22. Николай Заболоцкий

Как-то на глаза мне попалось удивительное стихотворение, которое потрясло меня:
Не позволяй душе лениться!
Чтоб в ступе воду не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!

Гони ее от дома к дому,
Тащи с этапа на этап,
По пустырю, по бурелому
Через сугроб, через ухаб!

Не разрешай ей спать в постели
При свете утренней звезды,
Держи лентяйку в черном теле
И не снимай с нее узды!

Коль дать ей вздумаешь поблажку,
Освобождая от работ,
Она последнюю рубашку
С тебя без жалости сорвет.

А ты хватай ее за плечи,
Учи и мучай дотемна,
Чтоб жить с тобой по-человечьи
Училась заново она.

Она рабыня и царица,
Она работница и дочь,
Она обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!

Это было последнее стихотворение поэта Николая Заболоцкого, который вскоре получил инфаркт и через 1,5 месяца умер. Оно воспринимается как завещание выдающегося поэта.

***
Николай Алексеевич Заболоцкий родился 24 апреля [7 мая] 1903 в Кизической слободе, Каймарской волости Казанской губернии.

Отец  его был агрономом, а мать сельской учительницей. В третьем классе сельской школы Николай «издавал» свой рукописный журнал и помещал там собственные стихи. С 1913 года по 1920-й жил в Уржуме, где учился в реальном училище, увлекался историей, химией, рисованием. Николай начал слагать стихи с одиннадцати-двенадцати лет. Он сам считал, что "это уж до смерти". Другу детства он говорил: "Знаешь, Миша, у меня тётка есть, она тоже пишет стихи. И она говорит: "Если кто почал стихи писать, то до смерти не бросит".

Он родился и вырос в маленьком глухом городке, и все, что знал, узнавал самоучкой, до всего додумывался самостоятельно. Он всю жизнь относился к самоучкам с особой нежностью. Он называл их «самодеятельными мудрецами»,— то есть людьми, в основе мудрости которых лежит не школьная наука, не книжность, а собственное, наивное, но отважное мышление.

В 1920 году, окончив реальное училище в Уржуме, он едет в Москву и поступает там на медицинский и историко-филологический факультеты университета. Дело в том, что в стране был голод и в университете выдавали продуктовые карточки, однако отоваривать их было нечем, в магазинах было пусто. Но в медицинском институте сразу выдавали довольствие - хлебом, селедкой, крупой и перебиться было можно.  Поэтому Заболоцкий поступил и в мединститут, чтобы не погибнуть от голода. Однако вскоре и в медицинском институте продукты выдавать перестали, медики большевистскому правительству после окончания гражданской войны стали не нужны. Николай из мединститута ушел, но и университет ему пришлось оставить- слишком много занятий было пропущено.

Он перебрался в Петроград, где стал обучаться на отделении языка и литературы пединститута имени Герцена, которое и закончил в 1925 году.
«Педагогом я быть не собирался и хотел лишь получить литературное образование, необходимое для писательской работы. Жил в студенческом общежитии. Много писал, подражая то Маяковскому, то Блоку, то Есенину. Собственного голоса не находил. В 1925 году я окончил институт. За моей душой была объемистая тетрадь плохих стихов, мое имущество легко укладывалось в маленькую корзинку», - вспоминал Заболоцкий. 

По окончанию института Николая Заболоцкого призвали на военную службу. Служил он в Ленинграде, на Выборгской стороне, и уже в 1927 году уволился в запас. Несмотря на краткосрочность службы, столкновение с «вывернутым наизнанку» миром казармы сыграло в судьбе Заболоцкого роль своеобразного творческого катализатора: в 1926—1927 годах он пишет первые свои настоящие поэтические произведения, обретает собственный, ни на кого не похожий голос.

