Инквизитор всегда прав

– Обвиняемая созналась во всем, – благожелательно объявил прокурор, когда оглушенная девушка вместе с конвоем вернулась в зал суда. Дело оставалось за малым: председатель, наконец, вынес приговор, архидьякон Жозасский в который раз прочитал молитву о духовном исцелении, а довольные горожане, насладившись зрелищем, стали расходиться.
Судьи, тут же забыв обо всем, направились к выходу и продолжили прерванные разговоры, сетуя на очередной затянувшийся процесс, из-за которого они снова были вынуждены опоздать на обед. Только прокурор Арно, будто вспомнив о какой-то незначительной детали, обернулся напоследок и бросил инквизитору:
– Мэтр Ремон, проследите, чтобы осужденная была доставлена в темницу.
– Будет сделано, мэтр Жак.
Ремон Дюбуа почтительно склонил голову, провожая прокурора, и тут же кратко посмотрел на ведьму: совсем молоденькую девушку – даже, скорее, девочку. Сколько ей? Десять? Одиннадцать? Теперь это уже было неважно, ведь уже завтра приговор будет исполнен и она будет сожжена на Гревской площади.
Ее стеклянный взгляд смотрел в никуда, – но в то же время казалось, что он направлен именно на тебя: на твою пустоту под человеческой оболочкой. Даже когда Ремон подхватил девочку под руку, она не изменилась в лице: послушно, точно потеряв себя окончательно, она поднялась и, подгоняемая скорым шагом инквизитора, заспешила за ним. Сбиваясь, почти падая, чувствуя боль в стопе после пытки – и в то же время не чувствуя ничего. И это было истинным чудом для многих обреченных: ведь перед смертью все нервы истончаются и заставляют только острее ощущать все, что происходит вокруг. Умереть до казни пусть не телом, но душой было наивысшим счастьем.
***
Если Святая палата находила ночь временем разврата, то для Ремонды ведьмин час был тем самым, когда она творила настоящее колдовство, освобождая оклеветанных женщин из пропитанных кровью стен тюрьмы. Ведьма не считала спасенных и не ждала от них благодарности – ведь те были такими же ревностными судьями и боялись ворожбы, а значит и Ремонды.
Вот только если раньше она сталкивалась с обвинениями взрослых женщин, то сегодня ей нужно было спасти девочку. И для ведьмовства это было много сложнее: ребенок не мог помочь в создании заклятий, не мог направить энергию – до особого женского возраста у девочек вовсе не было этой энергии. Впрочем, жалобы были излишни: у мужчин энергия не водилась отродясь.
За размышлениями Ремонда едва не пропустила нужный поворот и остановилась у рассохшейся, криво обитой железом двери. Медлить было никак нельзя – в любое мгновение мог подойти священник, обязанный истребовать с грешницы покаяния. Холодными пальцами девушка с трудом нашарила нужный ключ в связке – благо, руки уже приноровились и знали свое дело.
Щелчок.
Звук был слишком резким для ночного времени, но тюремные стены были выстроены на славу: никто никогда бы не услышал криков и стонов из пыточной, из темниц. И в этот раз никто не услышал скрипа открывающейся на свободу двери.
– Эй, – тихо позвала Ремонда: пусть темнота и скрывала спасительные преступления, но она же и осложняла все – в камерах не было источников света. Совсем.
Девочка не отозвалась.
– Я… я не знаю твоего имени, но я знаю, что ты невиновна. Я хочу тебе помочь.
– Пошли вы к черту.
Еле слышимый шепот, но и его Ремонде хватило. Два шага – и она оказалась в нужном углу, где на сгнившей подстилке из сена свернувшись в клубок лежала девочка. Она не замечала ни вони, стоявшей вокруг, ни скользких хвостов грызунов, которые то и дело норовили укусить ее за ногу – она не хотела ни видеть, ни слышать. Ничего. Никогда.
– Ты забудешь все, что произошло, – ведьма ласково взяла девочку за руку и успокаивающе погладила ее, но услышала испуганный всхлип:
– Идите к черту! Пожалуйста…
– У тебя будет новая жизнь, обещаю…
– …не делайте мне больно снова…
– …только дай мне…
– Дайте мне умереть!
Голос девочки сорвался на крик. Ремонда испуганно обернулась – казалось, она услышала шум шагов. Но в коридоре никто не показался.
