Лейтенант Груздев - после ранения Глава 8

 
                Глава 8

                Бой на подступах к Одеру

… Передовые части ведут бой, в их числе наших два батальона – первый и второй. Долгое время громыхавшая артиллерия постепенно утихала. То ли прорвались, то ли захлебнулась атака? Поступила команда «Вперёд!»

 Уже рассвело. Выходим к деревне. Покрытая накануне снегом местность почернела. Редко, где белеет снег. - Артиллеристы не оставили без внимания ни одного участка, включая кирпичные домики.

 Вот и траншеи. Здесь проходила передняя линия врага, видимо надолго намеревались задержаться: окопы в полный профиль. Перейдя их, разворачиваемся из колонны по три повзводно. Идём на тёмный лес тремя колоннами гуськом, один за другим.
 Предупреждены: слева идут наши.

 В воздухе появились наши ПЕтляковы, идут на бомбёжку. Сопровождение по линии фронта – ЯКи, виражирующие вокруг летящих бомбардировщиков. Задираем головы, приветствуем взмахами. Вдруг один из истребителей завертелся вокруг своей оси и пошёл штопором вниз.

 - Смотри, смотри, сбили гады, - закричал солдат, увидевший первым самолёт. Горестно смотреть на эту сцену: ястребок врезается в землю.

 Но горевать долго не пришлось, не до этого: настал момент, именно момент самим спасаться от   …наших бомбардировщиков. (?) Как только ястребок, летящий впереди ПЕтляковых, пошёл штопором, на нас направились в пике несколько самолётов.
 
 Видимо, приняли за чужих. У меня всё охолодело. «Какой невезучий» - зло подумал о себе. То танки панцерваффе раздолбали, чудом уцелел, здесь, самое страшное, свои. Воевать научились все – артиллерия, танкисты, авиация… Сейчас расклепают и мокрого места не останется.
 Бежит ко мне Лушков и кричит:
 - Они нас не узнали, перепутали. Что будем делать?

 Вынимаю ракетницу, вставляю белую ракету и стреляю в сторону тёмного леса, за ней другую. Не поверилось. – Бомбардировщики снижаются, теряя высоту, принимают горизонтальное положение и пошли курсом на запад. Продолжаем идти в сторону леса. Недалеко догорает сбитый истребитель.

 - Жаль, не успел бедняга выпрыгнуть, - посочувствовал связной.
При подходе к лесу перестраиваем свои боевые порядки – разворачиваемся в цепь. До леса метров триста. Тишина. Идём дальше настороженно. Опушка. Опять тишина. Левее, в полукилометре, «залаял» пулемёт.

 - Броском, вперёд! - отдаю команду.
Удача, мы в лесу. Гансов не видно, но знаем, где-то затаились. Сзади тихо, – неужели западня?
 - Смелее, вперёд, вперёд, смелее! - подбадриваю своих.

 Лес постепенно становится прозрачнее из-за наличиямолодых сосен и вышли на опушку. Перед нами – метров восемьсот – действительно стоят домики барачного типа и сторожевые вышки.
 Взвод Лушкова впереди, остальные за ним, в метрах ста. Молодой сосняк маскирует спуск в лощину. Лушкова потеряли из вида сразу же. Договорились стрелять в исключительных случаях. Выходим на просёлочную дорогу, ведущую в сторону лагеря. Не прошло и десяти минут, со стороны лагеря донеслась автоматная очередь, за ней вторая…

 - Бегом! – скомандовал, - вперед!
Спешим на подмогу Лушкову. Почти вплотную подбегаем к зоне, и только сейчас видим настоящий лагерь. Ребята Лушкова с добровольным заданием справились успешно: открыли ворота.

 - Мы, товарищ старший лейтенант, стреляли не по вышке, часовой всё равно упал от страха. Второй очередью привели в чувство. О! Остальные охранники идут. Глянь, руки задрали без команды.
 - Саша, ко мне! – зову санинструктора, - Что они там лопочут?   
 - Всё ту же песню – «Хитлер капут! Хитлер капут!»
 - Спроси, почему не сопротивлялись?

 После Сашиного перевода немцы морщатся, пожимают плечами, переглядываются - кто будет отвечать первым? Нашёлся смелый:
 - Мы охрана, нам сопротивляться вооружённым силам нет смысла, поэтому сдались.

 Лагерную охрану свели в надзирательскую и выставили часовых. Из бараков повалил народ, кстати, не в полосатом одеянии. Крики:
 - Ур-я! Ул-я!

 У некоторых в руках географические карты, свёрнутые книгой. Спрашиваю:
 - Откуда вы? Откуда?
 В ответ – тыканье пальцев в карты. Присмотрелся, ага, с этим понятно, по латыни написано Париж, стало быть француз. Спрашиваю:
- Француз?
- Я-я…

 Другие тыкали пальцами в точки обведённые карандашом – Брюссель, Гаага, Белград, Вена, Варшава… Вся Европа. Освобождённые пытливо заглядывают в глаза, как бы спрашивая: что дальше? Их можно понять.

 - Саша, переведи всем по-немецки, вы свободны, но впереди немцы с оружием, а сзади наши войска. Идут бои, поэтому вам лучше побыть здесь.

 Саша перевёл, народ захлопал в ладоши, смех, слёзы. Переводчика подхватили на руки и давай качать. Следующего, кто был поближе к ним… Волнуюсь. Вдруг не удержат?
 Признаюсь, это была первая восторженная качка, которую испытал в жизни. Охватила гордость, что сделал другим хорошее, наверное, это и есть лучшая награда в жизни.
 
 Открыли склады. Быстро накрыли столы. Все освобождённые стремились чокнутся со мной стаканами, наполненными спиртным. Многие выпивали содержимое за раз.

 Запомнившийся француз понравился больше всех: отпивает из стакана спиртное по глотку, как чай, и закусывает конфетой или галетой. Да-а. Бывшие заключённые скоро будут дома, а нам ещё предстоит встреча с вооружённым врагом, цепляющимся (не так, как здесь: без боя сдались) за каждую пядь земли.

