Афганистан накануне трагедии

   Слово «Афганистан» прочно ассоциируется у россиян с войной, террором, талибами, душманами, героином и тысячами наших погибших солдат. Кошмар этот начался со свержения короля Мухамеда Закир Шаха в 1973 году, и мы внесли сюда свою лепту. А какова была эта страна до трагедии, когда мы дружили с просвещённым королём, построили современную трассу от советской границы до Кабула с уникальным туннелем «Саланг» и собирались совместно осваивать огромные гидроресурсы пограничной реки. Если это вам интересно, прочитайте несколько коротких рассказов об этой стране, главным образом о её самой бедной северной провинции - Афганском Бадахшане.

   Памирский участок советско-афганской границы проходил по реке Пяндж. На нашей стороне вдоль реки шла хорошая автомобильная дорога, соединявшая редкие кишлачки и погранзаставы. Она то вгрызалась в отвесный берег прямо над стремительным потоком, то чуть отступала от воды, где берег выполаживался. По дороге изредка проезжали грузовики, автобусы, газики и, даже, «Волги». Здесь была вторая половина ХХ века. На крутых поворотах фары освещали афганский берег – такие же отвесные скалы, маленькие кишлачки с чёрными свечками пирамидальных тополей, пунктир вьючной тропы. Здесь время остановилось в эпоху Тамерлана. Здесь почти не использовали железа и гвозди продавали поштучно, большинство людей не видели не только автомобиля, но и телеги, не знали печей с трубами и дома нагревали очагом по-чёрному, вьючные тропы были подвешены к отвесным скалам, практически не было денег и были самые дешёвые в Афганистане жёны.

   Именно тогда возник проект совместного использования энергоресурсов пограничной реки Пяндж. Проектные работы взял на себя Советский Союз. Наш правый берег уже был полностью покрыт геологической съёмкой, а на левый афганский нога геолога не ступала. Провести изучение афганской приграничной полосы было поручено специально созданной экспедиции, один из отрядов из пяти геологов и трёх техников возглавил я. Двумя другими отрядами руководили В.Самозванцев и А.Митяев.

   Границу мы преодолели в таджикском городе Нижний Пяндж на пароме и через Кундуз, Ханабад и Мешхед добрались до столицы Афганского Бадахшана города Файзабад. Здесь дорога кончалась, и «афганская сторона» арендовала для нас вьючных лошадей. Для ухода за ними были приданы солдаты афганской трудовой армии под руководством «маленького начальника»  мудыра. Вот и всё введение, без которого нельзя понять нижеследующие рассказы.

   ВЗАИМООТНОШЕНИЯ

   Сначала расскажу о взаимоотношениях между афганцами, приданными моему отряду. Руководил семью солдатами мудыр Факир Мамад – чиновник двенадцатого класса, согласно афганской «табели о рангах». Он недавно закончил колледж, организованный в Кабуле американцами, немного говорил по-английски и сообщил мне по секрету, что он «социалист», показав при этом книгу Ленина «Государство и революция» на фарси. Книга не имела выходных данных, но советское происхождение её не вызывало сомнений. Я думаю, пропаганда марксисткой идеологии была нашим первым взносом в афганскую трагедию. Объяснялся с мудыром я с трудом на убогом английском языке.

   Мы уходили из Файзабада загруженные до предела, так как доставить нам что-либо в течение сезона было нереально, а мы, кроме обычного снаряжения, вынуждены были везти примусы с запасами керосина, а так же немного овса для лошадей, так как ни дров, ни травы на высокогорье практически нет. Все двадцать шесть лошадей были завьючены, а мы готовились идти пешком. И тут выяснилось, что мудыр, «чиновник предпоследнего класса» по своему статусу идти пешком не может. Ему нужна верховая лошадь, а на одной из вьючных поедет его палатка и раскладушка.

   Из семи весьма разношерстных солдат мудыр сразу же выбрал себе «ефрейтора» - так мы его называли. На лагере ефрейтор лошадьми никогда не занимался, всё делали другие афганцы. Он же был целиком занят обслуживанием мудыра, ставил ему палатку, разбирал и стелил раскладушку, готовил ужин, приводил старшину ближайшего кишлака «алакадора» и так далее. Мудыр-социалист ничего не делал сам.

   Алакадора приводили, чтобы потребовать ячмень для лошадей и какую-то еду для солдат и мудыра. Нищие кишлаки к весне съели весь урожай, и крестьянин робко пытался отказать. Однако ему разъясняли, что еда и фураж нужны шурави-инженерам («шурави» - советский), которых прислал сам король Мухамед Закир Шах. Обычно удавалось получить по две горсти ячменя и солому для каждой лошади и несколько лепёшек для мудыра и солдат. Надо отдать должное Факир Мамаду, он никогда не зверствовал и всегда расплачивался. О цене говорить не будем. В отрядах Митяева и Самозванцева мудыры были пострашней, оба из старшин афганской армии. Еду и фураж у забитых крестьян они просто отбирали, а выделенные на это деньги тратили на закупку дешёвого опиума-сырца. Я присутствовал при подобной сцене, когда осенью, волею судьбы попал в отряд Митяева.

   Мудыр сидел, развалившись, около своей палатки. Перед ним стоял перепуганный оборванный алакадор. Смысл разговора был очевиден. Мудыр сказал что-то своему «ефрейтору», и тот молча ударил крестьянина кулаком в голову. Крестьянин упал, затем встал и быстро ушёл, пригибаясь и держась за лицо. Через некоторое время принесли ячмень, лепёшки и курицу. Поразительно было, что мудыр даже не снизошёл до того, чтобы самому ударить крестьянина; для этого есть ефрейтор. Нам вмешиваться в любые разборки между афганцами запрещалось.

