Тургенев и Стасов

И.С. Тургенев: «Спорь с человеком умнее тебя: он тебя победит… но из самого твоего поражения ты можешь извлечь пользу для себя. Спорь с человеком ума равного: за кем бы ни оставалась победа, ты по крайней мере испытаешь удовольствие от борьбы. Спорь с человеком ума слабейшего: спорь не из желания победы, но ты можешь быть ему полезным. Спорь даже с глупцом! ни славы ни выгоды ты не добудешь… Но отчего иногда не позабавиться! Не спорь только с Владимиром Стасовым!»
***
Некоторые произведения великого писателя, особенно его «Стихотворения», просто просятся, чтобы в них вникли и расшифровали=объяснили! Таким стало для меня стихотворение «С кем спорить». Почему? Кто такой Стасов? После одной из лекций любимого мною историка Пыжикова А.В. я стала узнавать про Стасова; и вот перед вами отрывок из удивительных «Воспоминаний» Стасова о Тургеневе. Смотрите, сколько неожиданных исторических деталей тех лет перед нами...
«Воспоминания» Стасова В.В. о Тургеневе - одно из моих любимых свидетельств и характеристик Ивана Сергеевича, как и личность самого Стасова.
СТАСОВ В.В. - идеолог нового направления в музыке (группа петербургских композиторов названа им «Могучая кучка»).
Труды В.В. Стасова: "Происхождение русских былин" и "Древнейшая повесть в мире" (1868). Эти работы внесли заметный вклад в отечественную фольклористику: рассмотрен обширный былинный материал различных народов Европы и Азии. Теория его вызвала пересмотр всех прежних толкований нашего древнего эпоса -- пересмотр, и теперь не законченный.
Его работа "История попыток к введению григорианского календаря в России и в некоторых славянских землях" была составлена на основании данных государственного архива и напечатана, по Высочайшему повелению, лишь в небольшом количестве экземпляров, не назначенных для обращения в публике. Все эти исследования были написаны специально для императора Александра II и поступили в его личную библиотеку.
В своих многочисленных статьях о русском искусстве он старался противодействовать новым течениям живописи, получившим общее название декадентства.
Крупнейший художественный и музыкальный критик второй половины XIX века, историк искусства, В.В. Стасов испытывал интерес к личности Тургенева задолго до знакомства с ним, которое состоялось в марте 1867 г. на симфоническом концерте Бесплатной воскресной музыкальной школы. Острое и точное чувство современности, свойственное автору "Отцов и детей", особенно привлекало идеолога нового русского искусства - "передвижничества". "У вас во всю жизнь был талант попадать вашими писаниями в самую бьющую жилку современности", - говорил писателю Стасов в 1871 году. Тургенев обратил внимание на некоторые ранние выступления критика, посвященные проблемам искусства. "С истинным удовольствием пришлось мне прочесть статью Стасова о Брюллове, - сообщал он в 1862 году. - Наконец-то послышалось правдивое слово об этом человеке..." А год спустя Тургенев вновь упоминает о статьях критика. "...с удовольствием прочел почти все статьи, - замечает он в 2/14.06.1863 г., - особенно мне понравилась горячая и энергическая статья Стасова о выставке".
Стасова и Тургенева сближала глубокая, проникающая всю жизнь одержимость искусством, оба они были неутомимыми и самоотверженными пропагандистами русской культуры. Они покровительствовали скульптору Антокольскому, видя в нем великий новаторский талант. Сходились они в своей высокой оценке художника В.В. Верещагина.
Тургенев: "Хотя я и не слыву завзятым патриотом, однако всякое проявление поэзии и искусства на Руси меня глубоко радует..." "Родному художеству радоваться я буду первый", - утверждал он в своих письмах к Стасову.

Воспоминания Стасова о Тургеневе: 1888. "Двадцать писем Тургенева и мое знакомство с ним"

