Матани

МАТАНИ

— Ну-ка, подойди сюда! — крикнул папа.
Мама была на работе, а папа пытался заснуть после ночной смены. Мы с сестренкой носились по всей квартире, так как она нашла мой любимый карманный фонарик, тщательно припрятанный в кладовке, и не хотела отдавать. Когда я ее наконец настиг и стал выворачивать руку, чтобы отобрать фонарик, сестренка завизжала так, как умеет только она. Папа, естественно, отреагировал на этот душераздирающий крик. Было понятно, что он зовет именно меня как старшего и ответственного за крики сестренки.
Я отворил дверь и остановился в дверях спальни. Папа сел на кровати:
— Закрой дверь. Сколько раз тебе можно говорить, чтобы вели себя тише! Мне нужно выспаться, потому что вечером снова на работу! Подойди поближе!
Я подошел вплотную к кровати и скосил глаза наверх, чтобы не смотреть на папу. Хотя шторы были задернуты, солнце все равно просвечивало через них, окрашивая потолок в золотисто-кремовые цвета.
— Ну? Чего молчишь? Я тебя спрашиваю! Да и как можно сестру обижать, она же девочка, к тому же младше тебя!
По опыту предыдущих нравоучений я знал, что лучше смиренно выслушать и убраться подобру-поздорову, но на этот раз не сдержался: уж больно зол был на сестру:
— Сама виновата! Будет мои вещи трогать, будет получать по шее!
Тут-то я и получил свою первую затрещину от папы. Не сказать, чтобы она была сильной или мне было больно, но чувство обиды и несправедливости захлестнуло меня, и я бросился прочь из спальни, не слыша, что там вдогонку кричит папа. Сестра, стоявшая за дверью, отскочила в сторону и злорадно прошипела:
— Так тебе и надо!
Я, не обращая на нее внимание, надел сандалии и выбежал из квартиры. Между домом и дорогой, проходящей наверху, была крутая насыпь, поросшая густой травой и кустами. Опасаясь, как бы кто-нибудь из ребят во дворе не увидел мои слезы, я быстренько забрался на каменный парапет и пробрался в заросли кустов, в свое любимое тайное местечко. Это был мой бункер, куда я приходил, чтобы в трудные минуты из деревянного пистолета отстреливать мнимых и настоящих врагов. Отсюда меня не было видно, зато я мог видеть наш старенький трехэтажный желтый дом с двумя подъездами, узенький двор, мощенный булыжниками, и группу мальчишек чуть поодаль, играющих в футбол в одни ворота — прямоугольник, начерченный мелом на стене дома.
Слезы постепенно высохли, и я принял решение не разговаривать с папой до конца жизни. Решение далось мне легко, так как он и без того не относился к моему идеалу крутого мужчины, и я его считал трусом, в частности из-за мягкого, покладистого характера.
Мне полегчало, и я лег поудобнее на спину, положив руки под голову. Был теплый майский день, сквозь высокие сочные стебли травы и полупрозрачные шары одуванчиков виднелось небо, на котором маленькое ватное облачко медленно меняло форму и таяло в густой синеве. Слева стрекотал кузнечик, где-то наверху изредка проезжали машины. Я задремал и проснулся от какого-то щекотания в ухе. Я шлепнул себя по уху, сел и услышал резкий неприятный смех. Каренчик, мой ровесник, живущий этажом ниже, сидел на корточках, держа в руке тростинку, и противно гоготал. Угадав по моей реакции, что я сейчас задам ему трепку, он поспешно выкинул тростинку и откинулся на спину:
— Лежачего не бьют!
Каренчик был небольшого роста, слабее меня, но зато славился во дворе своей шустростью и изрядной хитростью.
Я посмотрел на курносую веснушчатую физиономию и сказал:
— Ладно, не буду. Как ты меня нашел?
Он сел и прищурился.
— Да я давно знаю про это твое местечко, — ухмыльнулся он и поспешно добавил: — Но я никому не скажу, честно! Слушай, пойдем на дорогу матани ловить? Пора, скоро солнце начнет садиться, — он посмотрел в небо.
Я понял, для чего он меня разыскал и разбудил:
— Что, боишься идти один?
Каренчик улыбнулся, показав два передних выступающих, как у кролика, зуба:
— Ну почему боюсь? Просто вдвоем шансов больше поймать.
Наш городок, зажатый в ущелье вдали от цивилизации, славился своим горнодобывающим комбинатом на вершинах трех гор. Для добычи ценной руды каждый день мощные взрывы сотрясали эти горы, чтобы потом эхом прокатиться дальше, вниз по ущелью. Также городок приобрел известность благодаря колонии для заключенных, которые жили в бараках на окраине, оцепленной колючей проволокой. Дорога, тянувшаяся из долины, где был большой районный центр, петляя, долгими зигзагами поднималась сквозь лесистые горные массивы, затем центральной улицей проходила сквозь наш городок и заканчивалась наверху, где были рудники фабрики.
Собственно, городок и разросся благодаря этому комбинату, и место для колонии тоже было выбрано неслучайно. Два раза в день колонны грузовиков с заключенными, поднимая клубы пыли, проезжали через город: утром — на работу в рудники, а вечером — обратно, в бараки. Грузовики были с открытым верхом, с деревянными скамьями вдоль бортов для заключенных, охраняемых сидящими сзади по углам двумя конвоирами с автоматами. Для всех мальчишек города эти проезжающие грузовики представляли жгучий и неиссякаемый интерес. Во-первых, автоматчики с настоящим оружием. Во-вторых, сами зэки, небритые и молчаливые, сидящие под прицелом. Они вызывали у нас уважение и ассоциировались с храбростью и мужеством. Ну а в-третьих, и это было, наверное, самым интересным, зэки изредка кидали в толпу мальчишек, бегущих вслед за грузовиками, подарки. В основном это были плетенные из мягкой разноцветной проволоки браслеты и нательные крестики на веревочках. Счастливчики, которым довелось поймать эти дары, с гордостью их носили на зависть остальным.
