Десятая муза

1.
                На улице стояла ужасная погода. Было пасмурно. Моросил мелкий холодный дождь. Пахло прелыми листьями и грибами.
 
                Скоро зима.
 
                Лика критично осмотрела меня и горестно вздохнула:
- Приступим. Будем налаживать твою личную жизнь путем использования методики «Обращения к кладовым Вселенной». Это самая передовая нейро-психо-практика. Говорят, творит чудеса.
 
                Я обреченно кивнула. Это моя последняя надежда. Все остальные способы я уже перепробовала безо всякого положительного результата. Лика говорит, что я – «тяжелый случай». Хорошо ей, родилась красивой и не парится. Она тоже пока не обрела личного счастья, но по другой причине. У нее проблема выбора. У меня же проблема полного отсутствия такового.

                Лика вырвала из записной книжки листок, отыскала в сумке ручку, пододвинула мне:

- Ну давай, пиши, какого прынца ты ждешь. Подробно пиши, чтобы картинка возникла. Надо визуализировать свои желания. Про лошадь не забудь. Я серьезно – марка машины, цвет, вплоть до материала обивки салона. И окружающую среду представь. Ну там, пляж, море, шикарный отель или еще чего, в общем, где вы встретитесь.

                Я задумалась. Море, отели – не, не мое. Посмотрела на темные заплаканные окна, и представила:

«Моросит мелкий дождь, намокшая листва пахнет грибами. Из-за угла аптеки в мерцающем свете фонарей появляется Он - высокий, красивый, с волнистыми русыми волосами и печальным взором. В белом фраке, с намокшей фиалкой в петлице. Он смотрит грустными глазами, и я вижу в них себя - прекрасную, как он, высокую, как он, с волнистыми русыми волосами, как у него, и такими же влажными печальными очами. И в таком же, как у него, белом фраке с мокрой фиалкой в петлице. Черт его знает, почему-то вижу себя тоже во фраке. Он берет мою руку. Пальцы его холодны. Чуть прикасаясь губами к идеальному моему маникюру, Он шепчет едва слышно: «Еt si tu n existais pa». И вот уже чудесная музыка кружит нас, кружит, поднимая выше и выше…» Ну как-то так.

Я написала:

«Похож на Джо Дассена. Светлые волнистые волосы падают локонами на плечи. Он высокий, где-то 185, утонченный. В белом фраке, с намокшей фиалкой в петлице. С приятным баритоном. У него белая машина. Не знаю марки, не разбираюсь, но машина большая. Познакомились осенью. Моросил дождь и пахло опятами».

- Мда, - Лика вздохнула, - Тогда уж не опятами, а шампиньонами. Ну ладно, Дассен, так Дассен. Теперь запомни эту картинку и каждое утро, ты слышишь, каждое утро, проснувшись, первое, что ты делаешь – представляешь все, что ты написала. Целый месяц! И ни дня меньше. Если ты все сделаешь правильно, через месяц ты учуешь запах шампиньонов и узришь своего Дассена воочию. Ну а что. Все же возможно. Ведь какая-то женщина там, во Франции, в свое время повстречала твоего Дассена, и он пел ей своим приятным баритоном про любовь и Елисейские поля. Это же все было! Значит это есть в этих самых кладовых. Надо просто притянуть из Вселенной то, что тебе хочется. Описание это сохрани. Возможны корректировки – ну там, машина не белая или вместо фиалки роза. Поправишь по ходу.
 
                Так началась моя новая жизнь, мой путь к личному счастью, добытому из кладовых Вселенной.


                Каждое утро я представляла красавчика Дассена, слушала его песни и ждала чуда. Ждала минут десять, пока не встречалась в ванной со своим отражением в зеркале. Ну почему Бог создал меня такой? Курносая коротышка, розовощекая и толстая… Глазки никакие, губки никакие, волосы никакие. Пух вместо волос, на них никакая прическа не держится. В общем, никакая. Пупс из розовой пластмассы. Да еще имечко у меня – Муза. Смирнова Муза - ничего более нелепого и представить невозможно. Сколько я слез пролила, но поменять имя не посмела – оно в честь бабушки, которую я очень любила. Вот такая вот я. Разве может такая привлечь Дассена? Да даже не Дассена, а хоть кого-то… Хотя, кого-то мне не надо. По закону подлости мне нравились только красавцы – высокие, утонченные, с печальными очами… в общем, дассены.

                Ах, как бы мне хотелось вдруг сделаться такой же красавицей, как Лика! Она шикарная – высокая, грудь третий номер, пухлые губы на пол лица, глазищи такие - с кулак. И ноги. О, эти ноги! Пол жизни бы отдала за такие ноги. Эти ноги – залог успеха и престижа. Даже в бухгалтерии участок у нее престижный – валютные операции и контроль. Даже звучит красиво. Не то что у меня – авансовые отчеты и кассовые операции. По Сеньке и шапка. Как поется в переделанной песенке на мотив «Вагончика» - «Меж нами разница принципиальная: она валютная, а я вокзальная». За Ликой сотрудники бегают по офису, умоляют протолкнуть поскорее валютный контракт. Я же сама бегаю за нерадивыми командированными, уговариваю отчитаться за билеты и суточные. В общем, вокзальная. И если меня в мои тридцать два называют одинокой, то Лику в ее тридцать три – перспективной.


