Большой город

Июль выдался чрезвычайно жарким, даже для наших мест. Только по вечерам, когда солнце заходило за гребни гор, оттуда постепенно начинала опускаться долгожданная и еле заметная прохлада, которая усиливалась с сумерками и таяла под лучами нового дня. Прошло три недели после школьных выпускных экзаменов, и уже половина моего класса разъехалась кто куда.
Марсель, мой давний боевой товарищ по классу скрипки, тоже собрался уезжать в Ереван, поступать в какое то училище. По его словам, дома у него возникли разногласия по поводу того, куда именно ему следует поступать, поэтому отъезд Марселя был похож скорее на побег.
Проводы получились очень забавные. Я и Алена, его подружка, встретились на автобусной станции. Через какое то время прибежал запыхавшийся Марсель. Он оглядывался по сторонам, точно опасаясь погони, и сразу же нырнул в раскаленный автобус, хотя время до отправления еще оставалось. С собой у него был белый чемодан, весь разрисованный слониками. Никогда после мне не встречался подобный чемодан. В райцентре мы вышли на остановке железнодорожного вокзала, Марсель нам велел стеречь его чемодан, бросился в билетную кассу и вернулся с билетом в общий вагон. Это когда у тебя нет определенного места, и каждый садится, куда сможет. Марсель сказал, что других билетов не было, но я заподозрил, что тут дело в экономии.
– Может, лучше было купить нормальный билет на следующий поезд? – спросил я.
– Ничего, всего то ночь ехать, – бодро сказал Марсель.
С головы поезда донесся протяжный свист, мы спешно дошагали до этого общего вагона, перед которым скопилось большое количество людей. Усатый проводник, стоя в дверях, объявил, что поезд вот вот тронется. Марсель чмокнул меня в щеку, затем несмело обнял Алену и протиснулся в вагон. Мы подошли поближе к окнам и попытались его высмотреть. Несмотря на жару, большинство окон в вагоне были наглухо задраены. Все сидячие и лежачие места были заняты, люди стояли в проходах. Наконец через открытое окно мы увидели Марселя и кликнули его. Он тяжело дышал и обливался потом.
– Может, ну его? – предложил я. – Выходи давай.
Марсель оглянулся по сторонам и сдался.
– Держи, – он поднял и просунул в окно чемодан, – сейчас выйду.
Поезд свистнул еще раз и дрогнул всеми составами. Мы отошли подальше и увидели, как человек десять ринулось в тамбур вагона. Проводник, вцепившийся обеими руками в поручни и похожий на распятие, защищал вход в тамбур как амбразуру, но его в конце концов смели.
– Безбилетники, – усмехнулся мужчина в полосатой кепке, который вместе с нами наблюдал эту картину, – поезд то без остановок идет, негде их высаживать.
Раздался лязг, и поезд тронулся. Алена подбежала к окну и закричала:
– Марсель!
Я, ускоряя шаг, двинулся по платформе параллельно поезду. Марсель все еще не выходил. Состав набирал скорость, и вскоре мне уже пришлось перейти на легкий бег.
– Чемодан! – расслышал я голос Алены позади.
В гонке с поездом я уже начал проигрывать, мимо проплывало открытое окно, на верхней полке лежал лысый мужчина с газетой. Я шлепнул его по голове и с криком «Отдай Марселю!» пропихнул в уплывающее окно белый чемодан.
Я остановился и не успел отдышаться, как с диким скрежетом, проскользив метров десять колесами по рельсам, поезд остановился. Все стихло, прибежала Алена и мы увидели, как из вагона на четвереньках выкарабкался Марсель и плюхнулся на платформу. Мы подбежали, он встал на ноги и отряхнулся. Рукав рубашки разошелся по шву, верхняя пуговица висела на ниточке. Марсель сиял и улыбался. Оказывается, когда он дошел до тамбура и уже собирался выйти, поезд тронулся и снаружи ворвалась толпа безбилетников. Они сшибли Марселя с ног, и через какое то время он, обнаружив рядом с собой рукоятку стоп крана, дернул его. Пока Марсель хвастался своей смекалкой и вдавался в подробности, оказалось, что поезд снова тронулся и даже успел набрать ход.
– Чемодан! – ахнула Алена.
Я возобновил прерванную гонку с поездом. Поравнявшись с нужным окном, я пошлепал по лысине мужчины с криком «Чемодан верни!», и через короткое время он протянул его в окно, почему то добавив «Отдай Марселю!».
В итоге мы купили ему билет в плацкартный вагон и отправили следующим поездом. Через неделю настала и моя очередь покинуть отчий дом, я летел в Москву. В аэропорту мама все время то всхлипывала и пыталась обниматься, то в сотый раз давала бытовые советы – что и когда надевать, как стирать белье, рецепты простых и питательных блюд, как и на чем экономить (мешочек с деньгами она пришила мне с изнанки на пояс брюк).
Папа несколько раз проверял, правильно ли я запомнил наизусть координаты его товарища в Москве, у которого я должен был оставаться на первое время. На случай, если тот меня не встретит и я вдобавок потеряю бумажку с телефоном и адресом. Детский сад, одним словом.
Москва с первых же минут потрясла меня своим размахом и темпом. Бурлящее море людей, сотни и тысячи серьезных и неповторяющихся лиц, проносящихся мимо и вызывающих головокружение. Папин друг и его жена оказались веселыми и добродушными людьми. Мама собрала для них чуть ли не целый чемодан с дурацкими, как мне казалось, гостинцами. Но, видя, как москвичи радостно восклицают при виде сушеных горных трав, сухофруктов, орехов и чурчхелы, пришлось признать, что мама была права. Меня научили разбираться в метро и помогли освоить троллейбус, каждый вечер я, вооружившись методичками по физике и математике для поступающих в вузы, шел в почтамт и заказывал телефонный разговор с родителями, иногда по часу и больше ожидая соединения.
Нас, первокурсников, исключительно мальчиков, заселили за 40 км от Москвы, по Казанской дороге. Общежитие представляло из себя поселок с десятком деревянных двухэтажных домиков для проживания и тремя такими же избушками, оборудованными под баню, столовую и дом культуры. Постоянно включенное радио замолкало в 12 ночи и просыпалось в 6 утра, разражаясь гимном. Под концовку, где пелось «… нас к торжеству коммуни и изма веде о от!» мы продирали глаза, брали полотенца и, подгоняемые жизнерадостным приветствием «Доброе утро, товарищи! Говорит Москва!», выползали из комнат, чтобы выстроиться в очередь перед ванной комнатой.
Чтобы успеть на первую лекцию, так называемую пару, надо было сесть на электричку в Москву, отходящую в 6:40, до станции было 13 минут ходу. Толпа студентов шла по тропинке вдоль железнодорожного полотна, поминутно оглядываясь назад – не появилась ли электричка на горизонте. Обязательно у кого то не выдерживали нервы, и он принимался бежать, а за ним и все остальные.
Лекции одна за другой, конспектирование, перекус на большой перемене, лабораторные занятия, черчение, поиски материалов в библиотеке, метро, троллейбус, электричка до общежития, обеды по талонам в столовой, домашние задания, переписывание конспектов, стирка, отбой.
По ночам мне часто снилось, что я все еще в Армении, и чаще всего в деревне, наверное из за контраста между спокойной безмятежностью сельских будней и бешеной московской круговертью.
В этой новой жизни у меня осталась только одна старая привычка – перед самым сном, когда в комнате уже погашен свет и слипаются глаза, под одеялом при свете фонарика продолжать вести свои дневники. Наверное, я бы давно забросил это занятие из за боязни, что кто нибудь прочитает их. Но я писал стенографией, да и написанное таким способом умещалось всего в нескольких толстых тетрадях, хранящихся в чемодане под кроватью.
Бешеный распорядок поглотил меня целиком со всеми мыслями, и лишь спустя пару месяцев я немного пришел в себя, огляделся и стал присматриваться к другому миру, который существовал параллельно, в нашем же студгородке.

Проводником в этот мир стал для меня Стас. Он был старше нас всех, отслужил в армии и отучился год на подготовительном отделении. Высокий блондин, уверенный в движениях и быстрый на язык, всегда модно одетый и при деньгах. Время от времени уходил куда то с ночевкой, поговаривали, что в общежитие к девушкам, работающим на ткацкой фабрике неподалеку от нашего поселка. С этой фабрики по субботам в наш так называемый дом культуры, как мотыльки на свет, слетались девицы. Часть из них оставалась до воскресения, продолжая начатую со студентами попойку, а в понедельник рано утром бригадиры фабрик ходили по корпусам студгородка, сзывая помятых и заспанных девушек на работу.