Но самым главным призом считались матани — изящные и непостижимо красивым образом сплетенные перстни. Дорога, по которой возили зэков, на одном из участков шла в гору, грузовики тут ехали медленно, и мы толпами бежали с ними рядом, выкрикивая: «Матани!» Казалось, чем сильнее мы кричим «Матани!», тем больше шансов, что зэки разжалобятся и кинут нам вожделенный перстень — тому, кто громче кричит. И поэтому мы не щадили глоток и орали до хрипоты, перебивая друг друга. Охранники, в свою очередь, тоже кричали: то на нас, лезущих чуть ли не под колеса машин, то на зэков, которые завели моду кидать нам свои поделки, но традиция была неистребимой. Утром зэков еще затемно отвозили на работу, зато каждый вечер, на обратном пути, мы устраивали засады в надежде заполучить сокровища. Матани кидали крайне редко, но каждый мальчишка не терял надежды поймать его. За обладание этим перстнем мы готовы были биться друг с другом до последнего. Носить матани было хоть и престижно, но очень опасно: мальчишки постарше могли запросто их отобрать. Зато матани можно было тайком, соблюдая меры предосторожности, обменять на разные ценности: на отличную рогатку, вылитый из свинца пистолетик, почти похожий на настоящий, хоккейную клюшку и много чего другого, даже самокат. Мы делились на два лагеря: старшеклассники и малышня, как нас называли. Старшеклассники имели, конечно, преимущество в ловле подарков за счет роста и силы, но малышне тоже иногда кое-что перепадало, и тогда важно было вовремя дать деру, пока не отобрали, и еще неплохо было иметь друга-напарника, чтобы суметь защитить трофей.
Вот почему Каренчик хотел пойти со мной на промысел. Мы поднялись по насыпи наверх, перелезли через низкую ограду и пошли по разбитой асфальтовой дороге вниз, поминутно оглядываясь назад.
— Едут! — вдруг закричал Каренчик, первым расслышав звук работающих двигателей.
Мы припустились бегом, но колонна машин вынырнула из-за поворота сверху и через минуту нагнала нас. Идущий впереди грузовик громко просигналил, прогоняя нас с дороги. Я мчался вдоль обочины, обогнав Каренчика, когда последний грузовик проехал мимо меня. Один из зэков, сидевший возле самого борта, обернулся и подмигнул мне, ну или мне так показалось. Я успел заметить морщинистое лицо и синие глаза.
— Давай срежем путь! — закричал сзади Каренчик.
Я свернул с обочины направо и побежал через пустырь. Обогнув здание хлебного магазина и перебравшись за косогор, мы снова оказались на дороге, поднимающейся наверх. Большая часть колонны уже проехала вперед, последние грузовики, натужно гудя, преодолевали подъем. Я и Каренчик с криками «Матани!» присоединились к бегущим мальчишкам. Когда последняя машина поравнялась со мной, я поднял голову. Синеглазый зэк делал рукой какие-то знаки, словно подзывая меня поближе. Я, к этому моменту уже задыхающийся от бега, все же увеличил скорость, чтобы не отстать от грузовика, и, не спуская глаз с зэка, попытался крикнуть «Матани!», но при таком шуме даже сам себя не услышал. Синеглазый вдруг размахнулся и бросил в мою сторону маленький сверток. Я остановился и подпрыгнул, чтобы поймать. Тут на меня сзади налетел кто-то из бежавших сзади, а затем еще и еще кто-то, и я упал. Позже я обнаружил, что довольно сильно расцарапал себе локоть при падении, но в тот момент не обратил на это внимание. Выбравшись из гурьбы, я вскочил и увидел, как неподалеку высокий кучерявый парень, не иначе как старшеклассник, выворачивает руку Каренчику. Остальные мальчишки обступили их полукругом и молча наблюдали. Каренчик повернул ко мне искаженное лицо и прохрипел: «Там матани!»
— Отпусти его! — закричал я и подошел поближе.
Не обращая на меня никакого внимания, кучерявый забрал из сжатой ладони Каренчика круглый комочек и поднял над головой.
Я попытался было перехватить сверток, но он ловко отбил мою руку и угрожающе завис надо мной:
— Тебе чего, малявка? Жить надоело?
Каренчик сзади взял меня за рукав.
— Пойдем отсюда, — он чуть ли не плакал, — не связывайся с ним.
Кучерявый сплюнул нам под ноги и отвернулся. Все расступились, и он прошел вперед, а я, выдернув руку, которую держал Каренчик, пошел за ним:
— Это нечестно — отбирать у других! И потом, он мне кинул!
Кучерявый обернулся.
— Да ну? Чем докажешь? Мы все вместе там были, — он развел руками и его глаза сузились. — Вообще-то я первый чуть не поймал, а этот шустрик вырвал у меня и хотел убежать. Не веришь, можешь у остальных спросить, — он мотнул головой в сторону мальчишек.
Развернув сверток, он бросил бумажку на землю и радостно присвистнул:
— Ого, какой классный!
Тут к нему подбежали два его дружка, и кучерявый, надев золотисто-черный перстень на средний палец, стал хвастаться перед ними. Я понял, что ничего не получится. Затем нагнулся и подобрал с земли бумажку, в которую был завернут матани. Расправив ее, я увидел, что на ней мелким почерком что-то написано. Сунув бумажку в карман, я повернулся и пошел назад. Малышня все не расходились, обсуждая происшедшее. Каренчик, явно чувствуя себя героем, стоял в центре и объяснял вновь прибывшим, как он чуть было не стал обладателем матани, практически держал его в руке.
