Конец эпохи Великой Пропаганды

Повесть, написанная в 2019 г.
В стране под названием Оссия правит пропаганда. Но однажды ей приходит конец... 
 




1

Каждый день он должен говорить. Говорить в микрофон, прикрепленый у его правой щеки. Говорить в камеру – для зрителей. Иногда Максим думал о том, кто в древние времена был на его месте? Глашатай… герольд… может быть,  и так – шаман? Каждый день он должен производить, - и перепроизводить, - слова. «Давать» сильные образы, чувства. Максим не думал о глобальных последствиях, он мыслил локально, как маркетологи – он дает продукт, зрители его потребляют.
Почему Максим оказался на этом месте – «в телевизоре», где его, наряду еще с тремя такими же, как он, на других каналах, «пропагандистами», - каждый день видела вся страна? Иногда он задумывался об этом. Во-первых, – по образованию он был журналистом, и любил свое дело (он выучился на журналиста и первое время работал еще до эпохи Великой Пропаганды). Во-вторых, - «баблосы», конечно. Но главное было, все-таки, не в этом (Максим даже обрадовался такому выводу) – а в «славе». Можно сказать, что он оказался участником формирования новой исторической системы – еще непонятной никому до конца, даже ее творцам – продюсерам. В этой системе общество – с невысоким уровнем жизни, терзаемое противоречиями и тяжелым историческим наследием, вдруг получало - Пропаганду с экрана. Она выполняла много функций сразу – утешения, поддержки народом государства, интеграции разобщенных граждан. Каждое событие порождало волну предсказуемых высказываний, позиций – со стороны «телевизора», и со стороны несогласных с ним «либералов» - каждый раз это волнами прокатывалось в информационном океане.
Для главной массы оссиян Великая Пропаганда, информационная борьба с противниками Оссии – стала смыслом. В какой-то степени, она даже заменила религию (хотя официально «патриотизм» включал в себя традиционные ценности в виде православия).  То, что раньше люди черпали в классической литературе, в той же религии, в работе, в общении друг с другом – все это сегодня они обретали в монологичном голосе «телевизора», и в образе Лидера. С другой стороны, «либералы» тоже играли свою чёткую роль «бесов», «засевших в интернете» «мальчиков для битья», и не выходили из нее.

Сейчас Максим, уставший, ехал после очередной передачи – и завтра будет то же самое… Он сидел на заднем сиденье машины, глядя на осковские июльские вечерние улицы. Лет сорока, маленького роста, коренастый, лысый, с широким лицом и лукаво-умными глазами. Красивый – конечно, а как иначе? В дорогом темно-синем костюме; на оранжевой рубашке с длинным воротом – позолоченный, нарочито выставленный крест.
Максим автоматически вспоминает, что было сегодня. Как всегда, сначала обсуждали – США, «империю, которая скоро рухнет»… «Структура» ток-шоу была традиционной, - на пять человек критикующих США «экспертов» (еще один сидел как несущий крайнюю позицию, чтобы попугать телезрителей, и показать, что Пропаганда против крайностей, даже таких) и говорящих о том, что господство Америки уходит, а на смену ему приходит Оссия, – было приглашено два «либерала», выглядящих как фрики.  Повод для этой актуальной темы – сдержанно-антиамериканское высказывание второстепенного европейского политика.  И Максим опять ходил по студии, искусно модерируя «дискуссией» - он был дирижером человеческих голосов, или, вернее, «пианистом», игравшим на их черно-белых клавишах. Он знал, что сначала надо спросить у «либералов», чтобы они проговорили что-то абсурдное и скандальное, а потом - у своих, у «патриотов», так чтобы именно они выглядели носителями здравого смысла. Постоянно, как мантра, звучал мотив: Оссия обладает сопоставимым с американцами ядерным оружием и ответит, если нужно, на их удар.
В реальной жизни США оставались державой номер один, по некоторым параметрам уступая только Китаю, – но никак не Оссии. Весь мир, и Оссия в том числе, все еще смотрел американские фильмы, слушал американскую музыку, говорил «в американские смартфоны».  Оссияне - в большинстве своем - не могли себе позволить даже просто съездить в США. Но вот телевидение давало им возможность «дать геополитический анализ» положения США, заняться, так сказать, «философией истории».
Следующие два часа ток-шоу обсуждалась вторая разрешенная тема – Краина. Это маленькое государство, западный сосед Осиии, который, в предыдущую историческую эпоху, был частью огромного оссийского государства. Суть конфликта с Краиной – и уже начиная об этом говорить, я уже интерпретирую события;, - была в том, что многие соседние с Оссией страны были независимы, но находились под ее неформальным влиянием, и еще – там было много оссиян. Это относилось и к Краине – однако пять лет назад она начала рвать контакты с Оссией и решительно направилась в западные структуры. Лидеру это не понравилось, также оссияне на Краине запаниковали (обоснованно ли – вопрос) и Оссия присоединила регион их проживания на Краине – Кым – к себе.
После этого – тема «предательства» краинцев, «краинского фашизма», бедности ее экономики, того, что Европа кинула их, - стала пунктом № 2 в повестке Пропаганды. Если американский вопрос обсуждался, все-таки, с некоторой самоиронией, то Краину почему-то ненавидели – так сказать, - грязно, телесно, физически, а не «духовно», как США. Здесь было все вместе – ненависть к бывшей оссийской колонии, ненависть к тому, что они отвергли нынешний патронат Лидера, наверное, и к тому, что Краина попыталась стать западной страной, в отличие от Оссии. И снова – как и с США – пропагандисты призывали Краину к «диалогу»…    


2

Вечерняя летняя Осква... Максим, конечно, любил этот город вечером – как и все осквичи, - за меньшую суету и отсутствие пробок. За окном виднелись знакомые силуэты небоскребов, грандиозных дорожных развязок. Впрочем, Максим и сейчас не мог отойти от работы – он смотрел в свой айфон, на который редакторы его шоу, как всегда, присылали ему сценарий завтрашнего выпуска, снова посвященного США и Краине.   
Осква... в ней было все. Линии миллионов человеческих судеб пересекались в ней. Если бы Максим сейчас не читал и не редактировал записи в айфоне, то подумал бы о том, что такое Осква и что она значит в его жизни?   Сегодня жители столицы часто шутят на тему «понаехавших». Максим был коренным москвичом, но – в первом поколении, и то с натяжкой, потому что жил в ее пригороде, хотя сегодня это уже Осква. А его жена Таня – не была осквичкой вообще, она приехала из Пензы. 
Максим родился в 1970 году – то есть, когда Оссия была мощной, но уже разваливающейся «коммунистической» империей. Кстати, ностальгия по этой «последней империи», стала сегодня важной частью Великой Пропаганды. Но надо сказать, что Максиму не нравилось то, что он пережил, то, что он помнил из своего детства об этой империи (так что сегодня он лукавил, говоря о ее величии). Налет «нищебродства» на всем – на домах, на магазинах, на людях. На себе. Фильмы «последней империи» пытались показать, что страна – чудесная, и люди в ней тоже, но уже лет в десять Максим понял, что из чудесного в империи – только сами эти фильмы.
А потом она развалилась... всем было понятно, что развалилась изнутри, сама, но сегодня Максим из передачи в передачу говорит о кознях США. На развалинах империи появились новые государства – сама Оссия и множество ее бывших частей, в том числе и Краина.
Наступили 1990-е. Сегодня «90-е» – одно из базовых положений Великой Пропаганды, которое утверждает, что это было время Хаоса, развала экономики, и почти полного подчинения Западу, и только Лидер – появившись в самом их конце, спас нашу страну. Забавно, что в начале 1990-х элита, наоборот, считала «коммунистическую империю» хаосом и тупиком, а президент того времени спасал Оссию от нее.
А как сам Максим жил в это время? Он был счастлив, – хотя, возможно, это просто было связано с возрастом. 
В 1992 году он получил диплом журналиста. К этому моменту «красная империя» уже пала, и Оссия стала свободной. Сегодня пропагандисты смеялись над самим этим словом, говоря, что вот, мы нахлебались «свободы». Да, свобода 90-х была... разной. В ней было много уродливого. Все, что раньше сдерживалось государством, - пошло наверх. Порножурналы в киосках... экстрасенсы, собирающие полные залы, и показываемые по телевизору... несдерживаемый криминал... остановка производств. Цинизм, отрицание вообще всего (начавшееся с критики «красной империи» и вышедшее из берегов).  Но был и подъем – общество почувствовало силу творить. Сейчас, в Великой Пропаганде, это называется по-другому (ведь все зависит от названий, да?)  – «интеллигенты в 90-е чувствовали себя безнаказанно».
Почему же эта свобода кончилась? Потому что оссияне, как всегда, подумали – «ну нет, это ведь так не бывает у нас... не может быть, чтобы мы сами определяли свою жизнь, и то, что мы говорим… должно же это закончиться? мы же грешники... мы же крепостные... мы же наследники тоталитаризма...» И все кончилось. Поэтому и образ 90-х в Великой Пропаганде, по сути, означает покаяние перед государством, стыд за «грех». В  90-х оссияне распяли свое государство, и затем оно воскресло в лице Лидера. С другой стороны, – в этом пропагандистском образе 90-х есть и ностальгия оссиян по свободе, по самим себе свободным.
Итак, после получения диплом журналиста Максим сразу устроился на работу в журнал, это было небольшое издание, «желтая пресса» (кстати, это тоже было новым в Оссии). Ему было двадцать два года... Сейчас Максим не часто вспоминал это время, потому что знал, что будет только улыбаться... Хотя – все, что он тогда делал, было абсолютной тупостью и прожиганием жизни. Но не воспользоваться этим он не мог – как и любой осквич среднего класса в то время. Он клепал в журнал статьи об эротике, к ним прикладывались и фото. Когда от этой темы приходила усталость – давал что-то совсем абсурдное, выдумывал. Люди это читали – в Оскве со смехом, а в провинции, наверное, серьезно. Главред журнала очень часто устраивал фуршеты, на которых все выпивали (ведь и президент тоже пил, о чем писала вся Оссия, и их журнал в том числе). В редакции было три ровесника Максима, и вот эти трое вместе с ним «гудели», конечно, больше всей редакции. А еще – в этой редакции работали две молодые девушки, одна была закрытой и некрасивой (но она писала толковые статьи – единственные серьезные материалы в их журнале). Другая – красивая  - Вера. Высокая брюнетка, с большой грудью, с глубоким взглядом. Она выпивала вместе со всеми, но меньше, и как будто осуждала их всех за разгул. Однажды Максим ей сказал: «ну что ты снова так на нас смотришь?» - «Нет...» Тем не менее, от компании четырех друзей  она никогда не уходила. Потом они стали все чаще, вместе коньяка, – курить «траву».
Через пару лет двое из его компании стали наркоманами – и их уволили. Максим завязал. В итоге – предсказуемо пришла депрессия. Ища выход, он однажды позвонил Вере, и они встретились. Им было так хорошо говорить друг с другом. Они поняли, что больше не хотят работать в своем «желтом издании» и что травка, возможно, была для Максима формой бегства от такой работы. Так что они оба перешел в другой журнал, тоже небольшой, но серьезный. Максим, который учил немецкий язык в университете, начал писать в этом журнале статьи о Германии и в целом о Восточной Европе. Журнал посылал его в командировки, а потом – вместе с ним начала ездить и Вера. Потому что она стала его девушкой.
Вот он – уголок счастья в его жизни, – это когда он приходил в свою «однушку» (давно купленную ему родителями) у метро «Кропоткинская» и знал, что там будет Вера. Ее глаза, ее руки, ее грудь. (Кстати, сейчас даже этого дома нету, его снесли, правда, это была хрущевка). Вот что такое для него – в глубине души – 90-е. 
Еще 90-е – это когда они ездили с Верой в Европу. Особенно сильными была первые впечатления. Они с Верой увидели, что можно жить не так, как они привыкли жить в Оссии, особенно во времена коммунистов, и поняли, почему первый президент Оссии хотел сделать все как в Европе. Увидели, что дома могут быть красивыми и опрятными, что улицы могут быть чистыми, а прохожие вежливыми, что глава государства может ездить по улице на велосипеде или идти пешком, что он зависит от избирателей. Что люди могут быть просто счастливыми, создавая и поддерживая свой мир, порядок. Европа была рядом... можно сказать, что, если бы ее не было, то и не надо было бы ломать голову и что-то менять в Оссии – и так сойдет, и тогда Оссия была бы в чем-то даже лучше многих стран – но Европа была рядом...  Как свидетельство о том, что на Земле возможна человеческая жизнь. В своих статьях для журнала Максим и Вера писали об этом. 
Помнит ли сегодня Максим о своих тогдашних европейских впечатлениях, когда говорит с экрана о том, что Европа скоро рухнет, что она не выдержит потока мигрантов, или брексита, или восстания в Каталонии?   
Посещая Лувр и Дрезденскую галерею, Венецию и Рим, посылая в Оскву статьи о том, что оссиянам трудно стать Европой, но что другого пути нет, - Максим и Вера проживали свою жизнь, оказавшуюся в тот момент на пике. В их душе сам собой складывался образ будущего – они поженятся и... Но в этом пункте, – как потом выяснилось – они представляли все по-разному. Осенью 97-го обычным осковским вечером в его квартире они поговорили об этом. Казалось, они должны были радоваться – Максим сделал ей предложение, и она согласилась. Но потом сказала, что они, конечно же, через полгода или год переедут в Германию, да? (в Германии его уже знали как журналиста и вполне могли его принять) «нет», - ответил Максим. 
Они поняли, что свадьбы не будет, хотя его трогательное недорогое кольцо, подаренное им в тот день, она не снимала. Через полгода она съехала от него к своим родителям. Позднее она действительно эмигрировала.
На самом деле, 90-е были эпохой полной неопределенности для всех, эпохой,  когда оссияне только открыли для себя Европу, и таких «фанатичных» эмигрантов, как Вера, было тогда много. До того, как она ушла из его квартиры, Максим уговаривал ее остаться.  Как правило, это было по вечерам или ночью, - они занимались сексом, пили вино, и разговаривали – бесконечно. И – плакали.   
Вера была «больна» Европой, Максим тоже заразился этой болезнью, но меньше. Она - сгорела. Вера не могла себе представить, что будет жить в Оскве, смотреть на этих людей, - даже из окна машины, хотя ее еще и не было, но появилась бы, - дышать с ними одним воздухом. Что она родит здесь детей и будет водить их здесь в детский сад, в школу. Как только она думала об этом, ее тошнило. Там, на Западе, она будет тосковать по Родине, а здесь ее вообще не станет. 
Изменится ли Оссия? Возможно, но они все жили сейчас. Боль Веры была в том, что человек, которого она нашла, ее главная любовь в жизни,  думал  и чувствовал не так, недостаточно так.
Максим же был уверен, что, раз они обрели свой Эдем в осковской «однушке», – то нужно здесь, в Оссии, и оставаться, что это знак свыше, знак того, что Оссия небезнадежна. «Свободу нужно развивать здесь, дома» - говорил он Вере. Интересно, что бы сказал об этих мыслях Максим нынешний, 2010-х годов? Пришла ли к нему – и к стране - свобода?
Были, конечно, еще моменты, мешавшие ему эмигрировать, значение которых он осознал уже позднее, через много лет, - он мужчина и, значит, больше, чем Вера, «отождествлял» себя с  работой, а работа его невозможна без родного языка. И еще – Вера была еврейкой, в отличие от коренного оссиянина Максима, что тоже делало Веру более «легкой». 
Так Европа, так «90-е» отняли  у него любовь… И он теперь мстил им?