 До Берлина не близко. Вдохновляло одно – освобождение народов от коричневой чумы – фашизма. Задумался, почему из русских никто не подошёл? Неужели здесь нет наших граждан? Интересуюсь:
 - Саша, спроси, здесь русские есть?
 - Да, есть, - ответил приблизившийся в полосатой одежде человек.
 - Что же вы не подходите, а сторонитесь?
 - К вам не пробраться, иностранцы везде опережают.
 - Много здесь русских?
 - Подходяще, роты две набрать можно, если не больше.

 К подошедшему примкнула группа в полосатой одежде.
 - Можно у вас узнать, что будет с нами?
 - Я вас не понял, о чём спрашиваете?
 - Нас теперь куда, что с нами будете делать?
 - Мы ничего не намерены делать, остаётесь здесь. Мы свою миссию выполнили.
 Подойдут наши тылы, будут решать, что и как. Почему сильно забеспокоились?
 - Как не волноваться? Нам вбивали в головы: сдался в плен – изменник Родины, нарушил присягу.
 - Не знаю. На этот счёт ничего не скажу. Уверен, разберутся, по совести. При каких обстоятельствах оказались в плену.
 На сегодня вы свободны. Подтянутся соответствующие органы, решат, кого куда определить. Скомандовал:

 - Рота, становись!
 Построились и, под впечатлением, покидаем лагерь. Оставшиеся машут руками, что-то кричат. Некоторые, взобравшись на вышки, ещё долго махали во след руками.
Задача – догнать свой батальон. Где он?
 Вдали, по нашему движению, слышна стрельба артиллерии. Идёт бой. По компасу беру направление на девяносто градусов предусмотренного заданию. Получается, идём немного южнее западного направления. Основная дорога, по карте, в километре от лагеря.

 Держим путь через лес. Дозорные идут на подъём по лесной тропе. В полукилометре попадается дом лесника. Ребята, маскируясь, окружают. Войдя во внутрь, опешили: на столе стоит обед на пять персон, горячий кофе…
 Помешали: не дали набить желудки. Искать беглецов не стали. Где искать в лесу? – Терять время. Лагерю они сделать ничего не смогут, там освобождённые вооружились. Отобьются, если полезут.

 Вышли на дорогу, идёт наш соседний полк второго эшелона. Стало быть, наш полк ведёт бой. Не мешкая обгоняем колонну. На подступах к небольшому городку сталкиваемся с мелкими заслонами.
 Особой опасности группы не представляют, командование в курсе, бегут, бросая всё. Как тот ганс, убегавший в лесу от Касирума, скинул сумку и подсумок с боеприпасами, и полевую командирскую. Давая понять, задержись с брошенным, дай унести ноги.

 Вступаем в село. Безлюдно. Н-да, поработала геббельсовская пропаганда, рисуя русских варварами. Может гнал страх от возмездия за неслыханные бесчинства на русской земле.
 Бежит вся Померания, чудовищная картина: вдоль дороги навалена техника, повозки, домашний скарб… Паника вызвана боязнью ответственности за деяния на чужих территориях.

 - Вот это - да-а-а, во дают фрицы, во драпают, всё бросают, - удивился вслух солдат, - ничего не надо стало, от всего отрекаются спасая шкуры.
 - Туда им дорога, хватит господствовать, пусть помыкаются, - другой втягивается в дискуссию, - что хотели, то и делали.
 Сколько народу уничтожили? А тут ни одного убиенного не видно среди хлама и свалок. Их никто не трогает.

 - Украсили чистюли дорогу хламом, - поддержал разговор взводный, - забыли свои эпитеты о высшей расе.

 Иду молча. Суждения продолжаются, ловлю каждое слово. Интересно, что думают соратники? Находились на своей земле, в каждом кипела ненависть и желание мстить извергам проклятым. Здесь накипевшее приглушилось.

 Перестраивается психология в другом направлении. Особой работы никто не проводил, кроме строгого запрета, спущенного сверху.

 Вспомнил госпитальные дебаты. Одни, в зверствах, винили непосредственных исполнителей, другие их командиров, но большинство валили на Гитлера и его верхушку.
 Кто сейчас – в военное время - будет разбираться, где правда, где кривда? По нашей логике – война освободительная, справедливая. Освобождаем Отечество от нашествия. По философии агрессора – все виноваты. Можно жечь, убивать старого и малого за не ласковый взгляд, и даже ради потехи.

 Бегут, спасаются захватчики, ищут надёжное пристанище. Уж не у тех ли, кого обвиняли во всех тяжких? Как в глаза-то смотреть собираются?

 День клонится к концу, впереди город. Нас обгоняют несколько автомашин с поклажей – перемещаются тыловики. Собираемся размещаться в домах с ярким светом.
 Заговорили товарищи по оружию:
 - Давненько подобного не видели, последний раз в глубоком тылу. Фашисты забыли, что ли, выключить свет или взорвать электрооборудование? Может быть, взорвут?
 Ловушку какую-нибудь подстроили.

 - Навряд ли, - возразил другой голос, - драпают и только. Видно, начальство пораньше тягу дало, а оставшиеся без команды не знают, как действовать.

 - Постой, постой, - вмешался третий, - может, надеются вернуться?  Пожалели, как никак - своё. Рука не поднялась на уничтожение.
 - Нет уж, дудки им теперь. Видел, тылы рядом с нами тянутся? Значит, командование планирует двигаться только «вперёд», и баста.

 Размещаемся в шикарном доме. Вошёл старшина, доложил, что к ночлегу всё готово. Увидев находящиеся в комнате вещи, воскликнул:
 - Вот где трофеев уйма.
 - Знаешь, старшина, мне об это слышать неприятно. Ты «тряпошник», сам и занимайся, пока есть разрешение. У меня нет времени, да и вообще, стыдно… Приеду домой, родные упрекать станут, что я не вояка, а барахольщик. Не приведи господь встретиться с тем, у кого взял вещь – позор.

