Ангелов обижать не рекомендуется

Пианист играл две фортепьянные прелюдии, написанные им самим специально для фестиваля «Московская весна». Играл он бурно, размашисто, вдохновенно – должно быть, воображал себя молодым Рахманиновым и усердно отрабатывал некоторую свою с ним схожесть. Играл неплохо, но с примесью позы.
Потом были вежливые аплодисменты, цветы,  но вдруг отворилась дверь, и в зал внесли огромный букет кремовых роз. Чтобы их получить, пианист спустился со сцены и с этим букетом подошел к Савелию и его прелестной спутнице, сидевших в первом ряду. Втроем они вышли из зала в коридор.
Пианист был выше среднего, но изящен – подстать своей фамилии Ландо.
– Как я играл? – первое что он спросил,  адресуя свой трассирующий взгляд без пяти минут гения на милую спутницу своего друга.
– Даже если бы ты играл кое-как, я бы не заметил, – ответил за неё Савелий, – ты всегда вдохновляешь.
– А вы? – обратился композитор к девушке, раздевая ее взглядом.
В ответ она только сладко зажмурилась.
– Моя ассистентка, Сонечка, – представил ее Савелий.
– Какие  красивые цветы, – сказала она, угорая и через цветы выражая свой восторг от музыки.
Пианист поцеловал ей руку и представился:
 – Евгений. Для своих просто гений – и, повернувшись к товарищу – я тоже хочу такую ассистентку и тоже Соню. Нарисуешь? – и к Соне. – Берегите его, он художник от бога.
Вынув из сердцевины букета розу и вручив ее девушке, композитор с общим поклоном удалился.
Савелий пошел провожать девушку, по дороге рассказывая, что эти цветы от его поклонницы.
 – Посылает на каждый концерт и пишет письма, что его музыка  открывает ей небеса. Она – его ресурсная  дама.
– Что такое ресурсная?
– Решает его финансовые проблемы. У нее огромный цветочный бизнес где-то в Подмосковье.
Софье было 19, однако весь ее детский облик – подростковая фигурка и выражение личика принадлежуали все еще Сонечке. Широко раскрыв свои огромные глаза, с замиранием сердца слушала она романтический напев, как эта таинственная дама помогает ему, не показываясь при этом ему на глаза.
– И даже не просит о личной встрече?
– Не все сразу: сперва медяки, затем серебро и только потом золото, – кудряво заключил художник. – Дело времени.
Фраза эта – открыть небо – Сонечку очаровала. Когда ей особенно хотелось жить, а хотелось ей часто – через день – она приходила к Савелию в мастерскую – послушать его рассказы о художниках, листать репродукции и слушать умные разговоры его необычайных гостей – актёров, писателей и художников. Правда, её место в этом цветнике богемы было на обочине, что несравнимо лучше центра убогой повседневности.
Если Савелий работал, садилась рядом. Ее завораживала тайна, как несколько четких штрихов карандаша или угля вызывали из небытия белого листа живые черты лица, характер и душу.
Особенно интересно было следить за работой над портретом. Прежде чем начинать писать, Савелий долго всматривался в заказчика и делал какие-то пометки в блокноте – выискивал особенные черты облика. В жизни эти следы присутствия натуры были хаотичны, случайны и будничны, но на бумаге они выстраивались так, что принадлежали уже как бы другому человеку – значительному, умному, одухотворенному. А все прочее, «нехудожественное», оставалось где-то за пределами мольберта. И состоятельные люди, не торгуясь, охотно платили за такую живописную лесть себе и своим близким.
Потом Сонечка варила кофе, заваривала чай и жарила яичницу с гренками. Если случалось Савелию работать с обнаженкой, она ставила перед моделью на низкий столик чай с лимоном, воду или кофе и потом с удовольствием следила за творческим процессом.
Как-то, когда модель оделась и ушла, она спросила Савелия – почему он не рисует ее обнаженной, и получила странный ответ, который родил много других вопросов. Он сказал, что его вполне устраивают их нынешние отношения.
– Причем  здесь отношения?!
Он объяснил: если девушку обнажить, исчезнет тайна.
– Ты потеряешь индивидуальность и станешь, как все – станком для удовольствия. А все остальное – очарование,  характер, личность уйдут на второй план.  Ты для меня как дочь.