В мае 1926 года на чтении в Союзе поэтов Николай Заболоцкий познакомился с Хармсом и Введенским. Игорь Бахтерев писал в воспоминаниях:
"Мало кому известного Заболоцкого объявили последним. К столу подошел молодой человек, аккуратно одетый, юношески розовощекий..
Читал Заболоцкий „Белую ночь“, кажется, в более раннем варианте, чем тот, который помещен в „Столбцах“».
Гляди: не бал, не маскарад,
здесь ночи ходят невпопад,
здесь, от вина неузнаваем,
летает хохот попугаем;
раздвинулись мосты и кручи,
бегут любовники толпой,
один — горяч, другой — измучен,
а третий — книзу головой...
Июль 1926 года

Далее Бахтерев пишет о реакции метров (чинарей):
"Чинари переглянулись, не сговариваясь, встали и пошли между рядов навстречу поэту. Назвав свои фамилии, жали ему руку, поздравляли. Хармс громогласно объявил: он потрясен, такого с ним не бывало. Введенский: ему давно не доводилось слушать „стоящие стихи“, наконец, повезло — дождался.

После собрания отправились на Надеждинскую, к Хармсу. Пили дешевый разливной портвейн, читали стихи. Между „чинарями“ и Заболоцким завязались приятельские отношения». Приятельские отношения переросли в дружбу.

В этом же году Заболоцкий принял предложение Хармса: организовать «кружок писателей», чтобы отстаивать общие интересы. Николаю Заболоцкому - двадцать два года, Введенскому — двадцать один, Хармсу нет и двадцати. У всех один кумир – Хлебников. Впервые Заболоцкий оказался среди людей, чьи взгляды были схожи с его собственными.

Заболоцкий даже выступил идеологом движения, получившему в 1927 году название ОБЭРИУ – «Объединением Работников реального искусства». В 1928 году Николай Алексеевич составил манифест объединения:
«Кто мы? И почему мы? Мы, обэриуты, — честные работники своего искусства. Мы — поэты нового мироощущения и нового искусства. Мы — творцы не только нового поэтического языка, но и созидатели нового ощущения жизни и ее предметов. Наша воля к творчеству универсальна: она перехлестывает все виды искусства и врывается в жизнь, охватывая ее со всех сторон. И мир, замусоренный языками множества глупцов, запутанный в тину „переживаний“ и „эмоций“, — ныне возрождается во всей чистоте своих конкретных мужественных форм».

Однако в конце 1928 года Николай Заболоцкий вышел из ОБЭРИУ. Для этого были две важные причины. Первая – практическая. Надежды на сотрудничество обэриутов с Ленинградским домом печати не оправдались. Заболоцкому казалось, что участие в коллективе - бессмысленная трата времени. Не приближающая ни его самого, ни товарищей к изданию книги. Вторая - наиболее важная. Заболоцкий был «смысловиком». Смысл произведения может не лежать на поверхности, но он должен быть. Заболоцкого выводила из себя заумная и бессмысленная поэзия некоторых соратников. Еще 20 сентября 1926 года он написал открытое письмо «Мои возражения А.И. Введенскому, авторитету бессмыслицы».

***
В 1929 году Заболоцкий смог выпустить свою книгу стихов («Столбцы», 1929). 22 стихотворения. Этот сборник сразу же стал предметом или восторга, или яростного неприятия. Там были просто гениальные строки, но советским критикам сборник не понравился:
Прямые лысые мужья
Сидят как выстрел из ружья…

Или другие строки, о которых критики говорили "словно маслом на холсте писано, изумительный натюрморт".
Тут тело розовой севрюги,
Прекраснейшей из всех севрюг,
Висело, вытянувши руки,
Хвостом прицеплено на крюк.
Под ней кета пылала мясом,
Угри, подобные колбасам,
В копченой пышности и лени
Дымились, подогнув колени,
И среди них, как желтый клык,
Сиял на блюде царь-балык.Сидит извозчик как на троне,
из ваты сделана броня,
и борода, как на иконе,
лежит, монетами звеня.
А бедный конь руками машет,
то вытянется, как налим,
то снова восемь ног сверкают
в его блестящем животе.

Н.В. Лесючевский писал о стихах молодого Заболоцкого: «Он одинаково уродливо, одинаково издевательски изображает и советских служащих, и «дамочек», и красную казарму, и красноармейцев, и нашу молодежь. Вот, например, в тех же "Столбцах":

Потом пирует до отказу
В размахе жизни трудовой.
Гляди! Гляди! Он выпил квасу,
Он девок трогает рукой,
И вдруг, шагая через стол,
Садится прямо в комсомол.

