тростник 2

                ТРОСТНИК 2

                Акт второй

                Сцена первая

        Вечер следующего дня. Тот же журналист, что и накануне, наугад стучится в
        одну из дверей, за которыми живут бездомные. На пороге появляется               
        мужчина лет шестидесяти. На голове у него ночной колпак. Видно, что на
        нем несколько свитеров, а поверх еще женская кофта. В руках он держит
        чашку.

        Журналист: добрый вечер.

        Человек: добрый вечер. (голос у него дрожит. Он говорит с прононсом, что
        выдает в нем француза)

        Ж.: извините за беспокойство. Меня зовут Клаус Зак. Я журналист. Моя газета хочет посвятить целый разворот в субботнем номере проблеме бездомных в Германии. Не могли бы вы ответить на несколько вопросов?

        Человек: пожалуйста. (в его голосе слышится неуверенность)

        Ж.: давайте присядем.

        Они идут к тому же столу, за которым вчера журналист брал интервью. Он
        включает диктофон.

   Прежде всего, как вас зовут?

        Человек: Джин-Клауди. Можете называть меня просто Джин.

        Ж.: а меня Клаус. Джин, расскажите немного о себе.

        Д.-К.: я француз. Почти всю свою жизнь я прожил в Париже, а мне уже без малого 64 года.

        Не выпуская чашку из рук, он маленькими глотками отхлебывает из нее.

Я потомственный повар. И дед мой был поваром, и отец тоже.

        Ж.: выходит, вы повар уже в третьем поколении.

        Д.-К.: ну, да. Когда я был еще юношей, то начинал с салатов. Потом меня повысили, и я стал жарить картошку. Через год я уже командовал всей кухней. Было это в небольшом ресторанчике, рядом с Лувром. Через 16 лет, когда хозяин разорился, нас всех выгнали на улицу. Но я не унывал. Ведь люди всегда хотят кушать. Где я только не работал: и на кораблях, и в театре, и даже в Елисейском дворце. И везде поваром. Потом я переехал в Бельгию, а через два года в Берлин. Там я работал в большом ресторане на Фридрихштрассе.

        Ж.: да, я знаю этот ресторан.

        Д.-К.: но представляете, Клаус, три года тому назад случилось несчастье: меня обманул хозяин дома, в котором я жил, и я потерял свою квартиру. Некоторое время я еще барахтался, как мог, но скажите мне: кому нужны старики? Я потерял веру в людей, но хуже того: я потерял веру в себя, в свои силы. Сложил ручки и упал на дно.

        В это время через сцену проходит маленькая старушка лет шестидесяти, вся
        в белом: в белом платье, в белых чулках и белых туфлях.

   Лиза, Лиза, поговори с журналистом, а то мне надо пойти лекарство выпить. (журналисту) Вы уж извините великодушно.

        Француз встает и уходит.

                Сцена вторая

        Лиза садится на стул, с которого только что встал Джин-Клауди.

        Ж.: я не стану злоупотреблять вашим временем. Всего пара вопросов.

        Л.: к вашим услугам.

        Ж.: расскажите, пожалуйста, о себе.

        Л.: я родилась в Чехии, под Прагой, но уже больше тридцати лет живу в Берлине. По образованию я медсестра. Работала в праксисе одного зубного врача. Мое скромное жалование все же позволяло мне кое-где побывать. Я была в Индии. Там научилась медитировать, делать Тай-Чи. Но кому это надо?

   В своей жизни я совершила одну страшную ошибку. У меня была квартира, но для меня одной она казалась мне слишком большой, к тому же требовался капитальный ремонт. Я от нее отказалась, потому что хотела найти что-нибудь поменьше. Кто бы мог думать, что в Берлине вообще нет квартир по карману одинокой пенсионерке? Через три месяца я оказалась на улице. Я думала, что покончу с собой. Единственное, что меня удерживало от этого шага, это мой сын. Он тоже живет в Берлине. У него мультисклероз, и он нуждается во мне, в моей помощи. В свободное время бегаю по кладбищам, поливаю чужие могилы. Иногда думаю: кто же будет мою могилу поливать? А ночую здесь. Этот приют я называю домом скорби.

        Ж.: но с мая до начала октября ночлежка закрыта. Где вы тогда ночуете?

