Записная книжка 14

               (7.12.2004 г. – 11.07.2006 г.)


    У людей, сбросивших тяжелый груз, легкая походка.
 
    В Асинске сегодняшний культурный пласт не наслоился на то, что было раньше. Хотя бы потому, что сегодняшний культурный пласт еще не появился. Но как появится – наверняка должен наслоиться!

    И неведомое, к которому мы стремимся, тоже, ощупывая пространство, пробирается нам навстречу.

    В промежутке от озера Горячки (в центре) до развалин стекольного завода (на окраине) помещается двадцать восемь не написанных романов и триста пятьдесят семь повестей. И все – захватывающие.

    Вот, говорят: трудиться, трудиться – до пота, до изнеможения… А думать когда?

    Приснился некто широкоплечий, в тельняшке, и назвал себя по имени: Котя Бернаркипет. Никогда не знал такого.

    Талантливый литератор должен быть слегка трусливым. Подозревая за каждым кустом угрозу, он внимательно приглядывается не только к каждому кусту, но и к тому, что вокруг. Как много он видит! А отчаянный литератор жмет напролом. Так и пролетит сквозь жизнь с закрытыми глазами.

    Не могу сказать, что я полностью независим: меня финансирует водоканал. Отбывая в конторе дневные часы с 8-ми до 17-ти, я кормлюсь на его деньги.

    Не фильм, а неприятная щекотка.

    Асинцы, если их раздеть, почти неотличимы друг от друга, их легко перепутать. Вот почему одежда крайне необходима.

    Надо поубавить спеси. Хотя бы на четверть. Я не больше города, в котором живу.

    Где успех, который превзойдет мои ожидания? Какого черта он где-то затерялся?

    Стараюсь глубже вчитываться в то, что читаю. Только получается не всегда.

    Отсутствие известности разве мешает работать над текстами? Ничуть не мешает. А вот что будет, если известность однажды нагрянет?

    Когда я узнал, что А. Генис в юности писал «матрос» с двумя «с» - это слегка успокоило. Я стал реже комплексовать по поводу своего несовершенства.

    Если у Бога иссякнет вера в людей – он, наверно, захочет удавиться.

    Город хорошеет и преображается – с него понемногу удаляется грязноватая плесень предыдущих десятилетий.

    Что мне новокузнецкий «Металлург» или кемеровский «Кузбасс»? Однако это «мои» команды, моя «собственность». И я недоволен, если они играют отвратительно.

    Учреждения в Асинске, не моргнув глазом, работают, как и в советские времена. Чтобы всякий клиент, обращаясь к ним, продолжал терпеть массу неудобств.

    Как они умудряются так сочинять свои повести, что у них даже подглядеть, чтобы взять для себя, нечего?

    От стенда к стенду гражданин двигался отрывистой куриной походкой, и даже головой дергал по-куриному.

    В кабинете я застал неожиданную картину – мирно беседующих Михаила и Аглушевича. В последние недели они без крика общаться не могли. Сейчас было похоже, как если б в чистом поле два хлопца, охаживавшие друг друга булавами, наконец притомились, скинули опостылевшие доспехи и уселись на травке пить чай.

    Хорошего платья, чистых манишек и вычищенных до блеска сапог еще недостаточно, чтобы Асинск слыл просвещенным.

    Он напоминает дерево, корни которого уходят неглубоко.

    Из всех мест, в которых я побывал до развала СССР, мне нигде не было так неуютно, как в Каунасе.

    Мы по-прежнему не равны себе. Мы не те, кем были, но и не те, кем стали.

    - Знаю я современных литераторов!
    - Откуда ты их знаешь?
    - А чего их не знать? Каждый пытается доказать, что его ужас самый ужасный.

    Случайная, как тварь.

    Действительность – это вовсе не то, что вокруг нас, а то, на что обращаешь внимание. Поэтому каждый живет в своей действительности.

    Каждый по-своему стремится накапливать положительные эмоции. Для этого годится даже сочинение повестей.

    Абсурдность – не приправа к нашей повседневной жизни, она ее суть. Убери абсурдность, и что начнется? Представить страшно!

    В той стране, которой теперь нет, абсурдность проявлялась выпукло: собрания комсомольского актива, правофланговые пятилетки, ударники коммунистического труда, продовольственная программа, «чистые руки и горячее сердце». Но и сейчас она прячется неглубоко.

    Не навязываться! Ни к кому и ни в коем случае! Об этом надо помнить всегда.

    До чего ж мы отчаянно несчастливы. Ну, прямо вот, отчаянно-отчаянно несчастливы! А потом – бац! – и отчаянно счастливы!!

    С одним из определений Коммунистической партии можно полностью согласиться: она – уже испытанный авангард российского народа. И не надо ее больше испытывать. Испытали раз и – достаточно.

    Тот, кто побывал в компартии – уже мечен. Я не исключение.

    Котенок Степка измучил своей неопределенностью. Так и хочется спросить: Степка, ты какого пола – мальчикового или наоборот?

    Вот человек: дослужился до подполковника, а подонок.

    Звери, хоть и в людском обличье – они другой породы.

    Замечательно у А. Гениса: «Попав на Таити, Гоген писал там то, что видел, но так, как хотел увидеть». Определение годится и для художников, и для литераторов. Вот такой субъективный реализм и должен быть на моих страницах!

    Я не боюсь заимствовать у других – интонацию, отдельные обороты. Так, строя дом, плотник пользуется топором, который изобрели до него. Другое дело, если тебе сказать нечего. Тогда и заимствование не поможет.

    Оригинальность ради оригинальности – не более чем воздушный шарик. Очень быстро или сдуется, или лопнет.

    Хорошее правило: не мешай высказаться другому и постарайся услышать его.

    Несчастный! Он гордится тем, что утратил иллюзии.

    Дьявол спокоен за свое будущее: какие бы идеи ни предлагались населению – население все равно смотрит туда, где предлагают жратву.

    Если б судьба не отвесила однажды пинка, так бы и сидел ответственным секретарем в городской газете.

    Основная идея новой повести проста: абсурдные люди живут абсурдной жизнью и это является нормой.

    Вечно в дороге, вечно на чемоданах – счастье может быть и таким.

    Реальность сплетается из целого ряда больших и маленьких несуразностей.

    Асинец думает, примерно, так: это у них вечный двигатель не получился, а у меня – получится!

    Совершенно верно, что власть развращает! Д. уже форменная ****ь.

    Давать мзду – мздить. Надо бы ввести языковый оборот: «Я вам мздю».

    Г-нов долго был не проявленным персонажем, но однажды так проявился, что мало не показалось!

    Я понимаю, что талантов у нее много, но зачем разбрасываться? Может, ей фигурки из глины лепить, а большего и не надо?

    А ведь сельские жители из рассказов Шукшина (не все!) на самом деле дряннее. Но они, сволочи, любят себя в виде «чудиков», любят красивую легенду о себе.

    Те, кто мешает, полезны.

    - А чего удивляться? Если процесс пошел – ему сразу зеленый свет? Не-ет, в тупик его! Пусть помыкается в тупике! А когда выберется из него – узнает ли сам себя?   

    - Ты подожди немного: как только я выскажу все – тебе сразу легче станет.

    Как мы живем? Как математики. Все время решаем задачу, а ее составляющие постоянно меняются. Потому и ответ никогда правильным не будет.

    - Вот, допустим, у тебя цель. Ты к ней идешь, идешь. Дошел, наконец. А она не та, что ты когда-то наметил. И что? Волосы рвать на себе от этого?

    - Здесь надо с биологом мозгами раскинуть. С понимающим, грамотным. Да где у нас грамотного биолога найдешь? Ну? Здесь даже безграмотных нет. Придется в Томск ехать.

    Жизнь не так уныла, как может показаться на поверхностный взгляд.

    - Я водку не для себя – для людей держу. На всякий случай.

    Мы – осколки империи Неблагодарных Детей.

    - Ишь, ты – порядок навели: репьи выдернули, клумбы наделали, розы посадили… ****и!
    - А что – с репьями лучше?
    - С репьями? Лучше!

    Хоть они и летят по жизни быстро, но перед моими глазами проходят  медленно.

    Достоевский: «…христианство есть единственное убежище русской земли ото всех ее зол». Это так. Отвернулись от христианства – и сколько бед претерпели! Двадцатый век стал подтверждением слов Достоевского.

    Какая анекдотичная сумятица в головах нынешних коммунистов! Идолопоклонство коммунизма они натужно пытаются соединить с верой в Бога. Зюганова и церковную свечку можно бы совместить, только куда эту свечку ему вставить?

    Судебный архив (от слова «судьба»).

    В открытом океане у всего другие масштабы. Когда до ближайшей земли сотни миль – даже крупные семейные неурядицы кажутся и мелкими, и ничтожными.

    Эти хрущевские пятиэтажки надо сохранить хотя бы в небольшом количестве, чтобы лет через пятьдесят люди видели: вот как не надо строить!

    Советскую власть можно не любить за многое. В том числе за изуродованные «типовухой» улицы городов.

    Всякому таланту на его уровне подражать трудно, для этого самому надо быть талантом. Но у какого таланта возникнет желание подражать другому таланту? 

    Довлатов был умным и талантливым. Питерские почему-то, в основном, только умные.

    У Валерия Попова болезненное отношение к славе Довлатова, это неприятно и бросается в глаза.

    А. Генис: «В каждой стране ядро там, где литература гуще…». Смогу ли я добиться густоты литературы в Асинске?

