Лежа на парте

Сборник рассказов 2020 года...
Во многих из них затронута тема "виртуального мира", нашей зависимости от телевизора и телефона, во многих - тема "космоса".       















Оглавление

Странный белогвардеец                3
Житель большого города                9
Они                13
Шоу «Вылитая копия!»                18
Странный фанат                22
«Депеш мод»                27
Елена Сергеевна и «Ричард Гир»                33
Егор Иванович и Красота                36
Реальность                40
Брачные игры                43
Под «ником» «Светланы Таинственной»                46
Без опоры                49
Виктор                54
Авраам: радость бытия                59
Володя                65
Ньютон перед лицом материи                71
Егор                77
Без телефона                82
Человек, который перестал говорить                87
Кастрированый Сенька                93
«Ричард Гир» и «Джулия Робертс» пришли                97
«Фрик» на московских улицах                104
Там                109
Жил-был Человек с Фантазией                112
Лежа на парте…                113






Странный белогвардеец
рассказ

Первое, что было, когда Максим проснулся, - он услышал музыку. Играл военный оркестр медных и духовых. Сибирь… зима 1919 года…  Он выглянул в окно из своего дешёвого  гостиничного номера – и увидел на площади этого маленького города под названием Плужск – построение небольшого, всего человек триста, – войска. Все солдаты были одеты в серых шинелях, как правило, эта одежда на них была грязной, порванной, заштопанной (у офицеров – немного лучше), многие стояли в строю с перебинтованными после ранений руками и ногами. На лицах – обледенелые бороды и усы. Везде лежал и летел снег – белый, холодный, казалось, что люди  уже были готовы шагнуть в его саван.
Максим, понимая, что сейчас он опоздает, перестал смотреть из окна и, так сказать, перешёл от созерцания к действию – одевшись так же тепло, как военные на площади, он сбежал по лестнице и встал в ряд с младшими офицерами. Они увидели его – высокого роста, с бледным красивым лицом, в глазах у него был некий – наверное, в силу возраста, ему было двадцать, – свет, хотя этот свет был, все-таки, слишком отстранённым от мира. Включение в ту жизнь, которую он наблюдал из своего окна – дало Максиму чувство большей реальности происходящего, потому что сверху построение на площади уж слишком походило на спектакль. 
Через пять минут после того, как он встал в строй – и кивнул головой соседним офицерам (они не знали его, он был новобранцем), - оркестр перестал играть. Солдаты и офицеры замерли, глядя вперед - на трибуну, небольшую сцену в углу площади, рядом с огромным голубого цвета собором, где стояло командование. Среди находившихся на трибуне выделялся генерал – среднего роста, усатый, с седыми волосами, но еще не старый. Он отдавал честь солдатам и  офицерам. А сейчас – он должен был что-то громко сказать. Все затихло.
- Красные… - зазвучал по площади его уверенный, но осипший голос, - заняли Кежму. Положение трудное. Тяжелое. Но Плужск, - мы им не отдадим. Ясно?
Солдаты и офицеры одобрительно загудели (хотя всем было известно, что многие солдаты переходили на сторону красных).
- Мы с вами стоим за Россию. За законный порядок. А красные – разрушили его. Захватили власть. И прикрываются словами о социализме. Но все это – ложь. Мы несем законный порядок. Где и рабочим будет свое место и свой почет. (В ответ - снова гул толпы.)
Затем рядом с генералом появились священники, одетые в шубы, под которыми можно было увидеть церковные облачения. Держа в руках кресты и евангелия, они, – стараясь говорить так же громко, как и генерал, - нараспев молились о победе. Солдаты и офицеры на площади, и сам генерал, - крестились, не снимая шапок. В конце молебна генерал обнажил свою голову, и, снова покрестившись, целовал крест, поднесенный ему главным священником, настоятелем собора.
…
Война начиналась тут же, в пригороде, - докуда войско прошло быстрым шагом несколько километров. Солдаты заняли запорошенные снегом окопы, вырытые согнанными горожанами накануне. Затем стали ждать наступления красных.
Максим стоял вместе с офицерами. Кто-то из них знакомился с ним, кто-то – пил из фляги водку, и курил. Больше всего с Максимом разговаривал капитан Носов, он возглавлял отряд из двадцати человек. Носов был человеком лет сорока, полным, наверное, в жизни до этой войны он был очень веселым, а сейчас вот погрустнел. Выпивая из своей фляги – у него это была не водка, а коньяк, - и давая отхлебнуть из нее Максиму, - он говорил:
- Да… гражданская война.
- То есть? Красные – тоже русские?
Носов удивленно нахмурил брови и подумал: «уж не шпион ли этот Максим?». Затем он сказал:   
- Конечно.  А Вы что, этого не знаете?
- Я просто… контуженый.
- А-а-а. Ясно.
- Многое забыл.
- Тогда Вы, наверное, забыли и то, что до этого у нас была другая война. Негражданская. С немцами воевали.
Максим подумал: «сначала убивали чужую нацию, а потом решили продолжить внутри, убивать своих». Коньяк подействовал на него – стало хорошо, тепло, и даже немного весело. Все казалось игрой.
Прошло три часа, как они стояли и ждали наступления красных. Наконец, оно началось, - так сказать, красные не обманули их ожиданий, все сделали во время, чин по чину. Сверху посыпались бомбы,  – Максим оглядывался, и видел, как они разрывались, от их «звона» болели перепонки в ушах. Сначала бомбы рвались далеко, потом – все ближе. Каждая из них порождала еще и другие звуки, – крики раненых и убитых.
Максим этого как будто не замечал, пока – одна из бомб не упала рядом с ним и капитаном Носовым. Ее разрыв вывел из строя двух солдат, стоявших совсем рядом с Максимом – один был ранен. А другой – убит. Максим знал, что он не может не посмотреть на «другого». Это был унтер-офицер лет пятидесяти. Он лежал на снегу, грязном  и красным от крови. У него не было головы. А на шее – ошметки позвоночника и сухожилий. Его тело пахло горелым, как будто тут жарили мясо. Солдаты и офицеры, смотревшие на него, крестились. Подошедшие санитары – убрали тело убитого, и - унесли раненного (потом они уже не будут успевать ни того, ни другого). Максим глянул вслед за их телегами – и увидел, что сразу за окопами стоит огромный тоже недавно построенный госпиталь. «Ясно, что и у красных то же самое – тоже смотр войск, тоже речи командиров, а за окопами – госпиталь».  Максим долго завороженно смотрел в ту сторону. Многие солдаты – тоже смотрели, а офицеры – покрикивали на тех за это. Смотрели солдаты и на него, Максима, который и выглядел необычно – юным и неопытным, - и вел себя тоже необычно.
Только они с капитаном Носовым успели еще раз выпить коньяка из его фляги, как уже начался «реальный бой». Максим втянулся в него. Вечное напряжение. Страх за свое тело. Алкоголь. Свист пуль и разрывы бомб. И – постоянное движение красных на их окопы. Как будто это не люди, а страшные темные существа, ползущие и бегущие на них.
Сам Максим убил около десяти красных. Первым был молодой парень – почему-то почти совсем без теплой одежды. И Максим все хотел сказать ему: «оденься, холодно же». А парень кричал «ура», и с винтовкой бежал на него. Максим выстрелил из своей винтовки. Пуля попала парню в голову, и он рухнул. Его застывшее лицо, застывшие глаза. Только что он дышал, и вот теперь не дышит. Только что он жил и вот теперь не живет. Только что он нес в себе свой мир… «Что такое смерть? Это место, где не дышат? Замирают в странной, смешной позе?»
Носов снова протянул Максиму флягу. Правда, – чем дольше шел бой, тем меньше алкоголь на всех действовал.
Но среди всего этого бреда Максим все время держал в голове и во взгляде одно – снег. Снег был испачкан кровью и грязью, пороховой пылью, мочой… Однако всегда оставалось место, где ничего этого не было. Снег все равно побеждал. И завтра, когда снег засыплет их поле боя, - победит и здесь.
Часа через два после начала боя белые явно стали проигрывать. Красные уже давно установили метрах в пятидесяти напротив их окопов несколько батарей из своих мощных пулеметов. Была такая батарея и здесь, напротив Максима. Это привело к полному огневому подавлению белых. При этом красные продолжали атаковать, и теперь – в отличие от начала боя, - отбивать их атаки было все труднее. В ушах Максима стоял звон от пулеметных очередей и от криков, половина из личного состава «полегла», или были ранены, санитары не приезжали. И им, этим лежащим на поле мертвым, было реально завидно. Максиму было уже не до вопроса о том, что такое смерть. Она была рядом. Уйти в нее было просто, дистанции между нею и Максимом, – и всеми, кто еще выжил, - не было. Уже начинало смеркаться. Носов залег где-то и не показывался,  – может, он тоже был убит?      
И вдруг – сзади что-то зашумело. Максим подумал, что это красные обошли их с тыла. Но нет, это были «свои» - человек восемьдесят солдат, во главе с самим генералом. На мгновение пулемёты красных стихли, так как некоторые из пулемётчиков были убиты этой пришедшей  подмогой. Можно было на пять минут приподняться. Все белые офицеры и солдаты собрались вокруг генерала. Носов – тоже был здесь, живой, но легко раненый в руку.
Генерал закричал, чтобы его было слышно:
- Братцы мои… вот вам привел пополнение. Но – очень хреновая новость другая. Кончаются патроны. Их привезут только утром.
Все молчали. Генерал продолжил:
- Ну и черт с ними! Братцы! Или грудь в крестах или голова в кустах! Русские воины никогда не отступали! Братцы – нам надо атаковать их пулемёты… другого выхода нет. Иначе – Плужск будет сдан. А нас всех красные порубят и побьют. Я вот привел еще нам - музыку!
     Из толпы вышли музыканты – те, что были утром на площади. И заиграли. Атака началась. Максим тоже заразился этим безумием. Впереди шел оркестр. Потом – офицеры, потом – сам генерал, а затем его солдаты. Красные сначала, наверное, не поверили в то, что видят – штыковую, «беспатронную» атаку белых. И даже на секунду перестали стрелять. Потом спохватились – и пулемётные очереди заполосовали по белым. Убили оркестр. Убили самого генерала. Убили половину солдат и офицеров, только немногим из них повезло, – Максиму и Носову тоже. Но в конце «безумной атаки» белых красные, все же, запаниковали, и – оставили свои пулемётные батареи. На других участках боев красные тоже отступили. Плужск был спасен (позднее, правда, выяснилось, что только на два месяца).
Вечером все стояли в соборе, - выжившие офицеры и солдаты, а также простые горожане, насколько они смогли поместиться. Священники совершали панихиды. А после, – благодарственные молебны о сегодняшней победе. А после – о даровании побед в будущем. Многие солдаты плакали и стонали из-за ран, но все равно молились. Может, им казалось, что и Бог это тоже такой вот генерал, что и их, убитый сегодня, и уже заменённый другим, генерал, который все время заставляет их проходить службу жизни?
Уже там, в соборе, многие были пьяны. После молебна, - начался еще больший разгул.
Младшие офицеры, в  том числе и Носов, пили каждый вечер, – и в этот раз тоже, - не там где это делали старшие офицеры, но и не там, где солдаты. Их любимым местом был ресторан под названием «Елисейские поля». Максим застал там уже человек тридцать, многие из них были друзьями Носова, с котором тот его познакомил. Носов здесь был явно больше на своем месте, чем у окопов.
Сначала все сидели за большим и широким столом, шли общие разговоры, но уже через час они «распались» на частные. К этому времени Максим уже прилично напился – хотя его организм не поддавался алкоголю полностью, так что его сознание, все-таки, работало неплохо, а вот моторика пострадала чуть больше. Носов поднялся и громко сказал всем, обращая на себя внимание, в руке у него, конечно, был бокал с его любимым вином (коньяк он пил только в окопах, «на работе», как он выражался):
- Господа…
Большая часть сидящих смолкла. Но не все – два офицера продолжили болтовню, Носов и другие сначала призывали их «к совести», но потом перестали, тем более что они говорили не очень громко.
- Господа… Я прошу – давайте не будем сразу уходить в угар… Давайте выпьем – пока еще есть у нас силы, - за тех, кто пал сегодня.
Все молча выпили. Носов продолжил:
- И еще – за нашего генерала.   
Снова молча выпили. Хотя один офицер  все же сказал:
- Да слава Богу, что его убили. Он же – сумасшедший.
Никто ему поначалу не ответил, хотя большинство думало так же. Носов произнес:
- Как бы то ни было, генерал был великим человеком. Хотя – мы все вообще могли здесь сегодня из-за него не сидеть.
Начался жаркий и пьяный спор о том, что сделал генерал, послав в атаку на пулемёты все войско, почти без патронов. Спас ли он их и город, или… Кто-то кричал громче всех:
- Да эта атака войдёт в историю военного искусства!
Этот человек повторял свою фразу снова и снова. И она гремела над их столом. Гремела по папиросному дыму ресторана. Максим, слушая ее, думал – «военное искусство». 
 Потом в ресторане появились молодые женщины с потертыми лицами, в ярких платьях и макияже. Офицеры покупали им шампанское, фрукты и шоколад, танцевали с ними под играющую со сцены музыку. Многие офицеры не доводили ухаживания до конца, и засыпали, одинокие, прямо тут, за столами. Другие – как правило, те, что моложе, - уходили с проститутками в «номера», которые были здесь же, в соседнем здании, соединённым с рестораном. Водить их к себе на постоянные квартиры они не могли – из-за брезгливости и потому, что эти квартиры были маленькими, в отличие от апартаментов высшего командования. Предсказуемо, что капитан Носов тоже «ушел» с одой дамой – довольно молодой и симпатичной.
Максим уже почти спал за столом. Но не уходил, потому что Носов просил его подождать. Носов вернулся через полчаса. Его «дама» – по его просьбе – стояла у входа. В ресторане было уже мало народу, шел второй час ночи.
На лице Носова была радость, он толкнул Максима рукой и заговорил:
- Ох… Что это же за красавица… Не понимаю, почему раньше ее здесь, среди этих, я не видел? Ясно, что кто-то ее пригрел себе. Но ничего – я это исправлю. Дам ей лишний рубль, чтобы только со мной ходила. Ты прости, что ждать заставил.
- Да ничего, – ответил полусонно Максим.
- Но я ведь не просто так. Пусть ты странный и контуженный, - но ты мне искренне полюбился. Так что – теперь ты с ней…
- Что?
- Да… ты с ней.
- Но ведь ты только что с ней был?
- И что? Кого это сейчас останавливает? Тебе нужно утешение. Я это вижу. 
- Нет. Прости, Носов.
- Почему?!
Максим подумал: «меня тошнит от ее использованного вида». Красавица, между тем, тоже, кажется, смотрела на него с упреком. Носов отпустил ее.
Выпив еще горячего чая, Носов и Максим вышли из почти пустого ресторана. На улице была чистая сибирская ночь. Сколько раз уже Носов выходил так после боя и ночной попойки. Правда, – ночью в Сибири было значительно холоднее, чем днем, но это преодолевалось выпитым за весь день и вечер алкоголем. Каменные и деревянные дома стояли «молча», без шума. Далеко, на одном из перекрёстков,  замер часовой в карауле, – вот кого было жалко. Красные тоже спали у себя в городах и тоже пили, и тоже ругались, и тоже имели проституток. Метель ночью усилилась, везде были сугробы, «словно на рождественской открытке», подумал Носов (и тут же вспомнил о дореволюционном Рождестве….). Таким же было и небо – чистое, полутёмное, в звездах.
Носов и Максим – медленно, шатаясь – шли к своей гостинице. Носов – обычно словоохотливый, - ничего не говорил, обидевшись. Наконец, он  закурил папироску и произнес:
- Не понимаю… Другой бы на твоем месте был бы мне благодарен.
Максим не отвечал.
- А ты, я чувствую, мало имеешь опыта с женщинами. Может – вообще не имеешь? – и Носов засмеялся.
Максим снова не ответил.
- Ты что, с луны, что ли, свалился?
Тот, наконец, произнес:
- Не с луны, а вон с той далекой звезды. 
Максим остановился и остановил рядом с собой Носова, пускающего дым папиросой, которую он держал во рту, и указал правой рукой, одетой в варежку, наверх, в небо.









Февраль 2020 года, Петербург





















Житель большого города
рассказ

«Хреново все в моей жизни. Денег платят мало. Дороги даже в центре города – плохие. Каждый день – гребаная жара…» Так думал житель одного из крупнейших шумерских городов, по имени Калибум. На дворе стоял XXI век до нашей эры. 
 Ехать на носилках до места работы оставалось немного, и, хотя носилки были закрытыми, каждую секунду казалось, что солнце убьет тебя. Однако – рабы, которые везли носилки Калибума, ничем от солнечного света прикрыты не были… Что было в душе у этих много терпевших в своей жизни рабов, - лучше и не думать.   
Ну все, - вот и место работы Калибума – среди однотипных, довольно бедных глиняных построек города, возвышался комплекс из нескольких зданий, - огромного зиккурата, - храма бога Энлиля, царского дворца, стоявшего чуть дальше, в стороне, и рядом с ним – школы. Калибум подошел к школе – длинному низкому зданию, и вошел в нее. Ааа… здесь было прохладно – благодаря особого типа дорогой глине, из которой школа была построена.
Калибум снял накидку со своей головы. Вообще же он был одет в разноцветный хитон, - как и все мужчины-шумеры. Ему было пятьдесят, он был высокий и толстый, с голубыми, немного уставшими от жизни глазами. Калибум был начальником школы – поэтому сейчас, когда он вошел в ее первую залу, украшенную барельефами, перед ним склонились учителя и ученики, так всегда начинался день в их школе.  Большая часть присутствующих тоже была в хитонах, и только некоторые ученики, самые младшие, в набедренных повязках, - так выражался их низкий статус, с другой стороны, им было менее жарко.
Старший учитель возгласил:
- Приветствуем тебя, достойный раб нашего господина, великого царя Бабума!
Да, Калибум был главой школы – так что «зарплату» он, на самом деле, получал значительную, другое дело, что ему хотелось больше.
Калибум подумал: «опять вести занятия для этих тупых вонючих учеников…» (несмотря на свой статус главы, он, все равно, был и учителем тоже). Единственное что – уроков он вел немного. Сегодня был такой день – когда у него были занятия.
После приветствия Калибуму все начали долго молиться богам – Энлилю и другим. А затем – разошлись по залам. В лучшую из них – она была украшена позолоченными барельефами, - в которой иногда даже в их городе принимались разные именитые гости, - в лучшую из них важно прошел Калибум.
Ученики в набедренных повязках – человек десять, не более, - сидели, склонив головы, на полу, на постеленные под их колени белые ткани. Поскольку Калибум был главой школы, то и ученики у него были избранными, – они, в отличие от других, не были «вонючим», наоборот, вкусно пахли мирром, - это были внебрачные дети царя (наследник, конечно, учился не в школе, а во дворце, – его тоже учил Калибум), и дети сановников. В зале стояло несколько глиняных табличек – две  для Калибума и остальные для учеников (в конце залы на полке лежали розги, но ими по отношению к этим ученикам почти не пользовались, а вот для других учеников – да).
Все обучение в школе строилось вокруг одного – нужно было учить наизусть надписи на табличках. Правда, этой информации было очень много – по торговле, по счету, по математике, по географии, по истории, по астрономии. Конечно, – и по богам тоже. Правда – в их городе, с приходом царя Бабума лет десять назад, многое в этом плане изменилось. Раньше у царей не было своей школы, она имелась только у могущественных жрецов бога Энлиля. Они и сейчас сохраняли высокий статус, но он был поколеблен. Когда школа была в их ведении, то учения о богах давалось очень много. В этой же, царской, школе, – это был один из предметов. С другой стороны, каждый предмет начинался с разговора о богах…
Впрочем, Калибум не любил не только жрецов, бездушно собирающих свои подати с горожан, но и самого Бабума тоже. Калибум был в расцвете – ему пятьдесят, он очень мудрый человек, известный в городе, и он вполне – думал Калибум иногда, - мог бы сам стать царем и основать свою династию. Но пять лет назад в его жизни произошло нечто сбившее его, - что именно, мы еще скажем, и он чувствовал себя потерянной, подбитой птицей. Наверное, это не давало  ему собраться с силами. А так, он был бы царем лучше Бабума, - этого ограниченного любителя мяса и женщин, который мог только плести интриги против своих врагов. С другой стороны, - разве мог мудрый Калибум делать такое?
Об этом он сейчас думал, стоя перед учениками, покорно ждавшими, когда он начнет урок. «Все, хватит уже сожалений. Уйдем в мудрость, в знание». Больше всего Калибум любил «небесную мудрость», он буквально упивался ею. И вот он, – начал говорить о небе, громко, на всю залу. И ученики слушали его, стоя на коленях, в послушании, и, в то же время, они чувствовали, что он неравнодушен, как некоторые другие учителя.   
 - Восславим нашего великого бога Нанну, сына Энлиля. (ученики эхом повторили – «восславим»), - сейчас день и нету его на небосводе, но мы с вами знаем, что он – в отличие от вас, ленивцы, - не сидит без дела. Великий Нанна днем спускается в подземное царство, чтобы там убивать демонов, и чтобы он смог потом – ночью – взойти на наше небо и светить нам, быть с нами. О великий Нанна – как я люблю твое светило – временами – и мы знаем, когда – убывающее, временами пребывающее, полное.  Ты породил солнце, Уту. Когда ты выходишь на небосвод вечером и ночью, - как люблю я смотреть на твое бледное, скромное лицо. Ты учишь нас смирению, великий Нанна. Лучезарный. Тельцеобразный. И еще – ты даешь нам всходы на наших полях, и – богатый приплод скота. Ты даешь женщинам рождать детей, - тут Калибума что-то сбило, и он остановился на несколько секунд, но потом продолжил, - слава тебе, великий Нанна, будет воля твоя на все… Ибо ты – всегда рядом на нашем небе, и никуда не уйдешь. Твой приход – начинает наш день, и нашу неделю, и весь наш счет дней в году. Вечны боги на нашем небе – Нанна, и его сын, дневное светило Уту.  И разве это не чудо? Они много дают нам, но могут и отнимать у нас. И если вы познаете эту мудрость – что они видят нас и знают, что мы чувствуем, - то будете жить сто лет.   
Ученики тоже молились Нанне, тронутые словами учителя. Впрочем, они думали и о другом, – слова Калибума о потерях были им понятны, ведь весь город знал, что потерял Калибум.
…
Наконец, жаркий день завершился и наступили сумерки, пришла та самая восхвалённая Калибумом луна,  – не потому ли она и была главным божеством у шумеров? Впрочем, никто ею особо не любовался, и сам Калибум тоже – все просто радовались вечерней прохладе. Калибум немедленно погрузился в носилки и повелел везти себя «через рынки домой». Рабы нахмурились – они знали, что их хозяин снова будет «кочевать» по рынкам под предлогом закупки еды для семьи, и что его молодая жена Ита будет за это его ругать, и их тоже. Но Калибум не обратил никакого внимания на выражение их лиц. Так что его носилки смешались с огромной толпой прохожих в центре города – ведь некоторые жители выходили на улицу вообще только вечером.   
Везде было веселье. Калибум закупал провизию – зерно, молоко, рыбу, реже – мясо. Торговцы кричали до боли в ушах, и все равно Калибум радовался прохладе.
Он, конечно, не удержался от вина, которое было припасено в носилках, а ещё – продавалось в изобилии у торговцев. В какой-то момент он встретил так же, как и он,  развлекающихся друзей, и они пошли по рынкам вместе… Одно из главных развлечений города – рыночные преставления артистов. И вот Калибум с друзьями, напившись, переходил от одного стана артистов к другому, как и все горожане. Что было на представлениях? Реже – акробаты, и разные карлики, другие уродцы. Чаще же – это были короткие сцены, что-то рассказывающие зрителям. Это было самым простым и поэтому самым популярным. Одна такая сцена могла говорить об изменщице-жене, которую в конце изобличали, и казнили, - всем зрителям было очень смешно. Другая – о жителях далеких стран с тремя головами и драконами. Но больше всего люди любили смотреть сценки о политике, - про жрецов храма Энлиля и их жадность. Такие представления были разрешены, хоть и вызывали недовольство жрецов (однако, поскольку царь Бабум иногда боролся  со жрецами, то он эти представления поддерживал). Совсем запрещенными были сценки о самом  Бабуме, где он показывался злым и ограниченным, что было правдой. За такое могли посадить в тюрьму и заставить платить штраф, если ты богатый, или вообще казнить, если ты бедный. Но – как же, учитывая все это, хорошо было смеяться на этими крамольными сценками. И Калибум с друзьями, и даже их рабы – в тот момент чувствовали настоящую радость. 
Калибум вернулся домой очень поздно, - уже начиналась ночь. Огромный двухэтажный глиняный дом недалеко от дворца, окруженный возделываемой землей, а по ее границам – кустарником. На приезд хозяина выходит семья и домашние животные – кошки, собаки. У Калубима молодая жена, тридцатилетняя Ита, - одетая в длинный женский хитон зеленого цвета, ее лицо бледное и красивое. Но, как всегда, недовольное. Впрочем, она знает свое место – Калибум может бросить ее, перевести в рабыни в любой момент, если захочет. Пусть она и родила ему двух детей. Но Ита – с затаенным упрёком сейчас склоняясь перед мужем в поклоне, - снова думает о том, что Калибум, – на удивление, в отличие от многих мужчин на его месте, не может забыть свою первую жену.
Ее звали Элу. Калибум взял ее в жены, когда оба они были молоды. И они очень любили друг друга, – хотя у многих шумеров любовь в браке была редким явлением. Элу родила Калубиму двух мальчиков. Именно с ними он после ее смерти больше общался, и берег их от яда, которой они могли бы получить от слуг новой жены.
Элу умерла пять лет назад, пытаясь родить третьего ребенка. Но – Калибум был уверен, что она ушла к богам еще и потому, что он часто бил ее и говорил ей, что переведет ее в рабыни, если ему – капризному, - что-то не нравилось.
Когда все улеглись, по дому еще был слышен громкий голос Иты, которая ругала рабов хозяина, как всегда, не уберегших его от развлечений на рынке.  А сам Калибум – уже отходя немного от вина, - сидел на крыше – плоской, устланной камышом. Он пристроился на лежаке, поставленном здесь специально для него. Сначала он был один, но потом, – что тоже часто бывало, - его старший сын от первой жены пятнадцатилетний Нинмах  вышел к нему и сел рядом. Нинмах был высоким и сильным, и еще - похожим на мать, Элу.
- Будешь хорошим воином, наверное. Царь тебя оценит, - улыбаясь, сказал  Калибум, хотя сам этой перспективе был не рад.
- Спасибо, отец, - Нинмах поцеловал его руку.
- Да ладно, хватит уже. Посмотри лучше туда, - и Калибум указал рукой на небо, темное, и светящееся от звезд.
- Чудесно, - ответил Нинмах, - вообще, я бы лучше не воином стал, отец, а мудрецом, как ты.
- Мудрецы мало получают денег.
Они засмеялись.
- Но вообще, – да, это лучше. Воины тупые;. Видишь, - сейчас чистое небо, а днем от нашего города идет дым от сыроварен.
- Точно.
Они долго молчали. Потом Нинмах спросил:
- Пап, ты снова хочешь рассказать мне про Нанну, богиню Луны?
- Нет. Сегодня – мы будем говорить о других богах. О звездах.  Они - очень далеко от нас.




Январь 2020 года,
Петербург














Они   
рассказ

Ночь казалась Игорю тяжелой звенящей струной, тяжелым сном, - впрочем, - он знал, таким же будет казаться и следующее утро, и день. Все сливалось в одно – в его тело, которое должно было выжить, - здесь, в районе деревни Погостье Волховского фронта под Ленинградом, где артиллерийский полк, в котором он служил, засел в болотах, чтобы выбить немцев с железнодорожного полотна станции Погостье, и продолжалось это уже несколько месяцев… На дворе стоял январь 1942-го.
Выжить… хотя – иногда возникал вопрос – зачем? Если и наши, советские, были ненамного лучше их, немцев, фашистов. Одно было отличие – они были наши.
Сейчас Игорь лежал в замерзшей яме из снега и льда (это были знаменитые погостинские болота)… Сегодня - его смена караула. Три часа ночи – до конца его вахты оставалось еще два часа. Все-таки, холодно ему было лишь отчасти, потому что за полгода службы в этом полку он уже приспособился. На нем были два тулупа, а главное – внутри него был спирт, выпитый перед вахтой. «Да, а наши офицеры сейчас в тёплой землянке, - построенной нами на таком же вот холоде, - жрут мясо и масло, то, чего мы почти не видим». Хорошо хоть Игорь за последние два месяца научился доставать еду для себя, - это был перелом в его нахождении здесь, до этого он мерз от холода и голода, от беззащитности, а пару месяцев назад, - когда было совсем  хреново, - его тело ответило на все это, и он начал заботиться о тепле и еде: крал паек у мертвых бойцов, научился быстро резать павших лошадей (это надо было делать быстро, потому что в это время твой взвод шел куда-то маршем), и пр.
«Как жаль, что я не могу сейчас оторваться от всего этого, и просто смотреть на чёрное небо и на его звезды, как жаль, что у меня есть тело и ему нужно выжить». Кроме того, что нужно было не замёрзнуть, еще ведь – необходимо было смотреть в сторону немцев. Там вроде все было тихо, да и вряд ли в это время они что-то будут делать.   
И все-таки… иногда в эту ночь – как и в любую другую, - у Игоря получалось «отрываться» от всего. Правда, небо и звезды сами по себе не очень его интересовали, они просто были неким трамплином для его «вдохновения». Он смотрел на них и вспоминал свою жизнь, хотя она не была такой уж большой, - ему было всего семнадцать лет. 
Да, всего лишь два года прошло с тех пор, как он ходил – а чаще бегал, - по довоенному Ленинграду высоким светловолосым юношей (здесь, на фронте, его красивые волосы съели вши).  Его родители были учеными-историками, и он сам – тоже пошел по этому пути. Учился в ленинградском «большом» университете, после окончания которого его сразу и призвали в армию.
А что он еще вспоминал здесь и сейчас, лежа на снегу, и вообще, на фронте? Что его спасало? А спасать было от чего, и дело не только в немцах… От голода и холода… От офицеров, большинство из которых совсем не жалело своих солдат (слава Богу, что Игорь попал не в пехоту, которая как раз и залегала здесь, в атаках на Погостье, а в артиллерию). От солдат, - тупых, негигиеничных, от этого быдла…
Его спасали – воспоминания о маме и папе (только через год он узнает, что они оба погибли в блокаду), о центре Ленинграда с его историческими зданиями, об Эрмитаже. В Эрмитаже у него не было конкретной любимой картины, и даже любимого зала, поэтому и сейчас, на фронте, он просто «перемещался» духом из одной залы в другую. «Вот, - думал Игорь, - война для кого-то может стать великим соблазном – самым страшным соблазном, - власти над жизнью человека, врага и своего тоже. А может стать местом, где ты духовно придешь в себя».   
И еще – Игорь молился. Пусть и нечасто, но искренне, потому что верил, что Бог сохранял его – попавшего таким молодым на фронт, - много раз.
Мы забыли про еще одно его воспоминание, – о девушке Лиде, красивой брюнетке, однокурснице. Игорь вспоминал ее, видя, во что превращаются женщины здесь, на фронте, - они пополняют гарем старших офицеров. 
До конца его вахты в поле остался час. Игорь заснул… Потом проснулся, испугавшись, что он потерял контроль на собой, - и что он отморозит себе что-нибудь, или что  немцы что-то затеют, но -  нет.
Как же хорошо было возвращаться «домой», - в землянку своего взвода, хотя это и не было никаким его настоящим домом. Но там, в своей довоенной жизни, он никогда с такой радостью домой не возвращался. А сейчас ему даже хотелось улыбнуться взводному Егорычу, этому гниде, все время издевавшемуся над ним, и называвшим его «ленинградским долбаным интеллигентом» (или – «вшивым интеллигентом», что было правдой, - в плане вшей…).   
Игорь лег на свои нары, и, хотя в землянке пахло потом, мочой и калом, и все было мокро, но он быстро заснул в ней, радуясь «гремящей» печке, что стояла почти рядом.   
…
Однако проспал Игорь всего три часа (да и это было неплохо). Потом был подъем. «Снова сегодня будут атаки на немцев», - подумал Игорь. «Господи, помоги мне. Спаси и сохрани меня в этом аду». Игорь выбежал из землянки, - полки уже строились, все были, как и он, одеты в тулупы, на ремнях, перекинутые через плечи автоматы ППШ, за поясами – гранаты. Командиры кричали на солдат матом. Солдаты сморкались, и чесались от вшей. Было много новых солдат, и Игорь подумал: «опять пополнение, опять привезли молодых на убой, в пехоту». Еще один день тяжелой звенящей реальности, в который ему нужно было выжить.
Погода, между тем, было отличная, пусть и холодно – но небо было ясным, с него светило солнце (редкость здесь, в Ленинградской области). «Бог дал нам такой день, такое небо… Почему мы, люди, его засрали?» Он вспомнил строчки из Ветхого завета – «и раскаялся Господь, что создал человека на земле». «Надо же, какие слова – как у Достоевского, Бог раскаялся, что создал людей. Именно это привело к потопу».
Начался бой. Наши окопы находились напротив железной дороги, что возвышалась на небольшом пригорке, и именно там, в этом пригорке, немцы сделали несколько мощных дзотов, откуда они вели пулеметный огонь, прикрываемые прятавшейся за ними в леске артиллерией.  Наши окопы - в трестах метрах от немцев, и все, что могла сделать Красная армия – вести на немецкие дзоты атаку за атакой, слабо поддерживаемую 76-миллиметровыми орудиями. И продолжалось это уже который месяц. Каждый день сотни солдат, – а иногда и вся тысяча, - ложились сюда, на это поле между немцами и русскими.  Однажды, впрочем, наши взяли немецкие дзоты, - но они тут же напились вражеского спирта, и их оттуда выбили…
Роль Игоря – и всего его взвода, - была в том, чтобы корректировать огонь 76-миллиметровых орудий (а реально, – чтобы делать вид, что ты корректируешь огонь и выжить). Для этого Игорь не разлучался с биноклем, и искал такие места, чтобы и выполнить задачу, и остаться целым, - как правило, это были возвышения или деревья позади наших окопов, все зависело от того, сильный ли огонь вели немцы в этом конкретном направлении. Сегодня это – одно из деревьев, высокая старая елка (вкусно пахнущая, но Игорю не до этого).
Скоро начнется наша атака. Вот – прошла краткая артподготовка перед ней (потому что снарядов, как всегда, не хватало). Холодно (хотя, все же, терпимо).
На поле валяются трупы, оставшиеся от предыдущих атак – часто это совсем страшные картины – некоторые убитые застывали почти стоя, и превращались в снежные «скульптуры». Молодые парни, которые сейчас в первый раз пойдут в атаку – все это видят. Потом их поднимают на бой. Немецкие дзоты не дремлют, ведь наша артиллерия почти ничего им не сделала, - и сразу отвечают полосой огня.   
 Нельзя на это смотреть… нельзя смотреть, как живые люди в молодом возрасте погибают на твоих глазах. И до конца даже непонятно, - ради чего. Как будто бы это какой-то страшный план смерти, ежедневная норма, которую нужно было выполнять, - и вот он снова выполняется, и, как всегда в Совдепии, даже перевыполняется. Кто - причина? Игорь считал, что причина - человек, сидящий в Кремле. Так ему казалось сейчас, глядя на поле боя. Хотя разумом он понимал, что немцы пришли сюда, на нашу Родину, и начали войну, и что вроде как человек в Кремле не виноват. Он виноват лишь в том, что не может нормально вести войну.
   Почему же пришли немцы? Почему они сидят сейчас там, в дзоте, и стреляют? Гниды… надо их убить всех. Но почему наши не способны на это? Обо всем до войны рапортовали, все строили, пополняли армию, - и что?
Первая очередь выкошенных в атаке уже легла. Потом пошла вторая. Все снова смотрели на них. Эти вторые начали стрелять из своих ППШ более слаженно, так что смогли из четырех немецких дзотов временно подавить два! Это был сильный результат, все обрадовались. Наши офицеры забегали, артиллерия начала стрелять более активно и точно. Даже Игорь захотел побежать в атаку. Но уже через пять минут немецкие дзоты взяли свое. Пехота снова «ложилась» на землю. За них было еще обиднее, чем за первую очередь.
 «Уходят в снег… уходят в снег… уходят в снег…», - подумал Игорь, - «никогда я здоровым не буду после войны». Самое страшное было – смотреть на беспомощность ложащихся под пулями и снарядами молодых. И на их лица, в их глаза. Кровь… отрубленные пулями ноги и головы… запах подгоревшего мяса…
Так немецкие дзоты ежедневно бесплатно раздавали смерть. Превращали идущих к ним навстречу советских солдат в неидущих. Как будто играли в «морскую фигуру замри». Интересно, не сходили ли с ума их пулемётчики от такого «урожая»? 
«Другой бы на моем месте – разозлился бы на все – и атаковал бы немцев? Но это все равно сейчас бесполезно…»
В ушах звенело от разрывающихся снарядов… По рации передали, что нужно бы ему спуститься со своего дерева и найти другое место, посвежее, для корректировки. «Это приказ, Василий Степаныч?» - «Приказ».
Игорь начал осторожно спускаться. Здесь, за окопами, прямо на снегу, редко на носилках, лежали раненные и стонали. Однажды, кстати, ранили и Игоря – в ходе одной неожиданной ночной стычки, но ранение это было от ножа, неглубоким.
И вдруг – Игорь понял, что все солдаты и офицеры вокруг него – смотрят куда-то в одно место. Он тоже посмотрел и увидел. Прямо над полем боя, где по-прежнему носились пули и снаряды с обеих сторон, прямо над ним - невысоко, метрах в пятидесяти, что-то зависло. «Что это за хрень такая?» – подумали все и Игорь тоже. Неужели это гребаный самолет? Но на самолет это было совсем не похоже, кроме этого, все знали, что на этом участке – ни нашей, ни немецкой авиации не было, все ее экономили. Как бы то ни было, зависшее нечто не было самолетом, оно было - огромной гладкой «тарелкой», довольно широкой, красивого светло-серого цвета. В ней не было ни иллюминаторов, ни дверей.
Вся стрельба с обеих сторон остановилась. Раздавались только голоса офицеров – немецких, и русских, которые Игорю были, конечно, слышнее.  Атака наших была приостановлена – так что многие из пехоты радовались этому странному предмету, который и правда их спас. Игорь – пусть ему и было страшно, - невольно залюбовался «тарелкой» - ее спустившейся с небес красотой, посреди трупов и раненых.   
Но что это было? И что делать теперь?
Игоря по рации срочно вызвали к его полковнику, тому самому Василию Степанычу. Тот – сорокалетний, крепкий, выдерживавший войну в целом удачно, - сейчас явно был напуган (а сколько подчинённых он раньше сам пугал расстрелом, и действительно расстреливал):
- Что это за херня? – закричал Василий Степанович. «Да, неположенная херня в небе», - подумал Игорь. И пожал плечами:
- Да я откуда знаю.
- Ну ты же типа умный, в университете, блин, учился…
- И что?
- Неужели это такой фашисты сделали самолёт? А??? Я не верю в это!
- Не может быть, - ответил Игорь. 
- Да, не может быть. И потом, - он ведь не стреляет, ни хрена. Просто – висит. Надо мне со штабом поговорить.
- Поговорите.
- А ты что?
- Я здесь. Я ничего.
Игорь вышел из землянки Василия Степаныча и подошёл к нашим окопам. Там все было так же, как минуту назад – обе стороны затихли. А «тарелка» – висела на том же месте. Санитары убирали с поля раненых – обычно они бы этого не делали, оставили бы так.
Да, все было необычно. Ведь каждый, кто долго прослужил в этом месте, в Погостье, знает, что днем у окопов никогда не было такой тишины. В их головах, в их душах, в их глазах, в ушах, до дрожи, это записано – и записано на всю жизнь, даже если они пройдут войну и выживут. Игорь был уверен, вернись он после войны сюда, то -  захочет слышать выстрелы пулемётов и орудий, и сам начнет стрелять. Это все записано как их общий кошмарный коллективный сон. И никто не может его остановить – только победа здесь над немцами, да и то, после нее будут ещё многие сражения и атаки.
    Никто не может дать им Тишину. Даже он, сидящий в Кремле, если бы вдруг этого захотел. Игорь был уверен, что и там, за гробом – если не его, то многих из них, ждет то же самое, - Погостье 42 года.   
Тишина днем здесь была невозможна. Но именно это невозможное пришло.
Все смотрели на «тарелку»… Солдаты – не только те, кого спасло ее появление, но и все остальные, - смотрели с радостью, что бой остановился и можно, наконец, «пожрать», хотя у них, кончено, был и страх. «Мать твою за ногу, это что чудо какое-то, что ли? А?»
Офицеры без умолку говорили о том, возможно ли, чтобы это был какой-то новый немецкий самолет. Потому что если это так, то все, «нам хана». Так  же «тарелку» воспринимали и на немецкой стороне.         
А Игорь – любовался ею. Удивительно, что она совсем не двигается. Просто – есть и все, присутствует.
Но долго это, конечно, продолжаться не могло. Первыми тишины не выдержали немцы – один из их дзотов начал стрелять по «тарелке». Та, - даже не шевельнулась, пули отскакивали. Наши подумали, что немцы стреляют по нам и заняли места в окопах.
Затем по ней начинают стрелять наши, но уже не из пулемётов, как немцы, а из 76-миллиметровых орудий. Хорошо слышны команды Василия Степаныча,  – они раздаются в полной тишине: «Огонь, ядрена мать!» Орудия бьют, оглушая все и всех. Снаряды с бешеным свистом летят к «тарелке», ударяются в нее, и - падают на землю. Все в страхе. И солдаты, радовавшиеся до этого, тоже. Это что-то ужасное… Это все им приснилось в горячке боя…  Немцы, видя, что советские снаряды не пробили «тарелку», расстроены. Вот так – внешняя угроза сплотила людей, пусть и на время.
Снова воцарилась Тишина. Командование – и у немцев и у наших,  - уже начало вести переговоры со своими штабами о том, чтобы им срочно прислали авиацию.
Провисев с самого своего появления над полем четыре часа, - было еще светло, и все было видно, - «тарелка» улетела.  И - как будто чуть качнула своим корпусом.   
Бои в тот день не возобновлялись, но уже на следующее утро, – все было привычно, как всегда. Вот только выяснилось, что боец Игорь такой-то, - пропал.