– Папаша! – рассмеялась. – Старше меня на 7 лет!
– Возраст измеряется не календарем.
– Тогда  почему ты не рисуешь мой портрет?
– Ты совершенство. А его нельзя исправить. Разве что в худшую сторону. С тебя можно рисовать только Купидона. Или ангела.
Через несколько дней после того концерта позвонил Ландо и напросился в гости. Савелий тут же пригласил настройщика для пианино. В назначенный час явился композитор с цветами для Сонечки и бутылкой коньяка, уже початой. При этом гость был мрачен и на вопросы поначалу не отвечал. Потом вдруг заговорил, что ему надоело быть сложным, глубоким, значительным и неповторимым.
– И каким не надоело? – спросил хозяин.
– Хочу  быть элементарным, простейшим, грубым и наглым – вот хоть бы амебой.
– Амебы безобидны.
– Хочу как все.
Он встал из-за стола, подошел к пианино, тронул клавиши и только затем сел играть. Пьесы были меланхоличны до слез, и девственная душа Сонечки благодарно отзывалась. Она все ещё не верила своему счастью, что вокруг столько исключительных людей.
В отличие от нее Савелий был более трезв.
– Что-то случилось?
Евгений перестал играть, встал и достал из сумки свернутую газету. Известный музыкальный критик (из ранних, но борзых) в пух и прах разнес тот самый концерт и самого Ландо. Все свелось к тому, что пианист московскую весну превратил в московскую зиму.
«Господин композитор верен себе, как всегда – глумился критик. Его обе симфонии, несколько концертов, опера, балет, кантаты бесполётны и бездуховны – исключительно головная музыка, которую обычно сочиняют по инструкции. Музыка четвёртой свежести.» И так далее в том же духе. Статья заканчивалась пожеланием маэстро оставить сочинительство и заняться концертной деятельностью.
Савелий пожал плечами, мол у этого критика и без этой статьи скверное реноме.
Тем временем Евгений картинно уселся на стул, взял с полки первую попавшуюся книгу и начал читать, не обращая внимания на товарища, в руке которого уже ворожил карандаш.
Когда он ушёл, Савелий успокоил Сонечку, которая куталась печалью, как пледом.
– Он жену его соблазнил, и должен благодарить его, а не браниться.
– Разве за измену жены благодарят?
– Не за измену. У него открылся слог. Редакторы хвалят.
... Через неделю портрет был готов и выставлен на городской выставке в рамках все той же «Московской весны». На открытии работа сразу была замечена, благодаря статье, да и сам Евгений Ландо находился среди почетных гостей. Его-то и одолевали репортеры.
– Господин Ландо. Вы решили оставить музыку и податься в читатели?
– Или  в писатели?
Евгений отмалчивался, как сфинкс, и репортеры совали свои айфоны Савелию: почему известного маэстро изображен читающим, а не за фортепиано или письменным столом?
Тот отвечал не без пафоса – мол, даже Господь, создав Вселенную, нуждался в отдыхе – и продолжал умно и цветисто:
– Работа камерная, лирическая, все подчинено доминанте полотна – духовному труду, духовной ночи, когда зачинается великое. А если поместить рояль или стол – эти предметы из другого мира – неодушевленного, громоздкого. Пришлось бы абонировать дополнительное место и строить полотно в горизонт. А так все внимание творцу, если хотите, я бы даже сказал – и к тайне творчества. И вообще – вы знаете Женю как музыканта, когда он на сцене, а я – как человека и в совершенно другой обстановке. Думаю, модель только выиграла. Можете не соглашаться. Но время памятников ещё не настало.
Разумеется, пресса хотела узнать, какую Ландо читает книгу.
Савелий ухмыльнулся.
– Блока, стихи о прекрасной даме.
И в этот момент прекрасная дама явилась сама – с букетом роз и с не менее большим – как чемодан – бюстом. Изящный бежевый тренч, кашемировый шарф цвета какао, голова, только что выпущенная из рук стилиста. Но все равно: претензии на принадлежность высшему свету буксовали. Такие персоны в 90-е были челноками, затем обзавелись на рынках ларьками и оранжереями. Она была высокой и широкоплечей.