Еще больший скандал вызвала футуристическая поэма «Торжество земледелия» (1931). На нее обрушился шквал критики. Заболоцкий задумывал показать в нём победу над дореволюционной жизнью простого крестьянина, который с приходом советской власти стал не только сам свободен, но и освободил от труда животных. Теперь крестьяне работали в поле не на лошадях, а смело управляли тракторами. Но многие посчитали это просто насмешкой над властью, ведь в стране полным ходом шла коллективизация со всеми ее ужасами.
Наряду с не совсем понятными футуристическими строками в ней встречаются такие:
А душа пресветлой ручкой
Машет нам издалека.
Вся она как будто тучка,
Платье вроде как река.
Своими нежными глазами
Все глядит она, глядит,
А тело, съедено червями,
В черном домике лежит.
«Люди, — плачет, — что вы, люди!
Я такая же, как вы,
Только меньше стали груди
да прическа из травы.
Меня, милую, берите,
Скучно мне лежать одной.
Хоть со мной поговорите,
Поговорите хоть со мной!»

Заболоцкий объяснял замысел поэмы: «Человек бесклассового общества, который хищническую эксплуатацию заменил всеобщим творческим трудом и плановостью, не может в будущем не распространить этого принципа на свои отношения с порабощенной природой. Настанет время, когда человек - эксплуататор природы превратится в человека - организатора природы».

Второй сборник «Стихотворения. 1926—1932», уже набранный в типографии, не был подписан в печать. Угрожающие политические обвинения в критических статьях всё более убеждали поэта, что ему не дадут утвердиться в поэзии со своим собственным, оригинальным направлением. Это породило у него разочарование и творческий спад во второй половине 1933-го года, 1934, 1935 годах.

Вот тут и пригодился жизненный принцип поэта - труд, труд и еще раз труд: «Надо работать и бороться за самих себя. Сколько неудач ещё впереди, сколько разочарований и сомнений! Но если в такие минуты человек поколеблется — песня его спета. Вера и упорство. Труд и честность…» И Николай Алексеевич продолжал трудиться.

В 1930 году Николай женился на молодой девушке Екатерине Клыковой, надо сказать, к большому удивлению своих приятелей, ведь он считался убежденным холостяком. Он всегда говорил, что никогда не женится, что "все бабы одинаковы", а семья - это обуза. С Катей Николай встречался долго, почти четыре года: присматривался к ней, испытывал, расставался, пока не убедился, что она и есть та единственная, с которой он хочет связать свою судьбу.

Девушку поразило письмо Заболоцкого, написанное в ноябре 1928 года: "Друг мой милый, родная моя девочка! Если Вы когда-нибудь полюбите меня, я сделаю все, чтобы Вы были счастливы.. Сегодня я окончательно понял, что за эти годы, если я кого и могу полюбить, то только Вас. Любовь моя безысходная, все теперь понял, без Вас - не жизнь. Прошу Вашей руки. Решайте. Когда хотите и как хотите".

Катя и не ожидала, что в душе Николая могут быть такие сильные чувства к ней, она-то давно для себя поняла, что любит его. И Катя ответила: "Да!". Через 2 года родился сын Никита, а в 1937 году дочь Наталья. Средства к существованию давала работа Заболоцкого в детской литературе — в 30-х годах он сотрудничал в журналах «Ёж» и «Чиж», которые курировал Самуил Маршак, писал стихи и прозу для детей (в том числе пересказал для детей «Гаргантюа и Пантагрюэля» Франсуа Рабле (1936).

Постепенно положение Заболоцкого в литературных кругах Ленинграда укреплялось. Многие стихи этого периода получили одобрительные отзывы, а в 1937 году вышла его книга, включающая семнадцать стихотворений («Вторая книга»). На рабочем столе Заболоцкого лежали начатые поэтическое переложение древнерусской поэмы «Слово о полку Игореве» и своя поэма «Осада Козельска», стихотворения и переводы с грузинского. Но наступившее благополучие было обманчивым, в один миг все переменилось..