   Однако вернёмся в мой отряд. После тяжёлого перехода лошади развьючены, ефрейтор ставит палатку мудыру, солдаты выдают лошадям по две законные горсти ячменя с соломой (смехота!), ведут на водопой. Неожиданно выясняется, что на другом берегу ручья имеется небольшая луговина, куда лошадей можно пустить «в ночное». Это редкий случай, который выпадал три – четыре раза за лето. Обычно же, кругом крутые склоны, камни, редкая сухая трава, пригодная лишь для овец. Сценарий известен наперёд. Четверо солдат устраиваются отдыхать и жевать табак («нас») у костерка. За ручей с лошадьми отправляют двоих самых забитых – Нурмамада и Маленького Мука. Эта «субординация» по степени забитости и безответности была расписана среди солдат очень чётко по каким-то нам непонятным признакам. Очевидно лишь, что самый забитый – Маленький Мук, как мы его называли, был и самым оборванным. Солдаты трудовой армии были одеты кто во что горазд с заметным присутствием западного «секонд-хенда». Одежда была достаточно рваной и грязной, в ней прекрасно себя чувствовали обильные крупные вши. Но Маленький Мук превосходил всех. Небольшого роста сутулый слабосильный, он был самым грязным рваным, в огромных башмаках на маленьких босых ногах. Но всегда с грустной улыбкой на лице, всегда готовый выполнять указания; ничего другого ему не оставалось. Я жалел его и «подкармливал» то рубашкой, то кедами, то ещё чем-нибудь.

   Но вернёмся «в ночное». Через полчаса и Нурмамад перебрёл ручей и устроился с остальными. Из двух забитых коротать ночь с лошадьми и издали поглядывать на уютный костерок остался один – самый безответный.

   Привыкшие на родине в солнечные дни работать от зари до зари и без выходных, с тем, чтобы отдохнуть, когда задождит, мы не предполагали, что в Бадахшане за четыре месяца не будет ни одного дождя, и закончили работу на две недели раньше срока. Был самый конец августа, несколько спала жара – самая рабочая погода. Не бросать же район досрочно, тем более, что осенний взгляд геолога намного острее летнего и хорошо видит все огрехи и недоработки. Совещание было недолгим и решило - основная партия со всем грузом будет выходить на базу по долине реки Шева. Это наиболее короткий и удобный путь. Одновременно, отряд в составе Ельянова, Макстенека и Мамедова с тремя верховыми, двумя вьючными лошадьми и двумя солдатами повторит весь летний маршрут в обратном направлении. Мы досмотрим, доизучим и доопробуем участки предварительно намеченных створов будущих гидроэлектростанций.

   С нами пошли более-менее расторопный солдат Абдулла и конечно Маленький Мук – главный исполнитель самых тяжёлых и неблагодарных работ. Во время этого рейда, однажды, мы разделились. Мои геологи с Абдуллой направились с ночёвкой вверх по ручью, а я с Маленьким Муком вниз, чтобы ночевать на реке Пяндж. Маленький Мук с лошадьми ушёл по тропе к месту ночёвки вблизи уже знакомого нам кишлачка, а я медленно двинулся вслед за ним с работой.

   Что же я увидел, подходя вечером к месту ночёвки? Крестьяне из кишлачка занимались совсем не свойственной им работой. Один разводил костёр из сухого плавника. Другой нёс от реки запас топлива. Двое пытались поставить мою палатку. Ещё один надувал резиновый матрас. Маленький Мук сидел посередине, скрестив ноги, и давал указания. Около него лежал бинокль. Настал его час. Он грелся «в лучах славы» геологов-шурави и не делал никаких попыток помочь своим добровольным рабам. Собственные унижения, увы, не делают человека более сострадательным.

      Т Р О П Ы

   Дорожная сеть обширного района, о котором я пишу, представлена только тропами. Есть торные тропы, на которых могут разойтись две верховые лошади или два навьюченных ишака. Есть тропы поуже, где один из встретившихся «упрямцев» вынужден давать задний ход, что, как вы понимаете, не просто. Есть совсем узкие тропинки, круто уходящие в горы, к небольшим богарным полям. На всём протяжении такой извилистой тропинки, посередине её, процарапана глубокая борозда. Я долго мучился вопросом: «Откуда она?». Пока своими глазами не увидел разгадку. Теперь пусть немного погадает читатель.

   Ручьи и речки тропы преодолевают вброд или по мостам, которые сооружены еще во времена «оно». В подходящем узком месте с берега на берег перекинуты два ствола пирамидального тополя, и на них лежат огромные плоские камни. Камни намертво придавливают сооружение и делают его устойчивым, хотя сами иногда опасно качаются. Вес лошади и, тем более, человека не может существенно нарушить общее равновесие подобного сооружения. А дерево в сухом горном климате практически не гниёт, что делает подобные мосты почти вечными. Афганские лошади проходят по этим сооружениям бесстрашно, ступая с камня на камень как балерины. Они,  кстати, прекрасно ведут себя не только на мостах. Лишь при первой вьючке, на всякий случай, им накидывали на голову одеяло. На второй день пути тяжело гружёные кобылы пошли самостоятельно, практически никогда не сходя с тропы; их не надо было ни вести за повод, ни соединять в связки.

   На пологих склонах тропы попросту вытоптаны за многие годы. На более крутых косогорах они идут по искусственному уступу с выложенным камнями внешним краем. Небольшие провалы и ложки, пересекаемые тропой, также заложены камнем. Скальные участки, насколько возможно, разобраны вручную, но преодолевать их иногда бывает непросто. Несколько раз тяжело гружёных лошадей приходилось развьючивать и проводить по одной, а груз перетаскивать на себе.