3

В 98-м он снова – как и в ранней молодости, - остался один в своей квартире. Но если раньше ему нечего было вспоминать, то теперь было. Изредка он курил траву – однако это уже не действовало, так что зависимость возникнуть не могла. И он «ушел в работу». Много писал, ездил, - не только в Европу, но и в Азию. Его сделали главредом (выше был только директор издания). Потом он перешел в другую компанию – это был огромный информационный государственный холдинг, где он уже не только писал, но и вел передачи – на ТВ и радио. Впоследствии – он полностью перешел на формат ТВ.   
Он оказался в атмосфере конца 90-х – и странным образом страна коррелировала с его депрессией после ухода Веры. Мелочные и бессмысленные войны олигархов, в водовороты которых унесло многих журналистов (но Максим не был в их числе, просто потому что его карьера еще только шла вперед). Президент, который лег на операционный стол  с инфарктом, сразу после перевыборов...  Да, к концу 90-х свобода в Оссии свелась к вечной борьбе, – «демократов» и «красно-коричневых», а потом еще и внутри «демократов» друг с другом. В этом не было ничего красивого, не было легкости, игры, танца.
И потом пришел «он» – Лидер, портреты которого сегодня заполнили все «визуальное пространство»: маленького роста, лысый, угловатый. За него, в обществе никому не известного, проголосовали как за ставленника первого президента. Хотя того и не любили, но доверять больше было некому.
А что Максим? Первое время Лидер ему не нравился. И он даже выступал против его политики, - когда Лидер начал давить на СМИ, – и даже произнес где-то публичную речь на эту тему, сохранилось видео, которое сегодня «враги режима» крутят в «своем» интернете (интернет вообще превратился в зону, где пытались опровергать «телевизор», это стало важным сюжетом жизни оссиян). Иногда нынешний Максим – непонятно зачем... – смотрит этот двухминутный «видос».
Так что сначала он даже отметился в некотором сопротивлении политике Лидера... Максим растерянно наблюдал, как все меняется – как все меняются: уходят из газет целые группы несогласных журналистов, увольняются генпродюсеры каналов (некоторые из этой медиасреды уезжают в Европу). Сменился и гендиректор Первого канала, на котором работал сам Максим. Пришел новый – Игорь Сергеевич. Он знал Максима по другим проектам, и однажды – в 2000 г. – позвал его в свой кабинет. Максим ехал в лифте – это было хорошо известное здание Останкинской башни (можно сказать сегодня, что это и есть наша информационная игла, здесь - Кощеева смерть;)), и думал – «уволит?»   
Но Игорь Сергеевич – крепкий веселый мужчина с длинными волосами, - предложил ему сесть, посмотрел на него, словно не видя (Максим знал, что тот временами нюхает кокаин), и сказал: 
- Ситуация изменилась, Макс.
«Уволит...» - снова подумал Максим и ему стало даже радостно от этой мысли, - кончится для него вся эта нервотрепка с новой политикой.   
- Нужны новые люди. И таким новым человеком я предлагаю стать тебе. Думай – соглашаться или нет.
Но были понятны последствия свободного решения Максима. Игорь Сергеевич продолжал:
- Есть идея... – (Максим почувствовал, что идея эта не свалилась с небес), - создать политическое ток-шоу. 
Ток-шоу были и раньше. Но - там люди спорили, на равных. Максим понимал, что это будет нечто другое. 
- Итак, Макс. Зрители в студии слушают. Эксперты обсуждают. Ты – качественный модератор. Обсуждают они – то, что... самое актуальное. Расставляешь акценты. 
Максим... согласился. Не из-за денег и тем более не из-за страха. Он просто понял, что теперь в Оссии все начинает скакать – пусть и не сразу, а со временем, с годами, – от Лидера. Друзья и знакомые – те из них, кто не принял политики Лидера, спрашивали у него (потом их голос останется у Максима внутри как некий исчезающий след древних наслоений его личности) – «почему ты сказал «да»?» Но что он должен был делать? Сопротивляться? Эмигрировать и пить дорогой виски, и писать оттуда временами посты в интернете, обличающие «лидеризм»? ... После 90-х ценности свободы ослабли. Было непонятно, что это такое вообще – свобода. Кроме этого, после ухода Веры он чувствовал всю свою жизнь как что-то неподконтрольное, чужое. Возможно, что бессознательно Вера и отождествлялась – лично для него - со свободой, с ним свободным. В этом ставшим чужим для него пространстве его жизни сейчас возникал некий темный магнит, еще слабый, но с большим потенциалом.  И Максим - притянулся к этому магниту (как и вся страна).
В том же году его ток-шоу – называлось оно «Судите сами», - началось. Первые же передачи были о Лидере, о том, что он лучше своих конкурентов внутри страны – и многих лидеров в мире. Но – все это давалось еще очень робко, осторожно, невинно. Еще много было тем, совершенно не касавшихся политики, - иногда это были фильмы, история, будущее капитализма и пр. Когда нынешний Максим иногда смотрел на эти свои первые ток-шоу – он удивлялся тому, насколько они еще были свободными, и - что очень важно, - насколько страна была еще свободной. Но Пропаганда все равно уже в них была. Например, одна из его передач называлась – «Президент США – невыполненные обещания»…
Во всех передачах Максим спорил с некими «врагами-либералами», так что иногда возникал вопрос – не спорил ли он сам с собой? не спорила ли в его лице вся Оссия сама с собой?    
В 2005 г. он женился – на бывшей модели, звали ее Таня. Вообщем-то, со стороны Максима это было только отчасти данью статусу, – Таня была не только красивой, но и хорошей девушкой, и они были влюблены.


4

Следующий день был воскресеньем. Как правило, работать приходилось и в этот день, готовясь к передачам, но сейчас – поскольку было лето и в целом политический сезон «подвис», хотя шоу Максима все равно шло, шло как таран, - все было не так интенсивно. И Максим заранее попросил своих продюсеров дать ему время отдохнуть – конечно, только один этот день. И они его разгрузили, почти ничего не писали ему в айфон.
Июльское утро... Дом Максима был трехэтажным, выстроенным в светло-коричневом тоне, в несколько готическом стиле. Ничего особо «выпендрежного» -  относительно других домов в этом осковском пригороде.
Сегодня – как решили Максим и его жена Таня – семья поехала в церковь. Как всегда, завтракали перед этим нервно, с редкими криками друг на друга (дом – это место, где все сливают свои нервы, думал Максим). Кстати, Максим и Таня должны были причащаться, и, значит, перед этим не есть, но они забыли об этом посте. И вот они в его черном «бмв», он за рулем (наконец-то, как он устал ездить с водителем, словно кастрированный), справа Таня - тридцатилетняя блондинка, родившая ему двух дочерей; красивое лицо с тонким носом и губами, морщины и складки внизу лица почти не видны, из-за сделанной Таней «пластики» (впрочем, Максим уговорил ее не увлекаться). Обе дочери – Маша и Ната – сидели сзади, «красавицы в маму», как говорили про них все. Однако младшая Ната, ей было пятнадцать, – сейчас свою красоту «сдула» в «вечно недовольную рожу», как говорил ей Максим. Она постоянно всему сопротивлялась, и походу в церковь, – тоже.
В храм они ходили не так уж часто – раз в месяц, но регулярно. Мотивация здесь была довольно сложной –  но, в конечном итоге, всем был известно, как относился Лидер к православию (кстати, Максиму как-то говорил на одном корпоративном фуршете гендиректор Игорь Сергеевич, - причем оба они были сильно накурены, - что, на самом деле, Лидер не очень-то верит в православие: «он вообще ни во что не верит… он прагматик»). Тем не менее, Максиму нравилось посещать церковные службы. В этом было что-то основательное. И вообще – создавалась такая красивая картинка, - вот они едут семьей в церковь, молятся. «Откуда же эта картинка? – спросил себя однажды Максим... и потом понял, – из какого-нибудь фильма. Из какого же? Американского...» 
Запад коварно проникал везде. Машина, на которой они сейчас ехали,  была немецкой. Их телефоны - американскими (хотя он же, Максим, ругал осквичей за то,  что они стояли за новым моделями айфонов (ему самому приносили их без очереди)). «Слава Богу, – думал Максим, – что хоть мои дети учатся здесь, в Оссии, в отличие от многих чиновников» (это была его принципиальная позиция). Музыка – западная (а если и оссийская, – то она тоже была по образцу западной). Сами форматы жизни задавались «оттуда», были в подкорке. И даже сама система Пропаганды, – как некое мощная конструкция телеэфира, формирующая мнение людей – тоже была западной (хотя там она была, все-таки, не только по линии «государство – общество», но и наоборот). 
На улице стоял отличный летний день – без облаков, но и без жары. Машин на их пригородном шоссе было немного. Таня, как и Максим, захваченная этим чувством жизни и пейзажем, прикоснулась к его ладони на руле:
- Я люблю тебя, Максик...      
- А я тебя.
- Так хорошо быть женщиной, ехать куда-то со своей семьей.
Максим немного возбудился после фразы «быть женщиной». Дочери все слышали, - обычно они бы уперлись в свои телефоны и наушники, но сегодня,  по причине похода в церковь, телефоны у них отобрали... Маша сказала громко, с улыбкой:
- Но-но... родители... побойтесь Бога;.
Все засмеялись, кроме Наты, стойко державшей свое «неприятие бытия». 
Приехали. Храм был очень красивым – особенно издали, если смотреть с дороги, - высокий, белый, в средневековом стиле, как строили такие новые храмы по всей Оскве и области. Надо сказать, что мотивация поездок в этот храм включала в себя еще одно (самое важное для Максима?) – он был построен на 80% на его пожертвования, хотя это не было нигде написано, но все в храме об этом знали. Такие вещи были еще одной модой у элиты, в которую – пусть несколько боком, - входил Максим. Но он и здесь – как и в постройке своего дома – пытался сохранить человеческое лицо, ведь были известны истории с приближенными к Лидеру олигархами, которые строили огромные помпезные храмы,  и вели себя там как «баре». Максим же – так он думал, по крайней мере, - вел себя адекватно (на самом деле, он вел себя в своей церкви - как культурный барин). 
Как обычно, они опоздали. Но настоятель храма – отец Кирилл, крупный священник лет сорока,  – предупрежденный горничной Максима о том, что тот приедет, затягивал начало службы (Максим никогда его об этом не просил, но знал, что так происходит). «Барин, - подумал Максим про себя, входя в храм и крестясь, - вот и раньше были барины. И в плане идеологии их власть держала церковь. А вот сегодня – мы. Странно получается, - и по-старому,  и по-новому». Но он прогнал от себя эти  «мирские мысли». Храм был просторным, красивым, уютным. Таня и Маша вообще не особенно понимали, что им здесь делать – они еле выстаивали службу, спасаясь только покупкой и возжиганием свеч перед иконами, они восхищались Максимом, который что-то вроде бы понимал – и тот, действительно, с трудом, но молился. Вот и сейчас он стоял так, смотря на иконостас, и на отца Кирилла, который вместе с дьяконом вел службу. Сверху сзади ангельски пел хор. 
Несмотря на его участие в службе, Максим не был уверен – есть ли Бог. Он просто знал, что сначала нужно стоять и «молиться», потом - сказать пару грехов на исповеди, и потом – причастие, так все будет и сегодня. На исповеди он будет не очень внятно говорить отцу Кириллу (вычитанное им однажды в какой-то церковной книжке): «грешен...  гордыней... тщеславием... сребролюбием... (и думать: «любил, так сказать, серебро;»)...» В словах службы он почти ничего не понимал, так что отец Кирилл часто говорил с ним, объясняя церковно-славянские молитвы, - так они ощущали, что делают что-то важное - на фоне непонятных слов службы и ритуалов.
Сейчас – стоя на службе, в той части, где читался отрывок из Евангелия, он вдруг услышал нечто знакомое, он уже это читал на современном оссийском языке. «Аааа, – подумал Максим, - это называется евангельские блаженства». Отец Кирилл пел этот отрывок своим деланным высоким как бы страдающим голосом:   
«Блажени нищии духом, яко тех есть Царствие Небесное.
Блажени плачущие, яко тии утешатся.
Блажени кротцыи, яко тии наследят землю.
Блажени алчущие и жаждущие правды, яко тии насытятся.
Блажени милостивые, яко тии помиловани будут.
Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят.
Блажени миротворцы, яко тии сынове Божии нарекутся.
Блажени изгнани правды ради, яко тех есть Царствие Небесное.
Блажени есте, егда поносят вам, и ижденут, и рекут всяк зол глагол на вы лжуще, Мене ради. Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех». 
«Да, это было мощно. А, может... использовать это в моей следующей программе? Ведь здесь речь идет... об… Оссии... и даже... о нем, о нашем Лидере. Он, – и Оссия вместе с ним – алчет и жаждет правды в мировом порядке, потому что хочет справедливости, хочет, чтобы США не вели себя так нагло, так гордо. Оссия - кроткая, и она наследует землю;. Оссия чистая сердцем и зрит Бога. Оссия – миротворец (что бы там ни клеветали, что мы воюем на Краине). Мы – изгнанные правды ради. ... нас поносят за него, за Христа (ну – и ещё за Ленина;)». Максим так был рад этой новой задумке, что искренне, по-доброму засмеялся, – и прихожане подумали, что это у него от молитвы. Как всегда в случае хорошей задумки, в его голове заработала «машинка по производству спичей», и он пожалел, что нельзя включить айфон и записать туда свои мысли. «Ни у кого такая мысль не приходила в голову! Блин, а вот я ее скажу в эфире – и все, начнут все красть, не ссылаясь...» Но это его сейчас не сильно расстроило.
Потом началось причастие – Максим, Таня и Маша, сложив на груди руки крестом, направились к солее, к стоявшему там отцу Кириллу с потиром, - конечно, первыми. Раздавалось общее пение прихожан: «тело Христово примите...», Максим тоже негромко подпевал. Прихожане – с самого прихода семьи Максима – любовались на нее. И, конечно, она «плавала» в этом восторге, особенно сейчас, у солеи, в центре храма.
И только Ната – блондинка с длинными волосами, с грустным взглядом серых глаз, - пусть и стояла недалеко от родителей, но вела себя по-другому, как бы изымая себя изо всех этих смыслов. Одета она была не в платье, - как ее мама и сестра – а в модные обтягивающие джинсы. Она не крестилась, не ставила свечей, и уж тем более не исповедовалась и не причащалась. Прихожане это чувствовали и сопереживали Максиму, как бы говоря ему – «ничего, подросток...». Максим был благодарен им за понимание (а прихожане были довольны, что хоть что-то у него было нехорошо в жизни).   
Служба заканчивалась, все подходили ко кресту, Максим и его семья снова были первыми. Потом Таня шепнула Максиму, что им нужно спешить к машине, потому что «буйная Ната» сбежала.
Иногда, когда у Максима  было время, он оставался после службы с семьей на трапезу, - конечно, они сидели за одним столом вместе с отцом Кириллом, и еда была очень неплохой (в отличие от обычной трапезы), еще было и много вина. На самом деле, отец Кирилл приглашал Максима из-за того, что тот был «ктитором», спонсором, и вообще влиятельным человеком («представьте себе, – говорил потом отец Кирилл прихожанам, – Максим много раз видел вблизи – «самого»!). И, все-таки, когда в конце беседы  отец Кирилл благословлял Максима и говорил: «стойте за Оссию!... а мы за Вас молимся...», тому было тепло на душе.
Но сейчас – нужно было спешить. Вышли. На улице их нетерпеливо ждала Ната: «поехали уже домой». Все сели в машину. Из-за недовольства Наты в салоне повисло молчание, было понятно, что она говорит внутри себя все, что накипело, и что внутренний монолог скоро станет внешним. Это произошло уже когда они приехали домой и зашли в просторный холл, уставленный мебелью, была здесь, кстати, и огромная панель телевизора на стене (как и во всех помещениях, Таня любила иногда смотреть на Максима). 
Горничные – их было в доме двое, и еще один охранник, - сразу поняв, к чему все идет, – сказали Тане, что обед готов, и удалились (все равно будут подслушивать, ведь будет громко).    
- Все – закричала Ната, когда было уже «можно» (да, это тоже воспитание и дисциплина, – все-таки, сдерживала себя до этого), и села на длинный диван в холле, Максим, к которому она преимущественно обращалась, стоял рядом с ней, но глядел в другую сторону, Таня и Маша отошли чуть дальше, хотя тоже были в холле, - все, больше я не поеду туда с вами!!!
Максиму было обидно, но все равно в глубине души он даже сейчас – просто слыша ее звенящий голос, - любовался, «вот выросла детка моя, кричит здесь, понимаешь».
- Хорошо... – ответил он, - В конечном итоге, ты могла сразу сказать.
- Я и сказала. А ты сказал «едем».
- Хорошо, прости. Все, больше не буду...
Ната, конечно, продолжила возмущаться, несмотря на скорую победу (так поезд не может остановиться сразу):
- Тошнит от этого всего.
- Почему?
- Все эти бабульки... священники... кадило это... язык этот непонятный...
Ей ответила Таня, приняв на себя часть удара:
- А вот отец Кирилл сказал бы, что это бес в тебе говорит;... И еще – что в день причастия всегда искушения приходят. И что искушения приходят от слабых;. 
- Я, значит, бес, да?
- Да шучу я, расслабься, Наташка.
Но расслабиться она не могла, сейчас еще и потому, что – всем было известно, - старшая Маша была любимицей Тани, а она, Ната, – Максима. Поэтому он, как правило, и общался  с ней во время ее приступов.
- Не верю я в вашего бога.
- А в своего? – ответил Максим.
- Не знаю. Может, и вообще не верю.
- Безбожница;. Змею на груди пригрел;.
- А я, кстати, ночью гуглила кое-что...
Ее перебила Таня:
- Опять до утра сидела в телефоне? Вот поэтому и злая такая.
- Ну ладно уже. Я гуглила «христианство». И вот что нашла – ведь Лев Толстой  писал, что православие это искажение христианства.
Максим:
- За это церковь его и прокляла. Еретик. А ты, значит, - «толстовка»;? Так ты определись – атеистка или «толстовка»? (Максим подумал – «я на автомате спорю с ней, словно у себя на ток-шоу с либералом. Забавно, что тема церковных запретов, еретиков мне так хорошо известна».)
- Да не парь меня, папа... Короче, Толстой писал, что все эти службы с непонятными словами – вот на которые мы ездим – и все догматы, и все вообще – какая-то магия, и что Христос не об этом говорил. 
- А о чем же?
- А вот о чем. Я сегодня услышала эти слова – правда, на церковном, но я их поняла.
Максим удивился совпадению.
- Какие слова, доча? – спросил он. 
- Ммм... как же это там было... Блаженны алчущие и жаждущие правды, яко тии настытяься... – она засмеялась.
- Тебе самой смешно.
- Да я не виновата, что смешно, ну папа. Дело-то не в этом.
- А в чем?
- В том... что людям нужна правда.
- В смысле?
- Правда. А ты «там» ее не даешь. Наоборот, ты ее сдерживаешь. А правда, папочка, копится и однажды все взорвет. И тебя с мамой тоже. И нас всех. Вот тогда ты и поймешь, что Бог есть.
На это поначалу никто не смог ответить. Такого разговора – о работе Максима -  у него в семье еще никогда не было. Потом он запричитал:
- Да что ты можешь в этом понимать? Ты – даже в школе хреново учишься. Ты сидишь в своем интернете и больше ничего… Что у тебя там в башке? Я что – сапожник без сапог? Я убеждаю в своих словах миллионы, но не свою дочь?
- Да... вешаешь лапшу миллионам, но не своей дочери. Да.
- Может, ты еще скажешь, что ты «его» смотришь и с «ним» согласна? – он имел ввиду известного оппозиционера Аврального и все это понимали, - Это как-то сразу чувствуется по твоим словам. По той каше, которая у тебя в голове – то не веришь в Бога, то не веришь в нашего, в нашего, в вашего. То потом – ты, папа, узнаешь однажды, что Бог есть. Ты сама-то себя слышишь?
- Да.
- Смотришь «его»? 
- Смотрю. И лайкаю. И репощу.
Тут закричала Таня:
- Ты дура, что ли, совсем??
Максим:
- Ты что, не понимаешь, что тебя могут... тебя могут...
Ната:
- Что? Спалить? Да, понимаю. И тебя могут, я на домашнем компе это делаю.
Маша:
- Слушай, сестричка... да мы все смотрим. Просто лайкать не надо, тем более репостить. Ну или делай это так, чтобы не палиться, и не палить папу. Ты что – его не любишь?
Максим помрачнел. Ната, между тем, не жалея его, «городила муть» дальше:
- Христос еще говорил – блаженны вы, когда вас гонят за правду. Вот этот Авральный – вы его гоните за правду.
Максим:
- Дебилка.
- Хотя мне Авральный, может, и не особо нравится, но дело ведь не в этом. Он не супергерой, но, уж если даже такого они боятся, - что у них там вообще? А ты их защищаешь. 
- ...
- Ты говорил - не лайкать его? Не репостить? Это и есть то, что ты охраняешь? Это? Я же не террористов лайкаю, и не детскую порнуху, а всего лишь политика. Держать себя нужно, да? А смысл тогда вообще в чем? Смысл жизни? 
- В том, что Оссия развалится от таких, как Авральный, - надо признать, что в это Максим, все-таки, верил.   
- Да и пусть развалится. Кому она такая нужна? Такая она и не Оссия совсем. А болото с лягушками.   
Он подбежал к Нате, размахнулся и ударил - правой ладонью по затылку. Она даже не уклонилась... Потом заплакала, убежала.
Поздно вечером Максим попросил у Наты прощения, и она тоже. Иначе он не мог бы дальше работать – завтра, и всю неделю. Уходя из ее комнаты, он поцеловал ее в макушку, во вкусно пахнущие дорогим шампунем волосы (раньше целовал чаще, но теперь, по возрасту, было уже нельзя).  Он мог бы попросить ее не «постить» пресловутого Аврального, но не стал. Конечно, он был в курсе, что за ним присматривают «органы». Но раньше – до разговора с Натой, – ему особенно нечего было скрывать. А теперь... что будет? Впрочем, именно в этот момент примирения ему было все равно. «А ведь Ната права, мы уже привыкли скрывать,  бояться. За словами о США и Краине – стоит это».   