Как то раз, в очередную субботу, движимый любопытством, я решил пойти на дискотеку. Везде лежал снег, было темно, фонарей в городке не было, но по шуму музыки я дошел до дома культуры. У деревянного крыльца в белом полушубке курила довольно симпатичная девушка. Мы смотрели друг на друга и, пока я пытался осознать тот факт, что девушка тоже может курить, она щелчком пальцев выкинула бычок в снег и взяла меня под локоть.
– Вот и кавалер нашелся, – сказала она и потянула меня ко входу.
Ее кисловатое дыхание, вперемешку с дымом, оставляло желать лучшего, поэтому я отвернул голову, но пошел с ней. Внутри помещения стоял тот же запах, намного большей концентрации, мигающие лампы подсвечивали клубы сигаретного дыма. Голоса под высокими потолками сливались в неразборчивый гул, от ритмичного бума динамиков закладывало уши. Перед нами встали два парня, один из них, длинноволосый и с бутылкой пива в руке, широко расставил ноги и протянул бутылку девушке.
– Ну все, хорош выпендриваться, держи.
На меня он не обращал внимания.
– Отвали, урод, – она резко оттолкнула бутылку, отчего пиво пролилось на рукав парня.
– Ах ты ****ь такая! – С этими словами он свободной рукой, кончиками пальцев отвесил ей пощечину.
Я бросился на длинноволосого и повалил его на пол. Кто то ударил меня ногой в бок, потом обхватил сзади и поднял.
– Держи падлу, – длинноволосый встал и двинул кулаком мне в лицо.
Удар пришелся по губе, во рту сразу стало солено. Я лягнул длинноволосого и попытался скинуть с себя того, кто держал сзади. Ничего не вышло, поэтому я резко присел и оттолкнулся ногами назад. Мы упали и я больно стукнулся затылком. Возле нас собралась кричащая толпа. Я безуспешно пытался подняться, вдобавок на меня уселся длинноволосый. Он пытался коленями заблокировать мои плечи, я отчаянно отбивался, как вдруг чья то нога промелькнула в воздухе и длинноволосый повалился на пол, закрыв лицо руками. Кто то протянул мне руку и рывком поднял на ноги и повел к выходу. Все расступались, давая нам дорогу. Я и мой спаситель, в котором я узнал Стаса, в сопровождении какой то девушки вышли на свежий воздух. Она скатала снежок и протянула мне.
– Приложи к губе.
Стас достал мятую пачку сигарет и протянул мне. Я отрицательно помотал головой, осторожно потрогал распухшую губу и посмотрел на него. Светлая челка и глубоко посаженные насмешливые глаза на скуластом лице. Он прикурил себе, потом дал прикурить девушке и выпустил дым через ноздри.
– Что то раньше я тебя не видел на дискотеке.
– Первый раз пришел.
Он усмехнулся.
– И с ходу полез за какую то шалаву заступаться?
Девушка возмутилась.
– Между прочим, нормальный мужчина всегда за девушку заступается. Не надо по себе судить. И Ксюха не какая то там шалава!
Стас улыбнулся еще шире.
– Серьезно? А может, и ты не шалава?
Девушка поперхнулась дымом, потом смерила его уничижительным взглядом и, круто развернувшись на каблуках, пошла обратно.
– То, что ты ввязался с ними в драку, было неразумно, но смело. Будем знакомы, Стас, – мы обменялись крепким рукопожатием.
В отличие от нас, живущих вчетвером в каждой комнате, Стас жил вдвоем с одним узбеком, Бахтияром, которого все называли Баха. Я стал захаживать к ним по вечерам, впервые попробовал пиво, и оно мне понравилось. Кроме пива, я попробовал еще кое что, о чем раньше и понятия не имел. Баха через земляков доставал травку, которую они со Стасом забивали в папиросу «Беломор», запирали дверь и передавали косяк друг другу, с серьезным видом делая глубокие затяжки и наполняя комнату сладковато приторным ароматом. Я тоже пару раз попробовал, но кроме учащенного сердцебиения, ничего не почувствовал в отличие от них, глуповато хихикающих потом по любому поводу. Еще была такая азиатская смесь из табака, извести и еще какой то гадости, называемая «насвай». Ее надо было класть под язык и постоянно сплевывать слюну, которой тут же наполнялся рот. С меня хватило одного раза, после чего мутило и тошнило весь день.
Баха наравне с нами пил пиво и закусывал салом, которое Стасу присылала бабушка из Украины. Стас в шутку возмущался, что Баха ест сало в три раза больше нас и интересовался, что по этому поводу написано в Коране. Баха улыбался, то есть щурил и без того узкие глаза, и аккуратно нарезал себе очередной тонкий полупрозрачный ломтик.
Стас и надо мной подтрунивал вроде того, что «ну это простительно, в своей деревне ты конечно не мог этого знать…», или «это тебе не овец в горах пасти, тут другая жизнь, браток», но делал это смешно, я смеялся вместе с ним и не обижался. С юмором у него было в полном порядке, к тому же он знал кучу действительно смешных анекдотов и умел их рассказывать.
Стас смотрел на мир весело и бесстрашно, с готовой на все точкой зрения, и даже если те или иные мысли были неожиданными для меня, такая жизненная позиция импонировала мне. Постепенно он стал для меня отдушиной в бесконечно скучной студенческой беготне, и заставил на многое взглянуть по другому.
– Вот скажи мне, на фига нужно вставать в 6 утра, – говорил он, – для чего ехать в переполненной электричке на первую пару? Чтобы, не поднимая головы, писать конспект? Я когда пишу в таком темпе, потом все равно не могу разобрать, что написал. Не проще перед экзаменами отксерить конспект у какой нибудь девочки с хорошим почерком? Заодно по утрам можно выспаться, по человечески позавтракать и ехать сидя в пустой электричке. Что, я не прав?
По поводу отношений с прекрасным полом позиция его была крайне циничная.
– Не влюбляйся и не позволяй женщинам занимать свой ум, пускай сами влюбляются. Долго не встречайся ни с кем, а то обязательно начнутся проблемы. Как только почувствуешь этот момент, все – до свидания, следующая. Не надо гоняться за ними, тогда они сами начнут добиваться тебя . Правильно говорю, Баха? Ну, к Бахе это не относится, он вообще на них внимания не обращает, не в его вкусе. Ему какая нибудь Гюльчатай нужна, а тут их днем с огнем еще поискать надо.
В декабре в очередной посылке, которую я получил из дома, помимо прочих гостинцев, оказалась бутылка коньяка. В письме мама писала, чтобы я отнес ее папиным друзьям на Новый год. Стас, несмотря на мои протесты, конфисковал коньяк и произнес загадочную фразу типа «это пойдет на благое дело для нас всех, на лапу надо дать кое кому».
И действительно, после новогодних каникул он каким то чудом выбил для нас ордер на комнату в общежитии для старшекурсников, в Москве, рядом с метро. Мы поселились в комнатку на 11 ом этаже. Она была небольшая, разгороженная занавеской на две части, в одной стояли двухъярусные кровати как поезде, а в «гостиной», как мы ее называли, хранили вещи, ели, писали курсовые и задания на одном и том же столе. На этаже было несколько комнат, в одном конце коридора была кухня, то есть ряд газовых плит и большой стол, в другом конце туалет и ванная комната.
Тогда же неожиданно выяснилось, что Стас москвич, и его семья имеет пятикомнатную квартиру на Остоженке. На мои расспросы, почему в таком случае он живет в общежитии, Стас отвечал неохотно. Из его ответов я сделал вывод, что его отец профессор, и в силу каких то обстоятельств Стас давно не общается с ним и называет «старый мудак». Отец выбил ему бронь от армии, но Стас назло ему пошел и отслужил, да еще и в десантных войсках. Впрочем, презрение к отцу не мешало ему каждый месяц ходить в почтамт за деньгами, на которые можно было хорошо одеваться и неплохо жить в Москве.
С переездом в город у меня высвободилась уйма времени, после лекций я садился в метро и наугад выходил на какой нибудь станции в пределах кольца метрополитена. За месяц я исходил почти весь центр, открыл для себя Третьяковку и Пушкинский, и один раз даже смог попасть на скрипичный концерт в зал Чайковского.
Стас не разделял моих увлечений, но однажды мне удалось затащить его в египетский зал Пушкинского музея, и он остался доволен. Баха днями и ночами пропадал в соседнем общежитии, где жила целая диаспора его земляков, так что мы со Стасом делили жилище вдвоем, что было роскошью для большинства студентов. Мне нравилось жить с Стасом, с ним мне было, что называется, море по колено. Чувствовал, что избавляюсь от многих комплексов, могу высмеивать свои слабости и промахи, становлюсь более уверенным. По выходным мы часто ходили в бары и клубы, которые обычным студентам были не по карману. Стас следил за тем, чтобы я был одет подобающе, и перед каждым выходом придирчиво осматривал и давал кое что из своего модного гардероба. Пару раз мы ввязались в драку на дискотеке на Новом Арбате и вышли победителями.
