Дороги любви непросты часть 1 глава 13

 АВТОР - МАРИНА БЕЛУХИНА: http://proza.ru/avtor/uevfybnfhbq
Публикую на своей странице по её просьбе.

      Большая, пушистая ёлка, притащенная Хромовым из леса, сверкала маленькими, разноцветными лампочками на радость беспрерывно крутящейся возле неё Зойки.

- Мамочка, можно я под ёлочку своего мишку посажу?  - повернула она своё слегка порозовевшее личико к вошедшей в дом матери.

- Да, малышка, конечно, можно, - раздеваясь, ответила Люся.

Никогда ещё в их доме не готовились так основательно к встрече Нового года, который, к тому же, совпадал с днём рождения Люси. Не жаловала особо Прасковья праздники, привыкла экономить каждую копейку, а оттого их праздничные столы ничем не отличались от повседневных: картошка, соленья и пироги. Ну, разве что добротный кусок мяса как-то скрашивал их скудную пищу, говоря о том, что в доме не будний день. В этом году стараниями Павла Васильевича всё было иначе.  Она поняла это ещё с порога – в доме пахло хвоей и мандаринами. Сама Прасковья в нарядном, светлом, с частыми продольными полосками льняном костюме, с собранными на затылке под гребёнку волосами и без обычного на голове платка нарезала тонкими колечками лук, раскладывая их на белую, сочившуюся жиром селёдку.

- Неугомонный! Весь стол завалил! Мыслимо ли столько денег на ветер выбросить, - ворчала она, искоса поглядывая на дочь, - чай, не голодные ходим.

- Он же старался нам угодить, сделать как лучше.

Не получив от дочери поддержки, Прасковья насупилась, свела брови в одну линию, поджала и без того тонкие губы.

- Защитница нашлась! – всё же не выдержав, тихо, но с еле уловимым оттенком обиды в голосе, проговорила она.

Люся её не слышала, она смотрела на игрушечного медвежонка, подаренного Митей Зоюшке на крестины. Девочка усердно пыталась усадить того под ёлкой, но он как будто сопротивлялся, не желая сгибать набитые ватой меховые лапы.

- Людмила, помоги ты ей! Не ровён час опрокинет на себя эту махину!

Во дворе залился лаем Тузик, затем послышался топот ног в сенях, и в настежь распахнутые двери ввалились Хромов с Егорычем, втаскивая в избу телевизор.

- Здравия желаю!– не сказал, а словно петух прокукарекал, запыхавшийся от тяжести ноши Егорыч.

Прасковья разом забыла про внучку, всплеснула руками и смогла только охнуть.

- Куда ставить будем, хозяюшка? – улыбаясь во весь рот, спросил у Устиновны Хромов.

Заблестевшие то ли от влаги, то ли от радости глаза Прасковьи забегали по комнатёнке в поисках места, но не найдя ничего подходящего, остановились на дочери, выглянувшей из-за загородки.

- Людмила, куда ставить-то? Окромя, как на стол, и некуда.

- Может на тумбочку? Машинку швейную подвинем, а сюда, - Люся показала рукой в угол, где стояла старенькая ножная машинка, - перенесём тумбочку, что возле моей кровати.

- И то дело! – утвердительно закивала головой Устиновна.

Через пять минут новый, сверкающий лакированными стенками телевизор, стоял на тумбочке, а Хромов с Егорычем, поочерёдно погладив кудрявую Зойкину головёнку, уселись за стол.

- Деда, я теперь могу мультфильмы смотреть? – прижалась Зойка к Хромову, норовя забраться на колени. – И к тебе идти не надо?

- Можешь, Зоюшка, можешь! Ещё сказки смотреть по нему будешь! – подсадив девочку к себе, ответил он.

- Про снежную королеву? – недоверчиво посмотрела малышка на Хромова, а потом на Егорыча.

- Много сказок! Не только про снежную королеву. Мы с тобой «Золушку» смотреть будем и про царя Салтана.

- Дорогой ведь он, Василич! Где денег-то столько взять…

- Я тебе не за деньги его принёс! – не дав договорить, перебил Хромов Прасковью. – Меня правление наградило. А мне куда второй телевизор? Одного хватит. Хоть старый, но своё дело правит!