Ночью в спальне – тоже как всегда по воскресеньям, - у них был секс. Максим радовался, что, несмотря на свои сорок и то, что некоторые мужчины в этом возрасте уже были не способны, - он был. В последнее время он полюбил «анальный секс» – и Таня тоже, пусть и не сразу. Идя в спальню, он предвкушал... Ему так хотелось глухо повалить ее прямо в пижаме, сняв ее трусы, и вставить, - сначала «традиционно». А затем - переместиться в ее задний проход – в эту маленькую дырочку. Потом с трудом водить вперед и назад, - как будто член оставался без кислорода. И кончить, разрешиться. В этом оргазме нейронно завершался цикл его недели, - чтобы потом начался новый.


5

В понедельник Максим снова был на работе, в эфире (как настоящий трудоголик-осквич). Однако накануне, в воскресенье вечером, в далеком от столицы оссийском городе – сгорел торговый центр... Погибших было около двадцати, – потом это число, скорее всего, вырастет. Максим и редакторы были растеряны... Одна у них оставалась «лазейка» – официально объявленное число жертв еще не дошло до национального траура (так и не дойдёт).
Как бы то ни было, - уже вечером его передача выбрала темой пожар. Всё выяснили, кого надо поругали, кого надо похвалили, но в конце выпуска Максим сказал в камеру зрителям: «вы же понимаете, что у нас есть более важные темы, и обидно, что по вине недобросовестных чиновников, и вообще какой-то человеческой безответственности, мы вынуждены отвлекаться от этих важных тем».
За темой пожара проступила реальная Оссия. Но она показалась в дорогой студии ток-шоу такой… неуместной, - что ее мигом выгнали за дверь. Да она как будто и сама была этому рада.
Уже через несколько дней тема пожара, - прошла, и все ток-шоу вернулись в прежний «режим», зализывая свои раны.

То же было и с Максимом. Но вскоре у него появилась новая «проблема» - правда, это было не что-то политическое, а всего лишь некий момент в том, что он видел и чувствовал. Максим стал все чаще смотреть на одну из зрительниц его ток-шоу в зале. Не потому, что она была молодой и красивой – она была лет тридцати и просто симпатичной. Вообще, это было целое искусство для редакторов ток-шоу – кого приглашать в зрители. Если там будут только молодежь и красотки, то это будет странно, и телеаудитория почувствует себя оскорбленной, так что должны быть и люди из народа, но – чтобы эти люди из народа не были, с другой стороны, уж слишком «народными». Та молодая женщина, на которую засматривался Максим – была компромиссом между этими крайностями. 
И еще, мне здесь нужно сказать то, что не говорилось выше, - у Максима никогда не было любовницы, он изменил своей жене лишь три раза – «по укурке», с девушками из эскорт-услуг (это был «корпоративный подарок» от гендиректора Игоря Сергеевича). Таня об этом не знала, но об этом знал... Бог – каждый раз Максим каялся на исповеди, а отец Кирилл «наказывал» его - временно отлучая от причастия. Кроме этого, – Максим знал, что любые романы на ток-шоу – под запретом. Но он и не собирался спать с этой молодой женщиной. Просто – смотрел. Максим узнал у младших редакторов, что ее зовут... Вера. Конечно, это не была та его Вера, на которой он чуть не женился, – та жила в своей Италии. Да и выглядели они по-разному – хотя некое «неформулируемое» сходство между ними было.
Две недели Вера часто приходила на ток-шоу. Хлопала, смеялась, смотрела на ведущих, и на него тоже, не особенно выделяя его, кстати, и не чувствуя его взгляда. 
Каждый раз происходило одно и то же. Максим ведет программу, «подкалывает» американцев и издевается над краинцами. Но при этом – он чувствует глаза Веры. В ее взгляде – понимание... Но что она понимала? Все? Одновременно Максим был уверен, что ничего она не понимала, и, может, ходит  сюда, потому что это престижно, и еще – из-за денег (пятьсот  рублей). Как бы то ни было, но, под ее взглядом, Максим начинал сбиваться. Однажды он сказал, что США – это не враги, а друзья Оссии; в другой раз – что Оссия должна оставить Краину в покое.
Поэтому – когда Вера через две недели исчезла (состав зрителей постоянно обновлялся), то он был рад. Сначала. А потом – ему стало плохо. Ошибок у него уже не было, но, как ни странно, Вера давала его передачам хоть какой-то смысл – хотя бы и смысл некоего цирка... 


6

Кем же она была? Я почти уверен, что она была агентом. Но агентом особого, небывалого типа;…
Если бы Максим смог проследить за Верой после того, как она «отработала» зрителем, - то он бы увидел, что она села в электричку до маленького города Осковской области под названием Вторичный.
Она сидела в новой «продвинутой» электричке (это была, так сказать, интервенция Осквы в жизнь более бедного соседнего региона, но от таких вещей становилось еще хуже), пассажиров было мало. Еще раз скажем, что перед нами – тридцатилетняя молодая женщина, худая, с длинными темными волосами. Одета бедно, - хотя и не «секонд хэнд», а обычная оссийская одежда. Черные обтягивающие джинсы и белая блузка (это было лучшее, «выходное» у нее в гардеробе). Июльское солнце светило ей в глаза, она улыбалась, - и читала таблоид. Таблоид сообщал, что раскрыта, наконец, тайна рождения детей у певца Филиппа К..
Изредка она смотрела на пассажиров. Взгляд падал на двух сорокалетних женщин обычного вида – с глазами, полными озабоченности. «Почему у них всегда такой взгляд? Главное, что, может быть, у них и денег не так уж и не хватает, а все равно. Нету у них оптимизма;. У меня будет такой же взгляд в сорок лет? Что  здесь происходит с глазами у людей?» Потом она глянула на почти единственного мужчину в зоне видимости – он тоже был старше ее, и тоже не имел оптимизма. Лицо его было алкогольно красноватым. «В Оссии только молодежь еще как-то верит во что-то». 
Еще одним пассажиром был... «таджик». Вера, конечно, не была уверена, что это таджик (на самом деле, он был узбеком, но знал, что его все называют «таджик»;). Он, кстати, не был «грустным», как местные, но Вера этого не замечала.
Многие жители Вторичного ненавидели приезжих – обвиняя их в криминале и в эпидемиях. У Веры такого не было, но – она просто воспринимала их как «чужих». Коренные жители во Вторичном редели, плотность их жизни проседала в некую пустоту, и эту пустоту «занимали» «чужие». Государство говорило о терпимости, и это было верно, но оно было где-то далеко. Правители не ездили в раздолбанных, переполненных местными и приезжими, вонючих маршрутках.
За окном была... бесконечная Осква. Красивые перроны, небоскребы, огромные краны.
Вера вспоминала, как в 2006 г. она закончила школу. И что делать дальше? Конечно, уехать в Оскву, что она и сделала вместе с двумя подругами, и они жили там в какой-то квартире. Это было время ее счастья. «Да, - думала Вера сейчас, в вагоне, - потому что мы были молоды.. Вот она, Осква – она владеет тобой, твоей памятью, распоряжается твоим счастьем». Подруги были более хваткими (более осковскими по характеру) и нашли себе неплохих мужей, остались в столице. Хотя, по нынешним меркам, – не такие уж и богатыми были их женихи (одна из подруг потом развелась, к тайной радости Веры). Вера была не такой, - у нее в той поездке даже не было четкой цели, так, потусить. Но она встретила... Колю. Он не был никаким «богачем» – сын профессора, правда, сама прописка в центре Осквы, конечно, была капиталом. Наивный, только поступивший в МГУ, блондин, высокий, с голубыми глазами, - «истинный ариец»;. На него все вешались, но он влюбился в Веру. А она в него. Они смотрели друг другу в глаза, говорили, тискались тайком в метро и в трамваях, трахались в квартире его родителей, когда их не было. Да, насчет метро и трамваев – вспоминала сейчас Вера, сидя в вагоне и плача, - блин, можно составить карту Осквы по этим их «обжималкам» и «залезалкам»;... Всю Оскву они освятили своим счастьем.
Закончилось у них все просто – однажды они «разосрались» из-за чего-то. Ссора была неизбежной, учитывая разрыв в их «социальном положении». Подруги говорили ей – «прости его, профессорский сынок это же такая перспектива, нам бы такого!» Расставшись с ним, она сидела в своей съемной квартире, пила, и слушала песню Агутина:
«Ты уходила в море слез, ты уплывала навсегда.
Нежданный ветер мимолетно унес
Того, кто рядом был с тобой, не оставляя и следа.
Рыжий костер сгорающих огней, синеглазых дней.
Того, кого не стоило бы ждать, о том, о ком не стоило бы плакать.
Того, кого не надо вспоминать, о том, о нем ты думаешь опять».
Эту песню слушала в тот год вся страна – и плакала (и Коля тоже, конечно).
Сейчас, в своей нынешней жизни, Вера иногда заходила к Коле на его страницу в ВК. Он был ученым – как и его отец, - у него была жена и дети, загородный дом (и еще – что он особо не афишировал, - у него был неплохой бизнес в Подосковье). Вера смотрела на фото полноватого загорелого Коли... Помимо сожалений о судьбе, ей в голову приходила еще одна мысль, - правда, очень редко, - что она однажды явится как некий призрак за Колей, и что вообще все обиженные Осквой люди – а это не только жители области, но и, на самом деле, всей Оссии, - однажды... что? Явятся, и, как поется в песне, - «и начнется суд». Но - хорошо ли это? Да, нехорошо. (здесь ее мысли путались, вставали в тупик). Нехорошо, – но это они  первые начали. Думая об этом, она однажды поняла, что ведь и в Новом Завете есть нечто подобное, как ни странно, несмотря на заповедь о любви (у них во Вторичном было в свое время много «иеговистов», и они подарили ей Библию, которую она почитывала). В Апокалипсисе говорится о Вавилоне, что он – «богатый город, царский город», и при этом – «блудница и мать мерзостям земным». Конечно, имелся ввиду Рим в эпоху Нерона… или – Осква времен Лидера;? В Апокалипсисе четко сказано – без «наказания» грешников ангелами мир не очистится...
Что было дальше в ее жизни? Осква была связана с Колей, и она сказала себе, что не будет там ни работать, ни тем более жить. Так Осква затягивала даже в ненависти к себе... 
Вера поступила в единственный местный институт – учиться на менеджера. Родители ее критиковали за выбор специальности, она ответила им, что это нечто новое, модное. Со временем она поняла, что родители были правы – и что учиться на менеджера все равно что ни на кого не учиться, специальность «менеджера» - очередная «разводка», в конечном итоге, ее, Осквы. Студенты (в основном, - студентки) не грузились знаниями, лишь бы «сдать». Так делала и Вера. На втором и третьем курсе у нее был парень -  «качок». Но потом он бросил ее.
После диплома – все, конечно, стали работать в Оскве. Вера не хотела, и стала искать во Вторичном работу по специальности. Мать сказала ей – «иди в супермаркет кассиром, зарплата сорок тысяч, сменный график». Так эта вакансия и висела потом в реальности и в сознании Веры годами, и потом Вера возвратилась к ней. Но сначала она три года работала менеджером в небольшой местной компании, продававшей одежду оптом. Там она «строила карьеру». Ничего и никого там особо плохого она не встретила (что можно было бы ожидать, учитывая ее настрой на дальнейшее самоистязание), - нет, начальник и сотрудники ценили и уважали ее. Вера работала сначала помощником главного менеджера, потом стала им сама – научившись заключать сделки. Зарплата сначала была ниже, чем кассиром в супермаркете, но потом стала значительно больше. Она была еще молодой, и вот – успешной, без Коли, после Коли, без «его» Осквы. Родители тоже радовались за нее и говорили – «правильно пошла на менеджера учиться, все в нашей стране работает...» 
Но однажды - «рок», все-таки, обрушил Веру. Ее фирма просто... закрылась, из-за низких прибылей. И все. Вера подумала – «была бы жесть, если бы все кончилось по-другому – если бы какая-нибудь осковская компания нас поглотила – а ведь это происходит везде». У всех было странное ощущение – как будто фирма (и сколько было в Оссии таких?), как выяснилось, это не что-то серьезное, а замок из песка, выдумка, коллективное безумие. И вот они – поверили в эту выдумку, сделали ее частью своей жизни (и жизни своих жен и детей, у кого они были). А теперь... Основатели фирмы – два хороших мужика лет пятидесяти, которых все на работе любили, - после ее краха не смогли уже полноценно ничего делать.
И Вера «спустилась» туда, куда мама указала ей в самом начале ее пути, - кассирша в «пятерочке», пятьдесят тысяч, сменный график.
Все это свело бы с ума, если бы в тот момент Вера не встретила - Лешу. Они знали друг друга давно, Леша «приставал» к ней временами, но вот только сейчас – уже когда она начала работать в «пятёрочке», они сошлись. Он был на пару лет старше ее, - высокий, толстый, сильный, с полным лицом и полными губами, всегда одет в майку и джинсы; работал водителем на развозке товаров по местным магазинам. Когда Лёша приходил к ним домой, она кормила его. Наевшись, он говорил:
- Спасибо, Веруня. Ну как ты, ептыть;? 
Секса у них было много, так что Вера стала выглядеть свежее. Через полгода родители предложили продать их совместную с Верой «двушку» и купить всем по однокомнатной. Конечно, когда они зажили отдельно, Леша уже не сдерживал себя в привычном образе жизни.
Но все равно – он... как бы это сказать? Он был человеком. И она это видела. Любовь, наверное, – пусть у них она и не была такой уж сильной – это когда ты свидетельствуешь, что рядом – человек, образ божий (да ты и сам становишься человеком, если так свидетельствуешь). Да, он торчит все выходные у телевизора, редко моется и бреется, пьет и курит. Но… это было счастье, когда Леша в конце второй смены у Веры в «пятёрочке» приезжал за ней на работу на своем ветхом маленьком «деусе», ехать на дачу к его родителям (своей у них не было).      
Через четыре года он однажды не пришёл домой. Была уже ночь. «Он что, меня бросил?» Да, в каком-то смысле. Его убили. Полиция нашла его крупное тело – в соседнем дворе. Выяснилось, что Леша, как всегда, выпил после работы, и некие подростки-наркоманы убили его, думая, что у него есть деньги. Через день полиция их поймала; хотя много критикуют наши «органы», но здесь было не за что.
На суде Вера и родители Леши увидели убийцу, - шестнадцатилетний парень, руки в татуировках, все время в движении, как будто у него нервный тик, особенно голова его «ходила». В глаза ему было лучше не смотреть. За этим парнем Вера почувствовала Хаос, который вот – где-то рядом, в ее Вторичном, и этот Хаос поглотил ее Лешу. Прошел мимо нее. Рядом. 
 Мать Леши, увидев убийцу, закричала: «сука.... сука... ты чего сделал?» На это парень сначала как-то встрепенулся, подался вперед, к ней, а потом, через миг – снова заходил в привычном кругу движений. В конце заседания он с огромном трудом выговорил слово – «извините», при этом - не обращаясь ни к кому, а просто… «в воздух»… 
После смерти Леши до того момента, когда мы встретили Веру на ток-шоу - минул год. Вера так же работала в «пятерочке». 
Она со всем смирилась. Перестала ненавидеть Вторичный, Оскву, себя и свою жизнь, это пришло как-то само собой. Даже пустота стала вдруг ощущаться по-другому – как свобода. Вот такой Максим ее и заметил. Такой он ей и позавидовал. 


