Кадр

— Не лезь, а то могу и зубы расшатать!
Кто-то сзади схватил меня за шиворот и попытался выдернуть из плотной хаотичной очереди в кассу, я же отчаянно барахтался, пытаясь дотянуться и уцепиться за решетку в окошке кассы. Ситуация была критической. Билеты на «Чингачгук — Большой Змей» вот-вот должны были закончиться, а ведь сегодня последний сеанс!
— Отстань, идиот, я тут давно в очереди стою! — крикнул я через плечо, отчаянным движением отцепился от руки и усиленно заработал локтями, пробираясь вперед. В сжатом вспотевшем кулаке у меня были монетки на билет, без сдачи. Еще какой-то метр — и можно просунуть кулак в окошечко, и получить в обмен вожделенный голубоватый клочок бумажки с печатью. Но тут удача от меня отвернулась. Меня опять схватили за воротник и дернули назад, еще и стоящий сбоку локтем отпихнул, выдавив меня из ближнего круга возле кассы. Дергающий меня за воротник оказался круглолицым крепеньким мальчишкой, забиякой из соседнего двора. Он окинул меня злым взглядом и втиснулся на мое место. Вдруг впереди кто-то что-то крикнул, очередь удрученно ахнула и зашаталась, послышался стук закрываемого деревянного окошка кассы.
Круглолицый вынырнул из разочарованной толпы и, ни слова не говоря, бросился на меня, желая отвести душу именно на мне за неувиденного «Чингачгука». Я вовремя увернулся, так что круглолицый заскользил и шлепнулся на пол, но тут же вскочил. Вестибюль высокого здания Дома культуры подпирали сдвоенные каменные колонны, между которыми и началась яростная погоня. Мокрая жижа на гранитных плитах, образовавшаяся от подтаявшего снега, была мне на руку, так как я был полегче, чем круглолицый, да и ботинки у меня меньше скользили. Мы описывали восьмерки между колоннами, круглолицый несколько раз шлепался, но с каждым разом все яростнее бросался в погоню, я же чувствовал себя матадором перед разъяренным быком. Наверное, он рано или поздно поймал бы меня, но тут я со всего маху врезался в чье-то серое пальто и попытался обойти его обладателя, но он положил мне руки на плечи, и я остановился. Я поднял голову и произнес извинения. Это был тихий и безобидный парень из десятого класса, Артур. На нем была рыжая шапка-ушанка. Белобрысый, среднего роста и немного сутулый, в очках, он часто с мечтательной полуулыбкой читал на переменах книжки, сидя на подоконнике в коридоре.
Подскочивший из-за колонны круглолицый резко притормозил, задыхающийся и весь пунцовый от бега. Артур продолжал держать меня за плечи, и со стороны это выглядело, как будто он взял меня под свою защиту. Круглолицый потоптался немного на месте, но не решился на активные действия. Какой бы ни был Артур тихоня, все-таки это был десятиклассник. В итоге он сплюнул мне под ноги и ушел, повторив на прощание свою угрозу насчет расшатывания зубов.
— Лихо ты от него уворачивался! — мягко улыбнулся Артур. — Что случилось?
Я к этому времени уже немного отдышался.
— В очереди за билетом прицепился ко мне. — Я вздохнул. — Да все зря, все равно касса закрылась.
Были зимние каникулы, поэтому все школьное население города осаждало кассу кинотеатра, куда на неделю завезли фильм про Чингачгука, два сеанса в день. Чингачгукомания овладела городом, некоторые мальчишки смогли посмотреть несколько раз, пересказывая и в действиях показывая наиболее сильные сцены из фильма. Но многие, в том числе и я, так и не смогли попасть ни на один сеанс.
Артур снял очки и протер их варежкой и сделал мне знак рукой, чтобы я следовал за ним. Мы вошли внутрь дома культуры и разделись в гардеробной на первом этаже, потом по широкой лестнице, устланной потертой красной дорожкой, поднялись на второй этаж. В большом зале на выбеленных стенах висели большие цветастые картины, по большей части пейзажи. Напротив лестницы в другом конце зала были несколько дверей, из которых открыта была лишь одна, и через нее нетерпеливо просачивались счастливцы, предъявляя билеты контролерше, взрослой тете в очках и круглой копной лилово-окрашенных волос.
Мы прошли налево, вышли из холла и попали в полутемный коридор, по обе стороны которого были большие коричневые двери. Артур дошагал до самого конца коридора и остановился перед самыми большими дверьми, на которых было написано «Директор». Без стука он вошел внутрь, а я остался ждать в коридоре. Через минуту он вышел с какой-то бумажкой в руке.
— Пошли быстрее, сейчас начнется, — кивнул он мне и ускорил шаг.
Я заторопился за ним.
— А это что за бумажка?
— Контрамарка называется, на две персоны, — через плечо бросил Артур, — дядя дал. Я уже видел фильм, но еще раз посмотрю.
Тетя с лиловой прической, видимо, узнав Артура, почти не взглянула на бумажку и молча запустила нас внутрь кинозала, где мальчишки свистели на все лады, требуя начать показ. Артур прихватил из-под сцены два деревянных стула. Мы поставили их сбоку у последнего ряда и уселись. Свет наконец погас, и свист стих. Из пересказов я уже знал почти весь сюжет, но все равно, смотрел не отрываясь, как Чингачгук со своим другом Зверобоем пытаются спасти дочь главаря племени индейцев-делаваров. А Гойко Митич в роли Большого Змея, с голым мускулистым торсом и непроницаемым суровым лицом! Если бы у меня был плакат с ним, не задумываясь повесил бы над кроватью.
Когда мы вышли из кино, уже стемнело, в свете желтых фонарей искрились медленно падающие с неба снежинки. Зима выдалась невиданно суровой и снежной для наших горных краев. Мы шагали по тротуару, хрустящему от снега, и обсуждали фильм. Артур сказал, что читал книгу, по которой снят фильм. И это не одна книга, а несколько, автор — Фенимор Купер. В ту пору я глотал книги одну за другой, но в школьной библиотеке даже не встречал такого автора.
— Я видел, что ты в школе все время что-то читаешь на переменах. Я тоже люблю читать, но в нашей библиотеке нет ничего про Чингачгука.
— Там много чего нет, — мечтательно улыбнулся Артур, — и про Чингачгука не самое интересное, что можно почитать. Ну ладно, раз так любишь его, пойдем со мной, дам тебе твоего Чингачгука.
Мы свернули с центральной улицы и лестницам и выбрались на параллельную дорогу, идущую вниз под гору. Вошли в темный подъезд одного из серых трехэтажных домов и поднялись на второй этаж. Артур велел мне подождать и, открыв ключом дверь, вошел в квартиру. Спустя какое-то время дверь вновь отворила мама Артура. Небольшая полная женщина, тоже в очках, с печально опущенными уголками губ. Я вежливо поздоровался, а она, внимательно осмотрев меня, велела хорошенько отряхнуться от снега и заходить.
В квартире везде был неяркий свет, пахло бумагой, как в библиотеке, и немного сыростью. Такого количества книг я никогда не видел. За исключением скудно обставленной гостиной, остальные три комнаты, включая спальню, ломились от книг. В комнатах почти отсутствовала мебель, полки с книгами от пола и до потолка закрывали все стены. Даже на застекленной лоджии, в которую можно было попасть из двух комнат, пол был сплошь заставлен грудами журналов и периодики, оставлявшими лишь узкий проход к окну. Я присвистнул:
— Вот это да! Тут книг больше, чем у нас в библиотеке! И ты все это читал?
— Нет, конечно. Мой отец собрал это все, вот он прочитал, но и то не все, — он грустно улыбнулся и обвел глазами правую стену со стеллажами. — Сейчас поищем твоего Чингачгука.
Я не представлял, как в таком скопище можно найти конкретную книгу, но все оказалось проще.
— Тут все по тематикам расставлено и по авторам в алфавитном порядке. — сказал Артур и взял металлическую стремянку, стоящую в углу. — Но тематика не как в библиотеке, у отца своя система была. Пойдем.
