Вспомнить всё

                Как две заботливые птицы, эти руки
                Нас успевали защитить и пожалеть,
                А мы смотрели с братом только на зарубки
                На косяке дверном, мечтая повзрослеть
               
                Олег Митяев
 
       День рождения матери Виктор Александрович Колесов  отмечает  всю свою жизнь. Когда – то это был большой шумный праздник, где собиралась многочисленная родня,  с традиционным русским застольем.  Но постепенно ряды гостей скудели и, наконец, вовсе сошли на нет. И вот теперь уже 10 лет Виктор Александрович  отмечает эту дату в одиночестве  –  мамы  не стало, да и его самого семейная жизнь разрушилась.               
       Сегодня Виктор Александрович проснулся в  необычном  состоянии. Причиной тому был сон: он увидел во сне свою мать, Антонину Андреевну. Да не так увидел, как это бывает обычно  в сновидениях: некий условный образ, то есть нечто, что именуется в сновидениях «мама». Нет, в этом образе все было ясно, как в кино: черточки лица,  улыбка, голос – все живое, знакомое, любимое.  Образ этот обнял его, приласкал и даже песенку из детства  подарил на прощание. Подарил также ощущение легкости и беззаботности, как в детстве.
Виктор Александрович, начинающий пенсионер 64 лет, никуда не должен был спешить, а потому предался воспоминаниям, добрался в памяти до детских лет – и, конечно же, до воспоминаний о матери, то есть о человеке, ближе которого не было и никогда не будет. Сегодня, когда ее уже нет, он вдруг понял, что вся жизнь ее была подвигом. Да, подвигом человека, выполнившего свой долг на земле до конца. А подвиг такой тем величественнее, чем менее он примечателен.
Всегда ласковая. Утром всегда – поцелуй, и «Вставай, поднимайся рабочий народ…» – почему–то она будила его словами «Марсельезы». Она очень любила петь, сокрушалась о том, что у нее плохой слух (конечно же, это было не так, просто она была слишком, чересчур самокритичной), и потому она пела, и очень много – но только не на людях. Видимо, она и привила своему «сЫночке»  эту легкую радость пробуждения ото сна – всю жизнь он, невзирая на усталость ли, короткий ли или дурной сон – всю жизнь просыпался легко и до сих пор часто поет по утрам. Бывают дни, когда он напевает что-нибудь часами, вызывая улыбки или раздражение окружающих (у кого – как!) – это все от мамы. Дело, видимо в том, что самые важные для ребенка годы он провел с ней, и влияние мамы на него было огромным. Поскольку он был последним (седьмым !) ребенком в семье, и единственным, оставшимся в живых, все заботы его родителей были связаны со ним, с его здоровьем и благополучием. Все они отдавали ему.
Воспитание, которое давала ему мама, также было оригинальным. В отличие от многих женщин, мама не вкладывала в понятие «воспитание» ничего, похожего на бесконечные нудные нотации менторским тоном. Нет, она просто проникала в его жизнь и наполняла ее духовным содержанием. Она просто жила вместе с ним, с его бедами и радостями. Она читала ему много стихов и прозы, так что книги стали впоследствии для него важнейшими друзьями – путеводителями, много рассказывала ему легенд, сказок и притчей. Если она хотела донести до него нечто фундаментально – важное, она всегда избирала форму притчи (сказки), чтобы это фундаментальное вошло в его подсознание, то есть навсегда. В результате он не только постигал это фундаментальное, но постигал легко и радостно, как бы играя. Неудивительно, что уже в 4 года, обладая хорошей памятью, он имел сформировавшиеся правильные героико – патриотические настроения, знал и мог декламировать множество стихов, причем не младенческих («Оторвали Мишке лапу…»), а, к примеру, целые главы «Руслана и Людмилы», причем «с выражением», в ролях. «Уж побледнел закат румяный над усыпленною землей, дымятся синие туманы, и всходит месяц золотой…». Это был один из наилюбимейших его стихов, и он исполнял его при любой возможности, даже на концертах (например, в школе по случаю выборов) продирался на сцену без стеснения.
       Вообще, история этой книги достаточно юмористична. Дело было перед Новым годом, вероятно – 1951, точно, конечно же, он не помнил. Родители решили подарить ему великолепно изданную книгу А. С. Пушкина «Руслан и Людмила». Но как они это сделали! Был уже поздний вечер, ему уже давно пора было спать, но его почему - то не укладывали. Неожиданно отец говорит: «Пойдем во двор, посмотрим, может Деда Мороза увидим». Оделись, вышли, походили по расчищенным дорожкам – никого. Вдруг папа говорит: «А что это там в сугробе торчит, ну–ка, посмотри !». Он действительно увидел торчащий из снега какой–то темный предмет, доска, что ли? Подошел, ухватил – о, чудо, в руках у него новенькая красивая книга, на обложке которой летит богатырь с мечом, держась свободной рукой за бороду страшного карлика. «Это Дед Мороз, видно, нас не дождался, да и оставил подарок в сугробе» – говорит папа. Но ему уже не до Деда Мороза – в книжке яркие картинки, и богатыри с мечами, щитами и копьями. Он был потрясен. Надо ли говорить, что после этого он буквально впитывал каждое слово из этой поэмы, многократно перечитываемой ему мамой  перед сном. Книгу эту он берег, поэтому он всегда без всяких уговоров мыл руки с мылом, прежде чем прикоснуться к этому чуду. С годами она все же потускнела, побывав в руках новых поколений читателей, для которых она была уже не чудом, а просто – книжкой.
       Создание атмосферы восторга от жизни – вот секрет воспитания, которое давали ему родители. Просто они очень любили его, и не скрывали этого. Помню, что всегда в день его рождения они старались с раннего утра сделать для него маленькое чудо – положить под подушку яблоко, или книжку, или что–то еще. Крупных подарков не было, ибо жили они, как я сегодня понимаю, весьма трудно. Но сделать чудо в день рождения – это обязательно. Даже сейчас, будучи уже более чем зрелым, в свой день рождения он  просыпался в ожидании какого–нибудь чуда. Неожиданно он вспомнил, как растрогал его до слез совершенно неожиданный подарок от сына. Это был 1997 год, год для граждан России и для него в том числе очень трудный и морально, и материально, настолько трудный, что он уже стал отвыкать вообще от каких–либо подарков от жизни. И вдруг – сын дарит ему изящную коробку для хранения дискет, а к ней – теплые, шутливые стихи, да еще оформленные в виде открытки – и он заплакал, осознав, что  все–таки не одинок, и поэтому трудности – пройдут, не могут не пройти.

