Побег

Отрывок из романа

«РОЖДЁННЫЙ ВЫЖИТЬ»


Снова мы шли до Викулово пешком. Там нас продержали пять дней. За эти дни отряды ОГПУ собрали с других деревень несколько человек таких же раскулаченных, как мы. Набралось человек сто. Неожиданно меня вызвали к начальнику милиции. Привели к кабинету и приказали ждать. Из кабинета доносились чьи-то стоны и крики:
– Не надо, не бейте!
– Пошёл вон! Сгною тебя в шахте!
Из кабинета вывели избитого в кровь человека.
– Заходи, – приказал мне конвойный.
Я зашёл в комнату начальника, огляделся. В помещении стоял только один стол, за которым восседал крупный, упитанный майор. Глаза его были налиты кровью, волосы всклокочены, на костяшках пальцев я заметил кровь. Он тяжело дышал, видимо, ещё не отошёл от ярости и злобы на предыдущего заключённого. Потом подошёл к окну, вытер руки о тряпку, обернулся и пронзил меня своим звериным взглядом. Вдруг его сжатые губы расплылись в улыбке.
– Ну, проходи, молодой человек. Присаживайся.
Он указал на одиноко стоящий стул посреди комнаты.
– Значит, зовут тебя Михаил?
– Да, Михаил.
Начальник взял свой стул, подсел ко мне поближе и, сделав серьёзное лицо, загадочным шепотом произнёс:
– Михаил, у нас к тебе ответственное поручение. Ты молодой, у тебя всё впереди. Если будешь сотрудничать с нами, выпустим на свободу. Ты должен сообщать нам обо всём, что услышишь: о заговорах, побегах. Но сначала напиши расписку, что обязуешься выполнять наши поручения.
Я растерялся. Что делать? Знаю точно, что ничего сообщать не буду, но и отказывать им опасно. По вышедшему отсюда заключённому я понимал, что будет со мной, если откажусь. Начальник заметил, моё замешательство и решил перейти в наступление.
– Смотри, откажешься ни тебе, ни твоему отцу на свободу никогда не выйти!
– Я согласен. Конечно, согласен! – убедительно ответил я, скрывая свои истинные намерения.
Мне пришлось схитрить, чтобы не будить в нём зверя. Расписку я дал, но решил, что они от меня ничего не дождутся. Как потом всё сложится, думать не хотелось. «Выкручусь как-нибудь, а может, мы сбежим», – решил я.

Этап был большой. Дорога утомительной. Мы шли с Викулово до Ишима сто двадцать километров пешим ходом. Весна, на дорогах грязь. Мужики брели с опущенной головой, усталые, голодные и обречённые. Никто и не думал бежать, только иногда дядя Ефим шутил по поводу побега. Приходилось одёргивать его, давая понять, чтобы помалкивал. А сам я шёл и прикидывал, как бы нам сбежать. «Нашли, кому поручить слежку», – ухмылялся я. Смотрю, конвой вооружён охотничьими ружьями, в рядах колонны их всего четыре человека. «Сейчас не получится, открытое пространство, светло», – подумал и решил отложить планы на побег до удобного случая.