Мы прошли в соседнюю комнату. Я обратил внимание на слово «была», но не стал ничего спрашивать.
— Это целая серия, возьми вот эту, — Артур слез со стремянки и протянул мне книгу.
Название книги было «Зверобой, или Первая тропа войны», я провел рукой по шероховатой обложке с боевым индейцем на коне.
Когда я одевался, мама позвала Артура из кухни. Он вернулся и сказал немного смущенно:
— Вообще-то мы никому не даем книги, ну не знаю… правило, что ли, такое. Ты поаккуратнее с ней, ладно?
Он поправил очки, я поблагодарил и вышел на улицу, засунув книгу под пальто, чтобы уберечь от усилившегося снегопада.
Дома родители смотрели какую-то передачу по телевизору, сестренка уже спала.
— Говоришь, у него дядя директор Дома культуры? — Мама задумалась. — А, так это же брат покойного Каспара.
— Теперь понятно, — папа, сидящий в кресле, повернулся ко мне. — Каспар, бывший городской фотограф. Большой был мастер, хотя и немного не от мира сего. Все знали, что он еще помешан на книгах, все деньги тратил на них, но никто не видел его коллекцию. Ни с кем не дружил, — папа пожевал губами и грустно добавил, — только с бутылкой…
— Через нее и на тот свет ушел, — вздохнула мама, — хороший был человек, скромный и добрый.
— Но книг все равно никому не давал, — прибавил папа. — Чудная какая-то семейка, конечно. Ты вот что, сынок, осторожнее с книгой, а лучше принеси-ка из кухни газету, я из нее обложку сделаю для нее. Раз уж тебе такая честь выпала — брать книги из библиотеки Каспара.
Я целиком ушел в чтение и закончил книгу за три дня. На улицу не выходил, да и погода не очень располагала к прогулкам, снег и вьюга за окном еще более способствовали погружению в экзотично-опасный мир прерий. На пятый день я колебался, можно ли идти к Артуру домой без приглашения, но наконец решился и пошел, но не застал никого дома и решил еще раз заглянуть вечером. Позвонила мама с работы и настояла, чтобы я наконец прогулялся с сестрой. Я немного поартачился, но в итоге подчинился и, захватив санки и сестренку, поднялся с ней до самой фабрике на вершине города.
Отсюда заснеженная дорога круто шла вниз, затем, петляя, спускалась до центрального скверика города с замершим фонтаном посередине. Этот скоростной маршрут с хорошими виражами был для катания на санках или самодельных лыжах то что надо. В самом конце спуска, уже перед сквером, был участок голого асфальта — снег на нем подтаял от горячей канализации.
Считалось круто разогнать санки до такой степени, чтобы они смогли проскочить его, высекая полозьями искры. Если же скорости не хватало, санки резко застревали на сухом участке, а хохочущие наездники по инерции слетали вперед, шлепаясь задами на асфальт. Мы с сестрой не смогли ни разу проскочить этот контрольный участок, и я уже собрался домой, как вдруг заметил неподалеку в заснеженных кустах рыжую шапку. Я пригляделся и опознал Артура, который прятался там с фотоаппаратом. Мне стало досадно, что мы ни разу не смогли проскочить через асфальт, и я решил напоследок скатиться один. Набрав приличную скорость, я представил, как, высекая фонтан искр, проскакиваю перед объективом и Артур делает великолепный кадр. Встречный ветер со снегом хлестал по лицу, заставляя щуриться и дышать урывками ртом. Я преодолел последний поворот и вышел на финишную прямую. Может, стоит помахать Артуру, чтобы он не пропустил ценный кадр?
Я скосил взгляд налево. Возле самой дороги, сцепившись, по снегу катались двое, один из которых был Артур. Он встал и попытался вырваться, но второй, мальчик в дубленке, встал на колени и схватил его за пальто. Я усиленно загреб руками, поворачивая санки, и от крутого виража чуть было не перевернулся. Еще через мгновение я, прикрыв голову руками, на полном ходу сшиб мальчика, и мы с ним опрокинулись в сугроб перед кустами. Я с трудом выкарабкался, снег забился мне за воротник и под рукава, залепил лицо, с меня слетела шапка и один ботинок.
— Смотреть надо, куда едешь! — послышался злобный голос, я получил хороший пинок и снова оказался в снегу.
Я встал и протер лицо от снега. Артура нигде не было видно, мальчик в дубленке отряхивался, а к нам бежала сестренка.
— А ну, не трогай его! — Она сжала кулачки и погрозила верзиле.
Тот, не обращая на нее внимания, подобрал мою шапку, закинул далеко в сторону фонтана и пошел прочь. Я отрыл в сугробе ботинок, сестра сбегала за шапкой, и мы поплелись домой, волоча за собой санки. По пути я почувствовал, что мерзну. Несмотря на выпитый чай с медом, к вечеру у меня поднялась температура, и пришлось проваляться в постели все оставшиеся дни каникул.
За это время я несколько раз перечитал «Чингачгука» и в первый же день учебы засунул книгу вместе с учебниками в портфель. На большой перемене я поднялся на третий этаж школы. Напротив буфета, откуда пахло жареными пирожками и котлетами, располагались шестой и седьмой классы, затем дальше по коридору можно было попасть в просторный спортивный зал с высокими окнами, занавешенными волейбольной сеткой, из спортзала дверь вела в заднюю часть школы, где сидели старшие классы. Существовало негласное правило — младшеклассникам на эту территорию не соваться, поэтому я уселся на подоконник в спортзале и стал высматривать Артура среди шумной толпы парней в одинаковых темно-синих рубашках. Взяв у меня книгу, Артур уважительно провел рукой по газетной обложке и похвалил:
— Молодец, позаботился! Как-то быстро ты прочел, книга вроде не маленькая.
— Вообще-то я ее за три дня прочел, потом заболел, когда на санках катался.
— Простудился, что ли?
Я уставился на него. Неужели он не узнал меня в тот день? Он через очки пристально посмотрел на меня и взял за рукав.
— Ну-ка, отойдем в сторонку. Это был ты? В тот день?
Я кивнул.
— Здорово ты в него влетел! Так ты нарочно, что ли? — Он улыбнулся. — Вот спасибо тебе! Этот умник заметил, что я в кустах прячусь, и придрался, чтобы аппарат отнять — типа, шпиона поймал. — Артур вдруг смутился. — А тебе не попало от него? Я-то даже не думал ни о чем, убежал сразу. Если честно, не умею я драться.
«Трусишка все-таки», — подумал я и сказал:
— Да ладно, все нормально.
Артур пожал мне руку.
— Ну что, пойдем в буфет? Может, еще не все котлеты раскупили.
Старшеклассники считали ниже своего достоинства водить дружбу с ребятами из младших классов, но Артур, похоже, не знал про это. Да я и не видел, чтобы он общался или водил дружбу с кем-то из сверстников. Мы взяли по бутерброду с колбасой и компот: котлеты закончились. Котлеты в школе были очень вкусные, и их почему-то всегда не хватало, надо был сразу после звонка на большую перемену мчаться в буфет, чтобы занять за ними очередь.
— Заходи вечером в гости, дам другую книгу.
На этот раз мама Артура была более любезна со мной, велела называть себя тетей Ниной и позвала на кухню пить чай с печеньем собственного приготовления. Артур дал мне следующую книгу и сказал, что могу приходить в гости когда захочу, хоть каждый день. В коллекции Карлоса оказалось еще три книги Фенимора Купера, и я их быстро прочитал, потом Артур сказал, что мне понравится Жюль Верн, и действительно, невероятные миры в его книгах оказались даже более увлекательными, чем приключения Кожаного Чулка и Чингачгука. Оборотной стороной моего увлечения чтением стало то, что я как-то потерял интерес к школьным урокам и не мог заставить себя сесть за скучные домашние задания.