   Там где тропа подходит к отвесным скалам, обойти которые нельзя, построены овринги. На торной конной тропе, идущей по левому берегу Пянджа, - основной «магистрали» района, овринги тянутся по многу сотен метров. Как описать это удивительное сооружение – «овринг», под которым отвесная скала высотой 80м и мутные воды реки, а над головой тоже отвесная скала; где и чем она кончается не видно. Основой овринга служат колья и рогатины различной длинны, забитые в скальные трещины или упирающиеся в малейшие выступы скалы. На них опирается переплетение стволов, палок и шестов различной толщины. Выше лежит сплошной слой веток и сучьев, который, в свою очередь, придавлен слоем камней, щебня и земли. Этот слой всем своим весом давит на сооружение, придавая ему устойчивость. Со стороны это иногда напоминает гнездо гигантской птицы Рух из сказок Шахерезады. Однако есть совсем отвесные интервалы, где и рогатине упереться некуда. Там от одного «гнезда» до другого перекинуты висячие мосты из связанных стволов пирамидального тополя длиной до 10м, которые притащены откуда-то издалека. Иногда в таких местах я долго стоял, пытаясь сообразить: «Как это было построено?». Прикидывал разные варианты, но обычно продолжал маршрут, так и не поняв этого. Многие овринги опасно скрипят, шевелятся и качаются, особенно, когда по ним идёт навьюченная лошадь. От страха несколько спасает сознание, что люди и кони ходят здесь постоянно. Прошло 55 лет. Вероятно, описывать овринги уже не надо. Читатель может посмотреть на них в интернете.

   Вскоре нашим лошадям пришлось испытать на овринге опасность более реальную, чем раскачивание и скрипы. Афганцы перевозят на конях грузы в перемётных сумах (курджумах), которые плоско свисают по бокам лошади. На такие габариты и рассчитаны овринги. Наши же лошади с вьючными сёдлами армейского образца и пузатыми сумами, висящими на крюках сёдел, имели совсем другие габариты. Если сума задевала за выступ скалы, а лошадь продолжала тянуть, её разворачивало поперёк овринга, задними ногами над пропастью. Ещё рывок и лошадь летит вниз. Последствия были разными. Даже самая умная и сильная кобыла не избежала этой участи и рухнула в реку Пяндж спиной вниз с грузом образцов и разного снаряжения. С головой ушла под воду, вынырнула метрах в 15 ниже по течению уже без вьюков, огляделась и (умная!) направилась в сторону более далёкого, но пологого советского берега. Катастрофа была неизбежной. К счастью, пока всё это происходило, течение пронесло лошадь ещё метров на 60, и открылся относительно пологий участок афганского берега, более близкого. Умное животное круто развернулось и через несколько минут выплыло на каменистый конус выноса, куда уже бежали все, следовавшие с караваном. Более того, потянув длинные верёвки, привязанные к седлу, мы вытащили обе полностью промокшие сумы, которые лошадь приволокла «на буксире». Опыт пришёл быстро; на опасных участках мы стали проводить лошадей поодиночке и «уши не развешивали».

   Перевалы, через которые можно было попасть на «большую землю» в район Файзабада, на участке моего отряда имели высоту от 3800 до 4300м над уровнем моря. Отметка реки Пяндж – 1400м. Летом южные склоны перевалов свободны от снега, на северных же он частично сохраняется, уплотняется и покрывается ледяной коркой в результате многократного дневного оттаивания и ночного замерзания. Тропа по такому крутому ледяному склону идёт зигзагами. Она менее скользкая, так как присыпана многолетним навозом ишаков и лошадей и протаяна на несколько сантиметров. С наступлением осени перевалы закрываются мгновенно за несколько часов, - и до следующего лета. Как это происходит, я сейчас расскажу.

   Обычно перевалы закрываются в начале сентября и наш «летучий» отряд торопился. Погода стояла отличная. 8 сентября мы подошли к последнему кишлаку на высоте 2600 м и заночевали. На следующий день предстояло преодолеть ещё 1300м высоты и спуститься на южную сторону хребта на прямую дорогу к Файзабаду. Однако с вечера нахмурилось, а перед рассветом по палатке ударили первые капли дождя. Каждый геолог-полевик знает, если дождь сильный с ветром и вспышками молний, это не серьёзно. А если дождь начинается в полной тишине с нескольких вкрадчивых капель по крыше палатки – это всерьёз и надолго. Объявили аврал. Собрались при свече и фонарике и, с первыми признаками рассвета начали вьючить лошадей. Абдуллу я послал в кишлак с приказом привести проводника. В условиях плохой видимости я боялся сбиться с основной тропы и угодить в какой-нибудь боковой приток. Приведённый крестьянин наотрез отказывался идти с нами. Возможно, он думал, что его заставят идти через перевал. Язык жестов и интонаций был красноречив. Да и отдельные слова на фарси, которые мы освоили к осени, помогали. Приведу вольный перевод его криков: «На перевал идти нельзя («нист»). Лошади («асп») погибнут. Люди («шурави») погибнут». И многократные указания на небо, ни-то на дождь, ни-то на Аллаха. Было непонятно, чего он так волнуется. Дождь не очень холодный, идти по тропе, к обеду будем на той стороне. Нам всё стало ясно лишь к вечеру, а читателю станет ясно через пару абзацев.