 Вопрос о посылках в роте больше никогда не поднимался. Вспомнил об освобождённом лагере. Спрашиваю Сашу:
 - Как поведёт себя интернациональный лагерь?
 - Что сказать, - пожимает плечами, - не знаю, о чём речь?
 - Охранники и заключённые.
 - Кто зверствовал, с теми могут поквитаться, кто вёл себя сдержанно – не тронут. Может побоятся устраивать судилище с мыслью – как на это посмотрят освободители?

 - Хрен с ними, пусть разбираются. Мы свою миссию выполнили, совесть чиста. Время рассудит, кто прав, кто виноват.
 В каждой сказке побеждает правда. Здесь она на нашей стороне: мы пришли сюда не по своей воле. Нас судить нельзя. А тевтонцам придётся ответить за содеянное, факт.

 Батальону поставлена задача: очистить ближайший лес от затаившихся разрозненных вооружённых вражеских групп и одиночек, внезапно нападающих при удобном случае, нанося ущерб.
 Издали доносится артиллерийская стрельба. Очищая лес, не знал, что первому батальону туго. Уже сутки ведут безуспешно бои по очистке побережья Одера у самого устья.

 Идём с группой по дороге. Догоняют всадники – командир полка и адъютант.
 Командир быстро спешивается, из планшетки достаёт карту:
 - Доставай карту. Тебе задание, вот деревня Циббин, - тычет пальцем в карту, - здесь засели фашисты. Майор Твердохлеб уже в деревне, на окраине, нужно помочь ликвидировать группировку.
 Проверить все чердаки и подвалы. Ясно?
- Ясно, товарищ подполковник!
 Плеходанов осадил лошадь, пришпорил и поскакал с сопровождающим обратно.
- Будет сделано, - кричу ему в след.

 Напрямую, сокращая путь, через лес спешим в Циббин на подмогу. По себе знаю, достаточно небольшой группы в помощь, поднимается боевой дух сражающихся и увеличивается сила.
 А здесь целая рота, поддержка хорошая. При подходе к деревне нас обстреливают, укрываемся за буртами – свёкла, прикрытая соломой. Осматриваемся. Среди сосен замаскировались несколько противников. Принимаю решение.

 - Паша,- говорю Лушкову, - обойди с группой, ударь с тыла. Потери лишние не нужны, будьте повнимательней.

 Через несколько минут доносится короткая автоматная очередь. Минут пять стоит тишина. Подходят наши, Лушков докладывает:
- Путь свободен.

 …КП со штабом майора Твердохлеба развёрнут на юго-западной окраине деревни в кирпичном домике. У входа стоит часовой охраняющий штаб и легко раненого в чёрном мундире военнопленного. Бойцы окружили его.
 
 - Говоришь, Хитлер капут, - подтрунил солдат, глядя исподлобья на фашиста.
 - Я, я. Хитлер капут!
 - Почему как волк смотришь?
 - Никс, ферштейн, - бормочет гитлеровец. 
 - Наверно злишься, что на твою землю пришли? Сами привели сюда, будьте вы прокляты с вашим фюрером.

 - Я! Я! – снова лопочет немец, - фюрер капут!
 - О себе бы подумал, не хрен думать и лопотать о фюрере, - влепил словцо
 Касирум, - всё волком смотришь. Что мы тебе должны? Сволочь! Дом мой на Украине сожгли?
 - Найн, найн Украин!
 - Всё теперь – найн. А кто жёг? – наступал на гитлеровца, преобразившись в тёмную тучу, Касирум.
- Сержант Касирум, прекратить нелепый допрос, - оборвал его лейтенант Лушков, - ему уже пора менять кальсоны, а ты всё наседаешь.

 Грохнул взрыв смеха. Фашист презрительно обводит взглядом окружающих.
Подошёл санинструктор. Заговорил.
 Гитлеровец оживился, по-другому всматривается в лица окруживших. Попросил воды, а потом и закурить. Всё к его услугам. Пожалуйста!

 - Товарищ старшина, - обратился солдат, - скажите ему, вот тебя не бьют и не убивают, а если убьёт, то только немецким снарядом. В любую минуту сюда может хлопнуть.

 Санинструктор перевёл пленному.
- Никс, гут, никс гут. Бам, бам, - оживлённо бормочет фриц.

 Поднесли раненого бойца из передней линии.
 - Разойдись, дай дорогу пронести раненого, - шумит санитар.
 - Ребята, дайте отдохну, обождите, посмотрю, может, кто знакомый есть? – попросил раненый боец. Носилки опустили на крыльцо, Раненый, с бледным лицом, обрызганный грязью, медленно повёл утомлёнными глазами по кругу и, задыхаясь, сказал:
- Здравствуйте, ребята…

 Затем остановил свой взгляд на чёрной шинели, зрачки его расширились, губы сжались:
 - Вот он, - почти простонал раненый, - гад, который ранил меня. Но я остался ещё сражаться, а он сидит здесь, как дева улыбается. Ребята, дайте мне автомат, я последний раз выстрелю, может быть больше не придётся.

 Даём автомат, не подозревая ни о чём. Он переводит автомат на одиночную стрельбу, вертит в руках, словно прощаясь с оружием, щёлкнул затвором, нажал спусковой крючок.

 Гряну выстрел. Эс-эсовец широко раскрыв глаза, падает наземь.
- Це ни тилькы за мою рану, и за батькивщину, - со слезами на глазах произнёс боец.
 - Зря ты браток так сделал, солдат ещё ничего толком не успел сказать, - заметил кто-то.
 - Знакомых нет, несите, - огорчённый упрёком, стрелявший закрыл глаза.
 