2.
                В тот день мы собирались с Ликой пойти в театр. Я очень люблю театр, особенно Малый, особенно его филиал на Ордынке. Там все прекрасно – и бархатные кресла, и старинный паркет, и костюмы, и декорации, и самые лучшие актеры в самых лучших пьесах Островского. Для меня эти театральные походы – настоящий праздник души. И вот, за два часа до этого самого праздника Лика вдруг говорит мне:

- Музик, я сегодня в театр не пойду. Ты не обижайся, шеф попросил меня задержаться, надо проверить новый договор с китайцами, - Лика вытаращила глаза, глядя в зеркальце пудреницы, открыла рот и жирно обвела его губной помадой. Растянув губы вширь, сложила их вместе, помусолила, разлепила с хлопком, - А ты предложи мой билет кому-нибудь перед началом. Слушай! Это же прекрасный шанс! У меня одна приятельница так познакомилась со своим будущим мужем. Она, между прочим, специально покупала на все премьеры два билета, выбирала среди безбилетных мужичка посимпатичнее и продавала ему лишний билетик. И в конце концов сработало, нашла мужа – это же не на улице знакомиться или в магазине, это же общие интересы, культура и все такое. Смирнова, ну не обижайся…

                Я чуть не плакала. Ну как это – одной идти в театр? В кино – еще куда ни шло, там темно и… А в театр… Ну как это? Стыдно как-то. Сразу всем видно, что мне даже в театр не с кем пойти.

- Лика, а может девочкам из бухгалтерии предложить?

- Ну о чем ты, ну кто же подорвется в театр за два часа до начала? Ну что ты как маленькая? Иди и шанс свой не упускай, Дассен уже мокнет под дождем у входа.

                Лика вытянула губы и подушечками пальцев стала делать легкий массаж лица. Все, сейчас я для нее уже не существовала, разговор окончен. Такие они – красивые женщины…

                На улице было промозгло. Дождь где-то извалялся, измызгался и пьяно валился на землю в обнимку с грязным серым снегом. У театра было пусто. Лишний билетик никто не спрашивал. Я послонялась у входа, продрогла и вошла в фойе. Тут толпилось человек шесть, но все они, похоже, поджидали своих знакомых.
 
                Скрипела дубовая дверь, входили новые люди, но никто ничего не спрашивал. Затрезвонил первый звонок.

- Девушка, вам лишний билетик? – ко мне шагнул вихлястый парень, его цепкие глазки уже сканировали меня на предмет платежеспособности.

- Нет-нет, у меня есть… - я шарахнулась от спекулянта и выскочила на улицу.

                В серой непогодной мути у театра никого не было. Только поодаль, возле фонарного столба, застыла облепленная мокрым снегом фигура. Фигура качнулась. Липкий серый снег, лежавший могильным холмиком на обвисшем берете, рухнул вниз. Какой печальный и одинокий… А вдруг это и вправду Дассен, только сильно замерзший?..

***
 
Моросил дождь сквозь падающий снег. ОН смотрел на меня черными влажными очами, в глубине которых я видела себя – высокую, утонченную и прекрасную. Его влажные волосы из-под намокшего берета тонкими прядками опускаются на серое пальто, в петлице которого отливает бархатом фиалка с тающей снежинкой на лепестке. Он берет мою руку, подносит к бледным губам. Пальцы его холодны, а губы шершавы. Я чувствую, как трепетно вздымается моя грудь под стеганным пальто, в лацкане которого также отливает синевой живая фиалка. Он шепчет: «Еt si tu n existais pa», и волшебная музыка поднимает нас выше и выше…

***

И я решилась. Подошла к фигуре и громко спросила:

- Вам лишний билетик не нужен?

Фигура с удивлением уставилась на меня темными опухшими глазами. Рыжеватая щетина, красный нос. Совсем замерз, что ли?
 
- Билетик? Какой билетик? - глаза мужчины перебежали мне за спину, где, видимо, он разглядел вход в театр, - ах, лишний билетик… А что дают?

- «На всякого мудреца довольно простоты», - пролепетала я, вдруг уловив от мужика запах алкоголя.

- Да? А почем? Я выскочил за хлебом, взял только мелочь, - мужик неопределенно кивнул назад, где на другой стороне светилась неоном вывеска «Вино-водочный магазин».

Сердце мое оборвалось – алкаш!

- Нисколько не стоит, я билет так отдам, моя подруга не смогла пойти.

Господи, зачем я его уговариваю?! В театр с алкашом!

- Ну что вы, как это «так отдам»? С меня тогда буфет. Я Кеша! – мужик любезно свернул руку калачиком.

«О боже! Что я делаю?!» - думала я, просовывая руку под мокрый Кешин рукав.