   Одним словом, я впервые в жизни насильно заставил человека работать; для меня альтернативы не было. Тронулись в путь. Я первый с той самой сильной кобылой в поводу, за мной крестьянин, затем солдаты и геологи. Крестьянин в середине, чтобы не сбежал, Маленький Мук и Абдулла, чтобы не отстали. Между тем с подъёмом дождь становился всё сильнее и холоднее и, наконец, перешёл в мокрый снег, который налипал на одежду, ресницы и бороду. Видимость минимальная, идти очень тяжело – от мокрого снега тропа стала скользкая. К последнему подъёму – снежнику на северной стороне перевала мы шли не четыре часа, как предполагали, а шесть.  И всё это время крестьянин вздымал руки к небу и кричал одну и ту же фразу, из которой я запомнил слово «боро!». Крестьянина, щедро вознаградив, отпустили. Перед нами был ровный крутой склон, на 20см покрытый мокрым снегом, под которым был глухо спрятан зигзаг тропы. Определить её положение было невозможно. Сам перевал не виден. Судя по карте и весенним воспоминаниям, до него метров сто.

   Делаем попытку подняться без тропы, проложив по снежнику новый зигзаг. Я беру на короткий повод всё ту же послушную сильную кобылу. Один прогон, разворот, второй прогон, ещё разворот. Ноги стараюсь с силой впечатывать в мокрый снег. Я уже метров на двадцать выше своих спутников. В этот момент лошадь подскальзывается, падает на бок и съезжает в исходную точку, увлекая меня за собой. Под только что выпавшим снегом скрыт старый снежник, покрытый прочной ледяной коркой. Поднимаем лошадь, поправляем вьюки. Она заметно выбилась из сил. Во второй попытке мне удалось сделать три зигзага. Снова падение и скольжение вниз. Подняли тяжело дышащую кобылу с трудом. А ведь мы с ней не поднимались и на треть снежника. При этом другие лошади были заметно слабее. Вот так, дорогой читатель, закрываются бадахшанские перевалы, отрезая горные кишлаки от внешнего мира на долгих восемь месяцев.

   Мы же были обречены вернуться к реке Пяндж, и семь дней двигаться вниз по её течению с тем, чтобы добраться до более низких (2800 – 3200м) перевалов. К слову, этот недельный крюк и привёл меня в отряд Митяева, где я наблюдал «разговор» мудыра с алакадором. Обратный путь от перевала мы преодолели за три с половиной часа и поставили палатку на прежнем месте, полностью выбившись из сил. На бороде прочная корка льда, скрюченные пальцы не могут развязать вьючных узлов. А улыбка Маленького Мука, на этот раз, была особенно жалкой.

   Да! А как же узкие крутые серпантины с глубокой бороздой? Вы уже догадались, откуда борозда? Нет? Так я вам расскажу. В горах Бадахшана все относительно пологие участки, которых очень мало, превращены в богарные поля; на них растёт ячмень. На более крутых склонах идёт заготовка на зиму корма для овец и коз. Серпом срезают и связывают в снопы сухое зонтичное растение, напоминающее борщевик. Ячмень тоже жнут серпом и увязывают в снопы. Всё это надо доставить в кишлак, часто на большое расстояние; некоторые поля имеют превышение над кишлаком почти в километр. Доставляют «на собственном горбу» очень остроумным способом. В гору крестьянин несёт два лёгких прочных шеста длиной около двух метров и верёвку. Снопы плотно нанизывает на один из шестов, как шашлык на шампур. Двойная верёвка охватывает это сооружение петлёй. Концы её выходят на высоте 0,7 – 0,8м и будут служить лямками. Поднять на плечи такую «колонну» весом 50 – 60кг не просто. Для этого крестьянин садится на корточки ниже по склону, прилаживает всю систему, а затем медленно распрямляет ноги. Ещё сложнее удержать равновесие и двигаться вниз по крутой тропе – ведь колонна торчит над плечами более, чем на метр. Вот здесь-то приходит на помощь второй шест. Носильщик садится на него верхом, как мальчишка, играющий «в лошадки». Одна рука держит двойную верёвку, другая середину шеста-лошадки. Груз получает дополнительную поддержку ниже спины, тело - третью точку опоры, а ноги - частичную разгрузку. Можно начинать головокружительный спуск. Ноги передвигаются небольшими прыжками. Шест чертит глубокую борозду. Каких-нибудь пятьдесят лет, и мы получим тропы, которые вначале так меня удивили. Но не спешите браться за дело, - здесь нужна очень большая сноровка.

            Ж Е Н Щ И Н Ы

   В городке Имам-Саиб, где располагалась база «Средазгидропроекта» - главного подрядчика всех проектных работ, с открытым лицом ходила только одна женщина. Жена полицейского комиссара. Она даже бравировала своей эмансипированностью и иногда вместе с мужем заходила на базу посмотреть удивительное чудо – телевизор, единственный в этой части страны. Передачи из Душанбе велись на фарси, известном каждому афганцу. Все остальные женщины города на улицу выходили редко и только в «галябии» - длинном свободном одеянии, покрывающим человека от макушки до пяток. На уровне глаз из ткани выдёргиваются продольные и поперечные нити, и делается решёточка типа мережки. Только через решётку женщина могла смотреть на мир. Я думаю, примерно так же обстояло дело во всех небольших городках – известном оплоте консерватизма.

   В Кабуле, как и положено продвинутой столице, где правит просвещённый король, получивший образование в Париже и проповедующий одножёнство, эмансипирована была почти половина женщин. При этом «раскрепощение» двигалось либо сверху вниз, когда лицо уже открыто, но платье до земли, либо снизу вверх, когда юбка до колен, но мир всё равно виден в клеточку. Однако конечный результат был один, – почти каждая десятая женщина Кабула одета была по-европейски.