 - Зря, зря он так сделал, - повторил говоривший.
 - Он с Гитлером замахнулся на мировое господство. Посмотри на форму, что от него доброго ждать? – вспыльчиво ответил другой хохол, переходя временами на мову, -
 Сколько крови, слёз, пепла, жизней отняли, покалечили. И всё они своими руками выполняли волю Гитлера. Знаю, их даже свои солдаты – пехотинцы ненавидели всеми ушми чув я казалы нимцы, ещё на Вукраине.
 Вот ты дерёшься с ридным братом, а вин тэбэ больно стукнэ, и шо ты робишь? Э-е- е, сдачи ему дать. А цэ настоящий мироед. От нёго добра не дождёшься, у его зубы всегда остры.

 В мягком кресле, навалившись на спинку и скрестив на груди руки, сидит утомлённый, с распухшими веками и красным лицом командир батальона Твердохлеб.
 Старший адъютант, капитан Чепелев, склонился над картой, лежащей на столе. Замполит Шустер, нагнувшись, делает какие-то записи, покусывая кончик голубого карандаша. Докладываю:

 - Товарищ майор, седьмая стрелковая рота прибыла для очистки чердаков и подвалов от фашистов!
Комбат встрепенулся. Широко раскрыв красные отбессонницы глаза, поднялся, чуть сутулясь, идёт на встречу, подаёт руку и трясёт мою. Спрашивает:
 
 - Состав роты большой?
 - Сорок человек со мной, и два взводных.
 - Присаживайся, обсудим задание. Сначала скажи, - как дела в батальоне? Как чувствует себя твой комбат Василий Иннокентьевич?
- Не видел со вчерашнего дня, не вызывал.
- Как же ты здесь оказался?
- После прочёсывания леса выходим на дорогу, тут как тут командир полка… И срочно сюда.
- Оперативно организовал, молодцом Плеходанов, приходится только благодарить, - отреагировал Чепелев, оторвавшись от карты.

 - Так вот, кажется Груздев? – начал майор, но Чепелев опередил меня:
 - Он и есть – бывший ПНШ-6 полка. В Латвии нам карты кодировал и «переговорник» под расписочку всучивал, а теперь милок без кода прём.
 - Товарищ капитан, я его знаю с Калининской области, как автоматчика. Парень свой, думаю справится.

 - Логвиненко где с батальоном? – интересуется комбат.
 - Тоже в лесу занимается очисткой от мелких групп, как и мы, только правее нас.
 - Ясно! Поэтому, - обращается к замполиту, - они так отчаянно сопротивляются, надеются на соединение – и как бы подбадривая себя, продолжил – надо действовать быстро, решительно, и кончать с этой группировкой, а то можем оказаться отрезанными от полка.

 - Вот так, дорогой комроты, - обращается ко мне, -  днём вас надолго не хватит. Как стемнеет, приступите к очистке мелкими группами, как обычно действуют автоматчики.

 Подойдя к столу, берёт карандаш и обводит зигзагами свою передовую между квадратиками домов:
- Вот, что мы контролируем, остальное у них. Осторожнее, друг друга не побить бы? Учить тебя нет смысла. Готовь людей по группам, и побольше самостоятельности…
Подмечу – это была последняя встреча с таким прекрасным, выдержанным, волевым человеком.

 До наступления темноты созданы группы, назначены старшие, ознакомлены с заданием. В мою группу вошли связной и санинструктор.
Ночь выдалась лунная, звёздочек не счесть…
 Плохо – выдаёт нас, хорошо – легко распознаётся – кто перед тобой. Действуем. То в одной стороне, то в другой рвутся гранаты, отдельные выстрелы и автоматные очереди. Появляется связной от Твердохлеба:

 - Командир полка звонил, чтобы доставили пленного, а то, того…, раненого, сами знаете.
 - Всё ясно, беги и передай капитану: пленный будет.

 Идём дальше проверяя дворы, дома, подвалы, как велел комполка. Натыкаемся на группу Лушкова. Излагаю:
- Слава богу. Я хотел отправлять связного на поиски тебя. Нужен срочно пленный в штаб полка, живой или мёртвый.
- То не брать, то брать, - обиделся было Лушков, - разошлись группы. Где искать?
 Ищи их теперь, чтобы предупредить.

 Идём подле домов, прикрываясь их тенью. Через несколько жилищ вышли к площади, примыкающей к церкви. Остановились у перекрёстка. Рассуждаю:
- Здесь где-то обязательно должен стоять пулемёт, сектор обстрела больно хороший.

 Прислушались – стон. Присмотрелись – на площади лежит стонущий. Что это, уловка или на самом деле раненый? У противника так не бывает, он сразу раненых убирают. Что-то здесь не так? Неподалеку вывернутый булыжник, Лушков сразу:

 - Я его сейчас притащу.
 - Пашка, ты с ума сошёл? Сейчас же укокошат. Понял? Может быть это ловушка.
 - Ни хрена не будет, я быстро, - немного постоял, ещё раз выглянул за угол дома, - не успеют.
 - Тогда так, если настаиваешь на своём, всей группой осмотрим дома, найдём бечёвку, тогда дело быстрей пойдёт.

 Открываем ставень окна, кто-то, раз, и юркнул в дверь. Во двор – никого, растворился в темноте. Решаем осмотреть дом с противоположной стороны. Трое с Лушковым перебежали к дому. Вскоре бегут, пригнувшись, обратно.

 - Никого. Вот что надо, - шутит, делая петлю на верёвке, - один конец мне за ногу, другим зацеплю фрица, в случае чего, вытащите обоих.

 Мрачная церковь молчит. Утихла перестрелка на берегу. Тишина. Сложилось впечатление, весь твердохлебовский батальон наблюдает за нами.
 - Паша, отдай кому-нибудь другому, пусть зацепит, - прошу комвзвода.
 - Нет, я сам. По-быстрому.
 - Ну давай!