       Да, он вырос в атмосфере любви и восторга от жизни, и эти чувства составляли и составляют до сих пор основу его мироощущения. Конечно, главным архитектором этой атмосферы была мама. Всегда щедрая на ласки, всегда внимательная к его детским заботам – а он рос «живым, очень живым, чрезвычайно живым» ребенком, всегда терпеливая, всегда снисходительная к его озорствам, она никогда не повышала голоса. Наказывала ли она своего  «сЫночку»? Да, безусловно. Самое страшное наказание, какому она подвергала его в экстремальных случаях – «Я больше никогда не буду с тобой разговаривать…». И солнце меркло, его охватывал ужас от того, что он никогда более не услышит ее ласкового голоса, и он со слезами просил у нее прощения за свой проступок, и прощение, конечно же, приходило, и он вздыхал глубоко с искренним облегчением и с твердой решимостью никогда более не поступать таким образом. Вся эта экзекуция занимала  минут 10-15, не более, потому что он не мог прожить без мамы сколько–нибудь более продолжительное время, а она не могла и не хотела подвергать его слишком долго этому ужасному наказанию.
       Она была мечтательницей, его мама, и этот дух мечтательности передался и Виктору Андреевичу. Вероятно, ей было не просто в нашем диковатом обществе – она разговаривала сама с собой, занимаясь каким–либо делом. Любопытно было наблюдать за ней, когда она, например, гладила белье. Она работает, а на лице – буря чувств, губы шепчут что-то достаточно внятное, она качает головой – произносит речь, только беззвучно. И он, подрастая, тоже мечтал. Это было целое занятие – он мечтал целыми романами, главами, например, по пути в музыкалку и обратно – это в сумме было около 3 километров. Чего только не было в этих мечтах–фантазиях: и героика с белыми конями, богатырями, алмазными мечами (конечно же, он был центральной фигурой при этом), по мере взросления сюда примешивались космические темы. Выходя из дома, он обычно вспоминал, на чем остановился ранее – и вперед, к следующей главе романа.
       Только сейчас он понял, как много от бога было в ней культуры человеческих взаимоотношений. Она  никогда не ругалась, никогда не обрушивалась на кого–либо с упреками – нет, речь ее всегда была тихой и размеренной, она говорила, скорее, застенчиво, никогда не настаивая на своем, не споря с собеседником. Но нельзя сказать, что у нее не доставало смелости или мужества для высказывания своего мнения – нет, она всегда или почти всегда доводила до окружающих свою точку зрения, не считая, впрочем, ее единственно верной, что и служит, чаще всего, причиной скандалов у большинства людей «обычных». Да, он не случайно употребил это слово, ибо все чаще его посещает мысль о том, что мама – не от мира сего, уж очень много было в ней святости. Смиренность, кротость и в то же время – мужество и твердость, и внимательное, бережительное отношение к людям, полное отсутствие злопамятности, величие души, дающее возможность прощать людям (не только ему, единственному выстраданному сыну) их недостатки. Врожденная тактичность.

