Глава вторая. Вызов

ВРЕМЯ ИСПЫТАНИЙ.
Глава вторая. Вызов.

 Элеонора Кузьминична, отложив в сторону отпечатанный текст заметки Сергея, поправив нервно рукой волосы, резко встала из-за стола:
 - Ну, что? Пошли!
 - Пошли,- негромко сказал Сергей, тоже убирая всё в стол. Такая у него была привычка. А сегодня он уже вообще не надеялся вернуться в редакцию, в таком-то настроении.
 Это поняла и Элеонора Кузьминична. Сочувственно смотрела она на него, как и Жанна Моисеевна, стоящая в дверях редакции. Для Сергея они здесь были сейчас самыми близкими ему люди. Благодарен он был им за то, что они не расспрашивали его сегодня ни о чём. В том числе, и про последствия вчерашнего посещения его квартиры Элеонорой Кузьминичной.
 Работа Сергея немного успокоила. Она вернула его к жизни, а значит, и к  обычному его состоянию. Она отвлекла его от всяких нехороших мыслей, всех грозящих ему несчастий и бед.
 А вот этот звонок секретаря парткома, да сочувственные взгляды двух этих пожилых женщин-сотрудниц, опять же, его взволновали. Хотя Сергей и знал кое-что про то самое письмо, от отца Людмилы директору, знал и то, что оно просто так ему не обойдётся, но всё равно это было для него дико и и странно, запредельно для его понимания. Письмо не могло его не тревожить. Сердце его застучало сильнее.
 Потому он и старался быть сейчас внешне совершенно спокойным. Гасил в себе, хоть и с усилием, боязнь-волнение, не суетился, не показывал своего беспокойства. Шёл за ней решительно и смело.
 И это ему внешне вполне удавалось. В самых экстремальных ситуациях Сергей умел собраться, становился почему-то всегда необычайно хладнокровным и твёрдым. В нём замирал страх. Таким он выглядел и сейчас.
 Элеонора Кузьминична, перед тем как идти, прошлась по редакции взад-вперёд, что-то хотела сказать Сергею, но промолчала. Было видно, что она тоже волнуется и что-то её беспокоит. Она была небольшого роста, но крепкого сложения. Вся её фигура была наполнена волей.
 И вот она сейчас, наконец-то, решительно направилась к двери, резко раскачиваясь на ходу и переваливаясь с боку на бок. Тем самым она напоминала Сергею его собственную походку. И ему, которому было сейчас не до смеха, почему-то стало от этакой похожести неестественно весело.
 Они шли, как медведица с большим медвежонком, который выше её ростом. Сергей еле сдерживал свой смех. Он был психически ненормален и сдержать его было ему никак нельзя, смех вырвался наружу. Элеонора Кузьминична недобро взглянула на Сергея: подобное веселье ему было сейчас совершенно некстати! Сергей с трудом давил этот смех.
Следуя за редактором, Сергей случайно оглянулся на раскрытую дверь редакции и увидел там, как вслед ему смотрит Жанна Моисеевна, что-то шепча и крестя его в спину. Сергей усмехнулся, подумав: "Всё-таки, они жалеют меня...".
 Но что толку ему теперь от этакой их жалости? Не горячо ему от этого и не холодно. Коли жизнь его вся уже наперекосяк?! Однако же, это их сочувствие, было ему приятно.
 Наказаний он никаких не боялся. Как сказал Сергею однажды заместитель секретаря парткома по оргработе, Валерий Игоревич Бушин: "Дальше фронта тебя, Серёжа, не пошлют...". И это точно, посылать-то его дальше и некуда, если только на все четыре стороны!
 Но вот эта его фраза Сергею очень даже запомнилась. Можно сказать, понравилась. Он знал, что нужен газете, как и она ему. И потому был сейчас в полной уверенности, что ничего ему не грозит, нечего ему опасаться. Сергей был уверен в полной своей неприкосновенности. Таскать каштаны из огня, особенно-то, желающих на комбинате не могло и быть. Он знал, что это такое. Как и все кто работал в редакции.