Как-то раз, когда я пришел к Артуру вечером, он отворил и провел меня в комнатку, переделанную в фотолабораторию. Помещение было небольшим и продолговатым, слева тянулись в дальний темный угол несколько полок стеллажа. Справа вдоль стены стоял длинный стол. Красный свет фонаря, висящего над столом, слабо отражался на металлическом приборе, похожем на большой микроскоп, и поблескивал в наполненных чем-то пластиковых ванночках, стоящих рядом. Пахло химикатами.
— Если интересно, расскажу про печать, — сказал Артур, наклонившись над ванночками.
Он вытащил пинцетом из крайней ванночки несколько фотокарточек, подержал на весу, давая стечь жидкости, и отнес в темный угол.
— Ну что, продолжаем печатать, — пробормотал он, вернувшись и положив на планшет под прибором плотную бумагу, — это фотобумага, кладем ее под фотоувеличитель.
На бумагу из окуляра прибора падал прямоугольный пучок красного цвета. Артур дотронулся до фотопленки, протянутой в рамке увеличителя.
— Совмещаем кадр пленки с изображением на бумаге, для этого увеличиваем и даем резкость, — он покрутил рукоятку слева, поднял и опустил подвижную часть увеличителя, затем навел фокус с помощью кольца на объективе. — Красный свет нужен, чтобы бумага не засветилась. Теперь выдвинем из-под объектива красный светофильтр, дадим экспозицию, например, на четыре секунды.
Он сдвинул в сторону красный кружочек, и поток яркого изображения в виде негатива лег на фотобумагу.
— Двадцать один, двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять. — Артур вернул светофильтр на место и, аккуратно взяв бумагу за концы подушечками пальцев, окунул в ближайшую ванночку. — Тут проявитель. А теперь смотри.
Это был момент, когда я ясно понял, что буду заниматься фотографией. В ванночке вначале ничего не происходило, затем бумага кое-где стала темнеть, а где-то оставалась белой. Очень медленно, как по волшебству, стало проступать изображение, все явственнее с каждой секундой, пока не оформилось в прекрасный летний пейзаж с лугом и четкими контурами гор на горизонте.
— Эту пленку я в августе снимал, специально до зимы не проявлял. — В голосе Артура чувствовалось удовлетворение. — Так, теперь важно вовремя вытащить из проявителя, пока фото не потемнело, и кинуть в закрепитель. — Он взял пинцетом за кончик фотографии и переместил ее в соседнюю ванночку. — Пусть поваляется минут десять, потом надо в последней ванне промыть и вешать сушиться. Можно и феном просушить, но, если нет спешки, пусть сами высыхают. Если вкратце, это все.
— А почему ты считал — двадцать один, двадцать два…
— Так точнее отсчитываются секунды, — пояснил Артур. — Лучше на небольших кусочках бумаги пробовать, чтобы зря ее не расходовать.
Он вытащил из пачки новый лист бумаги, отрезал от него небольшой кусочек и проделал то же самое, на этот раз засветив его пучком света на десять секунд. В ванночке с проявителем бумажка стремительно потемнела, и на ней нельзя было ничего разглядеть.
— Тут все важно — как был сделан снимок, какая бумага, какого размера, и так далее. Короче, экспозиция капризная штука, чуть недодержишь или передержишь, уже не то. Хочешь попробовать?
Можно было и не спрашивать, я от волнения был сам не свой. Пока я экспериментировал, Артур рассказывал про разницу видов фотобумаги, про зернистость и матовость, и про то, как разные кадры смотрятся на разной бумаге.
Когда я пришел домой, получил нагоняй от мамы за поздний приход. Оказалось, уже десять вечера, то есть мы просидели в лаборатории чуть ли не четыре часа. С того дня я, помимо чтения, с головой погрузился в новое увлечение, которое только добавило количество двоек в моем школьном дневнике.
Артур рассказал, что после смерти отца мама продала профессиональную аппаратуру какому-то фотографу. Остался фотоаппарат «ФЭД-3», несколько объективов к нему, огромный запас фотобумаги и химикатов. Ну и самое главное, потрепанные книги по искусству съемки и печати — с них я и начал свое обучение. Артур доходчиво и просто объяснял про светосилу, глубину резкости, диафрагму и выдержку. Зимой на улице мы фотографировали мало, в основном в квартире и из окна. Я научился в темноте заправлять пленки в круглые бобины для проявки и помогал Артуру распечатывать с них фотографии.
Наконец грянула весна, и на мартовских каникулах мы с Артуром, набрав в рюкзак еды, совершили несколько дальних вылазок в горы для съемки пейзажей. Как-то раз я даже уговорил нерешительного Артура сделать восхождение к высокогорному озеру. Мы потратили целый день, чтобы добраться туда, но вынуждены были повернуть обратно, поскольку в горах, задолго до подступов к озеру, лежал нерастаявший снег. Мы очень устали и замерзли, но зато удалось заснять стадо горных козлов на гребне горы, причем ракурс подобрал я, чем впоследствии очень гордился. Мы использовали длиннофокусный объектив, а при печати с помощью светофильтров на увеличителе сделали цвет неба и облаков темнее, чтобы стадо отчетливей выделялись на их фоне. Снимок мне так понравился, что я сделал дубликат и принес домой, показать папе. Он скептически относился к моему увлечению фотографией, и поэтому мне хотелось ему показать, что у меня что-то получается. Папа когда-то в молодости тоже увлекался фотографированием и с тех пор выписывал журнал «Фото», но прятал его в дальнем углу чулана, поскольку в нем иногда публиковались эротические фотографии с обнаженными девушками. Были там и другие иностранные журналы. Тайник я обнаружил давно и регулярно просматривал все новинки, в последнее время уделяя внимание не только голым красоткам, но и остальным снимкам.
Поначалу папа не мог поверить, что мы смогли сделать такую фотографию, потом забрал с собой снимок на работу, где коллегам снимок тоже очень понравился. Маме я тоже показал, но пожалел об этом. Она снова завела разговор на тему, что важнее всего учеба, а все увлечения потом. Вдобавок поругалась с папой, который разрешает, чтобы я ходил в опасные походы по горам вместо того, чтобы сидеть дома и исправлять двойки и тройки.
Из апрельского номера журнала я вырвал листочек с объявлением о том, что в этом месяце завершается конкурс на лучшее фото. Конкурс назывался «Человек покоряет планету», и художественный смысл фотографии должен был отражать индустриальную победу прогресса. Еще победителю полагался ценный приз.
Мы толком не поняли, что же имеется в виду, а Артур и вовсе отнесся скептически к этой затее, тем более что срок конкурса почти закончился. Но меня охватило жгучее желание получить публикацию. Я представлял, как папа получает очередной номер журнала, а там бац — снимок-победитель с моим именем! Да что там папа, я отношу журнал в школу — и у всех глаза на лоб лезут, а первая красавица класса, Полина, поднимает густые темные ресницы и смотрит на меня удивленным и заинтересованным взглядом.
Вечером после ужина я стал приставать к папе с расспросами, что такое индустриальная победа прогресса. Он прилег на диван с зубочисткой во рту и начал рассуждать.
— Много лет назад тут на горе геологи, кстати, во главе с твоим дядей Серго, отыскали залежи редкой ископаемой руды. С одной стороны ущелья построили горно-обогатительную фабрику по самым современным технологиям. Прогресс и индустриализация. Научились направленными взрывами добывать породу, а на фабрике новым способом флотации отделять полезную руду, — тоже прогресс. Не говорю уже про канатную дорогу, по которой руду перемещают над ущельем на фабрику! Вот все это, — папа вытащил зубочистку изо рта и очертил ею круг в воздухе, — скорее всего и есть индустриальная победа прогресса. Дурацкое название, на мой взгляд. Тебе это зачем, в школе задали?
— Ну да, — соврал я, решив пока что никому о своих планах не рассказывать. Да и про объявление в журнале я не мог ему рассказать, не выдав того, что знаю про тайник.
