул Сухой, чувствуя как весь его организм, включая голову, перед разговором с будущей тещей наливается тяжестью.
     Кабинет академика нравился Сухому. В нем, как и в трех других комнатах квартиры, была простая  мебель, похоже, дубовая: будто когда-то приехали из деревни столяры-краснодеревщики  с добротными досками и прямо на месте сделали и поставили ее на века. У одной из стен стоял огромный старый  диван, обитый толстой  коричневой кожей с длинной кружевной желтой салфеткой на спинке. Сухой знал от Наташи, что три года назад на этом диване ночью застрелился ее отец-академик, и мама Наташи не дала выбросить  диван и даже первое время запрещала оттирать с него кровь академика.
           - Садись за папин стол, - подтолкнула Наташа Сухого к тяжелому и огромному стулу, казалось, сколоченному теми же деревенскими плотниками из дубовых досок.  На сиденье и спинке стул был обит грубой, серой и потертой телячьей кожей. – Ну, пожалуйста, не напрягайся так, -  умоляюще попросила Сухого Наташа. – Если что-то  не понравится, сразу говори маме, только спокойно… Я буду ждать тебя после вашего разговора в нашей комнате. А пока обмоюсь под душем, немного вспотела, пока возилась на кухне…
    Сухой сел на жесткий стул, представив, как неудобно было сидеть в нем часами академику – Наташа говорила, что отец работал дома в кабинете, в основном, ночами. «Что творилось у него в мыслях и чувствах, когда он решил застрелиться? – думал Сухой. – Сидел вот здесь, на этом стуле, и думал, что зря работал годами, где-то ошибся, чего-то не понял, и его обошли какие-то американские умники?..  И Брежнева это задело больше, чем его самого? Забавно! ..- размышлял Сухой. -  Или его задавило ущемленное самолюбие, или просто обида на свою судьбу? Чтобы нажать на курок, надо было испытать что-то сильнее, чем инстинкт самосохранения… Откуда мне знать, как было на самом деле? .. А соперничество Советского Союза и США в космосе стало похожим на войну…  Можно написать интересный сценарий, Наташа могла бы помочь…»   
     Сухой встал со стула и пошел к дивану, намереваясь представить, как застрелился на нем отец Наташи. В этот момент в кабинет быстро, если не сказать стремительно,  вошла  Клавдия Николаевна, громко и мимоходом сказала: «Ты там ничего не увидишь». Сухой понял, что она имела ввиду следы крови академика на диване. Она решительно села на стул во главе письменного стола, показала Сухому в угол кабинета: «Возьми  там синюю табуретку и подсаживайся ближе ко мне».  Сухой сел, чувствуя, как от Клавдии Николаевны идет решительность и торопливость.
    - Я вчера прочитала твой дипломный сценарий о рабочем классе. Очень хорошее название: «Верность». Очень хорошее! Ты, конечно, еще поработаешь над ним.  Ты до поступления во ВГИК кем работал?
         - После школы работал сначала токарем на машиностроительном заводе, кочегаром в кочегарке поработал, лаборантом в НИИ, а перед поступлением во ВГИК в заводской газете был корреспондентом.
         - У тебя блестящие перспективы в кино… Я сразу должна сказать, что в вашей сфере у меня нет больших связей. Вот мой Витя был знаком с Сергеем Бондарчуком, в Останкино у него были свои люди. При встрече с ним сам Гришин здоровался.. . Что сейчас об этом говорить: после всего с ним случившегося, многие его друзья и знакомые стали осторожно относиться к нам с Наташей, а то и вовсе нос воротят.  Но мы с Наташенькой обязательно как-то поможем тебе, ты даже не сомневайся…  Давай перейдем к нашему основному делу. Если буду задавать тебе какие-то неудобные вопросы, не стесняйся, говори… Ты один у мамы? Твой папа погиб в сорок пятом, в Китае, и схоронен в Харбине?
      - Все так, - подтвердил Сухой.
      - Мама сейчас живет в Тамбове  в двухкомнатной квартире со своей сестрой? Правильно помню? Сколько твоей тете лет?