Наконец мы дошли до Ишима. Загнали нас в церковь. Народу было столько, что можно было лишь стоять и сесть там же, где стоишь. Я сел на свою котомку (мешочек). Никуда ни разу нас не выпускали. Держали так шесть дней.
Я смотрел на людей и удивлялся их покорности: неужели каждый из них сдался? Вот бы навалиться всем миром на охрану и разбежаться кто куда. Но все молчали и были погружены в свои раздумья. Кто-то беспрестанно молился, ведь мы в церкви. Некоторые сбивались кучками. Уголок церкви приспособили под нужник. Тяжелее всего было глубоко верующим. Они не могли позволить себе осквернять святое место. Долго терпели, пока не обмочились. Священник, находящийся среди нас, обратился к арестованным:
– Не терпите, братья. Бог нас создал такими. Он всё видит и знает, что мы в безвыходном положении. Он простит. Грех – умышленно осквернять намоленное место. Молитесь, просите и воздастся вам.
В церкви душно, темно и холодно. Где стояли, там и спали. Никто нас не кормил. У немногих с собой была еда и вода, а у кого не было, голодали. Несчастные стучались в закрытые двери, просили есть и пить. Иногда нам бросали кусок хлеба и давали ведро воды на всех. Дядя Ефим и Сазон умудрились набрать провизии из дома, а мы-то с отцом ушли в сельсовет с пустыми руками.
Отец вздохнул:
– Хорошо, что Ромка уехал. А ты, Мишка, зря вернулся. Эх, ты! Горе ты моё! – он крепко обнял меня и положил голову мне на плечо.
В этот момент я остро почувствовал его отцовскую любовь и боль за всех нас.
– Слышал я, – шепнул нам дядя Сазон, – что баб и детей в этот раз не забирают.
– И то хорошо! – со вздохом ответил отец.
Ранним холодным утром нас вывели и повели до станции. Посадили в маленькие товарные вагоны, в которые набили по двадцать три человека, и закрыли наглухо. Ехали два дня. На станциях разносили похлёбку и хлеб. Дали ведро ходить по нужде. Отец ничего не ел и не пил, чтобы не справлять нужду. Дядя Ефим посмеивался над ним:
– Святым духом сыт? Смотри, прилипнет живот-то к спине.
Конвой строго смотрел за нами, убежать было невозможно, только подойдешь к дверям, уже кричат:
– Отойди, стрелять буду!
Привезли нас на станцию. К вагону подошли люди в штатской одежде, открыли дверь и приказали:
– Выходите с вещами!
Мы спрыгнули с вагонов и нас повели к баракам. Никакого конвоя не было. Мы шли и озирались. Что за местность? Где мы?  Дядя Сазон склонился над моим ухом:
– Мишка, запоминай дорогу, пригодится.
Поместили в один деревянный барак с нарами. Выдали по котелку, ложке и кипяток. На следующий день построили всех арестованных рядом с бараком и опросили: кто кем может работать в шахте. Мы с отцом и Ефимом записались плотниками-крепильщиками. На третий день спустились в шахту, где делали крепёж. Каждый день случались несчастные случаи. То обвал породы, то взрывы.
Глядя на собратьев по неволе, я заметил, как меняются люди без надежды когда-либо выйти на свободу. Как умирают, теряют рассудок и здоровье, превращаясь в дряхлых стариков. Каждый день кто-то умирал от болезней, истощения, несчастных случаев или побоев. Непокорных расстреливали. Мы выносили тела и закапывали, не оставляя крестов и холмов, без молитв и покаяний.
Я стал ровно относиться и к жизни, и к смерти. Они одинаково оказались страшны и тяжелы. А человек в неволе находится на границе между этими двумя мирами. Всё зависит от того, куда сделать шаг: вперёд или назад. Все мысли направлены на выживание и подчинены страху. Неволя меняет человеческое сознание, ломает психику. Кто-то проявляет свою гнилостность, кто-то стойкость, а кто-то превращается в животного. Но большинство таких, кто смиряется с судьбой, полностью отдав себя в распоряжение людей, завладевших его свободой.
Как-то в конце дня мы вернулись в барак, сильно уставшие. Вот уже больше месяца мы здесь. А знакомый уже бывший священник каждый день читает нам проповеди:
– Терпи скорби, потому что в них, как розы в терниях, зарождаются и созревают добродетели.
– Да что ты, батюшка, какие добродетели в аду? – вздохнул дядя Ефим.
– Милосердие, умение простить обидчика, молиться о нём, не желать зла, очищать помыслы.
– Вот как раз в таких местах добродетели, если они и были, пропадают. Остаётся злость, обида и уныние.
– Просите, и воздастся вам, ищите и найдёте. Стучитесь, и дверь отворится перед вами. Кто просит, получит; кто ищет, всегда найдёт; и откроется дверь перед тем, кто стучится.
Послушал я этот разговор между дядей Ефимом и священником и подумал: а ведь это призыв к действию. Надо бежать, ведь если не стучаться, то дверь не откроется. Кто хочет свободы, тот обязательно её обретёт. И тогда я решился:
– Отец, пора бежать.
– Подожди, сынок, куда без документов?  Найдут же. Подождём, может, отпустят.
Но, поработав ещё три дня и, посмотрев на мои натёртые до крови руки, с безысходностью произнёс:
– Мы здесь все умрём. Беги, сынок, куда глаза глядят.
– Правду говорит батюшка: ищите и найдёте, что толку сидеть здесь, дожидаясь смиренно своего смертного часа. Надо искать выход, – поддержал отца дядя Сазон.
Как всегда запасливый дядя Ефим вытащил из спичечного коробка мятую купюру с достоинством в тридцать рублей и вручил мне.
– Бери, сынок. На дорогу домой в аккурат будет. Прощай Мишка! Увидишь наших, передавай привет!
Отец отдал свои рукавицы.
– Возьми, Мишаня, пригодится, – он крепко обнял меня и попрощался: – Давай, сынок, беги, спасайся! Даст, бог свидимся!