- Скорее, молодые люди, уже второй звонок! – строгая билетерша вынудила нас передвигаться почти бегом. Я не успела возразить, когда в гардеробе Кеша сунул в свой карман оба наших номерка. Пробираясь по узкому проходу к своим местам в шестом ряду, я наконец рассмотрела Кешу со спины. Сухощав, невысок, рыжеволос. Сзади его потертые коричневые брюки были покрыты разноцветными масляными пятнами. Спину облачал широкий свитер крупной вязки псивого цвета и запаха.
 
                Как только мы уселись на свои места, заиграла музыка, занавес поднялся и спектакль начался.

                В первый раз в жизни я никак не могла сосредоточиться на театральном действии. Впервые Островский не смог затмить мне реальность. Краем глаза я изучала своего спутника. Коричневые брюки на вытянутых коленках также были покрыты пятнами и даже потеками краски. В краске были и пальцы Кеши, сжимавшие подлокотник. Маляр?.. О, Господи, угораздило же…

                Я постаралась настроиться на спектакль.
 
                Как я люблю этот еле слышный театральный шорох, сдержанное дыхание зала. Как покоен полумрак партера, как приятно растекается тепло по замерзшим рукам и ногам, как сладко погружается сознание в чужую жизнь на сцене. В чужой жизни всегда так много происшествий, не то, что в моей. Наверное, неправильно я живу, надо самой совершать поступки, а не ждать, когда кто-то совершит их за тебя. Даже такая мелочь, как поход в театр без Лики – самое невероятное событие в моей скучной однообразной жизни.
 
                На сцене тем временем разворачивались события - Мамаев поучал Глумова, и тот простер в зал руки, собираясь отвечать, как вдруг, рядом со мной раздался страшный громкий звук. Было похоже, будто бы из огромного самосвала вываливают гору щебня. Я оторопела. Замерли актеры на сцене с открытыми ртами, замерли билетерши у дверей, замерли кариатиды по углам сцены, выпучив свои мраморные глаза. Застыли тени, исчезли звуки. Гробовую тишину разорвал повторный грохот щебня. Зал задохнулся, передние ряды в испуге оглянулись, я в ужасе повернулась в сторону звука – рядом со мной храпел Кеша!

                Помню, как шипела билетерша, выпроваживая Кешу из зала. Помню, как я подхватилась за ним, вспомнив про свой номерок. А вот как одевались, как выходили на улицу, я не помню. Помню, как вырывала свою руку у Кеши и сердито на него кричала, и как он выпустил меня, и я со всего размаха стукнулась головой о тот самый фонарь, у которого мы совсем недавно познакомились. Сначала заискрило, потом стало темно, ватная тишина заложила уши.

3.

                Очнулась я в полутемной незнакомой квартире с алюминиевой кружкой в руках. Кеша наливал в нее кровавую жидкость из литровой бутылки. Я вскочила, чуть не опрокинув кружку, но тут же упала обратно – левая нога одеревенела и не двигалась. Отсидела что ли?
 
- Ты чего, Зая, сиди, я тебе плохого не сделаю. Ты извини меня за театр… Так неудобно получилось. Разомлел в тепле. Ну а об фонарь ты сама, я тут ни при чем. Ты как осела мешком, я испугался, подумал – сотрясение. Благо живу через дорогу от театра. Еле тебя дотащил. С виду маленькая такая, а тяжелая. Как голова-то, не болит? Да ты пей, пей, чего как не живая, - Кеша заботливо подлил в кружку крови, - Зовут-то тебя как?

- Муза. Муза Смирнова, - просипела я. В горле засаднило, я отхлебнула из кружки. Оказалось - вишневый сок.
 
- Муза?! Ну и ну! Наконец-то меня посетила МУЗА! – Кеша расхохотался.

                Я осторожно осмотрелась вокруг.
 
                Горела только тусклая лампочка в бра над изголовьем старого ободранного дивана и свеча на подоконнике. Там же, на подоконнике, были разложены на тряпице разновеликие и разномастные кисти. Естественно, Кеша же маляр. Уж я разбираюсь в людях. У противоположной стены рядом с холодильником стояло большое черное фортепиано. Видимо старинное – по бокам у него крепились витиеватые канделябры. Дальше в темном углу было сложено что-то ребристое, укрытое тряпьем.  С другой стороны, у окна стояло несколько занавешенных треног и небольшой столик с наваленными кучей тюбиками. Над огромным деревянным столом, за которым мы сидели, нависала черным колесом люстра с цепями и обгорелыми свечами. Потолка видно не было, только толстенные деревянные балки наверху. Преисподняя, одним словом.
 
Кешин смех перешел в хриплый кашель.

- Где мы? – от страха мой голос сделался томно-хриплым.

- А это моя студия. Тут вот творю и проживаю, - Кеша порылся в холодильнике и извлек тарелку с засохшим черным хлебом, - Ты извини, я как раз шел в магазин. За хлебом. Да ты не думай, я не конченный какой-нибудь. У меня сейчас кризис. Не идет никак работа, хоть плачь… А заказ сдавать надо. Вот я и того, стимулирую. Ты не думай, это, - он щелкнул себя по горлу, - у меня временно. Не летит ко мне моя муза.