      - Она на пять лет старше мамы, ей уже шестьдесят. Воевала в составе санитарного поезда, была ранена, получила много орденов, а замуж не вышла, и детей нет. Меня растила вместе с моей мамой. Квартиру в Тамбове ей дали. Квартира им нравится, да и мне тоже, там рядом парк. А тут, в Москве, у меня временная прописка на время учебы в общежитии ВГИКа… Такая вот ситуация.
     Клавдия Николаевна заулыбалась:
     - Ты молодец, все правильно понимаешь.  Я еще должна тебе сказать, что мой сын, Боря, здесь не прописан, он с семьей уже пять лет живет в Праге. Но Борина комната в квартире есть, мы так ее и называем: «Борина комната»… Тянуть нам с регистрацией брака и пропиской нельзя. Так что вот тебе текст вашего с Наташей брачного договора, читай, думай. Если очень захочется что-то в договоре  подправить, завтра в юридическом отделе МИДа посоветуемся и подправим.  Это возможно, но очень осторожно – здесь все строго по закону. - Она подала Сухому  пачку листов, отпечатанных на пишущей машинке.
        - Разве в Советском Союзе бывают брачные договоры? – с недоумением спросил он. - Я думал, это только  в капиталистических странах, в какой-нибудь Англии?
       Клавдия Николаевна от души рассмеялась, встала со стула и потрепала Сергея по плечу:
       - Мальчик мой!  Советский Союз передовая держава, самая передовая! У нас все есть, все предусмотрено советской Конституцией и законами, принятыми Верховным Советом. Все немного по-другому, чем в Англии, но есть. Мне этот брачный договор подготовил опытнейший юрист из Министерства иностранных дел, а подпишет знакомый нотариус. Мы с Витей у него много документов подписывали… Просто ты пока с такими вещами в жизни не сталкивался, вот и смущаешься… Давай читай, изучай… вот тебе ручка Вити, если что-то пометить надо… Договор всего три страницы, а остальное – документы на основании которых он составлен. Думаю, тебе, с твоей-то головой, часа хватит… Спать оставайся у нас. Наташа сейчас из ванной выйдет, и я схожу обмоюсь – устала сегодня сильно… А если хочешь, и ты помойся. – Она включила яркую  настольную  лампу на столе и пошла из кабинета, но в дверях остановилась и улыбнулась Сухому:  – Я знаю: тебе нравится этот кабинет. 
   Сухой кивнул и уселся на могучий стул, на котором когда-то работал по ночам академик.  Брачный договор для лиц, вступающих в брак, он  прочитал быстро, перечитал еще раз медленнее и впал в полное оцепенение, как бывало, когда он читали киносценарий какого-нибудь товарища по группе  и стеснялся сказать, что написано плохо.   Сухой встал, прошелся по кабинету, снова сел, поерзав на стуле для основательности, и начал читать брачный договор в третий раз по абзацам, с остановками.
      На этот раз Сухому казалось, что он все понимает, хотя казенный язык договора казался каким-то фальшивым, а временами вызывал протест и отторжение. Он был поражен, как много в договоре ссылок на постановления московских властей о прописке в городе. Среди лимитных специалистов, которых рекомендовали прописывать в Москве, естественно, не упоминались работники кино или телевидения.  Из разговоров студентов ВГИКа он знал, что за деньги можно договорится с чиновниками паспортного стола. «Берут, даже знаю, кто и сколько, - говорил ему один из приятелей. – Но не знаю, как дать: в газете что ли оставить на столе и кивнуть на нее… Или еще как-то?... У меня сердце выскочит!»
    Сухого, как и его друга Евсеева, все больше разбирала злость на москвичей и Москву. «Куда я лезу? Зачем? Почему? Неужели без этой московской прописки я не способен жить сам? Есть же у меня какие-то способности, может быть, даже талант?»
    Он медленно, внимательно прочитал еще раз заключительные пункты брачного договра:

 -  Односторонний отказ от исполнения настоящего договора не допускается.