- Дедушка, как же я тебя люблю! Сильно-сильно! – Зоюшка положила чернявую головёнку на плечо Василичу, обхватив его за шею своими тонюсенькими   ручонками.

- А я-то тебя как люблю! – растроганно ткнувшись не столько губами, сколько усами в нежную щечку, сказал Хромов. – Экая ты у меня кнопочка, а счастья столько на старости лет подарила, что и сердцем не объять.

Из-за загородки вышла Люся в новом платье из крепдешина, сшитом Прасковьей два дня тому назад ей в подарок. Приталенное, с отрезной расклешённой юбкой, оно выгодно подчёркивала ладную фигуру, а нежный персиковый цвет делал её совсем молоденькой.

- Спасибо, Пал Василич! Сколько же ты для нас делаешь! – поблагодарила она Хромова, суетясь вместе с матерью возле стола.

Прасковья лишь кивнула в знак согласия с дочерью головой и, заметив бросавшие на неё косые взгляды Егорыча, торопливо вышла в сени.

- В какой раз убеждаюсь, Василич, я в твоей, так сказать, дальнезоркости! Кто б на энто пугало огородное вниманья обратил? – незаметно кивнув в сторону сеней, тихо проговорил дед. – А вона кака королевишна оказалась! – уже во весь голос сказал он, видимо, разглядев у вернувшейся Прасковьи в руках бутылку водки. – Энто я об тебе речь веду, Устиновна! Вона что любовь-то с человеком делает!

- Я те сейчас дам любовь, старый хрыч! – в сердцах замахнулась Прасковья бутылкой. – Язык, что помело! Попридержи, а то…

- Молчу я, Устиновна! Молчу! Мочи нет, аж как в горле-то всё пересохло! Таку громину тащил, а ведь годков-то мне, сама знашь, не мало!

Люся осторожно забрала у матери от греха подальше бутылку, умело открыла и аккуратно разлила по стопкам.

- Садись, мама! Стынет картошка!

Хмуро поглядывая на Егорыча, Прасковья нехотя села за стол.

- Аннушку бы надо позвать. Одна она сейгод. Илюша-то в больнице, - неуверенно сказала Устиновна, посматривая на дочь.

- Надо, так я сбегаю, - привстала из-за стола Люся.

Но бежать ей не пришлось: не успела одеться, как в избу вошла сама Заботина.

- Гляжу, праздник у вас, - с порога, не здороваясь, с раздражением в голосе сказала она.

- Здравствуй, Аннушка! Людмила за тобой было бежать хотела, - одновременно смущаясь и радуясь приходу подруги, Прасковья поднялась из-за стола, засуетилась.

- Проходи, Петровна! Чего дверь-то подпирать, - спокойно проговорил Хромов. - Праздник не только у нас, вся страна наша большая празднует. А чем мы хуже? Да и у Людмилки день рождения.

- А вам, мужикам, только повод дай! – скидывая свою красивую серо-голубую каракулевую шубу, сказала Заботина.

- Илья-то как, Аннушка? – чувствуя недовольство подруги, решила сменить Прасковья тему разговора, понимая при этом, что вопрос её глупый и ненужный. Утром они виделись, и Анна говорила, что Илюша пошёл на поправку, обещали отпустить домой. Она сразу заметила, как изменилась сама Аннушка за то время, что находилась с Ильёй в больнице: лицо посерело, осунулось, пропала в голосе прежняя теплота, а главное - глаза стали сухими и недобрыми. Дома Прасковья вновь и вновь возвращалась мыслями к их встрече, потом решила всё же, что показалось.

- Вроде говорила я тебе, или забыла? Пошёл на поправку! -  резко ответила ей Заботина, подходя к столу.

«Нет, не показалось!», - подумала про себя Прасковья.

Она старалась не подавать виду, что обидела её резкость подруги, тут же нашла ей оправдание: - «Такая беда стряслась, столько претерпела. Отойдёт, всему своё время!».

 Увидела брошенный на Заботину укоризненный взгляд Василича, ёрзанье Егорыча на табуретке, опущенные, будто в чём виновата, глаза дочери. Прасковья всё видела, но не знала, что предпринять, не умела она утешать словами.

- Невдомёк мне, Пятровна, почто ты не говоришь, а лаешь, словно пёс цепной? – не выдержал первым Егорыч. – Илюха, слава Богу, живой, радоваться надо! Коли с миром пришла – садись к столу, а коли с войной, так нахлебались мы ею досыта...