Кеша снова расхохотался:

- А знаешь почему? А потому, что муз-то в природе всего девять и ни одной среди них, так сказать, живописной нет! Вот и не летит, вот и не… А тут на тебе – явилась! С ума сойти, меня посетила настоящая Муза! А ты муза чего? Может, вот этого? – он потряс пустой бутылкой, - или вот этого – Кеша запустил пальцы в свои волосы и скрутил рожки, - А может быть вовсе ты не муза, а совсем наоборот, а? Ну-ка, ну-ка, повернись в профиль.
 
                Кеша вскочил, похохатывая, и, чем-то цокая по паркету, забежал сбоку. Схватил с подоконника свечку и словно шпагой стал тыкать ею вокруг моего лица. Это было страшно – всклокоченная рыжая шевелюра и безумные выпученные глаза. А вдруг у него эта, как это – белая горячка! Или, или… Я оглянулась – по стенам метались многочисленные Кешины тени и у всех из всклокоченной шевелюры торчали рога!
 
                Кеша подскочил к пианино, с грохотом откинул крышку и забарабанил по клавишам, хрипло напевая:

- Сатана здесь правит бал! Хаха-ха-ха-ха!

                Я закричала, рванулась, вскочила и поняла, что у меня нет левой ноги! Грохот падающего стула, моего тела, опрокинутая свеча и снова тьма…

                Сердобольный Кеша вызвал неотложку.


4.
                Вы знаете, что такое парез? Нет?

                Так вот: Парез — неврологический синдром, снижение силы, обусловленное поражением двигательного пути нервной системы или периферического нерва. Парезы эти бывают очень разные, бывают недолговременные, можно сказать, случайные, а бывают такие, что заканчиваются полным параличом. Какой у меня случился парез, и оживет ли моя левая нога, станет понятно в ближайшие сутки - трое.

                Это все, что я смогла понять из невнятного бурчания дежурного доктора с нездоровым золотушным лицом. Он еще что-то помычал про обследование и обещал, что завтра меня осмотрит сам зав.отделением. Он у них кудесник.

                Потом две толстые санитарки, синхронно ухнув, перекинули меня в клеенчатое кресло на колесиках и покатили по длинным гулким коридорам неврологического корпуса Первой градской.
 
                В шестиместной палате, куда меня доставили, на трех койках у стены уже спали.  Весь ряд напротив был свободен. Я попросилась к окну. Санитарки дружно гикнули и, проигнорировав мою просьбу, вывалили меня на крайнюю койку у двери.

                Я переложила руками деревянную левую ногу, легла на бок, накрылась потертым одеялом с головой и заплакала…

                Снилось что-то утешительно-приятное. В мобильнике сработал будильник: «Еt si tu n existais pa». Не открывая глаз, я привычно представила Джо Дассена. Он бежал ко мне под моросящим дождем, сжимая в руках букетик фиалок. Его влажные русые волосы спускались на белый фрак, прекрасные серые очи взирали с неизменной печалью. Он перепрыгивал на бегу через лужи, а за ним по мокрому асфальту волочился коричневый коровий хвост с кисточкой на конце…

- Меряем температуру, девочки! У кого будильник орет? – медсестра откинула мое одеяло и сунула подмышку холодный градусник, - Новенькая? Отключи будильник-то. Сейчас костыли тебе принесу, туалет в конце коридора.

                Действительность обрушилась на меня ледяным душем. Неужели это все правда? Неужели вчера все это действительно со мной произошло?! Алкоголик Кеша, позор в театре, чугунный столб, студия-преисподняя, а главное – паралич! Парез нижней левой конечности!  Как говорит Лика: «Если чувствуешь, что, достигла дна в своем падении – радуйся! Теперь ты сможешь оттолкнуться и начать движение вверх!» Видимо, мне пора возрадоваться. Кажется, хуже мне еще не было никогда.
 
                После завтрака мне сделали КТ, денситометрию и почему-то УЗИ сосудов головного мозга. Хорошо у них тут поставлено, быстро, в поликлинике бы месяц гоняли по очередям.
 
                После обеда двух моих соседок выписали. Осталась сухонькая старушка лет семидесяти, почти глухая и сердобольная - все протягивала мне половинку подсохшего яблока трясущейся рукой. Потом навещать старушку пришли ее сыновья, Сеня и Веня, очень похожие на мать мужички неопределенного возраста. У них так же тряслись руки, и они были так же очень сердобольны - позвали меня погулять с их мамой на осеннем солнышке. Узнав, что я не хожу, усадили меня в кресло на колесиках и, не взирая на протесты, покатили в больничный парк на прогулку.

                Вчерашний снег растаял. Мы медленно передвигались по асфальтовой дорожке в гробовом молчании. Тонко поскрипывала моя коляска, да шаркала по листве старушка большими черными калошами.