7

«Здарвствуйте, уважаемая Вера. Знаю что это звуит подозрительно;. Но – прчитатейт пожалусата. Вы меня не знаеет, а я видел вас несколко раз. Где – неважно. (так конечно звучит еще более подозрительно, согласен;;). Не бойтесь, вам нчего не угрожает (;), я не маньяк;. Просто я... видел вас и... я захотел встретиться с вами. Это не разводка, не спам, не ркалама, не деньги сразу и пр.
Короче – я очень хотел бы, чтобы вы поверили мне, тем более что мы можем с вами все организовать так, чтобы у вас не было никаких подорений. Встретимся завтра в час на ркасной площади, у собора василия блаженного. Я вас узнаю. Ничего там с вами случится не может.
Извините меня…       С уважением».
Такое сообщение в ВК получила Вера через неделю после своей подработки в Оскве на ток-шоу. Страница, с которой было написано, - без фото и имени.
«Могу пойти, у меня выходной, но, блин, кто это? Он что, увидел меня в ВК?» В этот момент ее мозг вошел в крутое пике, потому что выходило, что некто «загорелся» от двух фото на ее странице… Или - это возможно? «Я прямо как Бриджит Джонс».   
Вечером она, наконец, написала: «да. Хорршо. Завра. ;».  «В конечном итоге, - подумала Вера, - и правда, что я теряю? Никто меня не ограбит, нечего грабить. Хотя бы прогуляюсь по центру, давно там не была. Да, в Оскве много разводок, но все это уже мне известно. (Сама Осква – большая разводка... и Оссия тоже)». Ну и потом – она, все-таки, поверила написавшему ей человеку. 
При этом она почему-то вспомнила новозаветный рассказ о том, как архангел Гавриил пришел к деве Марии и просил ее согласиться на рождение ею Христа. И от ее согласия все в мире пошло по-другому, хотя она могла бы сказать «нет»...
Написав свое сообщение, она вернулась к обычному досугу – за окном было темно, в ее тесной «однушке» горел телевизор с выключенным звуком, а она – «серфила» в интернете, в смартфоне. Это была лента новостей ВК, и лента Яндекса. Вообще смартфон был важной частью ее жизни, а вот ее родители не «перестроились» в этом информационном отношении – и просто смотрели телевизор (или не смотрели). Свой смартфон «хуавей» Вера купила несколько лет назад за девять тысяч. Он был с ней везде – в ванне, в туалете, на работе, в электричке, если она ездила по делам в Оскву. Она была зарегистрирована в ВК и, конечно, – в «одноклассниках». Особенно в первые годы «пребывания» там, ей нравилось ощущать, что она может постить все, что угодно, а главное – себя: и свои мысли, и свои фото. Правда, для сэлфи нужен определенный ракурс, так что, с годами, она устала от этого, и  уже «себя» не ставила. Но – тысячи перепостов о «еде», о Вторичном, о Оскве, о Оссии – у нее были. Друзей - около двухсот. Ежегодные циклические информационные волны, - поздравления с днем рождения, с Новым годом, с Днем победы...   
Несмотря на «ничтожность» всего этого, надо признать, что  такая «оцифровка повседневности» имеет большой смысл. Каждый житель планеты пишет в сети свою маленькую историю, - через то, что видит, слышит, во что верит и в чем разочаровывается, через людей, с которыми он общается. Все-таки, это - путь глобального самопознания человечества. Хотя, конечно, много здесь и совсем другого, - бегства от жизни. Это – как раз  про нашу Веру. И вот – среди ночи, мы видим ее в стандартной многоэтажке, в тесной квартире, прильнувшей к яркому экрану. И таких, как она, – миллиарды; таких, как она, - миллиарды…
Засыпая, и так же не расставаясь со смартфоном, Вера помастурбировала.         
...
На следующий день она поняла, что «нужно как-то одеться;». Вспомнила, что у группы «Ленинград» был известный клип о том, как молодая девушка собирается на свидание и заставляет себя надеть облегающие джинсы меньшего, чем это возможно, размера, - но потом теряет сознание... Вообще в куче фильмов показывалось, как молодая женщина одевается на свидание (у нее что, свидание?), меняя разные варианты. У Веры вариантов было мало – пара платьев, которые были связаны с Лешей, так что она их почти не надевала, и – новенькие черные  облегающие джинсы и белая блузка (в них она ездила и на ток-шоу). Это и надела. Покрасилась – умеренно. Еще раз глянула на свое лицо в зеркало – в ее карих глазах спряталась ее жизнь, странное облако, как будто кем-то разорванное, но все равно красивое. Этим и красивое?
Пока она ехала в электричке, в метро, у нее закономерно появилась и все больше росла - Тревога. Разум – то есть,  взгляд со стороны, - говорил, что это свидание с незнакомым мужчиной, – выглядит очень подозрительно, страшно,  что это ловушка («ну и пусть меня уже кто-нибудь, наконец, поймает;»). Чтобы успокоиться, она слушала в смартфоне (вот кто был ее «любовью», он всегда рядом), музыку – Меладзе, его попсовые, но в целом неплохие песни нравились ей своим романтизмом. 
Приехала. Хорошо, что это был вторник, и туристов (то есть китайцев;) на Красной площади было относительно мало. Хорошо и то, что погода была не очень жаркой.
Вера подошла к храму Василия Блаженного, и подумала: «да все мы в Оссии – блаженные;». Она смотрела на яркие красно-зеленые стены храма, ходила, стукая каблуками своих туфель по брусчатке. Душно. Волнение. До часа было еще пять минут... «А вдруг это вообще Коля меня позвал? Мой Коля – моя первая любовь?»   
- Здравствуйте, Вера. 
Она повернулась – перед ней был очень хорошо одетый в темно-синие джинсы и красную майку лет сорока «успешный осквич». Симпатичный – с округлым лицом, на глазах – солнцезащитные очки, на голове – большая темная шевелюра с челкой, причем она показалась Вере какой-то слишком хорошо выглядящей. 
- Здравствуйте. 
- Вы меня не узнали... 
– Коля?!
- Нет. Я Максим.
И тут он сделал вот что – снял очки, и... – снял еще и волосы с головы, оказавшиеся очень качественным париком.
- Охренеть… Максим? Максим с Первого канала?
- Да.
- Это что, розыгрыш?
- Нет.
- Нас снимают?
- Нет. Только Бог снимает нас с неба;. Ведет, так сказать, прямой эфир.
Они напряженно засмеялись. Максим ловко пристроил свою шевелюру обратно, чтобы его не узнавали прохожие.
- Я прошу у Вас одно, давайте просто погуляем. Немного. Может, – в Зарядье? (это был новый модный парк).
- Хорошо...
Они развернулись и пошли. Идти было лучше, чем стоять на месте, - когда двое идут рядом, даже молча, это уже очень много.   
 «Чего этот Максим от меня хочет? Ведь он стопудово женат, - да, кольцо на пальце, и даже не снял…  Не понимаю... что у них там – у богатых и знаменитых; - новая фишка, что ли? Может, он поспорил с кем-то, что пойдет на свидание с такой, как я? Им мало всего того, что у них есть, -  они еще хотят залезть в жизнь как бы такого обычного человека, «лузера»;?»
Максим видел, читал эти ее мысли. Они неким бисером страха, недоверия «шли», «сигналили» из ее больших карих глаз.
- Так где Вы живете? – спросил он.
- Я живу во Вторичном.
 

8

Это свидание-несвидание с Верой стало для Максима началом конца эпохи Великой Пропаганды?
Вечером того же дня он ехал в свой загородный дом, стоя в «вип-пробках» на «вип-шоссе». Наслаждался холодной струей воздуха от включенного им кондиционера. А Вера сейчас сидит в своей электричке, Вера… он вспомнил их разговор. Она была «параллельной реальностью» для него. Но эта параллельная реальность – существует. Он это понял, глядя в ее глаза, в которых была жизнь и боль, слушая ее голос, звонкий и немного хриплый (это было от работы в «пятёрочке» с ее холодильниками для мяса), чувствуя ее запах – пота и дешевого спрея… (Хотя, – скажем объективно, со стороны, - это было первое чувство после встречи с ней, которое потом то росло, то гасло, потому что его жизнь была слишком широкой.)          
Сейчас он приедет и будет смотреть в глаза жене и детям. Максим понял, что, когда он изменял жене с девушками из эскорта (а ничего более длительного у него «на стороне» не было) – у него всегда было чувство вины, хотя он так и не признался жене в своих «грехах» (он каждый раз «отправлял» эту «энтропию», - к «Богу», на исповедь к отцу Кириллу). А сейчас, после разговора с Верой, он испытывает чувство вины, - но не из-за нее, а перед ней...   
Максим ехал, наслаждаясь пейзажем темнеющего вечернего Подосковья.  Пару раз ему попались освещенные фонарями портреты Лидера – с безлично мудрым взглядом. В глазах Лидера Максим читал «сообщение» для себя: «Предатель. Я понял, зачем ты с ней встречался. Хочешь узнать о «реальной Оссии»? А мы здесь, в Кремле, – значит, не реальная Оссия, да;? Берегись – наш народ, это темная материя, она может порождать и великих людей(;), и великое зло, революции. Не разбуди своими уставшими от рутины мозгами лихо. Все это – от гордыни осквича, который думает, что он умнее других. Не забывай, Максим: только я – великий посредник между этим народом и историей. Но ты еще не так много сделал - у тебя еще есть время исправиться».
Прошло полчаса и Максим услышал продолжение мыслей Лидера:         
«Нельзя становиться слишком…  бесконтрольным. Ты ведь знаешь мою любимую фразу в общении с людьми – «я беру это дело на личный контроль» (на самом деле, все понимают, что это не более чем мантра, но все равно работает;). Мой пресс-секретарь часто повторяет то же самое: «президент берет это дело на личный контроль». Все, это последняя инстанция. Такие заявления – иногда могут содержать всю новость, больше в ней ничего нет, и это идет отдельной строкой в интернете…  В Оссии все должно быть под моим контролем. Все здесь бояться Бесконтрольного. Бесконтрольное – это 90-е годы. А главное – ты и сам боишься Бесконтрольного».          
Считывая этот месседж для себя в глазах Лидера, Максим почему-то вспомнил, что он два раза видел Лидера «вживую», потому что вел его прямую линию общения с народом (с тем самым, к которому Максим сейчас «поперся» своевольно). И каждый раз Лидер... разочаровывал его? Нет. Дело было в другом, - невозможно воспринимать «живого» Лидера, отвлекаясь от его образа, при том, что сам Максим и тиражировал этот образ, как бы управлял им. Это была встреча автора (одного из) и прототипа. «Живой» Лидер был неплох – активный, открытый, говорящий точно и по делу, но в голове Максима возникал странный подавляемый вопрос – «а зачем вообще нужен живой Лидер, если есть Великая Пропаганда? Лидер хорош, но его образ – явно лучше» (символ победил реальность;, полный «постмодернизм»).  Так и хотелось сказать Лидеру, общавшемуся с народом: «не ляпни чего-нибудь такого, что мы потом не сможем «абсорбировать» в нашу систему твоего же образа, ведь тогда твои  неосторожные слова подхватят голодные бешеные псы, - оппозиционеры, и начнут повторять их, обличая тебя, утащат в свою подвальную параллельность – в интернет, и там растащат на мемы». И еще – чем-то это было похоже на религию в том плане, что священники толковали Бога и его слова (и боролись с сатанистами, толкавшими Бога «неправильно»).       
 