 Лушков бросается к раненому, падает рядом, и тут же бежит обратно, разматывая верёвку. Застрочил пулемёт. Тишина улетучилась.
 Рядом ответные автоматные очереди и артиллерийский выстрел, по звуку – сорокапятка. Лейтенант бросает верёвку и бежать, как назло, нога запутывается в ней. Двое бойцов бросаются к нему.
- Меня не надо, верёвку, верёвку тяните, - кричит впопыхах Лушков.


 Втроём схватываемся за верёвку и давай тянуть до затемнённого места. Дотянули. Упрятались на время за угол дома, перевести дух. Лушков, волнуясь, говорит:
- Ещё ногой брыкается, как лошадь, пришлось коленом придавить, когда затягивал петлю, не снимет теперь.

 Отдышавшись, Лушков снова бросается к верёвке. Минута и, фриц рядом. Саша, что-то спросил. Ответа не последовало. Наклонился к груди, пощупал пульс:
- Еле, еле, с перебоями бьётся. С него толку не будет.

 Жаль. Идём дальше искать крепкого, здорового «языка». Внезапно прогремел орудийный выстрел, в десяти метрах, любого обстрелянного ошарашит. Кто стрелял? Расползаемся, кто по огородам, кто по домам. 
 
 Земеров (уже с нами) натыкается на дом, где через щели светомаскировки пробивается тусклый свет. Прислушался, гомон. Он не растерялся, автоматом пробил маскировку и швырнул одну за другой пару гранат. После взрыва на его повелительное «хальт» ответа не последовало.

С другого дома застрочил пулемёт…
Под утро удалось собрать всех вместе. Решаю, пока темно, занять восточную часть деревни. Диск луны клонится к морю, бросая свой предательский свет. Эх, хотя бы на пару минут тучи закрыли спутницу Земли. Но, увы…

 Перебежками перемещаемся на восточную сторону деревни, ближе к КП Твердохлеба. По данным, дома заняты противником. Решаем бесшумно атаковать во избежание лишних потерь.

 В одном, почти крайнем, домике, южнее от моря, ребята обнаружили старика и старуху. Перепуганные, прижались к стенке, ожидая «расправы красных варваров». Залопотали уже надоевшую, режущую уши песню:
- Хитлер капут, хитлер капут!

 Зашли в дальнюю комнату, на кровати лежит окровавленный молодой человек. Срочно доложили – находка, «язык».
 Облегчённо вздыхаю, наконец-то, хоть один, хрен с ним, что ранен. Увидев нас освещённый фонариком раненый сильно зажмурился. На лице гримаса: смерть пришла. К санинструктору:

 - Саша, немедленно займись им, окажи помощь, будь потактичнее. Пусть старики видят, мы не те, какими обрисовывал нас Геббельс.
 Если можно, то поскорее, пока не рассвело. Нужно успеть отправить его в штаб.

 Снята и выброшена повязка, не иначе наложена старухой из простыни. Профессионально наложена новая, марлевая.
 Попросили у старухи молока, дали выпить раненому. Хозяева, видя нашу гуманность, предложили нам молочка. Мы не отказались.

 Встаёт задача: тащить его. Вдвоём – тяжеловато, вчетвером – не выгодно. Утомлённые без сна бойцы дремали прислонившись ничком к стенке. Вызываю командиров взводов, приказываю:

 - Занять надёжную оборону, и дать посменно передохнуть людям.
 Входит сержант Касирум:
 - Увидел во дворе туалет, потянуло сходить до ветру, только дверь открыл, вижу: к стенке прижались двое. Вскинул автомат и скомандовал «Хенде хох». Задрали до отказа руки, вышли во двор, озираются.

 Я за дверь. Двое, юные, как мне показалось, в страхе. Один протягивает руку с куревом и говорит:
 - Камраде, ур, ур?
 - Не нужны твои «уры», у нас, свои, кировские, не хуже ваших.

 Ребят предупреждаю:
 - Доставить в полной сохранности и ничего у них не брать.
Саша успел спросить, какими силами обороняются? «Языки» охотно поделились информацией.
 Прояснилась обстановка: здесь больше раненых (только в сарае сотни полторы) ожидающих переправки на другой берег Одера, чем здоровых боевых штыков.
 Путь отрезали твердохлебовцы, заняли полностью побережье реки. Гансы зажаты с трёх сторон, остался открытым выход на восток – вдоль по берегу Балтийского моря, который может быт перекрыт.
 Цепляются, сами не знают зачем? На что надеются?

 Ярко освещённая комната кажется раем. Тишина. Беззвучно в шлёпанцах прошла старуха. Невольно вспомнил первый день войны…
 
 Проснулся, яркие лучи солнца нежно греют лицо. Мать, чтобы не потревожить, также бесшумно проходит по комнате. Увидала, что жмурюсь, говорит «Спи, сынок, сегодня воскресенье. Отдыхай!».
 Сколько было чувств, нежности, теплоты в этих материнских словах. Влетает возбуждённый Лушков:
 - Важное дело, подымайсь!
 - Успеешь, дай глаза продрать.
 
 Сажусь на диван подпирая лицо ладонями.
 - Что, не выспался? – тревожится комвзвода.
 - Отстань Пашка, дай очухаться от воспоминаний про дом, мать…
 - Знаешь, почему тебе сегодня пришли в голову дом, мать?
 - Какое сегодня число?
 - Догадался. Сегодня Женский праздник, а старуха напомнила тебе мать.
 - Может, у неё сын дерётся против нас, может, лежит в русской земле, отмеченный берёзовым крестом? Может, борется против фашистов? Надо узнать.
- Выйдем на улицу, - предложил находившийся рядом Земеров, - здесь нельзя говорить.

 Вышли. Младший лейтенант продолжил:
 - Пробрался со своими на край улицы, домов через десять. Осмотрели все постройки
 – ни души. Заглядываем в огород… Маячат каски и выкидывается земля из окопов. Укрепляется неприятель.
 - Возвращаемся назад. Посмотрю, в чём дело?