И еще один штрих на эту тему.  Да, мама была по натуре демократичной, не столько в политическом, сколько в христианском смысле этого слова. Все люди — хорошие, все равные. Но вот друзей для его детских игр она все – таки «просеивала»: «не надо играть с этим мальчиком (обычно без объяснений)». И это Виктор Андреевич тоже впитал с детства. По жизни он контачил со всеми слоями общества, но некоторые из этих слоев (криминальные, алчные) для него остались навсегда,  на все  времена чуждыми, хотя внешне это никак не проявлялось. В зрелом возрасте Виктор Андреевич сожалел лишь о том, что в него не вложили хотя бы чуть–чуть чувства превосходства над окружающими: даже сейчас его часто пытаются поучать люди, которые, по сути, и ботинки–то ему чистить не достойны (и сами они это прекрасно понимают, но поучать вундеркинда – это особое удовольствие). Но он всегда вежливо и терпеливо выслушивал поучения. «Не мечите бисера перед свиньями».

Очень важной черте характера научила его мама — самокритичности. Всегда искать причину в себе. И это совершенно правильно и даже рационально. Ведь нет никакого проку от того, что ты обвинишь кого–либо во всех смертных грехах — ничего не изменится, поскольку этот «кто–то» есть таков, каков он есть. А осознав свои ошибки, ты получаешь гарантию того, что не повторишь  впредь подобных ошибок.

И еще она научила его самоограничению. С детских лет он привык не требовать для себя каких–то особенных благ, привык довольствоваться тем, что имеет и беречь это самое «что имеет». Поэтому, для него оказалась дикой эта развернувшаяся в годы перестройки поголовная жажда бывших «советских» людей к получению этих самых благ любой ценой, даже ценой преступления. Не вписался он в новые законы, продиктованные «перестройкой».

Конечно же, она очень любила и своего внука, и тот искренне отвечал ей взаимностью: уже будучи большим, лет десяти, он всегда при встрече бросался к ней на шею, как паучок, охватывал ее своими руками и ногами и повисал – а ведь ей было уже тогда за 60.