    Боги обитали на берегах Средиземного моря. Земли, на которых позже возникнет Асинск, им были неинтересны. Но время летело, и приморские жители стали поклоняться другим богам, а старые и отвергнутые, плюнув с досады, разъехались кто куда. Не исключено, что сейчас в окрестностях Асинска обитают некоторые из них – чужие, неузнанные.

    Надо очень пристально вглядываться, чтобы заметить отличия одного асинца от другого.

    Если кто-то хочет спрятаться от истории, пусть приезжает в Асинск: здесь нет истории. Не возникла еще.

    Звездный час Асинска то ли был, то ли не был. Но если был – остался незамеченным.

    Из редакции меня выставили. Отправили в люди. Поздновато, конечно, сорок уже исполнилось. Зато через три года я начал понимать, как работать над текстами, что существенно, а что нет, и новые замыслы появились.

    Писатели в России жестко привязаны к географии. Писатели живут в Москве или в Питере, а больше нигде не живут.

    Власть держится, пока люди ходят на демонстрации с флажками, цветами  и шариками. Как только заканчиваются флажки, цветы и шарики – власть рушится.

    Москва писательская, когда глядишь на нее издали – это такой уютный клоповник.

    Я давно никому не завидую.

    Жизнь идет. Идет, идет… И смерть – лучшее тому подтверждение.

    Социализм способствует порче народа. Лживость, праздность, пьянство, лень. Страна превращается в бомжатник.

    Текст – это что-то вроде обязательной словесной тары для писательских идей. Но редко у кого тара так не остается пустой.

    Мир не только тесен, связи в нем бывают неожиданны и прихотливы.

    Задача понятна: найти себя. Как следует, поискать и найти. Однако это только полдела. Сверхзадача после того, как найдешь: куда себя, наконец-то найденного, пристроить?

    Вот что меня беспокоит: мы же разучимся проводить совещания, заседать разучимся, если начнем работать!

    - Алло, алло!... Вот досада: связь плохая, ничего не слышно.
    - Так – дождь, сыро ведь! Когда слова по проводам бегут, то соскальзывают.

    Мимо очереди в земельный отдел с нахальными рожами проходили блатные землевладельцы.

    Быть рядом с Виолеттой Сидоровной – это ж представить только!... Я отказался.

    - Попотеет он с лобзиком над фанерой!

    Изумлял его чуб. Поредевшие вздыбившиеся остатки свидетельствовали о прежнем неиссякаемом задоре.

    Чтобы уберечь от срывов нервную систему, рекомендую держаться подальше от асинских чиновников.

    Хорошо бы иметь крепкую память. Вот только где ее взять?

    - И куда ж мы подадимся с улицы Кирпичной? Кому мы нужны, сирые да болезные?

    - О-о!! Она такая… она такая! Когда кушает в ресторане – всегда найдется тот, кто захочет за нее заплатить!

    Казалось бы: ну, какая мне радость, что день прибавился на пятнадцать минут? А приятно!

    Контора погрязла в долгах, и вытащить ее из долгов должны были свиньи, которых мы начали разводить на очистных сооружениях водоканала. Карпы нам не помогли – их мы тоже разводили.

    В восемь ноль шесть голос из радиоприемника посулил Асинску дождь и похолодание.

    - Мы не то, чтобы выпиваем. Но и выпиваем, конечно, - как без этого!

    Две официантки, недавно скучавшие возле стойки, теперь рысью разносили подносы с закусками. Из углов, где черными ящиками нависали колонки, полетела музыка. Мужчины, которые привели спутниц, придвинулись ближе к ним.

    - Представляешь: кофею не выпил! Вместо кофею выпил чаю. В растерянности, в растерянности я…

    Асинск, как всегда, жил двойной жизнью. На глубине пятьсот метров добычники шахты «Физкультурник» вгрызались в пласт, выковыривая из него уголь марки «С», а здесь, наверху, все продолжалось своим чередом.

    Исторические факты, как тараканы, прятались в бумагах. Их надо было извлекать из документов, из подшивок газет и заносить в блокнот. Занятие, несмотря на кропотливость, оказалось азартным.

    Из распахнутых окон Дома Советов, где трудились чиновники, доносился кислый запах инструкций и распоряжений.

    Игорек Малыгин, начальник производственного отдела, иногда удивительно верно понимает свое положение. Из его сегодняшнего (19.01.) телефонного разговора с отцом, генеральным директором водоканала: «Вы там хлещетесь друг с другом, а я, как обычно, в жопе».

    У чиновников асинской администрации круглый год американский праздник. Называется: холуин.

    Налетели соколы из-за туч.

    Да-да, я вижу все и – не отвергаю.

    Мы заполнили контору собой, как пассажиры заполняют автобус. Вошли, а через некоторое время выйдем. До пенсии довезет и – спасибо.

    Западные ценности? Нет, не надо. Пользуйтесь сами.

    У нас восхитительная доверчивость. Доверчивость почти до идиотизма. Крикнул пьяненький балагур: я всем сделаю хорошо! – и народ толпою побежал за ним.

    Да разве ж мы извлекли какие-нибудь уроки? По-прежнему стойкое убеждение, что партия, которую мы полюбим, должна «обеспечить», должна «накормить народ».

    Избегать в тексте нарочитой карикатурности.

    Не забывать простое правило: в любой ситуации вести себя достойно.

    - Здесь маленько не так, здесь маленько наоборот.

    Что мешает почаще смотреть на себя со стороны для оценки собственных поступков?

    - Нам не нужна такая партия! – кричали на митингах в начале девяностых. – Не нужна – и все!
    А какая нужна?

    У Достоевского: «Кто научит, кто укажет – тот и пророк». Посмотрев в зеркало, вздохнул с облегчением: не тяну я даже на самого никчемного пророка.

    Чужое нужно, чтобы лучше понять свое; чтобы было, с чем сравнить.

    Зависть к начальникам, к депутатам выражается в уверенности: «там» все воруют, и воруют безнаказанно.

    Люблю выписывать цитаты.

    В Асинске я нашел Россию в миниатюре. Причем – наглядную Россию, которая сама в глаза лезет. А вот в больших городах Россия способна притворяться не тем, что она есть на самом деле.

    Народец у нас многоликий, в нем и сострадания, и жестокости, и подлости – всего намешано. Причем, намешано в каждом, только в разных пропорциях… С виду порядочный гражданин: старушку через дорогу переведет, собачку бездомную накормит, а через полчаса зарежет кого-нибудь. Да и старушка тоже хороша… Так что исследовать «характеры» - все равно, что следить за флюгером: попробуй угадай, куда он в следующий миг повернется. Все совершается здесь и сейчас.

    А пока, если можно, немного терпения.

    Иногда я люблю поучать. Это возрастное. Пройдет, как и старость.

    Если даже взять палку и стучать по головам – ведь ни до кого же не достучишься!

    Неинтересные натуры, неинтересные лица – про них надо постоянно что-то придумывать.

    И знаний много, и слог бойкий, но плебейство на каждой странице. Мелкая, незначительная душонка.

    - Тогда коммунисты были не шуточные, совсем не те, что теперь! – воскликнул Макар Макарович, погрозив указательным пальцем.

    Я с трудом понимаю, в какие моменты Макар Макарович говорит серьезно.

    Россия начинается там, где вольная стихия выплескивается из берегов закона.

    Можно ли представить, чтобы Россию с ее изменчивыми привязанностями не заносило куда-нибудь? Я это представить не могу.

    Бывает, что люди ставят перед собой большие задачи, но решать их пытаются мелкими средствами.

    У нас историков ровно столько, сколько есть желающих потрепаться о прошлом. 

    Для кого-то самая легкая обязанность – судить других.

    Дрожжи для революции – это когда одни не только завидуют другим, но и ненавидят их из-за своей зависти.

    Тулеев помог провести капитальный ремонт в Доме литераторов. Хорошо стало… Как в лакейской.

    Божье дитя Креков. Болтается по сибирским просторам. Стихи пишет про сопливое детство.

    Не всякое кувыркание в воздухе является высшим пилотажем.

    То, что преподносится, как борьба одного с другим – не более чем возня вокруг кормушки.

    Силикоз головного мозга.

    - Ты нас описывай как-нибудь позначительней.

    Съездил в Кемерово – и не зря. Пообщался с ребятами и заодно еще раз посмотрел на некоторых упырей, а это бывает ох, как нужно!

    Эта поездка в Кемерово… Она укрепила во мнении: чтобы дурью не занимался, а делал свое дело. Господи! Как хорошо, что я здесь, а не там!

    Когда судьба тебя тычет носом, надо разобраться: какой же урок она хочет преподать?

    Им почему-то кажется, что в стихах легче спрятать свою бездарность.

    До чего же противно сталкиваться с чиновной ****ью, будь то в администрации области или в администрации города.

    Если музыка – глубже политики, то литература – политики выше. Литература основательнее политики.

    Все хорошо, но несвоевременно.

    Впервой, что ли, убожеству притворяться культурой.

    А напоминать о том, что мы здесь пили, ели, детей рожали, крутились как-то от получки до получки – надо ли?

    Даже большие государства, несмотря на видимую мощь, довольно хрупкие образования.

    Минимальный гражданин.

    Вот уже несколько дней изумленный Асинск пребывает в столбняке.

    Солнце грело шершавую шкурку улиц, и город млел.

    В корне несогласные с работой правительства делают мимо унитаза в общественном туалете.

    Про мужчин она знала все и даже больше, чем они сами.

    Не могу заниматься тем, что у меня не получается.

    Бедный подполковник милиции.

    Только живое противоречиво.

    Умирание закончилось. Началась смерть.

    Асинск безнадежен: здесь по ведомству культуры проходят игральные автоматы.