 Ему будет сейчас только лишь стыдно и смешно, неимоверно противно, выслушивать всякие там нотации-поучения, да советы по поводу его дальнейшей семейной жизни. Это не серьёзно. Он уже, и на самом деле, не мальчишка-юнец, наконец!
 Было у него сейчас такое чувство, что ведут его, как бычка на верёвочке, на самое позорное в его жизни лобное место, где попытаются принудить раздеться до нага пред всем миром.
 Но такого позора от него здесь никто бы никогда не дождался. Никогда! Сергей не скажет Карцеву ни слова. От этой мысли ему стало опять до невозможности смешно. Напал на него вдруг такой истерический, просто неудержимый, смех, что он мог вот-вот вырваться наружу. Но Сергей, опять же, сдержался, подавил его, сжав до боли кулаки.
 Ему теперь стало как-то даже интересно: как же это всё будет выглядеть-происходить в кабинете у секретаря парткома?! Как поведёт он там себя, да и  секретарь?
Оказалось это здесь всё до нелепости слишком просто и прозаично. Как и вся его жизнь. Элеонора Кузьминична спросилась у технического секретаря Александры Никитичны:
 - Нас пригласил Григорий Иванович к себе, можно?
 - Пожалуйста! - ответила та, дружелюбно улыбнувшись.
 И вот они вошли в кабинет секретаря. Кравцов был в нём не один. С ним рядом за
столом сидели ещё два его заместителя: по идеологической работе Владимир Эдуардович Ковалёв и по оргработе - Валерий Игоревич Бушин, а также здесь же присутствовал и председатель партийной комиссии парткома Николай Викторович Кушенко. "Все собрались",- подумалось Сергею.
 - Разрешите?- спросила Элеонора Кузьминична, приоткрыв уже вторую дверь в кабинет.
 - Да,- кивнул головой Григорий Иванович. Он встал. Поломав немного руки в запястьях, как будто бы они у него болели, он подошёл к окну и взглянул через чистое стекло на силуэты доменных печей, стоящих в ряд, прямо друг за другом, как солдаты в строю, и тихо сказал:
 - Присаживайтесь к столу.
 Элеонора Кузьминична с Сергеем присели на мягкие стулья напротив работников парткома. И стали смотреть вопросительно на самого Кравцова. Тот продолжал смотреть в окно.
 Потом вдруг он резко развернулся, и повернувшись к ним лицом, строго взглянул на Сергея. И опять же, тихо спросил:
 - Ну, что же ты нам сегодня скажешь, Сергей... Семёнович?
 Сергей молчал. Он ждал: что же последует за этим вопросом? Секретарь помедлил и  продолжил:
 - Я же понимаю, что эта тема, весьма и весьма, деликатная. Семейные отношения, это очень тонкая материя. Но и пройти мимо неё нам тоже ведь нельзя, понимаешь? Мы же все вместе с тобой работаем, рядом, мы же твои товарищи. Не так ли?! К тому же, мы коммунисты. Так скажи нам честно, Сергей: как тебе нам помочь? Как?! Мы же понимаем, что тебе сейчас тяжело, очень даже тяжело, сложно, но... в чём же тогда причина твоего семейного разлада? Расскажи! Иначе: как мы тебе поможем? Наша задача тебе по-товарищески помочь, что-то посоветовать и подсказать! Без всякого наказания. Может, даже поделиться житейским опытом. Мы же постарше тебя. Верно? Или же ещё чем-то помочь? Говори, не стесняйся. Мы же знаем тебя, как нормального человека, хорошего работника. Что же у тебя не так в твоей семье, скажи, чем нам тебе помочь? И как?!
 - Не знаю,- проговорил тихонько Сергей, глядя в пол.
 - Неужели, всё так плохо?! Из-за чего же вы ссоритесь с женой? Скажи! Почему же вот такое нехорошее письмо пришло к директору комбината? Признаюсь, мне даже неприятно было его читать?! Не верилось, что ты таким можешь быть? Просто, дебошир какой-то, да хулиган!
 Сергей молчал. Только лишь удивлённо повёл плечами и произнёс:
 -Всё будет у нас хорошо. Обещаю. Разберёмся сами...
 - Так, разбираться-то Михаил Ильич, директор комбината уже нас попросил! Как партийных твоих руководителей. Нельзя же вот так вести себя коммунисту. Нельзя, Сергей! И распускать руки тоже нельзя? Непозволительно!