- Садись, садись, Аннушка, к столу! – прервала его Прасковья и, кинув сердитый взгляд на Егорыча, пробурчала, - Что репей привязался. Молчи уж лучше!

Любитель оставлять за собой последнее слово, дед привскочил было с табуретки, затряс своей жидкой рыжей бородёнкой, но, заметив недовольное шевеление усов своего друга, молчаливо плюхнулся обратно на место.

- А коли и с войной, так что выгонишь что ли? – задиристо ответила ему Анна, бросая косые взгляды на Люсю.

Прасковья никогда ещё не видела подругу такой злой. Всю войну прошли, всякого насмотрелись, пережили, но она всегда была тихой и мягкой, в отличие от самой Прасковьи – грубой, жёсткой и нетерпеливой. Неожиданно с силой запульсировало в висках, заломило затылок, внутри что-то сжалось и защемило, чаще застучало сердце. Испугавшись, что может опять упасть, как тогда с Зорькой, Прасковья медленно опустилась на табуретку. Умом она понимала, что вот-вот разразится скандал, видела, как глаза подруги мечут стальные молнии в сторону дочери.

- Я своих сыновей не для тебя растила и учила! – наконец-то не выдержав, набросилась Заботина на девушку. Та вздрогнула и ещё ниже опустила голову. – Близко чтобы к Илюше не подходила! Не быть тебе за ним замужем! – зазвенела на столе посуда от опустившейся на стол ладони разъярённой женщины.

Зоюшка от испуга зажмурилась и теснее прижалась к Хромову, в то время как сама Прасковья, забыв от неожиданности про боль, расширенными от удивления глазами смотрела на Заботину.

- Что говоришь-то такое, Аннушка?!

- А то и говорю! Мы с тобой оказывается ни сном, ни духом, а они всё промеж себя решили! Не прочти я случайно письмо Митино, так тоже бы ничего не знала. Вчера сам Илюша подтвердил! Люблю, говорит Милу, женюсь на ней! А я не дам сыну жизнь ломать! Не дам, слышишь?! – стоя уже над Люсей, кричала ей в ухо Заботина, с искажённым от гнева лицом. – Я не для того сына учила и в люди выводила, чтобы с такой, как ты, жизнь свою…

- Цыц! Охолонись, Петровна! – голос Хромова прозвучал тихо, ещё тише опустился на стол его мощный кулак, но с такой хозяйской уверенностью и прочностью, что Анна от неожиданности прикусила язык. – Ты учила? Ты в люди выводила? Партия и народ учили твоих сыновей! Дали им образование, работу. Не знаю, как Митька, а Илья твой не оправдал наше доверие, снимать его надо с агрономов! И на первом же правление вопрос этот будет поставлен! – Павел Васильевич, одной рукой всё ещё прижимая к себе девчушку, другой пытался расстегнуть ворот рубахи, нетерпеливо крутя головой.

- Не женится мой Илья на этой…этой… фашистке! Всех мужиков в деревне перебрала! Один мой остался.

Устиновна уже ничего не слышала. Она тихо поднялась, сделала несколько шагов в сторону двери и стала медленно оседать на пол. Хромов успел подхватить её под руки, вместе с Люсей они уложили почти бесчувственное тело Прасковьи на кровать. Бледное, без кровинки лицо потемнело, нижняя губа затряслась и с левой стороны стала опускаться вниз, отчего рот её перекосился, а вместе с ним и лицо.

- Полюшка! – вскрикнул Хромов.

Она услышала, и долго ещё в ушах её раздавался крик:

- Полли! Полли! Полюшка…

«Надо успеть, надо обязательно успеть рассказать Людмиле об её отце, она должна знать…».

Мысли в голове путались, временами она проваливалась в небытие: вдруг рядом возникал Отто и, казалось, протяни она руку и сможет дотянуться до него, погладить его светлые, с рыжинкой волосы, почувствовать их мягкость и шелковистость, как когда-то давно-давно… То вдруг она отчётливо слышала:

 - Полюшка!

И это был другой голос, не Отто, но тоже близкий и вроде как родной.