                Дойдя до бетонного забора, братья внезапно оживились и свернули с дорожки в заросли черных кустов. Там среди елок стояла облупившаяся беседка. Братья затащили в нее мое кресло, усадили на скамью мамашу, постелили на кособокий столик газету и достали из карманов угощение – початую бутылку портвейна, сморщенные яблоки и карамельки в липких обертках.

                Потирая замерзшие руки, Сеня разлил портвейн в пластиковые стаканчики, всучил мне один, а Веня произнес тост: «За скорейшее выздоровление всех присутствующих». Печальное осеннее солнце светило сквозь облупившуюся решетку, пахло елью и опятами… По-видимому, Вселенная раздала всех дассенов и прислала мне то, что осталось в ее кладовой. По-видимому, алкоголики – мой профиль. Я, сморщившись, глотала сладкую тягучую жижу. Неудобно ведь отказываться, они же от чистого сердца и, может быть, даже на последние... И вообще, единственный, кого Всевышний посчитал возможным спасти от потопа, был сердобольный алкоголик-зоозащитник.
 
- Да вот же она, - из кустов к нашей беседке продрался давешний золотушный доктор в белом халате, - гуляете, больная Смирнова? К вам посетитель.  Учтите, через пять минут зав.отделением собирается вас осмотреть. Вам надлежит быть в палате, - сказал, повернулся и исчез за черными ветками.
 
                Вместо доктора в кустах появился Кеша. Он был местами выбрит, местами причесан, в руках держал авоську с апельсинами. Сегодня он мне показался даже симпатичным. Во всяком случае, симпатичнее Сени и Вени.   
- Здравствуйте, Муза, я вот вам апельсины принес. Как вы себя чувствуете? – Кеша застенчиво переминался с ноги на ногу.

- Здравствуйте, Кеша. Как вы меня нашли?.. Ой, мне же надо срочно на осмотр! Как же я?.. Как же мне?
 
Кеша радостно оживился:

- Не боись, больная Смирнова, домчим! – шустро ухватив мое кресло, Кеша протащил его через кусты, оцарапав мне лицо и руки, и бегом помчал каталку к корпусу больницы. Понимая тщетность сопротивления, я отдалась воле судьбы и Кеши - неслась бездумно в своем кресле вперед по мокрой асфальтовой дорожке. Ветер обдувал лицо, волосы мои развевались, глаза слезились от ветра. Сзади топотал Кеша, фальшиво напевая: «Мчится Муза в колеснице по аллеям психбольницы». Мне сделалось вдруг так легко и весело, как никогда в жизни! Может быть, конечно, портвешок с голодухи… гм…

                У входа мы едва не сшибли дежурного доктора. Он удрученно покачал головой: «А еще Муза», и велел Кеше катить меня на осмотр.

                Когда распахнулись белые двери с табличкой «Зав.отделением неврологии д.м.н. Кудесник В.П.», и Кеша вкатил кресло в кабинет, я почувствовала еле уловимый запах шампиньонов. Ну честное слово! Зав.отделения стоял у приоткрытого окна спиной к двери. Высокий, стройный. Русые волосы ниспадали на плечи. Фалды белоснежного халата чуть оттопыривались, напоминая фрак. Он медленно повернулся. Вы не поверите – на лацкане его халата синел больничный штамп, похожий на расплывшееся пятно от мокрой фиалки! А глаза! Эти печальные глаза! Вот сейчас я увижу в них свое отражение. Вот сейчас он скажет своим томным бархатным баритоном…

- Смирнова Муза? Мда… Я посмотрел ваши снимки. Думаю, оснований для серьезных опасений нет, ложитесь на кушетку, я вас осмотрю.

                Я подкатилась к кушетке и неловко переползла на нее со своего кресла. Доктор пощупал левую ногу, постучал молоточком, уколол иглой. Потом ощупал правую ногу. Пальцы у него были мягкие и теплые. Мне было приятно. Правой ноге. Левая-то ничего не почувствовала.
 
                Особого интереса процесс осмотра у доктора не вызвал.
 
                А вот любопытно, если бы на моем месте лежала сейчас Лика, ее ноги он ощупывал бы дольше? Безо всякого сомнения. На сколько, все-таки, приятнее и легче жить на свете красавицам. Вот я дура, надо было у Вселенной не Дассена просить, а красоту неземную.

                Доктор уселся за стол и стал что-то быстро печатать на клавиатуре.

- Я поправлюсь, доктор? – спросила я, глядя на его трепетные медицинские пальцы.

- Непременно, непременно. При одном условии. Вам придется прекратить ваши упражнения с алкоголем. И дружкам вашим, пожалуйста, сообщите, что у нас тут не пивная, приносить, распивать и нарушать режим категорически запрещено. Категорически. Скорее всего ваш парез вызван как раз злоупотреблениями по этой части. Так что, Смирнова Муза, мда… так что, Смирнова, если не хотите остаться в инвалидном кресле…

                Я от стыда и обиды как рыба беззвучно разевала рот. Какой позор! Какое чудовищное унижение! Это ему дежурный врач донес про беседку и про Кешу. От меня же еще и портвейном разит! Боже, какой ужас! Какой ужас – это полное крушение всех надежд! В тот самый момент, когда Вселенная откликнулась, когда большая белая машина с красным крестом на боку (не знаю марки, не разбираюсь) примчала меня к моему Дассену, все срывается из-за каких-то алкашей!