Я одолжил у соседей гитару, которая валялась у них без дела, и довольно быстро научился играть много песен, особенно из популярной тогда «Машины времени». Мне это далось легко, пальцы сами брали аккорды – сказались годы мучений на скрипке. Хоть я и играл для своего удовольствия, скоро обрел некоторую известность в общежитии, меня даже стали звать на разные посиделки.
Деньги, которые ежемесячно получал Стас, он тратил подчистую, и иногда мы оказывались на мели. Тогда могли стянуть тайком на кухне из чьей нибудь кастрюли еду, а как то раз притащили оставленную без присмотра сковороду со скворчащей жареной картошкой. Поначалу у меня возникали укоры совести, но Стас так хорошо представлял случившееся в смешном свете, что и я стал относиться к этому как к забаве, необходимой в данный момент.
– Ничего страшного, нас ведь как учат – мы идем к коммунизму, все общее. Скоро нажарим мешок картошки, сварим ведро сосисок. И записку пришпилим над плитой «Бесплатно от студенческого профсоюза».
Вместо мешка с картошкой и ведра сосисок я по написанному мамой рецепту решил наварить для всего нашего этажа арису – кашу из зерна и курицы. Баха одолжил у земляков огромный казан для плова, я купил на рынке нужное зерно и огромную курицу. Труднее всего оказалось отыскать в общежитии деревянный половник, но я решил во что бы то ни стало, сделать правильную арису. Стас сгоряча вызвался помочь, и я пообещал ему, что самую ответственную часть поручу ему. Он потом сетовал и ругался часа три, пока все это время согласно рецепту размешивал половником кашу.
Стас слыл в общежитии донжуаном, мог параллельно крутить шашни с несколькими девушками, весело и без забот меняя предпочтения между ними. Часто он приглашал девушек в нашу комнатушку, где охмурял их, в том числе эксклюзивными музыкальными записями на двухкассетнике Sony. В такие вечера я отправлялся погулять на пару часиков. Иногда очередная девушка приводила с собой подружку для меня. Но что то было не то либо с этими девушками, либо со мной и моими ожиданиями на эту тему, во всяком случае после нескольких разочаровывающих знакомств я стал избегать таких встреч. Но Стас не оставлял попыток, так сказать, приобщить меня к прекрасному полу, и как то раз, одевшись с иголочки и одолжив мне джинсы Wrangler, сказал:
– Едем в «Жигули» на Новом Арбате, для поднятия духа, а потом гульнем по взрослому.
В «Жигулях» Стас настоял, чтобы мы подняли дух шестью кружками пива, не меньше, потом объявил:
– Ну все, пошли к гостинице «Националь». Я слышал, там путаны собираются.
– Это кто?
– Деревня она и есть деревня. Пошли, по дороге объясню. Будет тебе сегодня боевое крещение.
Тусовка перед «Националем» напоминала кадры из какого то зарубежного фильма. Снующие туда сюда оживленные мужчины, модные накрашенные красотки, стоящие небольшими группками, либо дефилирующие парочками с сигаретами в руках. Гул голосов, смех, воздух, пропитанный запахами парфюма.
Я, обнаруживший у себя после пива раскованность и смелость, с ходу познакомился с двумя девушками. Они представились как Кристина и Маргарита, и спросили, чем я занимаюсь. То, что я студент, их позабавило.
– Никогда со студентами не общалась. Ты лучше скажи, откуда у студента деньги на такие джинсы? – спросила Кристина, взмахнув в воздухе рукой с сигаретой.
– Студенты сейчас хорошо живут, к тому же у меня повышенная стипендия, ленинская называется, – беззастенчиво заливал я, – двести рублей.
– Обалдеть, – Кристина затянулась и выпустила дым, сложив губы трубочкой.
Из толпы вынырнул Стас, подошел к нам и удивленно присвистнул.
– Вот ты где. Молодец, деревня. – Он оглядел девушек. – Сколько?
Маргарита наморщила носик и повернулась ко мне.
– Твой друг плохо воспитан. Тоже студент, что ли? Шли бы вы, мальчики…
Стас широко улыбнулся и включил свое фирменное обаяние.
– Дамы, приношу извинения за бестактность. Раскаиваюсь и готов загладить вину. Не соблаговолите ли шампанского в баре отеля?
Девушки цепкими взглядами оценили Стаса и соблаговолили. В дальнейшем я пытался детально восстановить тот вечер, но полностью так и не смог. Я впервые так напился, словоохотливость и оживление от выпитого сменялись сонливостью и провалами в памяти. Помню, в какой то момент нас стало шестеро, к нам присоединилась подруга девушек с кавалером, которого представила как аргентинца, с именем Пабло. Я называл его Павликом и пытался общаться с ним по английски. Потом мы в двух такси куда то долго ехали, и я сквозь сон слышал, что едем в какое то Бирюлево. Там, на чьей то трехкомнатной квартире, все опять стали пить шампанское и говорили, что мне хватит. Я обижался и требовал у Стаса налить мне тоже.
Когда все начали расходиться по комнатам, оказалось, что меня почему то негде уложить. Посреди ночи я проснулся от головной боли и сильной жажды. Оказалось, что я сплю на матрасе, свет уличного фонаря, пробивавшийся сквозь жалюзи, освещал кухню, где я находился. Я пил и никак не мог напиться воды из под крана, когда вошла Кристина. Она подошла и провела рукой по моим волосам.
– Как дела?
– Нормально. Почему я на кухне?
– Тише, – прошептала она, – понимаешь, в соседней комнате у меня ребенок спит, никак не уснет. – Я ощутил ее несвежее дыхание и отвернул голову. – Я к тебе попозже приду.
Она действительно пришла и прижалась ко мне под одеялом, но я притворился, что сплю, и неподвижно пролежал с головной болью и онемевшим боком до самого рассвета. Потом взял одежду, пошел в ванную и на выходе столкнулся со Стасом. Мы молча оделись и выскользнули из квартиры.
На улице Стас закурил и спросил:
– Ну чего, состоялось?
Я помотал головой, отчего тут же запульсировало в висках.
– Не, желания не было. У нее ребенок спал в соседней комнате.
Стас затянулся и посмотрел на меня.
– Зачтем эксперимент как неудачный, но полезный. Чтоб я еще раз с этими… – Стас поморщился. – Еще и башка трещит. Знатно гульнули с путанами, ничего не скажешь, – он сплюнул, – в Бирюлево. Ладно, пошли такси ловить.
Главным достоянием нашей комнатушки в общежитии был балкон, и Стас согласно своему девизу «жить надо весело» использовал балкон по полной. План, который разработал Стас, заставил меня по настоящему оценить его бесшабашность и тягу к розыгрышам. Этаж внизу был женский, под нами жили девушки, с которыми мы пару раз безуспешно пытались заговорить, стоя на балконе. Соседки оказались чопорные и на контакт не шли. Первый этап операции состоял в том, что несколько раз Стас свешивался с нашего балкона наружу и, уцепившись за нижнюю перекладину, начинал заниматься подтягиваниями, под визги стоящих внизу девушек. Пару раз он даже грозился раскачаться и запрыгнуть к ним на балкон. Когда девушки уверовали, что он сумасшедший и вполне способен на это, мы приступили ко второму этапу.
Был конец марта, и по моим меркам уже давно должна была наступить весна, но в Москве до нее было далеко, хотя снега уже не было. Я спустился на женский этаж и стал барабанить в дверь девушек. Дверь открылась и я спросил:
– Стас у вас?
– С какой это стати? – отозвалась одна из них, рыжая девушка с косой.
Наступил ответственный момент, когда я должен был сыграть свою роль. Я улыбнулся.
– Да ладно вам разыгрывать! Я же знаю, что у вас.
Рыжая вздернула подбородок.
– К нам, между прочим, мальчики не ходят. Тем более такие, как Стас.
За ее спиной появились еще две девушки, и рыжая, обернувшись, передала им суть моего беспочвенного заявления.
Я сглотнул и округлил глаза:
– Он… он же сказал, что сейчас к вам запрыгнет. На нашем балконе его нет.
Настала очередь девушек округлить глаза. Мы уставились друг на друга, потом я вошел в комнату и мы прошли на балкон. Там было пусто и рыжая, глянув вниз, ахнула. Мы тоже посмотрели. Внизу, на асфальте, лежало тело. Мы бросились вниз по лестнице, не дожидаясь лифта. На мой взгляд, Стас улегся слишком уж комфортно для человека, упавшего с 11 го этажа. Но обступившие его девушки, боясь подойти ближе, визжали на расстоянии так, что уши закладывало. Решив, что операция удалась, и с них достаточно, я подошел к Стасу и слегка пнул в бок.