         Февраль 2020 года,
Петербург

(сведения о боях под Погостьем автор почерпнул в книге Н. Никулина «Воспоминания о войне»)








Шоу «Вылитая копия!»
рассказ

Завтра – финал. Вера должна была нервничать и - нервничала… Она приехала в Москву из области, ей было двадцать пять лет. Брюнетка среднего роста с хорошими формами ног и груди, но, правда, лицо у нее не было «шедевром природы» - по-своему красивое, но слишком удлиненное. Если бы не это, то Вера могла бы претендовать на что-то получше, чем участие в развлекательном шоу одного из не самых крупных московских телеканалов, – шоу под названием «Вылитая копия!». Вот в нем и будет завтра – финал.
Но к этому мы еще вернемся. А пока – Вера. Приехав в столицу два года назад, она закончила курсы актёрского мастерства, театр и кино она очень любила. Но – пробиться куда-то при обилии уже существующих «звезд», было нереально. Поэтому и пошла на это шоу. В надежде, что со временем поступит во ВГИК, на который пока не хватало денег. У нее было только одно «конкурентное преимущество» перед такими же, как она, «понаехавшими»,  – в Москве у нее жила тетя, - тетя Ира. Высокая, полная, жившая одна, потому что муж ее давно умер, она относилась к Вере спокойно – с участием, но без фанатизма. В то, что племянница станет когда-нибудь актрисой, не верила, но  и не учила ее жить, и на том спасибо.  А главное – она отвела Вере целую комнату своей двухкомнатной квартиры в северной части Москвы, это был микрорайон, построенный в 80-е годы.   
«Вылитая копия!» – было одним из заштатных шоу на заштатном телеканале… Всем известно, что это такое – участники должны исполнять старые песни, и при этом – полностью гримироваться в их исполнителя. Как правило, участниками являются бывшие звезды, - так они обретают вторую жизнь после смерти своей музыкальной карьеры. Это особенно унизительно, - выходит, что, только если ты переоденешься в другого, мы будем на тебя смотреть. Но на том канале, где участвовала в своем шоу Вера, - не было бюджета даже на бывших звёзд. И они провели кастинг среди «обычных людей», что даже выдали как выгодное отличие их шоу от других. Все остальное было, как везде, – жюри, состоявшее из людей старшего поколения, и зрители в студии, тоже соответствующие. Песни и номера вызывали одно чувство, – ностальгии. И вот, члены жюри уже поднимались на сцену и подпевали участникам, и зрители в зале – тоже.  От этого Веру «тошнило», но она понимала, что, пока она не нашла ничего другого, что хоть как-то реализовывало бы ее мечты. Да, шоу «Вылитая копия!» – это, скорее, злая пародия судьбы на ее мечту, ну и что? Это лучше, чем работать «вебкам моделью», и думать, на самом деле, не об эротике, а о том, когда тебе позвонит какой-нибудь маньяк… 
Завтра финал… Тема финала – Франция. Редакторы шоу сами распределили среди участников,  – вместе с Верой их было четверо, - образы, которые они берут.  Вере досталась Мирей Матье – с ее песней «Bravo, Tu As Gagn;», то есть, в переводе: «Браво, ты победитель». Этот выбор был обоснован – Вера походила на Матье тем, что тоже была брюнеткой,  и еще своим удлиненным овалом лица, и  даже ростом. Неделя прошла в подготовке, - в работе со стилистами, а главное, - с педагогом по вокалу, кричащей на всех Марией Ивановной.
«Все, завтра финал, надо собраться, Вера». Так она себе говорила, между тем, - видела, что нервы ее расстроены, и что с ними делать, она не знала. Часов в девять вечера она пошла к тете Ире, но та уже почти спала у своего телевизора и на попытку Веры просто поговорить, чтобы немного отвлечься,  - реагировала слабо.
Утром она должна быть на канале уже в восемь. «Спатеньки, Вера, спатеньки»… Она приняла душ, легла в кровать, и выключила свет. Но спать не могла. Да, ее шоу – дрянное и  никто его не сморит, и она там всех ненавидит,  - но она должна победить, тем более что и доставшаяся ей песня имеет такое символическое название – «ты победитель»! Вера – в легкой прозрачной пижаме, - вскочила с кровати, и, включив свет торшера, пристроилась у огромного зеркала «дамского трюмо» - это был подарок тете Ире от мужа еще в 80-м году. Она смотрела на себя в зеркало, подкрашивалась – немного, так, для вдохновения, - и пела, негромко, чтобы не разбудить соседей и тетю Иру, но четко, хорошо попадая в ноты: «Bravo, Tu As Gagn;».
Вообще, песни Матье всегда казалась ей чем-то «слишком» для старшего поколения и даже,  скорее, для бабушки, чем для мамы. Но, когда ей дали эту песню и этот образ, она, пусть и не сразу, все-таки, прониклась. За песней и взглядом Матье, – а сейчас Вера смотрела клип с ней в своем телефоне, - что-то такое было. Сила и  мудрость женщины. Сила и мудрость жизни. Так, может, - не такое уж противное это шоу «Вылитая копия!»? Ну да, – ностальгия мам и пап, дедушек и  бабушек, и да, – попытка делать на ней деньги (и то, - не особо успешная). Но не исключено, что завтра Вера сможет передать что-то настоящее? Ведь в этом великое предназначение артиста, - «пробиться» через «всеобщий дебилизм» и свое отвращение к нему…
Около восьми утра она подходила к зданию телеканала – довольно среднего вида бизнес-центру. Вера была в солнцезащитных очках, в джинсах и майке, ведь на улице – июнь. Всю дорогу она пела про себя, а иногда и вслух – свою песню, и, если бы у нее спросили, который час, то она ответила бы: «Bravo, Tu As Gagn;». «Да, - думала Вера, - смотря на небо, и снимая солнцезащитные очки, - а, между тем, – лето, солнце, как хорошо дышать этим всем, путь даже и в Москве…»
Для Веры было неожиданно, что именно в день финала все сотрудники шоу вели себя относительно спокойно, но потом она поняла, - шоу, наконец-то, заканчивалось, этому они были рады. Хотя раньше бывало всякое – могли и обругать матом, и тогда Вера думала: «чем я отличаюсь от уборщицы, которую тоже вот так где-нибудь матерят?». Однако сегодня даже педагог по вокалу Мария Ивановна никого не ругала, хотя и не хвалила. После последних репетиций у нее участники отправились к костюмерам, где Веру одели в стилизованное под Матье чёрное длинное платье, обегающее талию. А потом – всех повели к гримеру Игорю, это был завершающий этап. Три часа Вера – как и другие конкурсанты, - сидела и подвергалась процедуре:  сначала ее волосы были превращены в длинный отвесный «горшок», как у Матье, затем – плотно подкрашивались все части лица. «Сделать» из девушки Матье – не было такой уж проблемой, но иногда по сценарию шоу нужно было из девушек делать мужчин, или – солистов группы «Кисс».
За час до начала в гримёрку зашел ведущий - низкого роста актёр, который отпускал в ходе шоу несмешные шутки, -  и спросил, – «все ли окей?» Конкурсанты хором ответили: «да». Он, кстати, тоже иногда был раздражительным, а сейчас стал добрее.
До начала оставалось полчаса… Двадцать минут… И вдруг – Вера заплакала. Конкурсанты – это были трое женщин и один мужчина, все такого же, как она, молодого возраста, - начали говорить ей:
- Да ты просто перенервничала.
Она кивала. Потом испуганно спрашивала у гримера Игоря:
- Ой, мои слезы все испортили, да?
- Ты что, Вера, три твоих слезинки не могут испортить мой макияж. Он железобетонный!
И правда, – Игорь буквально немного попудрил Верины щеки, и все было как «новенькое». Шоу началось. Сначала была вступительная часть, где некие артисты – они не были конкурсантами, - спели популярные французские песни. Жюри и зрители были этим разогреты. Потом началась главная часть – показ самих конкурсантов. Вера – по жеребьёвке – была последней.
Волнение ее не проходило. Она смотрела по маленькому телевизору в гримёрке все выступления. Ей казалось, что ее соперники все делали отлично. Особенно ей – и всем в зале, -  понравился участник-мужчина – молодой, красивый, он исполнял роль Джо Дассена, и очень уверенно басил в зал: «сэлю…» Женщины в жюри и в зале, – а их, конечно, было большинство, - млели. А Вера отчаянно пыталась снова и снова напевать свою песню еле шевелящимися губами...
После «Джо Дассена» - ее выход. Ведущий присылает за Верой свою помощницу Нину. Нина говорит ей:
- Ты готова?
- Да, я готова. 
Они идут. Вера машинально замечает все, с чем сталкивается, проходя до сцены – уставшие взгляды уже выступивших коллег; работники сцены, которые, тихо ругаясь матом, монтируют что-то в задней ее части, наверное, - подиум побольше, для финального выхода; хористы у микрофонов, невидимые для зрителей. Нина и Вера остановились у выхода на сцену. Нина прислушивается к своему белому наушнику в ухе, -  и потом говорит Вере: 
- «Джо Дассен» еще не ушел. Хвалят его, наверное, - сказала Нина, и улыбнулась, как будто сравнивая Веру и его (так Вере показалось). Вдруг – Нине сообщают в наушник еще что-то важное, выясняется, что ей нужно срочно уйти. Нина нетерпеливо ждет. Вера говорит ей: 
- Да ты иди.
- Правда? Вообще я отвечаю за проход – от гримерки до сцены.
- Иди, не бойся, все будет хорошо.
- Уверена? В обморок не упадешь?
- Не упаду.
- Окей. Не подставь меня, подруга, - она ушла.
Наконец, ведущий объявил:
- А теперь… мы с вами будем иметь огромную честь видеть и слышать великую французскую певицу – Мирей Матье!
В тесной студии было много зрителей, и они уже были разгорячены предыдущими выступлениями, не говоря уже о том, что они получали за свое участие небольшие деньги, - как правило, в зале сидели пенсионеры, хотя – для формы, для связи поколений, была посажена и небольшая доля молодых. Жюри – состояло из трех женщин лет  пятидесяти, которые представлялись ведущим как знатоки «эстрады» и одного бывшего известного певца. Каждый член жюри думал – «ну все, щас уже кончится», хотя, надо признать, – и выступление им тоже хотелось послушать.  Громко заиграла минусовая фонограмма. «Матье» все не появлялась.
Наконец, она вышла. Но от «Матье» у нее осталась только «идеально сделанная» голова. Остальное тело – было голым. Микрофон Вера с собой на сцену не взяла, так что песня Матье так и играла дальше без ее пения. Члены жюри и зрители повыскакивали с мест, все достали мобильники и начали снимать, - стройные ноги и красивую высоко стоящую грудь Веры.
А Вера… чуть заметно, тихо улыбалась. У всех в головах невольно звучали знакомые слова песни, пусть они и не слышали их со сцены: «Bravo, Tu As Gagn;», «Браво, ты победитель».
…
Конечно, эту часть записи шоу не показали, но – она была мгновенно «слита» в ютюб и стала популярнее, чем само это шоу и чем весь телеканал. После мгновенной популярности Веры – до этого никому неизвестной, - режиссер одного модного театра предложил  ей работу в своём коллективе. Но Вера отказалась и вообще – куда-то исчезла, ее больше не видели ни в Москве, ни в родном городе.




Февраль 2020 года,
Петербург


















Странный фанат
рассказ 

Только что закончился концерт. Филипп К., всероссийски известный исполнитель, сидел напротив зеркала… Усталость… Но на его губах – улыбка. Он сидит в своей богато обставленной огромной гримерке, рядом – друзья, которые улыбаются ему, охранники, еще дальше – вытесняемые все сильнее поклонницы с бесконечными букетами цветов, которые сильно пахнут…
Концерт прошел как обычно. Филипп пел под фонограмму – за что его многие критиковали, как и других поп-исполнителей. Но главное, – как говорил на эту тему сам Филипп, - не это, а само шоу, чувство праздника, которое он дарит людям. Программы шоу постоянно обновлялись, и вот сейчас шла уже одиннадцатая. Да, ему пятьдесят лет, - он высокий, с красивым широким лицом, глаза у него черные, яркие, и черные же длинные волосы, сделанные в высоко поднятый надо лбом рельеф. На нем черные брюки и белая рубашка, того же цвета фрак и бабочка, – причем фрак еще «отделан» стразами.   
Филипп снова возвращается мыслью к концерту. Да, концерт был довольно обычным, - не лучше и не хуже других, тем более что это не Москва и не Петербург, а Новосибирск, хотя – довольно крупный сибирский город России, и площадка здесь неплохая…
Что он чувствовал, о чем думал, расхаживая по сцене, танцуя и отрывая рот? Он думал  - «да, молодые конкуренты поджимают , и, все-таки, я – король русской поп-музыки…» За этими мыслями, надо признать, была не только «гордыня», но и – та энергия, что давал ему каждый концерт. «Да, меня можно обвинять в том, что я тупо делаю «чес по стране»… И все же – когда видишь радость на лицах  женщин и мужчин – как правило, не молодых, - когда видишь, что они переживают  твои песни зачастую больше, чем ты, - когда видишь, что у них твои песни уже давно стали частью жизни – их радостей и горестей, их любви, взросления их детей, - то понимаешь, что ты немного больше, чем просто «коммерческий проект»». 
Вдруг из коридора, который вел в его гримерку, Филипп услышал очень громкий мужской голос, почти крик:
- Филипп! Разрешите преподнести Вам эти цветы лично? Филипп! Филипп!
Охранник, стоявший в коридоре, заглянул в гримерку:
- Он очень просит…
Вообще, как правило, в таких ситуациях Филипп уже никого не пускал до себя – как исключение это могли быть девушки… Но здесь почему-то ему показалось, что надо пустить. И он дал знак охране. При этом – его друзья уже вышли, и стилисты тоже. В гримерке остались два человека охраны, стоявшие у самых дверей, Филипп, и вот, вошедший человек (перед тем как его пустить, его обыскали, конечно). Филипп смотрел на себя в зеркало и удалял капли пота с кожи лица и шеи. Вошедший встал метрах в трех с огромным букетом цветов – это были лилии, Филипп их любил. Обычный русский мужчина – лет сорока трех, среднего роста, с широким лицом и такими же чертами лица – вот только в его карих глазах было что-то… нестабильное.
    - Дорогой Филипп! – заговорил мужчина не совсем мужским высоким голосом, но это было от волнения, - я хочу преподнести…
- Все понятно, я все понял, - кивнул Филипп, - положите туда, - и он указал рукой на гору цветов, которая покрывала маленький диван, уже почти невидный под этой горой.   
Мужчина положил туда свой букет. И сказал:
- Я люблю все ваши песни. И вижу в них во всех великий смысл.
Филипп улыбнулся, подумав: «а я вот не вижу», но при этом благодарно кивал головой.
- Позвольте мне привести какой-то пример?
Это был уже перебор. Филипп мог бы уже попросить охрану вывести его – осторожно, без грубости, но вывести. Однако он слушал дальше. Все-таки, ему было интересно.
- Хорошо, - произнес Филипп с деланой улыбкой, - но как вы это сделаете?
И тогда этот мужчина – запел одну из самых известных песен Филиппа, это была грустная мелодичная песня «Жестокая любовь», мотив был красивым, а текст – ужасным, и сам Филипп пел ее фальшивым голосом, почти без чувства, весь этот продукт был сделан исключительно, чтобы, слушая ее, одинокие сорокалетние женщины в России верили, что «любовь есть», и – ходили на его концерты.
Однако мужчина-фанат запел ее  совсем по-другому – как будто это была песня о павших в Великую отечественную войну: «А я и не знал… что любовь может быть жестокой… а сердце таким одиноким…» Исполнение песни Филипп перед ним самим – исполнение явно лучше, чем это делал он (хотя сам голос этого  мужчины в профессиональном плане не был таким уж мощным, но дело не в этом), - было чревато. Филипп не любил такого, - да никто этого в его окружении и не делал. Охранники, стоявшие у двери, - с удивлением смотрели на поющего мужчину, завороженные, и ещё – посматривали на Филиппа. Но тот – растрогался.
- Как Вас зовут?
- Глеб меня зовут.
- У Вас, Глеб, и правда, отлично получается.
- Но все это, - даете нам Вы, дорогой Филипп.
- Да, я, конечно.
Они ещё немного поговорили, и Глеб ушел.
…
У Филиппа был огромный чес (мы хотели сказать – тур), по стране. Так что этого необычного фаната по имени Глеб все забыли. Однако – он быстро «появился» снова. После Новосибирска прошли два концерта, и уже на третьем Филипп и его окружение снова его заметили. Вернее, это было не на самом концерте, а после него. Глеб, - а дело было весной, и все были одеты соответственно, и он тоже, - стоял посреди поклонниц Филиппа, сорокалетних и пятидесятилетних, улыбающихся, с накрашенными губами, и с цветами в руках, Глеб стоял посреди них, тоже с цветами в руках,  и громко пел еще одну известную песню Филиппа – та уж была совсем простая и тупенькая, и даже сам Филипп так к ней и  относился на концертах, говорил перед  ее исполнением: «сейчас потупим немного, это полезно!», - но Глеб пел ее таким же серьезным голосом, как тогда, в их первую встречу, пел другую песню: «Зайка моя – я твой зайчик. Ручка моя я твой пальчик. Рыбка моя  - я твой глазик.  Банька моя – я твой тазик…» 
Если исполнение тогда в гримёрке тронуло всех  и Филиппа тоже, то здесь – слышалось что-то тревожное. Как будто это не странный фанат, а некий ангел, пришедший за Филиппом. Когда Филипп добрался до своей гримерки, то ему переделали, что Глеб – тот самый, - хочет снова вручить ему цветы. Но и Филипп, и охрана однозначно ответили, – ни в коем случае. Однако – Глеб и не думал оставлять своего кумира – и он появлялся в аналогичном виде далее на протяжении всего тура. С таким же тоном он пел самые разные популярные песни Филиппа: «Цвет настроенья – синий…», «Просто подари мне один только взгляд»…
 Уставший, загнанный графиком концертов, Филипп под конец тура злился на все и  на всех  - а особенно на этого Глеба, «капающего мне на мозг», как сказал он однажды друзьям. Это был уже май месяц. Однажды к нему пришли на разговор начальник охраны и продюсер, оба уже знали про «преследующего Глеба». Разговор происходил в дорогом номере одной гостиницы в Петербурге, где Филипп давал один из последних концертов. Начальник охраны – был высоким качком, но, все-таки, неглупым. Продюсер – низкого роста  с красным лицом лысый человек с бегающими глазами.
Продюсер сказал:
- Филипп, ты же знаешь, что тебе нужно уже определятся с хитом, - время подошло. Выбрать из тез вариантов, что я тебе прислал.
- Знаю. Но из-за всего этого не могу.
- И из-за этого Глеба тоже?
- Да. Как подумаю,  - что песню, которую я выберу, вот он, Глеб этот, снова будет петь таким же похоронным, блин, голосом… 
Все трое не очень весело засмеялись.
- Он мне всю башку проел своим пением.
- Так может он этого и добивается? Может – его вообще конкуренты послали.
- Возможно. Хотя, сдаётся мне, что это просто больной чел. А что если он маньяк?
Все пожали плечами. Продюсер спросил у начальника охраны:
 - А что твои могут сделать?
- Да особо ничего. Близко мы его не подпускаем, а всю толпу фанатов мы не можем контролировать. Единственное что… мы можем его попрессовать немного. Незаметно, в уголке. А?
Филипп ответил:
- Ну… подожди еще. Вот здесь, в Петербурге, концерт. Потом - в Москве концерт. И  все, – конец тура. Пусть живет пока.
Так они и решили.
В Петербурге на концерте и после него Глеба почему-то не было, как будто он почувствовал, что против него собираются тучи. Но в Москве – на последний концерт тура, - он снова пришел. И снова пел песни Филиппа в толпе его поклонников. Филипп, продюсер и начальник охраны уже только улыбались, видя и слыша его. Они думали – кусайся, гнида, тур кончается и твои укусы тоже вместе с ним.  После концерта – по причине окончания тура, - был очень большой многолюдный фуршет с журналистами, с приглашенными звездами, и пр. На нем все выпили.
Филипп оказался в своей гримёрке довольно поздно, чтобы уже окончательно переодеться и потом поехать домой (наконец-то, он будет ночевать не в гостинице…) – было уже двенадцать ночи. Вообще, гримерку должны уже были закрыть, но продюсер заранее позаботился обо всем, заплатил, – и вот, полупьяный Филипп с трудом переодевался. Охранники – конечно же, трезвые, - стояли на своем месте.
Вдруг в гримёрку вошёл начальник охраны:
- Филипп, не поверишь, кто просит подарить тебе цветы лично.
Они громко засмеялись.
- Глеб что ли?
- Да.
Филипп – потому что он был немного пьян, и потому что усталость после тура прошла, и все уже не казалось ему таким «страшным», «раздражающим» – ответил:
- Пусти его.
- Ты уверен?
- Да.
- Но – стойте здесь все, там, у дверей.
Гримёрка была большой, и Глеб полминуты прошагал до зеркала, у которого сидел Филипп, неся цветы в руках. В глазах у него по-прежнему было что-то нестабильное, можно было бы даже сказать - мучительное. «А вдруг он и правда – маньяк?» подумал Филипп, но тут же эту мысль отбросил. Сейчас, в конце тура, когда он стал добрым и не таким подозрительным, он это понял. Больше того, Филипп обрадовался его приходу:
- Привет…
- Здравствуйте, Филипп…
- Ну что же Вас не было в Питере, а?
- Заметили?
- Да… мне Вас не хватало…
- Вы позволите? – спросил Глеб, протягивая цветы Филиппу.
- Да, кладите туда, - и он указал на традиционную гору цветов на скрытом под ними диване, - почему же Вас не было?
- Не мог я.
- А… значит, Вы не истинный фанат, - ответил с улыбкой Филипп. 
Глеб тоже улыбнулся, но голос его был невесёлым:
- Не мог я. У жены было день рождения. Так что – летал домой, в Новосибирск.
- Поздравляю Вас и Вашу жену.
- Спасибо. 
- А она что – не фанат моего творчества?
- Фанат.
- Ну так что же Вы – привезли бы в Питер ее на концерт, это был бы подарок…
 - Да…
- Эх Вы, все мужики такие несообразительные. 
- Да нет. Она просто… умерла.
- Как?
- Полгода назад. Так что – в день рождения ее на могилу к ней съездил. 
- Сочувствую Вам. Блин… екарный бабай… как же так?
Филипп протрезвел.
- Ей было тридцать пять. Младше меня на семь лет. Я ее любил очень. Очень любил. Родила мне мальчика, он сейчас уже подросток. А потом – сердце. Все. Удар – и через два дня все. Я сейчас думаю, что я виноват перед ней, не так часто говорил, что люблю. Понимаете?
- Да.
- Она была Вашей фанаткой большой, – стало ясно, что сам Глеб им не был, - когда она лежала там, в больнице, перед смертью, то пела Ваши песни. Вот все, что я Вам исполнял во время тура – это и пела. У нее под конец и голос почти было неслышно, хрипела она. 
Они оба заплакали. В глазах у Глеба был один вопрос – «как мне теперь жить?» Но он знал, что никто не может на него ответить.   




Февраль 2020 года,
Петербург









«Депеш мод»
рассказ

«Депеш мод» – так называлась его любимая группа…
В августе 2017 года «Депеш мод» приехали с концертом в Петербург. Счастливые фанаты уже за несколько часов до начала осадили толпой здание Спортивно-концертного комплекса. Большая часть – люди лет сорока, молодежь тоже была, но значительно меньше. Среди пришедших были люди побогаче, и люди попроще. Володя, скорее, относился к этим последним. Ему – сорок четыре года, он большой и высокий, на нем новые синие майка и черные джинсы (правда, он так оделся из-за концерта, а вообще он носил, как правило, одежду из секонд-хенда). На лице – солнцезащитные очки. Хотя солнце в этот день было все время скрыто за облаками, но очки Володя не снимал – потому что в его лице – узком, с большим лбом, и большими глазами было что-то как будто бы вечно помятое – и на коже, и в выражении глаз. После звонков и сообщений в ватс-ап, он, наконец, нашел в толпе своих друзей – их было трое, и все они выглядели чуть лучше, удачливее его. Тем не менее, все они вместе с Володей кричали, смеялись, подкалывали друг друга. Потом Володя сказал:
- Бл…, как я рад, что снова на их концерт пришёл, пипл…, - друзья кивали головами, -  я люблю их… и вас люблю… пипл…
Те снова кивали. Один их них ответил:
- Ты уже покурил, что ли, сегодня?
- Да. Вы ведь, наверное, тоже.
Они засмеялись. Пришло время идти. Пока они проходили сквозь толпу, Володя подумал: «раньше я как-то спокойно к людям относился… иногда даже – радость они вызывали… а теперь – брезгливость. Я старею? И то, что я часто курю – помогает? Сглаживает эффект?»
 Билеты были относительно дорогими – на «Депеш мод» Володя и его друзья не экономили – партер, 15 ряд. Сцена не так уж близко, но очень хорошо видна, и поэтому кажется, что близко. Все садятся, но свет еще не погасили, ясно, что «депеши» немного запаздывают с началом. Друзья и Володя начинают скучать – и снова сыпятся шутки, теперь уже совсем тупые, повторяющиеся.
И вот, наконец, – свет повсюду гаснет. Люди в зале смолкают, к радости Володи, которого их шум и суета раздражают. На сцене – видны силуэты музыкальных инструментов и самих музыкантов. Вдруг - заиграла музыка и одновременно началось «световое шоу». Сверху сзади на сцене – огромная растяжка со словами: «DEPECHE MODE». Толпа кричит, наверное, ещё и оттого, что сама этим криком себя стимулирует.
Всегда загадка – какой трек будет первым. Как правило, это была самая популярная песня группы – «Стрэндж лав». Но все знали, что иногда – она могла начинать и с другого. И вот сейчас было другое – послышались первые аккорды, спокойные, словно кружащие – это была  песня «лет ми шоу ю де уорд ин май айз». Толпа радостно, узнавая песню, кричит. Ее текст был простым, – да и Володя, как фанат, знал переводы почти всех песен «депеш мод»:
Позволь мне показать тебе мир в моих глазах
Позволь мне посадить тебя на корабль
На длинное путешествие
Вокруг мира и обратно
…
Позволь мне показать тебе мир в моих глазах…
Как это чудесно – снова видеть, а главное, слышать, эту группу, снова сидеть здесь. И убегать в эту музыку. И смотреть на Гэхана – вечного солиста. Гэхан был худым, в черных очках на лице, в модных татуировках – и старым, ему уже было больше пятидесяти… Володя раньше не замечал этого, но было забавно, что хотя телосложением Володя был совсем не Гэхэном, он был крупнее, но их лица – узкие и как будто потертые – чем-то были похожи. Хотя для Гэхана, в силу его возраста, это было неудивительно.
Гэхан… А ведь он, Володя, лет двадцать назад (неужели столько уже прошло?), когда Гэхану было чуть меньше, чем сейчас Володе, тот подражал ему. И даже в какой-то  момент у него была мечта стать таким же известным музыкантом (что, открываем рубрику «похороненные мечты», да?)   
А что он, Гэхан, сейчас чувствует? Что там, за его очками? Да, усталость от мирового тура… наверное, он часто задает себе вопрос... И отвечает. Они делают это не ради денег. А ради смысла. Иначе – особенно у Гэхана, как самого талантливого и чувствительного, - съедет крыша. Хотя есть, опять-таки, и мысли о бесполезности всего этого. Мысли о том, сколько стареющих музыкантов в этом мире, которые делают деньги на своей былой известности. Но «Депеш мод» не был, все таки, такой группой. Они были больше, сильнее, популярнее, они еще, – в плане хитов - держались на плаву. Кроме этого, - они стали отцами современной электронной музыки, и являются живыми классиками. Все, что им нужно, – как они это всегда говорят, и в конце этого концерта будет так же, - это внимание, любовь зрителей. Их крики. Их подпевающие голоса. И пусть все чаще группе труднее собраться с силами и все чаще подкатывает отчаяние, но они – все равно выпускают альбомы и ездят в туры. Вот что прочел в голосе, и в самой фигуре Гэхана Володя. Хотя – не отпускало и впечатление дряхлости от этих потеющих стареющих «депешмодовцев» и иногда хотелось сказать – да хватит уже. И заплакать.
А иногда – нет. Иногда хотелось заплакать от другого – от радости и воспоминаний о его, Володи, жизни, прожитой под знаком «Депеш мод». Правда, любые Володины воспоминания  были чреваты «эмоциональными последствиями». Хорошо, что он покурил травки сегодня. 
…
Закончил обычную петербургскую школу, слушая «Депеш мод» и – ещё одну группу, - «Гражданскую оборону» (вот такое необычное сочетание, впрочем, я думаю, оно типично для того времени). Поступил в один из не самых крупных технических институтов города, и учился на оператора-техника. В институте были такие же, как он, – молодые парни (девушек было очень мало), которые пришли не столько учиться, сколько тусить. Вот его компания и стала там его вечными друзьями, они и сейчас были с ним здесь, на концерте. Володя был очень веселым (не то что сейчас). Смех, алкоголь, сдача зачетов и экзаменов на «тройки», секс со случайными девушками.
Но однажды некий старшекурсник «докопался» до него в туалете, где все курили… Претензия была пустой… все, испугавшись разборки, разбежались. Володя стоял спиной к унитазам и лицом к старшекурснику. В глазах того, - было презрение, и уверенность в том, что он делает. В глазах Володи был страх: «вот, я в жопе мира получаю от кого-то п…ы» Потом старшекурсник размахнулся правой рукой и со всей силы «въехал» Володе в голову, в лицо. Володя, не то чтобы закричав, а, скорее, ахнув, опрокинулся на бочок унитаза.  Слезы в глазах. Волосы и лицо – мокрые из-за пролившейся на него воды. С занятий в тот день он ушел. И вообще – не появлялся в своем институте дня три. Вернувшись, он мало общался с друзьями, которые не помогли ему (и только потом он возобновит их общение).
Эти три дня он сидел дома. Пил пиво, покуривал травку. И - слушал «Депеш мод». Но не Гэхана с его претенциозными песнями, а второго солиста, Мартина Гора, у того были мелодичные медленные – божественные – песни, которые исполнялись зачастую без какой-то электронной аранжировки (без «выпендрежа»)…
Итак, Володя почувствовал себя абсолютно беззащитным. Ему было двадцать лет. Его били иногда и раньше в школе. И даже сильнее. Хотя он не был постоянным объектом избиений, часто давал сдачи. Как бы то ни было, сейчас – он переживал все намного болезненнее, наверное, подействовало и то, что он уже был почти взрослым («амбициозным»). За стенкой его комнаты была гостиная, там сидели его мама и папа – обычные благополучные люди, – но он не хотел им ничего говорить.
Через полгода Володя заинтересовался «бодибилдингом». И начал себя «качать». Выбирая разные залы, он, наконец, нашел один, который больше всего ему понравился. Он стал родным залом для него. Володя покупал журналы по «бодибилдингу», повесил в своей комнате фото чемпионов, в том числе и Шварценеггера (вот кем он теперь хотел стать – не известным певцом, а известным культуристом). Посещал – со своими новыми друзьями по залу (впрочем, и институтских он не бросал), - показательные выступления «бодибилдинга». Ел в огромном количестве стимуляторы. И – слушал «Депеш мод».
Теперь в своем институте он стал другим человеком. Раньше – худой, часто с пивом и сигаретой, постоянно шутящий, - теперь он был «шкафом», еле проходил в двери некоторых аудиторий. Парни  начали смотреть на него по-другому. И девушки – пусть их было и мало в институте, – конечно, тоже. Один преподаватель сказал ему: «поставлю Вам «тройку», а то убьете еще…» 
У него появлялась мысль найти ударившего его в туалете старшекурсника, он знал его имя и фамилию, но – тот уже к моменту «преображения» Володи закончил институт. Можно было все равно его найти. Но Володя, на самом деле, не был злым человеком и не мог превратиться в героя из боевика, мстящего за себя.
Да и вообще – его теперь все устраивало. Сейчас, сидя на концерте «Депеш мод», и вспоминая все, он чувствовал, что его память однозначно маркировала время, когда он «качался» и еще несколько лет далее – как самые счастливое. «Качалка», алкоголь (в умеренном объеме), «тусы» с друзьями… А главное, конечно,  девушки.  Володя до своего «преображения» не был совсем брошенным в этом смысле, девушки у него были, но все это было неопределенно, временно. Как только он «раскачался», то сразу почувствовал изменение, - физическое. Девушки «заторчали» от него. Иногда у него были постоянные отношения сразу с двумя. Хотя, вообщем-то, те из них, кто  с ним спал, знали, что «там» у него ничего особенного не было, все было как у всех. Но – это не останавливало их, главное - идти с ним рядом по улице, и чтобы все на них смотрели.
После выпуска из института Володя устроился почти по своей специальности, - в одну довольно крупную компанию по раздаче сети интернет в городе. Жизнь продолжала его радовать, хотя уже и не так интенсивно, как раньше. Прошло четыре года, и он почувствовал, что устает от слишком насыщенной – весельем и девушками – жизнью. Количество всего этого чуть снизилось. И затем – он встретил Ирину.
Маленького роста, красивая блондинка с «серебряными глазами»… Она видела в нем, в основном, его внешность и его влюбленность в себя, казалось, неотъемлемую от этой внешности. А он, уже подустав от этого своего образа, пытался найти в ней, наоборот, спасение от него. Она это понимала и говорила себе: «не все в нем сводится к этой внешности». Так что, – все ещё было возможно.
Они поженились. Ему было двадцать четыре, Ирина - на два года меньше. Володя видел, что большинство его друзей, – и школьные, и институтские, - уже были женаты. И он видел, что они счастливы, пусть они и шутили насчет своей брачной жизни и пр.   
Жили они с Ириной в снятой родителями с обеих сторон неплохой просторной квартире. Но – он ей, тем не менее, изменял. Причем, ему-то казалось, что он, наоборот, все больше «остепеняется» - ведь, по сравнению с тем, что у него было до брака, женщин стало в разы меньше. «Это все равно что, - думал Володя, - как если я бы перешел с водки на пиво». Со временем у него вообще осталась одна любовница. Володя, конечно, ничего особого к ней не испытывал, связь с ней казалась одной из многих элементов его жизни. Он иногда даже думал, что Ирина обо всем догадывается, и, возможно, в глубине души рада, что у нее такой «востребованный» муж (так оно и было).
Но шло время. Через год после свадьбы Ирина родила ему дочку, которой он был так рад. В Володе она все больше разочаровывалась. Зарабатывает не так уж много. Пьет. Много ест (это было последствием бодибилдинга, которым он уже не занимался). С дочкой не помогает. И, – наверняка, с кем-то спит. Ирина и раньше это подозревала, но тогда она почему-то не хотела «углубляться» в эту тему. А сейчас – к ее формирующейся ненависти к нему добавилось и это (мать в этом смысле, конечно, «помогала» дочке). Ссорясь, Ирина иногда била его своими бессильными ручками, зная, что он никогда ее не ударит, пусть он и «качок».   
Володя испугался – он, все-таки, любил Ирину, а дочь - еще больше. Собравшись с силами, посоветовавшись с одним другом, он – бросил свою любовницу. Но Ирина все равно подозревала. И в одной из своих истерик крикнула:
- Говори, б…ь, правду. – есть у тебя кто или нет? А, б…ь?
Володя молчал. Потом, наконец, ответил:
- Было. Была. Но я ее бросил.
- Ага.. сволочь… сука…
- Я ее бросил. Клянусь тебе, Ира.
Он заплакал.
- Чем клянешься?
- Дочкой.
- Не верю.
С другой стороны, - он и сам себе, в каком-то смысле, не верил. Он не мог гарантировать, что его жертва любовницей протянется долго, хотя вроде бы не так уж она ему была нужна. Стена ненависти Ирины не обрушилась. И спустя полгода его уговоров и обещаний – тоже. Как итог – у него снова появился кто-то на стороне, пусть это и не так много занимало его времени. 
Володя чувствовал, что все скоро обрушится. И вроде предпринимал какие-то усилия, но они тонули в отчуждении жены и в собственных привычках, – а там были, кроме измены, еще все большая тяга к алкоголю.  Иногда он думал – может, у меня что-то с генами? Или – с браком родителей? Но родители его жили в браке долго, и в целом счастливо. А, может, надо помолиться Богу? Он верил в него, но без фанатизма. И – стал молиться. Душе это помогало, но вывести это в реальную жизнь не получалось.
А потом Ирина начала процесс развода. Последней каплей для нее стало то, что она обнаружила у него переписку с какой-то его очередной мимолётной любовницей. Все было очень жестко, - потому что Ирина совсем обозлилась на него, и потому что ее отец был хорошо знаком с несколькими юристами. По имуществу он многое потерял, с дочкой мог видеться только раз в неделю. Дочь, конечно, настраивали против него. Позднее, через много лет, когда Ирина выходила замуж второй раз, она попросила Володю, – ради блага дочери, – вообще отказаться от опекунства. И он отказался. В итоге – с этого момента, то есть, как только ей стало двенадцать лет, и до сего дня, когда ей уже восемнадцать, он общался с ней очень редко. Сейчас, сидя на концерте «Депеш мод», он, конечно, подумал (вернее, кто-то внутри него подумал это) – а мог бы сейчас сидеть здесь не с друзьями обкуренный, а с любимой женой и взрослеющей дочкой. Но эта мысль была настолько опасной для него, что он перевел ее на периферию своей души.
Что было дальше, после развода? «Пал Вавилон и падение его было великое»… Годы «расцвета» сменились платой за него. Он ушел в запой. Редко это происходило и раньше, но было, все-таки, частью его жизни. Теперь – жизни не было, а «часть» все заполнила. Родители и друзья боялись на него смотреть. Все чаще у него начинались провалы в памяти. А однажды он, - по пьянке, конечно, - упал с лестницы в подъезде, и сломал ногу.  Через два года после начала его запоев отец повез его в клинику, где Володю «подшили».   
Он – справился, выстоял. Но все чаще он задавал себе вопрос – я вернулся к жизни, но что у меня теперь в ней? Место расчистили, но не была ли на нем пустота? С дочкой общался мало, потому что она все больше его не любила. Работу в своей компании он давно потерял, и теперь нашел нечто подобное, связанное с интернетом, но значительно проще, по статусу и по зарплате. Так же – как некая тень прошлых женщин, - рядом с ним появилась новая, некрасивая женщина Вера.
Запретив себя алкоголь на долгие десять лет, он быстро вышел на некую замену, – траву. Она тоже была иногда в его прошлой жизни, но тоже была лишь частью, и теперь – подобно алкоголю до этого, - она все больше заполняла его жизнь. Вера курила вместе с ним. По сути, все это было похоже на тот же алкоголизм, но в более мягкой, растянутой форме. Встречаясь с друзьями, которые покуривали лишь иногда, как и он когда-то, он много говорил – о жизни, о ее смысле, - но все это было – к их ужасу, - замкнутое говорение некоей субличности их Володи. Он создал из своей жизни мутное пространство, сначала на «базе «синьки», затем – травы. И все в нем – работа, люди, - словно пропадало , как в мутном тумане, словно не существовало на самом деле. Как будто Володя умер, а это – «постВолодя», субверсия, его и их сон, его и их кошмар.   
…
Он вернулся мыслью и чувством к концерту, на котором сидел. Зазвучали последние песни. Сначала эта была очередная «агрессивная» песня Гэхана, а потом, конечно, - одна из медленных композиций Мартина Гора. Она – «зашла» для всех фанатов.  Поначалу это были аккорды музыки без слов, она нарастала сзади, слева и справа, повсюду. Она шла минуту или две, и только потом Гор тихо запел: «иф ю уонт май лов… иф ю уонт май лов»… «если ты хочешь моей любви», «если ты хочешь моей любви». Зал пел вместе с ним. А потом, - песня остановилась. Толпа благодарно закричала. Этот негромкий крик нарастал  волной, падал и поднимался снова… Затем крик перешел в пение – зрители пели эту последнюю песню, а депешмодовцы только улыбались. Володя смотрел на проекцию Гора на одном из экранов  рядом со сценой – Гор тоже, как и Гэхан, был старым, но общее впечатление – быть может, иллюзорное, - от него было лучше, он был, казалось, душевнее. Глядя в глаза Гора, вместе со всеми напевая его песню, и плача, Володя думал: «смогу ли я что-то изменить? вернуть? осталось ли во мне что-то?» 