В последующие два дня я лазил вокруг комбината, прикидывая, какие тут можно заснять ракурсы, но понял, что все это не то. Просто фотографии цехов, скучных складов, машин и станков не годятся, нужно что-то глобальное, может, вид комбината с городом сверху? На третий день я сразу же после уроков начал восхождение. Перешел речушку по хлипкому деревянному мостику, и по тропинке между огородами и курятниками поднялся на дорогу, которая зигзагами спускалась с высокогорного карьера и вела в город. По этому маршруту мы на уроках физкультуры совершали так называемые кроссы, карабкаясь на эту дорогу от речки и сбегая по ней вниз до самой школы. Я перешел дорогу и вскарабкался по откосу наверх, цепляясь за выступающие камни и корни кустарников. Делая небольшие передышки, я поднялся по горе довольно высоко и сел на мшистый камень среди кустов лаванды, пригнутых к земле постоянными ветрами. Сложив указательные и большие пальцы рук, я поводил этим подобием фоторамки по городу, ставшим вдруг совсем крохотным, потом по фабрике на противоположной горе. Большое серое главное здание и остальные корпуса, прочно врытые в склон горы, не впечатляли, даже с такого, казалось бы, выгодного ракурса.
Ниже по склону горы, опираясь в землю бетонным основанием, стояла огромная стальная опора для канатной дороги, высотой метров в сто, не меньше. Я задрал голову и загляделся. Небольшие железные вагончики, прикрепленные к стальному тросу, друг за другом медленно проплывали на фоне серых облаков. Груженные вагончики с землей доезжали до противоположного склона, где была дробильная часть фабрики, там разгружались и возвращались обратно, за новой порцией земли с рудой. Эта картина канатной дороги, соединяющей горы над ущельем, была с детства привычной и так вписывалась в пейзаж, что я давно уже не обращал на нее внимания.
Над головой у меня пролетели две вороны, которые, покружившись, деловито приземлились на одну из вагонеток, наполненную доверху землей. Одна из них уселась на краю и стала смотреть вниз, другая поклевала что-то из горочки и присоединилась к первой. Я проводил их взглядом, пока они не стали едва различимыми. Катаются себе по канатке без билетов, любуются видами. Я представил себя на месте ворон и позавидовал им.
Поднялся ветер, я продрог и начал спускаться, обратный путь занял больше времени, чем подъем, и я порядком устал. Дома меня встретила недовольная сестренка. Ей не терпелось выйти на улицу погулять, а по установленным в семье правилам я должен был вначале проверить ее уроки, особенно математику, потом дать разрешение погулять. Предполагалось, что я должен был подтянуть ее по математике, но она ей совсем не давалась, а я упрямился и не желал подсказывать. Обычно заканчивалось тем, что после того, как у меня кончалось терпение, а у нее начиналась истерика, я делал за нее задания и отпускал на улицу.
— Меня девочки давно уже ждут! Родителям скажу, что ты после школы гуляешь неизвестно где вместо того, чтобы уроки делать!
— Будешь ябедничать, вообще не пущу гулять, будешь сама задачки решать, — огрызнулся я, но потом смилостивился, — ладно, иди!
Она моментально выскочила за дверь, а я пошел на кухню и съел обед, от которого меня окончательно сморило. Улегшись на диване в гостиной с «Человеком-невидимкой», я вскоре задремал и проснулся, когда мама растормошила меня.
— Что это еще такое? Вставай, а то ночью не уснешь! Уроки-то сделал? Где сестренка?
Я что-то пробормотал и поплелся в ванную. Умывшись холодной водой, я всматривался в зеркало и пытался вспомнить, что же такое мне приснилось. Я зажмурился, но тщетно, сон ускользал от меня. Потом вышел на балкон и крикнул сестренке, чтобы шла домой, но она притворилась, что не слышит. Я уселся за свой стол и достал из портфеля учебники и дневник. Разбираясь с задачкой про параллельные прямые и секущую, я вдруг замер, вспомнив сон. Через минуту я уже был на улице. Я промчался мимо играющих возле подъезда детей, затем сделал крутой вираж и вернулся к ним. Сестренка попыталась было спрятаться за фонарным столбом, но я ухватил ее за руку и потащил к лестнице.
— Марш домой! А то завтра вообще не будешь играть, поняла?
По дороге я решил, что если Артур струсит и не согласится на мою авантюру, то пойду один. Добежав до квартиры Артура, я постоял возле двери, пока дыхание не восстановилось, и только потом нажал на кнопку звонка. Артур открыл не сразу, в руке он держал бутерброд с колбасой.
— Хочешь? — спросил он меня с набитым ртом и, не дожидаясь ответа, повернулся и пошел в комнату.
Красный фонарь из лаборатории лежал на полу рядом с треногой, на которой был укреплен фотоаппарат. На спинку стула, стоящего в центре комнаты, была натянута белая материя, а на стуле стоял какой-то прибор, мерцающий лампочками и издающий низкий гул. Провода от него тянулись во все стороны.
— Кирлиан-эффект, слышал про него? — Артур протянул мне бутерброд. — Подержи.
Он присел и взял в руку электрод, подсоединенный к прибору. Покрутив на нем рукоятку. он постучал электродом по пальцу, послышался слабый треск.
— Свечение возле объекта в условиях газоразрядного процесса. — Он встал и пристроил электрод над объективом фотоаппарата. — Очень интересная штука, кстати. Все предметы светятся, и люди в том числе. Причем по-разному, больные или здоровые, радостные или грустные, излучают разное свечение. Я хочу листочек сфотографировать, его свечение, когда его от корешка только что отрываешь, — он повернулся ко мне и забрал бутерброд.
— Зачем? — удивился я.
Артур дожевал кусок, стекла его очков блестели в красном фонарном свете.
— Хочу получить эффект фантомного листа. Представь, отрываешь листок, а свечение корешка показывает, будто листок на месте. Разве не интересно?
— Интересно, — согласился я. — Ну и как?
— Да никак, — вздохнул он и снял очки. — Думаю, трансформатор у меня неправильный, а нормальный дорого стоит. Пока даже свечение руки не удалось заснять, целую пленку израсходовал. Это очень сложный эксперимент, не факт, что получится что-то, — он задумался, — а хочешь, твою руку попробуем? Только тебя сначала заземлить надо.
— Не хочу. Ну или потом как-нибудь, — сказал я нетерпеливо. — Придумал, как снимок сделать!
— Какой снимок? А, для конкурса. Ну?
Я рассказал про свою задумку, Артур снова надел очки и уставился на меня.
— Ты же несерьезно?
— Почему несерьезно? Ты только представь, какой кадр выйдет, это ведь будет то, что надо!
— Стоит ли снимок этого? — Он на мгновение задумался, видимо представляя, затем передернул плечами, — нет, страшно. Не обижайся, но тут я тебя не поддерживаю! Можно просто оттуда фотографировать, без экстрима, так сказать.
Я посмотрел на него и сказал как можно равнодушнее:
— Ну да, ты прав, наверное. Можешь завтра одолжить аппарат? На пару часов…
Артур подошел к стене и включил свет в комнате, потом повернул рукоятку трансформатора, и в комнате сразу стихло.
— Пойдем на кухню, квас попьем.
Квасом он называл настойку чайного гриба, которую его мама настаивала в трехлитровой банке. Они его восторженно нахваливали и пили чуть ли не каждый день. Может, этот квас действительно обладал суперполезными свойствами, но я к нему не мог привыкнуть. Чего стоил один только вид похожей на медузу массы в банке! Мне было неловко признаваться, что меня воротит от их любимого напитка, и я через силу делал несколько глотков, но Артур не терял надежды пристрастить меня к нему, мол, дело привычки.
Он процедил через марлю желто-коричневую бурду в два стакана и отпил из своего.
— Отлично, — он причмокнул полными губами, — давай, пей.