   В горах, о которых я пишу, всё было намного проще. В этих богом забытых кишлаках почти не бывает чужих, и женщинам не от кого закрываться. Но они всегда с длинным платком на голове, и при появлении мужчины, даже близко знакомого, закрывают его концом нижнюю часть лица. Сколько закрыть, женщина решает сама. Это зависит от многого, и я подозреваю, что не последним является оценка женщиной своей привлекательности. Если же навстречу идёт устрашающего вида «шурави» в шортах, с рюкзаком за спиной, биноклем или «Зенитом» на груди и длинным молотком в руках - можно отбежать с тропы на склон, сесть на корточки, глухо накрыться платком и ждать, пока чужестранец не отойдёт достаточно далеко.

  Ещё проще девочкам и старухам. Девочки до тринадцати лет ходят открытыми. Многие из них прелестны. Именно в это время и надо приглядеть себе будущую жену. Так говорил наш Факир Мамад. Однако ему самому осуществить этот план не удалось. Он свою семнадцатилетнюю жену увидел только в день свадьбы. Невесту ходила смотреть его мать и описала её очень образно. Молодой супруг был счастлив и в горах без жены очень скучал. О второй жене пока не думал, тем более, что за неё надо платить большой калым. Пропаганда одножёнства, которую проводил король, в том числе и на личном примере, большого успеха пока не имела.

   В нищем Бадахшане и жену можно было купить дёшево. Не один раз на тропах, ведущих в «большой мир», мы встречали группу всадников, а в центре её девочку на покрытом ковром коне. Чёрные влажные глаза с любопытством смотрели на чужестранцев из цветного платка. В самом Бадахшане, где денег почти нет, свадьбы часто играют «по бартеру» - дочку продал, сына женил, денег никто не видел.

   Старухи часто не закрывают лица совсем. Их уже не волнуют ни взгляды мужчин, ни страх перед мужем, ни гнев Аллаха. Однажды, когда в маршруте я пересекал маленький кишлак, ко мне бесстрашно подошла старуха с полностью открытым лицом, что-то громко объясняющая, отчаянно жестикулируя. На мои слова: «Фарси нист. Шурави», - жестикуляция только усилилась. Подошли подростки. Потом привели козла. В основном показывали на горы, на козла, на четыре растопыренных пальца и на жующий рот. К плечу прикладывали палку и целились из неё: «Бабах!». Подтверждая афоризм, что простые люди мира всегда поймут друг друга, я в конце концов разобрался. Старуха только что видела недалеко четыре диких горных козла. Я должен их застрелить и будет много мяса. Я показал, что у меня нет никакого оружия. «Бабах нист». Но старуху это не смутило: «Бабах!», - твёрдо сказала она, показывая на мой бинокль. Я всё думаю: "Как быстро изменился мир! Уже через несколько лет девочки и старухи Бадахшана уже запросто разбирались не только в типах автоматов, но и в системах ракет «земля – воздух».

            ЧТО ТАКОЕ «ДОБЫТЬ СВОЙ КУСОК ХЛЕБА»

   В Бадахшане я часто задавал себе вопрос: «Как случилось, что в процессе миграций люди приспособились к жизни в таких суровых условиях, где каждый кусок хлеба стоит невероятных усилий. Где природа объективно не может прокормить ни одного дополнительного человека, и прирост населения прекратился?». Ведь я своими глазами видел обширные регионы, например Северную Монголию, где есть всё - обширные луга с травой по пояс, чистые реки и озёра полные рыбы, могучие леса с дичью, любой строительный материал, топливо и прекрасный климат, пригодный и для скотоводства и для земледелия. И там почти нет населения. Но случилось. И люди здесь живут.

   Все горизонтальные и пологие участки орошены и засеяны, но их крайне мало. Все участки средней крутизны, в том числе, самые маленькие или расположенные высоко в горах, превращены в богарные поля. Иногда величина такого поля не превышает размера средней московской квартиры. При этом, чтобы превратить каменистый участок склона в поле, пришлось вытащить из земли и сложить на его нижнем крае целую баррикаду каменных глыб и обломков. Каждый год эту «ниву» надо вспахать, засеять, убрать урожай и перенести его в кишлак. Урожай же, судя по размеру и густоте колосьев, ничтожен. Небольшие поля обрабатывают кетменем, более крупные пашут на тощих бычках деревянной сохой, лишь иногда с железным наконечником. А поднять бычка с сохой на высоту 500 – 800 м от кишлака самостоятельное непростое мероприятие. Жнут вручную, а о том, как переносят урожай с горных полей, я уже написал. Выращивают, кроме главного ячменя, ещё пшеницу, просо, горох и другие злаки. Борьба идёт за каждый грамм зерна, в том числе, и с малыми пташками. Подходя к полям во время созревания урожая, можно услышать непрерывные истошные крики. Это женщины и дети отпугивают птиц. Также можно встретить мальчишек с луками. У лука двойная тетива, в центре которой прикреплён кусочек кожи. Ребята ходят вокруг поля и стреляют птиц камешками точно так, как у нас из рогатки.

   Чтобы обмолотить зерно, на хорошо утоптанной площадке раскладывают снопы. Бычок, привязанный к центральному столбу, бесконечно ходит по кругу, волоча за собой бревно. Погонщик-подросток периодически встаёт на это бревно, чтобы увеличить давление на снопы. Затем солому собирают, оставшееся на земле зерно провеивают, подбрасывая лопатой на слабом ветерке. Посмотрев такую молотьбу, я не удивлялся хрусту на зубах, когда приходилось есть крестьянские лепёшки. Размол всех злаков производят на водяных мельницах. По местным меркам, это настоящие технические шедевры и я опишу их отдельно. Старого урожая, конечно, не хватает до созревания нового, и первые же поспевающие участки посевов убирают выборочно. Тогда колосья шелушат руками, отдувают ртом и размалывают на камне. На плоском камне лежит круглый валун, который подобран так, что если его толкнуть, он несколько раз качнётся, как ванька-встанька. Одной рукой женщина качает тяжёлый валун, а другой подсыпает под него зерно.