  Февраль 2020 года,
Петербург


























Елена Сергеевна и «Ричард Гир»
рассказ

Елена Сергеевна – пятидесятисемилетняя жительница Петербурга, - вернулась домой из магазина ближе к вечеру. Муж Игорь, который, хотя и был на год младше Елены Сергеевны, уже почти ослеп, и его нужно было кормить с ложки. «Блин, - подумала она, - неужели я поздно пришла, и он будет мне сейчас «выступать»?» Действительно, Игорь сразу закричал ей:
- Лена… давай еду… ну где ты ходишь?
Она недовольно встала перед ним, зайдя в комнату из прихожей, даже не раздевшись, в зимней куртке и ботинках:
- Так, Игорь… спокойно, да? Я ходила в магазин. Так что – спокойно, да?
Елена Сергеевна, наконец, разделась, помыла руки, и быстро приготовила Игорю еду. Затем кормила и поила его, подложив ему к подбородку сразу несколько салфеток. Потом, уже успокоившись, сказала:
- В туалет пойдешь сейчас?      
- Нет. Позднее. Спасибо, Лена.
Она смотрела на него. Игорь лежал под одеялом, - худой, с узким лицом. На котором в нее смотрели два невидящих глаза. «Вот и все, - думала Елена Сергеевна, - вот и вся моя жизнь».
Они оба проработали тридцать лет в петербургском метрополитене. Она была диспетчером (так что любила командовать, в том числе и семьей), он – работал мастером путей, как правило, в ночную смену, – что и привело потом к слепоте. Родили двух детей, которые сейчас выросли, и уже родили им внуков. И вот – жили сейчас на пенсии, в этой однокомнатной, но очень просторной квартире. Весной и летом, – уезжали на дачу.
Елена Сергеевна, покормив Игоря, пошла на кухню самой «что-нибудь перекусить». Маленькая, полная, с темноватыми крашеными волосами – она передвигалась по квартире как мячик. Где-то рядом кричала кошка и тоже просила еды, Елена Сергеевна отвечала ей нежно, без упрека:
- Ну чего ты? Наглая? Уже много съела сегодня? Ааа? Да ты наглая кошка… наглая… - и она принялась гладить животное.
Поев, и сделав нужные дела по дому, Елена Сергеевна вернулась в комнату. Игорь лежал на своей кровати у стены, она - на диване у соседней стены, далее была огромная панель телевизора, и за ней – дверь на балкон.
Елена Сергеевна взяла пульт от телевизора и включила его. Вообще, телевизор она смотрела часто – маленький ТВ был и на кухне. Нередко оба они были включены. Тот телевизор, что стоял в комнате – большой, мощный, на сто каналов, был подарен ей старшим сыном, разбиравшимся в технике. Можно еще вспомнить, что телевизор, как часть ее досуга, и жизни в целом – сначала, когда он еще только появился в нашем мире, - был огромным деревянным ящиком с небольшим экраном – он стоял у ее родителей в деревне, изображение, конечно, было черно-белым. Когда она переехала из деревни сюда, в Ленинград, и познакомилась здесь с Игорем, и они жили в коммунальной квартире, у них поначалу не было своего «телека» - он был у соседей, уже с довольно крупным экраном, но все еще «черно-белым». В начале 70-х они смогли его купить (тогда же у них родился старший сын). А ближе к концу 70-х – они приобрели цветной телевизор «Рубин», это было событие… (тогда же родился их младший сын). Телевизор не сразу завоевал досуг и жизнь Елены Сергеевны – это произошло постепенно, и главная причина, конечно, была в том, что она вышла на пенсию, а дети выросли и «разошлись» по своим жизням. 
Что она любила смотреть? Сериалы про любовь… Новости – но немного, для «развлечения». Еще, - трэшевые ток-шоу о «звездах» и вообще о всяких фриках, типа «Пусть говорят». Потом – советские и российские фильмы.
Сейчас, – включив телевизор, и «полистав» каналы, она наткнулась на фильм, хотя и иностранный (которые она смотрела меньше и вообще любила их поругивать), но – родной для нее, как и для миллиардов людей на планете. Это была «Красотка» с Джулией Робертс. Фильм вышел в 1990 году – Джулия Робертс играет в нем проститутку, встретившую очень богатого человека, которого сыграл Ричард Гир. Их встреча привела к любви и к полному изменению жизни обоих.
Елене Сергеевне все в этом фильме нравилось – а сейчас, спустя столько лет и просмотров, фильм превращался, конечно, еще и в важнейшую часть памяти ее жизни.  В некую скрытую, но огромную силу. Герой Ричарда Гира – символизировал в фильме все, «что нужно женщинам» - он был богатым, но при этом циничным и нуждался в любви. Но, на самом деле, намного больше внимания – не осознавая этого, - все женщины, которые смотрели его еще и ещё раз, - и Елена Сергеевна тоже,  - обращали на героиню Джулии Робертс. Красивая, умная, с чувством юмора. При этом – проститутка… Но – страдающая из-за «необходимости»  себя продавать. С ней эти женщины себя и отождествляли. 
Елена Сергеевна помнила, как она посмотрела этот фильм впервые, и думала тогда: «вот они, американцы… богатые, уверенные в себе, в чем-то даже тупые, живущие в комфортных и красивых домах, ездящие на «крутых» автомобилях. И даже «проститутка» Джулии Робертс, - не такая уж и нищая».            
Итак, сейчас, сделав все по дому, она начала смотреть «Красотку». Полтора часа счастья ей обеспечено. Все мы знаем, что испытывает человек на месте Елены Сергеевны. Это чем-то похоже на наслаждение от еды, или – человека, любящего выпить, от водки. Или, когда мы идем в туалет, – и делаем то, что давно хотелось. Елена Сергеевна как бы поймала счастье – от этого было радостно, но и страшно, возникала мысль: «неужели его так легко поймать? Вот здесь – в этом экране, и еще - в моей голове?» Главное, – чтобы ее никто не отвлекал. Но кто ее – пенсионерку – мог отвлечь? 
Первые сцены фильма – всегда должны хорошенько «бить» зрителя, пусть этот зритель и знает фильм наизусть. И вот Елена Сергеевна видит – Ричард Гир садится в свою «крутую тачку», и едет по Лос-Анжелесу, а Джулия Робертс - параллельно этому, - надевает свои черные колготки, короткую юбку и высокие кожаные сапоги (так Елена Сергеевна представляла себя выглядящей перед мужем Игорем, когда у них еще был секс, и так он представлял себе ее…). Ричард Гир не может справиться со своей машиной, и она глохнет, Робертс подходит к нему и оказывает помощь. Уже позднее, вечером, он «снимает» ее, – но не для того, чтобы сразу переспать, главное, - просто побыть с ней, такой живой и забавной. Очень милый эпизод, – когда он заподозрил ее в том, что она наркоманка, а она всего лишь пользуется зубной нитью…
Наутро Гир предлагает Робертс остаться с ним на три дня и три ночи, за большие деньги. А после – знаменитый эпизод «шопинга»: Робертс примеряет на себе дорогую одежду в бутике, Гир оценивает ее наряды, и параллельно говорит продавцу, что потратит здесь «неприличную сумму денег». За кадром звучит задорная, активная музыка.
Очень  сильные эпизоды с управляющим отеля, – который вынужден прикрывать Гира в том, что тот живет с проституткой. При этом он начинает дружить с Робертс, и в конце фильма, – подскажет Гиру, что ему стоит вернуться к ней. Хороший, достойный человек; «я – тоже такой» - думает каждый зритель.
Кульминация их отношений – Гир надевает ей на шею очень дорогое колье, и они летят на его собственном самолете в другой город на оперу. За кадром играет прекрасная тихая песня о любви. Вот он – «нейронный предел» счастья Елены Сергеевны.
Последние эпизоды фильма – никогда ей особо не нравились, ясно, что друзья Гира будут ругать его за увлечение проституткой, и что ему придется пойти и против них, и против их голоса внутри себя самого. Конец - он подъезжает на лимузине к квартире своей возлюбленной с цветами и приглашает ее в свою жизнь. Если Елена Сергеевна  смотрела фильм на Восьмое марта, - то она вполне могла совмещать финал фильма с нарезкой салата.
И все равно – в ее глазах сейчас слезы…
Вдруг – Елена Сергеевна не видит больше своей квартиры, и своего телевизора, и не слышит сзади храп Игоря. А только - Джулию Робертс в красивом длинном платье и с дорогим колье на шее, и идущего рядом с ней Ричарда Гира, они направляются в оперу, звучит тихая прекрасная песня о любви. Потом – перед Еленой Сергеевной только Ричард Гир. Он идёт с ней рядом.





















Егор Иванович и Красота
рассказ

Егор Иванович подошел к музею… Это было рабочее утро в крупном провинциальном городе, ведущем свою историю со времен Средневековья. Так что его атмосфера, - если Вы, например, турист,- была предсказуемо сложной для восприятия, много в ней было «элементов»:
 исторические памятники Средневековья и ещё - Российской империи, и только некоторые из которых были отреставрированы, «сделаны», во многом, для «открыточного вида», 
заводы и парки, дома культуры, кинотеатры, построенные в советское время, которые, если не считать одного завода, ещё действующего, тоже превращались в «памятники», - и были, в отличие от первых, почти заброшены,
наконец, признаки современности: супермаркеты, торговые центры и новые жилые районы. 
Обо всем этом думал Егор Иванович, вдруг задавшись вопросом, – как средний турист воспримет его родной город? «А вообще – дело не только в этих внешних проявлениях, а в чем-то еще, конечно. В атмосфере. Какая она?» Об этом лучше было не думать. Егор Иванович родился и прожил в этом городе сорок семь лет… Он, конечно, очень часто – особенно в молодости, - подумывал о переезде, может быть, в Петербург (который был недалеко) или даже в Москву (она была чуть дальше). Так что – вопрос об атмосфере мигом поднял в его душе все эти переживания, и «экс-надежды».  «Депрессивная атмосфера? Точнее так - люди в нашем городе похожи на мышей… возятся, идут куда-то… на свои жалкие малооплачиваемые работы (но и за них тоже дерутся друг с другом)…. Ходят в магазины… По праздникам – от скуки - пьют и гуляют… Есть же пустота и в мегаполисе, – но она там хотя бы активная, что ли. А у нас - пустота настолько густая, что она даже никем не осознается. Кроме нее ничего нет. Лица у людей такие, что по ним видно – они не знают, зачем живут. Или мне не хватает, - «оптимизма»? А точнее – пофигизма… Как будто кто-то – мне на проклятие – вбил в голову желание какого-то Эдема – и я его здесь не вижу». Егор Иванович посмотрел на дворец, где располагался его музей: «а вот здесь – вижу».
Он вспомнил слова, прочитанные им у Шпенглера, что тот плакал, когда смотрел на готические соборы. Ну, здание музея не было, конечно, готическим собором, но слезы у Егора Ивановича при виде его и правда часто наворачивались, дыхание замирало, как будто его жизнь сейчас остановится, и он «куда-то перейдет». Все это можно понять, тем более, что он работал  в музее уже пять лет… Это был дворец XVIII века в стиле позднего барокко – спасибо администрации города, что она включила дворец в программу реставрации (этим, как говорил иногда Егор Иванович, она спасла свою карму). Бело-голубое здание с позолоченными колоннами. Когда Егор Иванович смотрел на него издали – идя на работу, - то думал: «Какое-то удивительное, красивое существо, чудом сохранившееся, словно великолепный кит, выброшенный океаном времени. Все ушло – империя, построившая дворец, большевики, хотевшие его снести, а он – остался. Как великая Красота, которая строго судит каждого из нас, каждого, проходящего и проезжающего мимо него… -  таксиста, думающего, как «срубить бабло»; школьника, покурившего спайс; отца семейства, напившегося с друзьями в парке, что рядом; и… меня тоже».  Иногда – по вечерам, когда никто не видел, после работы, Егор Иванович даже мог подойти к «своему» дворцу и просто потрогать его рукой. А однажды летом – это было в его отпуск, когда он не работал, и соскучился по дворцу, - ночью, проходя мимо него, - он даже поцеловал одну из колонн. Она была пыльной и грязной, но ему это было все равно, он подумал: «привет… любимый».   
Итак, здесь был музей - Александра Радищева. Потому что тот несколько лет жил в нем у своих дальних родственников, и написал там некоторые свои произведения.  Сам дворец – своим присутствием, своей красотой,  - «возбуждал» Егора Ивановича «больше», чем Радищев, однако – и тому тоже «доставалось» очень много его любви. Все книги Радищева он прочел по несколько раз, а главное произведение – «Путешествие из Петербурга в Москву» - читал каждый год. Работал Егор Иванович – экскурсоводом и старшим научным сотрудником музея (за это совмещение он получал огромную зарплату – двадцать тысяч). 
На дворе – теплый сентябрь. Егор Иванович открывает знакомые массивные деревянные двери музея, - приятная родная тяжесть, привычное усилие мышц… Несмотря на недавнюю реставрацию, а, вернее, как раз по ее причине (денег после нее давали меньше), музей не мог содержать в полном порядке все здание, - за входными дверями была нечищеная стена, где-то на ее окончаниях виднелась фанера… На входе – семидесятилетний охранник.  В музее стоит запах из буфета, где немногочисленные сотрудники только что пили кофе (Егор Иванович завтракал дома, и он туда не идет).  Оттуда доносятся их громкие голоса. Егор Иванович смотрит на портрет Радищева, что стоит прямо после входа, - огромный, застекленный –– снова запылившийся, опять непорядок - и думает: «прости… господин Радищев».  Тот, кажется, прощает и вообще на его губах неизменная «тихая улыбка»… Такие ситуации – когда что-то слишком бытовое, типа звуков из буфета, вторгается в строгое музейное пространство, – смущали Егора Ивановича, и он чувствовал себя жрецом, который допустил осквернение божества и ждет от него наказания... Но вот, сотрудники, наконец, «успокоились» и все обрело свой нужный порядок. 
Кассиры – на месте, смотрители залов – пожилые женщины, иногда переговаривающиеся шепотом друг с другом, - тоже. Егор Иванович – стоит недалеко от входа, в ожидании посетителей…  Он глядит не только вперед, но и направо, там, где начинается экспозиция, думая о том, заинтересует ли это все людей  - портреты, выставленные под стеклом документы, гравюры, картины на высоких стенах? Заинтересует ли? Это вечный риторический вопрос. А вообще – если просто говорить о количестве посетителей, то оно было «средним» - по сто в день. Летом, конечно, - пик, зимой – спад, но вот именно сейчас, в сентябре, – их будет немало. Правда, как правило, это группы. Чаще всего – школьники, реже – туристы, приехавшие в их город (на них музей зарабатывал больше).
Пока никто еще не появился, Егор Иванович вспоминал… Это сейчас – он один в музее экскурсовод, а пару лет назад их было двое, – кроме него была Мария Семёновна, симпатичная тридцатилетняя женщина в очках. Потом должность второго экскурсовода сократили. Да, работать и общаться с Марией Семёновной было очень хорошо. Но – Егор Иванович был женат, у него были дети, хотя брак его уже «немного разваливался» (хотя так и не развалился). Как бы то ни было, ничего между ним и Марией Семеновой не было - они  просто разговаривали… еще иногда она громко смелась его шуткам. Через год она уволилась, – хотя Егора Ивановича она «любила», но – ей было слишком скучно в музее.      
А было ли ему скучно? Это тоже – вечный риторический вопрос. После того, как Мария Семёновна уволилась, где-то полгода – да. А вообще - он всегда заставлял себя чем-то заниматься - если не было экскурсий (зимой), он обращался к своим обязанностям старшего научного сотрудника и писал статьи о Радищеве, иногда думая: «он тоже был одинок». И еще – мысли Радищева его вдохновляли. Когда он писал о нем, то в перерыве выходил на морозную улицу покурить, смотрел на идущих мимо горожан – которые, поскольку была зима, либо готовились к Новому году, либо отходили от него, - и говорил себе: «уж лучше зафанатеть от Радищева, чем от синьки». А, между тем, «синька» побеждала уже и некоторых сотрудников музея, потом их даже уволили с работы (директор музея сделал это, – чтобы самому с ними не спиться). Иногда он думал: «а что если как-нибудь позвонить Марии, встретиться с ней? Одно дело – «флирт» на работе, другое – вот так, откровенно, самостоятельно». Но эта мысль ни к чему не приводила.
Дверь музея открывается – входит группа школьников, класс, наверное, одиннадцатый. Девушки – реже в коротких платьях, чаще – в облегающих джинсах, есть некоторые красивые, юноши – в спортивных шапках, в огромных наушниках, на ногах – кроссовки. От девушек пахнет духами, от юношей – потом. Все – с вечными телефонами, крутящимися в руках. Учительница, ведущая их, – худая забитая женщина в очках лет пятидесяти. Вахтер и кассиры говорят Егору Ивановичу: «давай, экскурсовод… жги…»
Начинается экскурсия. Из тридцати школьников пару человек смотрят на Егора Ивановича заинтересованно. На лицах остальных написано «недовольство системой»  - зачем их сюда привели? Тем не менее, все – и скучающие, и заинтересованные, – смотрят в телефоны, и даже учительница, цыкающая на учеников, чтобы они не разговаривали, – тоже. Громкий голос Егора Ивановича звучит в пустоте…
- Александр Радищев, как вам известно, был великим русским писателем и философом. В 1789 году он издает книгу «Путешествие из Петербурга в Москву». В ней он критикует крепостное право и в целом монархию Екатерины II. За это его книга была запрещена, а он сам сослан в Сибирь. («Стопудово, многие не знают, что такое крепостное право, объяснять – фиг, не буду».)
- Радищев писал также о том, что России нужны либеральные ценности – такие, как гуманизм, свобода слова и мысли, свобода совести.
«Вот школьники в нашей стране любят критиковать власть… но почему они никогда не реагируют на то, что я сейчас говорю? Не видят, что в истории России тоже были либералы?» Он вел группу по залам, – всего их было десять. Рассказывая далее о Радищеве, Егор Иванович все больше злился: «да какой им там Радищев… если они только сидят в телефонах и разговаривают?» После очередного «шума» со стороны двух особенно наглых школьников, он прервался и уставил свой взгляд на них:
- Можно мне не мешать, да?
Все замерло. Учительница – которая и сама слушала в пол-уха, - зашикала на этих двоих, те покраснели, замолчали. У Егора Ивановича был один ответ, если кто-то шумел и не слушал, - он читал наизусть огромный отрывок из оды Радищева «Вольность», - так он «изгонял бесов»… И он начал – громко, медленно, так что учительница охнула про себя: «о Господи…»:

О! дар небес благословенный,
Источник всех великих дел,
О вольность, вольность, дар бесценный,
Позволь, чтоб раб тебя воспел.
Исполни сердце твоим жаром,
В нем сильных мышц твоих ударом
Во свет рабства тьму претвори,
Да Брут и Телль еще проснутся,
Седяй во власти да смятутся
От гласа твоего цари…

После такого все школьники оторвались от своих телефонов и слушали рассказ Егора Ивановича до конца, хотя все равно без интереса, формально.
Экскурсия была закончена. Егор Иванович с облегчением вздохнул. «Надо покурить, тем более что  следующих посетителей пока не видно». Он много курил – и когда ему было радостно, и когда он нервничал. На улице было хорошо, тепло. Курить нужно было позади дворца – там все было оборудовано. Запалив сигарету, он стоял, переваривая прошедшее раздражение на школьников. Однако, к его удивлению, события эти ещё не кончились, -  со спины к нему подошли те самые два шумевших на экскурсии «хулигана». Они остались после экскурсии немного «потусить» здесь, где было место для курения, и долго говорили о своей учительнице, и - о нем. Ничего они делать не собирались, – но вот, к их удаче, - он сам «шел им в руки».
- Здрасьте… - сказал один.
- Здрасьте… - повторил другой.
Егор Иванович не ответил. Первый продолжил:
- Ну и какого хрена  ты нас сдал училке?
«Такая у меня судьба, да? Я пострадаю от рук этого быдла? Да еще – из-за Радищева;? Из-за всего этого виртуального мира, в котором я живу?» В его голове поплыли картины другой его - возможной - судьбы, более удачливой, как в рекламе… 
И вдруг он ответил:
- Да пошли вы в жопу. 
- Куда?
- В жопу, – зло крикнул Егор Иванович. И даже не ушел, – а только отвернулся и спокойно докуривал оставшуюся сигарету.
Школьники посмотрели на него с испугом – и молча ушли. Возможно, они еще когда-нибудь появятся в его жизни. При желании, они могли прийти со своими «взрослыми знакомыми», которые помогут с ним «разобраться»…
Но от всего этого Егору Ивановичу стало не страшно, а – грустно.


Январь 2020 года,
Петербург 


Реальность
рассказ

Сегодня Петя снова не пошел в школу. Он живет в пригороде одного из российских мегаполисов. Его родители работают в крупной строительно-ремонтной компании, - хотя оба заканчивали исторический факультет, где они и познакомились. Живет семья Пети – средне. Кроме Пети, у них есть дочка Лена. 
Петя учится в девятом классе (хотя, именно сегодня – не учится…). Утром повторилась та же сцена, что и всегда в случае его пропуска. Дело в том, что, хотя папа и мама Пети работают в одной компании, но у них разные графики. Сегодня утром – его мама шла на работу, а у папы был выходной.
Папа – его звали Вадим Сергеевич, - проснулся с мыслью: «блин… а ведь завтра мне на работу, а я снова должен, вместо того, чтобы спать, будить Петьку». Почему он не был строгим? Учителя ему прямо говорили: «ремнем выгоняйте Петю в школу» (вот такая она – российская школа, которая «борется с семейным насилием»). На эти слова о ремне Вадим Сергеевич кивал. Но он был в курсе, что – никакого ремня не будет. И в глубине души даже радовался, что его сын Петя «идет против системы», пропускает целые дни. Другое дело – ради чего. И Вадим Сергеевич всегда ему это говорил: «если бы ты не ходил в школу, потому что читаешь книги…  или – не знаю, ходишь в походы… занимаешься спортом… но ты ведь тупо сидишь в своем гребаном компе, и играешь… смотришь видосы свои… деградируешь…»  Петя усмехался и ничего не отвечал. Хотя – по другим поводам, пусть и редко, но они общались и это было радостно им обоим.
Но сегодня утром – снова было «дежавю». В восемь утра Вадим Сергеевич еле встал со своей кровати, словно «зомби», прошел в детскую – дочь Лена уже ушла (вот ее не нужно было поднимать, хотя она ездила каждый день через весь город в свой колледж, потому что ей нравилось там учиться, а школа Пети – была рядом, в их посёлке). Петя – худой рыжий подстрок, - лежал в кровати, сбросив из-за жары в комнате одеяло.
- Петенька, - заговорил Вадим Сергеевич, – вставай…
- Встаю, папа.   
- Петенька, вставай, вставай… 
- Папа, иди на хер из моей комнаты.
Тогда Вадим Сергеевич подключает «тяжёлую артиллерию» - он звонит жене, и включает связь на громкую. Та долго уговаривает Петю:
- Иди в школу. Совесть есть  у тебя? А? Петя? Петя!
Время вышло. Жена говорит Вадиму Сергеевичу:
- Ну что, - компьютер у него забирай.
Тот молчит. Да, она права, но – забрать компьютер, значит, обречь себя на весь день на нытье и ругань со стороны Пети. А ведь были случаи, когда они даже дрались – правда, не из-за «компа», а из-за того, что Вадим Сергеевич защищал дочь Лену, которую Петя иногда – в ссоре между ними, - бил. Вадим Сергеевич ушел к себе спать. Петя тоже заснул.    
…
На следующий день он, всё-таки, пошел в школу (выпросив у мамы за это пятьдесят рублей). Школа была рядом – нужно было пройти небольшое поле. Здание школы было новым – построенным пару лет назад, после долгих обещаний жителям поселка (на условии, чтобы они голосовали за правящую партию, конечно; что те и делали). Здание  было большим, в светло-коричневых тонах. Во многих классах стояли компьютеры.
В школе Пете было скучно. Одни и те же уроки, одни и те же парты, одни и те же  учителя и ученики. Он вспомнил слова папы: «… хуже учишься, - оставят на второй год… вот так у тебя – из-за твоей ненависти к школе, будет ее еще больше».   
Из всех уроков Петя относительно спокойно «терпел» историю и географию. Папа спрашивал: «может, в этом твоё призвание?» Петя отвечал: «ну вот ты учился на историка, и им не работаешь, нет, мое призвание стать бизнесменом и программистом».
Единственное, что спасало школу в глаза Пети, – что там у него были друзья. И – девочки. В восьмом классе он не был коммуникабельным, но сейчас, в девятом, – все почему-то изменилось. И он общался сразу с двумя, – но не одновременно, конечно, - правда, это были только разговоры. Одна была его одноклассницей, - малорослой брюнеткой с длинными волосами, от которой вкусно пахло духами, и которая все время смеялась. Другая – из параллельного класса, грустной молчаливой блондинкой. И с той, и с другой время проходило в совместном «просмотре телефона».   
В тот день Петя немного задержался после уроков – потому что нужно было идти на дополнительные занятия из-за пропусков и долгов. С ним был его вечный друг, одноклассник Матвей. Если Петя был худым и рыжим, среднего роста, то Матвей – полным и высоким. После «дополнилки» они вышли из школы и пошли по полю в сторону своих домов.  Был еще день. На дворе стоял октябрь, – довольно тёплый. С правой стороны поля – было пустое пространство, только пожухлая трава на земле, а далее – новостройки (их раньше здесь не было), с левой стороны, - бесконечные гаражи. «Везде тесно, - подумал Петя, - а дома ждут уроки и комп. И это тоже тесно».
Матвей шел рядом и громко говорил:
- Завтра придешь в школу?
- Приду.
Они засмеялись.
- А ты? – спросил Петя.
- Не знаю. Чего это было с физруком сегодня? Орал на всех? А?
- А он что – не орет всегда на всех?
- Ну… не сразу.
Они снова засмеялись. Матвей:
- Я те скину сегодня в ВК одну ссылочку.
- Зачем?
- Там классные телки. Грудастые. Писькастые.
Потом они шли молча, и Матвей напевал какую-то популярную у подростков рэп-песню. Петя мычал ему в такт. Когда они уже почти дошли до конца поля, Матвей остановился и показал рукой на небо:
- Смотри, Петрундий.
Тот тоже остановился и посмотрел:
- И что? Небо как небо.
- А то, что у нас, блин, очень редко, факинг, бывает чистое небо.
- Ну и что? Чего стоим-то?
Но Петя, хоть и был внешне недоволен, все же не двигался с места и с улыбкой смотрел «туда». Да, чистым небо почти не бывало – потому что рядом огромный город. И вот они видели – маленькие редкие белые облака, занимавшие немного места в голубом небосводе, словно боясь потеснить кого-то. А справа – диск солнца, на который хотелось посмотреть пристально, но было нельзя. Однако это было и не нужно, солнце есть и этого достаточно.
… Вечером он сделал уроки, поел, выслушал от мамы приказание, чтобы на следующий день он встал к первому уроку, и все равно – «завис» у компьютера. Дело в том, что он знал, - завтра для него «супердень» – ведь и мать, и отец работали, и уедут рано. Так что все, что они смогут ему сделать утром, - только позвонить. Поэтому он сейчас,  - счастливый - сидел у компьютера за своим столом, заваленным упаковками от чипсов и бутылками из-под кока-колы.       
Однако, примерно в двенадцать ночи, с ним произошло нечто странное. Так, вроде внешне ничего не было. Он просто глянул краем глаза на книжную полку, стоявшую рядом, и дело было не в книгах. А в чем же? В реальности.
Он посмотрел – как ему показалось, впервые в жизни – на реальность. В тот момент это была, кроме книжной полки, стена рядом с его столом, - на ней - обои, которые были поклеены много лет назад… Потом он – вышел в коридор и зажег свет (он знал, что спальня родителей была плотно закрыта дверью). Там, в коридоре, в прихожей, висело зеркало. 
Петя хотел посмотреть и на него. Сначала его что-то останавливало, – но потом поглядел. И увидел себя. Заспанное лицо, карие любопытные глаза, несколько прыщей… Обычно он смотрел в зеркало только чтобы убедится, что он «красавчик», и что его черная крутка или свитер ему «идет», - перед походом в школу. Сейчас он понял, что реальный он не такой уж и «супер». Но это его не расстроило. 
Посмотрев в зеркало, он двинулся дальше – словно он в этой квартире впервые, и словно это не она вызывала у него все время тоску и недовольство родителями, которые не могли купить «чего-то получше» (и не в пригороде, а в городе). Прихожая, полки с обувью и одеждой… входная дверь… все это было неприбранным, непочищеным. Хотя не об этом Петя сейчас думал.
После прихожей он прошел на кухню, тоже включив в ней свет. Здесь он обычно только ел и смотрел телевизор – в перерывах между сидением в «компе». Но сейчас он не открыл холодильник и не взял пульт от телевизора.

         
Январь 2020 года,
Петербург


Брачные игры
рассказ

Центр Петербурга в июне… Жарко, в машинах на полную работают кондиционеры. Туристы… А он, Руслан, - полный мужчина лет сорока пяти, с широким лицом, которое когда-то было более красивым, хотя и сейчас сохраняло очарование, - шел по тротуару. Он вспотел и двигался все медленнее, меланхолично смотря на молодых юношей и девушек, бежавших перед ним и позади него. Руслан уже много лет работал учителем английского языка в одной немаленькой репетиторской компании. Женат, двое детей, – которые были уже подростками.         
Сейчас он шел после работы, была пятница – тот самый день в неделе, которому радуется вся страна, называя ее «пятницей-развратницей». На эту мифологию Руслан смотрел с усмешкой: «ничего вас от пустоты в душе не спасет; впрочем, и меня тоже», – добавлял он далее, уже совсем глубоко в душе. Офис его компании был на Василевском острове. И Руслан решил пройтись от него до набережной. Он делал так часто, - особенно сейчас, летом. Сам Бог велел гулять в таком «открыточном» месте – Нева, каменная набережная, доходящая до Ростральных колонн. Банально, но это всегда «сбрасывало» ту «энтропию», что копилась на работе. Начальники достали своими требованиями повышать показатели. Клиенты – своими капризами, а особенно – тем, что, если это «випы», - то ничего сказать им нельзя. Немало среди «випов» и «людей с юга», и все время нужно подстраиваться под их психологию и акцент…   
Но все это забывалось, когда Руслан шел по набережной, и ветер приятно трепал полы его черного пиджака (одетого с джинсами такого же цвета), и портфель на ремне, через грудь… А в ушах – наушники, и в них любовь его студенческих лет – «Нирвана». В «глазах» же – Нева, на другом берегу которой – Исакий.
И тут, когда Руслан свернул с набережной на одну из линий Васильевского острова, он увидел… свою жену Веру. Странно было встретить близкого тебе человека – человека, который прочно обосновался и в твоей жизни, и в твоем бессознательном, - в «чужом» пространстве города. Что Руслан почувствовал прежде всего? Удивление… любопытство… и почему-то – страх. Ведь Вера сначала шла по тротуару, противоположном тому, где был сам Руслан, метрах в пятидесяти от него, а затем – исчезла в дверях ресторана – одного из многих дорогих ресторанов на «Ваське», с огромным «пафосным» входом. Руслан все это наблюдал, остановившись на месте и прижавшись к стене, чтобы Вера его не заметила. «Муж застал жену идущей в ресторан… Ну это прямо как в сериале, блин…» Конечно, она могла встречаться там с подругой, после рабочего дня – а работала она администратором в частной клинике в центре города, недалеко отсюда. Или – с двоюродной сестрой Юлькой, с который они виделись очень часто.
Руслан стоял на тротуаре и думал: «зайти сейчас туда или нет?» Он не пошел. Вместо этого, – выхваченный из своего расслабления этим событием, - Руслан вернулся, «отступил» пока на набережную. 
Он расхаживал по ее пыльному граниту, – и думал о Вере, об их жизни. Вспоминал, – в том числе и ее нынешний образ у входа в ресторан. Здесь мы и опишем, как она выглядела. Сорок лет, среднего роста, крашеная блондинка, волосы – длинные. Одета была в недавно купленное синее модное платье, по колено. Вера была, скорее, симпатичной, чем красивой, - губы и нос были слишком большими, кроме этого, было видно, что она посещает косметолога. Но в глазах у нее был некий свет, мудрость, любовь к жизни.
Руслану почему-то пришло в голову, что образы из мелодрам, которые они с Верой смотрели, будучи детьми и подростками, и позднее, очень сильно влияли на то, как они воспринимали себя и свою жизнь. Не было ли так, что, когда они целовались, воспитывали детей, то они носили внутри некую виртуальную маску, - из киношных образов? Но - если раньше эти маски носились легко, вдохновляли, то сейчас – душат, в них тесно? Что там было, какие фильмы? В глубоком детстве – «Красотка», позднее – «Дневник Бриджит Джонс», «Титаник»…
Тем не менее, Руслан и Вера прожили очень неплохую жизнь. Влюбились, когда им было по двадцать три. Были наивными, но по этому как раз и скучал сейчас сильнее всего Руслан. Родили и воспитали двух девочек, правда, – сейчас уже давно живущих, пусть и по-прежнему с ними в огромной квартире в районе Автово, - но своей жизнью. В плане денег, по российским меркам, у них все было неплохо, в отличие от работавших в «госучреждениях» товарищей Руслана по университету, где он учился на филолога.
Несмотря на все это, - их брак казался им умирающим. 
Кроме инерции и общего разочарования, проблем добавляло и то, что секс у них был довольно однообразным и редким. Руслан шутил: «да кто-то в моем возрасте вообще не может». Но Вера этой шутке не смеялась. 
Хотя, буквально за два последних года, здесь кое-что изменилось. А виновата во всем была – живая фантазия Руслана, и еще – интернет, где он смотрел порноролики. Самыми любимыми сюжетами Руслана были те, где жена изменяла. Лучше – на глазах у мужа. При этом, конечно, все жены в порнороликах были красивыми. Ну а – представить Веру такой же, когда они ночью занимались сексом, было несложно, особенно если ты разворачиваешь жену спиной к себе… 
Потом – ему уже было мало фантазировать только «в своей голове», и он стал просить Веру, чтобы она что-нибудь «рассказала». Что к ней пристает на работе хозяин клиники… или пациенты… и что она не может устоять перед ними… потому что – Руслан не в силах удовлетворить ее… потому что у него редко стоит… и маленький. Слушая это в разных, все новых вариациях, Руслан возбуждался, и делал с Верой то, что раньше почти никогда не делал. Их накрывали оргазмы. Лежа после них вместе, они чувствовали… любовь друг к другу. Вся их повседневная жизнь, - получала здесь некий итог, подпитку. Что-то типа прогулки по набережной Невы с видом на Исакий, как это было у Руслана сегодня. Что-то типа – касания божества.
Вот почему – Руслан так удивился и испугался, когда увидел Веру входящей в ресторан. Это поначалу показалось ему чем-то нереальным, чем-то из ее ночных рассказов. А что если это – не игра, начатая ею по его инициативе, а все – правда? Руслан смотрел на гуляющих по набережной и думал об этом, погружался в эту пропасть…  Вероятность этого была, потому что, в отличие от довольно закрытого Руслана, который читал много книг и общался с людьми только по работе, Вера была коммуникабельной. Что же он чувствовал? Это был целый клубок,  и ему было трудно вычленить конкретно свои мысли, чувства. Тут и чувство вины, что это он попросил Веру рассказывать о ее изменах… тут и ревность… и обида, что она над ним смеялась… А главное… просто зависть, – что она живет какой-то полноценной жизнью, в отличие от него, «ботаника».      
…
Итак, по набережной он нагулялся. Его ноги устали. Он уже не с завистливой меланхолией, а с раздражением смотрел на юношей и девушек, которые скапливались здесь – в романтичном месте Петербурга, - целовались и делали сэлфи.
«Идти к ней в ресторан или нет? «Застану» ли я ее там с «любовником»? Реальна она или нет? Или мне вообще все показалось?» 
Он пошел. Как только он зашел в холл ресторана, где был гардероб, – то сразу почувствовал прохладу. Он долго там стоял… и потом, наконец, прошел далее. Большая зала в светло-зеленых тонах. На всю работал кондиционер. Народу было много, бегали официанты, и они сразу предложили ему – смерив его оценивающим взглядом и поняв, что он «платежеспособен», - меню. Вера была здесь, – значит, она ему не привиделась. Руслану повезло, что Вера сидела в углу и спиной к нему. Он сел за стол подальше от нее, заказал кофе и довольно дорогой кейк. Краем глаза он увидел – Вера встречалась… со своей вечной двоюродной сестрой Юлькой. Та была моложе Веры лет на десять и выглядела намного лучше, и вообще – у нее, разведённой, была «бурная» личная жизнь с одним обеспеченным человеком. Вера в разговорах часто упоминала Юльку,  и говорила, что завидует ей. Руслану повезло, что Юлька была немного близорука, иначе она бы его заметила. Вера и Юлька сидели здесь уже долго – и Юльке все время звонили, ясно, - тот самый обеспеченный человек.
Руслан выпил свой кофе и съел кейк. Заметил, что Вера и Юлька уже собираются уходить. Он рассчитался, встал из-за стола, и направился к ним. Вера и Юлька, – особенно первая, - удивились и обрадовались. Посыпались шутки: «ты что, следишь за своей женой?» - «да… я слежу». Потом Юлька, наконец, убежала. Вера и  Руслан остались. Но при этом за стол они не садились. Она смотрела на него, а он на нее. Вера сказала:
- Ну правда, ты что следишь за мной, а?
- Случайно встретил тебя на входе, на улице. 
- Да когда это было-то? Почему сразу не подошел? … Думал, я здесь с кем-то встречаюсь, да;? 
Но он только слабо улыбнулся на ее шутку. И замолчал. И тут они оба поняли, что он сейчас что-то скажет.
- Я отпускаю тебя, Вера.
Он мог сказать и совсем другую фразу – «я люблю тебя, Вера», - но что-то, как будто случайное, – привело его именно к этим словам.   
- Спасибо.