Артур встал и подошел к окну. Я, воспользовавшись моментом, незаметно вылил половину стакана в кадку с кактусом, стоящую на подоконнике. Артур, не оборачиваясь, сказал:
— Тут такое дело… Твоя мама говорила с моей по поводу того, что у тебя в школе дела идут плохо, и даже могут на второй год оставить. Ну, типа, я плохо на тебя влияю, раньше ты вроде нормально учился.
— Ты тут не при чем. А эти двойки фигня, исправлю.
Он повернулся ко мне.
— Когда? Скоро четверть заканчивается. Можно же и книги читать, и еще чем-то заниматься, не в ущерб школе.
Я стиснул зубы. Не хватало мне только его нравоучений! Мы немного помолчали, потом я спросил:
— Так что? Одолжишь фотоаппарат?
Артур ушел в комнату и вернулся через некоторое время.
— Держи, тут новая пленка с нужной чувствительностью. Только с условием, что не сделаешь того, о чем рассказывал. Хорошо?
Я усмехнулся.
— Ну хорошо, спасибо.
Я повесил аппарат на шею и пошел к выходу.
— Постой.
Я обернулся.
— Лучший снимок получится вечером, сразу перед закатом, никаких других объективов и светофильтров не нужно, лишь бы момент правильный поймать. — Мы старались не смотреть друг на друга. — У нас в этот момент семь вечера, не позже, темнеет очень быстро.
На следующий день последним уроком была физкультура, и учитель задержал нас в спортивном зале. Во дворе школы росли огромные тополя, и под одним из них я заметил Артура, когда вышел из школы. Он часто поджидал меня там, когда у нас одновременно заканчивались уроки. Я сделал вид, что не заметил его, и оживленно болтая с одноклассниками, прошел мимо.
Я беспокоился по поводу того, что вечером мама не выпустит меня из дома, но мне повезло, так как к нам в гости с ночевкой пришел мамин брат Серго, геолог. Неизменно веселый и жизнерадостный, он всегда с особой теплотой относился ко мне и часто выгораживал перед родителями, а я нередко обращался за советами к нему. Мама суетилась с ужином, а я наблюдал за очередной схваткой папы с дядей в нарды.
Жилистый и громогласный дядя с энтузиазмом брался за папу, их игра в основном состояла из словесных выпадов и отпоров, шуток с беззлобным переходом на личности и яростных сетований на судьбу при плохих бросках. Надо было видеть, с каким неиссякаемым азартом дядя тряс в кулаке зары, затем виртуозно, выгнув кисть вверх, выбрасывал их на поле и резко наклонялся вперед, чтобы обязательно смачно прокомментировать результат. Кульминацией игры был так называемый «марс», который случался не так часто, но приносил победителю сразу два очка. Дело в том, что темпераментный дядя Серго, когда проигрывал «марсом», хватал невезучие зары, вскакивал и с размаху выкидывал их в форточку. Поэтому дома папа держал целый мешочек запасных кубиков, а при каждом выкидывании заров на улицу всегда говорил: «Весной во дворе ждем еще одно заровое дерево».
В этот вечер дядя выигрывал, марса не ожидалось, мама была по-прежнему занята на кухне, так что до меня никому не было дела. На улице я поинтересовался у киоскерши, который час, и пустился бегом. Если Артур прав, до заката оставалось совсем немного времени. Обогнув красное здание пожарного депо, я помчался по дороге, ведущей вверх, к корпусам комбината, но вскоре уперся в длинное здание склада. Задрав голову, я посмотрел на канатную дорогу и решил карабкаться напрямую. По мере подъема нарастал гул от дробильного цеха, куда прибывали вагончики с рудой.
С нарастанием этого шума понемногу убавлялась моя смелость, особенно когда я наткнулся на куски тросов и несколько ржавых покореженных вагончика, явно сорвавшихся когда-то с канатной дороги. По пути я сделал пару остановок, чтобы отдышаться и посмотреть, не садится ли солнце. Фотоаппарат оттягивал шею, и я перевесил его на плечо. Вниз смотреть я побаивался. Наконец я добрался до основания дробильного цеха и пролез под металлической ограждающей сеткой.
Гул стоял невообразимый, казалось, он идет отовсюду, отзываясь вибрацией в животе. Надо мной была железобетонная площадка, подпираемая снизу большими сваями, а вертикальная лестница, сваренная из металлических прутьев, вела наверх. Прямо над головой была двусторонняя канатная дорога с вагонетками, оказавшимися вблизи довольно большими. Подвешенные на коромыслах к металлическим тросам, они проплывали над площадкой и, видимо, заезжали в цех, где руду дробили.
Я поглядел по сторонам и стал подниматься по лестнице, медленно переставляя руки и ноги. Почти преодолев подъем, я посмотрел вниз, в сторону ущелья, и все остатки моей решительности окончательно исчезли. Вцепившись в перила, я зажмурил глаза, не в силах заставить себя ни подняться, ни спуститься. К мощному рокоту дробилки прибавился еще какой-то звук сверху. Я поднял голову — солнечный свет отразился в очках Артура, который, свесившись с площадки, протягивал руку и что-то кричал. Я преодолел оставшиеся ступеньки, ухватился за его руку, поднялся на площадку и осмотрелся.
Грохот машин и запах сырости шел слева, из квадратного черного проема в стене здания, откуда выезжали, подвешенные к тросу, пустые вагончики. До них было рукой подать, их металлические покатые бока хорошо освещались заходящим солнцем позади нас. Вагонетки были высотой где-то мне по грудь и мерно раскачивались на небольшом расстоянии от бетонной поверхности площадки. Метрах в пяти подальше другие, груженые доверху землей, шли в противоположном направлении, внутрь здания.
Артур прокричал:
— Зачем по лестнице? Нормальная же дорога есть сверху!
Я посмотрел на него, вместо привычного улыбчиво-мечтательного выражения в лице его проглядывалась необычная решимость. Он повернул голову и посмотрел в сторону гор, куда почти село солнце. Очки его снова сверкнули. Я открыл рот, чтобы что-то сказать, но он взял меня за шею и пригнулся ко мне.
— Ты молодец, это будет суперкадр! — крикнул он мне прямо в ухо. — Но я не позволю тебе, я сам! Пора! Спускайся вниз по нормальной дороге к пожарной станции, жди меня там!
Он снял с моего плеча аппарат и закинул себе на шею, потом ухватился за бортик проезжающей вагонетки и одним движением запрыгнул туда. Я ошалело глядел, как вагонетка, раскачиваясь, удалялась, и вскоре покинула площадку, зависнув над пропастью за ней. Не осознавая, что делаю, я попробовал залезть в ближайшую, но ничего не получилось из-за сильного раскачивания. Тогда я подождал следующую, зашел сзади и ухватился за коромысло, которым вагонетка цеплялась за трос. Отчаянным движением я подтянулся и перевалился внутрь, расцарапав руку. Сердце колотилось в висках, дыхание сбилось. Я лежал на сыроватом грязном дне, боясь пошевелиться, уставившись на блестящие металлические тросы на фоне розово-красного неба.
Наконец я отдышался и осмелел настолько, что попробовал встать на корточки и выглянуть наружу. Подсветив напоследок силуэты горных хребтов, солнце окончательно село. От ощущения нереальной высоты у меня закружилась голова. Вдобавок вагонетка качнулась от моего движения, и я в ужасе упал на дно, зажмурив глаза. Спустя какое-то время я сделал еще несколько попыток, выверяя движения, чтобы сохранить равновесие. Наконец мне удалось занять устойчивую позицию. Инстинктивно я понял, что лучше смотреть вдаль, а не вниз, тогда голова не кружилась. Шум дробильного цеха уже остался позади, было тихо, слышался только скользящий шелест по тросу над головой. Яркие краски на небе постепенно блекли, стало ощутимо прохладнее. Передо мной на переднем плане проплывали вагончики, а за ними открывался захватывающий дух вид на город, зажатый с двух сторон склонам гор. Ближе к горизонту горы расступались, мельчали и переходили в равнину, сливающуюся с потемневшим небом.