    И я могу мыслить дерзко! К примеру, предложить городскому отделу культуры: а не организовать ли нам свою «Веселуху» - песни и пляски народов Асинска?

    Голова моя на разное способна: вырабатывает и оригинальное, и заурядное.

    Рукопись, не ставшая книгой – что-то вроде пирожков, которые настряпал, а в духовке не испек.

    Сырое время.

    «Наша сила в коллективе!» - говорят областные писатели.

    Эти, в областном СП, были подсадными утками. И если к подсадным прилетали настоящие писатели – их отстреливали.

    Презирать Асинск нетрудно. Гораздо труднее его пожалеть.

    Я живу, не сопротивляясь потоку жизни, и он всегда направляет меня, куда нужно.

    Скольких бы из тех, кто клянется в любви к Пушкину, Александр Сергеевич пинками погнал бы от себя.

    В настоящее время в Асинске небывалым спросом пользуются две профессии: охранников и контролеров.

    В Союзе писателей встречаются небезобидные, вгоняющие в оторопь инженеры человеческих душ.

    У этого тылового службиста голова растет прямо из сапог.

    Асинский мэр нацеретелил.

    Предметы поблизости надо постоянно ощупывать, чтобы какой-нибудь не растворился, оставив вместо себя мираж.

    Я люблю разные материальные предметы. Предметы, в отличие от людей, всегда достоверны. А вот люди бывают мнимые.

    Из современных публицистов А. Генис выделяется оригинальностью мышления. Его надо чаще перечитывать.

    Мы, в отличие от Запада, не страдаем пресыщенностью, нам еще все внове.

    Женщина в Асинске пока не сфокусирована именно, как женщина. Она либо стерва из конторы, либо дорожная рабочая в оранжевом жилете.

    Мы будем сокращать расстояние, что отделяет нас от богатых стран. У нас не пропало стремление: быть, как все. Но на этот раз не среди нищих, а среди обеспеченных.

    Невежество агрессивно потому, что у него нет убедительных аргументов.

    Все наши помыслы сосредоточены на усилии. Напрячься до вздутия жил! Конечная цель несущественна, главное – напрячься.

    - С чего вы взяли, что они разочаровались? Они очарованными и не были никогда – так, рыбья кровь.

    В Асинске иногда встречаются люди, которым претит убожество.         

    При деградации человек превращается не в обезьяну, а в червяка. Вчера я видел такого около магазина «Мастеръ». Он (не больной!) извивался и корчился на асфальте. 11.06.2005 г.

    Асинск напоминает загрунтованное полотно. Первые мазки красками на него только-только наносятся.

    Их трудно убедить, что приложить руку – это не обязательно испохабить. Можно ведь и по-другому.

    «Поплыли!» - сказали писатели.

    Могу жить спокойно: любовь народная мне не грозит.

    - Ну что вы за народ! По глазам вижу, что нравится, а чего-то менжуетесь.

    Неужели и моя душа в прошлом шастала по чужим телам, как по комнаткам рабочего общежития?

    - Давай помыслим логически.
    - Давай не будем.

    - Хочешь – озеро сделаю? Возьму и выкопаю яму, а вода сама наберется!

    - Неловко даже говорить, но я настолько глубокий, что все мелкое пропадает во мне, как в омуте. И ни слуху о нем, ни духу – совершенно ничего!

    Зачем ругать действительность? Лучше рассказать о ней на бумаге. Но так, чтобы у читателя волосы зашевелились.

    Интересные книги, интересные собеседники – без них нельзя. А если это отвлекает, если оборачивается лишь поверхностными впечатлениями – тогда как? Тогда – в сторону, чтоб не застило.

    Достойное дело: оставаться на обочине.

    Все хорошо до определенного момента. А потом глянешь: все плохо!

    Мне нравится следить за развитием мысли у Гениса и Вайля.

    Я спотыкаюсь на стихах З., но скучно спотыкаюсь, без восторга.

    Список его книг, как список преступлений против словесности.

    - Приходится признать, что мы временны не только в этом мире, но и на своих должностях в конторе водоканала – тоже временны!

    Знающему, куда идти, все ветры попутные.

    Он вошел, когда я перебирал на столе бумаги, отыскивая нужный документ. Стремительно преодолев кабинет, он вольготно расположился на свободном стуле возле окна. Мне не нравится подобная бесцеремонность, но тут я сдержал себя.
    - Тебе надо уехать, - сказал он. – Уехать в другой город.
    - Не получится, - возразил я. – У меня здесь не все дела еще сделаны.
    - Забудь о делах. На сборы не так уж много времени, - он постучал ногтем по циферблату. – Кстати, с чего ты взял, что твои дела не сделаны?

    «Загадочные» люди меня не интересуют. Мне загадочность скучна.

    Даже если асинские девы обнажат груди и покрасят в ореховый цвет – это не сделает их похожими на женщин Полинезии.

    - Хрупов – не откажет!

    И в Кемерово, и в Асинске появились улицы Заузелкова – покойный был каким-то деятелем областного масштаба. У нас еще много улиц, но я желаю здоровья кузбасским чиновникам. Пусть они живут долго.

    Насколько богаче смыслами Новокузнецкий герб, которому много лет, рядом с примитивным Кемеровским новоделом.

    Все мы под гербом ходим.

    В былые годы понимали толк в гербах. Те, кто их придумывал, ухватывали глубинную суть, не отвлекаясь на пустяки.

    Герб государства фиксирует состояние нации. Будет ли счастлива та африканская страна, на гербе которой красуется автомат Калашникова?

    Чтобы стране обрести утраченное достоинство, следует вернуть корону двуглавому орлу.

    Недавние школьники, посидев два-три года без работы, уже не стремятся найти ее. Зачем? Родители кормят.

    Со злом можно мириться, но это не гарантия от того, что оно тебя в одно место не клюнет.

    Если у нас вдохновение, порыв – отчего б от земли не оттолкнуться и оторваться к сияющим далям? В последние годы, правда, появилось и новое. Если порыв – то с головой в дерьмо.

    Признать Ленина преступником для старых партийных функционеров значит согласиться с собственной преступностью. А они об этом и слышать не хотят.

    Путин раздражает меньше других советских и постсоветских правителей. Это уже неплохо. И все равно – от любой власти надо держаться подальше.

    Если человеку приспичит окинуть взглядом то, что вокруг – надо подняться и с высоты окинуть взглядом, а если захочется взглянуть – то лишь в небеса он может взглянуть. Таков асинец. А вот что делается у него прямо под ногами – не видит. Ему это не интересно.

    Собирание народа начинается с себя. Себя самого собери.

    В себя надо верить. И на этом держаться.

    Плохой сочинитель видит перед собой сюжет и старательно гонит повествование из пункта А в пункт Б. Хороший сочинитель углубляется в мелочи и детали на этом пути. И путь из пункта А в пункт Б извилистый, не прямой.

    Перед глазами разбитые дороги, мусор на обочинах, заброшенные деревянные дома. Но вот куст жимолости укоренился в огороде. Растет себе, цветет и плодоносит. Радуется теплым дням, дождю, росистому утру. К кусту подойдешь и так спокойно возле него. Видеть мусор, разбитые дороги – это одно. Но обратить внимание на куст – это совсем другое.

    Большевизм – он смирный. До поры, до времени.

    Такое впечатление, что асинские чиновники не любят город, которым руководят.

    Женщины в Асинске редко улыбаются и, как правило, сосредоточены. Однако на чем сосредоточены – им неизвестно, и сами они не хотят в этом разобраться.

    В тех местах, где я побывал годы спустя, прежних людей уже нет.

    - Первое, что ты должен научиться делать, смотреть внутрь себя.
    - Зачем?
    - Там происходят импульсивные движения души, за ними надо следить.
    - А если у меня не получится?
    - Тогда ищи другое занятие.

    После победоносной войны Советский Союз, следуя своим пятилетним планам, помчался в тупик.

    Абсурд часто возникает при полном согласии контролирующих и контролируемых.

    Не надо стесняться называть тех, кто этого заслуживает, быдлом. В умолчании больше ханжества.

    Вайля я читаю с интересом, Гениса изучаю и обдумываю.

    Точность в описании – это глупость. Современники находили у Гоголя кучу разных ошибок, но он плевал и на современников, и на ошибки. И был прав.

    Сергей Самойленко хорош. Его талант всегда будет востребован журналом «Волга».

    Глубина в тексте – это замечательно. Но и увлекательность должна быть.

    У романа «Аукцион», который еще не опубликован, уже имеется своя судьба. А с публикацией надо подождать.

    Петр Вайль интересен и как публицист, и как писатель.

    Разница между двумя текстами высокого уровня и разница между двумя текстами низкого уровня – это две большие разницы.

    Журнал «Наш современник» обращается не к самым лучшим качествам русского мужичка.

    19 декабря 2005 года. Смотрю вторую серию «Мастера и Маргариты». И членский билет Массолита со мной. А кирпич и впрямь никому просто так на голову не падает. И никогда, наверно, не падал.

    Сверкал под южным солнцем пятизвездочный отель. Отмачивая жопу в теплом заливе, известная писательница обдумывала новый рассказ о трудном послевоенном детстве.

    Не талантливое всегда фальшиво.

    Одиночество много раз подступало ко мне, я жил в этом состоянии подолгу.

     В Кемеровском союзе писателей полно бывших работников правоохранительных органов. Вот, оказывается, какая профессия побуждает к творчеству!

    Широта души у асинцев такова, что взрослое население надо почаще пороть.

    Не мы должны заявлять о себе, но дела наши.