        Л.: не спрашивайте. (вздыхает) Где придется.

                Сцена третья

        В это время во входных дверях  случилось оживление, и вошел, опираясь на
        толстую палку, новый посетитель, таща за собой набитую до верху тележку.
        Это высокий крепкого телосложения старик с чисто выбритым лицом. Одет он
        скромно, но опрятно.

        Охранник (в дверях): не верю своим глазам. Томас?! Ты? Явился, не запылился. (смеется)         

        Старик: он самый.

        Охр. (придает голосу официальный тон): оружие, наркотики, алкоголь с собой имеются?

        Томас: ты же знаешь, мой пистолет большого калибра всегда при мне. (показывает себе на штаны)

        Охр. (смеется): ну, тогда проходи.

        Томас, прихрамывая, проходит в комнату и со всеми здоровается за руку.

        Л. (теплым голосом): Томас, как давно я тебя не видела. Где ты пропадал?

        Т.: в больнице. Ногу резали.

        Л.: ну, и как?

        Т.: как видишь, не отрезали. Доктор сказал, еще за молодками смогу бегать.

        Л. (смеется): его бы слова да Богу в уши.

        Томас присаживается к столу, за которым сидят Лиза с журналистом.

        Т.: а у вас что нового?

        Л. (как бы спохватываясь): а у нас журналист в гостях. Вот, познакомься. (показывает на журналиста) Говорит, что хочет осветить нашу бомжовскую жизнь в прессе, чтобы нам жить легче стало.

        Т. (кивает журналисту): вы, молодой человек, не первый, и думаю, что не последний.

        Ж. (как бы обидившись): ну, зачем же так? Желание нашего главного редактора помочь вам вполне искренне. Вы, например, не могли бы рассказать о себе?

        Т.: от чего ж? Извольте. Мне уже 74 года. Нетрудно догадаться, то родился я вскоре после войны. Время, что и говорить, тяжелое было, голодное. Вспоминать не хочется. Когда я был еще ребенком, мои родители сдали меня на руки дедушке с бабушкой, а сами подались куда-то на заработки. С тех пор я их больше так и не видел. По началу все бы ничего, но когда мне было лет семь, умер мой дед, а через год Бог прибрал и бабушку. И остался я один, как перст. Понятное дело, что водиночку такому мальцу не выжить. Вот и прибился я к компании таких же бездомных сорванцов, как и сам. Чтобы не умереть с голоду, мы воровали на базаре. Пока старшие заговаривали зубы торговцам, мы, мелюзга, успевали что-нибудь стащить с прилавка. Ночевали обычно в полуразрушенных домах. Так и жили.

   Но жизнь потихоньку налаживалась. Сначала я пошел работать на бойню скота, потом выучился на слесаря. Женился. Вырастили с женой двоих детей, мальчика и девочку. После развода переехал в Берлин. В 2013 году я потерял дешевую квартиру, а на мою пенсию мало мальски приличного жилья в Берлине не найти.

   Ж.: а ваши дети разве не могут вам помочь?

   Т.: я давно потерял с ними всякий контакт.

   Ж.: но вы можете обратиться в социальную службу, и вас поселят в дом престарелых.

   Т.: не, это не для меня. Я вольная птица и не соглашусь из-за тарелки жидкой каши и теплого клозета запереть себя в четырех стенах.

   Говорят, один философ сказал: "Пока я мыслю, я живу", а я говорю: "Пока я двигаюсь, я живу". Я все время в пути. Знаете, у меня, как инвалида, есть бесплатный железнодорожный билет. Я исколесил всю Европу. Я немного знаю английский, и у меня повсюду есть друзья. И в Польше, и во Франции, и в Чехии. У стариков, где бы они не жили, всегда найдется о чем поговорить.

   Ж.: так вы не жалуетесь на жизнь? 

   Т.: что вы! Напротив, я радуюсь жизни и проживу еще долго. Вот увидите.

   Л.: а я хотела наложить на себя руки.       

   Т.: тебя (он повысил голос) и всех вас здесь жизнь ломает, как буря ломает сухой тростник. А я, как степной ковыль. Он под порывами ветра только гнется, но не ломается. И быть посему!


                Занавес