На обратном пути к дому мы с ним еще немного посетовали на отвернувшуюся от нас удачу, потом я вспомнил про бумажку и достал ее из кармана. Уже немного стемнело, поэтому мы зашли в наш подъезд, поднялись на второй, освещаемый, этаж и уселись на подоконнике. Каренчик достал из кармана маленькую лупу. С помощью таких луп мы обычно поджигали бумажки и травинки, направляя на них солнечный луч, либо поджаривали муравьев. На лицевой стороне бумажки было всего лишь одно слово из четырех букв. На обратной стороне очень мелко был написан какой-то текст, но даже с помощью лупы нам не удалось ничего разобрать: какой-то бессмысленный набор слов, в основном незнакомых.
— Зашифровано, что ли? — я покрутил в руке бумажку. — А что это за слово? «Г», потом вроде «н»…
— Нет, это не «н», — Каренчик поднес лупу и ахнул, — это «р», Грзо!
Мы оторопело уставились друг на друга. Имя Грзо было известно в городе всем от мала до велика. Авторитетный криминал, которого мало кто из нас видел, но о котором ходило всегда очень много слухов. Взрослые его имя произносили с уважением, в драках и разборках часто пострадавшая сторона грозилась пожаловаться ему, но реальным знакомством с ним могли похвастать немногие. Дом Грзо находился на отшибе, высоко на склоне горы, и до него было непросто добраться, потому что вначале надо было пройти через развалины разрушенного от землетрясения старого города. А еще ходили слухи, что дом Грзо охраняют огромные, как телята, волкодавы.
— Так что получается, этот матани был для него? — Каренчик округлил глаза.
— Дурак ты! Зачем ему матани? Матани — это всего лишь подарок, чтобы взамен кто-то передал Грзо это письмо.
Каренчик поежился и отодвинулся от меня:
— Не-а! Я не буду.
Я забрал бумажку и презрительно посмотрел на него:
— Никто тебя и не просил. Все, пока, я пошел.
Зайдя в квартиру, я постарался незаметно пройти в комнату, но мама перехватила меня:
— Где шляешься? Боже мой, что с рукой? Ну-ка, пошли в ванную, промыть надо и йодом смазать.
На кухне сидел папа, которой собирался на работу, и ел суп из глубокой тарелки, заедая хлебом.
— Что с рукой? — в свою очередь поинтересовался он.
— Упал, — коротко ответил я и уселся за стол, стараясь не смотреть на него. Мама подала мне мою любимую тушеную фасоль и уселась с нами. Мы молча ели, и я уже почти закончил, когда папа вдруг спросил:
— Как в школе? Четверть на отлично получается закрыть?
Я кивнул, доедая фасоль, по-прежнему не глядя на него.
— Послушай, — папа отодвинул тарелку и обратился к маме: — Может, давай купим ему тот пистолет, с пульками?
Я быстро посмотрел на него и отвел взгляд.
— Да, — поспешно сказала мама, — конечно, давай купим, раз четверть на отлично закрывает. Сходим на днях в универмаг? — обратилась она ко мне.
Я исподлобья посмотрел на маму. Значит, папа рассказал ей, что произошло днем, и теперь они вдвоем пытаются умаслить меня. Я грезил игрушечным оружием, знал назубок все модели, которые продавались в универмаге, и особенно не мог дождаться, когда уже мне купят пистолет «Вальтер ПП». Но прощать папу все равно не собирался.
Я отодвинул тарелку, слез со стула и сказал:
— Спасибо. Да, пойдем.
Я доделал уроки, почистил зубы и улегся в кровать с книжкой. Сестренка в соседней кровати негромко играла с куклой, когда зашла мама и потушила свет со словами: «Пора, детки. Спокойной ночи!».
Я достал из-под подушки заранее припасенный фонарик.
Сестренка прошептала:
— Сердишься на меня?
Я промолчал, и она захихикала:
— Опять читать будешь под одеялом? Ну ладно, не бойся, никому не скажу.
Я немного почитал «Остров сокровищ», потом потушил фонарик, отложил книжку и завернулся в одеяло. «Вальтер ПП»! С раннего детства я не признавал никаких игрушек, кроме ружей и пистолетов, и мог часами сидеть в воображаемых засадах и изображать из себя охотника. Папа не разделял моего увлечения, вообще у него был какой-то бзик против охоты и оружия. Может, из-за того, что в войну погиб его отец, может, просто боялся оружия, не знаю. «Уж если и охотиться на живность, — говорил он, — то только с фотоаппаратом». Но, с другой стороны, папин младший брат, мой дядя, — охотник. Да и многие у нас занимаются охотой, благо в лесистых предгорьях кто только ни водится: волки, лисы, зайцы, медведи, козлы и кабаны. Моей мечтой было побывать на охоте, и дядя как-то даже хотел меня взять с собой, но папа категорически запретил это делать и даже поругался с братом. Ну что это за мужчина, который оружие не может взять в руки? Трус, одним словом.
Мысли вернулись к посланию для Грзо. Как быть с запиской? Синеглазый зэк ведь недаром делал знаки, он кинул мне матани, чтобы я отнес послание Грзо. Но почему я? Что я отвечу, когда он выйдет из тюрьмы, найдет меня и спросит, почему я не выполнил его просьбу? Или Грзо каким-то образом прознает, что записка была у меня? Я перевернулся на другой бок. Интересно, что там написано? Очевидно, что-то очень важное, иначе зачем было зашифровывать? А вдруг там написано про какой-нибудь клад? Синеглазый понял, что ему не удастся сбежать из тюрьмы, и решил рассказать Грзо, где он спрятал клад? В другое время я бы рассказал папе, и он посоветовал бы, что делать, а возможно, и расшифровал бы записку… Но теперь об этом нечего было и думать. Может, к дяде пойти? Поразмыслив немного, я отмел и эту мысль. Записка ведь секретная, значит, никому из взрослых ее нельзя показывать. Да и вообще никому… Только Грзо. Я еще немного поворочался и уснул.