***
19 марта 1938 года Заболоцкий был арестован и затем осуждён по делу об антисоветской пропаганде. В качестве обвинительного материала в его деле фигурировали злопыхательские критические статьи и клеветническая обзорная «рецензия» рапповца Николая Лесючевского. Он утверждал, что "творчество Заболоцкого является активной контрреволюционной борьбой против советского строя, против советского народа, против социализма». «Торжество земледелия» им было квалифицировано как «поэма, от первой до последней строчки, — грязный пасквиль брызжущего слюной ненависти врага… Только заклятый враг социализма, бешено ненавидящий советскую действительность, советский народ мог написать этот клеветнический, контрреволюционный, гнусный пасквиль».

Воспоминания Заболоцкого об аресте в "Истории моего заключения":
"Начался допрос, который продолжался около четырех суток без перерыва. Вслед за первыми фразами послышались брань, крик, угрозы.. Первые дни меня не били, стараясь разложить меня морально и измотать физически. Мне не давали пищи. Не разрешали спать. Следователи сменяли друг друга, я же неподвижно сидел на стуле перед следовательским столом - сутки за сутками. За стеной, в соседнем кабинете, по временам слышались чьи-то неистовые вопли. Ноги мои стали отекать, и на третьи сутки мне пришлось разорвать ботинки, так как я не мог более переносить боли в стопах. Сознание стало затуманиваться, и я все силы напрягал для того, чтобы отвечать разумно и не допустить какой-либо несправедливости в отношении тех людей, о которых меня спрашивали.. По ходу допроса выяснялось, что НКВД пытается сколотить дело о некоей контрреволюционной писательской организации. Главой организации предполагалось сделать Н.С. Тихонова.
На четвертые сутки, в результате нервного напряжения, голода и бессонницы, я начал постепенно терять ясность рассудка..
Не знаю, сколько времени это продолжалось. Наконец меня вытолкнули в другую комнату. Оглушенный ударом сзади, я упал, стал подниматься, но последовал второй удар — в лицо. Я потерял сознание. Очнулся я, захлебываясь от воды, которую кто-то лил на меня. Меня подняли на руки, и мне показалось, начали срывать с меня одежду. Я снова потерял сознание. Едва я пришел в себя, как какие-то неизвестные мне парни поволокли меня по каменным коридорам тюрьмы, избивая меня и издеваясь над моей беззащитностью.. Когда сознание снова вернулось ко мне, я был уже в больнице для умалишенных..
Здесь меня держали, если я не ошибаюсь, около двух недель: сначала в буйном, потом в тихом отделениях. Состояние мое было тяжелое: я был потрясен и доведен до невменяемости, физически же измучен истязаниями, голодом и бессонницей.

Затем вернули в тюрьму и наконец в августе месяце я был вызван «с вещами» и переведен в «Кресты».. В начале октября мне было объявлено под расписку, что я приговорен Особым совещанием (т. е. без суда) к пяти годам лагерей «за троцкистскую контрреволюционную деятельность».

Несмотря на страшные тяготы тюремного заключения поэт был уверен, что "мы находимся в руках фашистов, которые под носом у нашей власти нашли способ уничтожать советских людей, действуя в самом центре советской карательной системы. Эту свою догадку я сообщил одному старому партийцу, сидевшему со мной, и с ужасом в глазах он сознался мне, что и сам думает то же, но не смеет никому заикнуться об этом. И действительно, чем иным могли мы объяснить все те ужасы, которые происходили с нами, — мы, советские люди, воспитанные в духе преданности делу социализма?"

Через два месяца отправлен этапом на Дальний Восток. В воспоминаниях Николая Заболоцкого имеются такие строки: «Однажды мы около трёх суток не получали воды и, встречая Новый, 1939 год, где-то около Байкала, должны были лизать чёрные закоптелые сосульки, наросшие на стенах вагона от наших же собственных испарений».

Факт поразительный, но нижестоящее стихотворение «Лесное озеро» написано именно во время этого этапа, в 1938 году…
Опять мне блеснула, окована сном,
Хрустальная чаша во мраке лесном.

Сквозь битвы деревьев и волчьи сраженья,
Где пьют насекомые сок из растенья,
Где буйствуют стебли и стонут цветы,
Где хищными тварями правит природа,
Пробрался к тебе я и замер у входа,
Раздвинув руками сухие кусты.