Под «ником» «Светланы Таинственной»
рассказ

Света Линакова – так ее всегда звали и зовут сейчас. Но в соцсетях она зарегистрирована как «Светлана Таинственная»…
Света родилась и живет в Новгороде. Родители – простые советские рабочие, холили ее, поскольку она была единственным ребёнком в семье. В школе – была отличницей, в университете – почти тоже, получила там диплом психолога. Около года она искала работу по специальности – хорошее было время: «вся жизнь впереди», у нее есть парень, который вроде ее любит (пусть они потом и расстанутся, это не станет для нее трагедией)… Ища работу преподавателя психологии или – лучше – консультирующего психолога, - и все еще не находя – Света все чаще гуляла по своему любимому центру Новгорода – Детинцу.  Вот – древний Софийский собор… Вот – огромный памятник тысячелетию Руси. А вот – самое любимое – высокая стена и башни, поднявшись на которые можно увидеть широкий мудрый Волхов, который, как говорили туристам, тек здесь ещё при Рюрике...
Гуляя так и улыбаясь летнему или осеннему солнцу, Света думала: «Ну, конечно, я живу в России… а не в Европе. И не в Москве, а в Новгороде. Ну и что? Зато наш Новгород был когда-то столицей;. Был даже почти отдельным государством - с  XII века. А потом, в XIV-м, – Московия; его захватила… Ладно – и здесь можно жить. На крайняк, – перееду, хоть в Европу, хоть в Москву».   
Подходящую работу она не могла найти довольно долго – перебивалась чем-то, а, в основном, «сидела» на шее у родителей, впрочем, те не были против. Наконец, она стала преподавать психологию в Новгородском университете (вакансии на этом факультете были редкими,  потому что гуманитариев, как всегда, было слишком много). Несколько лет далее – вела там лекции и семинары. Студенты ее любили – благо, она была довольно красивой – среднего роста худая брюнетка с длинными волосами, выразительные черты лица, чем-то она могла напомнить им портреты русских княгинь с новгородских миниатюр. И знала Света – очень много, ведь и Фрейд, и Юнг, и Адлер были ею – за эти годы поиска работы, - давно прочитаны. Особенно она любила Юнга (как и все психологи в России) – за его «мистицизм». В это время она попробовала вести и частных клиентов – по знакомству с одним из преподавателей, у которого этих клиентов было много. Двух человек она повела – но с большим трудом, ей ведь было еще только двадцать шесть, и клиенты видели, что она пока не готова.
А когда ей стало двадцать восемь, - в университет пришел новый преподаватель – Виктор Сергеевич. Как он потом ей говорил, признаваясь в своих чувствах: «я в первый раз увидел тебя, идущей по коридору после занятий… усталая, радостная… и – извини за выражение, - охренительно красивая!» Да, он влюбился в картинку. Но ведь она и сама жила как на картинке. Чтобы кто-то вот пришел и оценил ее.
Они поженились. Родители Светы были всецело за, - еще и потому, что у Виктора был довольно обеспеченный отец (с его матерью он развелся давно, но – всегда поддерживал сына). Тоже радостный за Виктора, он подарил молодым свадебное путешествие на Бали. Выкладывая в соцсетях фото из этого «рая», Света, на самом деле, не удивлялась этому счастью, - все ей казалось заслуженным – и любовь Виктора, и деньги, которые пришли с ним в ее жизнь (пусть они и не были большими).
Они были счастливы. Жить она стала в просторной, в центре Новгорода, квартире Виктора. Через полгода Света забеременела и ушла в академический отпуск. Родила – это был мальчик, назвали его Сергей, в честь отца Виктора. Сына – это крохотное беззащитное существо, лопотавшее днем и ночью, - она полюбила чуть сильнее, чем мужа. Хоть и намучилась с ним – он был беспокойным. С работы, из-за сына, ушла. Только когда «Сереженьке» исполнился год, Света вернулась в университет – но лишь на четверть ставки, у нее было два занятия в неделю. И Свете было обидно, что так мало – но она, сидя с ребенком, больше не могла. Свободного времени было много, но  - нужно сидеть дома. А она, между тем, скучала по своей психологии. И очень логично возник вариант – соцсети как формы продвижения. Так сегодня делают все. В соцсетях, кажется, можно найти все что угодно – от рекламы до астрологии, от политики до «порнухи».
Что там было у Светы? В одной из таких сетей у нее уже давно была страница, но так, для родственников, про свою семейную жизнь, «отчеты». Сейчас же она сделала себя еще одну страницу, под ником - «Светлана Таинственная», это был «творческий блог» с ее мыслями, часто,  – со стихами. Никто ее почти не лайкал, – только несколько ее подруг. Но это ее не останавливало. Хотя иногда она говорила себе – «зачем постить, если лайков нету?» И все равно она это делала.
Ее смартфон – это был очень хороший «хуавей» последней модели, - мигом стал важнейшей частью ее жизни, это было в меньшей форме и раньше, но сейчас, как только она завела свой «творческий блог», как только превратилась в «Светлану Таинственную», – особенно. Например, гуляя с сыном, она могла вдруг остановиться, залюбоваться весенним небом и березами, стоявшими в парке, и начать их «фоткать», а еще – придумывать к ним стихи. Но, безусловно, - сын был на первом месте. Муж Виктор, - надо отдать ему должное, - всегда хвалил ее за таланты, и помогал продвигать ее блог.
Что же она там писала? Как правило, нечто «позитивное», «философское»:
   «…важно осознавать свою внутреннюю божественность и прямую связь с Источником всего - и жизни в том числе».
Наверное, Света настолько была переполнена этой «божественностью», что она хотела делится ею с читателями не только днем, но и ночью.  Кроме словесных постов, она записывала видео – о том, как найти энергию для привлечения успеха, о том, какую ценность имеет брак, о том, что люди агрессивны и как это уводит их от самореализации. Видео лайкали больше, - возможно, еще и потому,  что Света в тридцать три сохранила свою красоту. Кстати, среди ее постов был и такой – почему, несмотря на то, что мы проработали все свои «блоки», «внутренние запреты», а успеха как не было, так и нет? (не о себе ли? хотя в плане денег она не нуждалась).   
Утром 31 декабря 2019 года Света сидела за своим столом в хорошо обставленной и прибранной перед праздниками квартире, - за ноутбуком. Семья готовилась к встрече Нового года. Муж Виктор был рядом – вечером придут Светины подруги, и мама с папой, и еще – отец Виктора. Маленький Сереженька – спал.
Конечно, она не могла пропустить такую «пиарную» возможность, как Новый год, чтобы не «поставить» на своей странице что-нибудь. Она «запостила» опрос на тему – «что такое успех» и – разные варианты ответов, среди них – «финансовое благополучие», «духовное развитие» и другое. Тут же, отвечая на голосование, которое не густо, но состоялось, она предложила свое видение: «Я выбрала "духовное развитие". Для меня это значит совершенствование в искусстве быть счастливым. Когда человек по-настоящему счастлив, он притягивает соответствующие обстоятельства и так же помогает другим быть счастливыми - близким, друзьям и т.д.». Света была довольна, что высказалась, пусть и в этот раз лайков и «комментов» было немного.
Поздно вечером начался праздник, - Света угощала всех своей готовкой, родственники и подруги фотографировались, улыбались, поздравляли друг друга. «Как в рекламе;» - подумала Света. Пили шампанское. И Света, – которая обычно не любила выпивать, - вдруг «налегла». Все шутили, называя ее «бухариком». Они не знали, какие мысли – под воздействием «коварного алкоголя», – «запустились» в ее голове: «Что я там написала в своем посте? Что для меня главное – искусство быть счастливым? … Да кто вообще может сказать, что он счастлив? Что это такое - счастье? Почему мы так легко используем  это слово? Почему присвоили его?  Были ли счастливы Ромео и Джульетта? Наверное, да, но они не говорили ни хрена о своем счастье, не постили его, не «ловили» его, им было не до этого… они… жили».   
Света зашла на все свои страницы (и лично-семейную, и там, где был ее творческий блог), – это было уже четыре часа ночи, - и «поставила» свежие новогодние фото. Над ними она написала всего одно предложение:
«как же меня заеб…ло это все»
Когда утром она проснулась с головной болью, то автоматически, все-таки,  глянула в телефон, - под ее новогодним постом сыпались сотни лайков.























Без опоры
рассказ 

Какой это был день? В первые полгода их пребывания на этой планете Сергей и Дмитрий – а их в этой миссии было только двое, - считали дни, следили за календарем (он, кстати, не сильно отличался от земного). Потом – из-за усталости, уже не могли. Компьютеры их базы, на которой они жили, вели этот счет – это был 610 день.
Шел XXIV век, и земляне уже распространились не только в Солнечной системе, но и вышли из нее. Правда – следующего качественного скачка – выхода за пределы галактики, - нужно было ждать еще очень долго. И вот – планета 45дельта, на которой работали Сергей и Дмитрий, - была одним из крутившихся планет вокруг соседней с нашим Солнцем звезды Дельта (отсюда и название планеты, где работали сейчас Сергей и Дмитрий). В любой колонизации – так было и когда земляне осваивали свою Солнечную систему, и сейчас, когда они начали осваивать систему Дельты, - всегда есть жёсткая дифференциация между богатыми и бедными. Первыми «на штурм» шли те, кому нечего было терять на Земле. И уже за ними шли – хозяева жизни. Так происходит и с Дельтой и ее миром.
А мир Дельты был красивым, - особенно если смотреть на него со стороны, издалека, через телескопы, или через рекламные постеры. В центре этого мира, – сама звезда Дельта: крупный голубой шар, висящий себе… кажется, недвигающийся… Сергей и Дмитрий, вспоминая сейчас, как на Земле все компании, связанные с проектом освоения Дельты, везде рекламировали ее вот такую, красивую, завораживающую – сейчас плевались, ничего им эта звезда и ее планеты, не дала, - хотя, да, огромные деньги они получали…
Надо добавить, что, когда земляне лишь начинали осваивать Дельту и ее систему, у многих был энтузиазм, связанный с идеей встречи с кем-то разумным, или хотя бы живым, «белковым».  Газеты зарабатывали на этих спекуляциях, ученые писали в книгах гипотезы на эту тему, режиссеры снимали становящиеся популярными фильмы. Сергей и Дмитрий – были простыми практиками-инженерами – с опытом работы на Марсе, - хотя родились  и большую часть жизни они провели на Земле. Так вот, - они в целом не разделяли общего энтузиазма по поводу возможного нахождения в системе Дельта разумных существ. Они знали, что их ждет очень дорогой контракт по работе на какой-нибудь планетке типа вот этой, на которой они и оказались, - 45дельта, - и что их жены будут уговаривать их пойти на эту вахту. За три года – 100 000… Однако мысль о возможной встрече здесь разумных существ, - немного смягчала перспективу работать с тяжелой неприветливой поверхностью 45дельта. Но они работали здесь вот уже два года, и ничего не было найдено, как и во всей системе Дельта. Ничего. Все это оставляло человечество в Дельте, и их двоих в частности, и без развлечения, и без особой надежды. Как будто бы жизнь не имела без этого смысла, или, все-таки, имела?
45-дельта – была небольшой по размеру планетой, в два раза меньше Земли, ее масса была чуть меньше земной, что приводило к некоторой легкости перемещения на ней. Но главное было не в этом, а в том, что рельеф здесь был очень неустойчивый, почва - зыбкой, это была влажная – иногда вообще с водой, - глинистая почва, часто провяливающаяся. Но именно она порождала в глубине планеты – под этой почвой, - одно важное для человеческой цивилизации вещество, железо. Сергей и Дмитрий искали его месторождения по планете. Кислорода на 45дельа не было, так что Сергей и Дмитрий должны были работать в полном оборудовании – это были синего цвета скафандры с небольшими шлемами на голове. Да, это была заброшенная планетка, - скорее всего, здесь даже не будет колонии, потому что другие планеты более крупные и привлекательные.
Атмосфера состояла из азота, но не была такой уж густой, плотной, закрывающей, как на Земле, - слава Богу, нередко она становилась очень прозрачной, и тогда уставшие  после смены земляне могли увидеть огромную голубую Дельту, темнеющую во время заката. Иногда они замечали в ночном небе своей планеты вдали желтую звезду, это было Солнце.
Итак, они отработали здесь уже большую часть срока, и это был очередной день их работы. Сразу скажу, что ничего «такого» здесь не произойдёт, я просто хочу рассказать об этом дне, об одном из многих.
Он начался с того, что они проснулись. Конечно, на своей базе. База… Созданная несколько лет назад, она была поставлена на единственном стабильном месте 45дельта – на небольшом возвышении. База была местом, где они жили как будто бы на Земле – там был кислород, и они ходили без скафандров. Две спальни, общая зала для досуга, зала для работы – там на столах стояли компьютеры, и лежали – не только на столах, но и на полу, - распечатанные отчеты по работе… Интерьер этих зал был из серо-голубого пластика. За два года база превратилась в нечто очень обжитое… Обжитое двумя мужчинами. Конечно, когда они возвращались сюда после смены, то все их тело говорило – это мой дом, кусок Земли в этой чужой системе Дельта… Но если бы Сергей и Дмитрий посмотрели бы на все это с точки зрения Земли, то не поверили бы, что называют базу домом. База – место для сна, для тупого досуга, когда он необходим, чтобы не сломаться на работе, досуга, проводимого за решением кроссвордов и просмотром телевизора, который был важной эмоциональной связью с Землей, – место, где они ходили в туалет, и запах от него, несмотря на любые системы фильтрации, немного оставался в воздухе. Место, где они мастурбировали, - были пара случаев, когда они не только мастурбировали, но и, так сказать, помогали друг другу. И все это вместе – работа и досуг, - останется в их памяти как нечто, похожее на сон, на кошмар. И еще – на солдат в условиях войны? Или – на заключенных? 
Подъем в восемь. Надевание скафандров, выход на смену – в десять. И снова – все то же самое. Глинистая почва под ногами. Азотные облака в небе. А они, земляне, – должны не падать, что иногда очень сложно, и – искать специальными приборами, похожими на наш земной металлоискатель, – железную руду. Снова тот же набор тяжелых ощущений, который вошел в их мозг, в их тела: вечно хочется сорвать скафандр и дышать полной грудью, – хотя количественно кислорода в нем было достаточно, вечно ноет тело, особенно в ногах и плечах, и вечно перед глазами – черная почва, склизкая, ускользающая, вонючая – это они знают по запаху на базе, где они снимают скафандры, и он ударяет им в нос, почва - опасная, коварная, несколько раз провалившая их в какие-то ущелья, и вечные камни железа – серые, темные, думаешь, неужели они такие ценные, чтобы гробить на них жизнь?
 Сергей был более устойчивым ко всему этому. И вообще он был простым человеком – закончил школу и технический университет. Был красивым, сильным, женщины его любили. Но он тем не менее женился и родил двух детей.
Дмитрий  был немного умнее, - и ему здесь было совсем тяжело. Образование у него было таким же, но он много читал. И здесь на базе – тоже. Хотя нередко усталость не давала ему сил на это – и он, коря себя, что не читает, рубился с Сергеем в карты, или вообще они смотрели «телек». Красавцем он не был, женился рано, у него, как и у Сергея, было двое детей.  Вообще, они часто говорили о семьях, - это была, конечно, форма ностальгии по Земле, как если бы голодный говорил про пищу.
Вот и сегодня – снова.  Они проверяли очередное ущелье, иногда такие ущелья открывали огромные ямы, появлявшиеся неожиданно. Говорили они по рации в шлемах. 
- Не писай, Димон… ты трус, потому что слишком много читаешь. Вернешься ты к своей жене. 
Дмитрий засмеялся. Ущелье проверили – железо есть, все, идут от него дальше.
- А ты к своей.
Вспоминать своих любимых женщин за несколько световых лет от Солнца было странно, - и приятно, и пусть они уже делали это здесь много раз, каждый раз это чувство повторялось, как будто они там, их жены, могли понять, что их вспоминали. 
- Знаешь, Димон, что я понял?
- Ну?
- Я виноват перед Нинкой.
- Потому что мы с тобой здесь пару раз…?
Они засмеялись.
- Да нет. Какой ты ей конкурент… Я просто изменял ей часто. Там, на Земле.
- А ты подумай еще о другом – сможем ли мы вообще делать это, когда вернёмся с наших проклятых дельтовых рудников.
- Да, я думаю об этом, и это тоже меня тревожит.
Сергей сказал это ровным голосом, потому что основные силы его шли на ходьбу и поиск, а так, на базе, во время досуга, он бы не был таким спокойным.
- Ладно, забей.
- На самом деле, - сказал Сергей, - все это связано еще кое с чем. Я боюсь, что Нинка мне изменит. Загуляет. Как жены моряков, летчиков. В песнях поется о романтике, но жизнь сурова. Бабы только об этом думают;.
- Хочу тебе напомнить, что, кроме прочих вторичных функций, у меня в этой миссии есть и такая  – быть психологом для себя и для тебя.
Они снова засмеялись. Дмитрий продолжил:
- Так вот. Очень четкая в твоей голове схема обнаруживается. У тебя чувство вины перед Нинкой. И ты боишься, что она поняла, что ты ей изменял, и захочет тебе отомстить. А даже если и не поймет, все равно – захочет секса. Все это крутиться в тебе неким клубком. И ты крутишь его, крутишь…
- Да, верно.
- Но ты крутишь, потому что не хочешь что-то изменить. Во-первых, тебе надо признать перед собой, что ты ошибся, изменив жене. А если это не ошибка, то разводись. 
- Ошибка. Разводиться не хочу. А что во-вторых?
- Во-вторых, - смириться. Это больно, но ты должен понять, что ты все равно ты, даже если Нинка тебе изменит. Ты не можешь все контролировать. Но – ты можешь контролировать себя. Что бы ни случилось в жизни – ты, твоя душа, твой мир все равно есть.
- Да, наплел ты мне здесь, хренов психолог.
Больше они об этом не говорили. А правда была в том, что и сам Дмитрий переживал почти то же самое, и повторял мантру про то, что его душа, его мир все равно есть, несмотря ни на что. Несмотря ни на что… На что же?  Они уже вернулись на базу, разделись, сходили в свои туалеты, поели и легли спать по своим комнатам, когда его душа вернулась к этой мысли-переживанию. Да, он тоже боялся, что жена – ее звали Вера, - ему изменит. Боялся и падал в этот страх, так же, как и Сергей. Да, Дмитрий и Вера были другими – у них не было бурной сексуальной жизни до брака и во время брака – как у Сергея. И Дмитрий, конечно, не изменял жене, как и она ему. Секс у них был – и регулярным, нередким, - но он был лишь частью их жизни.
Тем не менее, Дмитрий все чаще думал: а вот будет забавно, если как раз Нинка останется преданной своему Сергею. А моя Вера – нет. Это ведь может произойти. Его нету дома – и вообще на Земле – два года. Она скучает. Ей тяжело все время поднимать детей, воспитывать их и пр. Ей очень тяжело. Раньше она не думала о себе, считала себя пешкой семейной машины. А теперь – больше не может.
Когда Дмитрий думал об этом, - то он падал в пропасть. Он понимал, что это пропасть недоверия. И - пропасть зависимости. Но образы все равно преследовали  его, – то ему казалось, что Вера пьет с кем-то вино, то с кем-то танцует, а иногда было страшное – с кем-то «трахается», причем, конечно, все это виделось ему в «страшных деталях». Это было самое тяжелое, навязчивое, цеплявшееся за мозг. После такого казалось, что он  не выживет, хорошо еще, что была работа, – в этом смысле он радовался ей. 
Когда ему было совсем плохо, он и говорил себе – что бы ни было, но я, мой мир, моя душа есть. Это помогало, хотя и не сразу. Но в эти моменты проблесков он, все-таки, понимал, что Вера не изменяет ему, что «темный оборот любви» -  его выдумка, он в этом почти уверен, а если он ошибается, - то это  уже ее жизнь, ее ответственность. Но эту опору он чувствовал редко, однако он был благодарен жизни, что вообще ее чувствовал. И еще он понял, что коварная вязкая почва планеты 45дельта ассоциировалась у него – и у Сергея тоже? - с этой темной стороной, с этими подозрениями, что их жены им изменяют. Нужно было пройти через эту почву. Это было страшно, и часто хотелось закончить свою жизнь – но это было неизбежно. Нужно было пройти через эту почву – это относилось и к планете, и к их подозрениям, тем более что если бы они не были здесь сейчас, то и подозрения не могли бы возникнуть.
И, все-таки, реальность казалась суровой. Как тяжело морякам или летчикам оставлять своих жен. Так же – и им сейчас на этой планете. Нужно все время быть в тонусе, «привлекать психический ресурс», держать себя от падения в пропасть отчаяния, от мысли, что все плохо, что их все забыли, в том числе и жены.
Иногда во время работы они разговаривали мало. Когда разговора нет, – значит, слушают музыку, вместе – в передатчиках своих шлемов. Как правило, это была попса, которую привез в большом количестве Сергей. Дмитрия воротило от этой музыки – бухающей, громкой, с тупыми словами, эта музыка тоже стала для него частью его ада на этой планете. И все эти песни лепились к его мозгу, к его душе, повторялись, жили своей жизнью, крутились в голове, когда он просыпался и засыпал. Все же – некоторые казались ему неплохими, вечерами, когда они возвращались после смены, они вместе пели их, радуясь, что вот,  еще одна смена закончилась.      
В очередной раз, когда они уже два дня слушали попсу, на третий, - для разнообразия, когда Дмитрий понял, что его уже тошнит от нее, он поставил в проигрыватель нечто, привезенное им с собой. Это была классическая музыка. Сам он именно этого композитора не слушал, но знал, что тот был очень известен.   
Они вышли, как всегда, искать железо со своими металлоискателями. Почва была нормальной, не очень тонущей под ними. Да и вообще, день был неплохой – туч на небе было мало, так что голубая Дельта иногда просматривалась.
Дмитрий включил подготовленную им классику. Сначала звуки были чуть слышны, как бы подступая… Потом – прогремели грозой. И далее – полет. Полет неизвестно чего неизвестно куда. Вне времени и пространства. Это была вечность. Без адреса. Без начала и конца. Дмитрий и Сергей погрузились в эту вечность, - сразу, прямо так, в скафандрах, грязные, немытые, со всеми своими мыслями и переживаниями по поводу Земли, но эти мысли и переживания – исчезли.
- Что это, мать твою? – спросил Сергей, который вообще-то не любил и не слушал классическую музыку.
- Это Бетховен, мать твою. Девятая симфония. 
…
Когда они закончили свою работу на планете 45делта, то они написали в отчётах следующее – что однажды, в одну из смен, они «поставили» себе в качестве музыки Бетховена и ближе к концу смены, вечером, они увидели в облаках огромный силуэт некоей женщины, – это был призрак, или, может быть, электронная проекция. Она была молодая и красивая, смотрела на них, как написал Дмитрий, «с любовью», как написал Сергей, «смотрела особенным взглядом». Женщина эта ничего им не сказала, и, «провися» так полчаса, исчезла.
Эта часть их отчетов, конечно, автоматически попала в соответствующий правительственный отдел – по поиску разумных существ, - где было решено, что увиденное Сергеем и Дмитрием, - иллюзия, и что она была вызвана тем, что они устали, и – слишком тосковали по Земле. Музыка же Бетховена оказалась неким спусковым крючком для нервного возбуждения, и – стимуляции  фантазии. 



Март 2020 года,
Петербург











Виктор
рассказ

Уезжать на рыбалку надо было рано утром. Виктор проснулся в четыре, - в доме было тихо,  рядом спала его Ната, в других комнатах – ее сын Женя, и его -  пятилетний Саша (хорошо, что он сейчас не проснулся).
Уже было светло. Какое отличное утро было на дворе – август, тепло, но жарко не будет;  дождей нету, они кончились. Над их домом – это была обычная дача в прибалтийской деревне, - качались от слабого ветра сосны. Высокие, темно-коричневые. Такие, наверное, Пётр I любил использовать для постройки флота… Недавно Виктор сочинил песню: «но я знаю, что мне – недолго осталось ждать, чтоб увидеть сосны на морском берегу». Да, море было рядом – от их дачи метров двести. Виктор снова посмотрел на качающиеся от слабого ветра сосны – как будто они что-то ему говорили, шептали. Они делали его другим.
Виктор вышел из дома… Он был среднего роста, двадцати восьми лет, крепкий, наполовину русский, наполовину кореец, особенно об этом говорили его большие скулы восточного типа и черные глаза, в его взгляде – сосредоточенность, энергия. Но во всем его образе было нечто нарочитое - как будто Виктор живет не в реальной жизни, а сошел с плаката на стене. И, действительно, Виктор был очень популярным человеком – известным на весь почти уже развалившийся Советский Союз рок-музыкантом. Кстати, здесь, в глухой прибалтийской деревне, Виктора узнавали не все и он этому радовался. Но это не мешало ему по инерции и сейчас выглядеть «как с плаката» - он и дома так иногда выглядел. А на плакатах он был -  весь в чёрном и смотрел на тебя своими сверлящими уверенными глазами. Он и сейчас тоже был в черном – в черных джинсах и черной футболке, пусть и не таких модных, как на концертах.    
 Виктор завел машину – свой новенький темно-синий москвич 21-41, хэтчбэк. Надо было немного подождать, пока двигатель разогреется, и Виктор вышел из машины. Сначала он покурил. Потом – сделал пару упражнений в стиле каратэ. Тело осудило его за сигарету, и поблагодарило за зарядку. Главное, – что Виктор после нее окончательно проснулся. А то вчера – они как всегда сидели с Натой и Лешей (это был сосед здесь, по даче, их старый знакомый, они все вместе уже второй год здесь летом), и болтали – до двух ночи. Хорошо еще, что Виктор выпил с ними только бутылку пива.  Все, «мозг проснулся», сонная муть прошла, - можно было ехать.    
Виктор любил вот так утром уезжать на рыбалку. На самом деле, он не был таким уж умелым рыбаком, - если получалось поймать, то он очень этому радовался. Но речь, скорее, шла об образе благополучной жизни, высмотренном им в фильмах. У него все хорошо, все есть. Есть любимое дело, - рок-музыка, есть любимая женщина – Ната, есть сын – который, наконец-то, приехал к нему (это был сын от первого брака, с женой они уже не жили вместе и скоро будут разводиться), есть машина, - новая, модная. Есть деньги. На деньги от концертов он и купил себе автомобиль. И – купит со временем квартиру в Москве (ее ещё не было, что делало образ благополучия Виктора немного смешным…) 
Одна вот беда, - Виктор еще только учился водить машину, хотя права у него были. В целом он водил очень осторожно, но – как подросток, впервые оказавшийся за рулем папиной машины, - любил повышать скорость на шоссе до ста и больше. Да, водить он любил, из-за этого он больше чувствовал себя мужчиной.
Иногда он брал с собой на рыбалку соседа Лёшу – и тот, как правило, спал, что Виктора устраивало. Иногда – брал сына Сашу, благо тот был молчаливым ребенком (в отца). Сегодня Виктор не взял с собой никого.
Когда они раньше ездили по округе на машине, то однажды наткнулись на некое озеро – довольно широкое, затерянное в лесу. Все восхитились, пофотографировали издалека это озеро на полароид, и уехали. А Виктор потом все говорил – «поеду туда как-нибудь один на рыбалку. Там, может, вообще никого не бывает». Тот факт, что место безлюдное, Виктора очень радовал, ведь он устал от поклонников.
Итак, - он ехал на озеро. Счастье… Солнечные лучи падают на сосны, на асфальт дороги, на редко встречающиеся здесь дома… Сельский прибалтийский пейзаж. «Вот Европа… Не то, что наш раздолбанный совковый Ленинград…»
«Как все хорошо. Вчера только уехал Юра (это был член его музыкальной группы)… Мы свели сочинённые мной за год песни, в нашей походной студии». Виктор подумал – как чудесно, что что-то пришедшее ему в голову, из снов, из отдыха после концертов, из попоек, из прогулок здесь, по берегу моря, из таких вот рыбалок, - будет облечено в плоть и кровь внешнего объективного мира, - вроде как враждебного ему, - или, все-таки, не враждебного, раз есть такое чудо, как рок-музыка? И вся история человечества шла к этому – к таким вот возможностям, когда мотивчик в твоей голове, казалось бы, с ленцой, постепенно обрастающий словами, парой куплетов и припевом, - вдруг передается миллионам, - по всем радиостанциям и телеканалам.
Правда, – не слишком ли много мрачного в его новых песнях? Юра сказал ему об этом, впрочем, добавив: «все равно все отлично, Витька». Виктор включил наугад кассету с этими новыми песнями, - заиграла «Кукушка»  - медленная, как бы падающая мелодия, простая, берущая за сердце: «Песен еще ненаписаных – сколько? Скажи, кукушка, пропой…»   
Виктор пожалел, что включил в машине этот новый материал – наоборот, нужно было от него отойти, подождать, не возвращаться к нему, как он всегда и делал. Ну все, – теперь будет не до рыбалки.
На самом деле, больше, чем «мрачность», его волновало другое, – не слишком ли все «попсово»? Даже сам звук – в нем большую роль играли не только традиционные гитары, но и синтезатор. Парадокс был в том, что даже «мрачные песни» звучали, как это ни абсурдно, с каким-то «пупсовым душком». А одна песня и по содержанию была такой: «все не то и все не так,  - когда твоя девушка больна…»
Страх стать «попсовым» преследовал его в этот год. Дело в том, что Виктор родился и большую часть жизни прожил не в Москве, где он сейчас жил, а в Ленинграде. Там он создал свою рок-группу, там он обрел первых фанатов. Там он, - как и все рокеры, - боролся с советской системой, и это было важной частью его музыки, его жизни. Но году в 1988-м советская система начала рушиться, и все поехало, стало более свободным. И вот, - Виктор находит их группе очень коммерчески ориентированного Продюсера, порождение новых времен. Уже через год его группа становится самой популярной рок–группой. Тогда он и переехал в Москву. А в Ленинграде – многие его друзья, вся эта тусовка, из которой он раньше не вылезал, - заговорила в ответ о том, что он неизбежно станет поп-звездой, как Алла Пугачёва или «Ласковый май», и что его Продюсер  использует его. 
Ну так  - попсовый ли этот новый альбом, который, – в любом случае, Виктор уверен, - будет распродан, как и предыдущие два?
А что такое  «попсовый»? Вечный вопрос русского рока. 
Сейчас, когда он ехал к своему – неизвестному и заветному озеру, впитывая глазами пейзажи за окном и солнечные лучи, - он не мог соврать себе.
Дело не в названии, не в слове… А в том, что раньше Виктор пел искренне, - вот в чем дело. Он вспомнил их первый альбом – «45». Только две гитары, убитая самопальная студия, на которой велась запись. И – его голос, звонкий, хриплый от табака и выпитого накануне пива, - ему семнадцать лет. «Идешь по улице один … идешь к кому-то из друзей… заходишь в гости без причин и просишь свежих новостей… просто хочешь ты знать, где и что происходит…» И - уверенность певца в том, что он Джон Леннон. В этой песне разве особо умный текст? Нет, но это не попса. 
«Да, я утратил эту искренность. Но разве и вы, ленинградские рокеры, не утратили ее, – просто по другим причинам? Потому что стали петь одно и то же, не выходя из образа?» 
Виктор приехал к своей цели. Он поставил машину на обочине дороги, взял из багажника новую удочку, леску, другие принадлежности, а еще – складной зеленого цвета стульчик, и рюкзак, где у него были еда, минералка, и две пачки сигарет. Вспомнилась его собственная песня: «но если есть в кармане пачка сигарет, значит, все не так уж плохо на сегодняшний день…»  Озеро – скрытое сосновым лесом и папоротником, – показалось метрах в десяти. Оно как будто увлекало за собой. Виктор закрыл машину, и пошел. Озеро отрывалось перед ним, ему казалось – только перед ним. И вот – открылось. Оно было немаленьким, - уходило вдаль изломанной линией. Подход был хорошим – берег везде покрывала низкая трава. Здесь были, конечно, иногда люди – рядом в стороне справа виднелось кострище. Но очень редко.
«Зачем я сюда приехал? Кого я обманываю? Перед кем строю из себя романтика?» Но все эти мысли шуршали в его мозгу как мёртвые осенние листья, и тут же истлевали. Гладкая озерная вода… чуть качающиеся от ветра сосны… небо – ясное и прозрачное… солнце, прятавшееся на нем… птицы, громко здоровающиеся с ним…
Виктор сел на стульчик; с трудом повесил на крючок лески наживку – большого такого червя, и тут же «ушел в себя». Он начал вспоминать все то, что слишком задело его за последние годы. Как будто это должно было выйти из него именно здесь.