Виктор Александрович прервал теплые воспоминания, энергично отбросил одеяло,  встал, помахал несколько раз гантелями, наскоро принял душ и отправился на кухню варить кофе. Эту процедуру он проделывал уже десяток лет, и все его движения были взвешены до автоматизма: помол, расфасовка в турку кофе и воды, затем мелкие секреты. Он всегда добавлял щепотку соли, половину чайной ложки сахара, а также немножко заморского чуда – ароматизатора из специальной баночки с вмонтированным измельчителем. Наконец, турка оказывалась водруженной на конфорку, запах кофе заполнял кухню, и он приступал «к поеданию пищи», поглядывая в телевизор.

Вот он и подошел к самой неприятной странице своей жизни – осознания своей вины перед родителями. Чувство вины перед ними, особенно перед мамой, которая почти 20 лет после смерти отца прожила одна, почти слепая, как это выяснилось для него совершенно неожиданно (у нее была катаракта). Одна ложилась спать в этом неспокойном доме, одна убирала ежедневно ставшую для нее непомерно большой квартиру, одна стирала и гладила белье – и это делала это все, будучи практически слепой. Воспитанным в своей семье может быть, даже несколько «тепличным», он всегда знал и понимал свой долг по отношению к родителям. Да, единственный сын должен быть им опорой в старости, которая пришлась на пору его возмужания. Осознание этого долга не вызывало у него никаких внутренних протестов – иначе и быть не могло. Но вышло все далеко не так. И причина этого – отношения супруги с его родителями. Ему не удалось наладить хороших, теплых отношений между ними. Особенно досталось маме. Почему, зачем – не понятно, женская ревность, что ли? А он не защитил стариков, спрятал голову, как страус, то есть,  по сути, предал их. Почему? Возможно, потому что любил жену, возможно, сказалось мамино воспитание – главное избегать конфликтов, да и ребенок вскоре появился. Да, опоры для родителей из него не вышло. Помню, как резанула его в день похорон отца оброненная супругой  фраза: «Ну, теперь я пропала» – дескать, теперь придется ей мириться с тем, что и свекровь будет жить с ними (а как же иначе? ведь он единственный сын!). А она, мама, выбрала иной путь – жить одной, невзирая на тяготы. Помню, как стыдно ему было выслушивать ее вежливый отказ на предложение переехать к ним. Тетка его, Вера Андреевна, присутствовавшая при этом, более прямо и резко сказала: «Ты же знаешь, какие у них с Ксенией отношения». И все. Приговор ему был вынесен.

Воспоминания продолжились, и продолжились они с самого страшного дня в его жизни – 8–го   марта 1998 года. Да, это был действительно страшный день. Накануне он позволил себе изрядно выпить с сослуживцами и остался ночевать в новом «офисе» – конторе,  проще говоря. Пришел домой уже достаточно поздно, где-то в районе обеда. И обнаружил, что мамы нет дома. Тут появилась соседка и сообщила, что утром, уведомив ее, мама, решила принимать душ: она стеснялась своего «сЫночки», и, несмотря на его протесты, старалась мыться в его отсутствие. В результате она обварилась горячей водой и ее увезли в ожоговый центр.

