В империи османов. Отрывок 1. 1

Дворец Топкапы, 1821 год (1236 год лунной хиджры, месяц джумад-аль-ахира)

Султан Махмуд чувствовал себя отвратительно, уже несколько дней его мучили боли под ложечкой, тупо отдающие в правый бок.
«Все от постоянных тревог, – с отвращением глотая прописанную придворным врачом настойку, думал он, – была бы жива мама…»
 Уже четвертую весну рядом с ним не было матери, и за время, прошедшее со дня ее смерти здоровье его сильно ухудшилось. Не то чтобы султан, взрослый мужчина и мо-гущественный повелитель Османской империи, нуждался в материнской заботе, но ни-кто, кроме прекрасной Накшидиль султан, не мог ласковым прикосновением руки отогнать тер-завшие его тяжелые мысли, мудрым словом успокоить грызущую тревогу.
Аллах насылал на земли османов беду за бедой. Опытный военачальник Хуршид-паша до сих пор не сумел одолеть непокорного пашу Янины. Время шло, янинский паша Али Тебелен успешно сопротивлялся, и этим не преминули воспользоваться мятежники Румелии – перебравшись из России в Молдавию, русский офицер и грек по национально-сти Александр Ипсиланти поднял восстание. Правда, русский император Александр сразу же открестился от Ипсиланти, но Махмуд не уверен был в его искренности – возможно, русские только и ждут, когда он введет войска для подавления восставших, чтобы, поль-зуясь предлогом, объявить войну.
Конечно, война с русскими неминуема, но не теперь – османская армия в ее ны-нешнем состоянии не в силах была воевать с русскими. По ночам, морщась от боли и во-рочаясь с боку на бок, султан с горечью думал:
 «За столько лет я так и не смог продолжить реформы, начатые дорогим моим ку-зеном Селимом, ибо на пути у меня, как стена, стоят янычары. Страшная сила, с которой я не могу справиться. Пока еще не могу! И сейчас мне опять нужно найти деньги, чтобы заплатить им»
 При мысли о янычарах, Махмуд холодел от ненависти, вспоминая страшные дни бунта, во время которого был свергнут его любимый кузен султан Селим, и оба они – Махмуд и Селим – стали заложниками нового султана Мустафы Четвертого, единокровного брата Махмуда. И когда верный Байракрат привел в Константинополь войска, чтобы освобо-дить Селима, тот прекрасно сознавал, что палачи опередят спасителей.
«Мне не выйти из Топкапы живым, – тайно написал он Накшидиль, – торопитесь, спрячьте Махмуда»
Записку передала верная калфа (служанка в гареме) Чеври. И когда стражники Му-стафы, задушив Селима, метались по дворцу в поисках Махмуда, верная Чеври стояла на лестнице, кидала в них горячими углями и во все горло вопила:
– Не пущу! Шехзаде у меня в комнате, а чужим мужчинам нет доступа в гарем, прочь!
Разумеется, Махмуда в ее комнате не было – за то время, что Чеври удерживала стражников на узкой лестнице, верные Накшидиль слуги помогли ему выбраться на кры-шу и вывели из Топкапы через Врата Мертвых. Другая служанка не посмела бы пойти на такой риск – разъяренные неудачей стражники вполне могли ее прикончить, – но Чеври была бесконечно предана Накшидиль.
Семья Чеври исповедовала ислам и покинула Имерети, когда Цицианов ввел туда войска. В Константинополе они едва сводили концы с концами, жили в основном за счет продажи рукоделий Чеври – она изумительно вышивала и плела кружева. Однажды ее ра-боты увидела Накшидиль и, выкупив девушку у семьи, поставила ее в гареме старшей над кружевницами. Она часто вызывала к себе Чеври – заказать кружева или расшить вышив-кой юбку, – и обращалась с девушкой очень ласково, чем вызвала ее горячую привязан-ность. В своей родной семье Чеври была изгоем – после перенесенной в детстве болезни она перестала расти и в двадцать пять лет ростом и худобой не отличалась от восьмилет-ней девочки, за что даже родная мать постоянно насмехалась над бедняжкой.
После воцарения Махмуда Накшидиль спросила у Чеври, какой награды та желает за спасение молодого султана, и Чеври попросила принять в гарем ее племянницу Али-дженаб. Служанка надеялась, что девочка, получив образование, будет, как и многие дру-гие воспитанницы гарема, выдана замуж за офицера или чиновника, но случилось иначе – Алидженаб заметил сам султан Махмуд.