Из воспоминаний об И.С. Тургеневе
Все наши сношения имели, в большинстве случаев, предметом искусство - живопись, скульптуру и музыку. Искусство нам обоим было равно дорого и интересно, но взгляды наши на него были совершенно противоположны. Тургенев, по своим вкусам и взглядам на искусство, был классик и идеалист, а я не был ни тем, ни другим. Но именно эта-то диаметральная противоположность направления и делала для нас обмен мыслей об искусстве в высшей степени интересным и притягательным. Нам приходилось вечно спорить, при этом мы иногда даже сильно раздражались, становились чуть не врагами, много раз закаивались когда-нибудь еще снова вступать в спор, даже уверяли иногда, сердитые при расставанье, что никогда-никогда не станем даже начинать разговора об искусстве, - и все-таки, при первой оказии, снова спорили с ожесточением.
Несмотря, однако же, на такой строгий приказ другим («не спорить со Стасовым!»), сам Тургенев никогда его не исполнял, в отношении к самому себе, и много лет своей жизни проспорил со мною и до и после этого своего "Стихотворения в прозе".
Я в первый раз увидел Тургенева в 1865 году. Это было в зале Благородного собрания, у Полицейского моста. Я в первый раз видел эту крупную, величавую, немного сутуловатую фигуру, его голову с густой гривой тогда еще не седых волос вокруг, его добрые, немножко потухшие глаза.
Года два спустя мне привелось снова увидеть Тургенева, и опять в концерте, но на этот раз в зале Дворянского собрания. И тут мы уже познакомились. Это было 6-го марта, - день мне очень памятен, - шел концерт Бесплатной музыкальной школы, под управлением Балакирева. В антракте подошел ко мне В.П. Боткин и сказал мне: "Тургенев здесь. Ему хотелось бы с вами познакомиться. Хотите?" Мне, конечно, было очень приятно познакомиться с таким знаменитым человеком, как Тургенев, да еще, кроме того, с тем, кто был автор давнишнего предмета моего обожания, - романа "Отцы и дети".
Летом 1869 года в Мюнхене происходила всемирная художественная выставка, в Хрустальном дворце, и я на ней был…. Но мне предстояло еще одно неожиданное удовольствие — встреча с Тургеневым. ...вдали показывается Тургенев: он направлялся к нам, степенно и торжественно ведя мадам Виардо под руку; ее муж и какие-то еще их знакомые шли сзади. ...он сел через место от меня; нас разделял мосье Виардо. Но что произошло из нашей встречи? мы вовсе не обедали в тот день, у нас сразу затеялся такой оживленный разговор, что нам было не до еды. Мадам Виардо, сидевшая против нас через стол, с удивлением на нас поглядывала.
Спустя немного месяцев мы встретились с Тургеневым — уже в Петербурге. Весной 1870 года открылась в Соляном городке всероссийская выставка. Однажды, в конце мая, я вдруг повстречался на выставке с Тургеневым, который только что приехал в Петербург из Парижа, и мы как встретились в большой крайней зале направо, так остановились тут и, не трогаясь с места, проговорили друг с другом добрых часа полтора или два. В разговоре с Тургеневым для меня было всегда столько обаятельного, прелестного, хотя бы даже он на меня нападал и сердился. Он был так образован по-европейски, он стольким интересовался, его разговор был всегда так далек от всего поверхностного, ничтожного, его речь была иной раз так художественна и талантлива - что невольно он к себе притягивал.
В 1871 году Тургенев был в Петербурге, где произошло событие, которое глубоко поразило нас обоих - и Тургенева и меня. В Академии художеств, в одной из скульптурных мастерских, была выставлена статуя Антокольского "Иван Грозный". На этот раз мы одинаково были восхищены, удивлены. Спустя лет 10 французский институт принял Антокольского в число своих членов, Тургенев с радостным восхищением рассказывал всем своим знакомым в Париже, какое это было необыкновенное избрание и как Антокольского институт утвердил единогласно.
Весной 1871 года, появилась на выставке картина Репина "Дочь Иаирова", за которую Академия дала автору Большую золотую медаль, и Тургенев писал мне в том же году: «Мне очень было приятно узнать из вашей статьи что этот молодой мальчик так бодро и быстро подвигается вперед. В нем талант большой и несомненный темперамент живописца"» С этих пор у нас с Тургеневым много и часто речь шла о Репине.
Но где мы всего более расходились, это по части музыки. Тургенев очень мало знал и еще менее понимал русскую школу, но нелюбовь к ней была у него очень сильна. Он много лет своей жизни провел в Париже, в кругу г-жи Виардо, артистки, бесспорно очень образованной и высокоталантливой, но давно уже остановившейся на вкусах и понятиях времен своей юности...
В мае 1874 года, когда Тургенев был снова в Петербурге, мне удалось устроить у себя музыкальное собрание, где присутствовал весь наш музыкальный кружок и где был также Рубинштейн. Вся первая половина вечера была наполнена игрой Рубинштейна. Он, по-всегдашнему, великолепно исполнил несколько пьес Шопена и Шумана. Мы все были на седьмом небе; Тургенев вместе со всеми нами. Он был полон невыразимого энтузиазма и восхищения.
Мы остались одни — Тургенев и наша музыкальная компания, и вдруг с ним сделался припадок, который нас всех перепугал. Он стоял посреди комнаты, держа чашку чаю в руках, и разговаривал со своими новыми знакомыми, как вдруг он почувствовал нестерпимые боли в пояснице и в боку. Сначала он только стонал, но скоро потом не мог более сдерживаться и громко кричал. Тургенева увели в кабинет, раздели и уложили; около него стал хлопотать Бородин, он сам был когда-то врач, прежде чем сделаться профессором химии, Тургеневу закутали поясницу горячими салфетками, это его немного успокоило, но он продолжал стонать и по временам громко вскрикивать от острой боли. Наш вечер расстроился.
Еще дня за два, за три до этого неудавшегося вечера Тургенев был у меня в публичной библиотеке. Мы по-всегдашнему много разговаривали с ним о разных художественных делах, по-всегдашнему много тоже и спорили об иных вопросах искусства. Он был беспредельный фанатик Пушкина и Гоголя. Беседы наши длились по многу часов. Однако когда мы сошлись на котором-то мнении, я с удивлением указал на это Тургеневу: мы редко были согласны. Он расхохотался, зашагал быстро по комнате в своей толстой мохнатой курточке и плисовых сапогах и, размахивая руками, громовым голосом и комично продекламировал: «Согласны?! Да если б пришла такая минута, когда бы я почувствовал, что в чем-нибудь с вами согласен, я побежал бы к окну, растворил бы его и закричал бы на улицу проходящим (он в эту минуту подковылял все еще больными своими ногами к окну, и делал жест, будто отворяет его и высовывается на набережную): «Возьмите меня, возьмите меня и свезите меня в сумасшедший дом, я со Стасовым согласен!!!» Я долго хохотал до слез, от восхищения от этой талантливой комической выходки. Тургенев долго хохотал вместе со мною, и вечер кончился у нас в таком счастливом и веселом расположении духа, как редко случалось. Он писал, что я очень полезен ему, избавляя его часто от труда собственной критики: «Когда ему (В.В. Стасову) что нравится, я уже наверное наперед знаю, что это мне противно, и наоборот...» От этого всего далеко-далеко до веселого, светлого комизма демутовской сцены. (Стасов В.В. Из воспоминаний об И.С. Тургеневе)