                Когда Кеша прикатил меня в палату, я рухнула на кровать и больше не сдерживала рыдания.
 
- Муза, доктор сказал что-то ужасное? – участливый хриплый баритон, кто-то коснулся моего плеча.

                Сквозь слезы я различила склонившиеся надо мной три головы – Веня, Сеня и Кеша. Просто какой-то Змей Горыныч, искалечивший мою почти начавшуюся личную жизнь!

Я подскочила на кровати и закричала во весь голос:

- Ужасное? Да, ужасное! Он сказал, он сказал, что мой паралич из-за таких как вы! Вы мою жизнь разбили, вы лишили меня единственного шанса! Это из-за вас тысячам женщин не за кого выйти замуж и не от кого родить ребенка! Это из-за таких как вы мучаются больные дети, плачут их матери, срываются спектакли, отнимаются руки и ноги у нормальных людей! Из-за вашего пьянства, из-за вашей поганой тяги, лишающей человеческого вида и последнего разума, другие, нормальные люди лишены возможности быть счастливыми и здоровыми! Вы изверги, вы бесы, захватившие Вселенную и ее кладовую!

                Я кричала, захлебываясь от слез, отталкивала чьи-то руки, дрыгала ногами. Дрыгала ногами… Я дрыгала ногами! И правой, и левой! Точно! Левая дрыгалась наравне с правой!

- А-а-а! – завопила я, и, соскочив с кровати, похромала к выходу.

- Держите, у нее истерика! – вопль Кеши утонул в общем гомоне, Сеня и Веня бросились мне наперерез. Я билась боком о входную дверь, не в силах сообразить, что она открывается вовнутрь, и кричала, кричала до хрипа.

                На шум прибежали медсестры, схватили, потащили, уложили, что-то вкололи. Я только беспомощно сипела. Хлопнула дверь, мои мучители расступились - у кровати появились дежурный врач и зав.отделением.

- Больная Смирнова, вы что тут устроили, почему бегаете по палате? – строго спросил дежурный врач.

- Вы что, бегали по палате? – зав.отделением с изумлением смотрел на меня своими прекрасными печальными глазами.
 
- Она бегала, бегала, - медсестры уставились на своего кумира округлившимися от восторга глазами, - Это же - чудо, чудо! Доктор, вы - кудесник, кудесник!

                Зав.отделением откинул одеяло и стал ощупывать мою левую ногу. Я чувствовала, как по ноге бегут мурашки от прикосновения его мягких трепетных пальцев. Кудрявые русые волосы спадали на белый воротник халата, на лацкане которого расплывалась и таяла лиловая фиалка… Мягкие волшебные волны кружили, унося меня дальше и дальше, туда, где всегда накрапывал дождь и пахло шампиньонами. «Еt si tu n existais pa»… Что это они мне вкололи?..
 

5.
                Сегодня мы ходили в театр. В филиал Малого на Ордынке. Кеша взял билет на «На всякого мудреца довольно простоты» - надо же было посмотреть спектакль. Я сидела рядом с ним и вдыхала аромат удивительных цветов, похожих на маленькие разноцветные гладиолусы – фрезии. Кеша подарил мне букетик.
 
                Это какой-то рок, я снова не могла сосредоточиться на том, что происходит на сцене. Искоса рассматривала Кешу. Его рука так же сжимала подлокотник. Пальцы так же были с пятнами краски. И свитер на нем был тоже крупной вязки, но модный, темно-фиолетовый. На шее мудреным узлом был завязан лиловый шарф. Сразу видно - художник! Уж я-то в людях разбираюсь. Его лохматая шевелюра теперь выглядела изысканно, а карие глаза… А карие глаза были устремлены на сцену. Я почувствовала, как горячая волна поднялась во мне откуда-то из живота и обожгла до самой макушки. Больше всего на свете мне хотелось в эту минуту, чтобы Кеша взял меня за руку. Просто взял за руку! Я бы и сама, но неудобно – соседи заметят. Ах, и почему мы не пошли в кино?

                В антракте Кеша повел меня в буфет, чтобы выпить шампанское за мое выздоровление. Там была длиннющая очередь. Я прикоснулась к испачканным в краске пальцам моего кавалера:

- Кеша… Мы не успеем. К тому же, в театральном буфете жуткая наценка. Шампанское лучше пить не здесь, - я почувствовала, как краснею, и спрятала лицо в букетик.

- Муза… тебе тут не нравится? Ты хочешь уйти? – Кеша даже побледнел от огорчения.

- Мне нравится, но я уже сто раз тут была. Просто, просто… Я боюсь от шампанского разомлеть, уснуть и захрапеть - я совсем смутилась от своей неловкой шутки.