– Можешь вставать.
Он неторопливо встал, отряхнулся, осклабился в улыбке и сделал что то похожее на реверанс.
– Дамы и господа! Вы были участниками величайшего…
Дальше он договорить не успел, так как девушки кинулись на нас с явным намерением выцарапать глаза. Догнать нас они, конечно же, не смогли.
Для второй забавы Стас закупил партию молока в треугольных пакетах и выставил на балкон прокисать. Несмотря на слабое мартовское солнце, через несколько дней пакеты раздулись и были готовы к применению. По утрам мы высматривали с балкона особенно тщательно одетого студента, который торопился к метро. И тут важно было точно кинуть снаряд, с учетом высоты и скорости идущего. Потом успеть спрятаться, чтобы не обнаружить себя. Метко брошенный с 11 го этажа пакет разрывался в паре шагов перед несчастной жертвой, мгновенно забрызгивая прокисшим молочным месивом с головы до ног.
В связи с этим произошла история, которая многое поменяла в нашей жизни. Как то раз, после очередного обстрела, когда мы, давясь от смеха, сидели на корточках на балконе, в дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, в комнату быстрыми шагами вошла девушка. В белом полушубке, чуть ниже среднего роста, копна светлых волос, овальное детское лицо с большущими глазами – она напоминала ангелочка с картин художников эпохи Возрождения. Девушка прошла на балкон, посмотрела по сторонам и взяла в руку один из пакетиков молока, стоящего на подоконнике. Я встал и поздоровался, Стас же продолжал сидеть на корточках. Девушка мило улыбнулась, затем сделала то, чего я никак не ожидал. Она надорвала пакет, сильно сжала его руками и брызнула струей на голову и лицо Стаса. Бросила пакет на пол, развернулась и ушла так же быстро, как и вошла. Я посмотрел на оцепеневшего Стаса и разразился хохотом. Стас поднялся, вытер глаза, понюхал руки и поморщился. Я продолжал смеяться. Он взял пакет и выстрелил остатками мне в лицо, после чего настала его очередь смеяться.
– Интересная штучка, – сказал он, когда мы умывались в ванной комнате, – а тебе как?
– Не знаю, – я пожал плечами, – немного не в моем вкусе.
– Не в твоем вкусе? – Стас расхохотался. – Ты знаешь, кто такая Бриджит Бардо?
– Не а.
– Ну понятно, тебе то откуда знать? Это актриса, мировой секс символ, понял? А эта телочка, что приходила, – вылитая она. Надо бы найти ее.
Но это оказалось нелегкой задачей, студенческий городок был большим и состоял из нескольких огромных корпусов, да и девушка могла быть не студенткой. Две недели мы потратили на поиски ангелочка и наконец с помощью расспросов и описания внешности выяснили, как ее зовут и где она живет. Вечером Стас приоделся, набрызгался одеколоном, и с букетом тюльпанов и коробкой конфет, которые мы купили возле метро, собрался в гости к Полине. Стас немного волновался, что совершенно не было на него похоже, и попросил меня пойти вместе с ним. Мы дошли до 4 го корпуса и вошли внутрь. Вахтерша хмуро оглядела нас, но пропуск не стала спрашивать, видимо, из за наличия букета цветов. Мы поднялись на третий этаж и пошли по коридору, устланному линолеумом грязно желтого цвета. Из кухни навстречу нам вышли две девушки, одна из них держала в руках дымящуюся кастрюлю. Они прошли мимо и захихикали у нас за спиной. В другое время Стас обязательно отреагировал бы, но сейчас только нахмурился, поправил воротник и остановился перед дверью с цифрой 308.
Я постучал в дверь несколько раз, но ответа не последовало. Стас убрал букет за спину. Щелкнул замок двери и выглянувшая очень смуглая девушка в синем домашнем халате с любопытством оглядела нас.
– Здравствуйте. Вы к кому?
– К Полине, – отозвался Стас, снова убрав букет за спину.
– Она с Родионом, в красном уголке пятого корпуса.
– Где?
– Ну, в комнате политинформации, на первом этаже. Музыкальное занятие.
Стас нахмурился на миг, потом со знакомым мне особым голосом и обольстительной улыбкой произнес:
– Прекрасный халат, очень идет. Можно узнать, как вас зовут?
– Светлана.
– Такая смугленькая, и Светлана, – Стас продолжал улыбаться.
Он вытащил руку с букетом из за спины.
– Это вам, Светлана. Мы живем неподалеку, в соседнем корпусе. Есть предложение, с вас чай, а с нас очень хорошие конфеты.
Он кивнул на коробку, которую я держал в руках. Девушка поправила волосы и оглянулась назад, в комнату.
– Почему бы и нет? Только дайте мне, пожалуйста, пять минут, я немного приберусь тут, хорошо? А вы пока поставьте воду кипятить.
Она вынесла нам металлический чайник, с которым мы отправились на кухню.
– Зачем тебе это? – спросил я, поставив чайник на одну из горящих конфорок.
Стас закурил и открыл форточку.
– Очень симпатичная, разве нет?
– Симпатичная.
Светлана к нашему приходу успела переодеться в платье и накраситься. Я выпил чай, немного посидел и пошел домой, сославшись на завтрашнюю контрольную работу. Они меня не отговаривали. Стас вернулся через два часа, вид у него был хмурый.
– Прикинь, выставила меня.
– Света?
– Да нет, Полина. Пришла и сказала, что уже поздно, и пора спать. Но мы приглашены в среду. Завтра у нее занятие с этим Родионом, в восемь заканчивают, – задумчиво проговорил он, – как раз подловлю этого чувака.
– А это зачем?
– Поговорить надо, – неопределенно пробурчал Стас. – Провести, как говорят, рекогносцировку места наступления.
Я посмотрел на него.
– А ты чего недовольный такой? Хотел, чтобы тебе предложили остаться на ночь, что ли? Полина, кстати, не удивилась, увидев тебя?
Стас скинул ботинки и растянулся на кровати во весь рост.
– Представь, вообще не удивилась, и даже не намекнула про случай с молоком. «Приятно вновь увидеться, но попрошу сейчас уйти, уже поздно. Но если хотите, можете в среду со своим другом зайти в гости, но пораньше».
– А что в этом плохого? Что думает, то и говорит, – сказал я и добавил, – и делает, кстати, тоже.
– Не знаю, слишком она какая то правильная, что ли. Но вдобавок борзая…
– Может, поэтому и понравилась тебе? Влюбился? Давай, признавайся.
Стас фыркнул.
– Да иди ты! Влюбился! Я даже не знаю, кто из них мне больше нравится, Полина или Света.
– Не юли, точно влюбился, волновался даже. Бриджит Бардо! – улыбнулся я. – Так что правильно говорят, не зарекайся. Но это ведь хорошо, рад за тебя. А зачем тогда надо было за Светой ухаживать?
– Тоже хорошенькая, нравятся мне темненькие. Наверное, потому что сам светлый.
– Что то я не пойму. Ты что, собрался за обеими ухаживать?
Он как то блудливо ухмыльнулся.
– Там видно будет. Одна из рыбок точно в сеть попадет, пока не решил, которая.
Я немного помолчал и сказал:
– По моему, это… непорядочно.
Стас разозлился.
– Как же ты меня уже достал своей деревенщиной! Судья нашелся, решает тут, это порядочно, а это непорядочно! Что ты, блин, в жизни смыслишь вообще? Так и будешь в девственниках сидеть до 40 лет и в дневниках каракули свои писать, пока тебя родня не сосватает за соседскую дочку с большим носом и волосатыми ногами, и будешь за ее юбку держаться всю дорогу, так и не познав прелестей жизни.
– Почему это обязательно с большим носом и волосатыми ногами?
– У вас же все такие. Ну не страшно, нос можно подправить, а остальное брить. Утром побрился сам – побрей жену.
– Пошел к черту! – Я запустил в него подушкой, которую он со смехом поймал и швырнул обратно в меня.
На следующий день у нас были вечерние лабораторные занятия, и я вернулся домой поздно. Стаса не было и я, посмотрев на часы и вспомнив вчерашний разговор, бегом выскочил из комнаты.
За углом пятого корпуса я чуть было не наткнулся на Стаса и Родиона, но вовремя успел спрятаться за деревом.
– … не дай бог, если окажется не так, ты меня понял? – говорил Стас.
– Не нужно меня запугивать.