 Кравцов недовольно отвернулся к окну, прошёлся опять вдоль стены. И уже оттуда сказал:
 - Жду твоего ответа?
 В кабинете нависло неловкое молчание. Никто из сидящих даже не смел пошевельнуться. В том числе, и Элеонора Кузьминична, с её решительным лицом. Не мог же он сам, Сергей, рассказывать всем им в кабинете о том ночном визитёре-милиционере?  Или же о вчерашнем незваном госте, что застал Сергей в своей постели?
 Элеонора Кузьминична тоже о том не знала, потому и ничего не могла добавить. Никто ничего не знал. Во время её вчерашнего визита об этом речь даже и не заходила. Только лишь о перегоревшей лампочке в люстре и шла вчера речь. Ему, Сергею жалко сейчас стало, как Людмилу, так и самого себя. А более того, их неудавшейся семейной жизни. Ему не хотелось унижения и представлять свою жизнь в негативном свете, перепачканную всю в грязи, как её так и своего позора.
 Не дождавшись ответа, Кравцов обратился с вопросом уже к Элеоноре Кузьминичне:
 - Ну, а вы, что скажете, Элеонора Кузьминична?! На что жалуется супруга Сергея Семёновича? Вы с ней разговаривали?
 - Так, она говорит, что Сергей ей ничем не помогает по дому? Даже лампочки не вставляет!
 - Как-как?- удивлённо переспросил её Кравцов,- почему? Какие ещё там лампочки?
 - В люстру для освещения!
 Все с удивлением посмотрели на Сергея.
 - Так, что же это? Они в темноте так и живут!
 Сергей неожиданно покраснел:
 - Да во всём я ей помогаю! Неправда. Во всём! И дочку по ночам укачиваю, по магазинам бегаю, убираюсь также в квартире, готовить тоже помогаю. Вот только, что дочь грудью не кормлю!
 - А почему лампочки не вставляешь?!- уже не столь серьезно и едва сдерживая смех, спросил его зам. по оргработе Владимир Игоревич Бушин,- неужели это так сложно?
 - Так, я же только-только что со сборов!- взмолился Сергей,- вот я сейчас приду и всё вставлю!
 - Вставь-вставь!- рассмеялся зам. по идеологии Валерий Эдуардович Ковалёв, - да так вставь, чтобы жена была довольна! Не опозорься!
 И здесь вдруг все  рассмеялись. Даже сам Кравцов. А Элеонора Кузьминична смутилась, но почувствовав перемену в настроении у всех, даже у секретаря, сказала:
 - Григорий Иванович, то что вы мне поручили я, кажется, выполнила. Разрешите я пойду, мне нужно ещё дочитать материал, что сегодня написал Сергей Семёнович.
 Кравцов не сразу ей ответил. И потому она добавила:
 - Хорошо? Доделать газету нам надо? Её Сергею ещё нужно будет успеть отвезти в типографию. До конца рабочего дня. Иначе её там и не примут. Слишком будет поздно.
 Кравцов посерьёзнел:
 - Конечно. Подождите минутку, Элеонора Кузьминична, мне с вами ещё кое о чём нужно переговорить...
 И уже, обернувшись к своим замам с председателем партийной комиссии, добавил:
 - А вы пройдите, пожалуйста, в кабинет к Владимиру Игоревичу и там продолжите беседу. Не официально, конечно, а по-товарищески, просто и по-мужски. Сергей ещё не очень опытен в семейных делах. Помогите ему советом, если нужно. Хорошо?
 Замы были довольны таким исходом дела и быстрым окончанием беседы, неприятной для всех процедуры, что и не заставили себя долго ждать. Они дружно поднялись, увлекая за собой Сергея, и направились прямо в кабинет Бушина.
 Оставшись наедине с Элеонорой Кузьминичной, Кравцов попросил её ещё раз побеседовать с Сергеем наедине, а также и с его женой. Тем самым, попробовать их помирить, уладить их семейные отношения.
 Элеонора Кузьминична согласно кивнула головой, хотя не представляла даже как это можно будет сделать. Вернувшись в редакцию, где Жанна Моисеевна уже прекратила печатать рукописи и с нетерпением ожидала их возвращения.