Две недели бездвижно и молчаливо пролежала Прасковья. С болью в сердце смотрела Люся на исхудавшее тело матери, на её утопающее в пуховых подушках мёртвенно-бледное, осунувшееся и безучастное, с перекошенным ртом лицо.

Чувствуя свою вину, Петровна приходила утром и вечером: молчаливо ставила капельницу, делала уколы, а днём моталась в районную больницу к сыну. Илья медленно, но верно шёл на поправку. Опираясь на костыль, он уже свободно передвигался по больнице. Сама Заботина про Илью помалкивала, зато трезвонил об этом по всей деревне навестивший друга Юрасик.

 «За выздоровление и примирение – грех не выпить», - говорил он, хвастаясь, что втихаря от медперсонала раскатили они с Илюхой бутылку водки.

- Миновал кризис-то, должна пойти на поправку, - придя в очередной раз, тихо проговорила Заботина. – Теперь от вас зависит – встанет или не встанет Прасковья. Всё, что могла, я сделала.

- Да мы завсегда готовы. Ты только скажи, что нам делать-то? – взволнованно спросил Хромов, приглаживая ребром ладони усы.

- Залёживаться не давайте. Пусть встаёт, ходит потихоньку. Ну и… - она чуть задумалась, - кино хоть что ли смешное смотрит. Да и вы с кислыми лицами не сидите.

Павел Васильевич как-то сразу взбодрился, раздвинулись в еле заметной улыбке губы.

- Зайду через два дня, - уже на выходе произнесла она.

- Илью домой везёт, - пояснил Хромов выглянувшей из-за загородки Люся, которая, видя неприязненное к ней отношение Заботиной, старалась как можно реже попадаться ей на глаза.

Выйдя на улицу, Анна Петровна облегчённо вздохнула. Вроде и не держала она зла на Прасковью, но что-то надломилось внутри, не было прежней теплоты в отношениях. А всему виной Людмила! Свела с ума её парней. Было время – любила она девчонку, потом жалела её, непутёвую, ругала временами, но ненависти не испытывала. До того самого момента, пока не прочитала Митино письмо, оставленное для Илюши. Два её сына, оказывается, давно любили эту потаскушку! Другого слова для неё и не подобрать! Чуть ли не через всех мужиков в деревне прошла. Зойка явно от Добромыслова – такая же чернявая. Один он такой во всей округе – волосы, что крыло у ворона, глаза – угли. Люська-то так и льнула к нему, чай сам директор совхоза. Только для него семья дороже оказалась. Не позарился на молодость и красоту.

 Как она проглядела парней своих? Отучились не где-нибудь, а в самой Москве! Неужели там девок нормальных не было?!  Были, конечно! В деревне у них тоже есть неплохие девчата. Вон хоть взять Галку Потапову – красавица, ударница, в руках всё кипит, техникум сельскохозяйственный с отличием закончила, в институт собирается поступать. А скромница какая! Чем не пара Илюше, если уж решил он в родном совхозе работать?! Так нет!  В сторону девушки ни разу так и не посмотрел. А уж как она старалась! Привечала Галинку, в гости на пироги зазывала. Та в дом – Илья из дома… Нет! Костьми ляжет она, а не бывать этой свадьбе! Не женится сын на Люське!

Незаметно, в думах своих добралась она дневным автобусом до города. Не так уж много времени у них с Илюшей, не опоздать бы на последний автобус. На всякий случай взяла у Егорыча адрес его кума, но оставаться на ночь в чужом доме не хотелось, да и неловко.

Тяжёлые авоськи оттягивали руки и чувствительно били по ногам, не давая возможности ускорить шаг. Вроде бы и положила немного: свежего сало с чесночком, тушки гуся и курицы, огурцов да грибков солёных, творога, двухлитровую бутыль с молоком и трёхлитровую банку с клюквой. Надо же как-то отблагодарить Дмитрия Андреевича. Попыталась денег сунуть незаметно, он не только не взял, а ещё и пристыдил, да так, что вылетела из его кабинета, что патрон из мелкокалиберной винтовки. Грозился в райком партии сообщить. Не сообщит, конечно, но до сих пор лицо краской заливается от стыда.

Илья ждал её в вестибюле больницы. Анна бросила взгляд на его ноги, обутые в широченные, на два размера больше, валенки, привезённые заблаговременно специально для выписки. Слава Богу, надел! Понятное дело, что в ботинках ему не дойти, не до фарса ещё.

