Почему мы так быстро..?

     В дошкольном детстве мы не уставали весь день просто бегать по двору, играть в латки (салочки), жмурки, колдуна и войнушку, сбивать камушками выброшенные банки, бутылки и коробочки, выставленные на крышке мусорного ларя.

     За ребячьей возней мудро и спокойно наблюдал Василий Викторович (Соколов?), молчаливый старик-пенсионер. Мы частенько падали, стёсывая кожу с ладошек о жужелку на отсыпанной дорожке к воротам, разбивая колени, локти, а то и лоб. Тогда он вёл пострадавшего в свою дальнюю комнату на первом этаже (жена его была моложе и ещё работала, как и моя бабушка) и заливал ссадины йодом. Я попадал к нему чаще других, потому что был один дома. При нём было стыдно плакать от раны и йода. Да и надо быстрей вернуться в прерванную игру.

     Старожил двора – он знал нас с рождения и во время «лечения» задавал вопросы, уточняя уровень нашего развития и разнообразие интересов.
Во время одной из таких процедур, когда моё колено пострадало сильней обычного, чтобы остановить всхлипывания и слёзы, подарил мне книгу Б. Изюмского «Алые погоны». Книга о мальчишках, воспитанниках Суворовского училища. Возможно, ею Василий Викторович показывал мне путь преодоления физической слабости и тонкослёзости.

     Потом он дарил на память книги из своей библиотеки и другим ребятам, а через некоторое время умер.
На похороны кроме соседей пришло много людей, играл оркестр, на красной подушке были приколоты какие-то награды – видимо человек был заслуженный, но очень скромный. Знаю только, что после войны он был инициатором посадки во дворе кустарников, двух абрикосовых и нескольких тополиных саженцев. Наш Борис активно помогал в озеленении двора..

     После Василия Викторовича за год-полтора наш дом потерял ещё несколько человек. Утонул в заливе отец Люды Ерёменко, умерла от туберкулёза 20-летняя Вера Попова, старшая сестра Павки, потом их отец Михаил и следом дед Андрей Рудкин и, кажется, дед Кудрявцевых.

     В те года хоронили без спешки, постепенно. Участковый врач хорошо знал состояние здоровья стариков и выдавал справку о смерти согласно поставленному им диагнозу и назначенному лечению, без лишних вопросов. Участковый милиционер также спокойно заверял документ, не требуя вскрытия, если не было явного криминала.

     В городской газете печаталось сообщение: кто, где, когда. Покойник лежал два дня дома (летом, конечно, возникали некоторые проблемы со специфическим запахом). На 3-й день тело в гробу выносили во двор. Родственники сидели рядом, соседи стояли вокруг. Ворота распахивались настежь. Во двор заходили и знакомые, и просто любопытные (развлечений было мало).

     Появлялись незнакомые женщины в чёрных одеждах и начинали рыдать в голос и причитать, какой хороший человек был покойный (-ая), как он (она) любил всех и все его, и зачем он так рано ушёл от нас. От таких слов родственникам становилось ещё горше и их стоны и рыдания доводили градус надрыва от потери близкого до обмороков. (Позже я узнал, что это такие «плакальщицы» – за деньги, поминальную трапезу или из моральной поддержки).

     Часам к одиннадцати собирались «лабухи» и с разной степенью стройности выдували, в плакальщицких паузах, что-то траурно-щемящее. Подносились цветы и венки с надписями на лентах. К часу дня появлялся либо конный катафалк со служителем культа с кадилом, либо бортовой грузовик с распорядителем действа. Под стоны духовых инструментов и рыдания жён и дочерей, гроб на руках выносили со двора, и за венками и крышкой медленно несли по улицам (иногда до самого кладбища на Смирновском), будоража печальной музыкой город.

     Но так было редко, в особых случаях. Обычно процессия сопровождаемая зеваками шла 2-3 квартала, потом цветы, венки и усопший помещались на транспорт и также печально добирались до места. А во дворе пожилые женщины готовили столы для поминальной трапезы.

     Процесс постепенно упрощался, и на Новое кладбище, за чертой города, все уже ехали от дома или двора. Плакальщицы исчезли, народ посуровел, стал более прагматичен, и нынче безутешные вдовы уже не делают попыток прыгнуть за кормильцем в могилу.

     Единственно, что не очень изменилось – процедура поминального застолья. Сначала всё чинно, торжественно, потом общий гул, кое-где смешок, анекдоты по поводу, уже не очень связные воспоминания то ли о покойном, то ли о себе, потом кому-нибудь в морду, и песни, которые якобы любил усопший.

     «Вы никогда не думали, голубчик, почему похоронные процессии исчезли с улиц? Почему мы так быстро и скрыто провожаем граждан на тот свет? Может потому что, когда у людей чернеет совесть, а вы хотите чтобы она продолжала чернеть, вам не следует напоминать им лишний раз о смерти...
А смерть, голубчик, обладает иногда способностью восстанавливать утраченное ощущение совести даже у отпетых мерзавцев.»
              Виктор Конецкий. «Морские сны».