 Когда же открылась дверь, она вопросительно, поверх очков, посмотрела на Элеонору Кузьминичну, не видя с ней рядом Сергея.
 - Всё хорошо!- ответила редакторша на её немой вопрос. Прошла, раскачиваясь, к своему столу и уже весело добавили:
 - Кравцов почему-то очень тревожится за судьбу Сергея? "И что он такой в него влюблённый?"- пропела она любимую фразу из фильма "Свадьба в Малиновке". Жанна Моисеевна улыбнулась, поняв её:
 - А разве нам с вами его не жалко?
 - Конечно же, жалко. Конечно. Доверчивый он очень, да уж больно безотказный. Это, конечно, неплохо. Особенно для семьи. Ежели в ней есть любовь и уважение. А коли этого нет, то очень даже это плохо. Этого, видимо, у них и нет. И тут ничего уже поделать нельзя!
 Помолчав немного, Элеонора Кузьминична произнесла:
 - Уж очень-то она ярко окрашена, привлекательна его жена внешне для мужиков. Как тебе это, кажется?- последнее она произнесла под Аркадия Райкина.- И зачем же только Сергей с ней связался? Не понимаю! 
 - Я тоже, так думаю,- согласилась Жанна Моисеевна,- как только она у нас здесь в конторе появилась, так все наши ловеласы облезлые со всего нашего Управления к ней в отдел и зачастили. По делу и без дела. Её мужской взгляд, действительно, не пропускает! Но что же в ней особенного?
 - Вот и Сергей её тоже не пропустил,- вздохнула Элеонора Кузьминична,- значит, в ней что-то и есть?! Ну, ладно, доделывать нам газету с тобой надо, Сергей, не скоро, видать, вернётся. Придётся и его мне полосы макетировать... Тебе ещё много печатать?
 - Нет, последний материал...
 - Вот и хорошо.
 Элеонора Кузьминична села за стол и взялась за чтение материала Сергея. Стиль изложения ей нравился. Вот, что она прочла:
" ГОРЯЧИЙ МЕТАЛЛ
Доменная печь жила своей обычной будничной жизнью. Внутри неё натружено гудело пламя. А на литейном дворе, возле самой чугунной лётки и у остывающих желобов, хлопотали горновые. В серых своих войлочных шляпах и толстых суконных куртках они напоминали богатырей. От печи и от неостывшей её брони, от красных желобов, несло жаром. Потому, смахнув густой пот, гроздьями выступающий на лбу, горновые, время от времени, отбегали к проёму двери, выходящему на лестницу, по которому они приходят и уходят со смены домой.
 То есть, они стремясь к свежему воздуху. А самые проворные из них выскакивают прямо на небольшую железную площадку, что у верха лестницы, чтобы хоть на минуту охладиться, схватить глоток утренней свежести.
 Газовщик печи Юрий Исаевич Крохин, выйдя из будки мастера на литейный двор, тоже передохнуть, задержался здесь ненадолго. Он подошёл к самой брони доменной печи, наблюдая за тем, как ловко и энергично орудуют лопатой горновые, готовя желоба к новому выпуску металла.
 Крохин стоял на этой небольшой площадке-возвышенности, прямо над литейным двором, высокой и стройный, что мог показаться и штурманом на капитанском мостике. Облокотившись на металлические поручни-ограждения, он наблюдал привычную здесь ему картину слаженной и красивой работы печной бригады. Каждого человека из бригады он хорошо знал, не первый год они работают вместе.
 Именно от них, от этих горновых, добросовестного их труда и зависит во многом ныне не только успешная работа печи и рождение нового металла, а и благополучие их семьи, нормальное завершение каждой плавки, безопасность их труда. От того, насколько горновые сейчас правильно подготовят свой литейный двор к следующему выпуску, настолько и металл будет соответствующего качества.
 А значит, настолько ценен и важен будет их труд. Во время таких плавок Юрий Исаевич всегда ощущал и ощущает всем своим существом как внутри печи, в её жарком чреве, бурлит-плещется огненная лава. Как за этой вот крепкой стальной бронёй бушует-кипит горячий металл, какие там происходят мощные и буйные, подвластные ему, процессы-реакции.