    К памятникам гениальным поэтам и писателям надо относиться с почтением, но перед ними вовсе не следует падать ниц. Должно быть, гении за такое раболепство люто нас ненавидят.

    А ну-ка найдите у Кафки «жизненную правду».

    Кто-то из знавших Георгия Вицина сказал, что ему не нужно было поклонение.

    Скорик, Макаркин, Ившин, Готфрид – фамилии городских мэров надо записывать, а то не запоминаются.

    За порядок в своей голове отвечаю только я.

    Стригусь регулярно, потому что волос длинный – ум короткий. И память тоже.

    - Пиши, пиши. Лучше все равно не будет!

    Что такое угольные пласты? Общая могила деревьев, хвощей, всей той растительности, что шумела здесь миллионы лет назад. Что такое угольная отрасль? Археология, вставшая на поток.

    Кладбища надо поддерживать в порядке как можно дольше. Иначе появятся новые большевики и так же, как было принято у старых, на месте кладбищ понастроят фабрик, заводов и парков отдыха.

    Повзрослевший бродяга возвращается домой, забрасывает в чулан потрепанный рюкзак и никуда больше не собирается уезжать.

    Если ты содержишь в порядке хотя бы свой огород, это уже кое-что.

    К традициям надо возвращаться, обогащая их своим опытом.

    Почему про войну писать интересней? Или мы не научились увлекательно изображать мирную жизнь?

    Не тебе судить новообращенных, ты и сам такой.

    В искусстве и политике лучше всего разбираются те, у кого два класса образования.

    Жизнь удаляет главных героев. Остаются второстепенные.

    У асинских революционеров темперамента не хватает. Приезд очередного Сергея Кирова в красной рубахе мог бы поправить дело.

    Не только книги бывают в мягкой обложке, но и сволочи тоже.

    История создает схожие ситуации и, глядя на предыдущую, можно понять, как будут развиваться события. Если, конечно, не внести коррективы.

    Те, кто мельтешит, быстро забываются. А есть те, кто не мельтешит и даже не на виду. Но о них помнят.

    В очерке о писателе Анатолии Тоболяке (есть такой) сказано: «ему не безразличен читатель, ради которого он усаживается за стол». Большая ошибка! Читатель должен быть безразличен! И это единственно правильная позиция.

    Чтобы не унизить свой талант, надо правильно себя вести.

    Редактирование превращается в долгий и даже порой бесконечный процесс.

    Мои прозаические тексты в идеале должны иметь лица не общее выражение.

    Говорят, от кокосовых орехов большая польза.

    Я никогда не оскорблю данный мне талант пренебрежительным о нем высказыванием. Насколько разумно я им распоряжусь – в этом все дело.

    Слова для гимна Кемеровской области написал стукач Юров. И что – вдохновится Кемеровская область его гимном?

    Почти двадцать лет назад я единственный раз увидел Черемнова (нынешний пресс-атташе Тулеева) и уже тогда понял, что он гнида. Однажды этот деятель высунулся с просталинскими заявлениями, но Тулеев быстро засунул его обратно: не вовремя выскочил. Он больше не высовывается, осчастлививший себя человек.

    Когда писатель понимает, чего он хочет добиться, его судьба в руках Бога и его самого.

    Соловей поет в тундре. Кто его слышит? Случайный чукча.

    Эстрадная певица гордится тем, что приехала из провинции и покорила Москву. Полное счастье и полный восторг. Та же певица сказала: счастье – это когда реализуешь себя в работе. С таким утверждением я согласен. А Москва здесь ни при чем.

    Если данный человеку талант не используется – тот, кто его дал, может исправить свою ошибку.

    Сильные впечатления несу, как ведра с водой: боюсь расплескать.

    Если «читателю» какая-то тема интересна, а мне неинтересна, то для «читателя» я писать не буду. Как ни старайся – фальшиво получится.

    Понимать, что твое слово не должно быть легковесным – это уже часть успеха.

    Чтобы утвердиться в вере, надо пройти через неверие. Поэтому Ленин для России был необходим.

    Тем, кто высовывается, попадает первым. Но ведь не получается не высовываться!

    Разбитое сердце машины: пострадавший в аварии мотор.

    Улица пуста. Вдоль нее высокие заборы. Но там, по ту сторону заборов, тоже люди живут.

    - Осталось немного, - сказал командир, построив нас, - совсем немного: переплыть на другой берег реки.
    - Но мы не знаем, где река и как до нее добраться.
    - Это неважно. Нам надо идти и идти. И тогда мы обязательно выйдем к реке. А уж когда выйдем – постарайтесь не сплоховать. Преодолевать ее каждый будет, как умеет.

    Человек уходит из своей оболочки, как из комнаты, и попытка вернуть его – бессмысленна, так как живым не дано знать, в каком направлении он ушел. Вот и сидят близкие возле остывающего тела в слабой надежде, что, может быть, он еще одумается. И всматриваются в синеющие губы: а вдруг они шевельнутся?

    У воображения нет рамок, но есть изменчивые границы. Определяются они уровнем свободы и знаний человека. Жизнь литератора и заключается в том, чтобы раздвигать и раздвигать эти границы.

    Забавно наблюдать, как два хитрых хохла пытаются обдурить друг друга.

    Утро еще продолжалось и было свежим.

    Что самое важное в человеке? Посмотрите на стены в подъездах и общественных уборных – там все нарисовано.

    Они заканчивают работу там, где ее только следовало бы начинать.

    Я свое сочинительство скрываю не от гордыни. Давно заметил: как только находящиеся рядом, узнают, что я пишу – их отношение ко мне меняется: появляется настороженность.

    Полагаю, что долги перед государством я погасил. А вот долг перед малой родиной: перед улицей, по которой много лет хожу; перед домом, в котором живу; перед тем клочком земли, который каждое лето обрабатываю – этот долг мне никогда не погасить.

    В людей надо вглядываться пристальней, чем в природу.

    Бывает состояние, как у шара, из которого выпустили воздух. В последние месяцы – все чаще.

    Мы мало на что способны, зато какие у нас порывы! Мы те сирены, которые сами себя очаровывают пением.

    Рядом с памятником, на котором фигуры жертв, павших в борьбе роковой, возводится не то бордель, не то кабак в кавказском стиле. Чтобы души этих самых жертв могли наблюдать, не отходя далеко, как пьют-закусывают их мордастенькие потомки. Называться это заведение будет, не иначе, «Там бубна звон» или еще красивее – «Арарат».

    А эта юность – не такая уж она пустоголовая. Она устремляется в Томск и Новосибирск. И делает правильный выбор, нутром чуя, что Кемерово – всего лишь в шесть раз увеличенный Асинск.

    К женщинам должен быть тот же подход, что и к книгам: не надо много, надо лучшее. Да и не только к женщинам и книгам.

    Живую душу броней не оградишь.

    Выросло племя не способных наслаждаться мелкими радостями бытия – георгинами в саду, звонком от любимой женщины, чаем с малиновым вареньем.

    Искать себя надо совсем не в географических координатах.

    Поймаешь кайф и что с ним потом, с пойманным, делать?

    Когда Советская власть потеряла силу, она затаилась по углам страны, по таким, как Асинск. Грянет еще одна революция – на другой же день красный флаг взовьется над Домом советов. Здесь неистребима пролетарская мечта: все отнять и поделить.

    В Томске – корни, там – история. Новосибирск и Кемерово – социалистические новоделы. Такие же, как и мелкий Асинск.

    В первые дни после смерти матушки в доме ощущалось, как бы, невидимое, неосязаемое ее присутствие. Потом это исчезло.

    Местные литераторы плодят неодушевленные тексты. Мертвечину плодят. Упыри и вурдалаки! И Степа Побокин зубом цыкает, губами причмокивает.

    - Хрен ли нам книжных ужасов бояться, если вокруг они постоянно.
    - Что – страшно жить?
    - Нет, мы привыкли.

    Покой и порядок – то, чего никогда не бывает. И слава богу!

    Иногда заглядываю в тексты Сорокина, и мне думается, что весь он состоит из дерьма. И он сам, и одежда его – все, все…

    Бывают люди, которые думают так: «Если обстоятельства против меня – тем хуже для обстоятельств!». Но это редкие люди.

    Судьба ничего не делает «против». Она все делает «за». Не доверять ей – настоящая дурость.

    Я воспринимаю жизнь как движение вперед хотя бы потому, что иногда возникают остановки в этом движении.

    Разговоров на темы, которые были бы интересны, вести не с кем. Это отчасти и хорошо, потому что иллюзий тоже нет.

    И даже без кишечника и желудочного сока дерьмо само воспроизводит себя.

    Я живу перпендикулярно их интересам.

    За твои успехи непременно кто-то должен расплачиваться.

    Незабываемое ощущение от конца восьмидесятых – начала девяностых: никто не знал, что делать, но все хотели жить лучше.

    Мои заслуги? Никакого особого вклада в развитие Кузбасса не внес – не получается с особым вкладом.

    Почему при общении с местными чиновниками, пусть даже не самого мелкого уровня, в голове часто возникает слово: плебеи?

    Этого человека я знал еще пятнадцать лет назад: посредственный во всем. Теперь он градоначальник. Ничуть не изменился.

    Ельцина подняли не работяги. Столичная интеллигенция его подняла. Как ни удивительно, но на этот раз она не ошиблась – он был ее, столичной интеллигенции, президентом.

    Терпение… Проявляй терпение, когда смотришь на них. И этого достаточно…

    Если жизнь зашла в тупик, это означает: надо немножко сдать назад.

    Всё против. А я надеюсь.

    В Асинске Бог еще не успел сотворить Еву из адамова ребра. Пока здесь только черновые наброски. Предстоит и Ева, и грехопадение.