Она не была красавицей, но ее очарование сводило с ума молодого султана. Ко-нечно, он наслаждался и с другими женщинами. Красавиц Пертевпияле и Хошьяр выбра-ла сыну сама Накшидиль. Родив султану детей, они из икбал (постоянная фаворитка) пре-вратились в кадин (жена). Имеретинский царь прислал в гарем свою дочь Ашуб-и-джан – рыхлую, белокожую, с огромным носом. Это был политический союз, поэтому Махмуд обязан был посещать царевну не реже, чем остальных кадин, впрочем, делал это без вся-кого отвращения – имеретинская Ашуб-и-джан получила изысканное воспитание и имела мягкий покладистый характер. А сколько гёзде (наложница, однажды развлекшая султана), приведенных евнухами, но не оставивших следа в памяти султана, посетили его ложе! Однако Алидженаб он выбрал сам.
Теперь ей исполнилось двадцать пять, но она выглядела также, как и в пятнадцать, хотя рожала не меньше, чем остальные кадины. И, главное, сын Алидженаб, маленький Абдул-Хамид был жив. Единственный сын султана, доживший до восьми лет. Махмуд уже решил, что назовет его своим наследником, когда мальчику исполнится четырна-дцать. Если, конечно, Абдул-Хамид доживет до этого возраста.
Поворочавшись немного, Махмуд почувствовал, что микстура начала действовать, боль утихала. Чтобы отвлечься, он попытался припомнить имя умершего последним сына – кажется, это был шехзаде Абдулла, сын Хошьяр. Или шехзаде Ахмед, сын Пертевпияле? Всех своих умерших сыновей он, разумеется, помнить не мог – их было слишком много. Дети в гареме умирали так часто, что с этим смирились даже их матери – можно ли сето-вать на волю Аллаха? Кизляр-ага (главный евнух) записывал в книгу имя, дату рождения и дату смерти ребенка, а вскоре о маленьком принце или принцессе забывали, и их матери пытались зачать новых. Теперь все кадины опять были беременны, но султан не надеялся получить от них потомство – его сестра Эсма-султан считала, что они уже слишком ста-ры.
Из-за беременности кадин султан не призывал никого из них к себе, деля ложе с икбал или гёзде, но Алидженаб время от времени посещал – из-за сына и еще из-за того, что ему приятно было смотреть на ее сияющее белизной лицо с очаровательными ямоч-ками на щеках. И теперь, почувствовав, что приступ прошел окончательно, Махмуд под-нялся и направился в покои Алидженаб.
При виде султана, она вся засветилась от радости и склонилась так низко, как поз-волял ей округлившийся стан.
– Да пребудет Аллах с могущественным повелителем.
– Садись, – поспешно сказал он, не ответив на традиционное приветствие, – не кланяйся так низко, ты повредишь ребенку. Как Абдул-Хамид?
Засуетившись, Алидженаб немедленно велела одной служанке привести сына, дру-гой – приготовить чай. Заглядывая в глаза султану, она говорила:
– Прикажет ли повелитель подать к чаю гюлляч (сладость из молока, граната и те-ста) и пахлаву, или послать на кухню за бараньим пловом и блинами?
Махмуд вспомнил о недавнем приступе и поморщился:
– Только чай, Алидженаб.
Привели восьмилетнего шехзаде Абдул-Хамида. Это был здоровый красивый ребе-нок, личико которого при виде отца выразило искреннюю радость.
– Припадаю к ногам повелителя Вселенной, – поклонившись, звонко произнес он, – Пусть Аллах дарует повелителю долгие годы жизни и славу, немеркнущую в веках.
– Подойди и обними меня, а потом сядь и расскажи о своих успехах, – велел Ма-хмуд, – довольны ли тобой учителя?
Сидя напротив отца, маленький Абдул-Хамид начал рассказывать, изредка косясь на сияющую от гордости мать. Махмуд одобрительно кивал головой, но почти не слушал, его вновь начали терзать тоскливые мысли.
«Успею ли завершить то, что начал? Улемы препятствуют не меньше, чем яныча-ры, нынешний шейх-аль-ислам Халил-эфенди чуть ли не в глаза осмеливается говорить мне, что реформы подрывают устои, на которых стоит империя и губят страну. И что народ называет меня султаном-гяуром. Один лишь Алет-эфенди, мой нишанджи, меня понимает. Он прав, тысячу раз прав – потомки оценят мои деяния, даже если современ-ники станут проклинать»
– Если мой великий отец пожелает, я прочту суру аль-Фатиха, открывающую Ко-ран, – мальчик вопросительно взглянул на отца.