В венце из кувшинок, в уборе осок,
В сухом ожерелье растительных дудок
Лежал целомудренной влаги кусок,
Убежище рыб и пристанище уток.
Но странно, как тихо и важно кругом!
Откуда в трущобах такое величье?
Зачем не беснуется полчище птичье,
Но спит, убаюкано сладостным сном?
Один лишь кулик на судьбу негодует
И в дудку растенья бессмысленно дует.

И озеро в тихом вечернем огне
Лежит в глубине, неподвижно сияя,
И сосны, как свечи, стоят в вышине,
Смыкаясь рядами от края до края.
Бездонная чаша прозрачной воды
Сияла и мыслила мыслью отдельной,
Так око больного в тоске беспредельной
При первом сиянье вечерней звезды,
Уже не сочувствуя телу больному,
Горит, устремленное к небу ночному.
И толпы животных и диких зверей,
Просунув сквозь елки рогатые лица,
К источнику правды, к купели своей
Склонились воды животворной напиться.
Это - подлинный шедевр, жемчужина лирики Николая Заболоцкого.

Срок он отбывал с февраля 1939 года до мая 1943 года в системе Востоклага в районе Комсомольска-на-Амуре; затем в системе Алтайлага в Кулундинских степях.
Любой труд для Заболоцкого был делом священным, даже в лагерных условиях, и там он не устает восхищаться смелостью человека бросить вызов природе, его способности строить новый, собственный мир. В январе 1940 года, в сорокаградусный мороз, из заключения он пишет своему восьмилетнему сыну:
"Здесь на севере еще совсем недавно был один сплошной лес-тайга, да стояли невысокие горы-сопки. Людей почти совсем не было. Одни дикие звери бродили кругом. Теперь в этот дикий и безлюдный край пришли люди: они строят города, заводы, рубят лес, сеют хлеб и добывают из земли полезные металлы. Скоро этот край будет удобным для жизни".

***
На свободу Заболоцкий вышел только в 1944 году.
Николай Алексеевич считал, что в лагеря он попал по какой-то нелепой ошибке, а Сталина ни в чем не винил.
За Сталина выпьем
Мы первую чашу,
Вторую подымем
За родину нашу!
А третью мы выпьем
За наших героев,
Что сеют и пашут,
Посевы утроив!
Да здравствует «Шрома»,
Могучая сила,
Которая дома
Героев взрастила!
Пусть ею гордится
Родная держава,
И пусть не затмится
В веках ее слава!
(1947 год, из стихотворения «Пир в колхозе «Шрома»).

Есть любопытное свидетельство жены Заболоцкого Екатерины Васильевны Клыковой. "Он говорил, что ему надо два года жизни, чтобы написать трилогию из поэм «Смерть Сократа», «Поклонение волхвов», «Сталин». Меня удивила тема третьей поэмы. Николай Алексеевич стал мне объяснять, что Сталин сложная фигура на стыке двух эпох. Разделаться со старой этикой, моралью, культурой было ему нелегко, так как он сам из нее вырос. Он учился в духовной семинарии, и это в нем осталось. Его воспитала Грузия, где правители были лицемерны, коварны, часто кровожадны. Николай Алексеевич говорил, что Хрущеву легче расправиться со старой культурой, потому что в нем ее нет. Пройдут годы, и от старой дворянской культуры, устоями которой и мы живем, останется так мало, что трудно будет ее представить. «Вот так, — говорил он, — как если бы от нашей с тобой жизни остались одни ножницы и лоскуток от шитья»"»

С марта 1944 года после освобождения из лагеря поэт жил в Караганде. Там он закончил переложение «Слова о полку Игореве» (начатое в 1937 г.), ставшее лучшим в ряду опытов многих русских поэтов. Это помогло в 1946 г. получить разрешение жить в Москве. В 1946 году Н. А. Заболоцкого восстановили в Союзе писателей, а в конце 40-х предоставили квартиру. Его жена Катя долго не верила, что теперь у них с Николаем есть собственная квартира. Она ходила по двум комнатам, трогала руками стены, занавески, мебель, недавно купленную посуду и повторяла про себя восторженно и недоверчиво: "Неужели это все мое? Наше…"