    Писатель, у которого в текстах сплошная безнадега, не интересен. Предполагаю, что он жульничает.

    Замысел, если его все время откладывать, может и не осуществиться. Большой беды не будет, если замысел пустяковый. А если нет?

    Правильные пропорции раздражают даже в архитектуре. И это не случайно. Правильность безжизненна.

    В подавляющем большинстве людей нет глубины. Но в некоторых она обнаруживается.

    Школа многому учит. В том числе лицемерию.

    До чего оскудела русская душа. Ей теперь подавай мексиканско-бразильское «мыло».

    Старость – это когда ты даже сам себе безразличен.

    Большевизм, в его худших проявлениях, раздробился, потерял очертания, но по-прежнему присутствует в жизни, как раковые клетки в организме. Нельзя создавать ему условий для роста.

    Если очень сильно ждать мессию, он обязательно придет и скажет: «Есть такая партия!».

    Что мне сейчас нужно больше всего? Не колеблясь, отвечаю: компьютер!

    Он похож на сжатую пружину. Но если эту пружину разжать, она не распрямится и не ударит.

    Я заметил: солнце стало греть жарче на два градуса.

    Если бы я встретил Ю., я бы обратился к нему со словами: «Это замечательно, что вы пишете, но это все не то».

    В литературе так: когда есть свое, то взятое чужое обогащает; когда своего нет – попросту воруешь.

    Вся «русскость» у них заключается в полотенцах, вышитых петухами.

    Как «патриоты» заводят речь о русском духе, так сразу начинается напыщенность и слащавость. Заводят – и сразу начинается. Наваждение какое-то, не иначе!   

    Чудо Юрия Кузнецова: из умного, интересного поэта превратился в скучного и нудного. Оборотень!

    Русский мир – он, конечно, есть. Но те, кто болтает о нем на всех углах, уверены, что он окружен враждебным миром. А значит надо отгораживаться, строить редуты и никаких контактов. Их русский мир – убежище негодяев и посредственностей. От такого мира до фашизма рукой подать.

    Невежество богато на эмоции.

    - Я – бульдозерист, но что, где лежит, держу под контролем. Стоит чуть-чуть отвернуться, как тут же ушлый народец начинает все растаскивать. Я никому не верю. И мне никто не верит. На этом и держимся.

    Мы прятались в неглубокой яме. Стоило кому-нибудь поднять голову, как следовал сухой выстрел, и смельчак затихал навсегда. А вокруг пели птицы и стрекотали кузнечики, пчелы грузно перелетали с одного цветка на другой. Было жарко.
    - А что – и так жить можно, - сказал кто-то из нас. – Есть, конечно, неудобства, но они терпимы.

    В среду, в шесть утра, на асинском вокзале, в туалете, спал на кафельном полу бомж, укрывшись грязной курткой. Проснулся при моем появлении. На вид – моложе меня.

    Ну, сохранила «Томь» прописку в высшей лиге. Каким-то чудом, но сохранила. А ведь все равно эта команда в высшей лиге – квартирант.

    Жизнь потеряла бы интерес, если бы в ней ничего нельзя было изменить.

    В детстве я не мечтал, как многие, быть пожарным. Пожарным недолгое время в самом начале 50-х был мой отец. О том периоде я мало что знаю. Прежде всего, я знаю, что, по словам матушки, отец начал неумеренно выпивать.

    В 5-6 классе я решил стать астрономом и даже обзавелся парой книжек. Мой пыл охладили астрономические формулы. Я понял, что к ним у меня нет ни малейшего интереса. Желание ближе узнать звездный мир, столкнувшись с дурацкими формулами, быстро угасло.

    Из всех моих недоброжелателей самая симпатичная Л. Когда она мне гадит, то смущается.

    Мы блефуем, стремясь показаться счастливыми, но еще больше блефуем, стараясь выглядеть несчастными.

    А. Генис: «Текст – череда фрагментов. Расходящиеся, как рябь по воде, они не двигают повествование, а удерживают его на месте». Не так. Обязано повествование «двигаться», обязано! Иначе застой, вроде позднесоветского. Но движение не должно быть линейным. Линейность недопустима и вредна, как выморочный социализм. Лучше всего так: толкнул текст, а куда и как он покатится – неизвестно.

    Мой реализм – это слепок с той действительности, которую я вижу, и той воображаемой действительности, которая видна мне одному.

    О вкусной еде и писать надо вкусно – так, чтобы рот слюной наполнялся.

    Веселые двоечники и веселые отличники. Закончив 10-й класс, одни отправятся под землю добывать уголек, другие уедут поступать в институты. Кто-то, возможно, будет счастлив.

    Как только утрачивается интерес к тому, что происходит вокруг, жизнь превращается в череду будней.

    Он пальцами вытаскивал из кастрюли вареную картошку, поливал кетчупом и отправлял в рот. Без хлеба.

    - Тут вот какое… как бы это сказать. Я на прошлой неделе случайно задумался.

    - А ведь если мы даже что-то не того…

    Асинец способен и на такое: купив две машины кирпича, вдруг затеет строительство Вавилонской башни.

    Художник Свердюков увлекся Полинезией. Он заставлял женщин обнажать груди и красил их в смуглый цвет. Но крашеные женщины мало походили на полинезиек. И тогда он запил.

    Бородатых инженеров человеческих душ надо заставлять: «Сволочи, читайте Гениса!». Не всякому пойдет на пользу, но и вреда не будет.

    - Так какие же они: непосредственные или посредственные?

    Отклонение – как норма.

    Лотерейные билеты в Асинске пользуются спросом. Здесь все мечтают ухватить изрядный куш!

    Есть у Степы Дятлова совесть? Нет у Степы Дятлова совести! Ему не стыдно за поступки, за которые должно быть стыдно.

    У них были широкие челюсти и приплюснутые лбы, как будто по этим лбам долго били железными молотками.

    Выполнив свою историческую задачу, народы исчезают за ненадобностью.

    Когда текстов не публикуют и о них не говорят – это признак неудачи. А если меня устраивает такое положение дел – тогда как?

    - Тех литераторов, которых когда-то воспринимали всерьез, сегодня осмеивают. Думаешь, тебя самого ждет другая участь?

    - Поберегите обвинительные речи, чтобы потом не выдавливать из себя оправдательные. Или это вас не волнует?

    В больших городах людей так много, что они друг за другом уследить не могут. Бывает, помрет старичок – и не заметит никто: жил или не жил?

    «У Катаева было две макушки. Считается, что это счастливый знак особого расположения судьбы». (Сергей Беляков) И у меня тоже две макушки, и нет причин жаловаться на судьбу. Наоборот, я ей благодарен. Почти всегда.

    «Возраст – вещь постоянная, у каждого человека – свой». (Л.К. Чуковская) Это так. Я себя ощущаю на тридцать пять. А если выпью – то и на двадцать восемь.

    Поляки так много и разнообразно говорят о нелюбви к русскому народу, что это давно не вызывает удивления. Русские, значит, во всем виноваты? Сочувствую вам, белые и пушистые.

    Я не единожды замечал: многие свысока рассуждают о том, к чему у них нет способностей.

    Достойный журнал – «Звезда». Но разве в нем опубликуешься? Одной «Звезды» я повторяю имя.

    «Новый мир» тучный и одышливый, он барин, он малоподвижен. «Наш современник» - злобный язвенник, заглядываю в него крайне редко, мне он неприятен.

    Учится тот, кто критически разбирает тексты любимого классика, а не тот, кто на коленях елозит у пьедестала. 

    Разница между Довлатовым и мной небольшая, всего пятнадцать лет, но это человек другой эпохи.

    Окружающее нас – и хрупко, и зыбко, и непрочно. Но пока мы живы, наше дело укреплять, а не расшатывать.

    Когда в жизни все, в общем-то, неплохо – это не повод для расслабления, а, наоборот, для большей собранности.

    Некоторые писатели, если посмотреть на то, что они вытворяют в текстах, походят на шлюх. Однако ведь и шлюхи востребованы. Не было бы спроса – не было бы и предложения.

    Перед гением всегда невозделанная целина. Речь не только о литературе.

    Способность мелкое в жизни поднимать на уровень значительного, достойного рассмотрения – это и есть талант.

    Я предпочитаю – всё!

    Если и дальше буду так скверно над собой работать – я лишу себя добавки за обедом.

    Ну, конечно, конечно: я сейчас встану и «ура!» закричу, и флагами буду размахивать!

    Тащится любвеобильный мужик по жизни, запинаясь о собственный член.

    Современная проза по большей части однообразна. Ее можно определить, как «невеселые картинки».

    Дом Советов был похож на постаревшую огромную голову, которую женившийся Руслан долго гладил по макушке.

    И все-таки, на мой простоватый взгляд, американский образ жизни – это не то, к чему надо непременно стремиться.

    Подхожу после работы к своему деревянному дому и возникает ощущение: сейчас хлопнет калитка, и выйду на улицу я, и мне двенадцать лет.

    Можно заглядывать в будущее, а можно изучать настоящее – здесь все более или менее ясно. И только с прошлым возникают проблемы.

    В «Буднях» я надеюсь показать: ничто ничему не противоречит, жизнь течет единым потоком.

    Я должен понять желания огорода: какая делянка хочет взрастить капусту, а какая – фасоль и чеснок. То, с чем огород не согласен, обречено. Картошка, весной посаженная на сыром, затененном участке (было дело), сгнила прямо в земле. Я, разумеется, должен проявлять дерзость в своих стремлениях, но при условии: если эта дерзость не идет вразрез с желаниями огорода. 