- Сынок, я за выпиской к Дмитрию Андреевичу забегу и поедем.

- Взял я уже выписку! – криво усмехнувшись, сказал Илья и выразительно посмотрел на её объёмные авоськи. – Взятку что ли притащила? - и процедил сквозь зубы - медицина у нас бесплатная.

- Что ты, Илюшенька?! Какая же это взятка – огурцы да клюква? Погоди, я быстро! - виновато произнесла Анна Петровна и стала спешно подниматься по лестнице.

Она обрадовалась, увидев дежурившую на отделении хорошую знакомую Сорокину Марию Ивановну. Когда-то они вместе были на курсах повышения квалификации, даже немного сдружились. Сорокина ей сразу понравилась: маленькая, кругленькая, краснощёкая и всегда улыбающаяся женщина всех располагала к себе своим оптимизмом и бьющей через край энергией.

- Машенька, здравствуй! Я и не знала, что ты здесь работаешь. – Заботина поставила на пол авоськи, женщины обнялись. – Я тут доктору вашему – Дмитрию Андреевичу, солений да свежего молока привезла, ты уж не откажи – передай. От меня-то не возьмёт, ругаться будет.

- Так ведь и меня по голове не погладит! Он у нас, ух, какой строгий! Уговорил меня к нему перейти. Как откажешь такому доктору?! Да и скучно на участке карты перебирать, - засмеялась Сорокина.

- Благодарна я ему так, что и слов не хватит выразить, - в глазах Анны заблестели слёзы. – Сына моего спас.

- Илью? Я выписку ему отдавала и подумала ещё, что фамилия знакомая. Ты ведь Заботина?

Анна утвердительно кивнула головой.

- Мой, Машенька… Так ты передай доктору-то от меня с поклоном, сама не пойду, боюсь. Побегу, Илюша ждёт, на автобус бы не опоздать. Рада была встрече с тобой! Жаль времени нет поговорить, - обняв на прощанье медсестру, Анна суетливо задвинула под стол авоськи и пошла вниз.

Случись их встреча при других обстоятельствах, она от души бы наговорилась с Марией. Им было о чём вспомнить! Месяц учёбы пролетел, что один день. Рядом с неунывающей Машенькой она будто скинула с плеч все беды и тревоги последних лет. Казалось, что начали стираться из памяти два самых тяжёлых для неё года, что провела в лагерях по той самой, «политической», 58-й статье.

Арестовали её весной 1952 года. Накануне бывший в ту пору председателем колхоза Пётр Антипович Быстров пришёл к ней поздно вечером, долго молчаливо топтался у порога, а потом одним духом выпалил: - «Уезжай, Анна! Немедля уезжай, слышишь?! Лошадь дам. Собирай детей и самое необходимое. Нельзя тебе здесь боле оставаться!».

  Она всё поняла, но не поверила! Как могут её арестовать? Орденов и медалей не счесть! Нет, ошибка это. До самого приговора надеялась, что разберутся и отпустят домой, к детям, оставшимся при живой матери сиротами. Не отпустили, а дали десять лет и повезли в Красноярский край, где она почти год наравне с мужиками валила лес. А потом ей, если можно так сказать, повезло – за оказание помощи в побеге заключённым был арестован врач тюремного лазарета, куда её временно и поставили до прибытия нового доктора. Нового доктора она не дождалась – в феврале одна тысяча девятьсот пятьдесят четвёртого года её освободили и полностью реабилитировали.

А через шесть месяцев отправили на курсы повышения квалификации для медицинских работников, где она и познакомилась с Машей Сорокиной. Будучи почти ровесницами, они сразу же потянулись друг к другу.

 Аня сроду не красилась, а тут вдруг накупила себе косметики: ярко-вишнёвую помаду, рассыпчатую перламутровую пудру, чёрный карандаш и тушь для ресниц. Не без помощи Марии быстро освоила искусство быть красивой. Каждое утро, наведя красоту, они, что молодые девчонки, весело щебеча бежали на занятия, которые проводились на базе областной больницы. Мужчины не могли оставить без внимания миловидную Машу и красавицу Анну, не единожды ловившую на себе их восхищенные взгляды. Познакомилась с Виктором – симпатичным сорокалетним мужчиной, работавшим фельдшером на скорой помощи, сходила с ним дважды в кино, провела несколько ночей, начала уже строить в своей голове некие планы. Но увы, он оказался женатым.