Весь последующий день я только и делал, что ругал себя за нерешительность и собирался с духом, чтобы пойти к дому на горе. Вначале я решил, что пойду туда в пятницу, через два дня, потом подумал о том, что сведения в записке могут носить срочный характер, вдобавок стал понемногу презирать себя за трусость. Так что в среду, придя домой после школы, я бросил портфель, наскоро перекусил бутербродом с сыром и помидором, переоделся, сунул в карман леденец и направился к верхней, разрушенной части города.
К дому на горе можно было добраться и в обход старого города, но это заняло бы полдня, не меньше. После землетрясения, случившегося много лет назад, власти решили отстроить город внизу, а завалы почему-то не убрали, отделавшись проволочным забором и надписями: «Не входить! Опасно для жизни!». Сюда даже отчаянные мальчишки старались не ходить в одиночку, так как место было по-настоящему жутковатым. Полуразрушенные, искореженные здания с плесневелыми стенами, хаотичные нагромождения бетона с торчащей проржавевшей арматурой, поваленные фонарные столбы и линии электропередач среди высоко разросшейся травы и колючих кустов. Кое-где затопленные участки, поросшие по периметру камышами. И постоянная, звенящая тишина. Таблички с запретительными надписями нас, мальчишек, конечно, манили, и мы неоднократно пробирались в старый город. Но делать тут было нечего: ни разгуляться, ни поиграть толком, так, только нервы пощекотать.
Солнца с утра не было, низкие сгущающиеся облака грозили пролиться дождем. Я пролез в лаз в заборе и пошел вдоль него до одноэтажного здания больницы, точнее, стен, оставшихся от нее. Затем перебрался через болотистую заводь, используя поваленный деревянный столб, балансируя и стараясь не смотреть на темно-зеленую жижу под собой. Дальше пришлось выбирать, как пройти к подножию горы: либо пробираться сквозь колючие кусты и высокую траву с крапивой, либо прыгать по балкам и грудам бетонных панелей. Я выбрал второй вариант. Как всегда, тут было очень тихо, только жужжание насекомых и стрекот кузнечиков, юркие ящерицы то и дело стремительно пробегали под ногами. Когда я преодолел все завалы и вышел на едва заметную горную тропу, солнце слегка показалось из-за туч, словно в награду за пройденный трудный этап.
Я приободрился и быстрым шагом стал забираться вверх. Шел довольно долго и успел запыхаться, когда тропинка, идущая зигзагом среди мелких камней и кустов шиповника, после очередного поворота вывела к дому Грзо. Я отдышался и огляделся. Территория никак не была огорожена, а сам дом, мрачный, из темного туфа, как бы вырастал из скалы и поддерживался снизу толстыми дубовыми сваями. Металлическая лестница двумя пролетами поднималась к открытой веранде.
Я медленно, шаг за шагом приблизился. А вдруг тут и вправду волкодавы есть? Может, наоборот, надо крикнуть, что я здесь?
На всякий случай я подобрал увесистый камень и крикнул:
— Здравствуйте!
Тишина. Я вошел во двор и еще несколько раз крикнул с тем же успехом. Я поднялся по пружинящей лестнице и постучал в дверь. Никто не отозвался, и я вновь спустился вниз. Справа был покосившийся сарай с конюшней, а слева, под навесом из шифера, поленница нарубленных дров и железный мангал. Может, оставить записку-шифровку под дверью и уйти? Солнце почти полностью выбралось из-за туч, но одновременно стал накрапывать мелкий холодный дождик. Я перебрался под навес, сел на большой чурбан, на котором колют дрова, и приготовился ждать.
Отсюда целиком просматривался город, тянущийся в ущелье серо-белыми постройками вдоль быстрой и мутной речки, берущей свое начало с большого высокогорного озера. О невероятной красоте этого озера мне рассказывал папа, которому довелось там побывать. Дома у нас были черно-белые снимки, которые папа сделал в тех краях, но они, по словам папы, не передавали всю красоту. Озеро называли Ледяное, потому как круглый год возле него лежал снег, а дно было покрыто льдом. Я очень хотел побывать там, но папа не хотел об этом и слышать: «Слишком трудная дорога даже для взрослых, мал еще, подожди».
Сбоку раздался какой-то шорох. Я даже не успел повернуться в ту сторону, как что-то большое сшибло меня с чурбана, и я упал на спину. Положив тяжелые лапы мне на грудь и высунув влажный язык, надо мной высился большой белый волкодав.
— Мухтар, фу! Нельзя! — раздался негромкий голос.
Пес повернул огромную голову с обрезанными ушами в сторону голоса, затем закрыл пасть, шумно обнюхал меня и убрал лапы с моей груди, напоследок неожиданно лизнув по лицу шероховатым языком. Я вскочил, вытер лицо рукавом и огляделся. Мужчина в ватнике с ружьем за спиной спешился с гнедой лошади:
— Испугался? Не боись, видать, понравился ты Мухтару.
Мужчина неспешно подошел, развернул меня вполоборота и стряхнул с меня пыль.
— Не-а, не испугался, — соврал я и присмотрелся к нему. Неужели это и есть страшный и знаменитый Грзо?
Не таким я себе его представлял. Невысокий, худой, узкое лицо со впалыми щеками, заросшее черной щетиной, серебрившейся на подбородке. Нос с горбинкой и карие с прищуром глаза.
— Тебе чего тут понадобилось? Просьбу какую имеешь?
Голос был приятного тембра, немного глуховатый. Я как-то осмелел и позабыл свои страхи:
— Мне Грзо нужен, если ты, конечно, он.
Он кивнул, как будто ждал именно такого ответа, потом подошел к лошади, снял с нее седло с подпругами и похлопал по крупу. Гнедая встряхнула головой и пошла в сторону конюшни. Повесив седло под навесом, Грзо пошел к лестнице, ведущей наверх:
— Ну что, пойдем, расскажешь, что привело.