 И это всегда вызывало у него возбуждающие эмоции. Как будто бы эти процессы происходят сейчас не в печи, а в никогда не гаснувшем солнце или же в чреве пробуждающегося грозного вулкана. Но только, вот этот их вулкан, вполне ими управляемый и подчиняющийся им, а также лично ему газовщику Крохину. И вот этим ещё трём горновым.
 Юрий Исаевич прикоснулся к самой брони печи, чтобы лучше почувствовать её тепло и ощутить довольное её урчание, умиротворённое дыхание. Он как бы вновь прислушался к ней, мысленно разговаривал с ней и участливо спрашивал: "Сильно ли ты устала?". И она его тоже понимает, он это тоже чувствовал, говорит ему  остывающим в желобах металлом: "Всё хорошо, всё нормально!".
 Крохин удовлетворённо улыбнулся. Почувствовав гордость за свой труд, за свою профессию и бригаду. У них с ней, с этой печью, впереди была ещё вся смена, они ещё успеют поговорить друг с другом.
 Не торопясь, газовщик вытащил из нагрудного кармана спецовки «тёмное стёклышко» и заглянул через него в фурменное отверстие печи, во внутрь её чрева: «Ну и хорошо, раз так всё у нас хорошо…».
 Постояв немного, газовщик было направился в будку мастера. Ему надо было бы уже и возвращаться на своё рабочее место. Негоже было ему так надолго оставлять свою печь без присмотра. А вот тепло печи его всё ещё не отпускало. Оно притягивало его к себе, напоминало ему о недавнем её выпуске, а также и о приближении нового буйства огня, нового напряжения всех сил бригады.
 И это тепло, исходящее от печи, как ни странно, было ему сейчас особенно приятно. Быть может потому что за стенами этого литейного двора стоял сейчас весенний радостный день. Потому что всё у него на печи хорошо и дома тоже, что дети его прекрасно учатся, а он очень любит свою жену, она его. И что они до сих пор любят друг друга. Ведь это тоже называется человеческим счастьем!
 Тепло печи напоминало ему сейчас и о его молодости, о первых его днях в цехе. Оно было каким-то особенным, ласковым и добрым. Как-то совсем иначе оно согревало его тело и грело душу, чем в обычные дни. Оно дарило ему непонятную радость, располагающую к приятным размышлениям.
 Крохлин был доволен жизнью. Прикоснувшись к брони печи, Юрий Исаевич почувствовал, что она уже отдохнула после недавнего выпуска и как она сейчас набирает свои новые силы для нового извержения. Газовщик ощущал, как в чреве её зарождается новый металл и что ему нужно сейчас идти на своё рабочее место, чтобы следить за происходящим внутри неё процессами.
 Уходя с литейного двора Крохлин невольно оглянулся, окинул всё вокруг своим опытным хозяйским взглядом. Ещё раз убедился, что подготовительные работы идут вполне нормально. Газовщик был удовлетворён увиденным, а значит и мастер Третьяков тоже будет доволен.
 Вместе с ним они давно долго работают вместе и друг другу привыкли и безоговорочно доверяют. С утра у них было хорошее настроение и всё ладилось,  значит, и вся смена пройдёт у них сегодня нормально. Это можно было видеть по потеплевшему взгляду Крохлина и по его помолодевшему лицу.
 А ведь он, Юрий Исаевич, был ещё и не стар. Ему всего тридцать с небольшим. Куда же ему теперь ещё молодеть?  Ах, если бы кто увидел его сейчас, в эту минуту, то несомненно порадовался бы за него.
 Но, к сожалению, никто не мог этого видеть. Кроме горновых. Но они были все заняты работой. А здесь, рядом с его печью, он был с ней один на один и только лишь она одна могла видеть его необычное состояние души.
 Совсем уже уходя, Крохлин бросил последний взгляд вдоль литейного двора, где упорно и тщательно, очень даже старательно, трудились горновые Шлыков и Грацын. В его полумраке, не без труда, он распознал их фигуры. Хотя, как же это он мог их не узнать, своих-то самых близких и давних друзей, коли они многие и долгие годы работал вместе. В одной и той же бригаде.