Щуплый Родион, в очках и заячьей шапке ушанке, старался держаться смело, но дрожащий голос выдавал его страх.
Стас резко надвинул Родиону шапку на лицо и толкнул, одновременно другой рукой выхватив из его руки футляр. Родион шлепнулся задом на газон, а Стас достал скрипку и отбросил футляр, из которого выкатилась баночка с канифолью.
– Да кто тебя запугивает? Просто разломаю ее пополам и все. Превентивные меры, знаешь что это?
– Не делай этого, – Родион встал, но держался на расстоянии. – Прошу.
Я в два прыжка очутился возле Стаса и схватил его за кисть.
– Не смей, слышишь? Отдай скрипку.
Он удивленно посмотрел на меня.
– Еще один скрипач!
Стас поморщился и тихо прошипел:
– Да отпусти ты руку, дубина. Не собираюсь я ничего ломать, блефую.
Я взял скрипку и, перед тем, как отдать Родиону, успел подумать «вот ты и взял ее в руки». Родион всхлипнул, присел и стал упаковывать скрипку в футляр.
– Короче, мы друг друга поняли. И никому ни слова, – пригрозил ему Стас и потянул меня за рукав, – пошли.
Я стряхнул его руку, но пошел с ним.
– Под ногами путается, гаденыш. Стопудово виды на нее имеет, но не признается.
– А тебе какое дело? Кто тебе дал право решать за других?
Стас прикурил и выдохнул в мою сторону.
– Я себе дал такое право. Если ты не решаешь за других, то будь готов, что они решат за тебя, понял?
Я покачал головой.
– Не знаю, неправильно все это.
Стас примирительно обнял меня за плечи.
– Не хватало нам еще из за этого дохляка ругаться между собой. Ничего такого я не сделал, угомонись. Просто надо было слегка припугнуть, никто не пострадал, все целы и здоровы.
В среду я пытался увильнуть, но Стас буквально затащил меня в гости к девушкам.
– Нас вместе пригласили, пойми. На что будет похоже, если я один пойду? Не сложится ничего, а так – их двое, и нас двое, – он закатил глаза, подыскивая нужное слово, – паритет.
– И что это за паритет такой? Мне то что там делать? Света думает, что ты за ней ухаживаешь, иди и выкручивайся сам.
– Знаешь, как в армии говорят, ты мне друг или портянка?
– Ну, считай что портянка.
Стас скривился.
– Хорошо, не буду я за Светой ухаживать, мало ли что ей показалось. Ты сам за ней можешь поухаживать, сам же признал, что симпатичная. Ну пошли, только сегодня, а там видно будет.
Неожиданно для меня, посиделки с девушками мне понравились, и вечер пролетел незаметно. Стас поначалу не проявлял своей обычной словоохотливости, лишь в середине вечера разошелся. Мы пили грузинский чай, болтали об университетских делах, попробовали собрать кубик Рубика по формуле, которая в то время гуляла из рук в руки. Я рассказал про американский спутник Вояджер, и мы поговорили про созвездия и кто под каким знаком родился. Полина прочитала стихотворение Цветаевой. Читала она тихо, но с большим выражением, лицо ее преобразилось и мне даже показалось, что ее глаза, и так большие, еще больше увеличились и лучились. Света шевелила губами, беззвучно повторяя за ней. Стас высказался, что очень любит Цветаеву, и долго аплодировал. Под конец мы сыграли партию в шахматы, разделившись на две команды. Я играл вместе с Полиной, и если бы не она, нам бы не удалось победить. Стас спросил, где она так хорошо научилась играть.
– Меня в детстве прогнали по всем кружкам, какие только были в городе. Шахматы, гимнастика, танцы, фортепиано, вышивание, даже в какой то клуб филателистов записана была. Ходила через силу, родители шантажом заставляли, – она рассмеялась. – Только музыку любила, и сейчас люблю.
– Напоминает мое детство, – кивнул я. – Только у меня, наоборот, все проблемы были с музыкой.
– А на чем учился?
– Скрипка. Отучился семь лет, и потом ни разу ее в руки не брал.
Стас притворно удивился.
– Я думал, у вас в горах только на дудке играют, ну когда отару пасут.
– Очень смешно, – ответил я.
Вмешалась Света, почему то решив, что меня нужно защитить.
– Между прочим, я тоже из деревни, и что?
Стас воздел ладони к потолку.
– И пошутить нельзя? А вот представь, я тоже из села. И я бы с удовольствием музыкой занимался, только возможностей не было. Нас было шестеро детей, и все заняты по хозяйству, я убирал за скотиной. В школе от меня все разбегались, потому что от этого запаха не получалось избавиться. Знаете, сколько я этими руками навоза перетаскал?
Я сделал вид, что принюхиваюсь, Света хотела было возмутиться, но когда Полина мне подыграла и открыла форточку, мы все рассмеялись. Перед тем, как уйти, Стас предложил сходить на днях в наш парк покормить уток. Никто против уток не возражал, и мы договорились встретиться в субботу вечером.
– Хорошо соврал про навоз и шестерых детей, – сказал я, когда мы вышли от девушек. – Ты же коренной москвич, как я понимаю, и единственный ребенок.
Он подмигнул.
– С женщинами, как и на войне, все средства хороши.
– А Цветаева? Ты разве раньше слышал про нее?
– Слышать то слышал. Хорошо, что напомнил. Ты же в библиотеку общаги записан вроде? Будь другом, принеси мне эту Цветаеву, надо бы стишок к субботе выучить.
Надо сказать, что Стас приложил немало усилий в этом направлении. Он читал стихи, морщил лоб, плевался и ругался, но все же нам удалось отыскать для него более менее подходящее для заучивания стихотворение «Москва!». Заодно я прочитал ему биографию Цветаевой.
Стас, в свою очередь, дал мне пару уроков по изучению гороскопов и созвездий, в чем очень хорошо разбирался. Он говорил, что эта тема беспроигрышная в общении с девушками. Стоя на холодном балконе, он курил, выпуская белые клубы в морозный воздух, и тыкал пальцем в небо, показывая Большую и Малую Медведицы, созвездия Ориона, Водолея и Девы.
Еще в арсенале приемов соблазнения у Стаса было гадание по ладони, где линии жизни и сердца, пересекаясь в нужных местах, неизменно указывали на предначертанную судьбой встречу гадаемой и гадающего.
– Вообще старайся почаще прикасаться к ним, вот так, или так, – говорил Стас, трогая мою руку. – Пусть побольше говорит о себе, а ты смотришь в глаза и слегка улыбаешься, по ситуации, конечно, не как идиот, а вот так, – и он слегка приподнимал уголки губ и прищуривал глаза. – Не забывай про голос, он должен звучать низко, и в то же время с таким, знаешь, бархатным оттенком. Давай, попробуй еще что нибудь сказать.
На самый крайний случай, если имеющиеся методы не давали результата, у Стаса было еще одно средство, в маленькой скляночке, которую еще давно достал ему Баха. На мои расспросы тогда Стас ответил:
– Это вытяжка тестикулярной сыворотки, пара капель – и ни одна девушка не устоит.
– Какой сыворотки?
– В народе называется «конский возбудитель». Но это грубо, я предпочитаю называть – «ход конем».
Я не знал, делал ли когда нибудь Стас этот ход конем, во всяком случае он ни разу не говорил про это, так как предполагалось, что при его обаянии и мужских достоинствах такой способ соблазнения ему ни к чему.
В субботу утром я выглянул в окно и обомлел. Шел снег, и это в середине апреля! Я разбудил Стаса, но он лишь рукой махнул, и сказал, что в Москве это обычное дело. После полудня снег лишь усилился и шел до самого вечера, так что мне не удалось блеснуть знаниями по астрономии. Девушкам пришлось довольствоваться примерным расположением своих созвездий где то там, в темной пелене неба, откуда валились тяжелые и мягкие хлопья снега. Мы со Стасом договорились, что я возьму на себя Свету, но она расстроила наши планы, сразу взяв Стаса под ручку и пройдя с ним вперед. Дорожки в парке замело, и Стас долго не мог вывести нас к пруду, в котором, по его утверждению, водились утки. Я и Полина шли сзади, было довольно холодно и изо рта шел пар при разговоре. Мы поговорили о местах, откуда мы родом, потом она завела разговор о том, что в детстве считала себя несчастной и обделенной, когда вместо того, чтобы играть с подружками, вынуждена была все время тратить на кружки.
– Не представляешь, как я злилась на родителей, вернее на маму. Особенно когда стала подростком. Даже как то раз из дома убежала. С тобой такого не было?
