Под сердцем

Они слишком далеко друг от друга. Так далеко, что конус тени, проплывая над землёй, не достигает её. Видно только яркий ободок незакрытой части диска. Пугающая картина солнечного затмения завораживала предчувствием чего-то страшного, что уже происходило там наверху, и должно, обязательно должно, отразиться на её, Улиной, жизни.

Не отводя взгляда от слепящей тонкой полоски на небе, Уля дрожащей рукой нащупала на груди крестик. Это её успокоило.

«Господи, помилуй!» — перекрестилась и отошла от окна. Как бы там ни было, но пока до конца света ещё есть время. И есть Лукерья Степановна, которой с бухты-барахты захотелось голубцов. Да не в виноградных листьях, а в квашенных капустных. Для этого и отправила Улю в Халу.

Привычный молдавский рынок изобиловал смесью самых разных запахов. От терпкого лаврового листа до тошнотворного рыбьего. Именно последний и вызвал мучительную реакцию организма ещё на подступах к серому скрывающему торговые ряды зданию. Уля сделала глубокий вдох, спрятала нос в платок и вошла.

Гвалт голосов ударил в голову, мешанина из русских и молдавских слов складывалась в вопросы, восклицания, возмущения, и громче всего в зазывания. Крики и возгласы разной тональности и высоты оглушали. Уля растерянно остановилась на входе, голова кружилась. Окунуться в эту преисподнюю было выше её сил, и она попятилась.

— Чего стала? — толстая цыганка в блестящем серебристыми нитями платке пхнула её в спину и пропустила выводок галдящей чумазой детворы, хватающей с лотков всё подряд. Схваченное тут же обнюхивалось, надкусывалось и отправлялось либо в рот, либо назад на лоток.

Торгаши и торговки замахали руками и заорали ещё громче. Никому и дела не было до Ули, которая медленно сползала по бетонной стене. Мошкара кружила перед глазами, а липкий ком слюны, которым она пыталась подавить подступающую рвоту, застрял в районе миндалин. Чувствуя, что теряет сознание, она села на корточки и закрыла глаза.

— Что с вами? Девушка! Вам плохо? — голос нежный. Участливый. И рука, тронувшая за плечо, такая тёплая, что это чувствуешь даже через толстый слой шерстяного пальто. Не кожей. Сердцем.

Уля открыла глаза и подняла голову. Узнать в седой постаревшей женщине ту самую "королеву", которая так холодно встретила её в своём доме, было трудно. Но глаза, пусть и потускневшие, но всё такие же голубые, как у Тиши, не оставляли сомнений — это она. Ей ужасно не идёт этот чёрный старушечий платок! Зачем она его надела?

— Ты? — Женщина отдёрнула руку. И словно спохватившись, протянула вновь. — Что с тобой? Тебе плохо? Можешь подняться? Давай помогу. — У неё была странная манера говорить. При каждом слове она захватывала воздух так, будто его могло не хватить, отчего речь казалась отрывистой, суетливой, совсем не такой, как тогда.

Уля протянула руку и, поддерживаемая Прасковьей, встала.

— Можешь идти?

— Не знаю. — В животе заныло, и резкий спазм выплеснулся прозрачным киселём под ноги женщине. Уля испуганно прикрыла лужицу ногой и стала судорожно растирать невольное посрамление. Прасковья молчала, смотрела не на лужицу, а на склонённую голову.

— Тебе куда? Ты зачем здесь? — спросила, всё так же заглатывая смердящий базарными зловониями воздух.

— За крыжалками, — Уля подняла виноватые глаза. — Это капустные листья… Квашенные.

— Давай выйдем. — Прасковья распахнула дверь и вышла первой, Уля направилась вслед. — Стой здесь. И никуда не уходи, — приказала "королева" и скрылась в сером здании Халы.

Прасковья вернулась через десять минут.

— Вот твои крыжалки. — Сунула в руки бумажный куль. — Прощай.

Вспоминая утреннюю встречу, Уля развернула пакет. Запахло квашенным.

«Надо же проверить…» — мысленно оправдывалась перед собой Уля, похрустывая белыми полупрозрачными листьями. — «Не сама ведь выбирала».

Хороши крыжалки, упругие, крепенькие, кисленькие, именно такие, как она любила. Опомнилась, когда в пакете ничего не осталось. Утёрла губы. «Скажу, что не было крыжалок. Картошки нажарю на сале…». Зря она про сало вспомнила. Спазм пронзил болью живот, и капустная кашица оказалась на полу. Не успела опомниться — следующий. На воздух, скорее на воздух. Уля стянула с крючка платок и выскочила на крыльцо.

Воздух, только холодный, свежий действовал облегчающе. Больше, больше воздуха в лёгкие и тогда всё пройдёт. Устало прильнула к косяку. Как же измучило её это состояние, сил никаких нет. Хину, что дала Дуня, выпить она не решалась, так и носила в кармане пальто, иногда щупая холодными пальцами связанный гулькой носовой платочек.

Вы прочли отрывок из книги Елены Касаткиной "Змея подколодная". Полностью книгу читайте на Литрес, Ридеро и Амазон.