       Через месяц он забрал ее домой, еще через пару недель она стала ходить по квартире. Выяснилось, что на почве болевого шока она слегка тронулась умом. И начались страшные для него ночи. Дело в том, что, будучи почти слепой, она потеряла ощущение дня и ночи. Помимо этого, ее стала преследовать идея сходить к своей подружке на 5 этаж. Однажды ночью, в середине ноября, соседи по подъезду нашли ее на улице и привели домой. Он убрал из замка защелку, чтобы дверь нельзя было открыть изнутри, и тогда она стала стучаться в дверь с просьбой выпустить ее на 5 этаж. Это стало его постоянным ночным кошмаром, который закончился накануне Нового года.
Он навсегда запомнил ее прощание с ним накануне. Она провожала его не на работу – нет, она предчувствовала более долгое расставание:  ее руки   ощупывали и гладили его лицо, как бы пытаясь запомнить навсегда, оставляя его одного на этой земле. «Как две заботливые птицы, эти руки нас успевали защитить и пожалеть… (Б. Митяев)». Мама молча смотрела на него невидящими глазами и ощупывала его лицо  высохшими пальцами, как бы прощаясь. Она знала точно, что перед ней он, ее единственный сын, ее единственная радость и надежда в жизни. Как горько ему сейчас сознавать, что он  оставил ее одну на столь бесконечно долгий срок. Уже в последние месяцы своей жизни она своим слабеющим разумом так объяснила себе, и объясняла всем окружающим его  фактическое отсутствие – сын уехал учиться в Москву, там работал много, а в результате отсутствовал 30 лет. Да, точно она высчитала  долгими одинокими ночами – 30 лет ее единственный сын был бесконечно далеко от нее.

       И еще одну пощечину преподнесла ему судьба – он не был подле нее в последние минуты ее жизни. Этот день 30 декабря выдался очень теплым, почти весенним, он поехал в контору часа на два. Соседка попросила его  купить на базаре яиц. Он купил, особенно не торопился, вернулся домой в полдень – дверь открыта, соседки плачут: «Бабушка умерла». Он даже не понял – какая бабушка? До него не сразу дошло, что мамы уже нет более получаса. Она еще не остыла, когда он с кем-то из соседей укладывал ее на стол для омывания. МАМЫ  не стало. МАМА умерла в одиночестве! Не внимателен к ней он был при жизни, и  даже перед встречей со Всевышним оставил ее одну.
       Она очень хотела, чтобы ее похоронили рядом с отцом, и вот это он смог выполнить. После ее смерти он вдруг почувствовал одиночество, он стал скучать по ней, по ее сгорбленной, дряхленькой  фигурке, по ее шаркающей походке, по ее не нужной уже никому суете (она до последних дней пыталась наводить порядок в квартире). И он понял, что коль скоро он прожил жизнь вдали от родителей, после смерти он хочет быть вместе с ними. Он заказал памятник для них и большую оградку, установил памятник, остался доволен тем, что и ему места рядом с ними достаточно. И небо одобрило его действия: когда он отъезжал от могилы, он услышал великолепной чистоты звук, небесный звук. Конечно, материалист сказал бы, что это ветер гудел в верхнем багажнике автомашины, однако он не раз слышал гудение багажника – нет, на этот раз звук был именно мелодичным. Небо одобрило его решение и его действия. Поэтому он очень надеялся, что его воля будет исполнена, и он соединится после смерти с самыми близкими ему людьми, с которыми судьба их надолго разлучила.
Виктор Александрович с облегчением закончил свои воспоминания. «Что же, подведу итог жизни» – подумал он. «Все лучшее во мне – от мамы.  Я не выпячиваюсь, скорее стеснителен. Я самокритичен, всегда и во всем, даже в моменты триумфа я отыскиваю свои ошибки и упущения: ведь если бы не они, то было бы еще лучше. И я мечтателен: «Пока надеюсь — я живу» (перефразировав слова песни М. Магомаева). По–прежнему я рисую в своем воображении планы,  по–прежнему мечтаю о путешествиях и новых приключениях — как в своем безоблачном детстве». Но вот, трусоват я оказался по жизни, трусоват! Из породы «не орлов». Чужая боль мне близка, и я решительно восстаю против несправедливости к окружающим, но побороться за самого себя я не обучен. Короче говоря, все не так плохо».
Виктор Александрович вздохнул глубоко, заварил на кухне зеленый чай, налил в большую кружку и обратился к телевизору. Вечер воспоминаний закончился. Он улыбался во сне: ему опять приснилась мама, и она ему улыбалась, как в детстве.