Дверь оказалась незапертой, мы вошли и оказались в большой комнате с дощатым полом и бревенчатым потолком. Слева шел выход на веранду, на правой стене висел большой шерстяной ковер, под ним стоял огромный коричневый комод, а две двери слева и справа вели вглубь дома. Простенький диван с потертыми креслами и железная печь находились в дальней части комнаты. На стенах вразнобой были повешены черно-белые фотографии в рамках и несколько огромных рогов. Я удивился про себя простоте жилища, мне почему-то казалось, что такой человек должен быть очень богат.
Хозяин снял ботинки, я последовал его примеру.
— На зуб надо чего-нибудь положить, — он снял с плеча ружье и повесил на крюк, торчащий из стены. — Ну-ка, малой, помоги мне накрыть стол.
Минут через двадцать мы сидели на открытой веранде, приятно прогреваемой заходящим за горы солнцем, и ели дымящуюся хашламу с мясом и зеленью. Грзо налил мне сок из шиповника, а себе тутовую водку. Как я ни старался, взгляд ненароком возвращался к татуировкам у него на руках. Буквально на каждом пальце был наколот перстень, и все они были разными — с куполами, крестами, мастями карт. Особенно привлекла меня татуировка на среднем пальце левой руки, на ней была изображена корона и напомнила мне матани, который вчера раздобыл кучерявый.
— Что, мои матани разглядываешь? — спросил Грзо, доставая из кармана трубку и кисет с табаком.
— Да, интересно, — признался я, — а зачем столько… ну, так много, их?
Набив и раскурив трубку, он выпустил клуб горького дыма.
— Так они все со смыслом, сечешь? Вот этот был первым, — он показал мизинец, на котором едва заметно были различимы пика и треф, разделенные диагональной линией, — называется «загубленная юность», в малолетской зоне накололи, было мне, наверное, чуть больше, чем тебе. Ну а потом пошло-поехало, — он по очереди стал поднимать пальцы, — «осужден за хулиганство, не поддается воспитанию», «отсидел срок звонком», «один в кругу друзей», ну и так далее.
— А вот этот, который с короной? — спросил я.
Грзо усмехнулся:
— Этот козырный, все хотят иметь. Зэки вам, поди, такие вот кидают?
Я вздохнул:
— Ага, мы с товарищем вчера чуть было не поймали, но старшеклассник забрал.
Грзо затянулся трубкой и внимательно посмотрел на меня:
— Послушай, сынок. Не нужны тебе эти матани, уж поверь. Сгинут они с нами в историю, поминай как звали. Да и не в них сила-то, а вот тут, — он дотронулся пальцем до виска. — Знаешь, как говорят: не верь, не бойся, не проси.
Он потянулся и оглядел горы, ясно очерченные заходящим солнцем:
— Ну что, выкладывай, с чем пожаловал.
Я, давно ждущий этого момента, вытащил из кармана бумажку и разложил перед ним на столе:
— Вот. Это мне кинул зэк из машины, когда их везли в грузовике.
Грзо взял бумажку в руку и удивился:
— Маляву, оказывается, притащил. Какой зэк? Как выглядит?
— Ну… Такой светлый, морщины, глаза синие.
Грзо взял бумажку и прищурился, пытаясь разглядеть текст, потом взглянул на меня:
— Ну-ка, неси с комода мои очки.
Я соскочил со стула и сбегал за очками. Затаив дыхание, я внимательно наблюдал за тем, как он вчитывается в записку, и был очень разочарован, когда он небрежно отбросил ее и снова взялся за свою трубку. На его лице, вопреки моим ожиданиям, ничего не отразилось.
— Ничего интересного? — выдавил из себя я.
— Да так, — усмехнулся он. — Весточка от Блондинчика.
Видимо, почувствовав мое огорчение, Грзо снял очки и прищурился на меня:
— Ну а ты-то чего пригорюнился?
Я отвел взгляд.
— Да неважно, сынок, что в записке. Важно, что ты матани не поймал, а послание все-таки доставил по адресу, молоток. Уважаю. Проси чего хочешь.
Я оглянулся на ружье, висящее на стене:
— Возьми меня на охоту.
Грзо протянул мне руку, и я пожал ее, крепкую и сухую.
— Хорошо, как-нибудь. Теперь дуй домой, темнеет. Заходи когда захочешь. Вон там фонарик лежит, — добавил он, — захвати на всякий.
Когда я выходил со двора, ко мне подбежал Мухтар и, виляя обрубком хвоста, потерся об меня и лизнул руку. Я вспомнил про леденец в кармане. Мухтар схрумкал его за пару секунд, потом провожал меня по тропинке до самой ограды старого города. На прощанье я потрепал его большую мохнатую голову:
— Пока, Мухтар! Скоро я к тебе снова приду.
Так я стал дружить с Грзо и два, а то и три раза в неделю наведывался к нему. С первого же дня я решил, что это будет моей тайной, и эта тайна каким-то образом сильно повлияла на мою уверенность, да так, что даже старшеклассники перестали меня задирать. Любопытному Каренчику я сказал, что выкинул записку и, вообще, больше матани ловить не буду, пусть себе другого компаньона найдет. С папой я по-прежнему не разговаривал, напротив, постоянно сравнивая его с суровым Грзо, отмечал покладистый характер и все больше презирал за слабость, недостойную настоящего мужчины. Даже купленный мне в универмаге пистолетик не мог переломить образовавшийся между нами барьер.
Грзо научил меня ездить верхом, и через несколько уроков я уже уверенно сидел в седле. Я привык к его говору и выучил несколько блатных словечек. В те дни, когда у Грзо были гости, а приходили они к нему довольно часто, он отпускал меня одного кататься по окрестностям в сопровождении Мухтара. Учиться я стал хуже и даже взял привычку сбегать с уроков, а так как сестричка начала что-то подозревать, то я прямо с уроков, не заходя домой, отправлялся на гору. На вопросы Грзо, все ли хорошо в школе и не беспокоятся ли дома, где это я пропадаю, я уверенно отвечал, что все в порядке.
Как-то раз, после верховой прогулки, когда мы сидели на диване перед печкой и пили чай, я спросил Грзо:
— А вот я слышал про Ледяное озеро, ты был там?