На следующий день Максим снова вел свою передачу. В конце он должен был сказать привычные слова, и действительно сказал их: «наша великая Оссия не сломается под их санкциями. Запад не хочет нас? Значит – мы идем на Восток». А сам он при этом думал: «Смотрит ли она меня сейчас?» (Не смотрела. Потому что слишком хотела смотреть;.) И еще он думал: «слова о повороте Оссии на Восток – неправда. Тысячами нитей мы связаны именно с Западом, - от христианства до… детей оссийских министров, живущих в Лондоне (это последнее, кстати, для нашей власти, конечно,  важнее, чем христианство;)».   
Вечером, после выпуска передачи, он пошел к гендиректору Игорю Сергеевичу. Он даже еще не знал, что ему скажет, но – скажет.
Игорь Сергеевич – молодо выглядящий пятидесятилетний мужчина с большой черной челкой вьющихся волос, челкой, оставшейся еще от былых - более свободных - времен, был, как всегда, внешне активен, подражая в этом, - как и во всем остальном – продвинутым американским продюсерам.   
Максим опустился в модное сделанное из прозрачного пластика кресло у стола гендиректора, и попросил… отпуска. Игорь Сергеевич – при том что вся Осква вообще не любит даже само слово «отпуск», а Первый канал особенно, - ответил, что даст ему через пять дней две недели.
А потом – Игорь Сергеевич извлек из стола две очень длинные белые папироски…   
Максим вспомнил, что в своей молодости, в 90-х, чуть ни «скурился», но сейчас это его прошлое почему-то казалось даже красивым. Более романтичным, чем сейчас. Он понимал, что после временного кайфа от качественной травы Игоря Сергеевича будет похмелье… но… ему это было нужно сейчас, кроме этого – он даже и не мог отказаться, это было бы – нарушением корпоративной этики;.   
Да, почти забытый полынный вкус… почти забытые ощущения… В голове остановилось обычное течение жизни… остановилось Я… жизнь которого было тяжелой ношей, как сейчас выяснилось… и сейчас эта жизнь Я вдруг стало легкой, танцующей, как и призывал к этому Ницше (он вроде и сам ведь «курил», если верить одному посмотренному недавно Максимом фильму). И потом началось нечто, за что он особенно любил траву, - Максим размышлял, но, на самом деле, он говорил эти мысли вслух; ему казалось, что он спрашивает самого себя, а по факту – Игоря Сергеевича: 
- Когда же все это кончится? То, что мы делаем с людьми? У нас ведь два типа передач – одни про фриков и звезд, скандалы, высосанные из пальца, второе – мы, пропаганда. Когда эта гонка кончится?
- Никогда, - отвечал Игорь Сергеевич, тоже, возможно, думая, что это его мысли, а не слова, - то, что ты называешь «пропаганда» – есть во всех государствах. Она есть и на Западе.
- Да, только при этом у западного человека высокий уровень жизни, и еще у него есть некие воспитанные веками убеждения. Так что их пропаганда для них – как слону дробина. А для нашего какого-нибудь чела, который сидит у себя во Владивостоке – для него это все. Потому что больше у него ничего нет, он сидит там с голой жопой. И так вся страна. Мы даем им этот опиум.
- Это не опиум, а новая эпоха, и мы ее творцы. Мы – властители дум в современных условиях. То, что раньше было связано с газетами и книгами, теперь – с телевизором. Все побеждает Экран. Так что еще неизвестно, кто кого создал – нас Лидер, или мы его. А правда в другом – сначала он создал нас, а потом – мы его… - (Игорь Сергеевич засмеялся), - понимаешь, о чем я говорю?
- Да.
- Враги-либералы пишут о нас, что наша система – победа виртуальности над жизнью... А, на самом деле, нужно сказать так – у нас эта виртуальность сама и становится новой жизнью. Вообще, если ты думаешь, что я здесь сижу и только дергаюсь по поводу передач, фильмов, ведущих, дедлайнов, - ты ошибаешься. Я много думаю.
- Вы много дуете;... – парировал Максим и был уверен, что мысленно, но опять – сказал вслух. Они засмеялись.
- Я много думаю, - с трудом повторил Игорь Сергеевич, - расклад очень простой, понимаешь? Сейчас мы, телевизионщики, с Лидером создали эту систему. И людям от этого хорошо. Да, это опиум, но он качественный;, если можно так сказать. Мы даем людям гордость за страну, смысл, мы ее собрали этой гордостью и этим смыслом. Вот это и значит – виртуальность дала новую жизнь. Да, люди сидят на голой жопе, но хоть что-то у них будет – вера. Мы не можем дать им процветание сейчас и в ближайшие десять лет, а веру, - даем. Так что изначальная причина – не в том, что этого хочет государство, а в людях. И они не отдадут это кому-то сломать, я знаю. В этом – изначальный посыл, а мы на него ответили. А вот либералы, - разрушат все, нами созданное, - разрушат с лицом праведного гнева, - и что дальше? Что они построят?   
- Дело не в «либералах». Не в этом слове, которым мы здесь, на ТВ, всех пугаем. А в том, что сами люди должны творить свою жизнь. Возможно, они и запросили когда-то Пропаганду, но они же от нее и устали, она уже существует сама по себе, как зависимость. Они хотят другого.   
- Но способны ли они на это? 
- А если не способны, – то люди ли они?
- Да, вот так и думают либеральные фашисты. И ты тоже теперь?
- Нет, я просто сомневаюсь.
- А ты должен быть верующим.
Они помолчали. Потом Максим сказал:
- А ведь Вы всегда показываете по нашему каналу не только сериалы про разведчиков и ток-шоу – еще и западные фильмы.
- Да.
- Но они же все про свободу... То против фанатизма, то против гомофобии, то против расизма. Это что вы так сами себя подрываете;?
- Совсем нет. Эти фильмы обращены к меньшинству. В котором и я. И ты. Так что, - оставайся на нашей кайфовой стороне;.
Это была фраза из детского мультфильма «Мадагаскар», но она прозвучала сейчас неожиданно двусмысленно, от чего они снова засмеялись. И уже не могли остановиться. Все еще не победив смеха, Игорь Сергеевич сказал: 
- Не знаю, - с кем ты там поговорил, кто повлиял на тебя.
- Или Вы знаете? За нами всеми следят?
- … Если и следят, то не я. Да и следить за тобой нетрудно, - ты и так весь как на ладони… 
Максим смотрел на догорающую папиросу в своей руке. Подумал – «надо ее потушить в пепельнице. Надо потушить. Надо потушить».
- Ну так потуши! – крикнул Игорь Сергеевич и Максим понял, что он снова говорит мысли вслух, - знаешь, Максим, я тут качнул мощную песню, хип-хоп. Ща включу. 
Он глянул в экран монитора и нажал кнопку своей беспроводной мышки. В кабинете заиграла музыка – громко, со всех сторон. Звук лился мягко, басами и синтезатором, это была медленная красивая музыка, и поверх нее речетитавом пела молодая девушка, отредактированным на компьютере голосом: 


Слишком большая Осква, - некогда спать.
Слишком большая Осква, - словно за слайдом слайд.
Слишком большая Осква - заставляет рисковать.
Слишком большая Осква - съест тебя, если ты слаб,
Слишком большая Осква, слишком большая Осква



9

А что Вера? После свидания с Максимом, на котором она говорила ему о себе (а он, кстати, о себе говорил мало), она чувствовала, что в этом мире появилась «точка», которая делала ее… живой, настоящей, проснувшейся. Человек, которому она с ее жизнью во Вторичном, была интересна, в котором она отражалась. Хотя все время оставалась мысль о  его мотивации – чего он на самом деле хотел? Узнать через нее другую сторону жизни, и не больше?      
И еще – все время у нее оставалось ощущение, что их встречи не было, что это ее «эротическая фантазия», так что она даже не спешила рассказывать о Максиме своей сестре, знавшей о ней все.
Через день Максим рано утром писал ей в ВК (когда он набирал это сообщение, ему было так хорошо):   
«Слушайте у меня к вам большая и странная просьба».
«ну;?»
«пишите мне, пожауйста, все, что с вами происходит». 
«?» 
«работа, отдых…»
«попробую. У меня сегодня смена в пяторчке. И завтра тоже».
«это называется рубрка – Вера на производстве)))».
Итак, отработав два дня, она потом в выходной перед ним «отчиталась» – написала, как смогла. А я – расскажу об этом сам, чуть подробнее (и лучше, чем Вера;?). 
«Пятерочка» была сетью магазинов, рассыпанной по всей стране. В таких городах, как Вторичный, она была одним из центров города – наряду с двумя историческими зданиями, и церковью. Вера пришла сюда – как я уже говорил – после «облома» с работой в одной компании, которая ее полностью устраивала, но которая просто перестала существовать (как и многое в этой стране – люди, семьи, храмы, усадьбы, дворцы культуры, кинотеатры, все как будто – причем это было несколько разных волн, - уносилось в трубу времени, оставаясь – нейронным следом - только в памяти оказавшихся в одиночестве людей). Так что Вера – как бы упала в эту «пятерочку». Но работа все равно было выгодная – сменный график, пятьдесят тысяч. Учитывая, что сотрудники местного дома культуры выходили на работу каждый день, получали свои десять и радовались (и еще - боролись за место с конкурентами).
«Пятерочка» «сосала» деньги из этого Вторичного, как и из любого города в Оссии, – «сосала» по определенной маркетинговой схеме, созданной специально для таких городков (в Оскве, конечно, она была немного другой). Эта схема подразумевала, что хозяева «пятерочки» негласно влияли на продуктовые цены в других магазинах городка. Но, правда, совсем наглеть здесь «пятерочка» не могла – как в глухой провинции далеко от Осквы. 
Все национальные праздники находили отражение в ее работе, особенно Новый год и День Победы - два известных фетиша обычного оссиянина. В Новый год их «пятерочка» во Вторичном ставила на довольно просторной площадке перед магазином огромную елку, украшенную игрушками. Однажды жители Вторичного ее подожгли, это было ночью и сделали это «обдолбанные» подростки... В сам Новый год у этой елки приглашенные Дед Мороз и Снегурочка кричали в плохой микрофон пожелания, и рассказывали о скидках в «пятерочке».      
Нету ничего тоскливее, если тебе уже за тридцать и ты живешь в этом Вторичном, и идешь – уже выпивший – к магазину со списком покупок от своей жены, и видишь этих Деда Мороза и Снегурочку и слышишь их поздравления... И понимаешь, что больше ничего в твоей жизни не будет. Так что, – можно понять тех людей, которые на фиг спалили эту гребаную елку. Нужно было бы и магазин тоже поджечь. Вся Оссия – это и есть гребаная елка во Вторичном. И ты закуриваешь, смотришь на все это, и думаешь: «когда же Господь все это уничтожит?» А в магазине такой человек смотрит на интерьер, который он знает очень давно, – на голубые стены, на морозильники, на отдел алкоголя (еще один фетиш оссиян), на охранников, на продавцов – и одно желание возникает – как бы не стошнить.  …
Верина смена начиналась с девяти утра – и она радовалась, что ей не нужно, как большей части жителей Вторичного, - ехать в Оскву. Магазин был недалеко от ее дома, и вот, идя рано утром, она каждый раз видела этих уезжающих, их лица. Эти же лица она видела и в магазине, пробивая товар. Что в них было? Безысходность? Нет, не это слово. Молчание. Немота. Как будто они были куклами в кукольном театре. Но кто был кукловодом? Кто-то скажет – «он», Лидер, или – мировой капитализм (и тогда – Лидер всего лишь его агент), так ли уж важно? Покупатели в ее магазине… Какой художник напишет эти лица (и даже Перов, если бы он жил сегодня, со своей «Тройкой», где он написал трех детей на тяжкой работе, кажется, слишком эстетичным)?  Вот от них мы все бежим, от этих лиц. От того, о чем они свидетельствуют. Не об аде, даже он был бы слишком живым для них, слишком реальным. Они свидетельствуют, что жизнь этих людей – то есть большинства оссиян – ушла в какой-то страшный дочеловеческий мир, где нету личности – нету даже злодея, типа Сталина. У них нету жизни, которая бы складывалась в некий сюжет – даже плохой сюжет – все слишком пунктирно, анонимно, несловесно (поэтому очень трудно писать о  них романы; и снимать о них фильмы). Весь «сюжет» их жизни укладывается  в поток, в котором нерасчленённо, без границ между одним и другим: работа-сон-семья-размножение-телевизор-телефон. И любой,  кто захочет отделить одно от другого, увидеть там человека – обречён. Что там, в этой безликости?  Часто - душевные болезни... вырождение (последствия войн прошлого века)... Кстати, и мигранты тоже были частью потока, тоже были безликими, хотя и по своим причинам.

Итак, с девяти утра работа Веры начиналась. Конечно, наплыв покупателей был утром – хотя и не очень большой, - и особенно вечером. Вот уж где «энтропия», так сказать, показывала себя зримо – в усталых глазах покупателей. Этот цикл повторялся все время с сезонной периодичностью.  Это было дыхание Осквы, этого огромного больного кита, утром – вдох, вечером выдох.
Когда Вера начинала смену, она говорила себе – я – «пикающая Вера;». Она брала каждый товар и «пикала» его сканером  (ее главное «орудие труда», ее «верный кольт;»). Если ошибка – вызов на кассу старшего кассира. Перед началом сканирования нужно спросить у покупателя – «нужен ли Вам пакет?»  (была такая шутка, что в Оссии средний класс это тот, кто покупает пакеты в магазине, а не идет со своими). После сканирования – предложить товары по акции. В конце общения с покупателем – сказать «спасибо» и «до свидания».         
Такая вот работа... Когда Вера еще начинала работать здесь, ей было, конечно, тяжело, потом привыкла. Она боялась себе в этом признаться, – но ей бессознательно даже нравилось то, что она здесь делала. В этом был хоть какой-то смысл. Думаю, что и большая часть  оссиян так же относится к работе – а, может, и к семье тоже (и к школе?)? Поскольку мы все утопаем в той самой Безликости, бесцельности – то работа – пусть даже за маленькую зарплату, и семья – пусть даже не особенно любящая,  - поэтому и притягивают нас, они кажутся нам островами чего-то правильного, дающего смысл. Если взять северные районы Оссии, то там эта схема еще очевиднее, – зима, холод, снежная пустыня за окном, но школа все равно работает, по расписанию. И люди приходят, хотя это абсурдно, но иначе они сойдут с ума. Им нужно что-то делать по расписанию, тогда будет чувство, пусть и абсурдной, но стабильности. Оссия – это вообще зона абсурдной, высасывающей жизнь, стабильности.         
Поэтому и Вера относилась к работе двояко – с одной стороны, в своем сознании, - ненавидела (на эту тему они постоянно шутили с другими кассиршами), с другой – в душе, была якорем к ней привязана. Эта сложная гамма, превращаясь в набор мыслей, слов, действий, - и заставляла ее вставать по будильнику в телефоне в семь утра...    