 Юрий Исаевич видел, как они тщательно, по всей его длине, заботливо выкладывают песком чугунный желоб. А около самой печи, у самой её чугунной лётки, хлопочет ещё один из его товарищей горновой Зверев. Он выполняет самую ответственную часть операции по подготовке будущего выпуска. Литейный двор показался Крохлину слишком притихшим, умиротворённым, а ведь ещё недавно, во время беснующегося выпуска, весь этот литейный двор был, как казалось ему, во власти огня и пламени.
 Но этакое могло показаться только новичку, на самом же деле двор был весь во власти горновых, хорошо подготовивших литейный двор к приёму металла. Точно также, как они сейчас готовятся к новому сражению с буйством огня.
 Газовщик спохватился и поспешно шагнул в своё, довольно большое и светлое, помещение, именуемое "будкой мастера". Однако же, это была вовсе и не будка, а пульт управления всем ходом работы печи. Со множеством здесь всяких приборов, датчиков-самописцев, размещённых от пола до потолка на большой стене со множеством стрелок. Они колебались и показывали, что происходит внутри печи.
 В центре этой комнаты-будки стоял большой крепкий стол с телефонами, с толстым журналом на нём, в который мастер печи, время от времени, заносил показатели приборов-датчиков, отмечая время и делая какие-то важные записи. Печь шла сегодня хорошо.
 Во время предыдущей плавки приборы тоже показывали довольно нормальную работу печи. Сейчас идёт новая её загрузка, так что мастер печи Третьяков внимательно наблюдает за показаниями приборов. А рядом с ним сидит и начальник смены Подшибякин и тоже контролирует работу печи. За восемнадцать лет своей работы в цехе Юрий Исаевич, казалось бы, давно привык к строгой и размеренной жизни доменных печей, к вечному их движению и дыханию, спокойному, а то и тревожному, а порой даже и чрезвычайно нервному, характеру.
 Крохин привык к ночным и утренним сменам, скользящему графику, где нет ни воскресных дней, ни праздничных. Привык он и к крепким мозолистым рукам своих товарищей, к надёжному рабочему коллективу, имя которого бригада.
 На печах идёт сейчас своя особенная, не видимая стороннему глазу, трудовая жизнь. И она, эта жизнь, очень и очень даже отличается от той жизни, что идёт сейчас за стенами цеха. Она здесь со своими законами и традициями. С её незыблемыми, а порой и не писанными, законами и рабочими традициями.
 Как будто бы предназначена она им всем самой судьбой. И только лишь она одна для них, доменщиков, словно для особой касты людей, объединённых этой нелёгкой профессией, и предназначена.
 Юрий Исаевич давно привык к такой жизни, к её порядкам и распорядкам, законам, но всё же, всё же, каждый раз, лишь только начав рабочую смену, он всегда чувствует учащённое биение сердца. Как будто бы на его сердце накладывается ещё и пульс работающей доменной печи!
 Точно такой же, как вот сейчас он чувствует и слышит её дыхание, находясь рядом с ней. Крохлин чувствует её внутреннюю жизнь и происходящие в ней процессы зарождающегося металла, понятные только им, доменщикам, даже и на расстоянии, даже находясь дома.
 Особенно тревожно ему бывает, когда ощущается какое-то внутреннее непонятное волнение, тогда нежданное беспокойство вдруг охватит его всего. И он стремглав летит к телефону, чтобы позвонить на печь и узнать: всё ли там в порядке? И всякий раз он ощущает новую для него, непохожую ни на что ранее, радость или же тревогу, скрытую от постороннего взгляда.
 Даже, находясь в отпуске, он ощущает вечную какую-то особую теплоту и обеспокоенность за жизнь его доменной печи. «Старею, что ли?– подумалось Крохину, отходя от доменной печи,– совсем, видно, сентиментализм тебя съел?".  Не хватает только ему ещё  и расплакаться до слёз!
 Но нет, до старости ему ещё далековато! И он улыбнулся, сам не зная чему. Возможно, тому что он ещё молод и полон сил. Тем не менее, то ли от ласкового тепла печи, то ли от своего странного неожиданного волнения, его вновь потянуло на неожиданные воспоминания.