Но Кеша не обиделся.

- Смирнова, а давай сбежим? Погуляем - на улице такая чудесная погода, - Кеша кивнул на окно, за которым в темной пелене уныло моросил дождь, - А хочешь, можно зайти ко мне, кофе попьем и шампанское...

 
***
                В полумраке Кешиной студии горела только одна свеча на подоконнике. По стенам в такт колыханию пламени раскачивались причудливые тени. По огромному черному колесу люстры над дубовым столом извивались змеями цепи, а где-то высоко, над деревянными балками, бесстыжее эхо причитало и всхлипывало, захлебываясь от нежности.

Старый диван оказался жутко скрипучим…

***

- Муза, а о чем ты мечтаешь? – Кеша одним пальцем наигрывал на фортепиано собачий вальс.

- Я?.. Я очень хочу быть красивой. Как Лика, подруга моя. Только я не буду вас знакомить, ты сразу влюбишься. Я ей так завидую… Мечтаю, чтобы когда-нибудь и она мне позавидовала, - я закуталась в большое ватное одеяло – по студии летали свирепые сквозняки.
 
- А ты разве не знаешь, что сама очень красивая? – Кеша оглянулся, - ты прекрасна как розовый ангел, как десятая муза, посланная мне свыше.

- Из кладовой Вселенной? – я удивилась, неужели и Кеша увлекается нейро-психо-практиками?

- Из какой еще кладовой? Нет, ты из облаков, из небесных сфер, где витают херувимы. Смирнова, садись, я должен немедленно написать твой портрет! Немедленно! Со мной сейчас такое происходит, такое! Мне явилась небесная муза! Я сейчас все могу, я сейчас сам на небесах! Только ты не должна смотреть, пока я не закончу. Садись же! – Кеша бросил мне свой огромный псивый свитер, - надевай, это тетка моя вяжет из собачей шерсти, он очень теплый и счастливый. Я был в нем, когда мы с тобой встретились.
 
Он усадил меня в большое старое кресло и начал писать.


6.
                Кеша писал мой портрет почти месяц.

                Каждый вечер я приходила к нему после работы, облачалась в собачий свитер, садилась в старое кресло и цепенела на два-три часа, глядя в окно на дождь, снег и черное всклокоченное небо. А Кеша рисовал. Я страшно мерзла, но терпела, украдкой поглядывая на его серьезное вдохновенное лицо, на взъерошенные рыжие волосы, искусанные бледные губы. Потом Кеша отогревал меня горячим чаем с вишневым вареньем - его тетка варит, когда отдыхает от вязанья. Он растирал мои затекшие руки-ноги, целовал испачканные вареньем пальцы и щекотно шептал в ухо невозможные нежные глупости…

                Я была почти счастлива. Только не терпелось увидеть, как же он меня нарисовал, неужели на этом портрете я буду выглядеть хоть капельку красивой, хоть капельку «небесной музой»? Ждать оставалось совсем недолго, Кеша каждый день обещал закончить завтра.

                И вот настал этот день – день, когда он пригласил меня посмотреть законченную работу.

                Я ужасно волновалась, сама не знаю почему. Мне казалось, увидев портрет, я открою очень важную тайну. Не только о Кеше – о том, какой он видит меня, как ко мне относится, но и что-то важное о себе самой, о моем отношении к Кеше, к миру, к себе.
 
                Кеша тоже был взволнован не меньше моего. Он топтался в коридоре, суетился, дважды уронил мое пальто и, наконец, провел меня в студию.  На столе стояло шампанское, апельсины в хрустальной салатнице, вишневое варенье в вазочке, а в центре стола - большая чугунная сковорода под битой алюминиевой крышкой.
 
- Вот. Садись, пожалуйста, - Кеша усадил меня за стол, постелил на колени кухонное полотенце. Потирая руки и причмокивая, снял крышку со сковороды. Воздух наполнился ни с чем не сравнимым ароматом жареной картошки с грибами.
 
Господи! Запах грибов! Не спроста!
 
- Я сейчас, сейчас! – Кеша торопливо потыкал пальцем в мобильный телефон и, вы не поверите, - бархатный баритон Джо Дассена запел: «Еt si tu n existais pa».

                Кеша вытащил из-за мольберта подвявший букетик фрезий и красную коробочку. Неловко опустившись на одно колено, протянул цветы и коробок:
- Муза Смирнова! На свете нет никого прекраснее тебя. Я тебя люблю. Пожалуйста, не покидай меня, будь моей женой и музой навсегда!
 
                Я почувствовала, что не могу дышать. Взяла из рук Кеши букетик фрезий. Они все были темно-фиалкового цвета. Я прижала цветы к груди и хотела что-то сказать, но не могла вспомнить, что говорят в таких ситуациях – ни одного слова вымолвить не могла. Парез речевого аппарата?