После лагерной жизни Николай Заболоцкий думал заниматься только переводами, не хотел больше писать стихи. Но поэзия оказалась сильнее. Стихи, которые Заболоцкий написал в 1946 году после возвращения из лагеря - "Гроза", "Бетховен", "Читайте, деревья, стихи Гезиода.", "Слепой", "В этой роще березовой" стали его лучшими лирическими произведениями. Его позднее творчество ставили в один ряд с произведениями Пушкина, Тютчева:

В этой роще берёзовой,
Вдалеке от страданий и бед,
Где колеблется розовый
Немигающий утренний свет,
Где прозрачной лавиною
Льются листья с высоких ветвей, —
Спой мне, иволга, песню пустынную,
Песню жизни моей...
За великими реками
Встанет солнце, и в утренней мгле
С опаленными веками
Припаду я, убитый, к земле.
Крикнув бешеным вороном,
Весь дрожа, замолчит пулемет.
И тогда в моем сердце разорванном
Голос твой запоет..
Отзыв одного из читателей: "Когда я слышу или читаю "В этой роще березовой", я дышать перестаю от волнения. Для меня это главное стихотворение в русской поэзии".

***
Заболоцкий, не веривший авторитетам и до всего доходивший своим умом, как и многие, всю жизнь старался решить великие 2 задачи- о смерти и о любви. Он решительно утверждал, что смерти нет. В основе этого утверждения лежала мысль, что если каждый человек, в том числе и он, Николай Заболоцкий, — часть природы, а природа в целом бессмертна, то и каждый человек бессмертен. Смерти нет, есть только превращения, метаморфозы.

Еще в 1929 году, в стихотворении «Искушение», где рассказывается о смерти девушки, Заболоцкий убеждал читателя, что смерть эта — мнимая, кажущаяся. Мертвую девушку закопали в землю, но:
"Солнце встанет, глина треснет,
Мигом девица воскреснет.
Из берцовой из кости
Будет деревце расти…

Наиболее же полно выразил он эту мысль в стихотворении 1937 года, которое так и называется — «Метаморфозы».
…Я умирал не раз. О, сколько мертвых тел
Я отделил от собственного тела!
И если б только разум мой прозрел
И в землю устремил пронзительное око,
Он увидал бы там, среди могил, глубоко
Лежащего меня. Он показал бы мне
Меня, колеблемого на морской волне,
Меня, летящего по ветру в край незримый,—
Мой бедный прах, когда-то так любимый.
А я все жив!..

Как все меняется! Что было раньше птицей,
Теперь лежит написанной страницей;
Мысль некогда была простым цветком;
Поэма шествовала медленным быком;
А то, что было мною, то, быть может,
Опять растет и мир растений множит.
Вот так, с трудом пытаясь развивать
Как бы клубок какой-то сложной пряжи,
Вдруг и увидишь то, что должно называть
Бессмертием. О, суеверья наши!

По мнению поэта, благодаря совершающимся в природе метаморфозам, бессмертны не только тела, но и мысли людей:
И я, живой, скитался над полями,
Входил без страха в лес,
И мысли мертвецов прозрачными столбами
Вокруг меня вставали до небес.
И голос Пушкина был над листвою слышен,
И птицы Хлебникова пели у воды,
И встретил камень я. Был камень неподвижен,
И проступал в нем лик Сковороды.
И все существованья, все народы
Нетленное хранили бытие,
И сам я был не детище природы,
Но мысль ее! Но зыбкий ум ее!

И одиннадцать лет спустя, вернувшись из лагерей, он упрямо писал все о том же, все о том же.
Я не умру, мой друг. Дыханием цветов
Себя я в этом мире обнаружу.
Многовековый дуб мою живую душу
Корнями обовьет, печален и суров.
В его больших листах я дам приют уму,
Я с помощью ветвей свои взлелею мысли,
Чтоб над тобой они из тьмы лесов повисли
И ты причастен был к сознанью моему.