Как стемнело, я побежал. Наши бараки не были огорожены, конвой небольшой. Прошмыгнул я мимо охраны, они и не заметили. Спустился под горку, дошёл до станции. Взял билет до Ишима через Свердловск за двадцать девять рублей пятьдесят копеек. Получил сдачу пятьдесят копеек. Вышел из вокзала и увидел знакомого мужчину Федота из челдонской деревни Ташаиры. Федот стоял весь оборванный и грязный. Оказалось, он тоже в бегах. Федот достал кисет, отдал его мне подержать, а сам закурил. В эту минуту к нему подошёл человек в штатском и строгим голосом приказал:
– Пройдёмте, гражданин.
Они ушли, а я остался стоять с кисетом в руках. Всё стало ясно: Федота поймали. Я уже приготовился к тому, что и меня заберут, но ко мне никто не подошёл. В этот момент я лихорадочно соображал: «Видать приняли за городского, поэтому и не обратили внимание". Одежда-то моя не деревенская. Сам пошил себе пальто и кепку, а такое в деревнях не носят. И уж слишком молод я для кулака.
«Во дела, - думаю. - Федот пропал!»  Но я всё равно переживал, что вернутся и за мной.
Подошёл поезд, я зашёл в вагон, сел на своё место и тут же напротив меня уселся милиционер! Я обомлел. Сижу ни жив ни мёртв, но виду не подаю. Думаю: «Что делать, если спросит мои документы?» Внутренне приготовился: спросит, ударю его по голове, убегу в тамбур и спрыгну с поезда. Но всё обошлось, через две остановки он сошёл, и я вздохнул с облегчением. Оставалось сутки пути до Свердловска, а там пересадка на другой поезд. Очень хотелось есть. Уже третий день во рту ни крошки.
Приехал в знакомый мне город Свердловск и стал разыскивать друзей-грузчиков. Зашёл к ним домой, но дома их не оказалось, на станции тоже. А мне надо спешить закомпостировать билет и ещё два часа ожидать поезд. На вокзале повсюду милиция. Решил примкнуть к рядом сидящей паре с детьми, ожидавшей поезда, чтобы своей одинокой фигурой не привлекать внимание. Сел рядом с ними, но семейные меня прогнали:
– Уходи, жулик! Что ты тут отираешься? А то смотри, мы милицию позовем!
Пришлось отойти в сторонку. Время тянулось, и каждая минута длилась словно час. Наконец еле-еле дождался поезда и сел в вагон. До Ишима ехать сутки, а есть хочется спасу нет. В кармане пятьдесят копеек. На следующей станции вышел на перрон. У торговок купил две шанежки (пирожки с картошкой), и мой капитал закончился. Вши, которых я прихватил ещё в бараке, не давали покоя. Видимо их стало слишком много, потому что они сновали по всему телу, хоть горстями бери и сбрасывай с себя.
Когда поезд прибыл в Ишим, уже стемнело. Все пошли направо к станции, я налево, чтобы не привлекать ничьё внимание. Перешёл пути и вышел на дорогу. На дороге увидел просыпанные кем-то семечки, сгрёб их в карман вместе с землёй и стал жевать прямо с кожурой. Мне предстояло пройти двести километров до своей деревни.
Я двигался вдоль дороги. В ту ночь светила полная луна и хорошо освещала местность. Кругом ни души. Над моей головой гудели телефонные и телеграфные провода. Тускло горели редкие фонари. Было тепло. Весеннее солнце ещё днём прогрело воздух и землю. По обеим сторонам дороги зиял черной пустотой ночной лес. Слышалось стрекотание сверчков и редкое уханье филина, который внезапно вдруг возник передо мной почти перед самым моим носом. Не торопясь он перелетал через дорогу на другую сторону леса, громко хлопая большими крыльями. Шагая по обочине дороги, чтобы как-то прибодриться, я вспомнил слова популярной тогда песни о бродяге и стал тихо напевать:

По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах,
Бродяга, судьбу проклиная,
Тащился с сумой на плечах.

Бежал из тюрьмы тёмной ночью,
В тюрьме он за правду страдал.
Идти дальше нет уже мочи –
Пред ним расстилался Байкал…

Я и не заметил, как сам стал бродягой. Подумать только, ведь недавно жил беззаботно, думал о будущем, строил планы. Теперь от них осталась только эта придорожная пыль и ночь, которая запомнится мне навсегда. Все ночные дороги, по которым я когда-либо потом ходил, напоминали ту ночь. Тогда я ещё не знал, что, вступив на трудный и опасный путь беглеца, мне придётся отказаться от самого себя…
До утра прошёл всего шестнадцать километров. Как рассвело, увидел проезжающего мимо почтальона с колокольчиком.
– Дяденька, пожалуйста, подвезите меня, – взмолился я.
Но почтальон лишь махнул рукой и поехал дальше. Не стал даже разговаривать.
Вдали показался ездок на телеге. На ней сидел этакий упитанный сытый мужик, который, подъехав поближе, подозрительно оглядел меня с ног до головы.
– Дяденька, подбросьте, пожалуйста, до города, – смотря ему прямо в глаза, я старался вызвать жалость.
Но мужчина заявил:
– С Урала бежишь? Небось, с золотых приисков? С заработков? Ничего, пешком дотопаешь, – его плеть, словно пуля, просвистела над лошадью, и телега поехала прочь.
– А ну пошла, кляча! Ходят тут всякие! – мужчина отвернулся от меня и гордо подняв голову, устремил свой взгляд вперёд.
«Отзывчивые у нас люди – ничего не скажешь, хоть сдохни тут на дороге», – подумал я с досадой. Силы мои иссякали, неистово одолевали вши. Они тоже были голодные и решили, видно, доесть меня всего без остатка. Кто-то из нас должен же был наесться. Через час я увидел проезжавшую мимо бабушку на телеге с мешками. Лошадка у неё добрая, откормленная, с серыми разводами. Потеряв всякую надежду, упавшим голосом я обратился к ней:
– Бабушка, подвезите меня.
Она ласково ответила:
– Садись, сынок!
– Спасибо, бабушка, за доброту вашу! Меня зовут Михаилом. Откуда и куда путь держите и как вас величать?
– Из деревни Малахово я. Кличут тёткой Матрёной. Отвезу тебя, не волнуйся, сынок. А ездила я в город. Сына моего арестовали неделю назад. Узнала: увезли его недавно поездом на Урал.
Тут я понял: она мать одного из осуждённых, с кем мы с отцом работали на шахте.
– Я тоже был на Урале, – сообщил я ей, – убежал. На шахте заставляют работать. Отпускать и не собираются. А за что арестовали? Ни за что! Раскулачивание называется. Разве мы богатые. Лошадей и коров забрали два года назад, а теперь и меня с отцом в придачу. Остались дома мачеха с детьми, голодают, наверное. В первый раз, когда арестовали, так колхозники наши вещи расхватали, а когда мы вернулись, немногие захотели возвращать обратно. Всё заново наживать пришлось. Зависть людская на чужое добро – сильная штука.