Грзо отхлебнул чай из алюминиевой чашки, которую он предпочитал всем остальным, и кивнул головой в сторону рогов, висящих на стене:
— А это, по-твоему, откуда?
Я подошел к стене, рассмотрел красивые изогнутые рога и вернулся на место:
— Мне папа рассказывал, что там очень красиво.
Грзо подмигнул:
— Не знаю, кому поп красив, а кому попадья. А вот охота там знатная. Съездим?
Я даже подпрыгнул на месте от радости:
— Очень хочу! Когда?
— Можно на выходных, с утреца пораньше, в семь, чтобы засветло вернуться, — Грзо подумал немного. — Так, сегодня четверг. В субботу не получится, давай в воскресенье, если погодка будет. Уверен, что хочешь? Путь-то неблизкий. Хотя вон глазки-то как загорелись.
— Буду в воскресенье к семи утра! Ну все, я пошел домой, — я вскочил с места, пока он не передумал.
— Только учти, — сказал Грзо напоследок, — коли дождик или даже просто облака, можешь из шконки не вылазить, спи дальше, похода не будет.
Всю обратную дорогу домой я ломал голову, что сказать дома, и наконец придумал. За ужином я произнес как бы между прочим:
— В воскресенье классом идем в поход на целый день. Сказали, что утром рано надо, чтобы еще восход увидеть в горах.
План был рискованный, потому что мама могла запросто узнать у других родителей, что никакого похода нет, да и рано или поздно это все равно бы выяснилось. Но ничего лучшего придумать я не смог. «Что бы ни было, все равно пойду, сбегу из дома, если понадобится», — решил я.
— Почему на весь день? — спросила мама. — И что вы будете есть? А идти обязательно всем надо или по желанию?
Тут, к моему удивлению, вмешался папа и спас от дальнейших расспросов:
— Поход дело хорошее, пусть идет. Рюкзак мой маленький можешь взять.
Так что вечером в субботу мама приготовила мне рюкзак с едой, термосом чая и теплой одеждой, а в воскресенье сама меня разбудила ни свет ни заря. Я первым делом кинулся к окну — едва начинавшее розоветь небо было чистым, безо всяких облаков.
Когда я добрался до дома на горе, Грзо во дворе заканчивал чистить и смазывать ружье. Гнедая, уже оседланная, дружелюбно покосилась на меня большим черным глазом.
— Молодчина, не опоздал, — похвалил меня Грзо. — Лезь на лошадь, побереги силы, я пешком, не впервой.
Я подвел гнедую к большому камню у ворот и с него залез в седло. Грзо перекинул ружье за плечо, подобрал лежащую на земле холщовую котомку, перекинул через круп лошади и свистнул Мухтара.
— Хочешь пить, напейся сейчас, — сказал Грзо, — воду не беру. Сделаем привал у Кислых вод, там и наберем.
Мы перешли за перевал, спустились в ущелье, потом часа два по каменистому устью высохшей реки поднимались наверх. Хотя солнце уже встало, лучи его в ущелье не пробивались, и было прохладно. Постоянно приходилось обходить огромные каменные валуны, отколовшиеся в незапамятные времена от скалистых склонов, густо поросших кустами с шиповником, дикой алычой и корявыми дубами. Певчий дрозд на орешнике заливался не хуже соловья, повторяя каждый звук два раза. По мере подъема деревьев становилось все меньше, лес менялся. Опушки, покрытые кустарниками, буреломом и валежником, стали уступать место лугам с пышной и сочной высокой травой.
Мухтар, идущий впереди нас, вдруг принял охотничью стойку, потом помчался налево, согнав из травы большого рыжевато-коричневого тетерева, который взлетел почти вертикально, громко хлопая крыльями. Грзо вскинул было ружье, но не успел сделать выстрел и тихо выругался. Я же был рад, что тетерев спасся, уж больно красивый он был.
Вскоре дорога стала почти пологой, я слез с лошади и взял ее за поводья. Мы вышли к подножию цепочки высоких гор, красиво освещаемых солнцем. В траве, местами доходящей до пояса, алели поразительно яркие маки. Слева на холме из нескольких расщелин текли ручейки. Мы дошли туда и сделали привал.
Грзо, громко фыркая, умылся из ручья и, сложив ладони лодочкой, напился воды:
— Уф, бессмертная водичка! Попробуй.
Я, следуя его примеру, тоже сложил ладони и зачерпнул прозрачную пузырящуюся воду. Она была очень прохладной и приятно кислила. Гнедая надолго прильнула к ручью и отошла подальше попастись.
— Ко мне в позапрошлом году приезжал мужик типа ученого, — рассказывал Грзо, выкладывая из котомки на траву хлеб, сыр, картошку, зелень и огурцы, — специально из-за этих вод. Набрал с собой какие-то склянки, химикаты. В общем, сказал, что вода эта жутко полезна для организма. Хорошо, что сюда нелегко добраться, а то изгадили бы давно эти места. Осенью какая-то компашка повадилась сюда ходить с палатками, гитарами. Костры-песенки-шашлыки, — он сплюнул, — так я их быстро отвадил.
Я в свою очередь достал из рюкзака завернутые в пакет бутерброды с котлетами и пирожки с капустой. Одну котлету я отдал Мухтару, которую он слопал и потом долго облизывался.
Грзо откусил пирожок, прожевал и закрыл глаза от удовольствия:
— Сто лет не ел такого.
Когда мы закончили есть, я спросил:
— Долго еще? Это единственная дорога к Ледяному озеру?
— Считай, полпути уже прошли. Говорят, еще дорога есть, с другой стороны гор, — он показал на высокий гребень горы, — и что туда якобы на виллисе можно большую часть проехать, но под конец по-любому придется по скалам лазить.
Мы собрали остатки еды, и Грзо наполнил из ручья пару пластиковых бутылок.