    - Знаешь, как я умру? Однажды зимой я попросту не дотерплю до лета.

    - Я знаю: над моим домом есть потайная дверь с кратчайшим путем во Вселенную. Надо бы отыскать эту дверь, но я сейчас занят.

    Бродский говорил о Брежневе: «…если он человек, то я не человек». Глядя на сегодняшнюю городскую администрацию, я говорю: если они люди, то я тогда – кто?

    Растягивать мимолетные впечатления, изучать основательно, насыщать разными смыслами.

    Слепо следовать за кумиром – этак можно сдохнуть от скуки. Привносить свое, развивать – другое дело.

    Асинск ничем не выделяется среди других городишек, но это единственное место, где я дома.

    Асинск – это не совсем Анжеро-Судженск. Я не только придумываю отличия Асинску, но и подчеркиваю их.

    Мечта асинца – чтоб начальство не следило за ним. Или хотя бы почаще отворачивалось.

    Влияние 90-х в небольшом городке будет представлять интерес для исследователя лет через сто. Если, конечно, земля к тому времени еще сохранится.

    С образованием в Асинске более или менее. А вот низкий уровень интеллекта – это подлинная беда. Однако почти никто никакой беды не замечает.

    У асинского черта, рискнувшего подсмотреть совещание в кабинете градоначальника, рога сдвинулись набекрень.

    Подкатили жаркие денечки, и на центральной улице много кривых волосатых ног высунулось из широченных раструбов шорт – как будто рота лихих кавалеристов вышла на пешую прогулку.

    - Ты мне эту политику даже выбрось из головы. (Т.е., «политика» не в прямом смысле)

    Слышен хруст костей. Это люди Кемеровской области сливаются в единый кузбасский народ.

    Пушкинское понятие «чернь» определяется не столько низким уровнем развития, сколько низким уровнем порядочности. Но то и другое часто существуют вместе.

    Говорю Степе П.: учись, приобретай новые навыки, не бойся потерять свою бездарность! А он робеет и боится ее потерять.

    Парадокс сочинительства: чем проще – тем сложнее.

    Грядет сокращение. Жду.

    Случается, что творческие идеи приходят извне: чужая мысль может дать толчок. Но особенное удовольствие, когда сам до чего-то додумаешься.

    Не надо никому ничего доказывать – это правило очень простое, но трудно удержаться от соблазна.

    Мне о малой родине легко тосковать, поскольку она у меня вся под боком.

    Для жизни нужны подходящие условия. Чтобы и мотыльку, и кошке, и человеку, и воробью в ней было не в тягость. А если воробей склюет мотылька… Ну, что ж – и такое случается.

    Я так внимательно слежу за Америкой, что сотри ее с карты – и будет не хватать!

    Пытаюсь жить настоящим, помня о будущем.

    «В России писатели были сторонними наблюдателями происходящего, как посетители зоопарка». (Тамара Церетели) Ну так и я, глядя на городскую администрацию, продолжаю быть сторонним наблюдателем.

    Он смотрит на тех, кто его окружает, и покачивает головой: «Чего они про меня напридумывали? Я ведь и не тот, и не такой, и зовут меня по-другому. Но переубеждать их – нет уж, дудки!».

    Агрессивная вера – это уж мракобесие.

    Мне предложили высказать свое мнение об их стихах и дали чашку кофе. Кофе я выпил, а вот говорить о стихах отказался. Хоть и либеральное нынче время, но деньги за кофе могут потребовать.

    В те смутные времена никто не заглядывал в мои мысли. Хотя, сказать по правде, смотреть там было нечего.

    Можно проигнорировать человека с талантом. Но кому от этого будет хуже?

    Ностальгия мучает, если часто задумываться о прошлом. А как только глянул в окно, на свой палисадник цветущий – уже не мучает.

    Не совсем права Тамара Церетели, не совсем.

    Степа П.: - Жизнь коротка, и тебе надо спешить.
    Я: - Как это?
    Степа П.: - Тебе надо успеть попробовать мою настойку.

    Если кто-то не похож на меня – его можно порвать зубами. Но не обязательно.

    И праведникам, и грешникам – всем воздастся за содеянное. Может быть.

    Академик Гаспаров во время разговора глядел мимо собеседника. Японцы тоже глядят мимо, чтобы не смущать того, с кем разговаривают.

    Матерщины я не люблю. Входящие в мой дом не матерятся.

    Ну, как не умилиться, глядя на захолустных чиновников. Даже у тех, у кого на морде написано, чего он хочет и в какой валюте, нет циничного самолюбования: вот я какой подлец!

    Помидоры в ящичке вытягивались плохо. Некоторые только-только достигли высоты спичечного коробка. И тут на них полежала кошка. Не из любви к траве, а просто солнечные лучи били в стекла, а на подоконнике не оказалось места. После кошки на мятые стебельки было больно смотреть, однако они тут же пошли в рост.

    Наклониться, допустим, над огуречной грядкой, а затем, вернувшись в дом, запечатлеть словами на бумаге, как огурец выглядывает из-под листьев – и оттенки его цвета, и пупырышки, и форму, и величину.

    Те, кто не похож на нас, раздражают своими разговорами и поведением. Например, коммунисты и геи. Их можно бы изолировать. Но не закиснем ли мы от того, что рядом будут отсутствовать другие?

    Над повестями надо работать долго. Их можно углублять и углублять.

    Иногда некоторые свои мысли я нахожу у Довлатова. Значит ли это, что я с ним «на дружеской ноге»? Нет, не значит.

    Действительность соглашается быть такой, какой ее изображает художник. Хотя на его полотнах она может и не походить на себя.

    Вкус рыбы в изрядной степени зависит от того, как она приготовлена и с каким соусом подана. Про любую мысль можно сказать то же самое.

    Я завидую людям, которые не просто много знают, а знают много нужного – такого, что помогает в жизни и в работе. Бесполезные знания – словно хлам в кладовке.

    Писатель Виль Рудин был очень работоспособный, выдавал тексты один за другим, не щадя себя. А начинал славный труженик в сталинские времена не как писатель, а как военный следователь, сотрудник госбезопасности и органов внутренних дел. Это ж сколько он, не щадя себя, народа упрятал за решетку?

    Утонченная натура. Скажи ей: «Рахманинов». Она сразу: «О-о-о!! О-о!!» и писает в потолок.

    Доверяю ироничным и не озлобленным. Ко всем остальным еще присматриваться надо.

    - Все правильно. Только здесь опечатка. Водоканалу не семьдесят пять, а девяносто пять.
    - Никакой опечатки нет.

    Двухэтажное здание конторы было новым и шлакоблочным. Поскольку строили его свои же рабочие для родного начальства – оно продувалось всеми ветрами.

    Нет фамилий «чистых» и «не чистых». И среди Бродских негодяи попадались.

    Такое впечатление, что вертолеты у нас взлетают исключительно для того, чтобы падать.

    Хохлы воруют газ из трубы, протянутой в Европу. Теперь, чтобы сохранить невинность, они хамят нам и притворяются обиженными.

    Дурак в Асинске иногда больше, чем дурак. Он бывает еще и вершителем судеб.

    Комические эффекты у меня возникают не умышленно, а случайно. Генис говорит о Сорокине: он занят исследованием постсоветской метафизики. У Сорокина – тоже, может быть, случайно – возникает при этом большое количество дерьма.

    Свои тексты надо править по многу раз. Нельзя делать никаких поблажек себе. Хорошую задумку можно испортить небрежным написанием.
   
    Вот проза Бориса Вахтина. Фразы его точны, никакой приблизительности, потому что всякая мысль основательно продумана. И вот пишет кемеровский «эссеист» Евгений Левшов – порассуждать решил. И такая беспомощность в словах, такое убожество мыслей. Но если не сравнивать, то, вроде, и ничего, и левшовское за третий сорт сойдет.

    Просматриваю толстые журналы, и нередко создается впечатление, что слой интеллигенции истончился до прозрачности.

    «Аукцион» - роман не проясненный. Я так толком и не разобрался, что же я такое наваял.

    Заниматься сочинительством долго и увлеченно еще не значит делать это хорошо. Играя можно и заиграться. И тут надо понимать: что важнее – сама игра или качество текста.

    Смотрел вчера фильм «А поутру они проснулись». Фильм не понравился.

    Культура в Асинске низведена до уровня обслуги при проведении праздников и юбилейных торжеств. Но сочувствовать ей не надо – она сама себя на это место определила.

    Когда некто разбазаривает свою собственность – другой кто-то прибирает ее к рукам. Собственность, таким образом, перетекает от одних к другим и задерживается у тех, кто ее приумножает.

    Даже в СП попадаются безобидные идиоты, не вгоняющие в оторопь.

    Выпуск городской газеты, посвященный 75-летнему юбилею 11-ой школы. Среди воспоминаний одно о драмкружке, о репетиции спектакля «Платон и Кречет». Ответственный секретарь газеты – член Союза писателей РФ Усольцева. Я долго смеялся.

    В школе №11 были сильные учителя. Пожалуй, лучшие в городе. Они давали основательные знания по своим предметам. Во всем остальном их кругозор был узок. Это касается, прежде всего, литературы, а также истории. У меня не осталось добрых воспоминаний о школе. 

    Перо: - Видимость ничего не значит. Если вокруг уныло и грязно, а тебе постоянно внушают, что это место самое лучшее на свете, ты с этим скоро согласишься.
    Фатх: - Конечно! Я верю своим глазам. Если мне говорят, что вокруг хорошо, я обязательно отыщу что-нибудь хорошее.