Пятидесятые стали для поэта временем подведения итогов. Далеко в прошлом остались юные ленинградские годы, сгинули тогдашние друзья, чудаковатые обэриуты. Им, Хармсу, Введенскому, Вагинову, посвящено одно из самых трогательных стихотворений Заболоцкого – «Прощание с друзьями» (1952 г.):
В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадями своих стихотворений,
Давным-давно рассыпались вы в прах,
Как ветки облетевшие сирени.
Вы в той стране, где нет готовых форм,
Где всё разъято, смешано, разбито,
Где вместо неба — лишь могильный холм
И неподвижна лунная орбита.
Там на ином, невнятном языке
Поёт синклит беззвучных насекомых,
Там с маленьким фонариком в руке
Жук-человек приветствует знакомых.
Спокойно ль вам, товарищи мои?
Легко ли вам? И всё ли вы забыли?
Теперь вам братья — корни, муравьи,
Травинки, вздохи, столбики из пыли.
Теперь вам сестры — цветики гвоздик,
Соски сирени, щепочки, цыплята…
И уж не в силах вспомнить ваш язык
Там наверху оставленного брата.
Ему ещё не место в тех краях,
Где вы исчезли, лёгкие, как тени,
В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадями своих стихотворений.

***
В 1955 году у Заболоцкого случился первый инфаркт. Жена преданно ухаживала за ним. В 1956 году случилось то, чего Заболоцкий никак не ожидал: от него ушла жена. Екатерина Васильевна ушла к писателю и известному сердцееду, их соседу Василию Гроссману.

Вот как описал эту семейную трагедию Николай Чуковский, близко знавший Заболоцкого:
"В эти годы я близко наблюдал их семейную жизнь. Я сказал бы, что в преданности и покорности Катерины Васильевны было даже что-то чрезмерное. Николай Алексеевич всегда оставался абсолютным хозяином и господином у себя в доме. Все вопросы, связанные с жизнью семьи, кроме мельчайших, решались им единолично..
Он единолично распоряжался деньгами и сам покупал одеяла, простыни, одежду, мебель. Катерина Васильевна никогда не протестовала и, вероятно, даже не давала советов. Когда ее спрашивали о чем-нибудь, заведенном в ее хозяйстве, она отвечала тихим голосом, опустив глаза «Так желает Коленька» или «Так сказал Николай Алексеевич».
Она никогда не спорила с ним, не упрекала его - даже когда он выпивал лишнее, что с ним порой случалось. Спорить с ним было нелегко,.. И она не спорила...
И вдруг она ушла от него к другому.
Нельзя передать его удивления, обиды и горя.. Он был ошарашен тем, что так мало знал ее, прожив с ней три десятилетия в такой близости.. Он знал все поступки, которые она могла совершить, и вдруг в сорок девять лет она совершила поступок, абсолютно им непредвиденный. Он удивился бы меньше, если бы она проглотила автобус или стала изрыгать пламя, как дракон.

Но когда очевидность сделалась несомненной, удивление сменилось обидой. Впрочем, обида - слишком слабое слово. Он был предан, оскорблен и унижен. А человек он был самолюбивый и гордый. Бедствия, которые он претерпевал до тех пор, - нищета, заключение, не задевали его гордости, потому что были проявлением сил, совершенно ему посторонних. Но то, что жена, с которой он прожил тридцать лет, могла предпочесть ему другого, унизило его, а унижения он вынести не мог. Ему нужно было немедленно доказать всем и самому себе, что он не унижен,..
Нужно жениться. Немедленно. И так, чтобы об этом узнали все.
Он позвонил одной женщине, одинокой, которую знал мало и поверхностно, и по телефону предложил ей выйти за него замуж. Она сразу согласилась.
Для начала супружеской жизни он решил поехать с ней в Малеевку в Дом творчества. В Малеевке жило много литераторов, и поэтому нельзя было выдумать лучшего средства, чтобы о новом его браке стало известно всем.
Подавая в Литфонд заявление с просьбой выдать ему две путевки, он вдруг забыл фамилию своей новой жены и написал ее неправильно.."

Сохранилось от того времени одно его стихотворение, о котором до сих пор спорят искусствоведы, кому же оно посвящено? Его жене или же этой новой женщине. Оно полно восторга и страсти:
Зацелована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная моя женщина!
Не веселая, не печальная,
Словно с темного неба сошедшая,
Ты и песнь моя обручальная,
И звезда моя сумасшедшая.
Я склонюсь над твоими коленями,
Обниму их с неистовой силою,
И слезами и стихотвореньями
Обожгу тебя, горькую, милую.
Отвори мне лицо полуночное,
Дай войти в эти очи тяжелые,
В эти черные брови восточные,
В эти руки твои полуголые.
Что прибавится — не убавится,
Что не сбудется — позабудется…
Отчего же ты плачешь, красавица?
Или это мне только чудится?