 Пробираемся не по улице и огородам, а как в идущем «поезде»: окна, чердаки… Вернулись. Освободители расположились кто в доме, кто в сарае, кто на чердаке. Ведут наблюдение за противником, оставаясь незамеченными.
 -  Лезем на чердак, - говорит пришедший с нами Лушков, - сверху виднее.

 Быстро вскарабкиваемся по лестнице на чердак. Три человека наблюдают через щели крыши.
- Здесь хорошо видно, - сказал один из них и уступил место.

 Смотрю… Буквально - в сорока шагах -  немцы копают одиночные окопы, каждый в своей ячейке. За ними постройки, дома и, край мрачного Балтийского моря. Ветер гонит мощные белесые волны на берег, которые, ударяясь о камень, разлетаются, как разбитое стекло, в стороны. Впервые вижу море. От прогретой черепицы тянет теплом, а от щели прохладой.

 Гитлеровцы периодически постреливают, отрываясь от копки окоп, не подозревая, что у них под носом русские. Спускаемся вниз. Захожу в сарай к Земерову, где расположился его взвод.

 - Почему фрицы так беспечны? – спрашиваю у младшего лейтенанта, - ничего не пойму.
 - Надеются, что русские будут наступать только в лоб.
 - Почему вот тут никого нет?
 - Думают, там удобнее, выход на набережную есть
 - Пошли в дом, потолкуем. Обсудим, что делать дальше?

 Вошли. Лушков через створку окна наблюдает за фрицами. Оборачивается:
- Ну братцы, мысль, - мы приоткрыли рты, - немцы куриц стреляют, сам видел.
 Приманивают посыпая землю, не знаю, как по-ихнему, по-нашему – цыпа – цыпа – цыпа. Бах! И - себе.
 - И что с того? – задаю вопрос.
 - Как что? Знать, жрать нечего.
 
 - Они и на нашей земле курочек любили, - реакция Земерова.
 - Тогда так, друзья мои. Прячьте всех, чтобы во дворе и в доме никого не было, кроме двух-трёх. Сейчас вернусь. Надеюсь, с Сашей уговорим старика на роль парламентёра.
- Идея, - поддержал первым Павел, - какой сегодня день? - В-о-сь-м-о-е  …м-а-р-т-а. Вот будет здорово! Женщинам праздник без слёз.

 - Подожди радоваться, - усмирил Земеров, - курочка ещё в гнезде… Согласится ли старик? Смотри, как окапываются, похоже собираются бой дать или ждут подмогу.
- Хватит вам, - обращаюсь к соратникам, - замаскируйте наших, сейчас вернусь.

 Бегу по «поезду», а в голове разное: сообщить выше (внутри протест), начнут придумывать – давать команды «вперёд», атаковать… Сегодня 8 Марта. Представил: получает женщина похоронку, а в ней дата смерти – восьмое марта.
 Другое число забудет, а это – нет. Будет проклинать командиров, не уберегли мужа, сына… К тому ж, кому охота погибать на чужбине, когда чувствуется долгожданный конец проклятой войне.
 Правда и то, немцы стали хуже воевать - не так рьяно огрызаться. Вернувшись назад:

 - Садись, обсудим, - обращаюсь к внештатному переводчику, - как подойти к старику?
 - Что такое, товарищ старший лейтенант, что нужно?
 
 - Нужно подбить обороняющихся на переговоры. Может, без боя согласятся сдаться?
 - Можно попробовать. Я уже разговаривал с ним.
 Из его рассказа, здесь не более ста пятидесяти человек (пленные, захваченные в туалете, дали такую же информацию), и много раненых. Вояки, какие-то особенные: верные фюреру.
- Идём к старику. Пусть ступает к своим и предлагает переговоры, пока есть возможность. Нечего ждать, скоро поступит команда «вперёд», на ура. Кому нужны лишние жертвы? Как думаешь, получится?
 
 - Кто их знает, могут пойти, им деваться некуда.
 - Надеюсь на тебя. Сделаешь на высшем уровне?
 - Можно.
 - Как?
 - Выйду, чтобы меня было видно и предложу сдаться.
 - Так убьют… И всё кончено, а ты ещё даже письма из дома не получил. Был бы рупор, с ним проще. Только где его взять?
 - Ни так, ни сяк не подходит.
 - Короче, пробуй.
 - Что сказать деду?
 - Скажи ему, что наша армия никого не уничтожает, если идут на соглашение. Бьём тех, кто не сдаётся.

 Хозяин дома внимательно выслушивает утвердительно кивая головой. Поворачивается ко мне и говорит:
 - Кут, кут, оберст. - в шутку козырнул и заулыбался.
 Похлопывая по плечу пожилого человека, хвалю:
 - Давай, гут, гут, фатер!
 - Я, я гут, гут, их момент, шнель момент, унд цурюк.

 Втроём идём прямо посреди улицы. Чем ближе подходим к краю улицы мы, с Сашей сильней прижимаемся к домам, а наш спутник не меняет маршрут.
 Подходим к дому, около которого стоит Лушков, пожилой поднял брови от удивления, как бы восхищаясь – в двух шагах противник, а советский офицер не боится.

 Саша предложил посланцу идти одному. Тот уверенно пошагал к своим. Паша быстро юркнул на чердак, где успел установить ручной пулемёт, соорудив надёжную амбразуру.

 Наблюдаем за стариком, при виде которого находившиеся в окопах подняли головы.
 Что-то спрашивают, он отвечает. Один из них указал на красный дом. Окликиваю Земерова:
 - Видишь, наблюдатель?
 - Да, да на чеку.
 - Не высовывайся, оставайся в засаде, чтоб никто не видел. По наличию офицеров вычислят количество солдат.