 Перед ним вдруг всплыли картины первых его дней работы в цехе. А может быть, они появились оттого, что ему было сейчас хорошо на душе? Может и оттого, что он видел, как привычно и дружно, мощно и уверенно, работают сейчас на литейном дворе его товарищи горновые.
 Вспомнилось, к примеру, Крохлину, как он сам начинал работать здесь, на этой самой печи, подручным горнового. Но эти его мысли прервал вопрос мастера:
 - На литейном дворе всё в порядке?
 - Да,- подтвердил он.
 Переговорив с мастером, проконтролировав вместе с ним загрузку и ход работы печи, газовщику вновь захотелось на литейный двор. Но он ожидал возвращения с литейного двора начальника смены Подшебякина, который уже сам решил проверить готовность литейного двора к очередной плавке. Вспомнились сейчас Юрию Исаевичу опять многое. В том числе, и его первые радости, первые его промахи-трудности: «Надо же, как я раскис, просто как девка,– усмехнулся он своим мыслям,– ещё и слезу уронить только осталось!..».
 Но вот вернулся к ним в будку и начальник смены. Взглянув на него, на его суровое лицо, Крохин с тревогой спросил:
 - Ну, как там, всё нормально?
 - Нормально,- сказал тот, присаживаясь к столу и глядя на показания приборов. Что-то его волновало. Но слова начальника смены успокоили Крохлина, да и память его всё ещё не отпускала. Вспомнилось ему вся его жизнь с самого начала, с первых его рабочих дней: где и как он начал работать, на каких печах. Вспомнилось всё то самое «близкое и дорогое время!».
 Именно здесь, вот на этой горячей и бурлящей, а сейчас мирно работающей печи, он и начал трудиться. И тут он сказал Третьякву с Подшебякиным:
 - Пойду-ка я ещё раз пройдусь к печи, что-то мне сегодня не сидится. С ребятами сигаретку выкурю?!
 Подшебякин внимательно взглянул на него и кивнул головой:
 - Иди!
 Юрий Исаевич встал и вышел на литейный двор. Подготовительные работы всё ещё продолжались. Газовщик спустился по железным порожкам на самый литейный двор и подошёл к горновому Звереву, попросил прикурить.
 - Пожалуйста, Юрий Исаевич!- с готовностью протянул тот ему свою дымящуюся сигарету. Они молча покурили, глядя на доменную печь, на весь их литейный двор, на готовые уже к новой плавке желоба. Всё было нормально.
 Затем Крохлин прошёл к самому краю двора, где с его высоты посмотрел на остывающий металл в ковшах. "Хорошая плавка!"- подумалось ему. Именно, этот металл и стал для него той прочной и скрепой, что на всю жизнь приковал его к этом доменному цеху. К этим вот печам.
 Именно он, этот металл, слил его судьбу воедино с жизнью цеха, с работающими здесь людьми. Именно он, это горящим металл, предопределил полностью всю его линию жизни. Профессия металлурга стала для него давно главной и основной, причём на всю жизнь. Здесь, вот на этом самом литейном дворе и начиналась его настоящая рабочая биография. Здесь он освоил свою главную профессию в жизни -  металлурга.
 Впрочем, Юрий Исаевич трудиться любил и умел всегда, с самого раннего детства. Родился он в рабочей семье, так что любой труд для него был привычен. Но в доменный цех он работать пришёл не сразу, не после школы. Как-то он не смог сразу разгадал своё призвание. Не у всех, оказывается, бывает прямая дорога в жизни. Так случилось и у него.
 После окончания средней школы пришёл он работать вначале не в доменный цех, а в котельно-монтажный. Сюда же вернулся и после службы в армии. Откуда же он мог знать, что его призвание быть металлургом? Таких в их семье не было.
 Почти четыре года Юрий Иасевич отработал в котельно-монтажном цехе, не ведая о своём призвании. Освоил здесь профессию монтажника, затем электро-слесаря. Хорошо освоил их, накрепко. Начальство на него не могло нарадоваться:   
 - Молодой, способный! 