Неожиданно поднялся ветер, потом стих, а затем снова подул, усиливаясь. Если бы не проезжающие в другом направлении вагончики, можно было подумать, что я завис на несколько часов и никуда не двигаюсь. Но это только так казалось, уже была видна загрузочная станция. Расстояние до склона горы стало быстро уменьшаться, внизу уже можно было разглядеть кустарники. В сгущающейся темноте по ходу нашего движения выросли конусообразные наполнительные бункеры на ровном горном плато. Ветер усилился настолько, что вагончик стало покачивать. Я всматривался вниз слезящимися глазами, напрягшись, и готовый выпрыгнуть в нужный момент. Вдруг, несмотря на шум ветра, я отчетливо услышал чей-то громкий крик, потом еще. Спустя короткое время я разглядел под собой чью-то фигуру, лежащую между камнем и большим кустом. «Артур!» — мелькнуло в голове. Я захотел спрыгнуть, но вовремя остановился, было высоковато. Я дождался пологого участка, подпружинил затекшие ноги и, ухватившись руками за край, выпрыгнул и откатился по земле в сторону.
— Артур! — крикнул я и услышал ответный стон снизу.
Осторожно спустившись по склону, я нашел его, лежащего под кустом, с подвернутой ногой. Несмотря на ветер, лоб его был мокрым от пота, очки валялись рядом. К груди он двумя руками прижимал фотоаппарат. Я присел на корточки.
— Рано выпрыгнул, — прошептал он, как бы оправдываясь, — плохо вижу в темноте. И за аппарат боялся, а то бы приземлился нормально.
— Где болит?
— Нога, — простонал он и закрыл глаза, — жутко… И плечо, но не так сильно.
— Идти сможешь? — спросил я. — Я помогу.
Он отдал мне фотоаппарат и оперся руками о землю, пытаясь сесть. Я подхватил его под мышки, но Артур громко вскрикнул и обмяк.
— Нет! Очень больно! — Из глаз его брызнули слезы. — Наверное, сломал, надо позвать…
Я вскочил на ноги.
— Держись, пойду наверх, поищу кого-нибудь!
Хватаясь руками за кусты, я вскарабкался до ровной площадки и побежал вперед. К шуму ветра прибавился вой моторов, крутящих огромные шкивы с тросами. Из высоких бункеров руда периодически с грохотом высыпалась в проезжающие под ними вагонетки. Я огляделся и побежал в сторону небольшого домика на возвышении, в окнах которого горел свет. Толкнув тонкую фанерную дверь, я увидел двух мужчин в спецовках, один из которых, бородатый, пил чай, сидя за столом, а другой лежал на деревянной тахте. Оба с увлечением слушали трансляцию футбольного матча по транзистору и не обратили на меня внимания.
— Дяденьки, помогите! — выкрикнул я.
Бородатый вздрогнул, пролив чай и ругнулся, а другой сел, выключил транзистор и рявкнул:
— Мальчик! Ты откуда взялся? Тут закрытая территория!
Бородатый остановил его движением руки, затем встал и подошел ко мне.
— У меня дядя главный геолог, — почему-то сказал я.
— Серго? — прищурился он. — Причем тут он? Ну, что случилось?
— У меня друг там, — я мотнул головой, — упал, и у него что-то с ногой, вроде сломана.
Сидящий на тахте присвистнул и спросил:
— Далеко?
— Нет, — отозвался я, — рядом.
Он быстро натянул ботинки и встал.
— Ладно, потом расскажешь, что вы тут делали. И телефон дашь, родителей известим.
Бородатый натянул куртку, открыл металлический шкаф возле стены и вытащил оттуда пластмассовый чемоданчик и фонарик.
— Пошли, — скомандовал он мне, потом обернулся к напарнику, — брезент захвати на всякий, и шину.
Через полчаса мы на легковушке подъехали к двухэтажному зданию городской больницы. За рулем был бородатый, я сидел рядом, а на заднем сидении лежал и стонал Артур с наложенной на голень шиной. Выйдя из машины, я увидел родителей и дядю Серго. Бородатый тоже вышел из машины и обменялся рукопожатиями с папой и дядей Серго. Мужчины, держась за края брезента, осторожно вытащили из машины Артура и поднялись по ступеням ко входу, освещенному лампочкой. Мама поначалу набросилась на меня с криками, потом обняла и всхлипнула.
— Дурачок, вы же могли запросто разбиться… Ты хоть обо мне подумал, когда полез кататься на этих штуках? И как такое могло в голову прийти вообще?
Она утерла слезы и взяла меня за плечи.
— Посмотри на меня. Отвечай, чья это была идея? — Тон повысился, в ее голосе послышались требовательные нотки.
Я отвел взгляд. Слева послышался стук каблуков, и скоро из темноты, чуть ли не бегом, появилась тетя Нина. На плечи была накинута шаль, поверх домашнего халата. Она тяжело дышала и поначалу не узнала нас. Мама шагнула ей навстречу.
— Нина…
Тетя Нина подслеповато посмотрела на маму сквозь очки, потом взглянула на меня и кивнула.
— Где Артур? Что с ним? — выдохнула она.
Мама взяла ее за руку и что-то стала говорить, и они вместе зашли в здание больницы. Я подумал, что мне тоже следует пойти за ними, но заколебался и передумал. Спустя какое-то время я заметил, как дрожу от холода, и уже собирался зайти внутрь, как все вышли, кроме тети Нины.
Мужчины тут же закурили, а я подошел к маме:
— Ну что?
— Вроде нормально все, гипс накладывают, завтра уже дома будет, — в голосе ее чувствовалось явное облегчение, но она, видимо, вспомнив, что со мной нужно построже, повысила голос. — Сколько раз я говорила, что все эти ваши походы до добра не доведут! Скажи, вот почему я уверена, что это твоя затея?
Дядя Серго окликнул ее:
— Отстань от мальчика, не видишь, что он и сам перепугался? Смотри, дрожит весь.
Он подошел к нам, отвел меня в сторону и накинул на меня свой пиджак.
— Ну? — спросил он тихо. — Зачем вы туда полезли?
Я опустил глаза на фотоаппарат, висящий на шее.
— Это я виноват. Нужен был кадр сверху, для конкурса в журнале.
Дядя вздохнул.
— В общем, так. Давай-ка про съемки пока никому ни слова, да и пленку эту могут отобрать.
Я кивнул. Он огляделся на бородатого.
— А с ним я поговорю, чтобы эта история не получила продолжения, а то и папе твоему может достаться.
Дядя остался с бородатым, а я с родителями пошел домой. По пути мама всю дорогу отчитывала меня, а я только кивал и старался молчать, понимая, что это наименьше из зол. Папа угрюмо молчал, но под конец не выдержал.
— Ну хватит, сколько уже можно! Не маленький ведь, сам все понял!
Мама высказалась и на его счет в том плане, что воспитание сына на его, папиной, совести, но после этого наконец-то отстала от меня. Папа осторожно отпер дверь, чтобы не разбудить спящую сестренку, я прошел в детскую, быстро разделся в темноте и лег в кровать. Я долго лежал, прислушиваясь к затихающим звукам в квартире и глядя через верхний краешек окна на чернеющее небо. Потом протянул руку и взял фотоаппарат со стула. Накрывшись одеялом с головой, я наощупь медленно перемотал всю пленку, открыл крышку аппарата и осторожно вытащил цилиндрическую катушку с пленкой. Иногда при такой операции катушка могла открыться, засветив пленку. С этой пленкой любой риск должен был быть исключен. Потом я встал, прокрался в чулан и, не включая света, стал шарить на нижней полке и наконец отыскал резиновую светонепроницаемую перчатку, в которую сунул катушку. Я услышал стук входной двери, а когда вышел из чулана, наткнулся на дядю, который что-то насвистывал. Увидев меня, он положил руку мне на плечо и громко запел:
— Парня в горы тяни, рискни! Не бросай одного, его…
В спальне родителей послышался шум, затем сердитый мамин голос:
— Ты чего разорался? Спят уже все.