 Договорщик не заставил долго ждать. Появляется из-за угла дома не один, с ним солдат с карабином. На поясном ремне болтается пара гранат. Лушков быстро соскочил с чердака, шмыгает носом, потирая ладони. Спрашиваю:

 - Почему грязный, не вытерся? Неловко будет…
 - Спроси лучше: спал ли я ночью? А умываюсь после сна.
 - Неудобно, Паша, вытрись.
 - Разберёмся с гансами, в Балтике помоюсь.

 Двое приблизились. Вражеский служака вытянулся, как перед своим унтером. Подхожу в первую очередь к пожилому человеку, жму, потрясая, руку. В дополнение благодарю кивком головы. К Саше:

 - Поблагодари, что привёл солдата, и пускай идёт домой к старушке.
С чего начать? Соображаю, что говорить… Иностранец пришёл сам, по нашей просьбе, не пленник – гость.
 По виду – метис, помесь с жёлтой расой, раскосый, с широким юношеским лицом. Стоит, хлопает глазами, то и дело поглядывает на копну сена подле сарая. Начинаю расспрос через толмача:

 - Спроси, что он хочет сказать, и кто его послал?
Саша переводит пришедшему, получает ответ и дублирует:
 - Обер-лейтенант послал узнать: на каких условиях будем вести переговоры?
 - Нужно у него оружие изъять, больно подозрительно бегают глаза, - настаивает Лушков.

 - Не надо. Так приличней. Смелей будет, разоткровенничается. - Саша, переводи:
 - Где хотел бы вести переговоры твой обер-лейтенант? Второе - прекратить огонь на этот период.

 Парламентёр, выслушав переводчика, щёлкнул кованным каблуком и поспешил к своим.
 - Ну, сейчас лупанёт, - прогнозирует Лушков.
 - Навряд ли, похоже поверил, - возразил санинструктор и продолжил: Да! Это действительно идея.
 - Рановато судить, чем дело кончится, - умозаключил Паша и юркнул на крышу, не терпелось посмотреть: побежит или не побежит приходивший…

 Парламентёр шагает уверенно. Из окоп поднимаются головы. Немцы переговариваются меж собой, посматривают в нашу сторону.
 Прекращена копка траншеи между окопами. Старшина медицинской службы выходит из-за угла дома, покидая улицу, и кричит немецким солдатам, те отвечают. Спрашиваю:

 - О чем говорите?
 - Курить просят.
 - Пусть сдаются, будем курить. Попроси у ребят сигарет, и сюда их.
Лушков выглянул из проёма в чердаке, как скворец из скворечни. Всплеснул руками:
 - Идёт.
 - Вдвоём? – спрашиваю.
 - Нет, один.
 - Давай быстрей сюда.

 Посылаю связного в штаб, сообщить: приступаю к переговорам… Вновь стоит на вытяжку тот же метис, оживлённый, весёлый. Ему предложили сигарету.
 Прикурил, смачно затянулся, задержал дым во рту и с наслаждением выпустил. Сообщает, что обер-лейтенант желал бы вести переговоры в доме, где он находится.

 Долго не думая, снимаю с себя ремень с кобурой, кожанку с погонами. Все смотрят, что дальше? К Саше:

 - Держи, одевай всё моё. Пойдёшь на переговоры. Ты хорошо знаешь их язык. Надеюсь, не подведёшь наш советский офицерский корпус на предмет знания немецкого языка.
 Так будет авторитетней. Пусть знает, какие у нас офицеры стали. Бери связного. Представься: офицер Советской Армии Петров!
 Никаких условий, только сдача. Счастливо! Успешно вернуться! В случае… Граната должна дать сигнал. Понял?

 Пожимаю им руки. Переговорщик тоже засобирался с ними, останавливаю.
 - Саша, переведи: останешься заложником…
 
 Снимаю с плеч растерявшегося немца винтовку, ремень с гранатами. Нам вынесли стулья. Часть моих воинов вышла из укрытия. Забегали у переговорщика глаза по погонам наших, считает, определяет…
 Думаю: «Постараюсь обмануть вас с обер-лейтенантом, из командиров взводов вертится один, а должно быть ещё двое. Где остальные – вопрос?». Ребята окружили заложника, как могут переговариваются. Подхожу к огородным воротам, открываю, выхожу и кричу:
 - Камрад, ком раухен!

 Сам подхожу всё ближе и ближе. Осмелевший ганс вылез из окопа, подходит к коробке и беря сигарету, показывает: ещё де соседу надо. Позади меня - из ворот - вышли наши и смачно пускают табачные кольца.
 Немцы, приглашая друг друга, неуверенно вылезают из окопов и приближаются. В нескольких метрах останавливаются и ждут, когда я отделюсь от своих солдат. Делаю несколько шагов навстречу.

 Пришедшие прикладывают пальцы к губам. Протягиваю коробку. Как мог:
 - Ком, ком, раухен, ком!

 Двое подошли и берут сигарки. Показываю им один палец: «Айн, айн!». У меня же прикуривают и с жадностью затягиваются. Ещё подошла пара солдат. Маячу им – переходите к нам: «Криг, капут!».
 Протягивают руки за сигаретами и мотают головами.Собрались с десяток с обеих сторон. Солдаты объясняются, как могут, хлопают друг друга по плечу.
 Один солдат, тыча себя в грудь и показывая в сторону востока, растопырил пальцы руки и трясёт перед собой:

 - Я,я, цванциг километэр майне хауз.
 - Хенди хох и ком на хауз! Ферштейн? - говорю ему.
Оживились пришедшие. Довольны ответом. Наконец показались парламентёры. Слава богу, обошлось.
 Провожающий наших ребят что-то крикнул, и недовольные курильщики противной стороны поспешили в свои окопы.
 Германец интересовавшийся своим домом помахал рукой. Мы тоже поспешно ретируемся во двор и, за дом. Посланцы рядом.