Поклонники…. Фанаты… Вот уж действительно, – за что боролся, на то и напоролся. Они его и его группу – любят. Но уж слишком сильно. Дико. Потому что вся наша страна дикая?
Фанаты могли взять штурмом его гостиницу, если концерт отменялся. Недавно как раз был такой случай. Местные организаторы должны были перевести Виктору аванс, но не сделали это и тогда Витин Продюсер заявил, что концерта не будет. Фанаты начали разгром гостиницы. А другая их часть стояла на стадионе – под дождем, много часов, и ждала его. Виктор сказал тогда Продюсеру: «все, начинаем концерт, это неудобно, в конце концов». 
Так – хорошо это все или нет?
Из-за того случая с его скупым Продюсером, Виктор начал сейчас перебирать в памяти все диалоги с ним, встречи. Однажды они сидели в московской квартире Виктора, – он жил там у Наты, - это было после его очередного триумфального концерта в престижном месте, организованном Продюсером. Фуршет, все выпили, в основном, шампанского (времена разливного пива и водки ушли вместе с Ленинградом). Они стояли с  Продюсером вдвоем у окна, Виктор курил, сбрасывая пепел в блюдце на подоконнике. Продюсер громко и долго говорил, на его губах была пена (такова была его физиологическая особенность):
- Витя, ты молодец… отлично все выступил… молодец…
- Мхм.
- А я молодец? – Продюсер засмеялся.
- Да, ты молодец.
- Готовь группу к новому туру по стране. Все скоро начнется.
- Да, готовим.
- И не слушай ты своих старых ленинградских друзей, которые говорят  тебе, что ты продался мне и коммерции. Что я на тебе делаю деньги.
- А ты не делаешь?
- Делаю. Но и ты делаешь.
- Точно.
- Пойми, что мы все ещё совки. И я совок. И ты совок. Но мы с тобой хотя бы вырываемся из него. А они – нет. Они нам завидуют.
- Да и по хер.
- По хер… - повторил Продюсер, - но главное, чтобы ты сам так считал. Главное, чтобы ты сам был готов вести другую жизнь и получать за свои песни и концерты огромные бабки. Чтобы твоя романтическая натура не мешала тебе в этом. С другой стороны, – если ты совсем перестанешь быть романтиком, то и твои песни не будут слушать. Здесь – тонкое равновесие, понимаешь?
- Да.
- А кто тебе поможет его сохранить? – Продюсер снова засмеялся.
Когда Продюсер видел проявления уж слишком дикой любви фанатов, он говорил: «грех на таких идиотах не рубить деньги».
Память работала дальше, выдавая и то, что было тяжело, и противоположное… Вдруг вспомнился вчерашний разговор с Натой. Сосед Лёша уже ушел, сын Наты и его сын, Саша, уже давно спали, было два часа ночи. Виктор и Ната тоже уже должны были ложиться. Виктор стоял и смотрел на спящего Сашу, любовался им – как он его любил, как всегда покупал подарки, боясь, чтобы у него не было такого же «деревянного детства», как у Виктора. Потом к нему подошла Ната, мывшая на кухне посуду. Ната – красивая, тридцатилетняя женщина с темными волосами и внимательным умным взглядом, - появилась в его жизни два года назад. Тоже – это было синхронно всем тем его изменениям за последнее время. Из-за Наты он ушел от жены, - впрочем, мирно. Ната улыбнулась и сказала:
- Знаешь, Витя, я тут случайно послушала одну кассету…
- Какую?
- Одна из копий нового альбома. 
- Так…
- Везде у тебя есть некая «ты»…
- Есть. И что?
- Вот в одной песне поется, например, - и она тихо тонко вывела, - «после красно-жёлтых дней – начнется и кончится зима… горе ты мое от ума – не печалься, гляди веселей».
Виктор ответил:
- Все, меня разоблачили.
- Это все, короче,  - про меня, что ли?
- Да. Про тебя, Натусик. И уже осенью все подростки Союза будут на гитарах эти песни играть. 
Она обняла его; потом они поцеловались. Он чувствовал себя мужчиной.  И подумал: «вот почему Продюсер прав, вот ради этого и нужно быть знаменитым, ездить по стране. И что здесь такого плохого? Если ты не хочешь больше быть нищим панком?» Сейчас, на озере, Виктор вспомнил запах ее губ, - это был какой-то хороший западный парфюм, с лимонным вкусом, но то, что это продавалось в магазине, совсем Виктора не напрягало.  К этому запаху, как к истоку, он возвращался и на концертах, особенно, если были проблемы.
Вдруг – заклевало. Виктор очнулся от своих мыслей и воспоминаний, негромко вскрикнул от радости, и начал аккуратно тянуть леску вверх и к себе. Через полминуты он вытащил небольшую плотвичку – она извивалась в его руках. Виктор подумал, - не отпустить ли в озеро обратно? Но все же не стал. Затем он выловил еще таких же две штуки. Ну все… он – мужик. Теперь, с такой добычей, можно ехать домой, тем более что он проголодался.
В одиннадцать с чем-то он сел в машину и поехал к дому. Как все было хорошо вокруг. Солнце, небо, сосны, а в памяти – гладь озера. «Сочиню песню про него». Сначала Виктор слушал радио, а потом понял, что хочет слушать свои песни, но не последние, из-за которых он мучился, - а те самые, первый альбом, что он сегодня уже вспоминал.   
Итак, снова, - только две гитары, убитая самопальная студия, на которой велась запись. И – его голос, звонкий, хриплый от табака и выпитого накануне пива, - ему семнадцать лет. «Идешь по улице один … идешь к кому-то из друзей… заходишь в гости без причин и просишь свежих новостей… просто хочешь ты знать, где и что происходит…»



Март 2020 года,
Петербург






Авраам: радость бытия
рассказ

Вот уже год, как Авраам и все его люди, евреи, жили в этом месте – в оазисе, созданном ими на большом ручье под названием Хорив. Эта местность давала возможность кормиться стадам относительно легко – правда, пастухи уходили все дальше, чтобы искать новые пастбища. Ясно, что через полгода все равно придётся сменить место стоянки…
Но им всем было не привыкать, и самому Аврааму тоже. Ему было уже сто с лишним лет, и он почти всю жизнь кочевал. Что это значит? Ты все время идешь под ярким солнцем, по пустыне. С тобой твои близкие, твоя жена Сарра, твои дети и слуги, а еще – бесчленные стада коз, овец, баранов. Все эти животные блеют, бегают, кричат, мочатся… Ты идешь с палкой… или едешь на осле, или – как это происходит в последние годы, когда Авраам стал старым, - тебя несут слуги на носилках. Иногда ты идешь и думаешь: да зачем вообще это все? этот вечный круговорот? Эти дни, заполненные одним и тем же – криком животных, их вечным желанием поесть, попить, размножиться? Да и ведь люди – по сути - не так уж далеко от этого ушли? Но потом, в другие дни, особенно после хорошей ночной стоянки у колодца, или после того, как познаешь жену, или рабыню, - отвечаешь себе: все это таким создал он, Господь. Все это он благословил своей рукой.      
Итак, уже год они жили в оазисе Хорив. Авраам испытывал здесь противоречивые чувства. Да, прошли времена, когда он «бегал» по пустыне, когда он воевал с некоторыми племенами кочевников на этой земле, таких же, как евреи. «Бегая» по пустыне, он иногда слышал голос Бога, и возводил на этих местах каменные знаки в память об этом. Вот было счастье.      
Но и оседлая жизнь в оазисе имела свои достоинства. Все здесь сложилось в некий строй, в ежедневный порядок, к которому все привыкли. Пастухи каждое утро уводили стада – Аварам уже в этом не участвовал… Каждый день он возносил молитву Богу. Вечером пастухи возвращались со стадами… Авраам любил этот вечерний момент, – когда овцы, бараны, козы тихонько блеяли, щипали траву, уже почти кончившуюся, а пастухи покрикивали на них. Слушая это, Авраам думал: вот так бы и умереть вечером, под эти звуки, если даст такое Господь. Оседлость… Он уже привык к своему шатру… Шатер был высоким, просторным, - в несколько отделений (по сути, как дом в городе), - из очень прочной ткани темно-коричневого цвета, которая выдерживала и ветер, и дождь. Авраам жил в самом большом отделении, в соседних – Сарра и Исаак, в других – слуги и рабы. Авраам привык к своему шатру, – там были его посох, его кнут, его лук и стрелы. Все это была – его нехитрая кочевническая жизнь, ее следы. А теперь – оседлость… Иногда сейчас он выглядывал – если было нужно сходить по нужде, - ночью из своего шатра. Все сделав, он, по многолетней привычке, задирал свою седую голову к небу. Ночное небо было очень важным для кочевника, иногда, если совсем не знали дороги, то шли ночью – ориентируясь по звездам. Звезды… каким они были чудом Господним, поставленным для человека светить и показывать ему путь. И, все-таки, даже звезды там, в его прошлой кочевой жизни, были другими, чем сейчас, - более живыми, яркими, они казались ближе к нему, они были совсем рядом.      
Обычный порядок их жизни в оазисе немного нарушался, когда приходил праздник – как правило, это был день рождения близких, или день обрезания, которое совершалось над каждым восьмилетним мальчиком. Тогда все племя собиралось у огромных костров и Авраам всех угощал мясом животных, и молоком, а главное – вином. На пир приглашались и гости из соседних племен. Они видели Авраама – его смуглую кожу (как и у всех местных кочевников), его черные глаза и длинные седые волосы и бороду. Он был у своего племени и особенно у соседних племен уже легендой, человеком, который застал уничтожение серным дождем Содома и Гоморры. Некоторые из соседних племен уже думали, что он умер, но вот, они видели, что он еще жив.  Раньше Авраам любил пиры, а сейчас – пусть он и скрывал это, - они были уже в тягость, - все эти люди, и свои, и чужие, которые слишком громко кричат, пьют, безудержно мочатся… А наиболее богатые из своих, евреев, поздравляя его и провозглашая ему хвалы на пирах, одновременно думают о том, когда же он умрет, и смогут ли они стать во главе племени. Ведь – у него только один сын, и он еще очень мал, зовут его Исаак. Был еще один, но не от Сарры, и она «попросила» его изгнать этого сына, что он и сделал.               
Исаак… Вот человек, который был рядом с ним ближе всего в эти годы жизни в оазисе. С ним была связана известная история, которую соседние племена слышали, но не верили в нее. Бог обещал Аврааму сына, хотя тот уже был стар, как и Сарра. Ей было уже девяносто один… (Авраам был чуть старше). Забеременев, она сказала: «Бог решил посмеяться надо мной;…» Имя Исаак и означало: «будет смеяться». Так они окончательно поняли, что Бог, который являлся Аврааму, есть, что он все может.
Все видели, как нелегко было Аврааму и Сарре вести, поднимать этого ребёнка (она и рождала его с трудом, муж боялся, что она умрет). Все это было необычно – ни у кого из евреев и из соседних племён так не происходило, ведь, по возрасту, Авраам и Сарра годились  Исааку в дедушку и бабушку, а не в отца и мать.
Но тем теснее была их связь с ним. Сейчас Исааку было десять. Кстати, еще одной причиной, почему Авраам не спешил покидать оазис Хорив, было то, что так было лучше для Исаака. Да, тот уже знал, что такое кочевье, но Авраам был уверен, что сейчас – ради роста и развития Исаака, - нужно было, пусть временно, дать ему условия получше. Исаак был чудом – мальчик был немного полный, на голове – копна вечно не причёсанных темных волос, на его смуглом узком лице – большие карие глаза. Исаак все время был рядом (раньше их был трое – кроме Исаака была еще и Сарра, но она после родов  все чаще болела). Авраам учил его премудростям кочевой жизни, - как ориентироваться по звёздам, как ставить палатку ночью, в дождь, как искать воду в пустыне и строить колодцы. Кстати, колодцы были  источником жизни для кочевников, за них воевали, рядом с ними жили и пр.. Наконец, помимо этих общих для всех кочевников навыков, Авраам давал Исааку и то, что было нужно только ему,  - как управлять людьми, как бороться с завистниками, как воевать, как призывать Господа на общей молитве в качестве главы рода, как приносить ему в жертву овец и баранов. Больше всего Исааку нравилось  - пастушье дело (как и Аврааму). Он любил коз, овец, баранов, и он часто жалел, когда их нужно было резать.      
…
Однажды ночью Авраам снова услышал голос Бога. «Авраам…» Он проснулся. Наконец-то… Это была радость, ведь в последний раз он слышал его давно, тогда голос заповедал делать обрезание всем мальчикам. И Авраам уже боялся, что больше его не услышит. Но далее его радость исчезла. Потому что голос продолжил говорить: «возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе».   
 Не может быть. Это невозможно. Но потом голос повторил все еще раз. Может быть, это голос не Бога, а какого-то другого духовного существа? Плохого бога? Нет, голос был тот же. Авраам подумал, что это как будто его кочевая жизнь мстит ему за то, что он бросил ее, и вот, она требует жертвы. А, может быть, это всего лишь испытание? Но даже если так, то не очень-то хорошим оно было.
На следующее утро он проснулся, - было такое отличное весеннее утро… Когда он был молод, он так радовался этой наступающей весне, ведь реки становились в это время полноводными, а птицы – так чудесно пели. Но сейчас ему все это было неважно. Пришел Исаак и спросил: «чему будем обучаться сегодня, господин мой?». Аварам ответил: «сегодня пропустим… я немного устал». Исаак, слава Богу, ушел. Зато потом явилась Сарра, - узнать, не заболел ли он. Она увидела Авраама плачущим… и испугалась, потому что давно его таким не видела (в последний раз – когда она заставила его выгнать сына рабыни Агари из их стана, а ведь он к этому сыну привязался). 
- Что случилось, господин?
Этот вопрос она повторила несколько раз. Наконец, Авраам ответил: 
- Мне был голос. Бог повелел принести Исаака во всесожжение…
- Он что, – сумасшедший, твой Бог? Или он – не Бог, а демон?
Авраам не ответил. Обычно он всегда защищал обретённого им Бога. А теперь он не смог этого сделать. У него высохло во рту. Он взял меха и выпил много воды, но это ничего не изменило. Они обнялись  с Саррой и легли на «матрац» из шерсти. Так они и лежали на нем, - плача, и обнимая друг друга. Секса у них не было очень давно (хотя у Сарры он кончился раньше, чем у него), сейчас им тоже было не до этого. Авраам вдыхал ее запах – пота, мочи животных, молока… Знакомый, родной запах… Но, на минуту забыв о предстоящем горе, они снова вспомнили о нем. Сарра сказала:
- А как же ты рассказывал, что после потопа Бог сказал Ною – плодитесь и размножайтесь, и - не убивайте человека и скота, то есть, всех, имеющих душу живую? Что же – Бог сам нарушает свою заповедь? 
- Не знаю. Но… если я буду делать это ради него, то это, наверно, не нарушение?
- А ты будешь это делать? 
- Да. Видимо… за счастье… за радость… надо платить. Такова жизнь, Сарра. 
- Зачем они тогда вообще нам нужны?! Зачем он давал Исаака, чтобы потом отнять его? Это безумие.
Бог казался безумным… Авраам не мог больше с ней лежать… и вообще сидеть в душном шатре.  Он выбежал «на воздух». Знакомый, родной пейзаж. Вот рядом пальмы его оазиса, вот течет ручей, который спасает их от жажды, от смерти, вот - чуть вдали, за пальмами, виднеются горы… Всему этому он уже сто лет своей жизни доверял, со всем этим он сросся. Но сейчас он понимал, что все это – какая-то ложь, ловушка. За всем этим не Бог, который это все создал, который призвал его в эту землю, а… кто-то другой.
   Вечером слуги Авраама сообщили Исааку, что завтра утром он пойдет с отцом на гору приносить жертву. Исаак удивился, что это не сделал сам Авраам, как это было всегда. «Наверное, заболел немного», подумал Исаак и стал молиться Богу, чтобы тот укрепил его силы.
Утро было снова весенним, с ярким солнцем на небосклоне. Авраам сказал себе: «кто бы мог подумать, что на старости лет я убью своего сына? Что бы сказал отец по поводу моего Бога, ради которого я оставил его в Харране? А ведь это мой единственный наследник…» 
Откуда он взял силы выйти из своего шатра и посмотреть на Исаака? Откуда-то. Конечно, он был выносливым, он мог проходить по пустыне со своими стадами в дождь, или в дикую жару. И вот он собрал это все в себе, ради Бога. Хотя раньше он собирал ради него иное – свою веру, свою радость от этого мира, свои мечты – о земле обетованной, наконец, служение Богу было связано с Исааком. А сейчас… все это перевернулось. Радость обернулась даже не горем – типа смерти старого человека, - а ужасом. Но Авраам, храня этот ужас внутри, свои телом выполнял все нужные действия. Он запряг для поездки ослов, повелел слугам идти с ними и взять все, что нужно для всесожжения – большой нож (этим ножом он убьет Исаака… как раньше убивал овец), дрова. Правда, слуги и сам Исаак удивились, что Авраам не повелел взять самой жертвы – овцу или осла. Но тот помотал головой – мол, все правильно. Из шатра вышла Сарра и заревела. Она и так была старой и не очень уже красивой, а со слезами на глазах и совсем… Слуги и Исаак снова были удивлены. Исаак тоже заплакал – он что-то почувствовал. Хотя он никак не мог предположить, что речь идет о его смерти, потому что в стане Авраама не приносили людей в жертву (в других племенах это иногда происходило), но вот изгнание из стана – это бывало часто… Он хорошо помнил, как изгнали его брата Измаила, сына Агари, это сделали по настоянию Сарры, а ведь они с Измаилом дружили. И что – теперь изгоняют его, Исаака? Неизвестно… Сарра крепко прижала сына к себе. Наконец, Авраам, снова включив в себе «сурового воина пустыни», просто ударил ее и она упала. Исаак не понимал, - почему это происходит? Отец редко бил мать, особенно в последние годы, когда они оба были уже стары. Как было ее жалко сейчас, как хотелось ее обнять. Лежа на земле, Сарра уже словами пыталась снова задержать их, убегавших от нее по приказу Авраама:
- Если ты, Авраам, не разберёшься со своим Богом, если ты сделаешь это, то ты меня больше не увидишь.
 Авраам подумал – если я сделаю это с Исааком, то я и сам прыгну в реку, в ее течение… А ведь вода так всегда была нужна им , кочевникам, совсем с другим, не со смертью, а с жизнью, она была связана в его душе.
И, тем не менее, он шел, словно во сне. Может, это повеление Бога – и есть всего лишь страшный сон этого Бога?  Когда же он проснется? И – проснется ли?
До горы Мовиа надо было идти несколько часов… Иногда Исаак говорил Аврааму: «сделаем привал, господин мой?» Но Авраам не хотел остановок, уж если это делать, то быстро, как заговорщики совершают переворот. Вообще Исаак и слуги видели, что Авраам сегодня не такой, как обычно – это был ясно и когда они прощались с Саррой, и  теперь тоже, еще больше. Даже то, что он, старый человек, меньше обращал внимания на солнечный зной, даже это было странно. Кроме этого, обычно он так часто радовался всему, что видел, ведь последний год они жили в оазисе, и он тосковал по пустыне. Обычно, оказываясь в ней, - он показывал Исааку и слугам на красивые горы… на огромных птиц, а ночью – на звезды, которые особенно его поражали, и говорил им: «Все это слава Господня… как же удивителен и прекрасен этот мир, созданный им!» А сейчас ничего этого не было. Он шел, словно придавленный кем-то, а раньше – ходил словно кем-то призванный.
Наконец, они пришли. Гора Мовиа была обыкновенной невысокой горой, почти голой, только некоторые кусты росли на ней. Солнце продолжало палить, и лишь легкий ветер немного помогал терпеть это. Авраам повернулся к слугам и сказал: «ждите меня здесь… внизу…. А мы с Исааком пойдем наверх. И принесём там жертву. Готовьте еду, я буду есть…» Они не обратили внимания, что он сказал им – не мы будем есть, а я… но обратили внимание на другое – опять возникал вопрос, что с Авраамом нет жертвенного животного. Впрочем, ни у кого из них не появилось даже подозрения, что будет делать там Авраам.    
Ну все… надо было подниматься… И они пошли. Аварам в какой-то момент споткнулся о камни, и Исаак его немного поддержал. И вот тут Авраам понял, что совершил ошибку, оперевшись на руку Исаака, потому что он впервые за весь их поход сюда почувствовал  его тело, видел его глаза… Вот, эти глаза сейчас там, наверху, остановятся. И остановлю их я. Я, старый, – остановлю – его, ребенка. Он там будет лежать как овца под моим ножом. Вот он – нож у меня за пазухой. Сколько я убивал ради Бога овец и баранов, сколько было крови, и вот теперь еще одна жертва, еще одна кровь. Исаак смотрел на Авраама и видел, что с ним что-то происходит. Да, происходит. Ты дышишь, Исаак. А потом перестанешь дышать. Я остановлю твое дыхание. У меня оно останется, а у тебя нет. И ты больше не будешь дышать рядом и смотреть на меня и на мать, Сарру. И там, в том мире, мы встретимся. Если в этом мире, – нельзя нам больше встречаться. И там обнимемся. Крепко. Навсегда. И там – может быть, - спросим у моего Бога – почему это все было?       
Потом они построили небольшой алтарь из камней на вершине горы. Аврааму казалось, что камни тоже не хотели этой жертвы. Он запыхался, и несколько минут стоял, отдыхая. Исаак спросил: «где же жертва?» Авраам ответил: «Господь усмотрит себе жертву…» Подождав минуту, он схватил Исаака, жестко свернул ему руки за спиной, повалил его к жертвеннику, придавил его ногой…затем он крепко – как врага, привязал его к камням. Исаак истошно закричал. Авраам ревел. В голове у него неслось: если бы кто-то раньше сделал ему такое, то я бы убил это человека… вот так я всегда хватал зверя на охоте… или убивал своих врагов во имя Господне (и даже радовался этому). Вот оно, его нежное, упругое тело мальчика, - которое всегда было рядом со мной, которое моя плоть и кровь… Этот его крик я никогда не смогу выдержать, я не смогу жить с ним. Если там, на небе, хотят, чтобы я сошел с ума, то я уже сошел. А ведь нужно еще достать нож…
Исаак кричал:
- Папа! Папа! Не надо!!! Папа!!!! Не надо.   
Так он кричал раньше, когда я наказывал его. И даже тогда – пусть наказание и было справедливым и не таким уж строгим, - я все равно жалел его в сердце. Вообще я часто представлял, что он в опасности, или что-то кто-то его бьет, или тем более ранит, - или что его кто-то убил (во что  вообще не хотелось верить, хотя жизнь кочевника неустойчива). И мне становилось так жалко его, что я умирал от этой жалости. И вот – ему грозит опасность. И вот – его могут убить… И это – я сам.
Авраам достал нож и поднял его. 
И вдруг – он все понял. Он смотрел на горы вокруг, на слуг, что были внизу, на вольное небо, слушал редкие крики птиц. Наконец, он смотрел на связанного и прижатого им к жертвеннику Исаака, который уже замолчал, вроде как смирившись, он чувствовал в своей левой ладони, свободной от ножа, его спину, на которую он опирался. И в сердце у него было только одно, - Бог не может этого требовать. Бог, сотворивший этот мир, сотворивший его, Авраама, и его сына Исаака  - не может. Не может. 
«…Ангел Господень воззвал к нему с неба и сказал: Авраам! … не поднимай руки твоей на отрока..  вот, позади овен, запутавшийся в чаще рогами своими». 
…
Иногда, пересказывая эту историю, - которая превратилась в еще одно сказание о чуде, Авраам смотрел на расширенные неверящие глаза слушателей, а сам думал: «кто знает, не отменил ли Господь свое повеление, потому что увидел, что я… не смогу его выполнить?»
…
Через полгода Авраам и его народ покинули оазис и снова ушли кочевать… 


Май 2020 года,
Петербург   































Володя
рассказ

Январь 1980 года был для него тяжелым. Все началось с того, что 1 января Высоцкий разбился на своем мерседесе. Причем он сам вызвался отвезти друзей в город с дачи, где они все вместе встречали Новый год. Там было много гостей, а главное, – его жена, Марина Влади. Утром 1 числа он сказал ей: «давай я их отвезу». Но подоплеку Марина Влади не знала, - он сам попросил друзей сказать, что их нужно везти, хотя первоначально они хотели ехать без него. Потому что ему нужно было «это» - ампула. Они согласились (и Марина Влади согласилась их отпустить), и вот, Высоцкий, поскольку у него была ломка, страшно гнал на своем мерседесе по скользкому обледенелому шоссе. Друзья кричали: «сбавь скорость», и Высоцкий снижал ее, но потом набирал снова. Так они и въехали в столб. Все оказались в больнице. У Высоцкого была повреждена нога, и хотя он вышел из больницы скоро, но все время чуть хромал на левую ногу. У друзей он вымаливал прощения, и они – простили.  Марина Влади потом уехала к себе во Францию (больше она Высоцкого живым не увидит). 
Еще в этом январе было мало концертов и выступлений. Высоцкий сидел дома и читал – нужно было срочно прочесть один сценарий, так как у него была идея самуму поставить как режиссёру фильм, с другой стороны, – он был почти уверен, что никто ему этого не даст.
Единственное, что произошло за этот холодный темный январь, – было сегодня, 22 числа. Он съездил в Останкино на запись нескольких своих песен. Перед тем, как поехать, Высоцкий сказал друзьям: «а смысл… все равно не покажут». Но он, тем не менее, очень долго к этому готовился, - и еще, надел красивые темные брюки и свой модный кожаный пиджак. Записывать было тяжело, - многие песни не выходили сразу, и Высоцкий дублировал их без конца. Все это было потому, что «вещество», принятое с утра, уже переставало действовать. Он выдыхался. Но был доволен конечным результатом, – хотя уже в феврале узнал, что эту запись действительно не показали (она осталась в архивах).
Вечером после записи он куда-то поехал на синих жигулях (его мерседес был в починке, он одолжил жигули у друга). Было десять вечера. В центре Москвы стояла уже почти ночь – везде был снег, дома – новостройки и старинные здания, - были как будто покрыты белой фатой снега. Высоцкий подумал: «наверное, и небо тоже в снегу… и весь космос тоже… и есть ли что-нибудь в этом мире нехолодное и несоветское?» Ведь и в машине было холодно. «Нету здесь весны… нету здесь весны…» Эту строчку можно было бы превратить в песню. Но она была слишком его, слишком жизненной, чтобы делать это.
Весны нигде не было, но он приехал именно за ней. Высоцкий остановил машину у подъезда одного из домов – это было высокое здание в стиле модерн. Он знал, что нужно подождать  здесь, внизу. И вышел из машины. Закурил. «Вот он… - подумал он про то, как выглядит, наверное, со стороны, и он сам хотел так выглядеть, - успешный человек… у него Мальборо в кармане… у него зимнее пальто, привезенное из Парижа… и жена у него – оттуда же… а еще он – известный певец. Но никто не понимает, что, на самом деле, все это ложь. Я пишу все меньше песен… и каждую заставляю себя писать… жена «из города Парижу», – так и сидит в своем Париже, и ничего обо мне не знает. Ничего от нашей любви, о которой я пел на весь Союз – мол, я поля влюбленным постелю, - не осталось».
Вдруг – он услышал голос молодого мужчины, восхищённый, высокий, волнующийся:
- Владимир Семёнович?
Высоцкий оборачивается и видит семейную пару, оба смотрят на него и светятся, он отвечает:
- Да…
- Это Вы?
- Да…
- А можно… автограф?
- Да.
Он расписывается ручкой на блокноте, - все это было вынуто мужчиной дрожащими руками из его сумок. Потом пара быстро уходит, - это хорошо, что они подошли, и хорошо, что ушли, что они не приставучие.
Наконец, из подъезда выходит девушка… Она одета в заграничную куртку-пуховик зелёного цвета, и в черные джинсы (это все он ей купил), к счастью, она не надела на голову капюшон куртки, и все ее лицо было видно... Ей было восемнадцать лет – красивая, широкие губы, крупный нос, и огромные яркие глаза  с каким-то прямым, чуть ли не вызывающим взглядом, русые волосы распадались на голове в стороны и доходили до плеч. Вот она – Оксана.
Они здороваются, и он целует ее в щеку. Их связь – скандальна, потому что разрыв в возрасте слишком большой, ей восемнадцать, ему сорок два. Хотя Высоцкий часто говорил ей, - «хочешь, я разведусь с Мариной, и мы поженимся?» (у него еще был вариант – обвенчаемся). Но она – зная, что Марина очень помогает ему в продвижении во Франции и на Западе вообще, и в борьбе с алкоголем (хотя сейчас нужно уже бороться с «этим», с  наркотиками, а Марина об этом еще не знает) – говорит «нет». Они бы сейчас поцеловались в губы, но – ее родители из окна стопроцентно смотрят на них. Да еще поцелуются.
- Ты моя весна, - говорит Высоцкий.
- Это что, новая песня?
- Нет. Просто. Песней это не будет. Жирно для них слишком.
Они смеются и садятся в машину, в ней холодно. Высоцкий реагирует на этот холод:
- Ааа…
Оксана повторяет за ним:
- Аааа…
Когда машина уже тронулась, она смотрит на него - на его русые волосы, на его лицо в анфас, такое родное, и ей так хочется поцеловать его или погладить ладонью, но она сдерживается, чтобы не отвлечь его от вождения (она ведь помнит, что недавно он разбился).
- А давай поедем, – предлагает он, - в наше место?
Их местом был небольшой сквер на пересечении двух проспектов, это было недалеко от дома Высоцкого. 
- Давай.
И вдруг Высоцкий спохватывается: «а хватит ли у меня сил без ампулы? Должно хватить». Оксана мигом понимает, о чем он думает. И спрашивает:
- Ну? Едем? Или домой сразу?
- Едем.
Они подъезжают к скверу. Выходят из машины. Снег снова с готовностью скрипит под ногами. Но теперь уже, – когда рядом Оксана, -  у Высоцкого не было чувства, что весь космос холодный. Мир вокруг казался чудесным, - хотя, если говорить о магазинах, о прохожих, то  и немного убогим, «совковым».
Сквер – длинный, молчаливый, с ёлками и соснами, ждал их. Они поцеловались, - видя, что в их сквере людей почти не было.
- Хорошо,  - сказал Высоцкий.
- Хорошо, - эхом отозвалась Оксана.
- А знаешь, о чем я сейчас подумал…
- Ну?
- Не знаю, почему – о нашем Советском, блин, Союзе, - он улыбнулся.
Высоцкий был за границей много раз – он вообще был мужем гражданки Франции. Часто в последнее время он говорил, что хотел бы уехать пожить на полгода в США. Когда он сказал, что хочет поговорить об СССР,  то они оба автоматически оглянулись по сторонам, а потом засмеялись.
- И? – спросила Оксана. 
- Знаешь, какое ощущение? Когда я сравниваю эти два мира? Как будто здесь все игрушечное, ненастоящее, придуманное.
- Не понимаю.
- Вот возьму тебя с собой туда и поймешь. (но они оба знали, что это невозможно без развода с Мариной).
- Что, все так плохо?
- Да, плохо. Но дело даже не в этом. Что-то и у них там на Западе плохо, а у нас лучше. Но это все детали. А именно такое вот ощущение, – что все здесь надуманное. Что это сон. Есть генсек?
Они засмеялись. Оксана кивнула:
- Есть.
- Есть, и нет. Есть партия?
- Есть.
- И нет. Есть контора? – имелось ввиду КГБ, Оксана снова кивнула, - и нет.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Хочу сказать, любимая моя, что все это очень непрочно стоит. Они, там, в своем мире «капитализма», - он улыбнулся, - думают, что здесь все на века. Они там боятся нас. Не все, но боятся. И не знают, что все здесь хрупко…. А у них там – как раз на века, пусть и не все у них хорошо. Вот мы ходим с тобой по Москве, и поклоняемся как чурки партии и ему, - то есть, Брежневу, - но кто знает, что будет здесь же через десять лет, в 90-ом году, и вообще будет ли что-нибудь! А мы снова окажемся дураками, – ведь мы-то верили в это во все (ясно, что он уже не верил), и куда наша жизнь, энергия ушли? Там, на Западе, – ветер, живая жизнь, там есть и несправедливость, но это тоже часть этой жизни, - и все это не может к нам не прийти.
Оксана подумала, что Высоцкий под воздействием своих ампул, - и поэтому говорит такое.  Ей все в Союзе казалось очень прочным.  Но спорить она не стала. А у Высоцкого, в свою очередь,  мелькнула мысль: «а что если и мои эти «уколы» – реакция на все это? здесь по-другому нельзя?»   
…
Через час они были у него дома – это была непредставимая для обычного советского человека квартира в 150 квадратных метров! Большая ванная, три огромные комнаты, уставленные купленной на Западе мебелью. Везде – полки с книгами. Если к нему  приходило много гостей – так было раньше, сейчас их всегда было мало, или вообще не было, - то все помещались в гостиной – там посередине стоял черный стол, вокруг – три синего цвета дивана. На одном из них – гитара (их вообще было много в квартире), рядом с этим диваном на полке – бобинный магнитофон, на котором Высоцкий слушал музыку, а главное, - записывал свои песни, и они потом расходились по всему Союзу. Сейчас в квартире был один человек,  – друг и врач Высоцкого Федотов, он был среднего роста, с бледным лицом, в затемнённых очках. Как только они все поздоровались, Федотов и Высоцкий ушли к нему в кабинет. Оксана знала, что они там делают, - Федотов его колет. Она принесла из кухни в гостиную еду, и начала есть, это были макароны с мясом. Проголодавшись, она ела с большим аппетитом. Почему она была с ним? Потому что он был известный человек, и, скажем так, небедный человек? Все это она тогда,  в этом возрасте, не понимала, и только позднее, через много лет после смерти Высоцкого, поймет. И, все-таки, она любила его. Так же она не понимала до конца и того, что с ним происходит – что он умирал от своих ампул. Хотя она была рядом с ним почти  все время – на концертах в других городах, и здесь, в Москве. Многие его друзья ушли от него, сказав, что он умрет от «наркоты», если не завяжет  и не пройдет лечение. Он пытался, но безуспешно. Оксана видела и не видела. Она нередко и сама все ему приносила от людей, которые его этим снабжали. Она была нужна ему как человек, который верит ему, несмотря ни на что, - когда многие друзья уже отвернулись. Она была наивной, но это и было ему нужно. Она давала ему иллюзию жизни. Или жизнь?
Высоцкий и Федотов вернулись из его кабинета. Высоцкому было хорошо – он улыбался.
- А ты уже ешь, значит, да?
- Да.
- Нет чтобы нас покормить.
- Обойдетесь, - сказала Оксана с улыбкой и ушла на кухню подогреть макароны и для них. «И еда у него не только наша, советская, но и из Франции тоже», зачем-то подумала она, - «все у него хорошо, все у него есть, почему же он подсел?» Она отнесла две тарелки с едой в гостиную и села вместе с ними.
- Пиво будешь? – спросила она Высоцкого. Тот помотал головой. С алкоголем давно было покончено, потому что это совмещение убило бы его сразу.
Высоцкий начал долго и немного сбивающимся голосом что-то рассказывать. Когда он получал дозу, он всегда так делал. Поев, он сел рядом с Оксаной, и положил ей руку на плечи:
- Оксаночка моя… родненькая…
Да, это тоже было действием  наркотиков. Она сбросила его руку. Он надолго замолчал и просто сидел рядом. Федотов попрощался, и ушел, чтобы не мешать, сказав, что придет завтра рано утром.
- Лады, - ответил Высоцкий.
Немного его сознание прояснилось. Наверное, он был собой только в этом мимолётном равновесии, когда доза действовала слабее, но ломка еще не пришла. Высоцкий отсел от Оксаны на соседний диван и все не говорил, хотя он был таким болтливым, и когда ему было плохо, и когда ему было хорошо.
- Прости, - сказал он тихо. У нее, между тем, мелькнула мысль, которая показалась  ей кощунственной: «и все равно это хорошо, что я с ним, здесь, ведь он богат и знаменит, и даже его наркомания – тоже признак продвинутости, так ведь у них там, на Западе, сейчас?» Но она эту мысль отогнала, а ему ответила:
- И ты меня прости, Володя.
Она встала и подошла к нему. Он сидел, поджав под себя ноги…
…
После того, как они это сделали, и лежали голые под одеялом на этом же диване, Оксана спросила:
- Можно я включу магнитофон?
- Лучше не надо, - она не знала, что, когда он по ночам слушал на нем записи своих песен, он плакал (но не слушать не мог).
- Ну Володечка… ну можно.
- Хорошо, - ответив, он закурил.
Она подошла и нажала на клавиши. Бобины с плёнкой – словно это было некое колдовство, закрутились, и  по всей квартире громко полилась песня. Это был голос Высоцкого, записанный в далеком 75 году – и какой же он был радостный, какой уверенный. Песня называлась «Баллада о любви», написана она была для одного фильма, но ее туда не включили, ну и  по фигу, единственной проблемой тогда было, что он иногда много пил, и все:
… Я поля влюблённым постелю
Пусть поют во сне и наяву…
Я дышу и значит я люблю
Я люблю и значит я живу



(Через полгода Высоцкий умер.) 


…
 (Книга о последнем годе жизни Высоцкого, на которую опирался автор: В. Перевозчиков «Правда смертного часа».)