Другие работники магазина казались ей милыми, но в целом тупыми людьми (так она и написала в письме Максиму, и так впервые сформулировала к ним свое отношение). Особенно выделялись в ее сознании – во-первых, кассирши, которые все уже давно переругались друг с другом – из-за того, как кто оставляет рабочее место после себя, из-за невыполненных просьб о подмене, и вообще «из-за всего;». А во-вторых – их директор по фамилии Семенов, крупный и грубоватый мужик (чем-о напоминавший ее Лешу) – который в первое время работы Веры пытался к ней «приставать»... Это было уже давно, поначалу она испугалась, подумав, что она попала в странный магазин, «где всех насилуют;», но потом – несколько раз сказав ему – «ну все, Петр Борисович, можно мне работать уже?» - увидела, что приставания кончились. Сегодня она уже вспоминает это даже с ностальгией – хоть какая-то «движуха» была, и даже по-женски лестно (все это она тоже написала Максиму).
Покупатели... для нее это был один безликий человек-покупатель. Хотя,  конечно, что-то иногда и пробивалось. Один «алкаш», опоздав на покупку «малька», не просто просил ее все равно продать, но даже встал перед ее кассой на колени и – стал петь ей типа оперным голосом: «о продай мне, продай мне малек... будь человеком – продай... будь человеком – продай!» Все уже снимали его на телефоны, а охранники – с радостью, что они хоть что-то, блин, делают, и их сейчас не считают в магазине обузой, - тащили его к выходу.
Да, в целом это был безликий покупатель (так она это воспринимала). Но ведь было и другое. За каждым человеком, проходившим мимо ее кассы, - была жизнь, судьба, и все это Вера видела в глазах покупателей. Каждый человек был ликом. (И это, конечно, противоречит тому, что я говорил о безликости, но, на самом деле, речь идет о разных «режимах восприятия»). Вера со временем запоминала тех покупателей, которые выделялись своим ликом – красивых, умных (как правило – они были хорошо одеты). Им она говорила «спасибо» и «до свидания» не как всем (а вот бомжам и гастарбайтерам, строившим очередной дом во Вторичном, - вообще не говорила, хотя ведь и  у них были лики). Она замечала и другое – если человек еще только приехал во Вторичный – какая-нибудь молодая пара, или молодая семья с ребенком, – то лица их были еще светлыми, они наделись на то, что они отсюда уедут, в Оскву. Но потом это все гасло в их глазах. И эстафету их иллюзорной надежды подхватывали другие.      
В принципе, Вере нравилось, что их магазин продает именно еду (а не например, нижнее женское белье). Конечно, всем было известно о качестве этой еды – многое завозилось по принципу «пипл схавает;». Но не всё. И вообще – в еде было что-то хорошее, глубокое, древнее. Хорошо, что человек ест. Так он обменивается с материальным миром. И потом – еда очень часто становится поводом для общения людей. Еда имеет свою магию, и повара похожи на магов (недаром во всем мире стали так популярны фильмы о  них). Конечно, ничего особо высокого в еде большей части жителей Вторичного не было,  - но все же.  Некий элемент красоты можно было увидеть даже в пресловутых мангалах, которые закупались – вместе с мясом и коньяком, – как только приходила весна.

Но все эти мысли приходили Вере в голову только в первый день ее смены, во второй же – организм не имел силы на мысли и даже чувства, в том числе и негативные. Иногда в этот второй день ей даже из-за усталости и недосыпа мерещилось жуткое: что в каком-то далеком будущем она тоже кассир в магазине, и тоже «пикает» сканером – но это не еда, а... люди. Они лежат на двигающейся черной ленте. Кто же их покупает? Инопланетяне. И как и с едой сегодня, так и с людьми в будущем как товарами, - в магазине проходят новогодние акции, скидки, и так же покупатели требует лучшего качества «товара», а не опять что-то просроченное… 


10

Максим, прочтя ее «отчет», ответил: «жесть…» И потом попросил ее – написать и об отдыхе. Но Вера не знала, как об этом писать… что? о чем? Единственное, – она сняла несколько коротких видео. Кстати, одно из них было не об отдыхе, а о работе – о той самой «пятерочке». Другое, на три минуты,  – о том, как она, выйдя за границы городка, благо они были рядом с ее домом, гуляла «на природе», под летим небом. Как и во всех любительских «видосах», там было слышно трение микрофона об одежду, а в конце Вера направила камеру телефона на себя, краснея от волнения за то, как она выглядит («да норм все;» - скажем мы Вере), и произнесла: «вот как-то так...» Это видео с «бонусом» Веры в конце Максим «засмотрел».
От себя скажу, что во Вторичном и правда была очень красивая природа – и «в нее» можно было «шагнуть» сразу из городка. В основном это были очень высокие сосны (они и были на указанном видео). Но в городке была не только «природа», а еще все время растущие микрорайоны (на видео они тоже немного засветились, но Вера, поскольку темой был «отдых», только вздохнула, и не говорила об этом (а мы – скажем). Во Вторичном на тот момент было два микрорайона, но было ясно, что их будет больше. 
Министры докладывали Лидеру, что объем строительства растет – да, но это были огромные муравейники, даже не спальные районы – спальные города (и вся Оссия, кроме Осквы, – спальная страна?). И если еще мигранты, занимающие их, или военные, которые годами не видели раньше нормального жилья, могли радоваться этим застройкам, то у остальных жителей иллюзий не было – и они говорили: «гетто». Каждый такой новый район был одинаковым – дома вплотную друг к другу, парковки (и драки из-за мест, что часто приводило к каким-то средневековым обычаям – на свою парковку вешали цепь), «формальные» детские площадки, переполненные садики, школы в две смены… Один или два супермаркета – типа «пятерочки». Церковь, которая, по крайней мере,  в таких условиях, сводилась к роли «опиума» и  к роли еще одного супермаркета, - духовного;. А во что превращалась школа в таких районах? Она была нацелена только на то, чтобы как можно быстрее прогнать учеников через свои жерла социализации, не всмотревшись в лик каждого из них, следить, чтобы не убили друг друга, чтобы не сели на наркотики слишком рано, чтобы не забрали в полицию. Я уже рассказывал о «Новом годе с «пятёрочкой»», а вот – история вообще одного «Нового года» в городе Вторичном, от администрации. Ночью на небольшом поле между двумя «группами домов», на установленной сцене – выступали нанятые «певцы» и «ди джеи» - певшие под караоке более или менее сносными голосами. Все жители Вторичного – бухие, с детьми, – вышли на это поле, и месили грязный снег сапогами, многие – хлопали и кричали «уууу» выступавшим, подпевали. Ну что, государство, вот оно, перед тобой, – твое «статистическое население», твои «галочные» люди.
Но природа – все равно была. Сюда, в пригород, приходили и Вера, и мамаши с колясками (она им не завидовала), и «алкаши».
Сосны были мачтами, устремленным в Небо. Небо – по крайней мере, его Осква забрать не могла (если не считать столичного смога), - покрывало Вторичный, и его жителей. В Небе, если оно было ясным, всегда была радость. И в этом отношении – Вторичный не был вторичным.
Правда, его жители, улыбаясь небу и соснам, не всегда осознавали, что «природа» не только спасает от «повседневности», но и противоречит ей. «Природа» - утраченный Эдем, в котором человек жил свободно, в котором были созданы Адам и Ева... Но где сейчас были эти Адам и Ева? Они ездили каждый день на электричке из своего городка в Оскву.
Что ещё у Веры шло по «рубрике отдых»? О телефоне мы уже говорили. Остался еще – телевизор. 
Кстати, среди видео, которые Вера сняла для Максима, было и такое, где можно было наблюдать – не очень четко, - экран телевизора. За кадром – смех Веры, и ее слова: «вот типа смотрю». Вера не могла ничего толком сказать о ТВ в своей жизни, а вот мы это «просканируем». Ее молчание, конечно, было символичным, потому что телевизор играл одну из главных ролей в ее жизни. Между прочим, политические ток-шоу – хотя она и подрабатывала там, - она смотрела не часто, политика не была ей интересна (она даже не голосовала на выборах – так мы ее с вами сдадим перед лицом Лидера;).
Телевизор... Огромная, купленная еще Лешей панель «самсунга» в черной красивой «коробке». Светилась как луч света в темном царстве города Вторичного (и планеты Вторичной;… может быть, после конца света от человечества останется не литература и живопись, а только показывающий, «горящий» экран телевизора, - и тогда нам будет стыдно перед инопланетянами? ну, не только стыдно…). То, что Вера теперь жила одна, - усиливало ее пристрастие, ее «нейронную зависимость» от «телека». Раньше – когда она была моложе и когда работа была интересной (и был Леша) – ТВ было просто неким фоном (можно сказать, что он прокрался в жизнь Веры постепенно), она даже могла долго его смотреть, но тогда это еще мало что значило. Теперь же – с не очень любимой работой и без Леши, и в более зрелом возрасте – она могла все два дня после рабочей смены – пролежать у «телека». И все время ей было совестно от этого, так что она оправдывалась – перед кем-то невидимым; - домашними делами, и в чем-то была права, сама обстановка подводила к этому. (Если же человек был семейным – то это – с годами – стимулировало еще одну причину зависимости – усталость от ближних.) 
Итак, Вера крутила в руках черный пульт со знакомыми стёршимися от нажатий цветными кнопками. Вот он – главный фетиш оссиян. Статистика давала свою картину по доходам, по бракам, по деторождению, по производству. Но реальная Оссия была другой. Оссияне «тупо» смотрят телевизор и больше ничего. Это – их «движ».  Они смотрят ТВ от  депрессии и безденежья, причем одно стимулирует другое. Особенно это страшно на рождественские каникулы – вся страна «залегает». И на лето,  - когда деньги у людей быстро кончаются. Виноваты они в этом только отчасти…
Хотя, вина конкретно Веры в такой зависимости – была; учитывая ее «бессемейность», она могла лучше проводить время (больше того, она могла изменить всю свою жизнь - работу и пр.). Ведь в Оссии семья превращает человека в заложника перед лицом государства, а, следовательно, - в «телевизионного овоща», в потребителя «того, что дают», Вера же стала таким овощем добровольно.   
В чем же для Веры был изначальный «нерв», «кирпичик» ее «зависания» перед телевизором? Что Вера – и все мы -  получаем? «Нейронный оргазм», причем в нем было много всего. Например, на восьмое марта, женский день, – как всегда, показывают «Красотку» с Джулией Робертс. И уже на начальных титрах Вера плакала (причем чем старше, тем сильнее). Потому что это кино, которое она смотрела еще со своей мамой, потом со своими школьными подругами, потом – с Лешей. Ведь человек сегодня, - это и есть фильмы, которые он смотрит (и музыка, которую он слушает). Для Веры, конечно, это был вполне стандартный набор: кроме «Красотки», - «Титаник», «Дневник Бриджит Джонс», и еще несколько (сюда же добавлялась и пару отечественных фильмов – типа «Иронии судьбы»). С «Красоткой» - которая прошла путь от проститутки до жены миллионера, она, конечно, себя сравнивала (весь мир сравнивал себя с американской проституткой;…), и сейчас, после знакомства с Максимом, - тоже по-новому вспомнила это кино. С Бриджит Джонс – тоже сравнивала. Кстати, в ее набор «частосмотримых» фильмов вошел и довольно новый -  «Ешь, молись, люби». Та же Джулия Робертс – постаревшая, но не скрывающая этого, и это вызывало уважение, - играла теперь современную американку. Ее героиня развелась с мужем, в кризисе, ей лет сорок, и вот она едет заграницу - в Европу и потом в Азию, – есть, молиться, любить. В конце Вера плакала. Но главная ее эмоция была другой, однако она была настолько сильной, что Вера, конечно, не признавалась себе в ней – «вот они, американцы… путешествуют… впадают в кризис и депрессию… они ведь могут себе это позволить;. И еще – всему миру показывать фильмы об этом, о том, как они живут по-настоящему – и находят выход из своих американских проблем».      
Как бы то ни было, Вера знала, что она каждый день будет смотреть по фильму, – это для нее «эмоциональный аспирин», отдых от прошедшего дня, и зарядка на будущий. Это – «нейронная прокладка» ее повседневной жизни. Тысячи фильмов – хороших  и плохих, качественных и попсовых. Перед ней (и нами) лавина видеопродукции, океан.
В то же время – Вера находилась на самом периферийном месте в этом информационном океане (тем более что она не очень привыкла смотреть фильмы в интернете). Потому что и сама Оссия была периферийна. Вера была вынуждена смотреть отечественные сериалы и фильмы, снятые по лекалам западных, - так ведь было и с поп-музыкой. Если сравнить мировое информационное поле уже не с океаном, а с огромным лучом, - то Оссия как бы давала этому лучу свое – искажённое, – преломление. Это выражалось и в Пропаганде, - ТВ, например, показывало западных лидеров и издевалось над ними, эдакое, разлива местного болота, виртуальное фрик-шоу, - и в родном масскульте. А Вера - «жрала» эти объедки с информационного стола, и западного, и оссийского. 
Но – и в этой тьме она оставалась светом. 


11

На следующий день Вера написала ему (уже сама «проявив инициативу»): «а сегодня – после рубрик вера на производстве, вера на прироед, вера зырит телек, другая рубрика – вера в кругу семьи;. Я решила не писать об этом, а сделать типа видео-трансляцию, но скрытую».
«ты очень плохая девочка;»
«да. Ведь я живу во вторичом, в очень плохом городе;».
«а кто они – твоя семья?»
«мама... папа... и страшая сестра».
Максим (у него тоже был выходной), устроившись в своем кабинете перед айфоном, начал ждать их прихода к Вере в гости. И подумал с улыбкой: «а что я бы делал раньше? До Веры?  Смотрел бы порнушку, как всегда? Или, на худой конец, сходил бы в храм... зачекиниться у места силы, так сказать;...» 
В час дня они пришли. Вера прибрала перед этим свою однокомнатную квартирку. Камера была установлена ею на кухонной полке, - так что Максим все видел хорошо. Мама и папа были уже очень старыми, особенно по оссийским меркам, - им было более восьмидесяти, они родили дочерей очень поздно, и со стороны всегда казалось, что они не родители, а бабушка и дедушка. Оба низкого роста, оба полноватые, мать выглядела более свежей, - с худым лицом, с цепким взглядом. Отец – седой и молчаливый, как будто уже совсем остановившийся. Старшая Верина сестра – балаболка, все время лился ее треп, заполняющий паузы, о ней мы еще поговорим ниже.
Они сели за небольшим столом на кухне, с выпивкой и закуской (из Вериной «пятёрочки», конечно). (Максим все ловил себя на том, что сморит не на родителей и сестру, а на саму Веру.) 
- Ну как ты, доча? – спросила ее мать.
- Ничего, - Вера подумала, не будет ли ей мешать то, что Максим все видит? Наверное, не будет. Наоборот – это поможет?
- А вы как живете, родненькие?
- Ничего.
Все выпили. Мать сказала:
- Ну что – не нашла себе кого-нибудь?
Вера засмеялась:
- Что? Не нашла, мам.
- А чего ржешь-то, как конь ретивый?
- Да так.
И тут в разговор впервые вступил папа, ради этого он «очнулся» от своей «потусторонности»:
- Ну как там – ходишь на свое телевидение, а?
- Хожу.
- Когда  мы уже вдарим по этим американцам? И по краинцам тоже?
- Не знаю.
Максим подумал: «простые оссияне нас поддерживают;.... » 
Папа добавил:
- Лидер – молодец! Ты там не видала его?
- Нет.
И тут мама сердито ответила папе:    
- Лидер твой… мне от него не холодно и не жарко. А вернее – холодно, во что он страну превратил.
- Ну и во что?
- Да людям жить не на что. Все ходят по улицам как тени.
- Дура. Не работай на руку врагам.
... 
Что было там, за их лицами? Какая была память в их телах? Лица стариков были похожи на темные индейские маски. Оба родились и большую часть жизни прожили там, в другой эпохе, - в «красной империи», которую сейчас восхваляла Пропаганда. 
Что было в их жизни, если учесть, что они родились в 1930-х годах? Их отцы воевали на войне, где убитыми были миллионы... (Воевали за Оскву – ту самую, в пригороде которой папа Веры  жил уже тридцать лет, словно вокруг чёрной дыры, которая затягивала людей, их судьбы, их лица на фотографиях, но родители чудом не пропали в ней, все время оставаясь «на орбите»). Послевоенное детство - в коммунальных квартирах... полуголод. Участие в индустриальных стройках, где люди копились как в муравейнике. Потом – приехали сюда, во  Вторичный, строить его и ту же Оскву. Здесь мама и папа и познакомились. Получили квартиру, в 70-е у них появились - «осквич», холодильник, телевизор... Дочерей они родили очень поздно; с годами те выросли, старшая вышла замуж. Родители получали свои пенсии – для Оссии в целом очень неплохие, для Осквы и даже Вторичного – маленькие. И потом оба – предсказуемо уткнулись в телевизор, папа – «на политику», мама – на женские ток-шоу.   
Вот что было в их жизни. А что было - в их душе? Верили ли они – раньше – в коммунизм? Мать – не особо, отец – да, у него даже была татуировка – портрет Сталина (поэтому он – уже, конечно, после смерти вождя, - любил петь известную в то время песню: «а на левой груди профиль Сталина, а на правой- Маринка анфас»). Хотя – во времена Сталина – и мать тоже верила немного в «идею». Пусть они и застали это время – только детством и юностью. Но, казалось, вся страна верила, и строила «коммунизм» - подразумевая под этим индустриализацию, колхозы, бесплатную медицину и образование, войну с фашистами, власть партии, а, значит, «его», Сталина. Папа даже читал один том из сочинений вождя. И ещё – важной частью «коммунизма» были репрессии. Впрочем, папа ни на кого донос тогда не написал, и на него - никто. 
В 1953 г. - Сталин умер. Папе и маме было по восемнадцать лет... И вот - пришел следующий руководитель, Хрущёв, как известно, «разоблачивший» Сталина. Жёсткость режима ослабла, репрессии кончились. Но главное – это то, что все оссияне до Хрущева верили в Сталина, он лежал в мавзолее рядом с основателем государства. И тут на историческую сцену выходит Хрущев, низкого роста пузатый человек, смешной, вертлявый, - бывшей при Сталине его приближенным, – и заявляет, что Сталин исказил путь коммунизма… «бог умер»;. Сегодня, в эпоху Великой Пропаганды, Хрущева не любят – хотя ведь Оссия сейчас уже другая страна, и идея коммунизма уже «умерла», но вот Хрущева не любят…
Верины мама и папа познакомились как раз, когда произошло ниспровержение культа Сталина. Была Весна. И вот всю жизнь потом они об этом помнили – не всегда осознавая, помнили их тела, - весну 1956 года. Эта весна вошла в их любовь – и потом, в рожденных позднее дочерей. Особенно Верин папа впитал эту атмосферу. В ней было что-то странное, неуловимое – не только эйфория, но и что-то ей противоположное. Однако сам папа не до конца понимал, в чем именно была противоположность. Чувство свободы было очень сильным. Действительно, – как будто со смертью Сталина и его разоблачением – ушел какой–то фэнтезийный, но реальный при этом злодей, умер кощей бессмертный. Но, с другой стороны, – свободу эту дало государство... Ты не обязан больше верить в Сталина – говорит государство. Но - обязан верить в коммунизм, и в партию – пусть и не так уже фанатично, как раньше. Можно сказать и так – при Сталине мы трахали вам мозги очень сильно, ну, например, каждый день. И вот – время для такого исторически прошло, никому это больше не нужно (потому что вы и так уже затраханы).
Потом пришла «перестройка» и «красная империя» рухнула. Маме и папе было уже по пятьдесят. Мама не очень интересовалась «политикой», а папа – втянулся во все разоблачения разваливающейся системы, ее преступлений и ошибок. С радостью листал газеты, смотрел передачи по «телеку». Повторялась ситуация - как после смерти Сталина.