   Основным блюдом крестьянского меню являются лепёшки, которые делают из разных смесей, в зависимости от наличия той или иной муки. Идёт в них и просо, и ячмень, и пшеница, и горох, и прочее. Я не слышал, чтобы зерно употреблялось в виде каши, супа или иным способом. Нашим солдатам и мудыру приносили всегда только лепёшки. Вторым по значению продуктом является тутовая ягода. Под многочисленными шелковицами голая земля тщательно подметена. Падающие на неё подсыхающие тутовые ягоды женщины собирают в решёта, досушивают и перетирают в единую массу, долго хранящуюся и имеющую сладковатый вкус. Конечно, собирают различные овощи, тыквы, яблоки, абрикосы и грецкие орехи, причём самым высокогорным фруктом является абрикос. Производят немного растительного масла из кунжута. Только за пределами моего района, ниже 1400м, я видел арбуз, виноград, гранат и инжир, но скорее в качестве экзотики.

   Также убого и животноводство. Распространена здесь какая-то угнетённая порода овец и коз. Трижды мы покупали баранов. Приносили нам уже готовое мясо без шкуры и внутренностей, но с ливером. Вес такого мяса составлял 6–7кг. Тогда как вес курдючных баранов в других районах Средней Азии достигает 40кг. Это не удивительно; в горах корма весьма скудны, даже для овец. На зиму им заготавливают растение типа борщевика, снопы которого вместе со снопами соломы складывают пирамидой на плоских крышах домов, которые становятся похожими на украинские мазанки с соломенными крышами. Тем не менее, роль овец в жизни крестьян неоценима. Ведь кроме шкуры, шерсти, молока для детей и мяса, они производят основное зимнее топливо – кизяк. Другого топлива во многих кишлаках практически нет. Каждое дерево либо источник ягод и фруктов, либо строительный материал и ценится на вес золота. Отмечу, что в Файзабаде, где древесину используют как топливо, она продаётся на вес. Крупный рогатый скот здесь редок. Отдельные бычки используются для пахоты и молотьбы, молочных коров я не видел вообще. Даже куры здесь дефицит; чтобы купить курицу, приходилось каждый раз вступать в длительные переговоры с упоминанием, что «шурави-инженеров прислал сам король.

   Дома в кишлаках построены из дикого камня и лишь иногда обмазаны глиной. Нередко они лепятся к склону и расположены ступенями один над другим. Вместо окна в верхней части стены небольшое отверстие, больше похожее на бойницу. Крыша плоская земляная с отверстием для выхода дыма посередине. Крыши – самое ровное место в кишлаке и на них производят многие хозяйственные работы: дробят зерно на камне, прядут шерсть и вяжут джурабы, сушат тутовую ягоду и абрикосы. На крышах овечьих сараев сушат кизяк. Земля вокруг домов полностью вытоптана, ни клочка зелени. Справедливости ради надо сказать, что иногда, обычно пониже вдоль реки Пяндж дома побелены, к ним примыкают небольшие крытые галереи, много тутовых и фруктовых деревьев. Всю долгую зиму, 5–7 месяцев в зависимости от высоты кишлака, дома топят по чёрному кизяком. Что это такое современный читатель даже не может себе представить. В жилой дом меня ни разу не приглашали, но я заходил в строение, оставленное людьми. Не только потолок, но и все стены до пола были покрыты толстым слоем чёрной копоти. Ещё более удручающее чувство оставляет так называемый «айлак» - сооружение, где ночуют пастухи со стадом в летние месяцы. Здесь же часто находятся женщины с совсем маленькими детьми – в айлаке свежее овечье молоко. Айлак это загон для овец, окружённый оградой из дикого камня, к которому примыкают маленькие (1,2 х 1,7 м), низенькие (1,0 м) тесно прижатые друг к другу норы-конуры тоже из дикого камня без окон и дверей. Они расположены как бы над загоном (выше по склону) и служат его оградой с одной из сторон. В этих конурах входом к отаре и спят пастухи и женщины с детьми.

   Во всём районе, который изучал мой отряд, не было ни одного врача. Ближайший доктор в Файзабаде, от которого до района мы двигались шесть дней. Универсальное средство – мумиё применяется без разбора во всех случаях. Снадобье собирают, обрабатывают и доставляют в Файзабад, центр торговли мумиём, шугнанцы – специфическая этническая группа, о которой здесь знают очень мало. В 1967г, о котором я пишу, в Советском Союзе мумиё было практически неизвестно. Знали о нём только в Средней Азии, где стоило оно очень дорого. Работники ташкентского «Средазгидропроекта», нашего главного работодателя, мгновенно устроили из торговли мумиём выгодный бизнес и начали переправлять его через границу в больших количествах. От них узнали о мумие и мы, а от нас и других "шурави" - «вся Москва». Однако «универсальное лекарство» не излечивало бадахшанцев от всех болезней, и почти на каждой ночёвке наш лагерь подвергался нашествию пациентов. Дело в том, что мы были снабжены прекрасной аптечкой. В ней были даже шприцы и иглы, помещённые в маленькую герметическую спиртовую ванну, постоянно готовые к употреблению. Об одноразовых шприцах тогда не слыхали. Аптечку вскоре узрел мудыр, затем о ней узнали солдаты, и слух о «шурави-врачах» намного обгонял нас. Не успевали мы разбить лагерь, как из ближайшего кишлака прибывали посетители. Они никогда не подходили к нашим палаткам, а долго разговаривали с ефрейтором, а затем с мудыром. Наконец, Факир Мамад приводил к нам больного крестьянина или ребёнка. Никакие уверения, что мы не врачи и можем даже навредить, не давали эффекта. Вероятно, изначально помогать не надо было никому. Тем более, что неграмотные объяснения больного или его отца, переведённые мне на убогом английском, никак нельзя было назвать анамнезом. Но разве можно не попытаться помочь больному ребёнку? А уж если дали лекарство одному…

