Бриллиантовый зелёный

—Ховайся, сынок, ховайся! — хрипло крикнула мать и почти втолкнула сына в погреб. Димка больно ударился коленкой о железную перекладину, но тут же вскочил и рванул вверх по приставной лестнице. Острые детские кулачки принялись колотить по дощатой крышке:
—Мама, мама!
Приподнять ляду не получалось, а наверху выло и грохотало.
Димка давно привык к обстрелам, но обычно они успевали вместе с мамкой спрятаться в погребе и сидели, обнявшись, на старой батиной телогрейке.
Батю Димка не видел давно и даже стал потихоньку забывать его лицо. Помнил только чёрные ободки вокруг глаз и сами глаза — усталые, с красными прожилками.
На этот раз бомбили недолго. Димка подождал ещё немного, потом снова постучал. Ответом была тишина. Откидная дверь была тяжёлой, и мальчик упёрся в нее плечами, сильно прижав подбородок к груди. Не сразу, но получилось. Чуть приподнял крышку и просунул в образовавшуюся щель руки. Пахнуло горелым и пылью.
Когда, наконец, Димка высунул голову и огляделся, он увидел мамку.
Она лежала недалеко, зажав рукой подол линялого халата и тихонько стонала. На худом сером лице прочертили вниз от глаз две светлые полоски.
—Мама, ты шо? Да скажи уже, — мальчик упал на колени и приложил ухо к груди. Зачем — он не знал и сам. Так делали взрослые, если в кого-то "попало".
Попадало часто, соседей почти не осталось, и они с мамкой по ночам собирали деревянные обломки в чужих дворах, чтобы сварить покушать. Мамка рассказывала, что раньше развозили уголь по дворам и можно было топить большую печку в хате. Теперь печки не было, да и уголь давно кончился. От хаты осталась задняя комната и небольшой кусок крыши там, где раньше была веранда. С веранды и был лаз в погреб, где они с мамкой прятались во время обстрелов.
Мамка разлепила шершавые губы и попросила пить. Димка слушал, как слабо стучат мамкины зубы о край кружки и видел, как растёт тёмное пятно на старом байковом халате
Он точно знал, что надо делать. Морщась, спустился за телогрейкой и осторожно прикрыл ею мать.
Он хорошо помнил, как Матвевна, что жила через три дома, давала им зелёнку помазать Димкину руку. Однажды он здорово разодрал ладонь ржавой железкой, когда рылся в развалинах Ковтуненкова дома.
—Если не помазать, будет заражение, — сказала мамка и повела сына к Матвевне.
Соседка осмотрела рваную рану и бережно примакнула чем-то зеленым и вонючим. Щипало. Мальчик молча втянул воздух через сжатые зубы — не тот случай, чтобы ныть. Он почти никогда не плакал. Один раз, когда пропала весёлая кудлатая Найда. И второй раз, когда мамка потратила на растопку книгу про животных. Димка любил разглядывать и гладить нарисованных зверей и знал их наперечёт. И однажды не обнаружил страницы со слоном. Мамка тогда прикрикнула на него — нашёл за чем реветь! И тут же вздохнула:
— Вот закончится война, и купим тебе много книжек.
Димка не знал, как это — закончится. И как это — купим — тоже не представлял.
Но сейчас он знал точно, что мамке нужна зелёнка. Чтобы смазать рану. И мамка тогда встанет, тронет немытые Димкины вихры рукой и пойдёт топить "горнушку" —сложенную из битого кирпича печурку.
Двор Матвевны был через три дома. Ещё вчера через три. Сегодня уже через два. На месте третьего дымилась большая куча самана и кусков шифера. На дальнем конце улицы ещё что-то горело. Но давно не белёная мазанка Матвевны была цела.
Мальчик, крадучись и беспрестанно оглядываясь, начал пробираться к цели, далеко обходя разрушенный дом.
Откинув щеколду невысокой калитки, Димка проскакал на одной ноге, крича шёпотом:
—Тётенька Матвевна, я до вас за зелёнкой! Дайте, мне для мамки.
Тишина стояла такая, что заложило уши. Ни во дворе, ни в доме никого не было. Две сморщенные свёклы из ящика под столом тут же перебрались в карман засаленной детской курточки. Еду нельзя бросать.  По теплу приезжали какие-то дядьки и раздавали хлеб и жестяные банки. Тогда улица была ещё многолюдной, и соседи выстроились в длинную очередь. Мамка едва выбежала со двора, когда внезапно накрыло и очередь, и машину с буханками. Димка помнил, какими вкусными были кусочки хлеба, что удалось собрать матери назавтра.
    Он оглядел Матвевнину хату. Где же может быть заветный пузырёк? А вдруг соседка всё потратила или отдала кому?
Холодными липкими руками мальчик открывал ящики стола, дверцы шкафа, даже заглянул под кровать. Ничего.
И тут он заплакал. Громко всхлипывая и растирая сопли по лицу. Как идти назад, с чем вернуться к мамке?
С отчаяньем и злостью Димка снова оглядел комнату. Потом взял колченогий табурет и придвинул к небольшой полочке в углу, где стоял портрет грустной женщины с дитём на руках. Точно! Вот он, стеклянный пузырёк с полустёртой надписью: "Бриллиантовый зелёный".
Притворив за собой дверь, мальчик быстро, насколько мог, пошкандыбал обратно. Зелёнку он держал в руках, не доверяя карманам. На улице уже стемнело, и приходилось приглядываться, чтобы не споткнуться или не угодить в яму.
По дороге шли двое. Один вел рядом с собой велосипед, другой фонариком шарил по калиткам и окнам уцелевших домов. Димка шмыгнул за колотый лист шифера и замер. Чужих всегда надо бояться и прятаться от них.
Парни вошли во двор, долго рылись в хате. Потом вышли злые и с пустыми руками. Он почти не дышал, когда люди прошли мимо и скрылись в темноте. Сильно замёрз живот и затекла ушибленная коленка.
Мамка. Мамка там ждёт. И пошёл, подволакивая ногу.
Тишина встретила его на своем дворе. Только тонкий первый лёд хрустнул под ботинком.
Димка на ходу рванул зубами присохшую пробку и убрал мамкину руку с раненого места. Рука была холодной, очень холодной. Но он всё же вылил драгоценные капли прямо на покрытую коркой байку и лёг рядом. Кутая мамку в батину телогрейку, мальчик тихонько шептал матери  прямо в ухо:
—И буряка завтра наварим и наедимся, правда, мам? А Матвевне он уже не нужен. Ты только выздоравливай, мам,— и размазывал  пальцами зелёные слёзы по грязным щекам.