Дядя допел куплет и похлопал меня по плечу.
— Дело улажено, так что марш спать! — прошептал он и сказал в сторону спальни, — больше не буду. Зови мужа на кухню, по 50 грамм на ночь выпьем!
Я прошмыгнул в детскую, сунул перчатку с кассетой в школьный ранец и лег спать.
На следующий день утром мама собралась перед работой зайти проведать Артура, и я напросился, чтобы она и меня взяла с собой.
Артур только проснулся и чувствовал себя хорошо, даже незаметно подмигнул мне. Тетя Нина, которая была там, сказала, что через несколько часов его выпишут. Потом мама велела мне бежать в школу на второй урок, а сама осталась.
После уроков я, не заходя домой, помчался к Артуру. Тетя Нина отворила дверь, холодно поздоровалась и проводила меня в комнату, где Артур лежал поверх застеленной кровати и читал книгу. Левая штанина у него была подвернута, нога ниже колена — в гипсе. Он улыбнулся и отложил книгу на прикроватную тумбочку, смахнув оттуда тарелку. Тетя Нина подобрала ее и укоризненно произнесла:
— Чего улыбаешься? Допрыгался? Выпускные экзамены на носу, и именно сейчас тебя угораздило…
Она махнула рукой и вышла из комнаты, а я скинул ранец осторожно уселся на край кровати.
— Болит?
— Болит, но уже не так сильно, — он прокашлялся и добавил, — хотел спасибо сказать тебе.
— За что спасибо? — удивился я. — Это я тебя не послушался и полез туда, а ты из-за меня ногу сломал. Если честно, я ведь, когда оказался там, уже передумал, но не успел тебе сказать, ты так быстро залез в вагончик…
Артур, глядя на ногу, поправил очки:
— Брось, не вини себя. Я не из-за тебя туда полез, а из-за себя, — он посмотрел на меня, — понимаешь, у меня страх высоты, с детства. Мне это нужно было…
Я добавил:
— А я вот темноты боюсь, и по вечерам иногда заставляю себя спускаться в подвал.
— Вот видишь!
Я покачал головой.
— Но проехать на вагонетке над ущельем! Я даже без страха высоты не решился бы первым…
— В любом случае спасибо, — он прищурился за стеклами очков, — ну что, принес пленку?
Я кивнул.
— Сможешь сам проявить и распечатать? Кадр вроде хороший получился. Не верю я в этот конкурс, но раз так рвешься… — Он вздохнул. — Уже конец месяца, надо тебе поторопиться и сегодня же отправить по почте. Письмо где-то неделю будет идти, может, и подоспеет вовремя, хотя вряд ли.
Я сунул руку в ранец и достал из перчатки катушку.
— Реактивы знаешь где лежат, возьми лучше большой фотобачок, туда пленка легче заправляется. После закрепителя промой хорошенько пленку, подвесь и феном просуши, только осторожно. Принеси потом пленку, посмотрим.
В фотобачок я заправлял пленку полчаса, если не больше. Эта операция всегда с трудом давалась мне. В отличие от фотобумаги, с пленкой нужно было работать в полной темноте, осторожно, держась за края, сантиметр за сантиметром проталкивая ее вглубь бобины по спиралевидным бороздкам. Если пленка застревала, приходилось набираться терпения и начинать все сначала. После того, как бобина с заправленной пленкой опускалась в бачок с проявителем и закрывалась крышкой, можно уже было включать свет и отсчитывать время по настенным часам.
Провозившись еще час, я закончил все процедуры и просушил пленку феном на малой скорости и температуре. Сняв ее с прищепки, я вышел из лаборатории и обнаружил, что Артур уснул. Я встал под люстрой и стал на свет рассматривать негатив. Я насчитал около десяти кадров, все они были четкими, первые были темнее, затем светлели по мере захода солнца.
— Неси сюда, — Артур проснулся и, опираясь руками, сел повыше. — Найдешь очки?
Внимательно просмотрев пленку, он удовлетворенно кивнул.
— Иди печатать, я думаю, один из этих последних кадров годится, там я поймал глубину резкости, но на всякий случай распечатай все. Возьми мелкозернистую бумагу.
Еще через час все снимки были готовы и высушены. Артур оказался прав. Глядя на предпоследний снимок, захватывало дух от невероятного пейзажа и ощущения высоты. На переднем плане слева темнела немного размытая вагонетка, но она не мешала восприятию, а наоборот, усиливала глубину расстилающегося внизу города и четких гор, ярко подсвеченных последними лучами заката. От избытка чувств я даже обнял и поцеловал Артура в лоб.
— Да, неплохо получилось. Бери ножницы, отрежь эти кадры и беги на почту, через полчаса закроется. Скажи, что тебе нужно авиапочтой. Деньги на конверт и марки есть?
— Есть, — я сбегал за ножницами в лабораторию, разрезал пленку, положил снимок с негативами в свой учебник и собрался уходить.
— Постой, — остановил меня Артур. Он посмотрел в сторону, потом нахмурился и перевел взгляд на меня. — Слушай, мне месяц остался до выпускных, да и у тебя ситуация с оценками… В общем, я пообещал твоей маме, что мы с тобой не будем видеться какое-то время. Не обижайся, ладно?
Я почувствовал, что щеки у меня горят. Потом повернулся и, не говоря ни слова, вышел. От обиды у меня даже слезы выступили на глазах, было ощущение, что меня предали, причем я не мог понять, кого больше винить, маму или Артура.
На почте не оказалось нужного конверта, в который мог бы поместиться снимок. Работница, полная женщина с завитыми волосами и тенью усиков на верхней губе в ответ на мои просьбу найти хотя бы один конверт, сказала с раздражением:
— Мальчик, мне что, жалко, что ли? Ну нету больших конвертов, понимаешь? Закончились! Завтра приходи, один день роли не играет, ну не утром отправят твое письмо, так вечером. Иди, мне закрываться надо.
— Нет, — я был близок к тому, чтобы снова прослезиться, — вечером будет поздно, даже утром может быть поздно, там конкурс заканчивается.
— Какой еще конкурс? — Она собрала губы гармошкой, отчего усики проступили явственней, потом вздохнула, — ладно, подожди, схожу поищу.
Через минуту она вернулась и шлепнула об стойку конверт.
— Вот, уже с марками. Пиши адреса, да побыстрее.
Я достал из ранца сложенный вчетверо листочек, вырванный из журнала и, сверяясь с ним, заполнил графу «Кому», затем, немного поколебавшись, вписал внизу адрес Артура и обе наши фамилии.
— А индекс? Ладно, давай сюда, сама заполню.
Я поблагодарил и пошел домой, чувствуя, что поступил правильно, написав адрес Артура, несмотря на его предательство.
Прошла неделя, за ней другая и третья. Я по-прежнему злился на Артура и не разговаривал с мамой. Эта злость подстегнула меня к тому, что я очень усердно занимался и окончил четверть удовлетворительно. Наступило лето, и родители отвезли меня с сестренкой в пионерский лагерь на два месяца. За день до отъезда мама спросила, не хочу ли я попрощаться с Артуром, я отрицательно помотал головой и гордо промолчал.
Лагерь был расположен в лесу, высоко в горах, на ровном плато. Позади корпусов высились несколько гладких скал с зубчатыми вершинами, а снизу и с боков территория лагеря была окружена ежевичными и малиновыми зарослями. Жизнь в отрядах — от дошколят до половозрелых десятиклассников — бурлила целый день, с раннего утра до отхода ко сну, а то и дольше. В семь утра нас поднимал бодрый звук горна, затем физзарядка, умывание, построение, завтрак. После него сразу же снова построение по отрядам, перекличка и целый день какие-нибудь занятия или игры, чаще всего на территории, иногда в лесу. По субботам был день посещений, никаких построений и занятий не было, и дети, за исключением старших отрядов, караулили весь день у ворот лагеря в ожидании родителей, которые привезут с собой какой-нибудь домашней еды.