– Да, мне тоже казалось, что детство проходило мимо меня. Хотя сейчас я понимаю, что оно было отличным, несмотря на все. Мальчишки постарше во дворе отлавливали меня по пути в музыкалку и издевались. Как же я боялся с ними встретиться! Вообще много чего боялся, даже учительницу по скрипке… Возможно, я бы тоже убежал в какой то момент из дома, но нашел способ, как отвести душу и не бояться, – я улыбнулся от воспоминаний.
– Как? Расскажи, интересно, – воскликнула Полина.
– О чем это вы там? – Стас обернулся. – Может быть, нам тоже интересно.
– Про детство, вам не интересно, – крикнула Полина
– Пусть лучше он про своего деда расскажет, Кащея бессмертного, – сказал Стас, – который 150 лет прожил.
– Не деда, а прадеда, – поправил я, – и не 150, а 120.
– Это что, правда? – спросила Полина.
– Да ладно! – Света остановилась и обернулась. – В горах, наверное, жил?
Я кивнул.
– Да, всю жизнь в деревне прожил, ни разу в городе не был. Там очень высоко, зимой нереально добраться.
– И что он там делал, столько лет?
Я пожал плечами.
– Не знаю, жил… кузнецом работал.
Стас засмеялся.
– Детей делал.
– Сколько у него было детей? – спросила Света.
– Семеро. Последнего, моего деда, в 90 родил.
– Вот это я понимаю! – Стас присвистнул. – Но только ради этого я бы не стал в такой глуши жить.
– Я бы тоже не смогла, – задумчиво сказала Полина, – вот так, всю жизнь, не познав цивилизации…
Я вспомнил дубовые леса, окружающие маленькую деревню, вересковый луг рядом со старой церквушкой, стоящей на краю скалы, с которой открывался захватывающий дух на солнечную долину со сверкающей вдали речкой, на верхушки гор вдали, теряющиеся в облаках. Я вспомнил журчащий полноводный родник в центре села, и заросшую тропинку к глубокой пещере в скале, куда мы детьми убегали от неожиданного дождя.
Все это промелькнуло в памяти несколькими картинками, отозвавшись в груди щемящей грустью.
– Какой ты там способ нашел? – понизила голос Полина. – Расскажи.
– Это была целая операция, которую я долго разрабатывал. Мы жили на последнем этаже в том же здании, что и музыкальная школа. И как то ночью я поднялся на крышу, дошел до чердачного люка, и через него по пожарной лестнице спустился в подъезд, где была музыкальная школа.
– И что ты там делал?
– Пошел в наш скрипичный класс и расстроил в пианино ноту ля, по которой мы настраивали скрипки перед занятиями. Потом пошел в директорский кабинет, повалялся на его кресле, а под конец стащил у него со стола конфеты из вазочки.
– И тебе не было страшно, идти туда ночью?
Я посмотрел на нее. Несколько снежинок облепили ресницы, делая их еще длиннее.
– Еще как было! В какие то моменты казалось, что сердце вот вот из груди выпрыгнет. Зато после этого перестал бояться и музыкалки, и учительницу, и даже мальчишек во дворе. Мне кажется, в детстве мы интуитивно нащупываем способ борьбы со страхом – пройти через него, испытать и пережить. Помню, еще я очень боялся бродячих собак. А у нас в подвале как раз жила парочка таких. Я по вечерам заставлял себя спускаться туда, сам не зная почему. Медленно, шаг за шагом, умирая от страха.
Полина рассмеялась.
– Это ты в точку подметил! Но некоторые к этому приходят, только когда вырастут. Ты думаешь, мне было не страшно, когда я к вам пришла? И до этого тоже боялась. Я ведь вас давно засекла за этим занятием, вычислила, с какого балкона вы кидаете пакеты с молоком. Потом узнала, кто живет в этой комнате и следила за вами.
– Следила?
– Ага, – весело сказала она. – Неделю ходила за вами, хотела подойти, произнести речь. Было так страшно, и тогда написала анонимную записку, но все не решалась прийти и под дверь вам подкинуть. А потом что то во мне щелкнуло и заставило это сделать, вылить молоко на голову Стаса.
Она рассмеялась.
– Забавно было наблюдать, как вы ищете меня, ходите и расспрашиваете, где живет маленькая девушка, похожая на ангелочка. Сердилась. Ну какой из меня ангелочек, вовсе не похожа.
Я рассмеялся:
– Еще как похожа.
Впереди раздался голос Светы.
– А птицы разве не улетают зимой на юг?
– Говорю вам, они там есть, сам видел. В этом пруду вода не замерзает, – отвечал Стас.
Мы подходили к одинокому фонарю, желтый конус света которого красиво прочерчивали падающие снежинки, когда Полина притянула меня к себе и прошептала кое что. Мы отбежали в сторону деревьев, где нас надежно укрывала темнота. Слепили снежки и бесшумно обогнули круг света, в котором были Стас со Светой. Первый мой снежок попал Стасу в плечо, Полина промахнулась. Мы продолжали быстро лепить снежки и бросать. Света ахнула от прямого попадания, а Стас сделал снежок и побежал в нашу сторону:
– Ну, берегитесь! Сейчас мы вас найдем, пощады не будет!
Мы с Полиной побежали в сторону, с усилием вытаскивая ноги из глубокого снега.
– Давай там спрячемся! – сказал я.
Мы обогнули большой заснеженный куст и легли плашмя на сугроб, тяжело дыша.
– По моему, они в другую сторону пошли, – прошептала Полина.
Я стал тереть озябшие ладони.
– У тебя что, нет перчаток? – Полина сняла варежки и взяла мою левую руку в свои теплые ладони.
– Почему нет? Есть, но дома.
Она притянула мою руку ко рту и подышала горячим воздухом на нее.
– Такие тонкие пальцы. Так и не играл после школы?
– Нет. Зато сейчас на гитаре научился.
– А скрипку? Почему ее забросил?
– Так получилось, – ответил я тихо, – в последнем классе у нас был учитель, очень интересный, необычный такой, одевался как хиппи. Он меня в свою рок группу взял, на гитаре научил играть. Потом он… – у меня неожиданно ком подступил к горлу, – его не стало, разбился на мотоцикле. Я его очень, очень любил, в то время, наверное, больше всех на свете.
Я почувствовал, что в глазах у меня защипало. Полина прижала мою руку к губам.
– Кажется, я начинаю влюбляться, – прошептала она так тихо, что я даже усомнился, не почудилось ли это мне.
Ее лицо со снежинками на ресницах было совсем рядом, я мог бы при желании ее поцеловать, и чувствовал, что она не стала бы возражать. Она повернула голову ко мне.
– У нас тут группа любительская, ну не группа конечно – я на фортепиано и Родион на скрипке. Гитара нам не помешает, а еще лучше – вторая скрипка. Пальцы должны помнить, ты быстро наверстаешь. Приходи, хорошо? Это в соседнем с нами корпусе.
– Хорошо.
Совсем рядом раздался голос Стаса:
– Вот вы где! Света, сюда!
Мы не успели оглянуться, как он присел и стал охапками закидывать нас снегом. Мне удалось встать на колени, схватить Стаса за ногу и повалить его. С переменным успехом то я, то он оказывались сверху, стараясь пихнуть снега друг другу в лицо и за шиворот. Полина и подоспевшая Света пытались то ли помочь, то ли разнять, но в итоге тоже оказались втянуты в веселую снежную потасовку. Несколько раз кто то объявлял перемирие, которое тут же вероломно нарушалось. В итоге все мы устали, выдохлись и пошли отряхиваться под светом фонаря. Стас счищал снег с полушубка Полины.
– Так, у меня вроде ноги промокли, – сказала Полина. – Пойдемте по домам.
– Мы все промокли, – поддержала Света, – ну их, этих уток. Сомневаюсь, что они есть вообще. Нам бы дорогу домой найти, завел нас неизвестно куда.
Стас в шутку обиделся.
– Ах так? Не веришь мне, не доверяешь? Значит, мне с тобой не по пути. Пойдем, Полиночка. – Он галантно согнул локоть. – Идите за нами, я вас привел, я и выведу. Пойдем по нашим следам, пока не замело.
Полина под ручку со Стасом пошли впереди, а Света взяла меня под руку. За полчаса, пока мы шли до общежития, она, не умолкая, успела рассказать все про себя, непутевого хулигана брата, про мать, про отношения с отцом, которого мать регулярно гнала из дома за пьянство, и прошлась по большей части родни с маминой и папиной стороны. Света оказалась великолепным рассказчиком, описывая все в лицах и с юмором. Шедший впереди нас Стас, видимо, травил свои анекдоты, потому что Полина периодически смеялась.
Мы проводили девушек, потом пошли к себе, переоделись и вскипятили чайник. Стас включил на своем японском кассетнике песню Высоцкого «Если друг оказался вдруг». Мы устроились на кроватях.