Мама и папа ушли, - всегда было так, что они уходили раньше, с Верой оставалась сестра Галя (она, впрочем, часто приходила сюда одна). Полная, некрасивая, все время говорящая, с крашенными рыжими волосами, с «активной» косметикой,  она была старшой сестрой Веры. Любила выпить,  курила. Жизнь ее, по меркам Вторичного, - была успешнее, чем у сестры – замужем, и брак ее был «стабильным», двое детей, стабильной была и работа – в одной осковской фирме бухгалтером.
Максим, все видевший и слышавший там, у себя дома, теперь должен был переключится на Галину. Он заметил, что алкоголь усиливал ее «словоблудие». С другой стороны, это давало возможность Вере не всегда отвечать.
- Ну что, Верунчик… ты прочла мою книгу?
Она все время оставляла для Веры книги. Причем одного плана – мотивирующие, эти сверхпопулярные издания по всему миру (конечно, издавались они в Оскве).
- А… – сказала Вера, - это... «Как поверить в себя»?
Галина кивнула.
- Прочла? 
- Ну так...
- Гнида;;. Сари... сари... Вер... Надо, во-первых... ну че ты смеёшься, Вер? Че смеёшься? – Вера смеялась, потому что знала, как ржет сейчас Максим, - зырь сюда... Вер... во-первых, надо принять все как есть. Это – первый шаг.
- А сколько всего шагов, Галочка? 
- Всего – тысяча шагов. Не так уж и много.
Вера опять засмеялась – благо тоже выпила, хотя и меньше Галины. Та продолжала:
- А ты что думаешь – путь с успеху – он такой вот... простой, да? Простой? Ты думаешь – то, чего я... его я... вот достигла.. сама достигла,  - думаешь, что все это – легко? Получить и удержать?
Максим уже не смеялся, у него в глазах стояли слезы от мысли о том, чем «питаются» оссияне… А потом он подумал: «твоя пропаганда, – она что, лучше, что ли? такое же самовнушение, только коллективное».   
Галина:
- Нет, это все непросто. Ты все приняла, что с тобой случилось?
- Все.
- Вот все, понимаешь, все - что мы живем во Вторичном… в Оссии... 
- На планете Земля!
- Да, это тоже важно, Верунь. То, что у нас такие родители, то, что ты работаешь в «пятерочке»;. То, что... твой Лёша, – и тут она немного протрезвела.
Вера перестала улыбаться.
- Прости, Верунь, я не хотела. Прости, слышь?
- Да все норм, Галя. Только скажи мне: Лёшу вот убили... и тоже я должна это принять?
- Не знаю... Не знаю… Потом – надо простить и полюбить себя.
- Так в этой книге и написано? Знаешь, Галя, это очень необычная книга, очень оригинальная.
- Точно.
- Стопудово прочту ее. От корки до корки.   
- Это правильно. Ты же не развиваешься, мать...
- Хорошо, Галочка. Итак, – я приняла все, что есть. И – простила и полюбила себя. Можно я угадаю – третий шаг?
- Но ты же... не читала?
- Ну и что, я же прошла сейчас с тобой два первых шага.
- Уже подействовало? Верка, как я рада за тебя, - (Галина принялась целовать сестру), – ну давай – скажи «третий шаг».   
- Нужно – осознать свою мечту и исполнить ее. 
-Ты молоток, – однако Галя, на самом деле, была явно недовольна тем, что Вера уже знала «секрет», - ну, в чем же твоя мечта? 
- А что – можно мечтать о чем угодно?
 - Да. Но – о чем тебе нашептывают твои ангелы-хранители... 
- Тебе, Галя, они нашептали – жить во Вторичном и ездить каждое утро в Оскву в электричках вместе с мигрантами?
- Да. Просто не нужно все воспринимать негативно. Это ведь еще один шаг. Все  воспринимай позитивно. Вторичный, – не город-спутник, а совершенно полноценный городок, со своей спецификой, в чем-то даже лучше,  чем Осква. Мигранты – по-своему красивы;. Ну а позитивно воспринимать саму Оскву и не нужно – она и так хороша. 
- Что Вторичный полноценный город – расскажи тем девкам, которых здесь изнасиловали (в том числе и твои красивые мигранты, хотя и не всегда только они, наших таких тоже полно).
- Карма у них плохая.
- А у нас с тобой?
- Хорошая. У меня хорошая, потому что я настроена хорошо. А ты – у тебя в голове есть депрессия, вот ты и споришь с этой книгой. Прости… может, ты потеряла Лешку, - потому что слишком мрачная была. … Не спорь с этой книгой. Это все левые оправдания, Верунь. Так все люди делают. Спорят с ней, значит, – не хотят свою жизнь изменить. …  Скажи, в чем твоя мечта?
- Что ангелы хранители мне говорят?
- Ты должна сказать такую формулу – «я, Вера,  хочу стать... и стану...» 
- Окей. Я, Вера, хочу стать... и стану... – Вера думала, что сказать, чтобы Галя от нее отвязалась, но при этом она, все-таки, прислушивалась к «голосу ангелов-хранителей», – я хочу стать и стану... президентом Оссии.
- Что?
Вера повторила.
- Ты чего, Вера? Что это за мечта такая? У нас же президент ... – Галя назвала всей стране известную и как мантру повторяемую фамилию Лидера.
- Да, пока;. А я что – должна была сказать – стать женой миллионера?
- …
Но тут Галя замолчала – впервые за вечер. Ее словесный тоталитаризм на время сдулся. Потом произнесла:
- Ты же женщина. А у нас такого не было, и не будет.
- Будет. Будет, Галька. Ведь я же верю в свою мечту. А это только  и нужно, да? Верить и идти к ней. Да?
- Да, - грустно сказала Галя.  И они снова выпили.
Вера подумала о том, что Максим видит и слышит их, и ее слова о своей мечте тоже, - «спалилась;». (Максим же подумал: «спалилась;»).
 


12

Пришло время, когда гендиректор канала Игорь Сергеевич смог дать ему отдых на две недели. Максим улыбнулся и тут же подумал: «а что я хотел делать в это время?» Ведь его жена Таня и дети (пока не повзрослели) всегда радовались его отпуску. Да, раньше они ездили на Бали... или в Таиланд (еще раньше,   - в Европу, но в последние годы – из-за нового «антизападного тренда» Великой  Пропаганды, – перестали). Сейчас тоже можно что-то такое придумать... Вообще в Оссии, как и во всех современных странах, отпуск – показатель твоего успеха. И вот тысячи оссиян – чиновников, топ-менеджеров корпораций, или, как Максим, «работников пропаганды» – демонстрировали достигнутое. Максим, правда, не любил эти демонстрации, и со стороны казалось, что он некий средний чиновник, жена его за это «попиливала». Кстати, в самые последние два года – когда отношения с Западом испортились сильно, - в элите началась показная мода на внутренний туризм. Оссия, при этом, была страной с огромной территорией и в ней было что посмотреть, но инфраструктура была очень неразвитой, особенно в ее азиатской части. Так что это был не более чем «пиар». Сам Лидер тоже в нем участвовал – пару раз ездил в очень удаленную часть Оссии – и ловил там в чистых горных озерах рыбу, а Максим потом в своей программе очень долго обсуждал фото Лидера с голым торсом и с рыбой в руках. Не задавался Максим только одним вопросом – а съездят ли 90% оссиян вообще в своей жизни туда же, куда летает их президент?      
«Мне просто нужно отдохнуть», подумал Максим. К сожалению, время их счастливых семейных отпусков, когда и дети были меньше, и они с женой – моложе, и все было одним «звенящим единством», – прошло. (И вот теперь, переписываясь с Верой, Максим искал эту гармонию?)  Уже в прошлом году -  и в этом будет так же, - это было как некие поминки по остаткам того счастья, которое было раньше.
Максим расписался в заявлении об отпуске, три часа говорил с редакторами о событиях, которые его ток-шоу будет обсуждать без него (слава Богу, их мало), и, наконец, вышел на улицу из телебашни. Домой он поедет не с водителем – а сам, на своем «бмв», это круто. Отпуск. Свобода и одиночество.
Выехал на кольцевую. Было три часа дня... машин мало... Теплый июльский день... небо в облаках – не мрачное, не темное, а как будто задумавшееся о чем-то. Максиму вдруг стало так хорошо от этой свободы, что он чуть не врезался...
«Что же я буду делать в отпуске? Какая у меня была изначальная мысль?» И тут он понял, что изначальная мысль, забытая им в вечных дэдлайнах теле-эфиров, была… приехать во Вторичный, прийти к Вере домой… поговорить. Потом – поселиться в их местной гостинице. И – встречаться еще. «Вот он – внутренний туризм, безо всякой показухи;».   
А как же - «не прелюбодействуй»? Он и не будет, это же очевидно. В сознании Максима, однако, появилось и надолго зависло лицо отца Кирилла, настоятеля храма: «С женой и детьми на Бали - и никаких гвоздей;. А если еще сподобишься съездить на Афон и покаяться в своих грехах, в том числе и в этой мысли о Вере – будет совсем отлично». 
Приехал домой. Сели обедать на огромной открытой террасе – он, жена Таня, старшая дочь Маша и младшая «бунтарка» Ната.
- Наверное, скоро дождь будет… хорошо, - сказала жена.
- Да, хорошо, - ответил Максим, но при этом – не сообщил ей, что ему дали отпуск, - впервые в их совместной жизни.
Максим ел любимые блюда – свинину с гречей, салат, и запивал это немецким пивом. Увлеченный своей мыслью о том, нужно ли ему писать Вере (и что именно писать), он и не заметил, что Таня и Ната – снова из-за чего-то поругались, и что виновата была, как всегда, Ната. «И все-таки, – подумал он, - как это хорошо, что даже ругаемся мы в таком дорогом доме. Ведь моя семья – это вечный спектакль счастья и страдания, но одно дело играть его в нищей квартире (как у Веры;?), и другое дело – в загородном доме. И все это дал им я;, главный «аниматор» страны, заработал «словами»».
- Максим.... – сказала Таня, - я вчера говорила с классником Натальи.
- Мхм.
- Ты слышишь?
- Да.
- Так вот она говорит, что наша Ната... Что она... у нее... есть...
- Парень? И что? Ей уже пятнадцать. 
- Не парень. А – девушка.
- ???
- Девушка. Ее одноклассница.
Ната напряглась и покраснела. Маша, видимо, была уже в курсе, и она негромко, – чтобы не слышали горничные и слуги, - вскрикнула с улыбкой:
- Лесба.
- Да, - произнес Максим, механически  повторяя за женой, – классник сказала....  Мало того, что ты, Ната, смотришь Аврального, ты ещё и....
- Да мы просто за руку держимся в коридоре, и все… ну папа…
Ничего он больше не сказал. Все закончили обед и ушли, а Максим остался за столом.
На самом деле, он знал, что у молодых «однополая любовь» была популярна. Хотя он был уверен, что это было нечто наносное, навеянное Западом. Блин, ему могут дать по шее за эту Нату – и «оппозиционерка», и «лесбиянка» (может, на самом деле – ни то, и ни то, – а все было назло ему, Максиму?). Пропаганда осуждала гомосексуализм, хотя и непрямо, завуалировано. Впрочем, реальность была сложнее, и дело было здесь не только в «гомосексуализме».
Великая Пропаганда говорила о том, что Запад сходит с исторической сцены. Но, на самом деле, вся жизнь Осквы – а особенно элиты – была «скачена» с Запада. Элита в своей реальной жизни была более западной, чем простой народ, но при этом, на словах, – ради голосов избирателей, - она была против Запада.
«Вот что делает вся Оссия, - она играет в некоем фильме. И это, конечно, западный фильм. В этом смысл нашей жизни, смысл неосознаваемый, подкорочный, исходный. Различие между Натой и нами, - только во времени, в поколении, вот и все. Что защищаем мы, старшее поколение? И Лидер, когда типа борется с «тлетворным Западом»? Мы защищаем – прежний уровень подражаний. Фильмы и песни, которые нам достались от «красной империи», – но они, в свою очередь, были подражанием Западу того времени, вот и все. Это мы и считаем традицией, это мы и считаем своим, нормой. Ната и ее девушка держаться за руки, – думая, что они свободные – а, на самом деле, подражая западным клипам, как бы живя в них. Но и Лидер – тоже живет в своем фильме, просто на поколение-два постарее (в итоге, - Лидер всем кажется более «правильным», потому что - более традиционным)».
«Однако и наши «либералы» – тоже играют свою роль бунтарей в системе. И своим «клипованным», выглядящим как хорошая реклама  протестом они как бы даже подтверждают легитимность государства. Лидер играет роль полицейского, они – бунтарей. Если они придут к власти, - они просто «прокачают» новое влияние Запада, взамен старого. И – так всегда было в Оссии, война старых подражателей и новых? Так – возможна ли настоящая свобода, возможно ли что-то новое?»   
...
Ночью он писал ей в ВК:
«привет вера. (они уже были на ты). Мне дали 2 недельный отпуск. Сажи – у мня есть безумна мысль –  приехать к теб во вторичн… я жил бы в гостиниц и ходи бы к тебе домой… есл позовешь. а??? )))»
«что? это тип хождение в нраод;?»
«движени неб к земле;»
 «да у меня даж места нет особ для госте. я же живу в реальной осии. разве это лушче чем на бали?» 
«а откуд ты про бал знаеш?»
«д я так сказала просто. не понимаю – как будт ты какоето задани получи от своег канал. и будеш снимат реалити шоу. или - разыгрыват мен».
«вся наша жинщь это реалисти щоу и розвгрш от Бога;»
Утром она ему ответила: 
 «хорошо. можешь сегодн вечером подходи ть».
«супер»
«наверно так ты потеряеш сво собственный успех, - если свяжешся с нам неудачниками».
«д, потеряю;».
«ок;».