    Фатх: - Почему ты со мной не споришь?
    Перо: - Если ты сам уверен, ты наполовину прав. А другая половина пусть останется при мне.

    Перо: - У меня под рукой всегда были тысячи работников, готовых строить все, что я потребую. Но через несколько лет мне они стали обузой.
    Фатх: - Это еще почему?
    Перо: - Как сказать… Вот, допустим, ты ведешь людей к какой-то цели. Преодолевая невзгоды и препятствия. И вдруг начинаешь сомневаться в этой цели.
    Фатх: - Так не бывает!
    Перо: - С чего ты взял?
    Фатх: - Если у тебя под рукой столько людей – ты всегда найдешь, куда их повести.
    Перо: - Значит, тот, кто ведет, не должен сомневаться?
    Фатх: - Должен – не должен, это всё слова. Ему нельзя показывать своих сомнений. Он обязан подавлять их в себе.

    Фатх: - Зачем ты возишься с камнями, достаешь из воды, складываешь рядом?
    Перо: - Хм… Я тоже поначалу спрашивал себя – зачем?
    Фатх: - И что?
    Перо: - Я нашел ответ.
    Фатх: - Какой тут может быть ответ?
    Перо: - А вот этого я не скажу.

    Рукописи не горят – это так. Но только настоящие рукописи, не фальшивые.

    Из своих способностей надо выжимать всё!

    На враждебные выпады надо реагировать нормально, т.е. – никак.

    Как это важно: запечатлеть то, что запало в душу. Ведь кроме тебя никто этого не сделает.

    Холодно так, что сердце мерзнет.

    Вот так и иду – с песней по жизни! И все время пытаюсь вспомнить слова этой песни.

    Самая заманчивая иллюзия, которую дает писательство, заключается в том, что если в жизни ты уже миновал свою вершину, то здесь все идешь к ней и идешь. Ну, как от этого отказаться?

    Я так понял из писем Довлатова, что до прихода известности он вел жизнь шумную, но не суетливую. А после прихода… Мне кажется, не алкоголизм – суета его убила. Хотя, может, я и ошибаюсь.

    Эта порода, называемая читателем – она хуже крокодила. Крокодил съедает один раз, а она все время ждет твоего мяса.

    Мне знакомо состояние человека, развозившего в тачке навоз на грядки, когда этот человек забегает в дом, чтобы записать на бумаге мысль, которая внезапно озарила голову.

    Многое из того, что я говорю, до меня было уже сказано. И если даже до чего-то додумался сам – это не значит, что на свою мысль я имею право оформлять авторскую заявку.

    Степа П. живет по принципу: вперед и с пенсией!

    - Откуда во мне всего так много? Уменьшить бы надо, но как?

    - Снимешь деньги – и в «Русь». Посидишь там за столиком. Водочки выпьешь. Бифштекс скушаешь нормально прожаренный, салатик из капусты – в общем, все сделаешь так, чтоб душевность тебя охватила.

    Возникла массовая профессия: борец с тоталитарным прошлым. Некоторые даже увечья свои показывают.

    Ты несешь свою жизнь вперед, из месяца в месяц, и надо, чтобы ноша была легка.

    Самый демократичный продукт – окрошка. Там лук, огурец, редька, колбаса и прочее сразу одинаково нашинкованы и залиты квасом. Не то, что в борще, куда все складывается в определенном порядке, а некоторые овощи даже пережариваются перед закладкой.

    Понятие греха размылось. Каждый его определяет по-своему.

    Не бог идет к человеку, а человек к богу. Поэтому человек свободен в выборе бога. Любой бог принимает всякого к нему приходящего.
 
    Способного человека можно найти везде, даже в Асинске. А вот развить способности до таланта – тут нужно много дополнительных условий.

    Только старая ****ь, заработавшая геморрой на журналистской работе, способна школу назвать в газете «планетой детства».

    Если повесть неинтересно перечитывать – ее не стоит и читать.

    С критиком ни дружить, ни враждовать нежелательно. Иначе правды от него не услышишь.

    Здесь не было ни великой любви, ни великой дружбы. Здесь томились от зверской скуки.

    Подавление бунта в октябре 93-го. Повторный приход коммунистов мог окончательно добить страну. Власть сделала то, на что ей не хватило воли осенью 1917-го.

    Я не жду многого от власти. Не мешает – уже хорошо. Эта власть мне пока не мешает.

    В последние дни снятся то соседи, то предприятие, где работаю. А ведь прежние сновидения были связаны с Владивостоком, с университетом – вечеринки в общаге, зачеты, экзамены. Душа теперь отяжелела, что ли? 13.12.2004 г.

    Приснившийся недавно загадочный Котя Бернаркипет был не каким-нибудь сопливым мальчишкой, а плотным мужиком с седой бородой и в тельняшке.

    Если б знать, к чему приведут иные усилия, никогда бы не начинал. Но и хорошо, что не знал.

    Мой субъективный реализм заключается в том, что моя реальность не во всем совпадает с той, что вокруг.

    Асинцы – не шукшинские «чудики», чудачества асинцев настораживают. Особенно идеи типа: «Вот если вернуть коммунистов – вдруг лучше станет?»

    Добрый критик – все равно, что беззубый волк. И так же, как несчастный хищник, он тоже питается падалью.

    Талантливый текст надо изучать внимательно, как под микроскопом.

    Не фальшивое бодрячество, а показ не только темных сторон жизни.

    Политический деятель, не имеющий совести, сродни революционеру семнадцатого года – такая же сволочь. Правда, возникает вопрос: а другие политические деятели бывают?

    Только неуверенные в себе народы горазды на всякие революционные эксперименты.

    Я прибыл в нынешние дни из фантастического времени. Я жил во Владивостоке. Когда я после работы переезжал на пароме с мыса Чуркин в центр и шел к общежитию (что занимало минут пятнадцать, если никуда не заглядывать), на моем пути было три книжных магазина. Там почти через день появлялись новинки. Поэзии – средней, но добротной – было поразительно много.

    Агрессивные ханты и манси пытаются утвердить свой образ жизни в Америке, но газеты об этом не сообщают.

    После ссоры – долгий, горький осадок в груди.

    Головная боль с возрастом меняется. Раньше она была редкой, но если случалась, то охватывала всю голову, как огонь дрова. Теперь нет в ней прежней силы, но гораздо больше занудства. Она стала дробиться: то затылок ноет, то виски ломить начинает, то лобная часть как иголками утыкана.
    
    Привитые прошлой весной к дичку две веточки яблони начинают засыхать. Одна уже погибла. Теперь я распознаю, как происходит умирание. Кора веточки в месте привоя становится светлее. Это значит, что соки дерева сюда уже не поступают. Когда кора заметно высветлится и скукожится, ветку можно отломить – жизнь из нее ушла. Я сделал последнюю попытку не допустить этого – смочил водой тряпку и обмотал поврежденную часть. По крайней мере, палящее солнце не вытянет быстро из нее последние соки.

    Мы в ответе не только за тех, кого приручили, но еще и за тех, кто ускользает от нас.

    Не имеющий таланта все равно желает утвердиться – или стать членом Союза писателей, или получить какую-нибудь премию. Но к литературе это не имеет отношения.

    Как не позавидовать футболистам: забьешь победный гол – и страна неделю сходит с ума.

    От перемены женщин сумма впечатлений не меняется.

    - А я вам говорю, что впишусь в любую обстановку.

    - Подожди: вот поживу с тобой и стану придурком, а пока у меня никаких отклонений.

    Почему у русских писателей так: если кто-нибудь из них кретин, то у него евреи виноваты?      

    Кричат: время, постой! А время и не думает останавливаться. Не слышит оно наших криков.

    «Патриоты» мечтают закатать Россию, как они ее видят: с рушниками и онучами, в стеклянную банку. Чтоб мы все, все оказались в этой стеклянной банке и млели от счастья. Но перед тем им самим надо вырваться наружу, как Лихоносов рвался и вырвался из совхоза, где этой выдуманной России было, хоть ложкой черпай.

    Не может озеро лелеять только лишь карасей. Иначе как ему быть с окунями и верхоплавкой? Это свидетельствует о демократичности озера.

    Как они боятся мудрости! Как будто заразной болезни! Лихоносов так прямо и выдает: «Не надо слишком мудрить, полнее надо вдыхать жизнь, писать без натуги».

    Навстречу мелкими шажками семенила толстая старуха в красных штанах и малиновой кофте. Она жевала банан.

    В этот день два года назад не стало матушки. Память о ней всегда со мной. Пусть земля ей будет пухом. 11.07.2006 г.

    Не помню, где вычитал: два самых сильных слова, положительно влияющих на структуру воды – любовь и благодарность.

    Сохранилось из прошлого – мне до школы еще года два. Помню букварь, только не свой. На обложке рисунок: девочка и мальчик в черно-коричневой ученической форме. По таким букварям первоклашки в конце 50-х постигали русский язык. Тетя Аня, учительница, мне его подарила, она жила в бараке четырехквартирном, напротив. Моя мама дружила с ней. У ее дочери, преподающей в горном техникуме, нет детей.

    - На эти ракушки можно приобрести лишь мнимые ценности.
    - Но откуда нам знать, какие ценности мнимые, а какие нет?
    - Я все знаю о ценностях. Если я проснулся в мягкой постели, если на завтрак мне подают засахаренные фрукты, а на обед плов, значит мои деньги настоящие, а никакие не ракушки.

    Огород сам подскажет, где и что нужно посадить.

    Я принимал участие в испытании макетов траловых досок. Испытания проводились в гидролотках Калининграда и Клайпеды. Я понял, что много чего можно смоделировать. Возвратившись с Дальнего Востока в Сибирь,  обнаружил: Асинск – идеальная модель России. Бестолковая, выпуклая, яркая и наглядная. Описывая Асинск – описываешь Россию.