— Это на дорогу, а на обратном пути больше наберем домой. Заберемся на тот хребет, что справа, а дальше уже будет легче. Склон крутой, так что давай пешком, а то перекувыркнешься с лошадки.
Склон действительно оказался очень крутым и долгим, вдобавок местами скользким из-за густо проросшей зелени. Периодически приходилось делать остановки, чтобы восстановить дыхание.
— Мало кислорода, — объяснял Грзо, — про это тот ученый толковал, альпийские, говорил, высоты. Ты спеши да не торопись, — он посмотрел на меня, — в горах недолго вспотеть и простудиться.
К концу подъема у меня сильно ныли ноги и спина, но я старался не показывать виду. Гребень горы оказался голым, лишенным всякой растительности, и с него открывался потрясающий вид на лежащую с другой стороны солнечную зеленую долину, местами укрытую полупрозрачной туманной поволокой.
Я достал из рюкзака и натянул на себя куртку. Грзо подсадил меня на лошадь, затем сам уселся сзади.
— Давай, милая, поехала! — крикнул он и сильно хлопнул гнедую по крупу.
Мы поскакали довольно резвой рысью, а Мухтар тут же включился в игру, то отставая, то нагоняя нас и весело облаивая. Так мы проскакали до ложбины, отделяющей две горы, перебрались через нее и еще через час добрались до скалистого предгорья, где уже пришлось спешиться.
— Считай, почти на месте, — объявил Грзо.
Я недоуменно огляделся: никакого намека на озеро. На небе появились легкие облака, какая-то птица медленно стала кружить над нами. Грзо приставил руку ко лбу и стал всматриваться.
— Беркут, — пробормотал он и озабоченно добавил: — Как бы не напал на Мухтара.
Видя мое удивление, он пояснил:
— Из орлов самый здоровенный, когтищи, как у медведя, сантиметров семь будут, зуб даю, — он посмотрел на мохнатого Мухтара и подозвал его. — Может собаку за барана принять. А беркут не то что барана, теленка зацапает и поднимет.
Я вгляделся в птицу: она снизу казалась не такой большой, по краю светлого хвоста шла темная полоса. Грзо на всякий случай снял с плеча ружье.
Оставив гнедую внизу, мы стали карабкаться по скалам. Вначале они были почти отвесными, и Грзо часто подавал мне руку, помогая подниматься. Из-под ног срывались камни и с шумом летели вниз. Потом по более пологому склону мы перебрались правее и дошли до устья небольшого, но шумно журчащего ручья, и вдоль него стали снова подниматься наверх. Через какое-то время я поднял голову и застыл на месте:
— Это снег?
Грзо усмехнулся:
— То ли еще будет. Пошли.
Мы добрались до снежной стены, высота местами превышала рост человека. На снег невозможно было смотреть, не прищурившись, так сильно он отражал свет. Я расцарапал пальцами ледяную гладь и слепил снежок из зернистого снега. Мухтар забрался на сугроб, провалился в него, выкарабкался и теперь стоял рядом, шумно отряхиваясь от снега. Грзо шел впереди и крикнул нам, чтобы догоняли.
— Никто же не поверит, — прошептал я про себя и сунул снежок в карман.
Еще минут пять мы поднимались вдоль ручья и снежного навеса над ним, перелезли через груду больших камней и совершенно неожиданно оказались на берегу водной глади. Открывшаяся картина была настолько невероятной, что я буквально обомлел, не в силах сдвинуться с места.
Огромное озеро, просто невероятных размеров для такой местности, с неподвижной водой, похожей на зеркало в белоснежной оправе из снега, раскинулось под низко нависшим небом. По всему периметру грозно возвышались зубчатые отвесные скалы, как будто охраняя покой озера. Легкие облака, быстро проплывающие над головой, моментально меняли цвет воды от голубого до иссиня-черного. Под склонами скал лежал снег, потемневший снизу, с проталинами, в которых белели подснежники.
Из оцепенения меня вывел внезапный шум справа. В метрах ста от нас с ближайшей скалы сорвались несколько камней и с грохотом скатились вниз, на берег. Мухтар громко залаял.
— Глянь наверх! — крикнул Грзо, находившийся впереди меня.
Небольшое стадо горных козлов быстро спускалось со скалы вниз, прыгая друг за другом, причем некоторые из них прыгали головой вниз, отпружинивая от камней своими большими изогнутыми рогами. Вот для чего им такие большие рога! Еще я вспомнил, как папа рассказывал, что горные козлы уникальные создания, лучшие в мире скалолазы. У них раздвоенные копыта и подушечка между ними, действующая подобно присоске.
Один козленок побежал в нашу сторону и остановился, уставившись на нас. Сзади него, на расстоянии, большой бурый козел с витиевато загнутыми рогами громко заблеял, как будто предостерегая маленького козленка, но тот, напротив, сделал еще несколько шажочков  нам навстречу. Я залюбовался им: серо-бурая короткая шерсть с белой подпалиной на лбу и на груди, высоко поднятая голова со смешными остренькими рожками и любопытными большими глазами. Хотелось подойти и погладить козленка по нежной шерстке.
Грзо осторожно, чтобы не спугнуть, снял с плеча лямку ружья. Козленок цокнул передними копытцами по камням, готовый в любую секунду сорваться с места. Грзо медленно поднял ружье к плечу. Большой козел отчаянно заблеял в последний раз и умчался прочь.
Я открыл рот, чтобы крикнуть, но не успел вымолвить и слова, как прогремел оглушительный выстрел, эхом отражаясь от прибрежных скал. Мощный заряд отбросил козленка на снег, стадо мгновенно кинулось врассыпную, и через несколько секунд на берегу никого не было. Грзо достал нож из голенища сапога и присел рядом с козленком.
— Поди сюда, не бойся! — крикнул он, не оборачиваясь.
