Дети в оккупации - 3

     С первых дней оккупации Алла и Борис, вдвоем и поодиночке, по всему району собирали дрова – все, что годилось в печь. Часть дров, почище и поровнее, увязывалась в особую стопку – на продажу. На вырученные деньги можно было купить стаканчик семечек подсолнуха. Бабушка Шура ложкой делила семечки на 3 кучки и часто это была еда на весь день. Сегодня, когда на свалках и мусорках сгорают тонны дровяных отходов, а то и целые рамы, двери и отжившая мебель, трудно представить себе, что от куска доски или полена зависела жизнь человека.

     В начале лета 1943 года Борис приволок кусок толстой доски и во дворе столкнулся с соседским пацаном, который решил отобрать у него добычу для продажи. В короткой драке маленький, но крепкий Борис победил, а побитый побежал жаловаться матери. Не разобравшись, кто прав, кто виноват, соседка Фрося, муж которой прислуживал в комендатуре, притащила к Шуре своего сына с разбитым носом, долго что-то доказывала, а когда Алла стала заступаться за брата, разъяряясь, выпалила:
– Уйми своих жиденят, а то мой муж быстро их приберет!
Эту выкрикнутую в сердцах угрозу Алла восприняла всерьез. К этому времени она уже знала, зачем вывозили еврейские (и не только) семьи в Петрушину балку. Здесь, в бывшем карьере, названном «балкой смерти», было расстреляно более 10 тысяч таганрожцев и жителей окрестных деревень.

     Чтобы из-за нее не пострадали мать с братом, Алла придумала спрятаться в Неклиновке. До двора Праведниковых добралась без осложнений, но наскочила на солдат вновь прибывшей части. Те приняли ее за партизанскую разведчицу, и маме Тане с трудом удалось убедить их, что это племянница пришла из голодного города за баночкой лущеной кукурузы. Офицер разрешил только переночевать. Пришлось рано утром тайком отвести Аллу к дальней родне и прятать до ухода этой части. Потом пришла весточка, что можно возвращаться в Таганрог. Немцы готовились к отступлению, и им было не до разбитых носов. Но история на этом не закончилась.

     В августе 43-го при освобождении Таганрога, когда после очередного обстрела собственной артиллерией, бабушка с детьми вылезла из-под кровати, в тлеющем матрасе торчал застрявший в сетке горячий осколок. Из дома, пострадавшего при обстреле, Шуру с детьми после освобождения города переселили в другой, неподалеку, на Украинском, 14. Верхний этаж пустовал, и бабушка заняла одну из трех многокомнатных секций, но вскорости пришлось перебираться в однокомнатную № 10, а на их место въехала семья директора одной из промартелей.

     Старый рынок на бывшей Соборной (ныне Октябрьской) площади был одинаково близок и к Ленина, 32 и к Украинскому, 14. Поэтому немудрено, что очень скоро жизнь свела здесь Шуру с Аллой и ту самую соседку Фросю. Первой Фросю разглядела Алла. Перенесенный страх и ненависть к предательству бросили девочку-подростка к взрослой женщине, как маленькую тигрицу. Оттащить ее удалось, только когда Алла обессилила в обмороке. Пока девочку приводили в чувство, а бабушка Шура объясняла причину поведения дочери, Фрося благоразумно предпочла скрыться. Позже, соседи по старому дому рассказали, что Фросина семья тогда же уехала из Таганрога в неизвестном направлении.

     Сразу после освобождения Таганрога, возобновились занятия в средней женской школе № 10 (на Ленина, 45-47), в которой мама училась до войны. Но за два года оккупации всё забылось, и образование пришлось продолжать снова со второго класса.

     С испорченным паспортом рассчитывать на постоянную работу было невозможно и, пока не выдали новый, жить легче не стало. Из «немецкого приданного» Алла выросла, самое неизношенное ушло на рынок. Какая-то из хозяек, которой Шура стирала и гладила бельё, отдала старые вещи, среди которых оказалась почти новая подростковая ночная сорочка. Красивая, с рюшечками и кружевами. Мать ушла на очередную подработку, Алла надела это «новое платье» и пошла в школу. Учительница после занятий задержала её и попросила, в таком наряде в школу и по улице не ходить. Шура срочно перешила что-то из заработанного старья.

     В октябре за успехи Аллу перевели в третий класс. А проблемы были не только с одеждой, но и с обувью. Хоть школа и была за углом, но в дождь ноги в разбитой обуви успевали промокнуть. Приходилось для просушки засовывать ботинки и ноги между рёбер чуть тёплой батареи отопления.

     Менять было уже нечего, и Шура, как и прежде, отправила Аллу к родне в Неклиновку, пристроив на проходящий поезд. На каком-то перегоне кондуктор обнаружил на тормозной площадке скукожившуюся двенадцатилетнюю безбилетную пассажирку и полез к ней под худое пальтишко. Получив неожиданный отпор, он просто столкнул девчонку с подножки. Практически без обуви, по снегу, несколько километров пришлось идти по шпалам и бездорожью. (Вторично помороженные ноги болели всю жизнь и к 70-ти стали отказывать.)

     В 1945 году пошел в школу и Борис, но так как на двоих у детей из осенней обуви сохранилась одна пара дырявых ботинок, то какое-то время они ходили на занятия по очереди. Борис часто пропускал уроки, да учеба ему и не давалась, в каждом классе сидел по два года. Еще одна беда подстерегла Бориса – от недостатка витаминов у него возникла куриная слепота. Он не понимал, что случилось, в сумерках ходил, натыкаясь на людей, и чтобы избежать этого начинал громко петь, думая, что и другие тоже плохо видят и поэтому натыкаются на него.

     Он предпочитал дежурить в порту, ожидая подхода рыбацких шхун. Теперь уже наши моряки развлекались тем, что выбирали судака покрупнее, бросали на берег в сторону мелкого Бориса и спорили, поднимет его пацан или нет. Поднимал, двумя руками держал голову рыбины на плече, а хвост волочился по земле, и тащил домой, удивляя прохожих. Война научила ничего и никого не бояться. Рыбий жир спас от слепоты.

     Нормального образования Борис так и не получил.
     (на фото – Алла в ремесленном училище)