– Ты не умрешь.
Собравшись с силами, ведьма нараспев начала читать заклинание. Непонятные слова лились и складывались во что-то прекрасное. Что-то, чего обреченная на смерть девочка никогда раньше не слышала – и не надеялась услышать никогда. Чувства, спрятанные в глубине, вновь пробуждались, но она не испытывала ни грусти, ни безнадеги: лишь безграничную радость и надежду. Только она уже и не помнила себя – себя, своей беды, завтрашней казни. Потому что это была уже вовсе не она.
Колдовство свивалось в узлы, распрямлялось, затуманивало взгляд и прятало в дымке тело девочки, которая медленно исчезала в тюремной камере, чтобы вновь появиться где-то в другом месте – где-то, где ее не ждет смерть.  Менять судьбу сложно, нестерпимо долго: особенно, если эта судьба принадлежит ребенку. Но Ремонда не боялась этого, ведь если ее ворожба могла кому-то помочь, она не могла оставить человека в беде. Пусть и знала, что когда-нибудь поплатится за это.
Обессиленная, она едва удержалась на ногах, опершись о стену. В голове все еще гудело от сотворенного колдовства, и девушка не услышала шаркающих шагов священника. Священника, который видел все.
– Мэтр Ремон?
– Да, – тут же отозвалась девушка, пытаясь искаженно изобразить голос инквизитора Ремона, личину которого она надевала днем в надежде помочь еще хоть одной обреченной душе. Но она была слишком истощена и теперь не могла помочь даже себе.
– Вы не мэтр Ремон, – голос архидьякона задрожал то ли от страха, то ли от ярости. – Ведьма! Что ты сделала с Ремоном?!
Он набросился на нее, словно дикий зверь. От такого напора Ремонда покачнулась и – упала на подстилку. В нос тут же ударила вонь сгнившего сена, а крыса, которая только-только устроилась поудобнее, со злым писком отпрыгнула в сторону.
– Что ты сделала с Ремоном?! Отвечай! – мужчина ударил ее по лицу, отчего девушка тут же почувствовала металлический привкус во рту. Но это не помешало ей улыбнуться одними кончиками губ и с ощутимым наслаждением выплюнуть слово за словом:
– А ты еще не понял? Ремон Дюбуа никогда не существовал. Была только я. Ремонда.
Удар, еще удар – из носа потекла струйка крови, глаз заплыл, дышать было больно. Больше она не могла ничего сделать – и не хотела. Она уже все сделала. Она уже спасла девочку.
– Ты сгоришь вместо нее. И никто не будет жалеть об этом, – свирепо прошипел священник ей в лицо и, выхватив связку ключей, закрыл темницу. Теперь оставалось только одно – ждать.
***
Людям, пришедшим на Гревскую площадь, было все равно, на чью казнь смотреть. Они уже и не помнили, кого осудили вчера, кого – позавчера, кого – неделю назад. Главное было увидеть праздник, увидеть торжество, и пусть это будет торжество смерти. Так даже веселее, верно? Петля в ожидании своей новой подруги, играя с ветром, задорно болталась в воздухе. Поленья, собранные у подножья столба поскрипывали и норовили лечь как-нибудь поудобнее, чтоб пламя наверняка взвилось выше и было ярче. А палач… сегодня был особый день. Палачом был сам прокурор Жак Арно.
Толпа ждала лишь одного – ведьмы, что сейчас ехала на телеге от собора Богоматери к площади. Наконец, стали раздаваться шепотки, радостный свист и возгласы, предвещавшие скорое появление жертвы – и вот уже спустя считанные мгновения она появилась перед всеми. Босая, в рубахе, простоволосая – казалось, от ее вида у самого Господа сердце должно сжаться.
Но не у человека.
Выбравшись из телеги, девушка взошла по ступенькам: ей никто не предложил даже руки. Помощник палача, не сдерживая гримасу презрения, накинул ей на шею петлю и немедля уступил место прокурору, державшему в одной руке зажженный факел, а в другой – пергамент:
– …такова воля короля! – провозгласил он, зачитав приговор до конца, и шепотом, чтобы услышала лишь ведьма, добавил, – и помни: инквизитор всегда прав.
Прокурор выпустил факел из руки, пламя весело занялось, но девушка только расхохоталась в лицо Арно:
– Нет, Жак. Это ты помни, что твой инквизитор – ведьма.