Я, тяжело дыша, подошел и со смешанным чувством ужаса и любопытства кинул взгляд на мертвое существо, которое буквально только что стояло и смотрело на меня. Козленок глядел сквозь меня остекленевшими глазами. Пуля попала ему прямо в белую отметину на лбу и вылетела со стороны затылка, окрасив снег возле головы в буро-красный цвет.
— Подержи-ка здесь, помоги освежевать, — услышал я, но не сдвинулся с места.
Грзо, сидя на корточках, посмотрел на меня и подмигнул:
— Привыкай, малыш, к взрослой жизни. Шашлык ведь любишь, правда?
Я почувствовал, что меня сейчас стошнит, и поспешно отошел в сторону. Приблизившись к воде, я нагнулся и, пригоршнями зачерпнув ледяную воду, поплескал на лицо. Пальцы сразу онемели. Затем оглянулся на Грзо, который возился с тушей козленка, но не смог заставить себя подойти туда.
Обратный путь от озера вниз занял намного меньше времени еще и потому, что большую часть мы ехали верхом. Солнце садилось, и небо стремительно серело, но мы успели засветло спуститься с гор. Я основательно продрог, но отклонился от предложения Грзо зайти попить чаю и погреться перед печкой, сославшись на то, что обещал быть дома пораньше.
Мама с порога накинулась на меня:
— Ты где был? Ночь уже на дворе! И не надо мне сказок про поход! Ну-ка, рассказывай, с какими там уголовниками время проводишь!
Папа отодвинул ее в сторону:
— Успеется еще. Накорми его сначала. Иди, сынок, переоденься и умойся.
Я разулся, прошел в комнату и с трудом стянул с себя свитер. Никогда я не чувствовал себя таким уставшим. Сестренка крутилась рядом и, улучив момент, выпалила шепотом:
— Мама везде тебя искала, ко всем соседям ходила. Каренчик с нижнего этажа рассказал, что он выследил тебя и что ты ходишь к дому на горе. Ну, туда, где этот главный бандит живет. Это правда?
— Отстань, — бросил я и пошел в ванную.
Когда я уселся за стол, там уже стоял ужин: хлеб и тарелка с пюре и дымящимся тушеным мясом. Я почувствовал желчь во рту и едва успел добежать до унитаза, как меня вырвало, впервые в жизни. Тут же прибежали все, и мама держала мне голову, когда новый приступ стал выворачивать меня наизнанку. Когда все закончилось и я выплюнул остатки желчи, мама умыла мне лицо, а папа принес стакан с чем-то:
— Пусть сделает пару глотков, это поможет.
Мама вытерла полотенцем мне лицо и приложила руку ко лбу.
— Да у него жар, весь горит! — воскликнула она. — Может, врача позвать?
Я замотал головой:
— Не надо врача, я просто простудился. В горах.
Тут я и сам почувствовал, как меня лихорадит. Меня уложили и накрыли шерстяным одеялом на диване в гостиной, заставили выпить какую-то горькую жидкость. Спустя время мама принесла чай со зверобоем и медом. Потом померила температуру и положила мне на лоб влажную холодную тряпку.
— Горе ты мое. Что ты там делал, в горах-то? — она вздохнула. — С этим, что ли, с Грзо?
Я скосил глаза на маму. Не похоже было, что она сильно сердится или собирается нравоучения читать.
— Ага. Мы с ним сегодня на охоту ходили.
— Нашел с кем водиться, — прошептала мама и поправила у меня компресс на лбу. — Чему ты у него хорошему научишься? Ты бы лучше с родным отцом время проводил. Ну сколько ты собираешься дуться на него? Из-за какого-то подзатыльника?
Я отвернулся и тихо сказал:
— Он трус.
— Кто? Папа? — удивилась мама. — Да он один самых смелых людей, каких я знаю. Садись, выпей чай, — она помогла мне сесть и подоткнула подушку за спину. — Почему ты так говоришь?
Я отхлебнул из чашки горячий чай:
— Не как настоящий мужчина. Все время соглашается с тобой. Ружье не может в руки взять. Ну, не знаю…
Мама заулыбалась:
— Он далеко не во всем со мной соглашается, ты даже не представляешь, какой он упрямый! А про ружье… Никакой смелости нет в том, чтобы стрелять из него. Папа ведь горным спасателем работает, в шахтах после взрывов несколько раз из-под завалов людей спасал, рискуя жизнью. У него даже медаль есть за храбрость, ты знал про это?
Я помотал головой.
— Не любит он этим хвастаться, и это тоже ценное мужское качество. Трус, надо же такое придумать…
Дверь отворилась, и вошел папа:
— Ну как он?
— Жар сильный. Пусть чай допьет, а я компресс поменяю, — мама взяла тряпку у меня со лба и вышла.
Папа сел на диван, на ее место, и положил руку мне на лоб. Рука была большая и прохладная. Жар у меня как будто бы немного спал, и мне стало спокойно и хорошо.
— Папа, я ходил на Ледяное озеро, с Грзо.
Он кивнул.
— Допей чай. Жаль, что не я тебя туда отвел. Ну как, правда, ведь красиво там?
— Ага, очень. Только на твоих снимках снега не было, а сейчас там его полно.
Папа продолжал гладить меня по лбу:
— Скоро лето, возьмем палатку, фотоаппарат и начнем с тобой в походы ходить. Раз ты до Ледяного озера добрался, значит, уже вырос. Я ведь много интересных мест знаю. А теперь поспи, чтобы быстрее выздороветь.
Он потушил свет в гостиной и вышел, затворив дверь. Скоро неслышно зашла мама, прикоснулась губами ко лбу и снова положила на него прохладный компресс. Я долго лежал, глядя в темноту, потом глаза закрылись. Я увидел как наяву берег озера и любопытного козленка с белой отметиной на лбу. Я подошел к нему и погладил по голове. Козленок лизнул мне руку шероховатым языком и ускакал прочь. Потом я вспомнил про снежок в кармане куртки. «Надо пойти вытащить его и положить в холодильник, пока он не растаял», — подумал я и наконец уснул.