Бабушка отломила мне кусок калача, который наверняка везла сыну. Потом всучила в мои руки вожжи. Я с жадностью принялся уплетать этот калач, управляя лошадью.
Матрёна пожилая женщина, худенькая и маленькая. Её волосы покрыты синим шерстяным платком. Страдальческое выражение лица отражало скорбь и печаль по арестованному сыну. Возвращалась она из города с разбитым сердцем и утраченными надеждами.
– Гришенька, единственный он у меня, моя опора, – с болью в голосе сказала Матрёна. –  И того отобрали, ироды! Уже многих мужчин с нашего села увезли неизвестно куда, и никто не воротился. Поэтому и поехала узнать его судьбу.
– У нас в деревне также, бабушка. Власть словно взбесилась. Косит мужиков, как рожь. Забирают кормильцев, а потом удивляются: почему голод в стране.
– Не думали, не гадали, что жизнь такая наступит. Всё кричали: Революция, революция! Земля крестьянам! А что дала эта революция? Только и умеет, что отбирать.
Отъехали мы от города тридцать километров. На пути лежала деревня Прокуткино. Пора лошадь кормить и поить. Матрёна рассчитывала переночевать в этой деревне у подруги Зинаиды, но ради меня решила ехать в ночь.
В Прокуткино мы заехали во двор тёти Зины. Я стал распрягать лошадь, положил ей сена и начал осматривать сбрую, смазывать колёса. Всё это я делал для того, чтобы показаться занятым, чтобы не заходить в дом. Надо было избежать лишних расспросов (так мы договорились с Матрёной).  Но вскоре меня позвали ужинать и я зашёл в дом. Голод ведь не тётка. Я быстро поел и раньше всех стал выходить из-за стола. Хозяева начали уговаривать поесть ещё, но я наотрез отказался и вышел во двор. Матрёна им объяснила:
– Ему надо напоить лошадь, насыпать овса. Ехать нам пора, скотина дома не кормлена, да дочка ждёт. Затемно надо бы продолжить путь.
Когда мы выехали на дорогу, солнце уже садилось. Оставалось шестьдесят километров до бабушкиной деревни Малахово. По дороге я рассказал ей о своей жизни. Как мы остались с братьями и сёстрами сиротами, как отец привёл мачеху, как нам тяжело было привыкать после любимой мамы к строгой и злой мачехе. Матрёна слушала и украдкой вытирала слёзы уголком платка. Когда приехали в Малахово, солнце поднялось уже высоко. В деревне было беспокойно, люди на улице собирались кучками и о чём-то оживлённо разговаривали. Подъехали ближе к её дому и увидели, что из него выводят овец, коз, коров и свиней. Бабушка всплеснула руками:
– Батюшки, нас раскулачивают! Беги, сынок, скорее отсюда! Вот тебе хлебушко, – она вынула краюшку хлеба из котомки и протянула мне. – Иди во-о-н по той дороге.
Матрёна указала дорогу за околицей, где можно пройти незаметно. Взяв хлеб, я поблагодарил её и побежал.
– Ступай с богом! Будь осторожен! – перекрестив меня вслед, она поехала к своему дому...


полную версию вы можете прочитать в ЛитРес
"Рождённый выжить" автор Тамара Шелест

https://www.litres.ru/tamara-shelest/rozhdennyy-vyzhit/