– Хорошо погуляли, – сказал я, грея руки об горячую кружку.
– Угу, – отозвался Стас. – Не утомила тебя Светка своей болтовней?
– Наоборот, развеселила.
– Ага, она это умеет.
Стас отхлебнул чай и посмотрел на меня.
– Как тебе Полина, нравится? Только честно.
– Нравится.
– Он на тебя глаз не положила?

Я отвел взгляд и пожал плечами.
– Не знаю. Зовет в их музыкальный кружок.
Стас положил стакан на тумбочку и сел на кровать.
– Кажется, ты был прав, я вроде как… – он цокнул языком, – втрескался в нее. Не часто прошу о чем нибудь, но сейчас буду. И не хочу, чтобы из за этого между нами были непонятки. Давай поступим по братски. Дай мне месяц времени, если ничего не получится, я отойду в сторону.
– Это как?
– Ну, не встречайся с Полиной, не ходи в этот кружок, короче, держись от нее подальше. Дай мне этот шанс, хорошо? Всего лишь месяц, это не так уж и много, с учетом того, что, как понимаю, она все свободное время музыкой занимается с этим, как его, Родионом. Ну, что скажешь?
– Хорошо.
– Без обид, ладно?
Я посмотрел на протянутую руку и пожал ее.
«Кажется, я начинаю влюбляться». Произнесенная еле слышно фраза звучала в голове, лишая равновесия. Мысль о том, что кто то в меня влюбился, пьянила и кружила голову. Как правильно нужно поступить в этом случае, да и вообще понять, люблю ли я ее? Я детально прокручивал в голове наши немногочисленные встречи и разговоры. У нее очень красивые глаза, приятный голос, мы быстро нашли общие темы для разговора и с полуслова понимали друг друга. Но можно ли по настоящему полюбить кого то через три встречи? Даже две, потому что первый раз, когда она пришла и облила нас молоком, можно не считать. А она? Как она может так быстро влюбиться? «Она не сказала, что любит, а начинает влюбляться» – отвечал я сам себе. Она может так же быстро и в Стаса начать влюбляться, от него все девушки без ума. А он мой друг, я дал ему слово и не нарушу его. В конце концов я решил, что время расставит все по местам и даст ответы. За месяц все станет понятно.
Зима делала стратегические маневры, притворяясь, что уходит, чтобы коварно наступать в виде неожиданных снегопадов и заморозков. Но все таки в конце апреля в Москве заметно потеплело, и я наконец собрался и возобновил утренние пробежки, которых мне так не хватало после окончания школы. Парк за территорией общежитий, через рельсовую дорогу метро, с замысловатыми асфальтовыми дорожками и прудами, был прямо создан для этого.
Во время одной из таких пробежек я познакомился с земляками, двумя братьями, один из которых был старшекурсником, а другой учился в аспирантуре, усиленно учил немецкий в надежде на командировку в Германию, что представлялось мне чем то из области фантастики. Мы довольно быстро сдружились, чему способствовало и то, что мы говорили на одном и том же карабахском диалекте. Я целиком отдался этому знакомству, вдобавок это помогало отвлечься, пока Стас пытался добиться расположения Полины.
А он почти каждый вечер тщательно брился, душился дорогим одеколоном, надевал кожаную куртку и шел в четвертый корпус. Возвращался не в самом лучшем расположении духа.
– Не пойми чего. Вообще, блин, дело не двигается, сидим втроем, чаи гоняем, – жаловался он. – И чаще со Светкой сижу, так как Полина все время на занятия срывается.
Братья три раза в неделю по вечерам занимались боксом в оборудованном под это подвале одного из корпусов общежития. В детстве я ходил в секцию бокса и, как выяснилось, сохранил некоторые навыки.
Совершенно неожиданно оказалось, что меня с братьями связывают родственные отношения. Как то, получив очередную посылку от мамы, я поделился с ними грецкими орехами. Младший брат, взяв в руки орех, тут же заявил, что он сорван с дерева, которое растет у них в саду, в деревне, откуда они родом.
– Я наши орехи никогда с другими не спутаю, – заявил он.
Я, естественно, поднял его на смех, но потом пришел старший брат, исследовал остальные орехи и тоже высказался за поддержку этой невероятной гипотезы. Я все равно не поверил, но все таки в очередную субботу, заказав на почте разговор с Арменией, поднял эту тему. Ответ мамы меня ошеломил. Оказалось, что моя бабушка, папина мама, гостила в деревне у двоюродного брата. В разговоре между делом бабушка похвасталась, что ее внук учится в Москве в каком то институте. Брат в свою очередь похвастался внуками, которые тоже поступили в Москве в какой то хороший институт, и высказался в том плане, что нас на чужбине надо как то связать друг с другом. Решено было написать нам об этом, а на прощание бабушке дали деревенские гостинцы, в том числе и мешочек с орехами, которые потом мама прислала мне. Так что мы рано или поздно выяснили бы, что приходимся друг другу троюродными братьями, но так получилось, что орехи опередили события.
После тренировок по боксу мы обычно шли в комнату братьев, где они жили вдвоем, и допоздна засиживались за чаем и разговорами про жизнь в нашей стране и «там». Иногда я оставался у них ночевать.
С Полиной я старался не сталкиваться, но как то раз, когда в перерывах между лекциями я сидел в библиотеке, она сама ко мне подошла и села напротив.
– Куда пропал? – спросила она, не теряя времени на формальности. – Обещал ведь прийти на занятия. Скажи, тебе что, нравится меня мучать?
Я посмотрел на нее и в очередной раз поразился ее глазам, гипнотическим и огромным, как на рисунках, изображающих инопланетян. Мне показалось, что сейчас они постреливают сердитыми искорками. Я отвел взгляд.
– В этом месяце навалилось всего, не успеваю, – пробормотал я и кивнул на раскрытый учебник, – вот, еще коллоквиум на носу.
Она побарабанила пальцами по столу.
– А на бокс время есть?
Я прокашлялся.
– Откуда ты про бокс знаешь?
– Слежу за тобой.
Я удивленно посмотрел на нее. Уголки ее губ изогнулись кверху, и тут же выражение глаз изменилось.
– Шучу. Стас сказал. – Она вновь стала серьезной. – А у него почему то есть время чуть ли не каждый день к нам заходить. Что скажешь?
– Ну… наверное, у него есть причина, – ответил я, тут же осознав, что не стоило этого говорить.
Я кинул на нее взгляд. Глаза Полины уже не то, что постреливали, а гневно и яростно пылали.
– Ясно с тобой все.
Она резко встала, отчего стул с грохотом опрокинулся. Все сидящие рядом студенты обернулись в нашу сторону. Я смотрел на удаляющуюся фигурку с копной светлых волос и чувствовал пустоту, будто обманул беззащитного человека. «Разбил ей сердце» – крутилось у меня в голове.
В тот же вечер я подкрался с заднего двора к окну ленинской комнаты и примерно полчаса, пока окончательно не замерз, подглядывал за Полиной, музицирующующей с Родионом. Я ловил перемены настроения на ее лице, то оживленной и смеющейся, когда у них все получалось, то задумчиво хмурившей брови, когда что то не ладилось. Я не подметил ничего такого, что указывало бы на то, что у нее разбито сердце и жизнь больше ей не мила. От этого открытия стало немного обидно, но зато и совесть перестала меня сильно мучать.
На следующий день я опять отправился подглядывать. Наблюдая, как Родион играет на скрипке, я поймал себя на том, что непроизвольно двигаю пальцами левой руки. Завидуя технике исполнения Родиона и его умению подстраиваться под аккомпанемент фортепиано, я подмечал взгляды Полины, в которых была благодарность, и почувствовал уколы нового для себя ощущения – ревности, хоть и понимал, что Родион не является моим соперником.
Вскоре мне довелось испытать это чувство в полной мере. Это случилось спустя четыре дня после моей встречи с Полиной в библиотеке.
В тот вечер Стас завалился в комнату, и чуть ли не с порога стал шутить и задирать меня, что означало – дела явно пошли на лад. Чем веселее он себя вел, тем муторнее становилось у меня на душе. Был вечер пятницы.
– Надеюсь, не очень огорчишься, если завтра все у меня получится?
– Что получится?
– Что еще должно получиться? – Стас развел руками. – Завтра у Полины день рождения. Свожу в ресторан, потом пойдем к ней, Светы не будет. Шампанское у меня есть, и не какое нибудь, а французское! На худой конец можно и «ход конем» сделать. Короче, как говорят, дело в шляпе, шляпа на папе, папа на маме, – он улыбнулся, – скажи, что рад за меня, ну? Ты друг или кто? Я на такие жертвы иду! Сегодня, можно сказать, первый раз в жизни в любви признался.