    Асинец иногда любит ощущать себя сволочью. Это ему сладенько.

    А ведь согревает мысль о том, что мы с Гоголем, Диккенсом, Гашеком и много кем еще, пусть и в разное время, оказались на одной планете.

    Если наложить Асинск на Анжеро-Судженск – полного совмещения не получится. Поэтому персонажи мои живут в Асинске.

    В Асинске – сон разума. Причем, не легкий поверхностный сон, а глубокий и основательный с оглушительным храпом и причмокиванием.

    Открыть шахту или закрыть шахту, построить угольный разрез или не построить – какая разница.

    Острота притупляет вкус. Острая приправа необходима тогда, когда кушанье не удалось.

    Когда люди усовершенствуют разнообразные железные штуки, те, что облегчающие процесс убийства: всякие танки, вертолеты и корабли – о чем они думают?

    Диалог со Степой.
    Я: - В твоих текстах нет мыслей. Ни одной.
    Он: - А зачем они?

    У меня бывает ощущение внутренней пустоты.

    Хороша авторучка «паркер» - она, я думаю, неспособна оставить на бумаге кляузные сведенья о людях. Однако и за нею пригляд нужен. 

    Володя Дубровский отличный специалист. К нему несут приборы, что вышли из строя, и даже мелкую бытовую технику. Почти всякая неисправная машинка оживает в его руках. И только в редких случаях, когда механизм выжал из себя все, что мог, Дубровский говорит: «Это ремонту не подлежит».

    Рискованное дело – разбирать свою душу на запчасти для восстановления другой души.

    Обидеть человека легко. Но ведь и что-нибудь хорошее, сердечное сказать тоже нетрудно.

    Две вещи литератору противопоказаны: нелюбопытство и невежество.

    Пустыня моего кабинета. Здесь такая тишина, что даже воздух не колышется. Лишь в дальнем углу изредка взбегут на бархан то главный энергетик, то, шевеля усами, начальник электроналадочного участка и, замерев, выглядывают из-за кактуса. Ящеркой, заметая хвостом следы, скользит кадровичка.

    Этот тягучий воздух, медленно струящийся вдоль Милицейской. Люди появляются только затем, чтобы испугаться друг друга.

    Такой не искрометный, такой заурядный блеф.

    Он позвонил в таком состоянии, что из моего мобильника полчаса несло перегаром.

    Мне нужен мой мозг ясным и не загруженным всякой ерундой, но на него постоянно посягают. Самые опасные в этом смысле рабочие часы.

    Мне не удается ни в чем ее убедить. Как только я начинаю думать, что она согласилась со мной, как на другой день она вновь сомневается.

    Вечером, до половины одиннадцатого, у нас дела в огороде. В половине двенадцатого, умывшись, добираемся до постели, но вместо того, чтобы спать, она начинает разговоры о своих сомнениях. На службе у меня слипаются глаза. Я этого не выдержу.

    Препятствие не обязательно обходить, можно просто забыть о нем. Иногда это самый действенный способ.

    Степа П.: - То, что я рассказываю жене, не всегда соответствует действительности.

    В текстах Л., при ее неглубоком уме, просматриваются способности. Но их перечеркивает одна беда: там много слов не на своем месте.

    И вновь городская газета восторгается учителями. Неужели они за прошедшие годы изменились?

    И все-таки – надо надеяться!

    По манере изложения это, скорее, план того, о чем следовало написать.

    Если окружающие двух слов связать не могут, если любимые песни у них о «зоне», если они не читают книг – то я вправе относиться к ним так, как я теперь отношусь.

    На месте роддома, где я появился, сейчас проходная машзавода. А нынешний роддом (на территории городской больницы) построили там, где раньше было кладбище. Все наши святотатства нам же боком выходят.

    Я жил в Асинске во времена большого и малого упадка, в разговорах переходил с матерного и полублатного на приемлемый и обратно.

    Мне бы, как листочку: прилепиться к ветке и трепетать, трепетать…

    Я не утверждаю, что Асинск лучшее место на свете, но для меня оно пока единственное.

    Можно ведь, подобно Одиссею, не только по морю, но и по огороду странствовать – все лето, по крайней мере. И преодолевать трудности, и нарываться на приключения!

    Нет, не каждое стихотворение Цветаевой мне понятно. Но это беда моя, а не Цветаевой.

    - Я когда гляжу на нее, мои глаза на ней не устают.

    Отправляясь в огород, выходишь не на ограниченный изгородью участок, а в открытый мир.

    Из села Горюхина приехали Горюновы и дали миру поэта Геннадия.

    Мне думается, что нашел камертон для своих «Будней» - это пушкинская «История села Горюхина».

    Созидающих новое – единицы. Но созидающие нужны, как ориентир.

    В Асинске бытует уверенность, что все забудется и спишется.

    Народу – народово.

    Если мы не можем доставить радость сами себе – на черта мы тогда сами себе нужны?

    Соль любого повествования: детали.

    Советский строй умирал на моих глазах, я был свидетелем.

    Открыл роман Л. «Фальшь истины» (заголовок, конечно, откровенно тупой). Начал читать. И оказался в каше, размазанной по тарелке.

    Пустоты не существует. Всегда есть наполненность. Разница только – чем.

    «- Похоже, мне пора выметаться, - сказал он»… Я тоже так подумал, надеясь, что он навсегда исчезнет из романа Л. Но – куда там!

    «Фальшь истины» - понос запора.

    У нас нет мероприятий неофициальных. У нас каждое мероприятие – официальное! На том Асинск стоял, стоит и будет стоять.

    Не всякая литература полезна тому, кто пишет. Мне вот стихи И. Бродского полезны.

    Не нужно ждать никого, поэтому и отчаиваться глупо.

    Моя задача: внимательно осматриваться и на бумаге излагать увиденное. Желательно еще, чтобы и мысли при этом кое-какие присутствовали.

    Бездумное копирование жизни – вот от чего литератору надо бежать, сломя голову.

    На этой улице перемены ничтожны. Мне вспоминается, что и сорок лет назад улица была точно такая же. Она бежит по жизни, как черепаха.

    Хоть на улице и есть парочка постоянных мусорных свалок – все равно она неприглядного прячет больше, чем показывает.

    Асинск чем хорош: он, как бы, мерцает, и разглядеть его до мелочей не выйдет. А значит можно подключать воображение.

    Не так-то просто разобраться, как у нас: все глубже и глубже или все ниже и ниже?

    Удивляться ли, что от честного рождается врун и трепач, от верующего атеист? Нет, удивляться нечему. Создатель дает понять: яблочко от яблони падает далеко, поэтому все мы Его дети.

    - Стремишься к свету? Похвально. Но не удивляйся, если сын твой ударится в обратную сторону.

    Что в море значительно, то на суше бывает мелким. И наоборот.

    Литературе было бы неплохо вернуться туда, откуда она ушла, покинув Гоголя. О серьезных вещах можно писать без перехмура.

    План по о-очень серьезным текстам у нас перевыполнен.

    На российскую память можно надеяться, а вот на кузбасскую надеяться не стоит.

    Две трубы электроцентрали были рядом и упирались в небо – правда,  летом котлов не топили и дымные хвосты облаков не марали, шлак на головы не сыпался.

    В Асинске всякое время – промежуточное. И даже когда город не спит и какие-то события в нем происходят, все равно он, как бы, в преддверии чего-то.

    Среди «человеков труда» нередко попадается пьяная, наглая, тупая сволочь.

    Собрались в ресторане «Русь», чтобы присвоить тем, кто достоин, звание «Человек года». Присвоили. Напились. Затем щелкали пальцами и кричали: «Эй, человек года! Подь сюда!». Отдел культуры в это время весело пел и плясал. Мероприятие прошло торжественно.

    Судьба всегда вела меня нужными дорогами – мне ли на нее роптать.

    Альков, директор: «С этого года (2005) завод приступил к внедрению международной системы качества…» Вот невидаль! Да я уже лет десять в своих текстах внедряю международную систему качества! И не кричу об этом в микрофоны!

    Литераторы, не пугайте!

    - Ну ладно, бог с ними – с водозабором, с очистными: их наверняка кто-нибудь купит… А вот кресло мое – кому продадут?

    Я хотел бы иметь столько денег, чтобы не думать о них. По нынешним меркам – тысяч десять в месяц.

    Все последствия бессонницы вытянуло сном. Стало легко дышать, голова сделалась ясной.

    Не стараться смешить, а с улыбкой смотреть на жизнь – вот что принципиально.

    Догляд за асинцами нужен – ох, как нужен! Ну – чтобы в воде не захлебнулись или в розетку пальцы не сунули.

    Это трудно: принимать все, как есть и не осуждать. Однако лишь так можно охватить жизнь в максимально возможном многообразии.

    На Россию накатывает вера. И слава Богу!

    Демоны, сидящие в радиоприемнике, отметили очередной час, постучав молоточком по звонким гвоздям.

    Постараться не просто исследовать, но обживать дальние уголки любой многообразной души.

    Запах водки из стакана. Это память стакана о том, что содержалось в нем минуту назад.

    - Так, - сказал я, - это все хорошо, но давайте разберемся.

    - Девушка! – возвысил голос Сева. – Я даю вам ассигнации центрального банка не за ваше манкирование должностными обязанностями.

    Меня мучило это чудо инженерной мысли полувековой давности. Там было много стеклянных ампул, которые хотелось растоптать ногами.

    На тихий пруд! К зарослям нимфей!