«Не хватало ещё нам, таким молодым и красивым, из-за мужиков переживать! Плюнь ты на него, Нюшенька! Не твоё, значит!», - пыталась утешить её Маша. – «Будет ещё и на нашей улице праздник! Повстречаем мы с тобой свою любовь, вот увидишь!».

Пятнадцать лет как прошло – не встретила она любовь свою, и думать забыла о Машином предсказании, сейчас вспомнила. Раньше всё недосуг было: в страду на поле работала целый день, вечером бежала в свой медпункт, который на всю округу был одним-единственным - принимала больных; дома полный двор скотины, огород, сыновей надо было поднимать. Пролетели годы, теперь уже поздно о любви думать. Сейчас для неё самое главное – Илюша. Горько видеть, как молодой и здоровый парень, не поднимая ног, шаркает рядом с ней, чуть ли не ложась всей массой тела на костыль. Во всём её гордость виновата - не захотела на поклон пойти к Добромыслову. А чтобы он машину ей не дал, на худой конец – лошадь? Дал бы, конечно! Теперь вот сын мается из-за её дурного характера.

- Может, заночуем в городе, Илюшенька? А на завтра я договорюсь с машиной? – стыдливо заглядывая сыну в глаза, спросила мать.

- Да иди ты уже! – зло передёрнув плечами, отмахнулся Илья и здесь же осёкся.

Он увидел взгляд матери – в нём тесно переплелись боль и укор, да так тесно, что не понять, чего же больше. Он уже видел такой взгляд. Подбитый мальчишками из рогатки маленький, ещё не умеющий летать воронёнок, упал на землю и, сложив крылышки, замер. Сердобольная Мила здесь же подбежала, схватила его на руки и, не обращая внимания на кружащую над ней самку ворона, каркающую во всё воронье горло, стала осматривать птенца. Крошечный воронёнок поглядывал на них своими глазами-пуговками, и столько было в его глазах боли и укора, что у Ильи выступили на глазах слёзы. Втроём – Мила, он и Митя отнесли воронёнка к Миле в сарай и побежали на ферму за ветеринаром – Владимиром Ивановичем, тогда ещё совсем молодым специалистом, направленным к ним в колхоз для прохождения практики. Внимательно осмотрев птенца, Владимир Иванович наложил ему на крыло маленькую шину, подвязал к другому – здоровому крылу и научил их, как за ним ухаживать.  Два года это сокровище не давало им спокойной жизни, требуя к себе внимания и заботы. Несколько раз они относили уже взрослого и прекрасно умеющего летать ворона ближе к лесу и выпускали на волю, но ближе к вечеру он нахально ломился в двери своего сарая, крича на всю округу. А на третий год улетел и больше не вернулся. Мила тогда очень переживала, считая себя предательницей. Успокоил её Владимир Иванович, сказав, что их Жорик, так они назвали воронёнка, скорее всего, обзавёлся семьёй. Будучи ещё детьми, они, конечно, поверили, но долго скучали по своему пернатому хулигану.

 – Дойду я, мать, не переживай ты так! - как можно ласковее произнёс Илья и погладил мать по рукаву шубы.

Недалеко от остановки Анна заметила скамейку. Смахнув с неё рукавицами снег, заставила Илью сесть, а сама стала высматривать автобус.
Долго ждать не пришлось, уже через десять минут увидела вдали автобус и усиленно замахала Илюше руками. Он с трудом протиснулся в узкие створчатые двери ПАЗИКа, и, превозмогая себя, поднялся по ступенькам. Лоб покрыли крупные капли пота, руки тряслись от напряжения, но он старался держаться ровно, чтобы мать не заметила, как тяжело дался ему этот маленький, по сути своей, подъём.

- Ничего, Илюшенька, через месяц прыгать будешь, не то, что ходить, - ободряюще улыбнулась сыну Анна. – Всё у тебя будет хорошо!

- Знаю, мама! По-другому и быть не может. Ты же у меня, как Дмитрий Андреевич, - медик от Бога! Поставишь на ноги, - впервые за время болезни Илья рассмеялся – искренне и без натуги.

От его смеха и давно не слышанного слова "мама" радостно и легко забилось сердце женщины.