   У некоторых болели и гноились глаза. Хорошо, если коньюктивит. А если трахома? У многих детей были фурункулы. Жалобы на боли в груди и животе вообще ставили меня в тупик. Довольно быстро я раздал все витамины (от фурукулёза), борную кислоту и марганцовку (от коньюктивита), болеутоляющие, аллохол и т.д. Пытался научить крестьян пить отвар шиповника, которого много в горах. Слово «даво» (лекарство?) помню до сих пор. Надеюсь, сильно я не навредил.

   В повседневной жизни одеты и мужчины, и женщины примитивно, без всякого стремления украсить свою одежду, так же как и дома, и утварь. Одежда мужчин – длинная почти до колен светлая рубашка с разрезами по бокам, штаны чуть ниже колен, чалма или тюбетейка на голове. Единственная примечательная вещь – длинные вязаные шерстяные носки «джурабы». Только они бывают цветными и узорчатыми. На мужчинах иногда можно увидеть самый невероятный западный «секонд-хэнд», вплоть до полосатых пижам и клубных пиджаков. Женщины в горах одеты в простые цветные платья до колен, штаны типа шальвар и длинные головные платки.

   Одним словом, качество жизни в северной части Бадахшана произвело на меня тяжёлое впечатление. Я всё интересовался у местных жителей, с которыми приходилось говорить через мудыра: «А есть у вас богатые, ну хоть один человек?». Всё-таки капитализм, должно быть расслоение на богатых и бедных. Ответ всегда был один: «Нист».

   Задержка в горах, причина которой описана выше, привела к тому, что у нас кончились продукты, и пять дней мы должны были добывать себе пропитание у местных жителей. Несмотря на то, что это были более «продвинутые» кишлаки, расположенные на торной тропе в Файзабад, и после сбора урожая, купить в них что-нибудь было проблемой. Обычно с трудом удавалось приобрести тщедушную курицу и несколько лепёшек, которые мы втроём ели на ужин и доедали на завтрак. Здесь я и попробовал лепёшки из разных кишлаков. Горячие они ещё съедобны, если не считать скрипа песка на зубах, но утром, холодные – ужасны. Особой проблемой была плата. У крестьян вообще не было денег, и сдачу нам часто собирали по всему кишлаку.

   В нашем невольном кружном походе мы увидели интересное явление. Весь урожай собран. Перевалы закроются через 7–10 дней. В этот краткий момент крестьяне успевают сходить на файзабадский базар. Идут пешком, очень редко с ослом или лошадью. Путь, который мы прошли за пять дней, они преодолевают за три. В город несут за плечами весь свой годовой товарный продукт(!). Немного кураги, очищеных грецких и абрикосовых орехов, шерсти, растительного масла, связанные жёнами джурабы. Несколько человек гнали по две-три овцы. И всё. (Про опиум я ничего не знаю). Обратно несут литр керосина - освещение на всю зиму, соль, кое-что из одежды и «хозтоваров». Сахар, например, непозволительная роскошь. Однажды старик-крестьянин, которого мы угощали чаем, разглядывая три кусочка сахара на своей ладони, сказал, что слышал про такой продукт, но никогда не видел.

   Кроме этого, в пути мы увидели начало «технологической революции» - перехода целого региона на печное отопление. Как когда-то советские люди в короткий период обзавелись ранее невиданными холодильниками, потом телевизорами, потом стиральными машинами, так Бадахшан обзаводился круглыми и прямоугольными «буржуйками». Каждый пятый путник нёс на спине железное чудо. В Файзабаде десятки жестянщиков с подростками-подручными неустанно резали американские железные бочки от бензина, банки от автомобильного масла, все виды жестяной тары, накопившейся здесь за многие годы. Всё шло на изготовление буржуек – бадахшанского технического чуда второй половины ХХ века.

   В заключение я должен сказать, что, не смотря на подобное качество жизни, большинство бадахшанцев внешне выглядело хорошо. Я не знаю их этнического происхождения, преобладали ли там афганцы, пуштуны, таджики или узбеки. Но мужчины были высокие, пропорционально сложенные, с чистыми южноевропейскими лицами, чёрными бровями, большими глазами и прямыми носами. Некоторые старики имели совершенно библейский облик. Женщин рассмотреть было нельзя, но, судя по девочкам, они не уступали мужчинам. Пройдя не менее сотни кишлаков, я не увидел ни одного бадахшанца с избыточным весом. Здоровый человек при такой жизни не растолстеет, а склонный к полноте – просто не выживет.

   Теперь о водяных мельницах, которые при здешнем уровне жизни достойны Нобелевской премии. Я иду по тропе, до ближайшего кишлака не менее трёх километров. Неожиданно замечаю на обочине огромное монолитное каменное колесо с отверстием в центре. Диаметр его 80см, толщина 15см. Оно сложено ставролитовым сланцем и весит не менее 200кг. Это мельничный жернов. Предательская трещина заставила бросить почти законченную титаническую работу. Осмотр жернова и глыб сланцев, лежащих по соседству, не оставляет сомнений. Жёрнов делали прямо здесь из плоской прямоугольной глыбы, нанося по ней сотни тысяч ударов молотком или небольшой кайлушкой. Утащить в кишлак такую глыбу невозможно, а жёрнов можно укатить.