Вздрогнув, Махмуд поднялся.
– Нет, – ответил он резче, чем хотел бы, но, заметив огорчение в глазах сына, по-гладил его по кудрявой голове и пообещал: – Ты прочтешь мне суру в другой раз, сын мой, а я перед вечерней молитвой хочу навестить твою тетю Эсму.
Чай на подносе остался нетронутым. Глядя вслед султану, Алидженаб тихо всхлипнула. Абдул-Хамид подбежал к матери, чтобы ее обнять, но та ласково его отстра-нила от своего живота:
– Осторожно, сын мой.
«Нужно сделать все, чтобы мой Абдул-Хамид и ребенок, которого я сейчас ношу, выжили, – думала она, – вдруг султан больше не пригласит меня на свое ложе? А все Эс-ма   султан – постоянно твердит, что нужно обновить гарем, потому что кадины стары и не могут рожать здоровых детей. Сука она, да простит меня Аллах! Я выгляжу намного моложе, чем Пертевпияле и Хошьяр, и уж, конечно, я намного красивее, чем носатая ца-ревна Ашуб-и-джан! И у меня есть мой сын Абдул-Хамид! До чего же противная эта Эс-ма султан – придет навестить Абдул-Хамида и притворяется, будто ей до смерти захоте-лось повидать племянника, а у самой язык, как у змеи: ребенок, мол, хрупкий, нужно еще хотя бы двух шехзаде для империи. Старая карга, еще накаркает беду на моего мальчика! Для чего она взяла на воспитание эту еврейку Безмиалем из Цхинвали? Наверняка, чтобы подготовить ее для гарема брата! Девчонке уже почти четырнадцать, скоро Эсма-султан покажет ее повелителю. И разве захочет султан кого-нибудь еще, когда увидит ее?»
И Алидженаб протяжно всхлипнула, вспомнив тонкие черты прекрасного лица ма-ленькой Безмиалем и ее огромные бирюзовые глаза.
Однако султан, направляясь к Эсме султан, меньше всего думал о новых икбал для своего гарема, его томила иная забота: как ему прийти к согласию с сестрой по одному крайне щекотливому вопросу, уже не раз поднимавшемуся в течение многих лет. Дело в том, что Кучук Хуссейн, муж Эсмы, после их свадьбы получил от султана Селима в дар мастиковые плантации острова Хиос, приносящие огромный доход. Плантации считались хассом (коронные султанские земли) и были освобождены от налога. После смерти Кучук Хуссейна доходом безраздельно пользовалась Эсма султан, но в 1231 году хиджры (1816 год) нишанджи Алет-эфенди неожиданно заявил, что ознакомился с архивами и не нашел вакфунаме на плантации. Из этого следовало, что с дохода от продажи мастикового масла должен быть уплачен налог в казну.
Потребовать от сестры султана уплатить налог было неслыханной дерзостью, и многие ждали, что нишанджи за это поплатится головой. Но ничто не могло отвратить султана Махмуда от его любимца, тем более, что он и сам понимал: после заключения Бухарестского мира страна находится в крайне тяжелом положении, казна опустошена, а доход с мастиковых плантаций может существенно ее пополнить. Однако за Эсму тогда вступились валиде-султан Накшидиль и великий визирь Мехмед-Эмин-Рауф паша. По-следний в запальчивости даже заявил, что Алет-эфенди имеет в этом деле свой личный интерес. За столь неосмотрительное высказывание в адрес всемогущего нишанджи он вскоре был отправлен в отставку, но доход остался у Эсмы – пойти против матери султан не посмел.
Отходчивая Эсма вскоре простила брату попытку ее ограбить. Впоследствии раз-говор о доходах с мастиковых плантаций возникал между ними не раз, хотя Махмуд больше не требовал, а просил. И каждый раз Эсма с нежной улыбкой отказывала могуще-ственному брату – уверяла, что с удовольствием отдала бы все, что имеет, но доходы с плантаций ей лично не принадлежат, они идут на поддержку сиротских приютов, содер-жание театра и стипендии для обучающихся в Европе студентов. Теперь Махмуд, отчаян-но нуждавшийся в деньгах и подстрекаемый Алет-эфенди, вновь отправился к сестре. На душе у него лежала тяжесть, но выхода не было, и на этот раз он собирался говорить с Эсмой более решительно.