Март 2020 года, 
Петербург
























Ньютон перед лицом материи
рассказ

(Англия, лето 1665 года)

Ему было двадцать три, – высокий, красивый, с белокурыми волосами, типичный англичанин XVII века, времени, когда его страна была на пике… Его лицо нравилось женщинам, но он никогда не был женат и детей у него не было. Сейчас, летом 1665 года, он ехал в своей карете - коричневого цвета громадине, - домой, в Вулсторп. Он был молод, но его достижения в математике и физике уже сделали его видным преподавателем и ученым Кембриджа. Карьера шла вперед, но – сейчас, казалось, все обрушилось, потому что в Англию… пришла чума. Сначала в  провинции, а теперь – и в сам Лондон. Все были напуганы, и Ньютон тоже, он даже уехал из Лондона за неделю до того, как в Кембридже всех официально опустили по домам. Сейчас, трясясь в карете по дорожным ухабам, Ньютон говорил себе: «надо заставить себя думать не о чуме, а о математике… надо заставить себя думать не о чуме, а о математике…» Но это было невозможно. И он просто молился: «Господи, помоги мне… Господи, сохрани меня…» Да, забыть то, что он видел в Лондоне, он не мог. Валяющиеся на улицах трупы… их страшные застывшие лица… Два его друга и несколько знакомых умерли от чумы… вот они были – а вот их нет… пустота на том месте, где они были раньше, пустота в его сердце, в душе… А как беспомощны все попытки королевских и городских властей что-то противопоставить чуме. И от этого – она еще страшнее. Так, когда чумы не было, могло показаться, что человек все контролирует, но чума вдруг показывала, что он бессилен. Что он живет на верхушке Хаоса. Несмотря на все попытки победить его. И тогда – зачем нужна наука, та же математика, которой Ньютон занимается?
Так что все, что он мог сейчас – молиться, и надеяться, что дома, в Вулсторпе, чумы не будет. А если будет? Мысли кружились и  вращались вокруг только этой темы и он ничего не мог с собой поделать. Обычно он радовался летнему пейзажу и яркому солнцу на небе, которые он видел  за окошком кареты, - как и каждый англичанин. Но теперь не до этого, ведь именно лето с его высокой температурой и сделало чуму такой всесильной. Проклятое лето.
Через три дня, показавшихся ему такими долгими, он приехал. И, все-таки, - какое это было счастье, вернуться домой. Это был каменный серого цвета дом в два этажа - прочный, построенный сотню лет назад, окружённый широкими лугами, полями, и уже редкими лесами, которые принадлежали семье Ньютонов. Он стоял на пригорке. Так он и вошел в память Ньютона, и так он снова сейчас его увидел. Странное чувство. Ты привязан к этому месту, к этому дому. И пусть в детстве бывало всякое – потому что какое-то время Ньютон воспитывался отчимом (который потом умер), да и мать тоже бывала иногда строгой, - все равно, детство было светлым пятном в его памяти. Здесь он начал познавать мир. Здесь он начал видеть его закономерности, постепенно задумываясь о них. Родные иногда мешали ему, но в целом он был свободен.            
Карета Ньютона остановилась у дома рано утром, все еще спали. Но уже через минуту все слуги дома – это были родные для Ньютона люди, - выбежали... Потом, разбуженная их вскриками, вышла и мать – низкого роста, седая, с маленьким лицом и большими голубыми глазами. Все они стали обнимать Ньютона. Но он уклонялся:
- Простите… простите меня… но в Лондоне никто не обнимается и не пожимает руки.
Они засмеялись. Мать сказала:
- У нас здесь нету чумы, Исаак… Нету…
И он поверил ей. Обнял ее, а затем и слуг. Все, он дома…

…

Потекли теплые, иногда жаркие дни. В которые Ньютон все больше настраивал себя на научные занятия. Иногда к нему приезжали друзья, но довольно редко. Как правило, он разговаривал с мамой. Все было довольно небогато в плане «разнообразия мест» для работы и отдыха – большую часть времени Ньютон проводил дома. В доме были низкие потолки и каменный пол. Такой была столовая (иногда Ньютон забывал есть и капризно говорил слугам, что ему обидно тратить время на еду и на сон). Таким же – с низким потолком и каменным полом, - был и его кабинет. Но – везде были широкие окна, которые спасали от мрачности интерьера. В кабинете был огромный дубовый стол и стулья, книги на полках, посреди кабинета – телескоп, изобретённый им самим, это была толстая труба на подставке, размером с голову.
Кроме работы в кабинете, Ньютон очень любил гулять по саду и вообще по всей территории, прилегающей к дому, в основам, это были клумбы с цветами и плодовые деревья, особенно часто здесь можно было встретить яблони… 
В саду он часто разговаривал с мамой (в кабинет она заходила редко, знала, что он не любит этого, пусть и не скажет ей об этом). Ей было уже за пятьдесят, и она нередко повторяла одно и то же. Например, очень часто говорила ему:
- Вся в нашей семье всегда принимали сан священника, Исаак. И твой дядя, и твой отец. И потом, я знаю, что и у тебя в колледже – от всех ученых со временем это требуют. Это же не значит, что тебе надо служить, просто – для значимости. И для спокойных занятий наукой, чтобы никто тебя не упрекнул.
- Ты права, мама, - от него и правда этого требовали, но он каждый раз находил причину не принимать сан. Почему? Это должно было быть большой тайной, особенно на работе. 
- Я права…  и что?
Она смотрела на него… да, она сейчас ругает его, но все равно – не может без радости смотреть, каким красавцем вырос ее сын, - высокий, белокурый… жених (но и жениться он не хотел).   
- Уж не еретик ли ты, Исаак? Уж не соблазнили ли тебя там, в твоем Кембридже?
Мать была права. Но говорить об этом нельзя, - она ортодоксальная англиканка, и он, по документам, тоже. Она, между тем, продолжала:
- Знаешь, Честер - (это был их старый слуга), - увидел в твоем кабинете Библию…
 Ньютон подумал: «Честер предатель».
- Библию с пометками… Выходит, ты не только математикой занимаешься?
Лучше было не отвечать матери.
- Да, не только. 
Мать вся напряглась, - как в детстве, когда он делал что-то не так. 
- Ну и?
- Я просто думаю, мама, что церковь после IV века – извратилась и извратила свое учение.
- Так это и правда, так и есть. Мы все так думаем.
- Но… - Ньютон все не решался, потом договорил, - англикане все равно многое сохранили от времени этого извращения… возможно, даже учение о Троице - тоже нечто привнесенное.
За такие слова в Лондоне его бы казнили. Он ожидал, что и  мать сделает то же самое. Но она почему-то только нахмурилась и ответила:
- Учение о Троице? Конечно, оно важно.
Но было видно, что в глубине души она почему-то успокоилась. Почему? Потому что она ближе узнала о мыслях и чувствах сына, ведь он показался ей таким чужим, когда он неожиданно приехал домой из Лондона. Она спросила:
- Но ты же молишься нашему Господу?
- Конечно, молюсь.
Это было правдой.
…
А еще он, конечно, много думал и писал, сидя в своем кабинете. Первую неделю предметом его занятий была математика. Он полюбил ее с детства, читал тогда очень много книг по этой науке. В последнее время – это были книги Декарта, который сделал многое для развития математики, например, ввел в нее буквенные обозначения. Мать – которая бывала в его кабинете редко, но  все-таки, бывала, - смотрела на эти исписанные цифрами и буквами листы, охала:
- Ну что это за наука? Цифры какие-то?
В то же время, она поражалось, что вот за эти «цифры какие-то» ее сына так ценят там, в Лондоне, некие серьёзные люди. Платят ему за цифры. Ньютон пытался что-то объяснить ей: 
- Математика, мама, очень важна. Она может применятся везде… когда строят корабли, или когда чей-то корабль теряет курс на море, математика помогает.   
Мать кивала головой, но все равно не понимала. Да, Ньютон смотрел на математику по-другому. Вернее – он чувствовал ее по-другому. Он ведь жил этим, когда его сверстники делали карьеру при дворе, или на поле битвы, или – отбирали красоток в центре Лондона. Что такое – эти цифры? Человеческое ли это изобретение?  Нет, как считали еще пифагорейцы, в этих формулах,  - есть что-то божественное. Бог создал мир по законам, и эти цифры – выражали эти законы. Это божественное начало Ньютон видел даже в самих образах математических знаков… для него это не просто 1, 2, 3. Это – свет. Канал. Это – вот верное слово, - музыка Бога. И что может быть лучше, если ты посвящаешь этому свое время, свою жизнь?  Так ты приобщаешься к этой музыке, слышишь ее. Больше того, - отчасти и сам становишься ее автором. Человек получает власть через эти цифры, формулы. Когда он ехал сюда из Лондона и был расстроен, он не мог даже думать о математике. Но ведь – от формул, записанных в его бумагах, люди потом смогут сделать так, чтобы… победить чуму, победить хаос. Неужели это правда? Да, правда, отвечал себе Ньютон, выходя из кабинета в сад. И даже эти растения, - даже в них можно увидеть формулы. И ничего здесь кощунственного нет. Дважды два – четыре. Что за этим стоит? Вся история человечества, все наше сознание, весь наш богоданный разум.
А может ли человек – со временем, когда пройдут века, - использовать все свои знания во зло? Не может… Но потом, через пару дней, Ньютон снова вернулся к этому вопросу и данному поначалу ответу. Всё-таки, - может, признай, Исаак. Ведь уже давно у нас есть пороховое оружие. И  сколько жестокости, сколько зла оно принесло, особенно в Новом свете туземцам. Тем не менее, долго на эту тему он думать не мог.
…
Через неделю он все больше переходил от математики к другой науке, – физике, как это тогда называли, - к познанию природы (впрочем, математика здесь тоже играла очень большую роль). Иногда он мог называть ее и материей. Природа… Была ли она мёртвой для него? Нет, бесконечно живой. Ньютон не уставал радоваться, каждый день гуляя по саду. Как все Бог чудесно устроил. Поют птицы… садовые деревья тянутся к небу… Они росли здесь всегда, еще до его рождения,  и будут расти после его смерти. В них есть что-то очень мудрое, сильное. Как – и в траве под ногами. Она здесь, в этих местах, светло-зеленая. Она рождается каждой весной и умирает каждой осенью, зимой. Во всем есть своя закономерность. Волны. Движения. Причинно-следственные ряды. И человек всегда хочет понять эти закономерности, волны, эти причинно-следственные ряды.
Имеет ли он на это право? Имеет. Мир – это не просто загадка, заданная человеку Богом, мир это чудо, и познать его – значит, самому стать чудом. Нельзя ли сказать и так – что мир это не столько творение Бога, сколько его самовыражение, пусть эта мысль и показалась бы немного  еретической в нашей религии… И тогда – познание законов природы, материи, это познание самого Бога. Впрочем, такое отношение у Ньютона не было уж слишком сознательным, на уровне сознания он видел мир как творение и молился Христу, как он и говорил об этом своей маме, и нисколько ей не врал. Мир как божественное самооткровение было у него не мыслью, а чувством.   
Главной проблемой в трудах ученых в то время, - был вопрос о том, как и почему притягиваются вещи в этом мире? Например, - как и почему Солнце притягивает Землю? Ньютон тоже много думал именно на эту тему, и уже не один год, и вот теперь, когда он оказался заперт чумой в Вулсторпе, у него появилась возможность спокойно поразмыслить. 
Земля двигается вокруг Солнца. Другие планеты тоже двигаются вокруг него. Учёные объясняли  это по-разному… Кто-то – особым веществом в составе Солнца. Кто-то – говорил, что есть закономерность меду расстоянием от планеты до Солнца и силой ее притяжения к нему… Эта последняя мысль казались Ньютону верной. Но – эти формулы были еще довольно сырыми, длинными. Было ясно, что наука подошла здесь к порогу. Кто знает, может, он, Ньютон, сейчас на этот порог ступит…
И он снова сидел в своем кабинете и писал, или ходил по своему саду… Вообще, это очень странно, и очень удивительно, чудесно, – что все вещи двигаются. Могли ведь и не двигаться… такой вот был бы неподвижный мир, словно застывший во сне. Но вещи не просто двигаются, они – имеют причину своего движения. Они все – притягиваются друг к дугу. И это тоже удивительно. Почему именно так? Когда Бог создавал этот мир – почему он сделал именно так? Так  было удобнее? Или  - он сделал так, чтобы человеку было нетрудно это понять и использовать? Здесь Ньютон выходил на Пределы. И все, что он мог, - упираться своим широким лбом в эти Пределы, в эти Вопросы. Задавать их. Задавать их миру. Задавать их Богу. И – никогда не слышать ответа. Но в самом этом задавании вопросов и был смысл. Для него - больше ни в чем.            
Обессиленный этими вопросами и в то же время оплодотворённый ими – как любящий обессилен  и оплодотворён встречей со своей любовью, - Ньютон потом «спустился вниз» со своего неба и – написал на своих листах в кабинете формулу: F = G m1M2 / r2  Вот он – плод любви его и неба, его и Бога, его и природы. Какая красота. Не только Солнце и Земля, но все вещи – и на самой Земле тоже – имеют силу тяжести. Эта сила тяжести, тяготения, – откровение Божие. И он, Ньютон, – новый пророк? Не грешно ли так думать? Не ад ли ему будет потом за это? Хотя ведь – так похоже на правду. Как гнали пророков еврейские священники, так и их, ученых, гонят священники традиционной религии. Пророков убивали, потому что они возвещали что-то новое о Боге. Так и ученые – возвещают нечто новое о Божьем мире, и, значит, о самом Боге тоже. Ньютон не думал так, но он так, опять-таки, чувствовал.
Итак, все вещи притягиваются пропорционально своей массе и обратно пропорционально расстоянию. Вся природа, вся материя – высказалась в этих словах. Как долго она ждала этих слов, как долго она страдала без них. Какой она была немой, сиротливой. И как она была благодарна Ньютону за то, что он сделал. Вся Вселенная – уместилась в одну формулу. Это было страшно, в это не верилось, иногда Ньютон думал, что все это его личный бред, его гордыня… Но, по мере все больших подсчётов и сопоставлений, переписки с другим учеными – он  убеждался, что все верно.
Теперь, выходя в сад и смотря на небо, - днем на Солнце, а ночью - на Луну и звезды, и другие планеты, - Ньютон все воспринимал по-другому. Ведь своей формулой он свел воедино то, что там, на небе, и то, что здесь, на Земле. Солнце улыбалось ему – оно казалось домашним, усмирённым. Своим.
Он обнимал мать и говорил ей «спасибо», а она не знала, за что.


(Русское царство, Пустоезерск, 1689 год)
Протопоп Аввакум Петров сидел в глубокой яме, вырытой прямо во льду. В ней были установлены два бревна, которые хоть немного прикрывали его от холода, так что он мог жаться к ним. Но при этом – по приказу царя, - эта яма была открытой, так что холод все равно был невозможным. Он сидел здесь уже не один год. Под ногами – костер. Ночь… там, наверху, в снежной степи, громко выли волки, а солдаты с факелами, как всегда, отгоняли их от себя.
Уже неделю как прошел слух  - это сказали ему солдаты, - что царь окончательно прогневался на него и на всех их, – кроме Аввакума здесь было еще двое заключенных в таких же ямах рядом, - так что скоро их сожгут.  Аввакум молился, глядя на ночное небо… терял сознание, и снова молился.
«Господи… слышишь ли меня? Некоторые мои родственники пишут мне – отрекись от старой веры. Да, я могу отречься, и тогда царь примет меня у себя, и даст мне дом и денег. А главное – меня не казнят. Но разве в этом мое призвание, Господи? Разве не в том оно, чтобы порушенные обряды, каноны, молитвы истинной веры Христовой отстоять от антихриста Никона и царя Алексея? Алексей уже умер, это ведь ты его наказал?  А его сыну Фёдору я послал через своих учеников проклятия… за это он меня и казнит. … Страдаю, Господи, но – не просто так. За веру, данную тобой. Ведь Москва уже отступила от нее. Говорит, что во имя православия, но я знаю, - что это ложь антихристова. Что они там все в Кремле уже давно стали фрязинами, немцами. Уже приняли во всей своей жизни фрязские обычаи.  А я – всего лишь посланный тобой пророк».
Аввакуму стало легче, и он даже почувствовал тепло, не особенно различая, посылает ли это тепло Господь, или – у него снова начинается лихорадка.
Ночное небо простиралось над ним во всей своей бесконечной красоте.   


 


Май 2020 года,
Петербург






















Егор
рассказ

Август 2007 года был в Омске довольно жарким. Поэтому омичи каждые выходные выезжали на свои красивейшие реки – Иртыш и Омь, в пересечении которых и стоит город. А кто мог – и в будние. В один из таких будних дней – во вторник, – машин на трассе было немного…
Красная «мазда», выглядящая с иголочки, - включила поворотник и начала медленно перестраиваться в другой ряд. Но ехавший за ней крупный черного цвета джип с закрытой задней частью, в принципе, дорогой, но явно неухоженный, - не успел затормозить… Раздался скрип тормозов и потом - треск «встретившихся» бамперов двух машин. Обе встали. Водитель пострадавшей «мазды» – выскочил из нее, он был крепким сильным мужчиной лет пятидесяти, в салоне машины виднелись его жена и дочь-подросток. Он недовольно смотрел на джип, и при этом оглядывал повреждения, которые, впрочем, были небольшими. Из джипа вышел… кто-то не очень понятный  - так это воспринял водитель «мазды», - среднего роста мужчина лет сорока с лишним, в тёртых джинсах и белой рубашке с какими-то белыми (тоже непонятными) цветочками, лицо его было широким, глаза большими, на них были солнцезащитные очки, но главное в его образе – огромная борода и очень длинные черные волосы. «Хипарь, блин, какой-то», подумал водитель «мазды». «Хипарь», посмотрев на повреждения бамперов «мазды» и своего джипа, громко выругался матом, речь его была при этом не очень твердой, так что водитель «мазды» понял – он пьяный.   
Из джипа вылез еще кто-то, – как понял водитель «мазды», это была, видимо,  «муза» «хипаря», - молодая женщина лет тридцати, то  есть на десять лет младше, - низкого роста, одета она была, в отличие от друга, обычно - в черных джинсах и черной майке, -  чуть полноватая, округлая, с широким восточного типа лицом, видимо, она имела киргизские или казахские корни;  водитель «мазды» не сказал бы, что она была «суперкрасивой», но, наверное, когда-то была. Она тоже посмотрела на повреждения, и потом на «хипаря»:
- Ну Егор, факинг.
«Хипарь» - Егор - нахмурился:
- Не начинай, женщина.
Голос Егора был уже более протрезвевшим. Он тихо сказал водителю «мазды»:
- Извини, брат.
- Ладно. Я понял. Номер страховки давай.
Егор стал искать в машине страховку, и не  находил, из-за чего водитель «мазды» и подруга Егора – ее звали Наташа, - слышали доносившийся из салона мат. Наконец, – страховка была найдена.  Через полчаса машины разъехались.
…
- Блин, как я люблю Иртыш… - говорил Егор Наташе, когда их джип, наконец, выехал на берег этой реки. Иртыш был огромным, окаймлённым по берегам невысокими деревьями и реже – скалами. Этот рыхлый рельеф давал людям возможность подойти к нему, - особенно таких подходов было много в радиусе Омска. И вот, Егор и Наташа выехали на небольшой выдающийся в реку полуостровок, песка на нем почти не было – только метр у воды был желтым, остальное – трава. Но они к этому привыкли, главное, – что это место со стоявшим на нем немногими деревьями – это были елки, - было пустым, безлюдным. Кстати, омичи ценили лето ещё и потому, что весной и осенью весь этот изрезанный берег Иртыша затоплялся.   
Егор и Наташа достали из багажника все, что нужно для шашлыка, - мангал, пластиковый контейнер  со свининой, десять банок пива Хайнекен, шампуры, наконец, - уголь в бумажном пакете и «розжиг». Они открыли себе по банке Хайнекен (одну Егор уже выпил в дороге) и начали их. Сразу ставить мангал и зажигать в нем угли было еще лень… они сели на подстеленные на траву два огромных старых зеленых пледа.
- Блин, как я люблю Иртыш, - повторил Егор.
- И я.
Они надолго замолчали. Природа казалась пришедшим ниоткуда счастьем, Эдемом, в который всегда можно было сбежать. Небо расстилалось над ними своей чистотой. Пели птицы. Наташа с доброй усмешкой сказала:
-  Ты понял, что водитель тебя не узнал? 
- Ах ты, жопа, прикалываешься надо мной, да?
Егор был очень известным «панк-рокером». Пик его славы пришёлся на конец 80-х - начало 90-х. Так что сегодня, в начале 2000-х, он оказался немного зажат между поколениями, между временами: слишком старшие по возрасту – типа того водителя «мазды» пятидесяти лет, - его еще не знали, он для них слишком молодой, а нынешние двадцатилетние его уже не знают, он для них «пенсионер». Его фэны – тридцатилетние и особенно сорокалетние, как он сам. Да и то, это поколение, конечно, знало Егора, но далеко не все его любили – ведь его ранние песни, разливавшиеся широким потоком по СССР, часто было мутными, одинаковыми, бессмысленными. И только в более зрелом и позднем возрасте – творчество Егора стало насыщенным, философским, а саунд – не таким примитивным и панковски рваным, как раньше, оно стало медитативным, и, даже можно сказать, русским, лиричным, - однако время огромной славы было уже упущено, и не все заметили эту перемену, не все оценили ее (история безжалостна). Между прочим, Егор изменился так ещё и по причине того, что он – панк-кочевник, все время гастролировавший, и очень редко живший здесь, в Омске, встретил Наташу. Они поженились и он, в итоге, зажил более стабильной жизнью. Как Егор называл ее – «моя Йоко Оно». И правда – не выбрал ли он ее потому, что она имела киргизские корни и походила на ту самую Йоко Оно?
Егор открыл еще одну банку пива, и снял солнцезащитные очки, – его глаза были грустными.
- Да, водитель меня не узнал. И что? Да похер.
И они оба подумали: по хер, а правда в том, что Егор – бывшая звезда на излете своей жизни, и вот – живет обычным человеком здесь, в русской провинции.
- Знаешь, Наташа, я подумал о том, что то, что он меня не узнал, может, это даже и хорошо.
- Почему, любимый?
- Может, это был ангел, - они засмеялись, - и вот он явился в виде этого противного мужика, и даже не признал во мне великого русского музыканта;. Как будто все, что я делал, - все тысячи моих песен, всего этого как будто бы не было. Альбомы, гастроли, фанаты, исписанные моими именами подъезды домов и заборов – всего этого не было. Я обычный человек. Сижу вот на берегу реки.
- И ты правда об этом жалеешь обо всем?
- Иногда. И потом – все это ведь было под синькой - (то есть, алкоголем), - и под травой, и это еще хорошо, если только под травой.
- Но ты всегда говорил, что это – опыт. Это настоящее. Что таким же путем шел Джим Моррисон. 
- Да. А что если я – ошибся? 
- Не знаю, Егорушка… не мучайся так. Но ты ведь знаешь, что, по крайне мере, в последние годы – ты стал меньше употреблять.
- Да, я постарел, организм устал… А что если сама эта установка – отправлять в мир, к людям, фразы, которые приходят мне в голову, - сразу, почти без посредников, - записал на магнитофон и все пошло по стране, - что если это наваждение?    
Наташа посмотрела в его глаза, долго, потом поцеловала и обняла его. Егор был благодарен ей, пусть и не говорил ей этого.
- А еще, – сказал он, снова вспомнив водителя «мазды», и его жену и дочь, видневшихся в салоне машины, - у нас нет детей.
- Будут. И потом – твои дети это твои песни.
- То есть – иллюзия. Нельзя поцеловать и обнять альбом песен с черепами на обложке.
- Ты судишь себя слишком строго, - сказав это, она про себя добавила то, что понимал и он тоже: «потому что ты слишком гордый… потому что ты вознес себя на слишком высокий пьедестал… люди тебя любили и на этом ты основал свое я, а теперь, когда те, кто тебя слушал, женились, родили детей и слушают «Любэ», ты остался один».   
Егор, преодолев лень и усталость от выпитого пива, установил мангал, засыпал в него угли из мешка, и – поджег их. Смотрел на огонь. Он подумал: «раньше я бы сразу что-нибудь сочинил уже… и сейчас тоже могу сочинить. А могу и не сочинять». И все-таки он начал, с этой как раз строчки: «Могу и не сочинять. Могу и не трогать. Ваш мир. И рядом лежать. Могу и не сочинять».
Наташа, поцеловав его ещё раз, отошла и завозилась со свининой. Через час вкусно запахло жареным мясом, и они начали его есть, сидя у разведенного рядом с мангалом костра, и запивая все тем же пивом. Егор подумал: «да… какой уж ты там борец с системой… какой уж там Герберт Маркузе… какой уж там «Бойцовский клуб»».   
Потом они долго купались. Егор смотрел на реку, на деревья, на небо: «вот кто ничего не знает о том, чем мы, люди, мучаемся… и кто не мучается сам». После купания – как обычно, - Наташа, как она сказала, «на часик», заснула. Егор же отключился лишь на десять минут, здесь, на берегу, он спать не любил. Птицы пели громко, слаженно, Егору показалось, что они собрались и поют здесь специально для него. «Вот и человек должен так же петь свои песни – громко, четко, а не как я».
«Что я здесь делаю? Сорокасемилетний мужик? А рядом со мной – женщина, влюблённая в мои песни двадцатилетней давности? Приезжая сюда, на реку, мы с ней все время уходим подальше от людей. Я говорю – потому что они мне не нравятся, а природа нравится. Или – по другой причине? Потому что везде – семьи, дети?» «Дети». Вот слово, которое он почти не произносил, и которое все время сидело в  его в голове. «Дети». «Дети». В одной своей песне он с издёвкой пел: «рожайте больше!» Пустые места в его жизни и душе, которые он раньше не чувствовал, – а сейчас чувствует только их, – должны были заполнится ими, детьми. С другой стороны, – как совместить жизнь «панка» и «детей»? Никак. И все знают пример Кобейна, который, женившись и родив одного ребенка, покончил с собой и написал в записке, что не может быть отцом и рокером одновременно. Он, Летов, всегда говорил, что семьи и дети – условность, нечто социально навязываемое. Но что если эта его мысль была ошибкой? Вот если бы сейчас к их картине отдыха на природе – добавилась еще, например, дочка… Дочка… да, дочка, которая просто спала бы в коляске, а они бы с Наташей смотрели на нее. Какими бы другими были бы и Егор, и Наташа… Со стороны это выглядело бы как полая капитуляция, полный «мещанский комплект», но – какое Егору было бы до этого дело? … Однако что если – такова его судьба, путь, данный ему Богом? Плата? Но почему же сейчас тогда так хреново? И почему все песни – особенно ранние и даже поздние, в которых он выразил себя полностью, - не спасают сейчас, когда он сидит в наступающих сумерках, на берегу реки? И он даже не хочет вспоминать эти песни. Потому что они взяли его. Они стали больше, чем он.
… А ведь Иртыш известен своими водоворотами. Часто городские новости – эти жалкие провинциальные новости, которое всё-таки приходилось смотреть, - сообщали о погибших в этих водоворотах, как правило, это были неосторожные подростки. Один их этих водоворотов был совсем рядом, - в двадцати шагах; опасное место, в которое можно было нырнуть прямо с берега. Егор посмотрел на Наташу, – она спала. И пошел к этому водовороту. Берег здесь был скалистым… Егор глянул вниз, в воду, - она крутилась сильно, бурлила, даже цвет ее здесь менялся от темно-голубого к коричневому, илистому. Егор думал, глядя на носки своих кроссовок, и слыша, как хрустит под ними песок: «Если ты сможешь нырнуть, и потом - не сопротивляться руками и корпусом, - быть, так сказать, здесь и сейчас;… Кстати, я в ранних песнях очень часто пел о суициде. И мне говорили, - «других призываешь, а сам?» И в чем-то они были правы. Вот она – карма, последствия слов?... Вот будет смешно, если Наташа сейчас проснется и спалит меня… Жалкий старый панк-рокер, который даже не смог покончить с собой, в отличие от идеала – Курта Кобейна».
Сознание Егора сжалось, он мог бы написать сейчас еще с десять даже не песен, а альбомов. Речная вода журчала… шумела… обнимала его мозг…
 Вдруг – сзади, со стороны шоссе, раздался неприятный шум. «Люди…» - подумал Егор. Это была огромная черная машина, «бмв». Она агрессивно выехала на берег – прямо метрах в десяти от Егора. Из нее выскочили совсем молодые люди, - парни и девушки, они кричали, шумели, вынимали из багажника и салона мангал, и все прочее. Громко – в открытые двери – играло радио. На всю реку, на всю округу.
Играла – его, Егора, песню. Причем это было не его позднее творчество, которое он хотя бы терпел, а самое раннее. Когда он был так же молод, как эти приехавшие, пил, колесил с дикими подпольными концертами по стране, и сочинял вот такие забойные, ритмичные, не самые глубокие песни. Она называлась – «Хорошо». Парни и девушки громко пьяно подпевали, - и куплеты, и припев.
… Угарным газом потянуло с полей
Всенародным указом становись веселей
Угарным газом потянуло с полей…
Хорошо… 
Хорошо…

Егор улыбнулся, и пошел будить Наташу... И вообще – пора уже было ехать домой, ведь сегодня ночью – футбол. Правда, – как это он забыл.


(Через полгода, в феврале 2008-го, Егор умер от отравления алкоголем.)   


Февраль 2020 года,
Петербург























Без телефона 
рассказ

Неделя без телефона… Чем был телефон в ее жизни? Всем. Ритка была обычным девушкой-подростком шестнадцати лет. Среднего роста, одета в черные облегающие джинсы, покрывавшие ее красивые, но недлинные, ноги, и в белого цвета демисезонной – ведь была весна, - куртке. Ее темные ровные волосы опускались до плеч. Лицо было красивым, хотя картину немного портил слишком широкий нос. Но, на самом деле, главное впечатление от всей ее в целом, было связано с огромной активностью ее жизни, слов, движений. А особенно это выражалось в энергии ее карих глаз. Активность… Она ведь и без телефона осталась из-за этого, - конечно, она вертелась и  уронила его, он выпал из заднего кармана ее джинсов. И все. Конец.
Ритка «гробила» уже который телефон в своей жизни. Какие-то она вот так роняла, какие-то – терялись. А родители ее не были богатыми людьми. На этот последний телефон они складывались вместе с ее бабушкой. Итак, неделя без телефона… Хотя это ведь не значит, что она через неделю получит новый телефон – просто кто-то из знакомых родителей привезет для нее более или менее сносный смартфон.
И вот Ритка, - едет рано утром в колледж, к первой паре, без телефона. Нету на ней, кончено, и наушников. Все плохо…
Что такое телефон для нее? Это вся ее жизнь. Разбитый телефон был довольно неплохой моделью хуавэй за двенадцать тысяч. Черный. Большой. Он все время был в руках. Можно сказать, что современный человек занимается сексом со своим телефоном?  Руки нашей героини осиротели без прикосновений к нему, к его всегда такому гладкому, такому нежному корпусу… тактильный голод… Телефон  все время был рядом, нет, не рядом, - он был частью ее тела, продолжением ее рук и ее глаз, которые все время смотрели в него, в его светящийся экран. Он был с ней везде – и в колледже, и, когда она лежала на кровати в своей комнате в выходные, и когда она ела на кухне – многие современные подростки, и Ритка тоже, - едят и при этом сморят в своей телефон и слушают наушники. В метро и в маршрутке он тоже, конечно, был – там он еще мог играть роль «социального маркера», – что вот у нее есть относительно неплохой телефон, кто знает, может, и «эпл»… 
А сколько ритуалов было с ним связано. Обязательно – надо снижать яркость экрана для экономии заряда. Обязательно все время должна быть зарядка – тоже и дома, и на учебе.   
И вот – все это ушло, пропало. Ритка едет в маршрутке, и не может «уйти» в музыку и в «видосы». Что она смотрела и слушала? То же примерно, что и все подростки. Монеточку… Селену Гомес… Вирусные видео. Хотя временами могла смотреть и что-то более серьёзное – например, фильмы о Холокосте, почему-то ей иногда хотелось этого.
А сейчас, - пустота, правда, – в голове по инерции вертелись песни, которые она обычно слушала. Осталась только реальность, - маршрутка. В ней было много гастарбайтеров, которых Ритка называла про себя «хачи» и презрительно морщилась. Да и «нехачи», русские, тоже были «не супер».
Выйдя у станции метро, она остановилась покурить. Было еще темно, рассвет пока не пришел. Сигареты она воровала у отца, который ругал ее за это. Сигаретные пачки были синего цвета, с красивыми белыми надписями, они тоже казались ей проявлением «крутизны». Но сейчас, учитывая, что телефона не было, они тоже не «вставляли». Вся ее активная, бегущая вперед жизнь - без телефона как будто подвисла. «Неужели я так зависима от этого?»
   Ритка всплакнула. Докурив сигарету, она вошла в метро. Обычно в метро она, как ей казалось, «пробегала» «девочкой-красоткой» под стильную музыку в наушниках. А теперь… Кругом шли люди и, как казалось Ритке, не замечали ее, обходили. Да и какие это были люди, - те же гастарбайтеры и русские, работающие на слишком простых работах, еще – пенсионеры, которых Ритка не любила, потому что они все время ожидали, что она должна уступить им место.
На ее глазах снова выступили слезы. «Фак… мать перемать…» Ладно, одно ей оставалось, - сделать по дороге «домашку». Это была литература. Надо было прочитать там что-то. Опять-таки, в телефоне было записано, что именно. Но вроде она помнит. Вчера был выходной, воскресенье, - она, естественно, не прочла. Пушкин… Да, стихи его. Она села в углу вагона на сиденье, и вынула из портфеля «Хрестоматию по литературе». Затем открыла ее и начала читать. «О Господи, что это за хрень?» Сточки казались ей словами, которые она никогда не поймет. Хотя, вроде, написано было недавно, но сколько было устаревших выражений, - и ещё больше непонятных имён, по объяснению «препода», это имена античных богов. Пушкин был для Ритки как будто заключённым в свои стихи, как в тюрьму. «Но это же такая была эпоха… – подумала Ритка, - Все писали об античных богах. А вот если пройдет двести лет, как и для нас после Пушкина, и люди будут слушать то, что мы слушаем – и так же не поймут нас? Так же мы для них будем как в тюрьме?» Впрочем, пара стихов Пушкина отозвались в ней чем-то, как будто в них Пушкин наиболее близко подошел к тюремным стенам, в которые он был заключён, и – можно было услышать его дыхание. Это было «Я помню чудное мгновение». «Видно, - подумала Ритка, - что кто-то ему дал, а потом перестал давать, а потом дал снова;». Второй стих, который ей понравился: «Я вас любил: любовь еще, быть может, В душе моей угасла не совсем; Но пусть она вас больше не тревожит; Я не хочу печалить вас ничем». В нем была душа Пушкина, который кого-то любил. Когда Ритка читала, пусть ей в основном и не нравилось, но некое примирение с реальностью она почувствовала, - и не такими уже страшными были для нее пассажиры метро, все эти гастарбайтеры, и убитые жизнью русские, и пенсионеры. Так она привыкала жить без телефона.
Ее колледж находился в другом конце города от ее дома, потому что он оказался единственным вариантом, который ей подходил, по самым разным причинам, - потому что училась она неплохо, но с трудом, и в школе оставаться не хотела, боялась писать ЕГЭ, и вот нашла это место. Колледж был техническим, половина его студентов училась на программистов. Кстати, это приводило к тому, что большая часть студентов были парни, - что не создавало никакой романтики, парни были ещё слишком юными и прыщавыми, часто грязными. Ритка не чувствовала у себя великого желания стать программистом, но – от математики и информатики ее не тошнило, по крайне мере.
Здание колледжа было построено в 50-е годы, это была мощная высокая «сталинка» серого цвета, в советское время в нем располагалось техническое училище, которое сейчас и стало «колледжом». Сегодня у Ритки было много занятий – четыре пары. Она пришла раньше на полчаса и сидела в вестибюле, рядом с ней села ее одногруппница и близкая подруга Вика, - она была полной, они все время смелись вместе с Риткой.
- Прикинь, - говорит Ритка, - я угробила свой телефон…
- Да я чувствую, – ты не онлайн, - Вика хотела засмеяться.
- Да ничего смешного-то нету, - но они все равно закатились от смеха. Ритка подумала: «а сколько у меня было переписок в ВК? Это же целые томищи… И с ней, с Викой, и с другими подругами… и с парнями». Отношений с мальчиками у нее еще не было, но они часто переписывались, кстати, иногда Ритка – ввиду своей активной натуры, - «троллила» их, шутила над ними, могла пообещать встретиться и не приходила.
Ритка сказала:
- Так что все хреново.
- Не переживай, подруга.
- Окей. У тебя есть домашка по информатике?
…
Четыре пары прошли. Опять-таки, раньше Ритка все время «сидела» на них в телефоне, хотя все преподаватели запрещали это студентам, так что здесь было целое искусство, – держать телефон под партой, еще и качаясь на ней слегка по привычке, - и «не палится». В этом состояла часть жизни в колледже. А сегодня – и так будет всю неделю, - Ритка была вынуждена слушать урок более внимательно, хотя… материал  показался ей даже немного интересным.
После занятий человек пять из ее группы пошли до метро вместе. Они часто так делали. Можно было ехать на трамвае, - но остановок было всего три, а погода была такой хорошей. Дело в том, что город, где жила Ритка,  был северным и пасмурным городом. Уже на прошлой неделе пришла весна, но небо тогда было еще в тучах. Сегодня, в понедельник, - оно было ясным, чистым, и это казалось праздником. С неба светило солнце – и его лучи падали на всех, и на Ритку тоже. Она, конечно, пошла с одногруппниками. Тем более, что и здания в этом районе тоже выглядели живописно, – это не были «новостройки», они, как и колледж, были построены в 50-е годы.   
Сначала она шла рядом с Викой, и они все смеялись, - иногда они даже останавливались и сгибались в поясе от истерики. Потом она оказалась рядом с одним одногруппником, - его звали Петя, ему тоже было, как и ей, шестнадцать, на фоне многих студентов колледжа он выглядел адвективно, - у него не было прыщей, не было очков, одет он был не в спортивную форму (как половина студентов), а в джинсы и крутку. У него было симпатичное немного бледное лицо, и длинные волосы, которые ему было лень стричь, но он их, все-таки, мыл. Ритка иногда посматривала на него во время занятий. 
- А у меня телефон сдох, - сказала ему Ритка и посмотрела вперед, - на перекресток, где стояли молодые  мамы с колясками, вышедшие погулять «на солнышке». 
- Сочувствую.
 - А что у тебя? Как ты живёшь?
- Я живу… - Петя улыбнулся, - я живу в «доте».
Это была самая популярная во всем мире игра. Ритка о ней слышала – все «рубились» в «доту», и в их колледже тоже, но сама она в нее не играла, и вообще не играла.
- Ну и как там, в твоей «доте»?
- Очень хорошо. Намного лучше, чем здесь.
- А прикинь, если все люди начнут играть, и перестанут жить в реальности?
- Да… это был бы реальный крутяк.
Они засмеялись. Ритка продолжила фантазировать:
- Вот вообще – все. Никого нету – ни водителей трамваев, ни гастарбайтеров – они тоже играют, слава Богу, ни…
- Ни президента…
- Ни преподов в колледже. Ни нас...
Она подумала: «как хорошо идти рядом с ним…»
Они еще долго говорили. Петя рассказывал ей о «доте», какие там уровни, в какую он входит команду, какой у него «ник» – «ник» его был «Черный Принц», - и что будет в новой версии игры, которую все ждут с месяца на месяц. Все это было Ритке неинтересно, интересен был он, Петя; «какой же фигней они, парни, страдают». Наконец, вся их компания дошла до метро. Пора было расходиться. Ритка подумала: «может, предложить Пете еще погулять, одним, вдвоем?» Они оба этого хотели, и оба не решились. Да, - воровать у родителей сигареты и курить, хамить учителям - они могут, а вот шагнуть друг к другу, при том, что тебе уже шестнадцать, - нет. Немного стесняясь, Петя и Ритка сказали друг другу «пока». Пете домой нужно было ехать на трамвае, и он в метро не пошел, Ритка  поехала с Викой, а потом и – одна. Отсутствие телефона пока не ощущалось, она про него забыла. Потому что в ее голове остался образ Пети и их разговора. Единственное что – в таком настроении… она могла бы послушать в телефоне что-то соответствующее, ведь в нем есть все. В каком настроении? Как это называется? Влюблённость? … А что бы она послушала?  И вот в голове Ритки всплывает песня Монеточки: «если бы мне платили каждый раз… каждый раз, когда я думаю о тебе». Эта песня, правда, уже старая, и можно было бы послушать что-то другое. Удивительно, но здесь Ритке почему-то приходит в голову стих Пушкина, который  она читала сегодня утром: «я помню чудное мгновение… передо мной явилась  ты… как мимолётное виденье… как гений чистой красоты». Пушкин в ее голове ужасает Ритку, но она, все-таки, смиряется с ним, пусть тоже, - наряду с Монеточкой и Селеной Гомес, - живет. 
…
Дома было все как обычно, за исключением того, что у нее не было телефона, так что – вроде как ей должно было быть плохо. Но, поскольку Ритка все чаще вспоминала Петю, то плохо, в итоге, не было. Она поела на кухне и пошла к себе в комнату делать уроки. Часов в семь вечера, после работы, пришел домой отец. Это был сорокалетний мужчина, худой, работавший в какой-то компании не на самой высокой должности.
- Ну ты как, Рита? Покушала?
Ритка побагровела, опять он со своими стандартными вопросами. Она громко недовольно ответила:
- Покушала! Можно мне не мешать! Да?
Отец ушел. Когда Ритка сделала уроки, ей, все-таки, стало тоскливо без телефона. Выход один – попросить у отца. Она вышла на кухню, где тот смотрел телевизор и сказала, причем теперь ее тон был мягким, а не резким:
- А можешь дать телефон? пожалуйста?
- Бери… 
Ритка вернулась к себе, легла на кровать и – погрузилась… ооо. Вот он, – телефончик, и снова можно его трогать, касаться его сенсорной панели, листать страницы в сети, смотреть «видосы» и слушать музыку. Ритка понимала, что это унизительно, – так зависеть, но что она могла сделать? Она пила и пила информацию… уже совсем без толку и без смысла, который раньше, когда у нее работал ее телефон, иногда проскальзывал. Насытившись, как вампир, она даже подумала, что устала от телефона. Потом, - вспомнила про Петю. «Да, вот так… а я ведь сейчас забыла про него, хотя думала о нем весь день». Ритка решила найти Петю в ВК, - хоть какой-то прок будет от ее сидения в телефоне. И нашла. Страница у него называлась так же, как его «ник» в игре – «Черный принц». На ней было много фотографий Пети, на которые Ритка любовалась, были и смешные фото. Может – написать ему? Она стала писать. Но его не было онлайн. Она все ждала, ждала, - ничего. И потом поняла: «он играет в свою «доту»… глупый;…» (Да, он играл, - но и ее тоже вспоминал время от времени.)
Ритка отдала телефон отцу. И легла спать. Завтра - снова к первой паре.   