 Активным он был в общественной жизни. Один из самых лучших молодых рабочих комбината. Вскоре стал он и секретарем цеховой комсомольской организации, участвовать в спортивной жизни цеха и комбината. Всё у него здесь получалось хорошо. Что ещё надо?
  Но его постепенно начинают тянуть к доменным печам, ему хочется работать в самом главном цехе на комбинате. Там, где плавят горячий металл. Его всё сильней, просто неудержимо, тянет вновь сюда, к этим доменным печам!
И вот он здесь уже шестьдесят третий год.
 Крохин добивается перевода в доменный цех, становится горновым. Работает, некоторое время в этой профессии, а затем переходит работать подручным газовщика. Но знаний у него явно не хватает. И вот он уже, в семьдесят шестом году, довольно взрослым, поступает учиться в заочный Украинский индустриальный техникум. 
 Только тогда, после его окончания, в семьдесят девятом году, он окончательно почувствовал, что стал настоящим металлургом, получив квалификацию: «техник-металлург». И это уже стало специальностью на всю жизнь: доменное производство.
 Знания, полученные в техникуме, как он убедился потом, оказались ему весьма кстати. Совершенно не лишними. Печь стала ему ближе и роднее, более послушной. И вот сегодня перед ним та самая доменная печь, его первая в жизни, на которой он начинал работать и работает теперь. Она имеет на своём счету, в этом уже месяце, многотонный и сверхплановый чугун. Разве можно ему ею не гордиться!
  Труд его бригады, а значит и его газовщика Крохлина, отмечается постоянно благодарностями и наградами! Лично сам, Юрий Исаевич, не раз отмечался Почетными знаками и грамотами за умелый и добросовестный труд! С тех самых пор, так уж повелось, он из года в год повышает и повышает свои знания, своё умение и мастерство в доменном деле. И это не остается незамеченным в коллективе комбината, его имя часто встречается в газетных полосах не только местной, но и областной газеты "Коммунар".
Газовщик вернулся в будку мастера. Теперь Подшибякин покинул её и направился на на другие печи. Третьяков вышел посмотреть готовность ковшей к новому выпуску. В будке мастера опять зазвонил телефон. Юрий Исаевич очнулся и стряхнул все свои воспоминания. Быстро поднялся и взял трубку. Звонил начальник цеха. Крохин начал докладывать.
 Голос опытного газовщика был твёрд и уверен, доклад точен:
 - Печь работает хорошо!
 Есть в нём сегодня, в Юрии Исаевиче Крохине, не только полная уверенность в себе, в свои силы и знания, но ещё есть какое-то особое чувство собственного достоинства, гордости за свою профессию.
 И это не только от сознания значимости своего труда, не от ощущения своей силы и опыта, накопленных знаний, это уверенность в своём трудовом коллективе. Это у него с детства: любить, что делаешь, гордиться своим трудом. В нём есть всё: знания и характер, есть воля! Именно, этому сегодня, его воле и знаниям металлурга, подчиняется, охотно и безропотно, его родная доменная печь...".
 Тем временем, как Элеонора Кузьминична дочитывала эту заметку, Сергей сидел перед тремя работниками парткома и всё также твердил одно и тоже, что он не знает почему рушится его семейная жизнь. Его собеседники тоже этого не знали и потому строили самые различные предположения.
 - Ну, я просто не знаю, что может быть у вас причиной. Парень ты, вроде бы не вредный, добрый и покладистый,- говорил зам. по оргработе Бушин,- как мы видим ты и не лодырь. Плохого слова о тебе никто здесь не скажет. Так, в чём же причина? Скажи!
 - Быть может, Валерий Эдуардович, ты и прав?- засмеялся председатель партийной комиссии Кушенко, вспомнив намёк Ковалёва.- Всё дело, может быть, и вправду в её сексуальной неудовлетворённости? Кто их знает этих женщин. Так уж ты Серёжа постарайся!
 И тут они все дружно рассмеялись. Сергею стало не по себе от этого смеха и он зло сказал:
 - А это вот не ваше дело!..
 Но тут отворилась дверь и вошёл Карцев:
 - Ну, что? Поговорили! Отпускайте парня.
 И Сергей поспешил в редакцию. Ему ещё предстояло ехать в Тулу в типографию.
А Бочаров.
2020.