                Кеша дрожащими пальцами достал из коробочки золотое кольцо и надел мне на мизинец. Голос его тоже дрожал:

- Я должен сказать тебе так много… Я не умею говорить, не по этой части, я художник. Поэтому, хочу подарить тебе твой портрет, он скажет все за меня. Никогда я не работал так легко, так одухотворенно, безо всяких там дополнительных стимулов. Потому что ты – настоящая небесная муза. Это моя лучшая работа. И прежде, чем ответишь, я хочу, чтобы ты увидела, как велико мое чувство и как прекрасен мир, который ты мне подарила.
 
                Кеша поднялся с колен и торжественно подвел меня к мольберту. Все замерло и внутри, и снаружи, только дождь монотонным метрономом давал обратный отсчет по оконному стеклу. Кеша взмахнул рукой, срывая с картины покрывало.

                Я поперхнулась.
 
                Напрасно он сделал предложение до демонстрации. Потому что… потому что в это мгновение я позабыла и про предложение, и про Кешу, и про саму себя.

                Что я увидела? Как бы это объяснить-то… Воспользуюсь цитатой одного известного искусствоведа, так описавшего Кешину «Десятую Музу» в одном популярном арт-журнале:

«…Мы видим хрупкие трансформации, загадочные объекты, вызывающие стойкие ассоциации с зависшей в пространстве плотной биоморфной материей, образованной тянущимися, переплетающимися, выталкивающими друг друга, закручивающимися стружкой формами. Они поражают ощущением почти осязаемых объёмов, за которыми едва угадывается сильно приближённая, увиденная в упор реальность. Они скрывают исходную натуру, которая то вырастает до пределов плоскости, выползая за грани холста, то сворачивается в тонкую спираль в мареве колышущегося воздуха фона»*.

               Оказалось, Кеша – лирический абстракционист.

               А знаете, я выучила наизусть это описание искусствоведа и часами просиживала, отыскивая на портрете все эти линии, плоскости и спирали. Мне кажется, я уже научилась распознавать биоморфную материю. Вот кусочек псивого свитера с тянущейся ниткой, вот обломок канделябра от фортепьяно, вот спицы колеса моей инвалидной коляски, спираль Вениного уха (или Сениного?) и везде лиловыми пятнами – мокрые фиалки под серебряной сеткой дождя! Вот она какая – настоящая кладовая Вселенной!

Непонятно только, зачем я целый месяц позировала в холодном кресле?..


7.

PS. Это мой свадебный фотоальбом.

Первое фото.

 Это Лика, мой свидетель, в лиловом платье в пол. Чертовски хороша! Оттесняя меня от зеркала, говорит:
 
- Музон, я так за тебя рада! Вот вам подтверждение - не родись красивой, а родись счастливой! Такого себе мужика отхватила! Я читала в интернете, его считают вторым Кандинским. Или третьим, не важно. Главное – сработало. Даже с тобой. (Да она мне завидует!) Просто чудеса какие-то. И правда - действует эта методика «Обращения к Вселенной», я теперь и сама попробую.

Она отпихнула меня своим прекрасным локтем. Они такие, красивые женщины, – всегда должны быть впереди всех, даже впереди невесты и «небесной музы» в ее самый счастливый день.
 
Второе фото.

 А это мы входим в Зал торжеств Дворца бракосочетаний. Звучит традиционный Мендельсон, но я слышу, как бархатный баритон проникновенно напевает в моем сердце: «Еt si tu n existais pa», распахиваются двери и навстречу мне выходит Он. Волнистые русые волосы спадают на плечи… Нет-нет! Это не мой! Это свидетель, наш почетный гость и мой спаситель - зав.отделением неврологии Кудесник В.П. А вот и мой – в фиолетовом свитере толстой вязки, с приколотой живой фиалкой на лиловом шарфе, завязанном мудреным узлом на шее. Всклокоченные рыжие волосы венчают его гениальную голову. Темные карие очи печально… Нет! Не печально, а абсолютно счастливо смотрят на меня, и я вижу в них свое отражение - хрупкую трансформацию плотной биоморфной материи, выползающей за грань холста! Я тоже в теткином свитере толстой вязки и с живой фиалкой на груди. Именно так выглядит «небесная муза» по мнению Вселенной и моего Кеши!

Третье фото.

 Я бросаю через голову букет невесты – перевязанные розовой лентой фиолетовые фрезии. Вопли восторга. Кто же счастливчик? Лика? А вот и нет! Букет сжимает розовощекий Веня. Или это Сеня? Я не специально, честное слово!

Четвертое фото.

На фотографии двое - жених и невеста, точнее уже муж и жена - мы с Кешей. Обалдевший Иннокентий сильно сжимает мою руку – у меня на глазах слезы, мне больно, но эту боль я готова терпеть всю жизнь – на пальцы давит золотое обручальное кольцо.
 
Пятое фото.
 
Заключительная фотография - веселая свадебная толпа с хохотом вываливается на обледенелую улицу.
На улице стоит замечательная погода - моросит мелкий холодный дождь. Пахнет свежими огурцами и арбузными корками.
 
Скоро весна!




*  Ирина Горлова, зав. отделом новейших течений Третьяковской галереи, статья об А.Феоктистовой.