Месть и отмщение

     Весной Борису пришла повестка на призывную комиссию. Комиссия была настолько поражена уровнем знаний и образованием Бориса, что вынуждено взяла паузу, чтобы решить, что с ним делать. Дали отсрочку на год и направление в вечернюю школу. Отец на время пристроил его рабочим в Пищеторг.

     Борис уже курил, но тайком, а папиросы прятал за рамой с репродукцией картины «Дети, убегающие от грозы», которая только что сменила обязательную картину «Ленин слушает Сталина», над не менее обязательным однопрограммным громкоговорителем, сменившим черную «тарелку».

     По просьбе Павки Попова, которому было лет 10-11, я иногда тырил из Борькиной заначки для него папироску, и в скверике напротив дома, поздней осенью, накрывшись Павкиным пальто от пронизывающего ветра и посторонних глаз, мы курили.

     То есть курил Павка, но однажды дал и мне попробовать. Мне не понравилось, и следующая попытка была уже лет в 14. Павка возился со мной, как с младшим братом, научил меня выпиливать лобзиком, плести рыболовные сети. Он рос с отставанием в умственном развитии, был во дворе этаким Савелием Крамаровым.

     В один из морозных дней декабря я и попался на коварную месть родного дяди Бори (см. рассказ «Закрой рот, дурень!») У этого почти 19-летнего балбеса хватило ума и настойчивости уговорить меня лизнуть, ставшую якобы очень сладкой от мороза, стальную ручку балконной двери. Павка тоже принимал участие в уговорах.

     Язык тут же прихватило, я – в крик и слезы, Борис испугался, помчался за помощью, а Павке приказал удерживать дверь с сильной пружиной в одном положении. Прибежала бабушка Шура с чайником и пока оттаивала мой язык, Борька смылся от расплаты. Но я запомнил эту боль и через время расквитался за обман…

     Бабушка догадывалась о Борькином курении и ругала его, говоря, что Бог все видит, указывая на маленький образ св. Николая-угодника (все наследство, что досталось ей от родителей).
     Как-то уже весной, когда дома были только я и Борис, он расхвастался, что никого не боится, начал крутить дули перед иконкой, и, раздухарясь, схватил со стола кусок краковской колбасы, оставленной нам на обед, и приставил к причинному месту. Пол под ним не провалился, и я с удивлением (как бы не нарочно) рассказал при случае об этом бабушке, мол, как же так…

     Борис стоически вынес довольно символическую экзекуцию бельевой веревкой (которая первой попалась бабушке под руку) и только удивлялся, откуда бабушка обо всем узнала. Она меня не выдала, сказав: –  Мне Боженька все рассказал. Поверил Борис или нет, не знаю, но больше перед иконой не выпендривался.

     Я на всякий случай тоже, но во всевидящем и всемогущем сильно засомневался.

         (продолжение см. в «Шелковица – главное дерево свободы»)