В один из жарких дней в июле, ближе к концу второй смены лагеря, когда родители забрали нас в лес на шашлыки, папа сказал:
— Кстати, видел на днях твоего Артура. Без костылей ходит, но мне показалось, что прихрамывает немножко. Сказал, что уезжает в Красноярск, у него мама оттуда родом. В какое-то военное училище поступать. Передавал привет, сказал, что напишет тебе.
В лагере я старался не думать об Артуре, и насыщенный график способствовал этому, но тут я почувствовал, как сильно по нему соскучился. Я вспомнил, как он что-то такое говорил на эту тему, но весь образ Артура и его увлечения до того не соответствовали чему-то военному, что я всерьез не отнесся тогда к его словам.
— И все-таки странный он. Все от армии бегут, а он… — сказала мама.
— Ну да, есть немного, — добавил папа. — Я его спросил про ногу, а он засмеялся и говорит: «Нога нормально, я ее недаром сломал».
У меня перехватило дыхание. Что значит «недаром сломал»? Неужели…
Видимо, у меня на лице что-то отразилось, потому что мама спросила:
— Жалеешь, что не попрощался с ним?
Я кивнул. Потом спросил:
— А они уже уехали?
— Не знаю, — сказал папа и переглянулся с мамой. — Заберем его? Завтра все равно воскресенье, а вечером привезу обратно.
Когда родители высадили меня у дома Артура, я посмотрел на окно у них на кухне, обычно приоткрытое круглый год. Сейчас оно было закрыто, несмотря на жаркую погоду. И все-таки я поднялся по лестнице и долго тщетно стучался в дверь.
Потом я прибежал домой, сгорая от желания залезть в тайник за новым номером журнала, но дома был папа, лежавший на диване с газетой и бутылкой пива. Помаявшись какое-то время, я не вытерпел.
— Пап, у меня к тебе просьба. Можешь дать мне посмотреть последний журнал «Фото»?
Папа отложил газету и прищурился.
— Ты ведь знаешь, где он лежит, верно?
Я промолчал. Он отхлебнул пива и снова взял газету.
— Хорошо, иди и возьми сам.
Я помчался в чулан, достал журнал, быстро перелистнул и замер. Снимок был на весь разворот, и в таком размере от него еще больше захватывало дух. Внизу было написано, что это снимок-победитель, а ниже мелким шрифтом — фамилия Артура. Хотя моей фамилии не было, первым чувством был восторг, и я, не в силах его сдержать, побежал к папе и положил ему на колени раскрытый журнал.
— Что это? — Он посмотрел на снимок и сделал глоток пива из бутылки. Потом опустил взгляд вниз и резко сел, поперхнувшись. Откашлявшись, папа внимательно посмотрел на меня.
— Ах, вот оно что… Рассказывай.
Пока я говорил, он продолжал разглядывать снимок и под конец вздохнул:
— Снимок выше всяких похвал, но идея твоя была, конечно, безумной и очень опасной, ты ведь понимаешь?
Я кивнул.
— Наверное, в редакции решили, что снимал профессионал, взрослый человек, получивший все необходимые разрешения, ну и подстраховку. — Он снова вгляделся в журнал. — Красота какая! Невероятный кадр, как это я его не заметил? Скажи, а ты бы смог такой снять? Я имею в виду, выдержка там, глубина…
— Нет, — признался я. — У меня, наверное, не получилось бы… но придумал ведь я!
Хотя я и понимал, что Артур не виноват, что в редакции написали под снимком только одну фамилию, позабытая обида на него вновь захлестнула меня.
— Ну да, — сказал папа, — по-хорошему внизу нужно было указать автора идеи, то есть тебя. Творческая составляющая очень важна, все начинается именно в голове. Надо было в письме написать про это.
Я почувствовал ком в горле.
— Артура-то, кстати, увидел?
Я вытер выкатившуюся из глаза слезинку.
— Нет, уехали!
Папа положил бутылку на столик и обнял меня за плечи.
— Ну-ну, не расстраивайся. У тебя остались негативы?
— Да, а что?
— Отдашь мне, съезжу в райцентр и распечатаю большой снимок. Вставим его в рамку и повесим на стену, с указанием автора идеи. А откуда ты про конкурс этот узнал?
— В выпуске апрельском было… там еще приз обещали.
— А что за приз?
— Не знаю, просто ценный приз.
Я подумал о том, что уж призом-то Артур мог со мной поделиться, но промолчал.
— Наверное, деньги, — папа посмотрел на меня, улыбнулся и зачем-то добавил, — два самых больших искушения, слава и деньги… Не вини Артура. В конце концов, он без отца растет, мать еле концы с концами сводит, деньги им нужнее, чем нам, сынок. Потом, я уверен, что он скоро напишет тебе, он же сказал мне. А пока в любом случае обещай мне не держать обиду, хорошо?
— Обещаю, — выдавил я.
Но прошло лето, началась школа, а от Артура письма не было. И вдруг в середине октября, в воскресенье, когда мы вернулись домой из поездки в лес за дикими грушами для варенья, папа открыл почтовый ящик и воскликнул:
— О! Тебе письмо от Артура.
Я схватил конверт, выбежал из подъезда и, вскрывая письмо на ходу, помчался к дальней беседке в сквере позади дома. В конверте было два листочка, один большой, а другой маленький, в виде записки. Я сначала прочитал записку.
«Прикинь, адрес твой неправильно записал с первого раза, и письмо обратно вернулось. Второй раз посылаю, надеюсь, дойдет на этот раз. Кстати, никуда я не поступил, так что с осенним призывом тогось, пойду в армию. Ну, ничего страшного, еще вся жизнь впереди. Вернусь, будем с тобой цветное фото осваивать».
Я отложил записку и начал читать письмо.
«Привет, дружище! Как прошел твой лагерь? Надеюсь, ты все понял и уже не держишь на меня зла, потому что так было надо и для тебя, и для меня. К тому же я твоей маме обещал. Я переживаю, потому что ты мой единственный друг.
Надеюсь, ты уже видел наш снимок в журнале. Правда, здорово смотрится? Не знаю, как там насчет прогресса, но я в нем вижу всю красоту нашего мира. Жаль, что ты не указал в письме свою фамилию, потому что я считаю, что, если бы не ты, этого снимка не было бы. Теперь насчет приза, он принадлежит тебе. Я хотел сначала отдать его твоему папе, но не знал, как он отреагирует, поэтому решил сделать по-другому. Сходи к соседке, что живет напротив нас на лестничной площадке, она тебе отдаст коробку. Я вскрыл ее, так что знаю, что там фотоаппарат Киев-4, со встроенным экспонометром, офигенная вещь!
Тут красивая природа, тайга и все такое, но не мое это. Сильно скучаю по нашим местам, даже во сне снится. Теперь у меня мечта поснимать с тобой и твоим фотиком в наших горах. Если поступлю, обязательно буду переводиться к нам. Правда, мама против, но я уговорю. Ну а если не поступлю, тогда увидимся через два года. Обнимаю тебя, друг».
Это было последнее письмо, которое я получил от Артура. На мое ответное письмо отозвалась тетя Нина, от которой я узнал, что Артура призвали в какую-то секретную часть, откуда письма не идут. Я постепенно освоил Киев-4, лучший фотоаппарат тех времен, и даже помог дяде Серго сделать несколько снимков для геодезии.
Через год я снова написал тете Нине, но ответа не получил, и подумал, что она переехала. Шло время, от Артура по-прежнему не было известий, а мама и папа начали как-то обходить эту тему, и я не понимал почему. Про себя я решил, что его оставили дальше служить в этой секретной части, но он обязательно вернется. Лишь спустя несколько лет мне довелось узнать, почему мечте Артура не суждено было сбыться. Через полгода после того последнего письма его послали в Афганистан, и оттуда он уже не вернулся. Узнав об этом, я навсегда забросил фотографирование, но всюду, куда бы потом ни переезжал, вожу с собой снимок, где за минуту до заката Артур увековечил красоту этого мира.