   Я не буду утомлять читателя описанием самой мельницы, в которой есть всё: небольшой искусственный водопад, который приводит в движение колесо, вращающийся жёрнов на одной вертикальной оси с этим колесом, неподвижный жёрнов с отверстием в центре, куда поступает зерно, ёмкости для зерна и сбора муки, небольшое строение из дикого камня без окон, укрывающее всё это от непогоды. Кроме жерновов, всё сделано из дерева и сыромятных ремней. Может быть, где-нибудь там и есть гвоздь, но я его не увидел. На такой мельнице крестьяне перемалывают все виды зерна и бобовых, которые они выращивают. Премию мастеру (он же мельник) конечно не дают, но труд его ценят достойно. Когда зерно смолото, прощаясь, принято целовать мастеру руку.

   Прочитавший эти рассказы поймёт, почему я участвовал в Пянджском проекте с большим энтузиазмом. Мне казалось, что со строительством гидростанций в этот убогий край придёт совсем другая жизнь. Дороги, транспорт, электричество, орошение обширных высоких террас ниже по Пянджу. Возможность заниматься сельским трудом в более благоприятных условиях, либо обучиться какой-либо рабочей профессии. В конечном итоге – образование и здравоохранение. Это была одна из программ просвещённого короля Мухамеда Закир Шаха, который, успешно используя и американцев, и немцев, и русских, и ООН, уже успешно реализовал аналогичные программы в других районах Афганистана. Прекрасные дороги на север (русские), юг (американцы) и восток (немцы) от Кабула. Крупная гидроэлектростанция Наглу, которая создала в стране пока избыточные энергоресурсы, оросительная система в районе Гандхара. К сожалению, государственный переворот, отстранение короля, временно уехавшего из страны, а затем и приход к власти прокоммунистических сил, которые мы долгое время поддерживали, вверг страну в череду кровавых событий, о которых мы все знаем и которые надолго отбросили Афганистан в средневековье.

              Д Р Е В Н О С Т И

   В своих рассказах об Афганистане я намеренно сосредоточился на северном Бадахшане, крае самобытном и далёком от туристических и журналистских путей, и ничего не пишу о других интересных местах, которые лежат на более торных дорогах. Это Кабул с его мечетями, гробницей Бабура и восточными рынками, Газни – древняя столица империи Газневидов, город талантливых ремесленников, Джелалабад, почти Индия, Гандхар – раскопки в центре расцвета античной гандхарской культуры и, конечно, Бамиан – пещерный город античных времён с тремя гигантскими (до 52м) скульптурами Будды, высеченными из цельного камня, ныне варварски разрушенными талибами. Мне хочется рассказать толко об одном месте – раскопках древнегреческого города вблизи устья реки Кокчи, притока Пянджа. Это был один из городов, которые возникли в тылу армии Александра Македонского, двигавшейся завоёвывать Индию.

   В Афганистане, как и в других странах Ближней Азии, сосредоточены остатки многих древних культур. И греческой, и кушанской, и греко-бактрийской, и греко-буддийской, и буддийской, и мусульманской. На рынке Имам-Саиба, например, можно увидеть лавчонку типа нашей палатки, один угол которой опирается на валун, а другой на базу мраморной колонны. Для археологов, однако, наибольшую ценность представляют памятники древнейшего греческого периода истории, которых очень мало. При этом надо сказать, что базы и капители греческой и греко-бактрийской колонн почти идентичны, и различить их может только специалист.

   Так вот, просвещённый король Мухамед, охотившийся в долине реки Кокчи, на одной из высоких террас обнаружил базу мраморной колонны и определил, что она греческая. Сведения передали во французскую археологическую миссию, которая, указом того же короля, имела монополию на раскопки в стране. Прибывшие на место учёные увидели странную картину: обычная задернованная поверхность сорокаметровой террасы была не плоской, как ей положено, а резко бугристой. Сомнений быть не могло, - покрытые травой бугры скрывали развалины древнего города.

   Когда мы посетили французских археологов, работы велись второй сезон. Был среди них и советский археолог, так как раскоп находился вблизи границы, и получаемые результаты надо было увязывать с данными наших среднеазиатских учёных. Больше всего меня поразила общая картина. Обычная несколько бугристая поверхность террасы. Таких террас я наблюдал десятки, и эту бы пересёк, не оглянувшись. Слегка подивился бы её бугристости, но объяснил её либо оползнями, либо эоловым перевеванием песков. Но вот поверхностные слои грунта сняты и под ними открылось царство мраморных блоков, рухнувших колонн и портиков. Городок был совсем небольшим, но как в любом греческом городе, здесь были свои термы, гимнасии и палестры, стадион и другие обязательные здания. На ближнем склоне была видна пока не раскопанная плавная выемка. Здесь был театр. Воду из реки для нужд города и орошения полей поднимала система огромных водяных колёс. Аллея, ведущая к стадиону, была украшена скульптурами и надписями. Первая из них гласила, что это изречения Дельфийского оракула. По-моему я правильно запомнил одно из них: «Ребёнок должен быть терпелив, юноша храбр, мужчина трудолюбив, старик мудр, а мёртвый должен оставить о себе хорошую память».

   Греки строили свои города только там, где вблизи был мрамор или хотя бы мраморизованный известняк, как в этом городе. Археологи пока не нашли каменоломни, откуда брали известняк, и мы смогли им помочь. Материал был очень характерным, с ископаемыми остатками мелких брахиопод, и мы без труда нанесли на карту археологов выходы этого пласта. Оставалось пройти маршрутом по его простиранию.

   По предварительным данным, город этот был разграблен и сожжён кушанами между 2 и 3 веками новой эры, а уже много позднее рухнули основные здания, вероятно в результате землетрясения. Упавшие колонны лежат на слое пепла и золы.