Март 2020 года,
Петербург 





















Человек, который перестал говорить 
рассказ

Катя знала, что дядя Миша был странным. Нужно уточнить, что он приходился ей не родным, а «сводным» дядей – Катина мама была сестрой матери дяди Миши, но потом она развелась и вышла замуж второй раз и родила Катю. Сейчас, через год после того, как с дядей Мишей  произошло «это», Катя старалась вспомнить его в своем детстве, - ничем, кажется, таким «особым» он не выделялся (хотя человеческая память всегда хочет найти в прошлом «будущее» человека, то, что уже произошло  и как бы осветило жизнь человека раньше, в его «истории»). Дядя Миша была высокого роста, довольно симпатичный брюнет, чем дальше, тем больше полнеющий, хотя, в итоге, это не вышло за «пределы разумного» для обычного мужчины-россиянина. Единственное что – и здесь уже и правда, то, что с ним произошло позднее, «осветило» Катино восприятие его прошлой жизни – он был немного молчаливым человеком. Таким она его запомнила в своем очень раннем детстве.    
Катя росла, закончила школу, поступила на филологию в педагогический университет, - и вот, когда она училась на первом курсе, с дядей Мишей и произошло «это», - событие, которое встряхнуло всех родственников, а главное - семью самого дяди Миши, конечно. Хотя для Кати, занятой тогда своей жизнью, данное событие оставалось на периферии. И вот только сейчас, когда она должна была встретиться с ним, она начала по-настоящему думать о том, что произошло, и ее это произошедшее пугало. Все случилось год назад…
Дядя Миша, – которому тогда было сорок, и который имел обычную относительно  успешную жизнь, - у него была хорошая работа в копании, где он прошел путь от продавца до работы по договорам с клиентами, жену Иру, которая любила его и «не пилила», и еще – у них был сын Матвей, которому было пятнадцать,  - так вот дядя Миша вдруг перестал говорить. Совсем. Тетя Ира – как звала Катя жену дяди Миши - потом долго рассказывала об этом, и эти ее рассказы со временем повторялись, расходились кругами по родственникам. Сама она плакала. Все пытаясь понять,  - может, в тот  день или накануне  - она или сын что-то не то ему сказали? Но нет. В целом отношения всегда были нормальными, может, их любовь немного поугасла, но так ведь во всех семьях бывает, по крайней мере, тетя Ира никогда ему не изменяла.
А произошло все так. Дядя Миша проснулся как всегда в семь утра, и - никому не пожелал «доброго утра», ни с кем не поздоровался. Просто – улыбался. При этом – раньше он всегда был очень вежливым и даже занудно вежливым. А сейчас он молча ходил по квартире, - в туалет, в ванную, на кухню. Тетя Ира и сын Матвей посмеялись тому, что он не поздоровался с ними, но они оба опаздывали, она на работу, он в школу. И даже не успели нормально отреагировать. Подумали: «это такой прикол». Хотя – никогда раньше у него такого не было.
Но дальше - больше. Об этом говорили потом тете Ире коллеги дяди Миши по работе. Он пришел на нее как всегда утром, как всегда без опозданий. И – ни с кем тоже не поздоровался. В том числе и с начальником. Что вызвало его недоумение. Но на это поначалу тоже все не обратили внимания – и тоже решили, что он так шутит. Было не до этого, потому что их компания вела очень важные переговоры с другой компанией. Кстати, дядя Миша – был среди трех ответственных сотрудников, которые «вели» эту долгожданную для всех сделку не один месяц.
Все участники переговоров сели в огромной зале, с длинным пластиковым черным столом посередине, окруженным сиденьями. Дядя Миша там тоже был. Его начальник сказал, обращаясь к пришедшим на переговоры гостям:
- У нас есть очень сильная, очень мощная идея, чтобы предложить ее вам. Об этом – вы сейчас увидите презентацию моего коллеги – мозга нашей компании;,  - Михаила Шевцова.   
Дядя Миша – ни звука. Начальник заглянул ему  в глаза, пытаясь понять, что в них. Но в них он увидел что-то неуловимо непонятное для него. Увидел безумие, но такое сильное, что оно не было на него похоже. Затем начальник начал ругаться матом – впрочем, не громко, а тихо, как бы бессильно, и не потому, что были гости и важные переговоры, а потому, что под этим взглядом дяди Миши по-другому было нельзя. Через минуту дядя Миша вышел из переговорной, - и из офиса вообще.
 Вечером домой пришли тетя Ира и Матвей. И только тогда они поняли, что утреннее молчание дяди Миши не было шуткой. Тетя Ира заметила и другое – ее муж, кроме того, что перестал с ними говорить, еще и перестал смотреть телевизор, читать и «сидеть в телефоне», – что он, как и все, делал раньше. Хотя тогда было не до этих деталей. Матвея молчание отца не так уж задело, - он списывал срочные домашние задания, «сидя в ноутбуке». А вот тетя Ира, - испугалась. Впрочем, дядя Миша, когда его родные пришли домой, ушел в спальню, - всего комнат было четыре, - и сидел там, зная, что жена  будет на кухне. Тетя Ира помрачнела. Поужинав и выпив кофе, и посмотрев немного телевизор («а ведь раньше все это мы делали вместе…»), она пришла к нему в спальню:
- Миша, родной. Я что, что-то не то сделала? Сказала? А??? 
И тут – некий «проблеск коммуникации» на мгновение пробился. Дядя Миша не ответил, но – отчётливо помотал головой. Показывая этим – «нет, не обидела». Это был последний жест, который он себе позволил. Далее – ничего такого не было. Как и улыбок. 
- А тогда, - сказала тётя Ира, - какого хера ты молчишь? А?
В тот день, впрочем, она еще не могла все это оценить и отреагировать, потому что она работала в две смены, и ей нужно было очень рано вставать. Через день, когда у тети Иры кончились ее смены и  пришли два выходных, отоспавшись, она увидела, что дядя Миша не идет на работу, и поняла, что «все серьезно». Потом позвонил его начальник, и тетя Ира долго с ним говорила, он  рассказал, что произошло недавно, на переговорах.
- И как – он заговорил или нет? – спросил тот.
- Нет. Представляете? – тетя Ира заплакала.
- Хреново. Он нам так для нашей сделки нужен здесь. … Но Вы понимаете, что я его должен буду уволить. Хотя реально обидно. Хороший челочек и хороший работник.
Тетя Ира заплакала еще сильнее, подумав, что они говорят о ее муже как о покойнике.   
- Да, я понимаю,  - сказала она.
- Давайте так – подождем неделю. И все, мы его уволим.
Те два выходных после ее рабочей смены – вошли в ее жизнь как самые тяжелые. Она никак не могла успокоиться. Со стороны это уже выглядело как полное безумие – тетя Ира все говорила с дядей Мишей, а он все не отвечал. Она заглядывала ему в глаза – что там, сумасшествие? Страдание? Нет. Глаза его были – в отличии от впавшей в истерику жены – спокойными. Она ревела. Приводила Матвея, чтобы тот разговорил дядю Мишу, тот – без особо сильного желания, так как жил в своем подростковом мире интернета и общения с девчонками и друзьями, - подавал какие-то реплики, и это, конечно, ничем не кончалось.
Здесь надо добавить еще одну деталь, которую тетя Ира, конечно, родственникам не рассказывала, - дядя Миша перестал заниматься с ней сексом. Известно, что в таком возрасте у семейных пар иногда бывают с этим проблемы, так вот – раньше, до его «молчания», - проблем не было, у них был секс раз в неделю, может, немного однообразный, хотя и не всегда… И вот – здесь тоже «нить» была порвана. Потому что тетя Ира, устав от борьбы с мужем, на вторую ночь предложила ему сделать это,  - чтобы хоть как-то успокоиться. Он – не отреагировал, даже не пожал плечами.
На следующее утро – это был ее второй выходной, - тетя Ира думала: «что это, блин, все значит? Господи, за что это? Ничего же плохого я не делала… Почему он это сделал? Что это за блок такой? Что за стена? И сколько мне в нее биться?» Она не выдержала и ушла на улицу. «Надо дожить этот выходной, завтра снова работа. Может, он, все-таки, исправиться?» А пока – она встретилась со своей подругой, и они выпили. Тетя Ира все рассказала. Подруга, – обычно такая знающая и разбирающаяся в «мужской психологии», не могла ничего объяснить. Ответила только:
- Гад он.
И была права.
В следящие дни ничего не изменилось. Ясно, что это была какая-то патология. Нужно было обращаться к психологу. Или – к психиатру? Тетя Ира заплакала: «кто же знал, когда я выходила за него замуж, что этим все кончится. И ладно бы еще он сказал, что не любит, развелся, а тут... больной… извращенец какой-то…» Но она еще не обращалась к врачам, надеялась – на помощь родственников. Их сын Матвей, наконец-то, вышел из своей подростковой, замкнутой от родителей жизни, и испугался за отца, - пробовал его разговорить, но – без результата. При этом все знали, что дядя Миша очень любил сына, хотя, – больше, конечно, когда тот был еще маленьким. Тетя Ира позвала родителей мужа – они были живы и здоровы, но уж слишком стары.
- Сыночек, - говорила ему мать, - сыночек… ответь мне… почему молчишь? А? - Дядя Миша только молча отворачивался к стене,  мать плакала. При этом она решила, - не сказав этого тете Ире, - что, наверно, «она его довела».   Отец дяди Миши тоже заговаривал с ним, - правда, ему, человеку не очень эмоциональному, это было тяжело, ясно, что и это был пустой номер.
Прошел месяц. Дядю Мишу уволили с работы. Но, слава Богу, деньги в семье были – ведь он много работал на высокой должности в своей компании. Так что вопрос его трудоустройства пока остро не стоял.
Тетя Ира «пошла по врачам». Надо сказать, что дядя Миша давал вести себя к ним – хотя мог бы и не давать. Так он пытался успокоить жену?
Психолог, который оказался лучше других, - был мужчиной лет сорока, худым и лысым, он работал в очень известной государственной медклинике, поэтому, как правило, за свои консультации он брал немало, но тете Ире это было неважно, она хотела вернуть себе мужа, вернуть себе семью, вернуть все то, что было ее жизнью.
Сначала дядю Мишу долго обследовали на предмет того, нет ли у него какой-то физической патологии. Выяснилось, что нет.
- Значит, - обрадованно сказал психолог, - надо разбираться с душой.
Первые встреч десять он принимал их вдвоем. Потом однажды вежливо сказал тете Ире:
- Пожалуйста, выйдите из кабинета.
Та вышла. Дядя Миша остался один. Психолог долго смотрел на него. А тот – наоборот, отвернул свой взгляд. Потом психолог сказал:
- Почему?
- …
- Что с Вами произошло?
- ….
- Из информации Вашей жены, и Ваших других родственников, я составил какую-то картину… И  так ничего и не понял.
- …
- Что это? Почему  такая блокировка всех каналов? Вы становитесь словно мумией фараона. Так Вы – убегаете от всего? Так Вы - хотите сказать всему «нет»? Или это некое самонаказание за что-то? Но тогда – за что?
- …
- Поймите, Михаил, что уже через месяц у вас начнутся последствия для тела и для мозга.
Дядя Миша не отвечал. Психолог подумал: «наверное, то что он сделал – было спонтанным… порывом. Но тогда удивительно, что это так долго держится». 
Консультации велись несколько недель. Ничего. Психолог просто обсуждал с тетей Ирой, что, возможно, может помочь ее мужу «вернуться», - какие слова, обстановка и т.д.
Прошло полгода… На дядю Мишу было страшно смотреть. Иногда он жестикулировал руками, как будто с кем-то разговаривая. А глаза его – если раньше были спокойными, то теперь – становились пустыми. Правда, – он не сидел все время дома, иначе было бы хуже для всех. Тетя Ира сказала ему однажды: 
-  Тебе надо бы работу найти.   
И он нашел – стал водителем такси. На работе всем сказали, что он немой – так вообще часто говорили о нем в подобных ситуациях, когда незнакомые люди с ним встречались, чтобы избежать вопросов. Зарплата, конечно, была несравнимой с тем, что он получал раньше, но все понимали, что это неважно. Психолог одобрил это, сказав тете Ире, – «так он хоть как-то, хоть косвенно коммуницирует, и тогда последствия его молчания наступят не сразу, может быть, он даже специально и пошел на такую работу – где, все-таки, есть люди, мог ведь пойти работать на склад переносить товары».
Жить с ним вместе она не могла. И тетя Ира нашла ему однокомнатную квартиру совсем в другом районе, подальше от их огромной квартиры. По его желанию, - ни телевизора, ни книг, ни компьютера у него там не было (смартфона тоже, был кнопочный телефон). Он просто сидел на кухне или в комнате, и молчал.  К этому времени обо всем узнали его друзья – их было человека три. Тётя Ира – по старой памяти, хотя вообще она уже устала от всего этого,  - дала им его новый адрес. Они приезжали и тоже пытались. Они делали это в самых разных формах – стыдили и обижались на него за молчание, долго рассказывали об их прошлых встречах, посиделках, пьянках… Или – показывали ему в смартфоне новые фильмы, пытаясь как бы вместе с ним посмотреть их. Потом – друзья, конечно, исчезли.
Тетя Ира переживала все это очень сильно. Ей в пору самой уже было обращаться к специалистам, что она и сделала, - и стала снова посещать того самого психолога уже с целью исцелить себя. Отец и мать тети Иры ненавидели дядю Мишу и проклинали его.
Итак, с момента, когда дядя Миша замолчал, - прошел год. И вот мы видим, – как сводная племянница дяди Миши Катя направляется к нему домой – в ту самую квартиру. Всю эту его историю она и вспомнила…
Почему она к нему шла? Дело в том, что тетя Ира собиралась с ним разводиться (между прочим, она даже нашла себе другого за это время – это был психолог). Нужно было сказать дяде Мише о разводе, согласен ли он, и о том, какие для этого придется собирать документы и пр.. Конечно, сама тетя Ира и должна была к нему пойти, но ей было страшно… кто знает – может, он уже совсем «того»? Поэтому она и попросила Катю, - «разведать» и провести «предварительные переговоры», а потом уже прийти самой. Никого другого она  попросить не могла – ведь почти все родственники ненавидели его, и даже сын Матвей – тоже, хотя ведь раньше он все время сидел за «компом» и ему все было неважно, но вот тут «ушедший в молчание» отец вдруг вызвал у него сильное чувство. Были еще родители дяди Миши – но они были очень старыми. Из всей семьи Катя оказалась наиболее «спокойной», - потому что она просто жила своей жизнью.
На дворе стоял июль – было тепло, хотя и не жарко, небо было покрыто лёгкими тучами. Катя – которой было девятнадцать лет, - была среднего роста, с хорошей фигурой, лицо - красивое, хотя – ее нос был чуть длинноват. Еще у нее на лице были веснушки, которых она не любила, но они шли ей, делали ее искренней. Длинные тёмные волосы… Мать всегда говорила ей, чтобы она, - тем более летом, - надевала платье, но Катя, будучи типичной студенткой, не вылезала из черных джинсов, и блузок разных цветов, сейчас это была белая.
В районе, где жил дядя Миша, она ни разу не была, и заблудилась. Только звонок тете Ире помог ей найти дом – это было красная  двенадцатиэтажная высотка постройки еще  80-х годов. Только войдя в подъезд, дверь в который дядя Миша открыл ей по домофону, ничего не сказав, она впервые подумала: «да на фига я вообще согласилась приехать? Что мне – больше всех нужно?» Ей было страшно встретится с сумасшедшим родственником, эх, надо было тете Ире, все-таки, «припахать» его отца и мать...
Оказавшись на нужном этаже, Катя увидела в одной из квартир открытую дверь. Подошла к ней, встала у порога. Там уже стоял, держась за ручку двери, дядя Миша, одетый в джинсы и майку. Катя ожидала, что он будет дергаться и говорить сам  с собой. Но нет. Он был спокойным, улыбался, на человека, который замолчал на год и только на работе видит людей, - он был в норме, так что могло показаться, что это просто обычный человек. Видимо, те процессы, которые заметила тетя Ира и вся семья – жестикулирование руками и пр., - почему-то прошли. Наверное, его организм просто перестроился, привык к тому, что дядя Миша с собой сделал. В прихожей и в коридоре все было прибрано, хотя и  без фанатизма.
- Здравствуйте, - сказала Катя, голос у нее, ввиду того, что ее страхи оказались напрасными, был относительно бодрым.
Молчание. Но – дядя Миша улыбнулся. И рукой пригласил войти – они прошли на кухню. «Лучше не думать о том, что он безумный, лучше, - что он немой». На кухне она села за стол, а дядя Миша налил ей чай, здесь все было прибрано так же безлико, как и в прихожей. Наблюдая за ним, глядя изредка ему в глаза, вдыхая запах его спрея, Катя подумала: «а ведь он на самом деле – не сумасшедший, наоборот, он светлый человек». Потом сказала:
- Тетя Ира… хочет с Вами… разводиться…
Дядя Миша, чтобы его ответ был понятен, -  четко, несколько раз кивнул головой. Было ясно, что он «удалился» от жены в свой мир очень далеко… Катя начала долго говорить о документах, которые нужно будет им собирать, чтобы сделать развод… Наверное, ее «словесный понос» был нервным заполнением пустоты молчания. Наконец, Катя перестала говорить. Подумала: «почему же он все это сделал?» И тогда она задала этот вопрос ему, вывела свою мысль изнутри наружу, произнесла, - забыв, что дядя Миша тысячу раз слышал этот вопрос от жены, от сына, от родителей, от психолога, и тысячу раз не отвечал на него:
- Дядя Миша, почему? Почему Вы это сделали?
И вдруг она услышала его ответ, его голос был тихим, неуверенным, словно он был в коме и очнулся, в глазах у него были слезы:
- В тот день я проснулся и понял, что не хочу больше говорить. Не хочу быть еще одним говорящим человеком. Еще одним передаточным звеном.


Март 2020 года,
Петербург


















Кастрированый Сенька
рассказ

Он был очень обычным котом. И звали его Сенька. Сейчас ему было уже много лет – наверное, лет двенадцать. Черный, без единого пятна, не толстый, но и совсем не худой. Небольшие усики на мордочке. Глаза – голубые и умные.  Он был обычным еще и в том плане, что жил, в основном, в квартире своих хозяев в блочном доме, - в данном случае, это был огромный российский мегаполис. Конечно, летом он оказывался на даче, - но об этом ещё пойдет речь.
Квартира тоже была обычной (кстати, Сенька не мог знать, что судьба отвела ему некий средний по доходу вариант Хозяев, и что все могло быть по другому – намного хуже или намного  лучше), – так вот, квартира была трёхкомнатной, с давно сделанным ремонтом; иногда в квартире был беспорядок, потому что Хозяева были молодой семьей – когда-то, а сейчас они уже были среднего возраста, - и у них было двое детей. Когда дети были маленькими, то между ними и Сенькой часто  происходили конфликты – они могли брать Сенку за ноги и раскручивать его, а он в ответ царапался. Но сейчас все уже выросли – и Сенька тоже, - и уже много лет установилось равнодушное перемирие – дети гуляли или сидели в телефонах, Сенька тоже жил своей, более одинокой теперь, жизнью.
Что у него было в этой жизни?
Можно сказать, что квартира была неким местом, ландшафтом, где люди – его Хозяева, это прежде всего, муж и жена, но и двое их детей тоже, - делали то, что необходимо: ели, пили, спали, ходили в туалет, смотрели телевизор. И вот в этом вечном круговороте повседневных дел – в этом «помеченном людьми» ландшафте, и должен был находить себе место Сенька со своими «делами», потребностями. Иногда он смутно вспоминал, как его сюда привезли в первый раз  - это было очень много лет назад. Он не мог знать, что его Хозяева тогда, – желая отблагодарить тех, кто им подарил годовалого Сеньку, - дали им целое ведро яблок, собранных на даче, так что это была осень, октябрь. И что Хозяин и Хозяйка спорили – потому что он не  хотел иметь в доме кота, о чем постоянно потом напоминал: «это вы его завели!»
Как же Сенька размещался в этом тесном пространстве людей? Прежде всего, ему и правда было здесь тесно – им ведь и самим тоже.
Скажем так, первый способ его присутствия здесь, который был прост и не требовал чего-то особого от Хозяев – это вечное лежание и облизывание себя. Сон. Такое времяпрепровождение было очень удобным для всех – Сенька, свернувшись клубком, мог лежать на кресле, или – в темной гардеробной, или на дне шкафа, или – на ботинках в прихожей. Слава Богу, что у него не  было привычки писать в обувь, хотя это не значит, что по этой части он был безупречен, о  чем мы еще поговорим. Никому из Хозяев и из детей просто «лежание» кота не мешало. Часто они умилялись свернувшемуся вот так калачом Сеньке, особенно любила это делать Хозяйка, и тогда она брала его на руки, и разговаривала с ним. Хозяйка говорила при этом Хозяину: «надо бы нам родить третьего;». А тот отвечал: «поставь еще первых двух на ноги окончательно». Но даже и он умилялся лежащему Сеньке и гладил его. И думал: «вот мне бы так жить» (в какой-то степени, поскольку его работа не была ежедневной, так и происходило). 
Что Сеньке снилось? Может, кошки? Мы этого не знаем… Но здесь надо сказать, что он был обычным городским домашним котом еще и по той причине, что его, конечно, кастрировали.
Не потому ли он и лизал себя так часто, - не было ли здесь некоей «фантомной боли», тоски по  тому, что у него отсутствовало? Но – не совсем отсутствовало, в том-то, наверное, и был ужас для него. Потому что каждую весну он, конечно, немного сходил с ума. Кроме этого – он как-то особенно любил из живущих рядом с ним людей – Хозяйку. Она была обычной сорокалетней молодо выглядящей женщиной. И вот – Сенька почти всегда был рядом с ней. Однако, поскольку секс между Хозяином и Хозяйкой имел место и совсем не ушел, - то здесь возникала пародия на фрейдизм, – Хозяин лежал на кухонном диване с Хозяйкой в обнимку (они просто смотрели телевизор), а Сенька пытался вклиниться к ней поближе, но Хозяин его сбрасывал – как альфасамец. Сенька недовольно огрызался и иногда даже кусал Хозяина, так что тот, конечно, мог позволить себе «двинуть ему по шее» (что вообще случалось очень редко).
Пару лет назад «остатки сексуальности» приперли Сеньку совсем тяжело – и он в то время очень много кричал. Конечно, Хозяевам могло показаться, что причина была в другом, в чем-то более поверхностном, – например, что они не меняли ему «туалет» или что корм был не тот, но это была ошибка. А уж как он кричал… на всю квартиру – и, кстати, его крики выходили  и в коридор на лестницу. Кричал громко, противно. Кричал, когда его оставляли одного, кричал, когда он был рядом с людьми, кричал, когда не было еды и когда еда была на месте. Хозяин – «сидя» в своем ноутбуке, - слушая Сеньку, думал: «его надо выбросить в окно» (а жили они на девятом этаже). Но это были его –и всех людей в квартире – мечты. А единственное, что он мог сделать – это очень громко, и очень низким басом, - иногда это было ночью,  - сказать Сеньке: «ЗАТКНИСЬ!!!!»   Иногда после этого Сенька «затыкался».
 Слава Богу, что сейчас все эти последствия кастрации в целом ушли, хотя и не до конца. 
Другая часть его отношений с людьми – была связана с едой. В «ландшафте» квартиры «Сенькина столовая» было неплохим местом, – пересечением многих путей;, - в коридоре, напротив туалета, совсем рядом с высокими книжными шкафами, там, на полу, стояли две миски – с водой и с кормом. Они иногда совсем загрязнялись и тогда – их мыли или, если Хозяину было лень, их меняли на другие. Корм для Сеньки – был одним из «потребительских фетишей» семьи в том смысле, что, когда кто-то шел в супермаркет, то в наборе важных товаров, по поводу которых надо было бояться, есть ли они дома, был, кончено, и корм для Сеньки.
Что касается самого корма, то это должен был быть корм для кастрированных. Раньше, когда в стране не был кризиса, семья покупала ему довольно дорогой корм, но в последние годы, - это был обычный сухой «вискас» в картонной упаковке. Корм, как правило, насыпал ему Хозяин. Так что Сенька именно его воспринимал как дающего ему еду, возможность существования. Хотя, надо сказать, мотивация Хозяина была сложной,-  он ко многому в доме относился так, что надо сделать нечто по минимуму, чтобы его не беспокоили, и Сенька был в списке этих «равнодушных обязанностей».
И вот тут, когда мы с вами думаем о Сеньке и его жизни, выясняется следующее (что я, как автор, и не предвидел), - что последняя важнейшая часть отношений Сеньки с этим миром – то что он «везде» писал и какал, - это почти единственный оставшийся у него «фан», веселуха, в той скучной квартире, в которой он оказался.  Дети выросли и не приставали к нему (уж лучше бы приставали), Хозяйка – которую он так любит, - часто работает, Хозяин – нередко сидящий дома, равнодушен. Так что либидо бедного Сеньки, и вообще его жизненная сила, ее остатки, -  проявляются теперь в том, что он писает не там, где надо. Это, конечно, было и раньше. Но сейчас – он в целом стал старым по возрасту смирным котом, а это осталось как его единственное развлечение, память о молодости и тоска о жизни, которую он мог бы прожить, если бы его не кастрировали.   
«Официальный туалет» его находился в не очень оптимальном месте – на кухне, но так уж повелось, тем более что другого места как-то не нашли, и все к этому привыкли. Конечно, замена наполнителя для туалета – тоже была важной частью обязанностей семьи по дому – хорошо хоть это нужно было делать не ежедневно, а примерно раз в неделю – как правило, это делал Хозяин. Сенька использовал этот туалет, но никогда им не ограничивался. При этом Сенька всегда страшно шумел, когда «ходил» в этот туалет, - шумно все «зарывал», скрёб обои на стенах, - скреб сильно, пока ему не кричали остановится. Так он, видимо, показывал хозяевам свою «работу». А вот когда он «ходил» не в него – то все делал по-тихому, потому что знал, что ему прилетит, и скрывался.
Итак, самым любимым у него делом было написать не в свой туалет. Здесь – тоже были некие особо посещаемые им места, потому что, раз их пометив, он, конечно, потом возвращался на запах своей мочи, на «место преступления». Так что перед нами – «созидание» своего ландшафта в квартире людей, которые уже создали свой ландшафт. И правда – моча у животных, как известно, это знак своей территории. Во времена молодости, «бури и натиска», - он писал часто и почти везде. Так что это стало «отрицательным фетишом» для семьи: например, нельзя было оставлять мокрую ткань типа полотенца, - там, где он часто писал. Сейчас, в последние годы, он облюбовал только два места в доме – это кровать дочки Хозяев, которая, кстати, любила Сеньку и иногда его гладила, - туда он делал это часто, так что его даже редко за это били. Но, наверное, писать туда ему тоже стало скучно, хотя – он все равно пользовался своим «неписаным правом». А вот по-настоящему запретное место для него – это упоминавшийся выше диван на кухне, он стоял там уже много лет, и он был очень нужен для всех, а особенно для Хозяина, который сидел на нем, - и при этом кушал и смотрел телевизор. Диван на кухне, - это святое. И каждый раз, когда Сенька писал на него, он знал, что его будут бить, - и прятался. Хотя Хозяин, на самом деле, не был агрессивным человеком, Сенька максимум мог получить от него пинок ногой в живот. Вот и недавно – все это снова произошло, причем Сенька написал на то самое место, где Хозяин обычно сидит. На этот раз Хозяин его не догнал, и вот прямо сейчас – много дней спустя, Сенька беззаботно лежит рядом с Хозяином, и ничего;. Почему Сенька все равно это делает, - несмотря на риск получить по шее? Да именно потому, что это запретно, опасно. Так он доказывает себе, что он жив. Что у него «стоит». И что он – здесь, в этой квартире равнодушных людей, - не последнее существо.
Сейчас за окном начинающаяся весна, - март. Через месяц, в конце апреля, Сеньку увезут на дачу, где с ним будет все лето жить «бабушка», мать Хозяина. Сенька уже чувствует это наступающее лето – залезая на форточку и смотря вниз, наверное, иногда он думает о том, чтобы спрыгнуть туда, в эту весну. А еще он – кричит на входную дверь, потому что и за ней – свобода наступающей весны и лета. 
Там, на даче, Сенька будет убегать от «бабушки», и бродить под чужими домами, по траве, по нижним веткам деревьев. Там будет убивать птиц и мышей и приносить их «бабушке». Там будет «тусить» с друганами и подругами, пусть он ничего особо и не может.
И там, лежа ночью под деревом, спрятавшись от короткого летнего дождя, он будет смутно о чем-то тосковать, - глядя на землю, на траву, на небо… и, возможно, однажды он не вернётся.



Март 2020 года,
Петербург






























«Ричард Гир» и «Джулия Робертс» пришли
рассказ   

Это был обычный летний день в обычном пригороде одного из российских мегаполисов… Здесь, - как и везде, - стоял огромный несколько лет назад сданный для жилья микрорайон, - дома в девять этажей, голубого цвета, с уже облупившейся краской, теснились друг к другу. Прохожие – их было немного, в основном, мамы с колясками, - гуляли, и посещали магазины, подростки разъезжали на роликах или велосипедах, иногда можно было услышать вскрик какого-нибудь подростка, который призывал к чему-то своих друзей… Ничего не происходило, все были погружены в «сон» обычного дня.
И вдруг – на одной из этих улиц, между домами, причем улица эта была довольно просторной, в отличие от других, - все увидели: откуда ни возьмись, появились два странных человека. Это были… герои фильма «Красотка». Что-то нереальное. Но это и правда были они, - они шли рядом, как и в самом фильме, и одеты были так же, - «Ричард Гир» в дорогом светло-сером костюме, с белоснежным платком в кармане, а с ним под руку, - «Джулия Робертс», одетая как в том эпизоде «Красотки», где показывают игру в поло – на ней доходящее до колен светло-коричное платье с белыми кружками.         
 Так они и шли – мимо машин, мимо людей, мимо ларьков-магазинов, мимо колясок и велосипедов. Изредка они о чем-то говорили друг с другом. Причем – что интересно, они говорили по-русски.
А что же люди? Они смотрели и не верили. Смотрели и показывали пальцем на идущих героев из фильма. Смотрели и снимали их на телефоны, сразу выкладывая в интернет. Конечно, это двойники…. Но – насколько они похожи… видимо, задействованы новые технологии. И потом – обычно двойники были чем-то смешным, такие люди стояли у метро и с ними фотографировались всякие  «левые» прохожие… А тут – что-то совсем другое. Герои, сошедшие, шагнувшие к нам из  телевизора… Словно все прохожие видят сон, но очень хороший сон… а может, это не двойники, а роботы? Кто знает? Как бы то ни было, но всем стало очень хорошо от их появления, - как будто реальность дополнилась чем-то- светлым, и – как будто так оно и должно было быть, как будто к этому все шло. Сначала мы долго видели их по «телеку», а вот сейчас – они реализовались, материализовались. Они не просто «из телека», они – из нашей головы, из нашей памяти. И чувство, которое с ними связано, - любовь, пусть она и такая вот экранная, «попсовая».
Между тем, «Ричард Гир» и «Джулия Робертс», наконец, пришли. Они исчезли в одном из подъездов одного из домов. Дверь внизу с домофоном им открыли сидящие на скамейке бабушки, тоже очень удивившиеся их приходу. «Ричард Гир» знал, куда идти, - квартира двадцать. Квартира двадцать тоже была обычной, - и в ней жила обычная семья. Три комнаты, отделка – относительно неплохая, потому что муж был рукастым, обои светло-коричневые, мебель - тёмно-коричневая… Хозяева -  муж и жена, им чуть более сорока лет, их дочка уже подросток. Еще с ними жила мать мужа, лет шестидесяти. В момент, когда в дверь позвонили, она кричала на внучку в детской, потому что та не хотела делать уроки, не могла вылезти из телефона. А родители сидели на кухне, они обедали и смотрели телевизор (жена не работала, а у мужа был выходной). Они тут же убрали звук телевизора, и прислушались. Муж – его звали Егор, сказал:
- Это что? Звонок в дверь?
Ничего хорошего это не сулило. Кто мог звонить? Соседи? Им что-то нужно? Или – из ТСЖ кто-то? Или – реклама, это самое худшее… Звонок повторился. Теперь уже вся квартира замерла, и мать Егора перестала кричать на свою внучку, она вышла в коридор и сказала сыну, который еще был на кухне:
- Звонят…
Егор подошел к двери. Его жена была в трусах и побежала в спальню переодеваться, дочка вообще не стала выходить из комнаты в прихожую, она надолго спряталась у себя, так что с ним осталась лишь мать, звали ее Ирина Николаевна, она была одета в халат... «Слава Богу, - подумал Егор, - что я сам в джинсах, пусть и дырявых…» В полной тишине, тревожась, он посмотрел в глазок. И не поверил – там стояли «Ричард Гир» и «Джулия Робертс»,  они оба улыбались. Наверное, - показалось, у него ведь было плохое зрение. Он громко спросил:
- Кто? Реклама? Нам реклама не нужна!!!   
И услышал ответ, тоже громкий:
- Это Вивьен и Эдвард Льюис.
- Что? Какой Льюис? Какой Виьевн?   
- Это Вивьен и Эдвард Льюис.
Ирина Николаевна сказала:
- Да кто там? Не пойму…
Егор открыл дверь. «Ричард Гир» и «Джулия Робертс» действительно стояли у порога, так что Егору не показалось, когда он смотрел в глазок. От них пахло дорогими американскими духами, они были словно пришельцами из другого мира… Как это возможно? И вот здесь – на нашей грязной лестничной клетке они стоят и ещё, видимо, хотят зайти к нам… они живые, настоящие. Это что-то необыкновенное, это чудо, явление. Ирина Николаевна, пришедшая из спальни жена, и Егор замерли… Что это все значит? Розыгрыш? Но уж слишком правдоподобно все, если розыгрыш, то дорогой.
Ирина Николаевна закричала:
- Красотка… красотка… красотка…
И так и кричала дальше, ведь она смотрела этот фильм тысячу раз.
- Можем ли мы зайти? – спросил «Ричард Гир». 
Егор, поражённый, не отвечал. Ирина Николаевна ответила за него:
- Кончено… конечно… милости просим… гости дорогие…
Они зашли. В их – пусть и неплохо сделанную, но в целом убогую прихожую. «Ричард Гир»  сказал:
- Нам снять обувь?
- Да что вы… проходите так…
Куда же им пройти? Можно было бы в гостиную, но Ирина Николаевна почему-то – по привычке, поскольку она подумала, что их, наверное, надо покормить, - провела гостей на кухню. Егор и его жена – ее звали Вера, - ретировались временно в свою спальню, потому что они оба были напуганы и даже немного подавлены, особенно Вера. Вера была среднего роста, худой блондинкой, с вытянутым симпатичным лицом. Егор был тоже среднего роста, чуть полноватым, с широким лицом. Вера говорила ему взволнованно:
- Кто это?
- Не знаю…. блин.. это Ричард Гир и Джулия Робертс.
- Что они делают у нас дома? Это розыгрыш чей-то?
- Не похоже.
Никто из их друзей их так никогда не разыгрывал… да и друзей у них – сорокалетних, - было немного. И все же – «Ричард Гир» и «Джулия Робертс» – сидели сейчас там, на кухне. Они были реальными. И в самой глубине души Егор и Вера чувствовали, что это – хорошо, что так и должно быть. Их убогой квартире не хватало именно этого, – чтобы в ней появилось что-то «чудесное», вот – «из телевизора».
Вера кричала ему:
- Ну посмотри, во что ты одет…
И заставляла его надеть «выходное» – Егор мигом натянул на себя красивые черные джинсы и белый свитер. И  все равно, его вид казался им жалким. Сама Вера лихорадочно, с матюгами,  мерила свои платья, – сначала одно, потом другое, третье. Ее мысли скакали: «Ричард Гир» у нас на кухне… какой стыд… но и какая радость».
Егор торопил ее:
- Ну что ты возишься? Они же там сидят с мамой…
С Ириной Николаевной… Они оба на миг улыбнулись. Наконец, Вера остановила свой выбор – она надела неплохого фасона платье – чёрного цвета, до колен, с низким вырезом позади. Идя на кухню, она все равно думала: «я выгляжу как дешевка? По сравнению с ними? С ней? И с ним? … а все потому, что Егор не так уж много зарабатывает, еле концы сводим с концами».          
Итак, кухня. «Ричард Гир» и «Джулия Робертс» сидели за столом, - он был большим, серого цвета. Рядом у стены стояли пенал, плита, далее на холодильнике - телевизор. Вокруг стола – диван, и стулья, на двух их них – а они, кстати, скрипели, -  и сидели гости. Ирина Николаевна,  - на диване. Она  уже успела налить им чай… Да, странно было видеть свои кружки в их руках… и – печенье, купленное в «Дикси» за сорок рублей… Все это было похоже на насмешку над их жизнью, над их квартирой, - так казалось Егору и особенно Вере. Но – «Ричард Гир» и «Джулия Робертс» – все так же широко улыбались, и были довольны. «Ричард Гир» сказал:
- Чудесный чай… и чудесное печенье. 
- Да, отличный чай – подтвердила «Джулия».
Егор и Вера прошли и сели за стол, на диван. Гости похвалили их внешний вид, улыбки их были искренними, теплыми. После некоторого молчания Ирина Николаевна – это была низкого роста полная женщина, - спросила:
- А вы оттуда? – и указала рукой на телевизор (это был довольно старый «самсунг»).
- Да, - ответил «Ричард Гир»,  – мы оттуда.
- Ну и техника наша дошла до чего… 
Потом все помолчали. Ирина Николаевна снова сказала:
- А почему вы к нам пришли?
Тут взяла слово «Джулия»:
- Мы знаем, что именно в этой квартире – двадцать, – живет самый большой наш фанат в России.
Мать Егора засмеялась. И – заплакала.
- Это правда… я всю жизнь смотрю ваш фильм. Уверена, чаще, чем вы сами.
Гости улыбнулись. Потом «Ричард Гир» спросил:
- А какая у вас самая любимая сцена?
- Да много… - она стала вспоминать, - когда вы только знакомитесь… на улице…
- А…
- А еще, конечно, - когда Вы, «Ричард», даете «Джулии» денег и она идет в магазин, и делает шопинг.
Все сидевшие за столом снова улыбнулись. Ирина Николаевна уточнила:
- И еще – Вы сами потом приходите в этот магазин, смотрите, что она покупает, оцениваете… а продавцу заявляете – «я потрачу неприличную сумму денег». И музыка такая – весёлая, радостная…
«Ричард Гир»:
- Да, да, да… супер сцена. Вот – я как актер постарею и вообще умру, а эта сцена – уже классика.
Егор:
- Это вечно.
Ирина Николаевна:
- А еще… конечно же… когда Вы, «Ричард», делаете «Джулии» сюрприз… она надевает дорогое колье… 
Гости:
- Точно!
- И в очень красивом красном платье вы летите в другой город, на оперу. И тоже – такая музыка звучит, но уже не веселая, а… очень трогательная. И вы – идите рядом, вдвоём… и хочется смотреть на вас бесконечно.   
Гости:
- Ну так, - смотрите. 
 Ирина Николаевна:
- И концовка фильма. (на самом, деле, ей больше нравилась вышеперечисленные сцены, финал – тоже, но не настолько, потому что он был предсказуем). Когда Вы, «Ричард», приезжаете наконец, к «Джулии» и все ее мечты исполняются.
- Окей…
Тут мать Егора настолько распереживалась, что надолго замолчала. Егор и Вера, видя это, начали задавать свои вопросы, хотя они делали это реже. Они были из более младшего поколения, «Красотку» они любили, но, скорее, это был фильм их родителей… Уж если и материализовать героев, то для них это были бы, наверное, - герои из «Титаника», или из «Криминального чтива» (если они материализуются, то всех нас убьют;?). И все же – сейчас, глядя на «реальных» «Ричарда»  и «Джулию», они поняли, насколько и этот фильм тоже сидит в их памяти, в их жизни. Егор поглядывал на гостью, – блин… какая же она была живая, красивая… Хотя ведь – как зритель, - он не был ее фанатом, ему больше нравились более молодые актрисы, или среди старшего поколения – Моника Буличи с ее пресловутыми буферами. Но – опять-таки, именно «Джулия» сидела сейчас здесь. Рядом с ним, слева. Ее длинные рыжие волосы (которые в реальной жизни с годами поблекнут, как и ее лицо) – ложились копной в сантиметре от его плеча. Ее глаза – черные, яркие, полные энергии... и вот они смотрели на кухню, на холодильник, на окно (в котором уже очень давно не менялись рамы), - и на него, Егора, изредка тоже… замершего, не дышавшего. Спасибо тебе, жизнь, за этот нежданный подарок. Просто – быть в ее взгляде, сидеть рядом. И неважно – что это на самом деле роботы, или еще какие-то совсем новые технологии, неважно, что это иллюзия, что это двойники… Нет, это не иллюзия, а реальность. Это и есть реальность. Не наша квартира, не наша жизнь, а вот эти двое пришедших существ. В них, иллюзорных, реальности намного больше, чем в нас… то же самое чувствовала Ирина Николаевна… и – Вера. Хотя ведь, как и для Егора, для нее «Красотка» тоже не была на перовом месте любимых фильмов, - она тоже относилась к поколению «Титаника»… или – «Ванильного неба» с Томом Крузом, а еще – «Матрицы» с красавчиком Киану Ривзом. Но, опять-таки, здесь и сейчас с ними сидел «Ричард Гир»,  и Вера, конечно, «поплыла». Здесь нужно еще сказать, что у нее был «пунктик» насчет более старших по возрасту мужчин, и нередко она думала -  Егор старше меня всего на год, а это мизер. Этот пункт был в ее длинном списке претензий к нему (хотя по этому пункту он, конечно, ничего сделать не мог;) – а вообще в этом списке была и его зарплата, и нежелание родить второго ребенка и многое другое. Так что и здесь – «Ричард Гир» попадал в яблочко, ведь его волосы были чуть седоватыми, он казался старше ее Егора, но и не был совсем старым, конечно, так что все было оптимально. Вот он – сидит рядом, напротив, и посматривает изредка – как и «Джулия» на Егора, - на нее. Благодатное напряжение… натянутая струна мыслей, притяжений, страхов, взглядов… Казалось, что эта струна вот-вот лопнет.
Ирина Николаевна предложила:
- А пойдёмте в гостиную.      
Все поднялись и направились туда, – в еще одну жалкую комнату, слава Богу, подумала Вера, что я там прибрала!!! Гостиная была просторной, в ней стоял коричневого цвета диван в углу, шкафы, висели простенькие занавески, которые Вера поспешила отодвинуть в сторону (а за ними – старые оконные рамы, так что лучше не стало). Стояла здесь и огромная стереосистема. У одной из стен находился спортивный тренажёр.
Вместе со всеми в гостиную вошла дочка – ее звали Света, ей было пятнадцать, она была длинной блондинкой с красивым овальным лицом, в модных джинсах, с вечным телефоном в руках. Да, только сейчас она поняла, что в доме что-то произошло, пока она скрывалась от родителей в своей комнате. Блин…. Что это все значит? Кто это? Она затараторила, обращаясь к Вере:
- Это кто? Это что? а?
Вера с улыбкой ответила:
- Я и сама не знаю… доча… но это они.
Гости и хозяева сели на диван. «Ричард» и «Джулия» улыбнулись Свете, пытаясь ее успокоить, как до этого – ее родителей. Света тоже примостилась на диване, но подальше от них. Сначала она дико испугалась… подумала, что у нее глюки… но потом все больше удостоверялась в их чудесной реальности. Между тем, «Красотка» была для нее еще более далеким фильмом, чем для ее родителей – этот фильм больше всего любила бабушка. Но и Света его тоже смотрела, он тоже был в ее памяти, в ее жизни. И потом – опять-таки, именно они, «Ричард»  и «Джулия», - сейчас пришли к ним, а не Джастин Бибер или Ченинг Татум. Какая она красивая, живая… а особенно – какой он красивый и живой. Он мог бы быть ее дедушкой, ну и что…  и ей все не верилось… 
Здесь же, в гостиной, стоял телевизор, но включать его не стали. Ирина Николаевна предложила – вот, она всегда чувствовала, что нужно:
- Егор, включи музыку.
Тот нажал на кнопки пульта стереосистемы. Поставить песни из фильма? Но нет, это сейчас не нужно. И он поставил одну из своих любимых групп – «Радиохэд», это был красивый медиативный медленный рок. «Ричард Гир» поднялся со своего места и – шагнул к Ирине Николаевне, собираясь танцевать. А она ведь была одета совсем по-домашнему – в рыжего цвета старый халат. Она покраснела (никогда ее такой Егор и Вера не видели). «Ричард»  сказал:
- Ты – красотка;…
И прижал ее к себе. Они задвигались – медленно, в такт музыке. Как это было чудесно… Музыка лилась глубокой рекой, уносила их в другой мир. Ирина Николаевна думала: «он настоящий… ну какой он робот? Какой двойник? Он так похож на того, из «Красотки…», вот его плоть и кровь». Он «Ричарда» пахло дорогим духами. Ирина Николаевна робко прижалась к его серому костюму. И ревела… ведь ее муж – отец Егора, - умер уже пять лет назад… и как она намучалась с ним в последние годы – с ним нужно было сидеть, переодевать его и пр.. А потом он умер, и ей стало еще более одиноко. Так что она сейчас, - преодолев первую робость, все плотнее касалась «Ричарда». Его лицо мелькало перед ней в танце. Вот его глаза – смотрящие на нее, вот его дыхание.      
Между тем, «Джулия» улыбнулась Егору, и тот, поднявшись со своего места, приглашает ее. Ревнует ли Вера? Нет. (Хотя вообще она была ревнивой, пусть к этому и не было повода.) Как и Егор не будет ревновать, когда Вера будет танцевать с «Ричардом» после его мамы. «Джулия» с готовностью опустила свои руки ему на плечи, но Егор не сразу поставил свои руки ей на талию. Так что они не двигались, а стояли на месте. Он боялся. Боялся, что весь мир обрушится. Дыхание у него замерло, не слушалось. Перед ним – ее вытянутое лицо, ее тонкий нос, еще он чувствует запах ее духов и немножко – пота, но и он воспринимается как чудо. Ее желтое платье… Наконец, он робко положил свои потные ладони на ее талию. Так он достиг берега. На котором можно было спастись. Там, под тонкой тканью ее платья – ее кожа, которую ласкал «Ричард Гир» в фильме, кожа, которую видели миллионы зрителей, и он сам – ещё в детстве. Кожа, которая в реальной жизни уже постарела и подверглась тысяче операций, - но здесь она была все той же. «Джулия» продолжала  улыбаться, и теперь ее улыбка была совсем родной. Возникал не вопрос, почему они здесь оказались, а почему их здесь раньше не было. Егор говорит, голос его почти неслышен из-за радости и волнения:
- Спасибо тебе, «Джулия».
Странно, что он, живя в России, произносит такое чужое, такое иностранное имя. И это – не сон. Но это чужое имя и все, что сейчас происходит – эта «иллюзия» - изменит их реальную жизнь, станет вехой. Она отвечает: 
- И тебе спасибо, Егор.
И смотрит своими живыми глазами в его глаза. Он должен умереть после этого.
Одна медленная песня «Радиохэд» сменилась другой. Рядом с Егором и «Джулией» «Ричард» кружится в танце с Верой. Дочка Света – на диване, и во все глаза, продолжая верить и сомневаться, смотрит на них (и ещё – снимает на телефон). Вера обнимает «Ричарда»…. Вся ее прошлая жизнь здесь как будто выдыхается, исчезает. Главное – это взгляд «Ричарда», «держащий» ее, и его руки... Больше ничего в жизни не нужно. Это предел. Ей хочется плакать, и дышать, и верить… она – сошедшим с ума взглядом смотрит на Егора… его взгляд такой же.