Однако совместная жизнь с новой женой не задалась с самого начала. Чуковский продолжал:
"Через полтора месяца они вернулись из Малеевки в Москву и поселились на квартире у Николая Алексеевича.. Николай Алексеевич позвонил мне и очень просил прийти. Я понял, что он чувствует необходимость как-то связать новую жену с прежними знакомыми, и вечером пришел.
В квартире все было как при Екатерине Васильевне, ни одна вещь не сдвинулась с места, стало только неряшливее. Печать запустения лежала на этом доме. Новая хозяйка показалась мне удрученной и растерянной. Да она вовсе и не чувствовала себя хозяйкой, - когда пришло время накрывать на стол, выяснилось, что она не знает, где лежат вилки и ложки.
Николай Алексеевич тоже был весь вечер напряженным, нервным, неестественным. По-видимому, вся эта демонстрация своей новой жизни была ему крайне тяжела. Я высидел у него необходимое время и поспешил уйти. Через несколько дней его новая подруга уехала от него в свою прежнюю комнату, и больше они не встречались.

И удивление, и обида - все прошло, осталось только горе. Он никого не любил, кроме Катерины Васильевны, и никого больше не мог полюбить.
Оставшись один, в тоске и в несчастье, он никому не жаловался. Он продолжал так же упорно и систематично работать над переводами.. Шло время, он продолжал жить один - с взрослым сыном и почти взрослой дочерью, - очень много работал, казался спокойным. Он пережил уход Катерины Васильевны. Но пережить ее возвращения он не мог".

Заболоцкий решил остаться в Тарусе на весь сентябрь; он с увлечением переводил сербский эпос, был здоров, весел и хотел вернуться в город как можно позже.
и вдруг, еще летом пришло известие, что Заболоцкий в Москве, у себя на квартире, и к нему вернулась Катерина Васильевна.

"Трудно сказать, как он поступил бы дальше, если бы был в состоянии распоряжаться собой. Мы этого не знаем и никогда не узнаем, потому что сердце его не выдержало и его свалил инфаркт.
После инфаркта он прожил еще полтора месяца. Состояние его было тяжелым, но не казалось безнадежным. По-видимому, только он один и понимал, что скоро умрет.
Все свои усилия после инфаркта - а он не позволял душе лениться! - он направил на то, чтобы привести свои дела в окончательный порядок. Со свойственной ему аккуратностью он составил полный список своих стихотворений, которые считал достойными печати. Он написал завещание, в котором запретил печатать стихотворения, не попавшие в этот список. Завещание это подписано 8 октября 1958 года, за несколько дней до смерти.
Ему нужно было лежать, а он пошел в ванную комнату, чтобы почистить зубы. Не дойдя до ванной, он упал и умер» (Н.Чуковский)

Это случилось 14 октября 1958 года. В 1963 году этот неординарный человек и великий поэт был реабилитирован и освобожден ото всех обвинений.

Список литературы:

1. Воспоминания о Заболоцком. М.: Сов. писатель, 1977.
2. Заболоцкий Н. Стихотворения и поэмы. — М.: Современник, 1981.3. Заболоцкий Н. История моего заключения. М. 1991.
3. Заболоцкий Николай Алексеевич // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.
4. Заболоцкий Н. Н. Жизнь Н. А. Заболоцкого. — М.: Согласие, 1998.
5. Колкер Ю. Заболоцкий: Жизнь и судьба // Новое русское слово (Уикэнд). — Нью-Йорк, 2003, № 17.
6. Лощилов И. Е. Феномен Николая Заболоцкого. — Helsinki: Institute for Russian and East European Studies, 1997.
7. Македонов А. Николай Заболоцкий. — Л.: Сов. писатель, 1968;
8. Огонь, мерцающий в сосуде…: Стихотворения и поэмы. Письма и статьи. Жизнеописание. Воспоминания современников. Анализ творчества. — М.: Педагогика-Пресс, 1995.
9. Чуковский Н. О том, что видел. М: Молодая Гвардия, 2005.
Источник: https://biographe.ru/znamenitosti/nikolay-zabolotskiy