Полюбите меня...

    Менял Виктор Евгеньевич женщин по сезону:   весной - одна, летом - другая, осенью- третья и так бесконечно. И нельзя сказать, что он несерьезным человеком был, а так как-то получалось у него все в жизни по-глупому, да и обидно: только, он скажем, начинал привыкать к ним, а они – на тебе! – исчезали вдруг и, как он ни пробовал их вернуть, как ни страдал - ничего не получалось...
    Часто по вечерам, когда за окном ничего нельзя было различить, кроме ярких, режущих глаза огней, и на сердце было тоскливо, зябко, устраивался он поудобнее на диване, накрывал себя цветастым, как и его жизнь, одеялом и, глядя на свое отражение в зеркале, думал, отчего он такой несчастный. Пятьдесят лет уже, а он все один да один. А жить одному скучно, стены в комнате молчаливы,  фотографии, развешанные на них - тоже. Многие соседи посматривали на него неодобрительно, осуждающе, но он, видя это, не расстраивался, а только удивлялся: "Смешные люди, легко судят, легко и оправдывать, значит, могут..."
    Вспомнил он, как совсем недавно, на этом вот самом стареньком диване лежала полногрудая, роскошная Ираида Павловна, Ираидочка...Голубая такая вся, как вода в тихом озере, воздушная, нежная, на облачко похожая. Даже дотронуться поначалу было страшно. Но глаза, боже, что были за глаза! Чудо  Он таких еще никогда не видел. Казались то светлыми, то темными...Переливались, вобщем. Талия у нее была тоненькая, как у девушки. Из всех женщин Виктор Евгеньевич любил, пожалуй, только ее. Эх, сколько приятных вечеров провел он в театре, любуясь ею. А как она была с ним откровенна, как доверялась ему...
        - Ах, дорогой мой Виктор Евгеньевич, ну посудите сами, как  я могу жить с человеком, который не понимает искусство, не любит его? Вот вы, совсем другое дело. А он равнодушный, бесстрастный человек. Так и живу...Мучаюсь. 
    И  так на него посмотрела, что показалось ему -  нет на свете человека более задушевного  и искреннего, чем она. А как  она заполняла своим присутствием его квартирку. Из стен, словно бы в сказке, пробивались чарующе-тихие звуки, которые становились все громче и громче, как только он приближался к ней, сливаясь  со стуками в собственном сердце. Она была ведь такой понятной, близкой...
    То было этой весной, а летом он встретил еще одну женщину. Как только он увидел Зиночку в художественном музее, дождался ее после работы, подошел, схватил взволнованно за руки и, не обращая внимания на удивленных прохожих, попросил выслушать его. Подумать только, как она была мила: мелкое личико, крупные, цвета шоколада глаза, мраморный лоб и тронутые легким загаром покатые плечи. Плечи всегда волновали Виктора Евгеньевича.
         - Полюбите меня, - сказал он ей сразу, - и я до конца буду с вами. - Голос его приятно срывался, дрожал, а она в ответ кивнула и посмотрела на него с любопытством. - Пойдемте ко мне, - предложил он обрадовано и растерянно.
         - Хорошо...Вы только подождите меня здесь. Пойду предупрежу только дома...
    Долго ждал Виктор Евгеньевич ее в тот вечер. Хотел любить только ее. А на следующий день он стоял на том же месте и, не теряя надежду увидеть Зиночку, терпеливо провожал так долго тянувшиеся минуты.
         - Полюбите меня, - неожиданно услышал он за спиной. - И я до конца буду с вами...
    Словно бы не веря, он медленно обернулся. Зиночка плакала.
         - Кто вас обидел? Кто...- воскликнул он умоляюще. - А Зиночка
всхлипывала, как дитя, и он, чувствуя своим добрым сердцем, как она
нуждается в его помощи, уверенно привлек к себе. Заклокотало, забилось у него сердце и, кажется, вырвется оттуда стон.
   …А тот вечер был теплый-теплый. Налитые сочной зеленью листья деревьев склонялись, перешептывались…. Солнце убегало все дальше и дальше за высотные здания. И так хотелось жить, жить до бесконечности. Просидели они  на скамеечке в парке, и летел тополиный пух, обсыпал их…
         - А я недавно любил, - признался он.
         - И я тоже...
         - Она бросила меня.
         - И он меня тоже...
    И вновь его комната наполнилась множеством невыдуманных звуков. Душа его ликовала:
         - Я бы хотел вот так всю жизнь. Не уходите.
         - Хорошо, - пообещала она. - Я только предупрежу дома…
    И с того вечера он ее больше не видел...

    Виктор Евгеньевич съежился на диване, и в глазах его появились слезы. Смахнув их с лица стыдливым движением, он резко откинул одеяло, подошел к окну, раздвинул шторы и, подойдя затем к зеркалу, долго смотрел на  себя с такой сосредото-ченностью, словно пытался понять, что за человек отражен в нем. Отойдя через какое-то время от зеркала, раскрыл настежь балконную дверь и ступив босыми ногами на прохладную плитку , схватился за перила:
         - Полюбите меня! Я хочу на всю жизнь! - истошно крикнул он, и эхо разнеслось по ночному городу, нагроможденному безликими домами, и неизвестно, слышали ли его Ираида Павловна, Зиночка и многие другие женщины, ничего не подозревающие о существовании скромного, и кто знает, быть может от того и несчастного Виктора Евгеньевича...