Дама сразу двинулась к Евгению, который рад был бы затеряться. Но внезапно дама остановилась: взгляд её упал на портрет. Минуту она его изучала, а затем гренадерские стопы повернули к Савелию. Все настроились на вегетарианское – вручение и здравицы. Но грянула вульгарня скоромщина и свинина: букет увесистым веником пришелся в лицо Савелия. Последовал бы и второй, и третий приход, а рядом с ресурсной дамой Савелий выглядел ветхозаветным пастушком Давидом. Но вмешался Ландо – у пианистов руки от запястий до кончиков пальцев бывают очень крепкие, так что следующих атак не последовало.  Репортеры очнулись и налетели саранчой.
– Мадам, у вас особое мнение?
 – Уважаемая, объясните!
И дама заголосила.
– Как он мог, пачкун, унизить такого человека? Он изобразил его простолюдином! Он надругался! Над святым человеком! Это не бог! Это носильщик! Какой он тебе читатель! Он творец! Я сожгу его мастерскую! Такие маляры долго не живут! Их убивают!
Последние фразы исторглись из её уст уже в дверях, куда галантно, но настойчиво сопроводил её кумир. Всех пригласили к столу.
– А ты говоришь, богема, – произнес Савелий печально, беря Соню под руку, какою она платком стирала с его лица  кровь – розы, не смотря на красоту, все же были в шипах.
Последующие дни ничего не принесли, кроме разве что тоски: Савелию вдруг открылось, что он хочет видеть Соню чаще, чем через день. Но она не приходила и на звонки не отвечала. Что-то подсказало звонить Евгению.
 – Как живешь? Не хочешь зайти?
Тот ответил, что некогда – занимается отъездом. И дальше Савелий услышал нечто невероятное: дама хочет бросить к его ногам как минимум половину мира, если он согласится уехать с нею в Европу.
 – Всю организацию гастролей берет на себя, – и виновато добавил, – не баба, а спецназ. Извини, брат.
Савелий опешил настолько, что даже забыл спросить о Соне.
Прошло примерно два месяцев, и однажды в дверь позвонили. На пороге стояла Соня с большой дорожной сумкой. Глаза были полны слез, и вся она выглядела несчастной и подурневшей – половодье обиды смыло с лица прелесть черт, некогда ангельских. Тотчас знатоку женской анатомии бросился в глаза зревший под платьем животик.
Савелий подхватил сумку и впустил девушку. Войдя, она присела на диван и, избегая смотреть на своего бывшего покровителя, сказала:
– Они выгнали меня из дома… родители.
– А он? – спросил Савелий, взглянув на портрет, который висел на самом видном месте.
– Уехал с той теткой...
Как петля нависла пауза.
– Чем я могу?
– У тебя много знакомых. Помоги сделать аборт.
И тут Савелий, пронзённый яркой идеей, ощутил себя художником от бога.
 – Зачем знакомые! Я все сделаю сам!
Испуганные глаза молодой женщины проследили, как он решительно подошел к портрету и снял его. Потом взял ее за руку и вывел во двор. Операция длилась не долго: бережно была снята рама и подрамник, после чего холст был облит растворителем и в торжественном молчании сожжен.
А затем, вернувшись в мастерскую, Савелий исполнил наконец давнюю мечту Сони – стал рисовать ее портрет. Работа шла легко, так как теперь вместо тайны моделью владело безмерное всеохватное страдание. На месте Сонечки во всем горестном блеске явилась Софья.
Жить она осталась в мастерской. В положенное время родилась девочка, и Савелий записал её на своё имя. Тогда же узналось от третьих лиц: дама сделала Евгению несколько гастрольных туров по Европе. Но через полгода ему сделалось скучно. Чтобы разогнать тоску, сняли где-то на юге Франции шале и вскоре поняли, что владеют всей полнотой жизненного счастья. Для особой остроты ощущения этой полноты требовалась одна единственная малость – глоток шампанского, вина, затем коньяка и виски. Концерты остались в прошлом, так как держать форму мешала телесная нега, набухавшая с каждым днём. От всего этого, а также в виду отсутствия среды сопротивления, Евгений (для своих просто гений) не мог не ошалеть и в короткий срок спился. Вместе с дамой.

От автора. Ангелов обижать не рекомендуется.