– Так ты ее действительно любишь?
Он засмеялся.
– Я все не перестаю удивляться тебе. Наивная твоя душа.
– Не пойму, я думал, ты в нее влюблен.

– Вот все у тебя так, или черное или белое, по другому не бывает. Может, и люблю, не знаю, есть в ней что то такое… Да и не каждый день копию Бриджит Бардо встретишь, – Стас взъерошил волосы. – Только не надо мне опять мораль читать, ладно? Лучше благослови, а я завтра расскажу, как день рождения прошел.
Он положил мне руку на плечо. Мне захотелось стряхнуть его руку и врезать слева по челюсти фирменным хуком, который я хорошо отработал в зале. Но я посмотрел на него и только сказал:
– Благословлять не буду, я не поп. И рассказывать мне ничего не надо.
Всю субботу, отгоняя мысли о Полине и Стасе, я провел у братьев и остался у них ночевать, и лишь в воскресенье вечером вернулся в свою комнату. Стас, посмотрев на меня и верно оценив мой настрой, промолчал про день рождения и не стал ничего говорить. Он каждый вечер сидел дома, наше молчание продолжалось уже три дня. Неведение угнетало меня и наконец я, пересилив гордость, не выдержал. Мы поужинали макаронами с тушенкой, убрали и помыли посуду. Я спросил:
– Больше не встречаетесь с Полиной?
Стас удовлетворенно хмыкнул и развалился на стуле.
– Заговорил таки. Ну что, запрет на разговоры снят?
Помедлив, я кивнул.
– О чем ты хочешь узнать?
– Я уже спросил.
Он не спеша закурил.
– Не встречаемся и не будем.
– Почему?
Он посмотрел на меня из за полуприкрытых век и выпустил дым в потолок.
– Скажем так, по обоюдному желанию. Так что наш договор окончен, я бы тебе еще в субботу сказал, но ты сбежал, а потом в молчанку стал играть. Можешь встречаться с ней, если хочешь. Думаю, и она будет не против.
– Это она сказала?
– Нет… Но поверь мне, я разбираюсь в женщинах. Все указывало на это.
Я, помедлив, спросил:
– Что случилось?
– Ничего не случилось. Говорю тебе, дорога свободна. Она, правда, как то догадалась о нашем уговоре, – он поднял ладони, – но я ни при чем, ничего не говорил.
От мучительной догадки у меня горело лицо.
– Все таки… что случилось?
– Что случилось, то и случилось. – Стас вздохнул и повел головой из стороны в сторону. – Какой ты все таки дотошный, честное слово. Тебе в подробностях рассказывать или вкратце?
– Можно вкратце.
Он улыбнулся и шлепнул открытой ладонью по кулаку другой руки. Известным мне жестом, которым он часто пользовался.
Я почувствовал, что мне нужно выйти на свежий воздух. Встал и стал одеваться.
– Куда собрался?
– В спортзал, – сказал я первое, что пришло на ум.
– В это время?
Я надел ботинки и взялся за ручку двери.
– Постой.
Я оглянулся. Стас произнес потеплевшим голосом:
– Братишка, не бери ничего в голову. Считай, что ничего не было.
Я вышел и закрыл дверь за собой. Я походил между корпусами, дошел до метро, вернулся и пошел ночевать к братьям.
Весь следующий день я провел в какой то апатии. Рассеянно просидел на лекциях, что то съел в студенческой столовой по талону, сел в метро и доехал до Таганки. Долго бродил по переулкам и спустился к реке. Начал моросить дождь. Пройдя вдоль набережной, дошел до высотки, под которой был кинотеатр «Иллюзион», и уставился на афишу. «Презрение», фильм Жана Люка Годара, в главной роли – Бриджит Бардо. Я зашел в кассу и купил билет на сеанс, который уже начался. Стас был прав, сходство Полины с актрисой было очевидным. Бриджит Бардо играла жену и возлюбленную талантливого сценариста, который вынужден ради заработка заниматься низкосортным искусством. Он знакомит ее со своим продюсером и позволяет тому проявлять внимание к ней. Сценарист хочет всего лишь завоевать расположение продюсера, чтобы иметь возможность расплатиться за квартиру, о которой так мечтала жена. В итоге она полностью разочаровывается в нем и начинает испытывать презрение. В финальной сцене она бросает его, уезжает с миллионером продюсером на роскошном спортивном автомобиле и попадает в смертельную аварию.
Я сидел, потрясенный фильмом, пока в зале не зажегся свет. Я зажмурил глаза, из которых выкатились слезинки. Острая, почти невыносимая вина заставила меня выскочить из кинотеатра.
Что же я наделал? «Отстранился и предал ее, вот что наделал» – ответил сам себе. Простит ли меня, или уже презирает, как героиня Бриджит Бардо? Со Стасом все понятно, ему всегда только одного нужно было от девушек. Ты же всегда знал про это, но все равно повелся, вернее сам и придумал, что друг впервые полюбил. Деревенщина, блин, благородная. Болван тупоголовый. Ну а Полина? Как же она могла, почему?
Я вдруг остановился, пораженный догадкой. «Братишка, не бери ничего в голову. Считай, что ничего не было». Этот гад споил ее шампанским и… «Пара капель – и ни одна девушка не устоит».
Я пошел быстрым шагом к метро, потом принялся бежать. Выйдя на своей станции, я купил первый попавшийся большой букет цветов у женщин, толпящихся у ларьков рядом со станцией. Добежав до четвертого корпуса, я промчался мимо вахтерши и взлетел вверх по лестнице. На третьем этаже я привалился к стене, пытаясь отдышаться.
Потом дошел до 308 ой комнаты и постучал. Подождав немного, толкнул дверь. В комнате было полутемно, настольная лампа освещала груду учебников на столе и чайник. Я еще раз постучал уже по открытой двери.
– Закрой дверь и проходи, – раздался голос Полины с кровати, стоящей слева от стола.
Я подошел.
– Цветы? – по голосу чувствовалось, что она улыбается. – Положи на стол, я потом в вазу переложу.
– Что с тобой? Ты болеешь? – я кинул пальто на спинку стула и положил букет на стол между учебниками.
– Простыла. Сядь рядом со мной, я не заразная.
Она протянула мне руку, освещенную лампой. Я пожал ее, и она притянула меня. Я сел на край кровати и дотронулся до ее горячего лба.
– У тебя температура?
– Небольшая. Неважно, – прошептала она. – Ты пришел.
Волосы, казавшиеся темными без освещения, были раскинуты по подушке. Неведомое чувство сдавило мне горло.
– Полина… прости меня.
– Тш ш ш, – глаза ее влажно поблескивали.
Я наклонился, она обхватила меня за голову и притянула ближе, ее горячие губы искали мои. У меня сильно застучало сердце, стало жарко, словно ее лихорадка передалась мне.
– Запри дверь, – судорожно выдохнула она. – Светка может прийти.
Потом мы лежали обнявшись, и я вдыхал запах ее волос.
«Вот оно, настоящее» – подумал я.
Я и не догадывался, в каком напряжении находился до этого. От облегчения хотелось засмеяться и заплакать одновременно.
– Хочешь, я тебе чаю сделаю?
– Хочу. Хотя нет, попозже. Полежи еще со мной, нам надо поговорить.
– О чем?
– Ты знаешь, о чем, – прошептала она.
– Не нужно ни о чем говорить.
– Я поступила плохо.
– Не надо, я не хочу ни о чем слышать.
– Мне это нужно, нам это нужно.
– Все хорошо, и мы теперь вместе.
– Между нами не должно быть недоговоренностей.
– Послушай, ты ни в чем не виновата.
– Когда ты там, в библиотеке, фактически сказал, что уступаешь меня Стасу…
– Прости меня, пожалуйста…
– … хотя я дала тебе понять, что ты мне не безразличен. И думала, что и ты… А у вас, оказывается, был договор насчет меня, – в ее голосе чувствовалась горечь, – я… все во мне кипело, не знала, как еще отомстить тебе. Нет, месть не то слово… Теперь понимаю, что это было глупо и гадко, но тогда я себе места не находила.
Она пошевелилась, я невидящим взглядом смотрел на тени на стене.
– Жаль, что так вышло. Но иначе я бы не смогла простить тебя, понимаешь? – сказала она.
– Да, – сказал я и закрыл глаза.
Мои руки по прежнему обнимали ее, мы лежали в обнимку как единое целое, но в то же время я чувствовал себя бесконечно одиноким.
«Жаль, что так вышло» – повторил я про себя ее слова. Да, жаль, что кончилось это настоящее, не успев начаться. Жаль, как же жаль.