 -  Стороны гарантируют, что заключают настоящий договор не вследствие стечения тяжелых обстоятельств на крайне невыгодных для себя условиях и настоящий договор не является для них кабальной сделкой, а также не является сделкой, заключенной под влиянием обмана.
 - Также стороны обязуются в случае обнаружения ими каких-либо документов с грифом «секретно» или «совершенное секретно» немедленно сообщать об этом в соответствующие государственные органы и гарантируют немедленно в письменном виде отвечать на вопросы и просьбы работников Комитета Государственной безопасности СССР.
     Сухих перечитал этот пункт и подумал: «Откуда это? Не может его быть в типовом договоре! Клавдия Николаевна вставила? Или ее знакомый юрист? Хотят сделать из меня стукача-доносчика?»
    В голове у него помутилось. Он схватил шариковую ручку академика, хотел зачеркнуть упоминание о КГБ, но в ту же секунду твердо решил: «Я этот договор ни за что не подпишу!» Он бросил ручку на стол, она упала на пол, он стремительно перешел на диван, откинулся на его спинку и тут   же вскочил, озираясь. Через несколько секунд он уже был в прихожей, схватил с вешалки шарф, шапку и свое старенькое осеннее пальто, выскочил на лестничную площадку. Там он увидел, что на ногах у него большие домашние тапочки, видимо,  застрелившегося академика, вернулся в прихожую, бросил тапочки и, услышав голос Наташи: «Сережа, это ты?»- бросился вон из квартиры со своими зимними ботинками в руках. Из лифта он выскочил с болтающимися на ногах шнурками ботинок, бросился к тяжелой двустворчатой двери на улицу и услышал сзади обеспокоенный голос консьержа:
    - Вы совсем уходите или вернетесь? А то я дверь закрою.
    - Закрывай, я больше не вернусь, -  прокричал Сухой и торопливо вышел на улицу.
     Он быстро прошел метров сто по улице, опасаясь, что сейчас Наташа бросится его догонять, вдруг понял, что хотел бы этого, чего-то испугался и неожиданно остановил проезжающее мимо такси. Уже наступила ночь, машин на улице было мало, и он через двадцать минут вышел из такси у общежития ВГИКа в городке Моссовета.
    Вахтерша общежития, пожилая, усатая женщина, курдка по национальности, умная и общительная, с которой Сухой любил иногда поговорить «за жизнь», приветливо сказала ему:
     -Только что твоя звонила, спросила: пришел ли. Сказала, что не был.
     - Спасибо! – вздохнул Сухой и, помолчав, добавил: - Будет еще звонить, скажи, что так и не приходил. 
   В комнате общежития Сухой жил один. До этого с ним жил вьетнамец То Дин Тхи, с которым они учились в одной группе киносценаристов, но недавно вьетнамца переселили в отдельную комнату на четвертом этаже общежития, где жили иностранные студенты. Сухой сразу бросил взгляд на початую бутылку портвейна на столе и, еще не раздевшись, выпил полный стакан. Потом вылил из бутылки остатки и снова выпил. Сел у стола. В голове вертелась одна и та же злая фраза: «Я вам не ноль без палочки! Я тоже кое-что значу!»
    В комнату без стука вошел его друг Сергей Евсеев:
    - Ага, приперся, наконец! Портвейн уже выпил, - приподнял Евсеев пустую бутылку.  Он охватил ладонями голову Сухого, заглянул в его глаза. – Пожалуй, понимаю, что у тебя там произошло… Серега, тезка, но это же не конец! У тебя же еще Ленка есть – отличная девчонка. Живет на окраине, но нам же только прописка нужна… Хотя не только прописка…Любовь тоже кое-что значит!- Он встряхнул Сухого за плечи. – А у меня все нормально. Порадуйся! Приглашаю на свадьбу в ресторан Киевский  на Киевском вокзале… Да, встряхнись ты! – Он снова потряс Сухого, присел перед ним на корточки и снова внимательно посмотрел в его пустые глаза, сказал с чувством: - Серега, а я ведь тебе говорил: бери девчонку попроще.