Конец детства

В тот день ничего не предвещало беды. День был солнечным. Не сказать, что  жарким, но каким-то слишком теплым, будто перегретым.

В моей жизни случился праздник – мне исполнилось пять лет – и я прикрывал ладошкой глаза от всепроникающего солнца. В вагонном купе я ехал с отцом, а нашими попутчиками (подсели на какой-то станции) оказались женщина с ребенком. Ребенок был девочкой, примерно моего возраста. Отец иногда о чем-то заговаривал со взрослой попутчицей, которая орудовала спицами и всячески выказывала строгость. Девочка сначала охотно веселилась вместе со мной, и я даже решил ей признаться:

– Ты знаешь, куда я еду? Я еду к бабушке!

Она расхохоталась, и мне стало еще веселее. Но она не унималась и хохотала уже громче громкого. Пару раз словив грозный взгляд своей матери, она стала примерять на себя грусть и почему-то качать головой. Взрослые о чем-то говорили, и она, пользуясь моментом, поманила меня к себе пальцем. По ее загадочному виду я догадался, что она хочет сообщить мне секрет. Она сказала шепотом и быстро, пока никто не видит:

– Вчера утром мама кастрюлю супа сварила. Днем пришли Витька со Светкой и все сожрали.

Она отпорхнула от меня и села как ни в чем не бывало. Я был слегка озадачен, но недолго. Довольно скоро ко мне вернулась былая радость.

Она продолжала строить из себя грусть. Желая ее развеселить, я решил поделиться с ней:

– А знаешь что? Я к бабушке еду!

Она попыталась улыбнуться, но выходило мучительно. Она опустила голову и смотрела в пол. Вошла в роль.

Я несколько раз повторил, что еду к бабушке, и не получил никакой реакции. Меня будто не слышали. Радость никто не разделял. Я не хотел расставаться с весельем и потому повел себя довольно странно – схватил с вагонного столика карамельную конфету и, бросив в ее сторону (метил я почему-то в глаз, но не попал), твердо сказал:

– Я к бабушке еду.

Возможно, я бросил бы еще пару конфет в ее сторону, но взрослые не одобрили мою выходку и заняли сторону моей подружки. Женщина грозно расстреливала меня взглядом. Отец схватил меня за руку и не знал что со мной делать. Я был смирным ребенком, мое неравнодушие его удивило. Женщина вытащила девочку из купе, хотя та уже не плакала. Я был расстроен.
 
Когда они вернулись, я решил не делиться радостью с посторонними. Они  не заслужили этого. Наверное, они сделали что-то не так. Я вздохнул облегченно, когда женщина и девочка сошли на какой-то глухой станции и навсегда исчезли из моей жизни.

Поезд прибывал к вокзалу, и мы вышли с сумками из купе в темный неосвещенный коридор. Отец заговорил с проводником. Я не слышал о чем, потому что остолбенело смотрел на людей в открытое соседское купе.

Мест было четверо. Три человека спали, предварительно зашторив окно. На блюдечке посреди стола поникло сморщенное обглоданное яблоко, над которым противно жужжала одинокая назойливая муха.

На верхней полке слева от двери храпел неприятного вида мужик. Даже во сне его рот был открыт, а сам он был жирный, как свинья. Под ним лежал старик, очень похожий на скелет. Он тяжело сопел. Его руки копошились по постели и успокоились только тогда, когда нащупали костыль, опиравшийся на обе полки. Он стоял так, будто заменял лестницу толстому мужику сверху. 

Когда проводник отошел, я нашел в себе силы отвернуться и, кивая макушкой в сторону купе, торопливо спросил отца:

– Пап, а куда едут все эти люди?

– Говори тише, они спят.

Мы ехали 16 часов, а поезд шел из Воркуты в Адлер, но тогда я об этом ничего не знал. Моя тревога нарастала. Я начал дергать отца за рукав.

– Папа, скажи, куда едут все эти люди?

– Откуда я могу знать, куда они едут? Я впервые их вижу. Кто-то едет на вахту, кто-то в отпуск.

Отец отвечал твердо, громко и устало, создавая шум, разбудивший худого парня с верхней полки, спавшего напротив толстого мужика. Парень сбросил с себя одеяло, посмотрел в мои напуганные глаза, нервно цыкнул, натянул на нос очки, схватил лежавшую рядом с ним черную книгу и с невыносимо тоскливым лицом начал перелистывать ее, имитируя глубокую мудрость.

И тут я понял, что отец не понимает природы моего вопроса. Это дало мне надежду.   

– Пап? Пап? – мой голос становился все тише. – Эти люди едут к бабушке?

Отец вздохнул и, может быть, ответил бы мне грубо, потому что я тряс его за рукав и повторял вопрос, но теперь уже тише, тише. Мой голос был наполнен слезами, и я боялся разрыдаться.

Отец посмотрел на меня удивленно. Он долго молчал, а я повторял вопрос, как мантру. Наверное, прошло несколько секунд, но мне они казались вечностью. Наконец, он сочувственно погладил меня по голове, посмотрел растерянно в пол и, набравшись сил, сказал твердым голосом:    

– Нет. Они не едут к бабушке. 

Мы прибыли на станцию. Настало время покинуть поезд. Отец поправил мне рюкзачок на плечах и протянул руку. Мои ноги отяжелели, и я стоял как вкопанный. Меня пришлось дергать с места, как старую заглохшую машину.