Потом – «Ричард», конечно, танцевал и со Светой, и та прижималась к нему всем своим телом, своей юностью, своим будущим. В конце, – еще раз с Ириной Николаевной.
А потом – гости ушли.
…
Чем больше миновало времени, тем чаще Егор и его семья вспоминали их приход как коллективный «глюк», или – коллективное безумие. Но при этом все они знали, – что «Ричард Гир» и «Джулия Робертс» действительно приходили.   

 



Май 2020 года,
Петербург 













«Фрик» на московских улицах
рассказ

Пробка. Олег выругался – «ф-фак…», - и это была предсказуемая реакция. На дворе стоял апрель – в этом году довольно теплый… Москва. Поворот с МКАД на один из крупных проспектов на севере города… Сидеть Олегу в своем чёрном «киа» – долго. Хотя – медленно, но движение происходило.
Олегу – двадцать семь лет, он женат, есть дочка. Он – диво дивное, коренной москвич (как и его супруга). Его родители – хорошо обеспеченные люди, оба большую часть жизни работали в частной клинике (правда, несколько лет назад развелись).  Сам Олег к медицине был равнодушен, работал менеджером в одной торговой компании, - отец его туда рекомендовал одному своему «вип-пациенту». Правда, эта «позиция» была очень хорошей только по общероссийским, но никак не по московским меркам, – иначе Олег бы сейчас сидел не в «киа». Отец предлагал ему и другие варианты работы, получше. Но Олег отказался, потому что был не очень «амбициозным».      
В машине громко играло радио, передающее современную попсовую музыку. Олег слушал эти песни сначала с улыбкой, а потом – со все большим отвращением. И – переключил на то, что «должен» был слушать. Это было православное радио (здесь надо еще добавить – что на приборной панели у Олег было очень много икон). Хотя он и сделал это, скорее, из чувства долга, все-таки – раздавшийся там хор, который пел церковное песнопение, реально порадовал его. Хорошо вот так – почти не двигаясь в пробке, принимать в себя эти звуки, так легко открывшуюся «дорогу в небо».
Да, Олег был верующим церковным человеком, - кстати, это и сыграло свою роль в его «неамбициозности» по поводу «профессионального статуса». Его церковная жизнь длилась  уже лет шесть, и его супруга тоже была «такой» – они познакомились в одном из храмов. До этого он вел обычный - «мирской» - образ жизни, правда, не так уж много у него было «грехов». Во всех них он покаялся на исповеди, когда пришел в церковь, – курил иногда траву, временами  «блудил» (да и то, по московским меркам, не так уж и сильно).   
Продолжая слушать хор, Олег машинально смотрел на улицу, по которой его «киа» медленно ехала в пробке. Теплый апрель… четыре часа дня… яркие вывески рекламы и торговых центров… узкие тротуары…   Обычно, глядя на все это, Олег морщился, но сейчас, поскольку он ехал после работы и слушал хор, все ему было приятно, - машины, магазины, пешеходы, – все как будто составляло видеоряд – и не такой уж плохой, - под то, что он слушал.
И вдруг – на тротуаре справа, рядом с его машиной, он увидел, как люди расходятся перед кем-то. Олегу стало любопытно. Точно, какой-нибудь очередной московский «фрик». И правда – по тротуару шел мужчина лет сорока, обычный, если бы не одно «но», – он был без одежды, в одних огромных серых трусах. И еще – на ногах у него были белые кеды, кстати, как почему-то заметил Олег, недешёвые. Еще раз напомню – на дворе стоял апрель, хотя и тёплый, – было градусов девять.  «Вот она – Москва» - подумал, улыбнувшись, Олег. Прохожие сторонились «фрика» и, в то же время, конечно, снимали его на телефоны, кто-то кричал ему: «не жарко тебе?». Машины, едущие в пробке, сигналили, водители явно были благодарны «фрику» за то, что он их бесплатно развлек.
Машина Олега чуть обогнала «сумасшедшего» и Олег, конечно, заглянул ему в лицо, хотя ему было страшно увидеть что-нибудь типа нервной болезни – но нет, он увидел  обычное лицо, - с широкими скулами, с карими глазами, только они – были как будто не здесь. «Фрик» дрожал от холода. Но мысли согреться, вернуться домой (было видно, что жилище у него есть) - у него почему-то не было.
Реакция Олега на то, что он увидел, была неожиданной для него самого, – он засигналил, опустил правое боковое стекло и крикнул, перекрывая шум улицы:
- Эй… эй… 
«Фрик» остановился и посмотрел на него. Странные, но, все-таки, не «сумасшедшие» глаза.
- Садись ко мне! Замёрзнешь.
«Фрик» думал. Олег, между тем, подстелил - из брезгливости - на переднее сиденье рядом с собой дождевик, -, - разблокировал правую  дверь, и ждал. Наконец, «фрик» отрыл дверь, сел. Олег боялся, что от него будет чем-то пахнуть, - но нет, пахло даже каким-то дезодорантом. Олег, тем не менее, все равно испугался своего поступка, он ведь никогда так не поступал. «Что бы обо мне подумала сейчас жена или духовный отец? Стопудово, – что я помогаю ближнему своему». Но он знал, что ему просто было очень любопытно. Он представился:
- Я Олег.
- Я Иван, - голос «сумасшедшего» тоже был нормальным, хотя чуть заторможенным.
- Ты погрейся. И потом я тебя высажу, - говорить ему, хотя он и был старше Олега лет на десять, «вы», было как-то странно. «Фрик», - которого мы теперь будем называть Иван, - ответил:
- Да. … Хорошо. … Спасибо. … Извини.
- Ничего.
Хор на православном радио продолжал петь. Иван обратил на это внимание и улыбнулся. Олег переключил на «обычное» радио. Минуту они ехали молча. Потом Иван, видимо, отогревшись, сказал:
- Ну, спрашивай… 
- Почему?
Иван ответил:
 - Еще год назад я был примерно таким же, как ты. У меня была машина – она и сейчас есть, даже чуть лучше твоей, правда, стоит у подъезда, и все. Квартира… тоже есть. Жена и двое детей.  Вот они – ушли.
- Из-за того, что они ушли - ты такой?
- Нет. Наоборот;. Хотя я люблю их до сих пор. … Была еще и работа. Ты – менеджер?
- Да.
- И я был. Наверное, у меня работа была тоже покруче, чем твоя. 
Они назвали друг другу свои компании и позиции в них, и выяснилось, что Иван был прав. Он продолжил:
- Еще кредиты… их осталось немного, но я сейчас на них забил. И в Бога я, кстати, тоже верил– он указал ладонью на иконки в машине Олега и засмеялся, - в того же, что и ты. Правда, – не так сильно, как ты. Если серьёзно, я и сейчас верю, но как-то по-другому. 
- Что случилось-то?
- Это все звезды виноваты;.
- В смысле – астрология;?
- Нет. Совсем не астрология. Астрономия.
- Что?!!! – не поверил Олег. 
- Началось с того, что я смотрел документалки про Вселенную, про Большой взрыв, про те же звезды. А потом – я начал читать книги. Очень много книг. И даже по физике тоже начал. Очень интересно – теория относительности и пр.
- И что??   
 - Я просто не смог дальше ни работать, ни жить  в семье. А сейчас вышел на улицу в трусах, – потому что перегрелся немного, сидя дома. Много дней там уже сижу, и читаю, думаю. А по ночам – смотрю на небо, сейчас время, когда атмосфера не мешает видеть звезды.
- Ну ты и крэйзи, чувак…
- Да, точно.
- Не могу это понять.
- Вот – в книге одной я, например, читаю, - как возникла наша Вселенная. Большой взрыв. До него – и даже первое время, когда он шел – не было ни материи, ни космоса, ничего. Смотри, – Иван указал рукой в сторону улицы – не было ничего. Не было нас с тобой. Хоп – и начало. Заездило, заработало. И было это все пятнадцать миллиардов лет назад. Разве после такого – я мог жить, как раньше? 
- Это же все – наука, разум. Гордыня.
- Да, наука и разум… А что если отбросить все эти ярлыки? Современный человек   просто оказался способным узнать то, чего раньше знать не мог. Понимаешь? Может, мы даже сами в шоке от этих знаний.
Олег попросил Ивана чуть поджать колени, затем аккуратно открыл «бардачок»,  достал из него маленькое черного цвета издание Библии, и начал его листать. Наконец, нашел нужное ему место:
- Я приведу тебе цитату. Был такой Иов, он много претерпел страданий, при том, что не грешил, и ему было непонятно, почему его наказывает Бог. И в конце этой книги Бог отвечает ему, в том смысле, что Иов не может понимать Бога и его замысел. Потому что это Бог сотворил мир. Это известные слова: «где был ты, когда основания земли Я полагал?»   
 - Да, это очень сильное место! Но в том-то и дело, Олег, что сегодня все изменилось. И сегодня мы, – к нашей радости и ужасу – можем сказать, что мы были там, когда Бог основывал землю. И – когда он «основывал» солнце, – тоже как будто мы были, присутствовали. И – когда он основывал Вселенную – тоже.
- Ты говоришь, – что все изменилось, и что теперь мы другие. Не может ничего меняться. Человек все тот же.
- Мы знаем сегодня даже – как появилась сама жизнь. И – как появилось разумное существо. Все это…  делает нас другими. И у нас – новое чувство Бога.
- Какое?
Иван пожал плечами:
 - Все, что мы узнали, – это как будто новое откровение.
- Откровение одно.
- Но так говорили и иудеи, когда христиане к Ветхому завету добавили Новый. Дарвин ощущал себя пророком. Но что если, в каком-то смысле, так и есть? И тогда – возмущение священников прежней веры против Дарвина – понятно.
Иван на несколько секунд замолчал. Потом произнес:
- А что если вся Вселенная – это проявление Бога?
- Она – его творение.
- Просто – такой вот огромный горшок, который он сделал от скуки, и мы можем этим горшком интересоваться, а можем и нет?
- Грешно делать из творения идол.
- А жить обычной жизнью и не замечать всего этого «творения», как ты его называешь, - не грешно? Я лично, когда читаю даже о какой-нибудь Венере, – что она очень горяча и совсем не похожа на Землю – все равно интересно. Это ведь тоже мир. И я не думаю в этот момент – творение это или сам Бог. Я бы назвал это – божественный мир Космоса, и все в нем дорого, все дышит, даже Венера, эта заброшенная необитаемая планета.
- Ну и иди в астрономы, – чего по улицам-то в трусах гулять? 
- Может и пойду. … Ладно, прости, чувак, что я тебя загрузил.
- Прощаю;. 
- Последнее скажу на эту тему,  – подумай, что Солнце – всего лишь одна из миллиарда звезд во Вселенной. И что, возможно, кто-нибудь «там»  тоже смотрит на нас. Только если он этим интересуется.
- А-а… и в зеленых человечков ты веришь? 
- Да. Хотя, в каком-то смысле, – если их нет, космос и тогда прекрасен. Но, все же, когда читаешь о нем, или смотришь в него – а я купил себе телескоп, вместо новой машины;, - то думаешь, - зачем? И только Земля – отвечает на это. А значит, она не должна быть одна.
Олег усмехнулся:
- Все это - еще в школе нам говорили. И в советской фантастике это было. «Через тернии – к звездам»…
Они замолчали. В наступившей тишине более отчетливо для них заиграло радио, – это было «Уesterday» в обработке оркестра классических инструментов. Между тем, машины в пробке задвигались быстрее, и пробка перестала ею быть. Олег спросил, где Ивану ближе будет выйти.
- Да мне все равно. Я еще погуляю. И потом уже домой пойду.
Олег предложил ему взять с собой дождевик, чтобы хоть как-то прикрыться, - тот взял (это было сделано Олегом еще и по той причине, что он все равно не сможет пользоваться теперь этим дождевиком). Олег узнал у Ивана, как найти его страницу в ВК, и они попрощались. Прохожие, увидев Ивана – пусть и прикрытого дождевиком, - снова показывали на него пальцем. На Олега тоже, – пока его «киа» не поехала дальше, но Олегу, в любом случае, было все равно.
От разговора с Иваном у него осталось впечатление: «помоги ему Господь…»
Наконец, он подъехал к своему дому, – это было двенадцатиэтажное здание в новом микрорайоне. Прекрасный теплый вечер, на улице уже темно. Позвонила жена и он, будучи еще в машине, - вывел связь на громкую:
- Привет, Олежек, – голос жены был радостным почему-то, может, она собиралась что-то сегодня «устроить» вместе с Олегом? 
- Привет.
Сзади раздавались крики их маленькой дочки. 
- Что, – спросил Олег, - нужно в магазин?
- Нет-нет, я сходила. Все хорошо. А ты где?
- Я вот приехал. Пробки снова были.
- А-а... Все хорошо. Мы тебя ждем.
- Окей.
Наконец, Олег вышел из машины и нажал  на крохотный пульт, – машина покорно «пискнула», перейдя до завтра в «спящий режим». Двор, освещенный фонарями, был переполнен машинами, как правило, уже оставленными людьми, чем-то напоминая кладбище. Однако в некоторых, еще не покинутых хозяевами, машинах, - играла музыка. Олег держал в руках свой портфель.
И только один взгляд он бросил туда, на небо – полутёмное, в этот момент чистое,  полное далеких светящихся точек. 




Январь 2020 года,
Петербург







Там
рассказ

Невесомость… Если бы кто-то видел его сейчас со стороны, то, наверное, посмеялся бы – впрочем, его видят в центре управления полетом. Он представил, вспомнил свои фото с тренировок по невесомости на Земле, и улыбнулся. Так вот как сейчас все выглядит, смешно, и вообще все смешно, не только невесомость, – в огромном космическом пространстве летит металлическая коробка размером с танк, в ней – разные части, потом – его кабина с приборами, датчиками, мигающими лампочками, с вечным радиоприёмом, по которому ему что-то говорят и он сам что-то отвечает… И в центре этой кабины  - он сам, Гагарин, в огромном скафандре, и – висит в воздухе. Это походило не на ответственное задание для советского человека, как он сам об этом говорил, а на перфоманс абсурдиста. Или – на выполнение странной фантазии какого-нибудь извращенного человека, которому почему-то нужно угодить. Впрочем, Гагарин гордился тем, что он проходит испытание невесомостью так же хорошо, как и все другие испытания – ведь, несмотря на невесомость, он пишет и сообщает данные о полете.
Ведь он – лучший из всех кандидатов в космонавты, поэтому он сюда и попал. Поэтому все это и «досталось» ему, все, что он видит в иллюминаторе, – темноватый и интригующий космос… красивая и такая хрупкая Земля… солнечные лучи, которые здесь ближе, чем на Земле…
Все-таки, тяжело в тесноте скафандра. Кажется, что и весь корабль - такой скафандр, просто чуть побольше. И тело – тоже еще один скафандр?   
Да, он лучший, это его пик. Поэтому все ему досталось. Но главное было не в этом, а в том, что он – советский человек, человек социализма. Разве не очевидно, что борьба двух систем – капитализма и социализма – закончилась нашей победой? Сама история «проголосовала» за нас. И так радостно, что именно он, Гагарин, оказался частью этой великой победы.
Корабль слегка тряхнуло – хотя, по идее, трясти его могло только на старте и на спуске. «Мать твою за ногу… это что вообще?» Гагарин вспотел от страха, – насколько его специальная одежда могла такое позволить. Через минуту тряска прекратилась. Гагарин на Земле всегда бравировал опасностью, - это качество он вырабатывал еще со времен, когда он прыгал с парашютом и летал на военных самолетах. Но страх, конечно, все равно жил в нем.  Тем более что – еще до его полета - один из запусков в космос с животными окончился плохо.
Сейчас он подумал, что боится даже не столько смерти, сколько позора. Может, этот же страх позора был у него и раньше, когда он был военным летчиком? Ему было бы стыдно поддаться страху, панике и не выполнить приказ. Огромная ответственность была на каждом вылете его мига-18 (ведь Гагарин охранял воздушную границу на Севере, в Мурманске, пока не стал космонавтом). А сейчас – ответственность была еще больше. Миллионы советских людей создавали «материальные ценности», которые переводились в деньги, и вот эти деньги сейчас «летели» у Земли, в виде его ракеты «Восток-1», эти деньги были космодромом в Байконуре, откуда он взлетел, эти деньги, наконец, – были им самим, ведь на его подготовку было потрачено так много. Да, мы будем уже скоро жить при коммунизме, но пока уровень жизнь наших людей не такой уж высокий, и стыдно ему, Гагарину, не выполнить своей миссии. Это рождало у Гагарина страх, но и придавало силы. Он - сын Земли, но и сын своего советского народа, и любовь этого народа хранит его.
Стыдно не выполнить…  По радио снова спросили: «как идёт полет и как самочувствие?» Он стандартно ответил: «все хорошо, Земля. Самочувствие нормально, скоро увижу Америку». 
Стыдно не выполнить… Стыдно, если все сорвется. «А ведь наши отцы воевали и победили фашистов, неужели мы не победим? И если победа над фашизмом привела к тому, что многие народы встали на путь социализма, то мой полет – тоже так повлияет?» 
На самом деле, страх «не выполнить» был связан в его сознании с очень конкретным страхом – перед ним, Никитой Сергеевичем Хрущевым. Хотя Сталин уже давно умер, и Хрущев, как известно, развенчал культ его личности, но… он ведь сидел на месте Сталина. Гагарин до полета не встречался с Хрущевым, тем более что решение о том, что именно Гагарин полетит , было принято недавно. И вот… если бы Гагарин мог сейчас заглянуть в свою душу как бы со стороны, то он бы увидел поразительное – Гагарин, первый человек в космосе, намного больше, чем смерти, и больше даже, чем позора перед лицом просто советского народа, боялся все провалить перед лицом Хрущева. И вообще – боялся самого Хрущева. Ведь даже если Гагарин все сделает отлично (в чем он был уверен), ему тогда нужно будет встречаться с Хрущевым, общаться с ним. Это было по-настоящему страшно. Все эти мысли подспудно жались сейчас в его голове.
…
Тесно в скафандре, тесно в корабле, в теле… А в космосе, – тоже тесно? Да нет, но здесь другая крайность – свобода, холод, мрак, если смотреть вдаль, за солнце… «Ладно, я должен выполнить задание. Раньше были полеты на реактивном самолете. Теперь – на ракете в космос. Просто – задание классом выше, чем было раньше. Вот и все».
…
«Как жаль, что моя любимая Валя не рядом. Может, в недалеком будущем можно будет ездить сюда, в космос, всей семьей и даже с детьми? Ведь нашей Лене год с лишним, а нашей второй – Галочке – вообще месяц. Господи, как я скучаю по ним. Хотя – недавно виделся и скоро ведь увижусь снова. Бедная жена моя Валя, - натерпелась со мной. Мы познакомились с ней в Оренбурге, где я учился в авиационном училище. Получил красный диплом (я везде, во всем отличник), и поэтому мог остаться там, в Оренбурге, на родине Вали.  Но я, конечно, хотел служить своей Родине в особо трудном месте – и выбрал Мурманск. Сначала, когда я прибыл туда, мне и самому было страшно, потом освоился. Потом – приехала и Валя. Жили поначалу в простом деревянном доме, даже отопления в нем не было, и я колол дрова. При этом - водил реактивный самолет, охраняя границу».    
Гагарин помнил их последний разговор с Валей. Дети спали, было очень ранее утро. Москва за окном по-апрельски занималась весной, шумела, гудела заводами и толпами людей, за окном было солнце. Гагарин поставил в прихожей сумки, с которыми сейчас поедет на космодром. 
- Ну что, Валюша, тебе уже сообщили, что это я туда лечу?
- Да. Сообщили.
Они обнялись, поцеловались.
- Боюсь за тебя, Юра… -  прошептала жена.
Гагарин ещё раз поцеловал ее. Вдохнул запах ее шеи и волос – они пахли недорогим мылом, и молоком, которым она кормила крохотную Галю. И сказал:   
- Не бойся, партия меня сохранит;… - они улыбнулась. Гагарин подумал: «стопроцентно – будет за меня молиться, пока я там… а я и не против».
Потом он прижался и так же поцеловал и «внюхался» в спящих дочек, едва не разбудив их.
…
Снова по радио – вопросы:
- Как самочувствие? Как проходит полет?
- Самочувствие в норме, - потом он повторил это громче, осознав, что сказал тихо, - Полет протекает нормально. Скоро буду готовиться к завершению.
- Вас поняли, Восток. Вас поняли.
 И вдруг – глядя в иллюминатор, Гагарин как будто бы на что-то отвлекся. Все вроде было обычным – для его сегодняшнего полета. Вот Земля – прекрасная, наполненная людьми (конкретно – Африка, где недавно капиталисты замучили бедного Патриса Лумумбу). Вот оно – Солнце, тоже, по-другому, по-своему, прекрасное. Но только сейчас Гагарин обратил внимание на то, что, казалось, уже и так было, и на что обращать внимание вроде и не стоило, – просто космос. Светящиеся точки далеких звезд. Их ведь хорошо видно и с самой Земли, по ночам. Но здесь, на орбите, – они как будто сами смотрели на него. И как будто – от них шел еле слышный шум. Не – сигнал о другой жизни, хотя все возможно. Этот шум Гагарин очень хорошо различал среди звуков от работы двигателей. «Вот же куда меня занесло… а там, в этих звездах, – огромная жизнь. Там – наше прошлое и будущее». От волнения Гагарин вздохнул и еле-еле  смог выдохнуть. Одно желание у него было сейчас, желание, которого он не мог у себя предвидеть, когда соглашался выполнить это задание партии и правительства - уйти… туда… навсегда.
И только пластик приборов привычно скрипел, да радио снова спрашивало о его самочувствии…


Февраль 2020 года,
Петербург


 








Жил-был Человек с Фантазией
миниатюра

Жил-был Человек с Фантазией… И все – или почти все – у него было хорошо. Потому что своей Фантазией он разукрашивал серый мир. Потому что с ее помощью он познавал мир. И когда он читал книги, то видел в них и в их авторах великую глубину. Вооруженный Фантазией, он писал в своем маленьком блокноте… Когда же он писал, то ему тем более было хорошо. Когда он писал, то он чувствовал, что этот мир, и его, этого человека и всех его близких, жизнь, - оправдана, искуплена, что она имеет смысл. Когда он писал, то он плакал. Когда он писал, он чувствовал внутри себя голос Бога.
Но у Человека с Фантазией была Семья. Которая хотела есть. И она видела, что его Фантазии,  и его блокнот, - почти не дают денег… Человек с Фантазией пытался пристроить свои фантазии и блокнот в этом мире, – но результат был очень слабым.
И каждый раз, когда Человек с Фантазией писал в блокноте, который из маленького уже давно стал большим, - то он думал – кому это нужно?
Так что однажды – Человек с Фантазией стал Человеком без Фантазии.   
       

Май 2020 года,
Петербург
















Лежа на парте…
рассказ

Преподаватель Сергей Борисович лежал на парте. Длинный, толстый... лежал, подложив под голову свой черный портфель и белую зимнюю шапку. Так он лежал осенью – когда было еще тепло, так он лежит и сейчас, когда за окном снег. Лежал в «страшных» старых аудиториях, а их было немало в колледже, и в новых, хорошо отремонтированных. В знакомых и незнакомых. Хорошо, что колледж, поскольку он тратит средства на ремонт и турникеты, – не может поставить «везде» камеры.   
Лежа на парте, Сергей Борисович «морально настраивал» себя от дороги на работу - к занятиям. А было от чего. Несколько раз в неделю – если нужно было ехать к первой паре, - он садился в старую маршрутку в шесть утра, и она везла всех набившихся к метро «Дыбенко», одной из окраинных станций метро Петербурга, которые есть в любом мегаполисе, – функция таких станций - в «перекачке» «населения» из пригородов. В маршрутке и в метро ехали, в основном, гастарбайтеры, или – русские, но тоже - разнорабочие или горничные. Все они видели, что Сергей Борисович, - другой, он правда и сам лишний раз это подчёркивал своим взглядом. Его одежда была ненамного, но дороже, чем у них, - не из секонд-хенда. С другой стороны, они видели – что он здесь, среди них, и значит, такой же, как они.
Когда он – в дождь или в снег, но в неизменную утреннюю «часпиковую» темень - стоял и курил перед тем, как зайти в метро, то думал «на автомате», что ад оказался не местом, где людей жарят, и где их хорошо видно, где они, все-таки, индивидуальны, а где они - бегут почти невидимой толпой каждое утро…
Трогая перила на эскалаторе, ему не хотелось думать о том, сколько больных людей касались их сегодня. Впрочем, в глубине души его не беспокоила эта опасность. Его беспокоило другое «заражение» – от того, что было у людей на лицах. Как бы сказали «буржуи» в своих умных книжках – «негативная энергетика». Да, им-то там, наверху, сидя в машинах, лучше знать, как называть то, что происходит внизу, у нас, у «морлоков».
Эти толпы в час пик на окраине города... У меня нет никакого сострадания к ним. Нет даже мысли открыть себя для них. Зачем? «Откройся Вселенной» - все это советы из «буржуйских» книжек там, наверху. Я все время в коконе – в коконе недовольства своей жизнью и отвращения к ним, или, – как более экологичный вариант – в коконе книги или «видоса». Но – по-другому я бы не выжил. Здесь же невозможно, бл…ь, дышать.
Сколько есть фильмов о катастрофах и спасателях, где красиво изображаются землетрясения и подвиги спасателей. Но никто не думает о том, не задается страшным вопросом – а стоим ли мы, люди, того, чтобы нас спасать? От этого вопроса проще уйти – кому в игру в телефоне, кому в просмотр комедии, кому в книгу… Но вот я стою в семь утра на станции метро «Черная речка», не еду пока дальше, потому что, как всегда, слишком рано приехал, снимаю свои беспроводные наушники, смотрю на людей – и задаюсь этим страшным вопросом… 
А как же любовь к людям? Эта мысль появляется позднее, когда я дома, когда я что-то читаю. И я с ней согласен. Но не сейчас. Нужно ли быть честным с собой? А иначе - какой смысл жить? Какая любовь, если ты должен ехать на работу? И чем ниже зарплата, тем больше ты зациклен на ней… Да, зря я спустился сюда, в ад выживания. Слова же о любви к людям – мы здесь, внизу, реагируем на них соответственно – потому что всегда эти слова – некая сказка людей там, наверху, сидящих в автомобилях. Эта сказка нужна им, чтобы держать нас в узде, и чтобы успокоить их совесть. Они там все  под себя подверстают. И будут говорить, что они живут по законам Вселенной, и по заветам Христа. Что они позитивны и открыты. И что только предрассудки мешают нам стать такими же.
Уж если и говорить о любви, как она возможна, – то всю эту машину надо остановить, - машину нашего бега туда и сюда, вниз и наверх, по маршруткам, по эскалаторам. Остановить, чтобы отдышаться и осмотреться – кто цел, а кто нет.

Итак, он лежал на парте…
Чаще всего он спал. Но не только. Смартфон все время был в его руке, там он «рыскал» в интернете. Когда ему это надоедало, он читал. Погружаясь, уходя от реальности. Осенью он прочел роман А. Белого «Петербург», показавшийся ему, хотя и в чем-то интересным, но нежизненным. А вот когда затем он начал слушать «Севастопольские рассказы» Л. Толстого, которые всегда казались ему чем-то неинтересным, хотя он их раньше и не читал, - то он задышал полной грудью. Как глубоко Толстой описывал страх офицеров погибнуть, и, с другой стороны, страх показаться трусом - по сути, это все, что они испытывали в ходе боев. 
Иногда, лежа на парте, поворачиваясь с одного бока на другой, Сергей Борисович неизбежно натыкался взглядом на небо и деревья за окном (если занятия проходили в одном из корпусов, где вокруг были деревья). Но ничего «романтического» он себе не позволял, хотя еще несколько месяцев назад не удержался бы и сочинил бы какой-нибудь «стишок». И даже если он видел редкое для Петербурга – не пасмурное, а проясненное, чистое небо, - даже если так, Сергей Борисович все равно как будто не замечал этого.
Потому что, как говорил он себе, он был в «реальности» – занятия  каждый день, часто – с первой пары. Для студентов-технарей, которым, как правило, ничего не интересно. До колледжа Сергей Борисович всегда работал в гуманитарных вузах – и там занятия не были такими частыми и скучными. Кто виноват, что все так сложилось? Отчасти – система, где гуманитарное высшее образование сокращалось, отчасти сам Сергей Борисович (ведь он не был «позитивным»).
Занятия… Что же это было? Сергей Борисович вел два предмета – «философию» и «историю».
Вечное сидение студентов в телефонах… вечная конкуренция преподавателя с интернетом.
Как часто на первой паре, в девять утра, еле выписавшиеся студенты говорили ему: «может, отменим все?», особенно если у них стояло две пары подряд. Но Сергей Борисович никогда не отменял. Единственное что – вместо полутора часов часто заканчивал минут на сорок раньше. Когда времени между парами становилось очень много, и ему нужно было ждать следующую группу, он снова запирался в кабинете, и ложился на парту, - спать…
Да, в его глазах и в глазах студентов-технарей постоянно возникал вопрос – «зачем?» Но ни Сергей Борисович, ни студенты не успевали ответить на него. Вопрос о смысле учебы как таковой утопал в учебе (так можно сказать и о жизни вообще?).
Когда у него иногда было время подумать об этом, он говорил себе – «вот, они, живя в Петербурге, и, не собираясь после диплома возвращаться домой в свои Владивостоки и Перми, тем не менее, часто даже не знают, кто основал Петербург, или – кто пришел к власти в 17 году. Или кто такой Гомер». Сергей Борисович оказывался в роли Просветителя. Отчасти его это радовало. Но – он видел, что не все студенты принимают то, что он им «дает». Они думали: «зачем мы должны приезжать в субботу к первой паре, и слушать о древних цивилизациях? Абсурд…» Хотя нередко – и именно по субботам, - Сергей Борисовича этот абсурд забавлял.   
Конечно, группы были разными… Хорошие группы – те, студенты которых просто молчали, и хоть немного записывали из того, что говорил Сергей Борисович. На этих занятиях он отдыхал душой, шутил, по-доброму «подкалывал» студентов, хотя, – по большему счету, это не значит, что его слушали все. Так что, - не было ли это похоже на спектакль одного актера?
Плохие группы – те, которые не слушают его. С ними Сергей Борисович ведет борьбу, - он может ставить студентам  таких групп двойки за поведение, выгонять из аудитории и пр. Как раз в этот прошедший недавно осенний семестр у него была такая группа. Юноши лет по двадцать (вообще в колледже почти нету девушек…). «Самое обидное, - думал о них Сергей Борисович, - что они вообще-то не придурки, - это было бы даже лучше; два студента вообще хорошо знают историю. Но – дисциплина все убивает». Некоторым из них он поставил несколько двоек подряд. В конце семестра дошло до того, что Сергей Борисович – который ввел на занятиях у всех групп доклады, чтобы времени на новый материал по программе оставалось совсем немного, - в этой «уникальной» группе вообще перестал давать новый материал, остались только доклады.  Но ее студенты все равно однажды его довели. Если бы кто-то пришел на это занятие в аудиторию, то он бы услышал:
- Уебища, бл…дь… все занятие на х… закончено. Пиз…те отсюда…    
Студенты разбежались. Он вышел в коридор, чтобы прийти в себя. А потом - на улицу, покурить. Закуривая вторую, плача, он думал: «почему это все? что это все такое?» Он глядел на ноябрьскую мокрую от прошедшего дождя улицу, на машины, на трамваи… «Да все очень просто. Они там, в Кремле, жируют, а мы здесь разгребаем дерьмо и платят нам за это три копейки». 
      
В конце декабря пришло время зачетов, - лекций было все меньше. Так что теперь студенты доводили его, конечно, другим – своим вечным эгоистичным желанием получить «зачет» побыстрее и уйти домой. Сергей Борисович говорил им:
- Что вы там будете делать у себя дома? Очень интересное занятие будет, да? В колледже вас отвлекали от телефонов, а теперь не будут?
Он злился, ставил бесконечные оценки в зачётки и ведомости. Сергей Борисович понимал, что в январе, на каникулах, ему будет не хватать этих студентов – как бы он ни ненавидел некоторых из них…
Времени становилось все больше, и он - снова ложился на парту. И – запоем читал книги и смотрел видео о происхождении Вселенной, это было его новое увлечение.   



январь 2020 года,
Петербург