 - Выкладывай скорее, - обращаюсь к псевдоофицеру, - к чему пришли?
 - Через двадцать минут нужно дать ответ.
 - Ты что, его условия принял?
 - Нет, не принял, оставил на уяснение.
 - Давай тогда рассказывай по порядку, не томи душу.
 - Подхожу к дому, у входа двое приняли стойку «смирно». В дальней комнате за столом сидит обер-лейтенант, видок бледный.
 Представляюсь, как договорились. Он хотел было подняться, но не смог. На столе лежит браунинг, подвигает его ко мне. Я смекнул в чём дело. Вынимаю твой ТТ и ложу к его стороне стола. Сразу заявляю:

 - Сопротивление бессмысленно, не сегодня завтра война окончится в нашу пользу. Во избежание лишнего кровопролития, предлагаю сдаться!!! Он: «Я офицер немецкого рейха, изменять Родине не намерен».

 - Фельдмаршал Паулюс сдался ведь, когда принудили? Ответ: «Я несу ответственность за себя и моих подчинённых перед своей Родиной. Ваше предложение неприемлемо…»
- Скажи метису, для передачи неприятелю, что через двадцать минут, без оружия, строем, они идут сюда. Всем гарантируем жизнь, офицерам ношение холодного оружия.
 
 Отдаём заложнику винтовку и гранаты. Уходит.
 - Скажи, по-твоему, думает он сдаваться или нет?
 - Есть предчувствие, торгуется… Просит дать время переправиться ему на другой берег, затем раненым, в последнюю очередь остальным.

 - Лушков, - обращаюсь к взводному, - закрывай ворота и организуй орудие от Твердохлеба, да побыстрей, у нас в распоряжении двадцать минут.
 Вызываю Земерова:
- Знаешь, что у тебя за стеной полдюжины гансов лежат, а может и больше? С огорода их не видно, замаскировались. Сейчас ничего не нужно предпринимать, но знай, мы в полукольце.

 С чердака передали, неприятель, впереди своих окопов укладывают мины и продолжают окапываться. «Тьфу, пропади оно всё пропадом, доигрался, – подумал про себя, - нужно что-то предпринимать?» Вслух:

 - Командиры, все ко мне! Задача: собрать все ракеты, подготовить ракетницы, у кого есть. Устанавливаю сигналы – красными ракетами стрелять по красному дому и сараю с целью поджечь его; зелёная ракета – открываем огонь из всех видов орудия; белая – сигнал атаки. Санитарный пункт в соседнем доме. Задача ясна? По местам, к делу!

 Появляется агитатор полка в сопровождении связного. Вопрошает:
 - Что здесь происходит?
 - Переговоры ведём, товарищ капитан.
 - Ну и как они ведутся?
 - Не хочет сдаваться офицер, сопротивляется. Рядовые, похоже, готовы.
 - Сам ходил?
 - Нет.
 
 Санинструктор:
 - Я, товарищ капитан.
 - Расскажи, чего он хочет?
 - Просит дать время перебраться на тот берег. По рации передал своему генерал-лейтенанту о переговорах.
 Тот далкоманду о прекращении артиллерийского огня на период переговоров. Потому тихо, по его команде. Ждёт результата.
 - Что ты ответил?
 - Мне тоже нужно переговорить с генерал-майором, без него не могу принимать решение. Через двадцать минут обещал дать ему ответ.

 Подкатили орудие прямо по улице и - во двор. Командир орудия, старший сержант, сразу:
- Куда ставить орудие?
- Ставь против ворот. При необходимости открываем их, и «пошёл…»
   
 Капитан уходит. Двадцать минут истекло. Неожиданный выстрел из-под копны сражает нашего солдата насмерть.
 Туда, а там фриц с винтовкой поднимает руки, и плачет. Видно нечаянно нажал на спусковой крючок. Ребята быстро с ним расправились.
 
 Даю красную ракету, полетели сигнальные ракеты на крыши сарая и красного дома.
 Загорелась солома у сарая. Огонь охватывает его, наступает на дом, горит постройка…
 Даю зелёную ракету. Застрочили пулемёты, автоматы. Открыв ворота, рывком выкатываем орудие в створ. Громыхнуло один раз, другой. Дом с красной черепицей тонет в клубах пыли и дыма. Выбегаю из ворот и кричу:

 - Огонь, огонь!!! За слёзы матерей огонь, огонь!!!
 Вижу, правее домика маячат белые флажки, платки. Несмотря на ураганный огонь, навстречу свинцовому смерчу бегут размахивая платками солдаты неприятеля.
 Согнулись, что-то кричат и бегут, бегут. Даю команду:
- По бегущим не стрелять!

 Другая группа выбегает из дома с красной крышей и тоже бежит в нашу сторону размахивая белыми тряпками. Принимаю решение:
- Прекратить огонь!
Первым подбежал ко мне тот самый метис, связной – заложник, и залопотал:
 - Обер – леотнант, гут, гут!!!
 - Хватился, надо было сразу оставаться здесь. Старшина, спроси его, где находится твой обер-лейтенант?

 Он указал в сторону, откуда сам прибежал, только правее того дома, на мостик при выходе из села, на восток.
 - Сержант, видишь мостик? – обращаюсь к артиллеристу.
 - Вижу!
 - Разверни орудие, угости его… за бездушие.

 У связного – заложника на глазах навернулись слёзы. Касирум подошёл, вытер:
 - Дурачок, радуйся, что с офицером рядом не остался.

 В этой схватке некоторые фрицы нашли себе могилу в ячейках, восемь человек успели прибежать и сдаться в плен, сгоревших в сарае никто не считал. Оставим погибших на совести гитлеровского фанатика.
 Через некоторое время (по команде генерал – лейтенанта), по деревне, с того берега артиллерия открыла ураганный огонь.

 Наши потери – один солдат по фамилии Мальцев. Касирум высказал общее мнение:
 - Классно получилось, всегда бы так. Спасибо вам, товарищ командир, теперь наши матери будут отмечать свой праздник без слёз.
 - Ни мне спасибо, а вам, что наткнулись на противника, старухе, которая позволила пойти своему старику. Она не желала крови… Тоже.