13

Что же он сказал жене? Что едет в командировку? Нет. Ведь, если это командировка, то он должен делать некие репортажи на ТВ, которые она должна увидеть. Сказал, что едет на охоту. Такое – очень редко, - но бывало.
И вот он сидел теперь в электричке, глядя в окно. Поехал, конечно, не на машине – потому что это некое паломничество? 
Когда ехал, то вспомнил, что в истории религий есть очень распространенный сюжет о «падении» светлого духовного существа в темную материальную реальность. В манихействе (которое было связано с зороастризмом, крайне интересной древней религией, но сегодня многими забытой), – есть учение о том, что материя это тьма, а Бог и его ангелы дух, и вот существо из божественного мира - первочеловек, - добровольно сходит в материю, чтобы спасти из нее попавшие в нее ранее духовные светлые элементы. И силы зла убивают первочеловека, а спасает его еще одно божественное существо, посланное за ним, - Дух живой. … «Что же? Осква – это божественный мир, а Вторичный – мир тяжелой материи, но и в нем есть элементы света, и вот я как бы пытаюсь спасти их? Забыв о судьбе первочеловека, который не смог выбраться из материи? А что если все наоборот – Осква это мир тяжелой материи, и я еду не спасать, а спасаться?» 
Аналогичные манихейским сюжеты, конечно, есть и в христианстве, – Сын Бога становится человеком и его распинают, после чего происходит воскресение. «Отец Кирилл, кажется, говорил мне какое-то греческое слово, которым обозначают умаление Бога до человека - ... ... «кенозис»? У меня сейчас – «кенозис»? Хотя я - не сравниваю себя с Богом. «Кенозис»... – красивое слово... - Задумчиво повторил он про себя и посмотрел на одного из пассажиров вагона – ехавшего после рабочей смены таджика… Осква это город уставших таджиков;... - Да, у меня кенозис. Впрочем, я думаю, - что все оссияне ощущают себя как духовные существа, заброшенные в злой темный мир, - где их распинают, и только после этого происходит воскресение».
«Отпутешествовав» по вагону, его взгляд «упал» в «ближайшее» - кромка леса за окном, светлое чистое небо (ну, над Осквой вряд ли оно был чистым, кажущееся чистым), запыленное грязное стекло. Женщина лет пятидесяти напротив. 
Как же он выглядел? Снова в очках (за двести рублей) и снова с париком на голове, также он добавил к этому небольшую модную чёрную бородку. Кроме этого, - он специально оделся «по-простому» (на свидании с Верой одежда была обычной для него). При этом, когда он искал такую «простую» одежду у себя в гардеробе, – то не нашел («вот уж не думал, что я такой «гламурный», как и мои соседи»). И упросил дать ему одежду одного из его слуг – и то, там тоже пришлось выбирать. 
Все равно – пассажиры странно посматривали на него. Вот так, не скроешь себя...
Странное было ощущение, когда он ехал и потом шел по Вторичному – он же читал рассказы Веры обо всем этом и смотрел видео. Так что сейчас он как будто он входил в ее личность, в ее жизнь.
Электричка приехала во Вторичный. Было четыре часа дня – Максим был рад, что приехал в такое время, потому что знал, что утром и вечером «реальности здесь будет слишком много». Однако и без людей Вторичный выглядел не очень – ведь именно «массы» и являются смыслом таких городков. По улицам ходили редкие люди, перемещаясь медленно, от магазинов до дома и обратно. Старики иногда просто останавливались. Дети играли на площадках. «Кем они потом станут?», машинально подумал Максим. И, все-таки, услышав их смех, крик, он на миг обрадовался, приобщился к их «эдему». «Но ведь это даже еще и страшнее – что они смеются». Мамы сидели на площадках у колясок с пустыми лицами.
Ему тоже надо было зайти в магазин (хотя Вера и говорила ему, что у нее все есть). «Вот она – легендарная «пятерочка»;». Тесное здание с белыми стенами, все заставленное полками. По сути – склад – чуть-чуть приспособленный для покупателя. Маленькие корзины для товаров, и, хотя народу было немного, и то – не всегда можно было разъехаться.  Одно было хорошо в магазине – в нем было прохладно. Максим знал, что Вера сегодня не работает (она отпросилась), - но он не мог не посмотреть на кассы – и увидел трех полных женщин лет сорока, ловко сканирующих товары и говорящих что-то севшим голосом покупателям. В глаза этим женщинам лучше было не смотреть.
Купив продукты (и алкоголь) – он вышел из магазина с двумя полными пакетами. Вера хотела встретить его на станции, но он ее отговорил, и вот, собирался найти ее дом по описанию. Рядом с магазином стояло два ряда домов, построенных в прошлом веке, когда Вторичный был совсем маленьким. Сегодня эти дома выглядели как исторические, - от них веяло теплом и уютом; в одном из них жила Вера с родителями раньше, до Лёши. А сейчас она жила далее, в одном из новых микрорайонов (он, правда, по сравнению с некоторыми, тоже уже был почти историческим – его построили в первые года нашего века). Одинаковые оранжевые девятиэтажки, с уже появившимися трещинами на стенах.  Вера боялась, что он «тупо заблудится» в них, это был один дом и несколько корпусов. Он тоже боялся, но нет – нашел быстро. От усталости он положил тяжелые пакеты на скамейку, отдышался. Посмотрел на соседний подъезд – там на скамейке лежал полный мужчина с покрасневшим лицом, и спал – «вот оно, началось;».
Позвонил в домофон, зашел в подъезд – тот был в нормальном состоянии, и даже выложен плиткой (которая, правда, скользила – так что зимой было опасно по ней ходить). Лифт – тоже ничего, хотя и старый. Пятый этаж.
Ветхая черная дверь ее квартиры открылась. Вера… (она оделась так же,  как и на свидание с ним – в белой блузке и в черных джинсах).
И тут – они оба поняли, что та искра, что появилась между ними на их «свидании», та связь, - вдруг только сейчас «зазвонила», а до этого и у него – и у нее как ни странно, - временами становилась «фоном», терялась в «реальной жизни», за изматывающей работой обоих, а особенно за его ток-шоу, за его семьей, за его бесконечными размышлениями, и даже за их перепиской. И что эта связь - единственное, что привело Максима сюда. «Что думают соседи, если смотрят сейчас в глазок? – мелькнуло в голове Максима, - и что думает наш сосед наверху;, на небе;? Не все ли равно…быть может, как раз забыть о нем и его вечно обращенном на нас глазе – и значит познать его».
Они поздоровались, он вошел и начал раздеваться.  Сердца – его и ее – стучали, сильно, часто. Было не до этого, но Максим автоматически заметил, - как Вера все прибрала в своей квартире, и сказал  ей об этом.
- Конечно, прибрала, не то что перед родителями, ты же типа «инспектор жизни из Осквы»…         
Вера, волнуясь, подумала: «куда сейчас его вести? А, на кухню, он же голодный». По пути туда, – в коридоре, он понял, что квартира, – как и ожидалось, - «простенькая» (мы еще о ней скажем). 
Кухня... Максим все отмечал, хотя ему и досадно было на постоянную работу разума, с другой стороны, это отвлекало его от «главного», как и Веру аналогичные «текущие» мысли. Кухня, слава Богу – немаленькая, метров семь, с обычной довольно старой электрической плитой темно-оранжевого цвета, белорусская (ее чинил Леша), с раковиной и полками для посуды, с посудомоечной машиной – прогресс, она была у Веры! (Правда, как он потом выяснил, – работала она немного капризно, ее нужно было как-то по-особому захлопывать, но все же.) У окна стоял маленький стол и пару табуреток, купленных в «икее», а у стены, напротив раковины, – холодильник и маленький разборный диван с сиреневого цвета покрывалом. Вера указала ему рукой на этот диван. Он сел. 
- Ну что? – спросила она, - Что дальше?
- Еда. 
Вера встала у плиты и включила ее, одновременно раскладывая продукты на стол и в холодильник.
- И все-таки,  – сказала она, улыбаясь, - может, ты где-то прячешь камеру у себя?
- Нет. Клянусь.
Вера нервно засмеялась, и подумала – «да мне по фигу, даже если есть у тебя камера…»  А Максим думал вот что: «Зачем я сюда приехал?... Вернее, – почему я не приехал раньше?»
Вера остановилась в своих движениях у плиты, потому что поняла, что не может ничего готовить.
Повседневность шла своим чередом, но они вдруг поняли, что могут быть не просто ее частицей, а менять ее, крутить, обмануть.
Максим встал с дивана и подошел к ней. Обнял ее как бы сбоку, за плечи и талию. В голове у Веры почему-то зазвучал немного попсовая, но искренняя песенка, передавшаяся мысленно и  Максиму: «я буду-ууу рядом… ооооо я буду рядом…так и знай…» Когда он обнимал и целовал ее, а еще снимал с нее блузку и потом джинсы, - им обоим почему-то хотелось плакать. Как будто они смотрели на шедевр живописи или слушали Баха. Или – почувствовали Бога, - а не его изображение или слова о нем. Бог же, в свою очередь, подумал: «после такого я уже и не спрашиваю себя, зачем я вообще создал этот мир». 


14

Два дня они почти не выходили из квартиры – Вера, до его приезда думавшая, что работать в эти дни будет, – теперь взяла отпуск за свой счет (Максим при этом сказал, чтобы по поводу денег она не беспокоилась). Обычно, беря отпуск, она знала, что большую часть времени проведёт в мыслях о своей «никчёмной жизни», а теперь – это слово «отпуск» стало обозначать совсем другое, и было странно, что начальник на работе этого не понимал.
Итак, они сидели дома, так что Максим невольно –  все здесь, в их Эдеме, хорошенько рассмотрел. 
Ее квартира... обычное жилище XXI века – берлога для сна, для еды, для «бухалова», для разговоров (которые у нее были редкими), для просмотра ТВ, и сидения в телефоне (вот этого у нее, наоборот, было много), для секса (в ее случае – отчаянная мастурбация;). Но только – это была ее, Верина, квартира. И ее, Верина, – мастурбация. От этого мозг Максима «светился». 
Нужно ещё добавить, что Лёша погиб несколько лет назад и квартира осталась «без мужской руки» (впрочем, известно, что сегодня и наличие мужской руки часто не спасает и ее заменяет женская, тоже способная, но – к Вере это не относилось). 
Смотря на все это, Максим думал: «Мы живем в своих квартирах и не думаем об этом, не смотрим на них как на что-то важное (ну, я, по крайней мере, так привык в своем доме на все смотреть). Для нас это некий «чехол». Если же смотреть внимательно, - видно, что за каждой вещью стоит какая-то часть нашей жизни, нашей «истории»». 
Прихожая была маленькая, с полкой для обуви и вешалкой для курток (ее устанавливал еще Лёша). Из прихожей направо шел кончавшийся кухней коридор, в котором были ванная и туалет. Ванная и туалет... - главное в квартире;. У самого Максима в ванной комнате стояло две раковины и огромный джакузи (хотя его жена говорила, что у всех соседей больше). Ну уж туалетов у него было по несколько на каждом этаже... У Веры туалет был маленьким, и в нем не было даже полки, – но она, тем не менее, готовясь к приезду Максима, намыла туалет спецсредством, а на полу поставила освежитель воздуха. Туалет в обычной бедной квартире... Сколько же он разрушил романтических отношений? Сколько разрушил браков;?... Еще до его приезда, кончено, понимая, что он может вообще у нее остаться ночевать и жить, и что его слова о гостинице – их совместный самообман, Вера думала: «не хотелось бы, чтобы Максим «свалил» от меня из-за туалета – из-за того, что я хожу в туалет, и из-за того, что он ходит в туалет;...» Но, когда они сделали «это», - про туалет сразу забыли.    
 Ванная была не лучше, – и тоже начищена Верой в виде некоей бессознательной компенсации. Когда Максим мыл в ней руки, то думал, – «сколько раз, лежа в ванне, Вера, так сказать, «убегала в фантазию»;?» 
Наконец, главной комнатой такого типа квартир – была «гостиная» (забавное название, учитывая, что ничего другого и не было). Большая, с огромной панелью телевизора у окна, со старым диваном, который обычно был сложен, но в эти их дни с Верой разобран, с белым шкафом у стены... Обои тоже были старыми – оранжевые «в цветочек».
- Спасибо, - сказал как-то Максим, -  что нету ковра на стене. 
- Пожалуйста;. Ковер на стене есть у родителей, - засмеялась Вера.
Рядом с диваном – маленький столик, на котором – дезодоранты, крема, и конечно, - ее телефон с зарядкой.
Часто, смотря в экран телевизора, Максим думал об этой гостиной и о Вере: «Сколько всего в этой комнате скопилось? Сколько дней сидения вот на этом диване? Лежания ночью? Сколько здесь ее... одиночества? Но и свободы... но и каких-то принятых здесь решений? Сколько здесь ее дыхания? Постриженных ногтей? Покрашенных ногтей? Причёсанных волос? Сколько взглядов вот в это стоящее на тумбочке зеркальце?»
Еще у него было чувство, как будто он вернулся к своей жизни в 1990-х… В такой же простой квартире, с той прошлой Верой, - с его первой любовью. Так, может, это мотив его приезда сюда? Но только счастья с этой, новой, Верой, – было больше. Да и он сам уже другой. Точнее так – нынешнее счастье это как будто он смог проникнуть в счастье прошлое, и изменить, спасти его.   
Интересно, что и Вера тоже воспоминала нечто из молодости – своего Колю, парня из Осквы, после ссоры с которым она возненавидела столицу. И вот – снова осквич. Разум говорил ей, что не надо ему доверять.


15

Прошло два дня. Их тела, их жизни – соединялись в поцелуях, в проникновениях. Жена Максима Таня иногда писала ему:
«ну чт как охот?»
«ничег. Хорош. добыча ест»
Что касается родственников Веры, то они, слава Богу, пока не приходили. И Вера вспоминала песню Агутина: «если мама позвонит, что же я ей скажу?»
На третий день, где-то в час дня, Максим спросил:
- Ну что? Выйдем куда-нибудь?
Они поцеловались.
- Куда, Максик?
- Вот я посмотрел в Яндексе. У вас, оказывается, рядом с вашим Вторичным, есть еще такой городок – под названием Неважный;.
- Да. Знаю его. Там у меня много знакомых.
- А ты знаешь, что у них открыли мусорный завод недавно?
- Слышала.
- И жители все возмутились, потому что появился запах.
- Да. И это слышала.
- Вот сегодня через пару часов у них начнется митинг за закрытие завода.
- Что? Типа хочешь узнать реальность, пропагандист недобитый;?
- ... Поехали.
Но перед тем, как они вышли – еще раз сделали «это». Если с женой каждый секс – хотя в целом он был неплохой, и вообще был;, – как будто продлевал их брак, от которого им, на самом деле, уже становилось скучно, то с Верой этой тяжести не было. Секс с ней давал крылья, не был чем-то циклическим и повседневным - как с женой. И это удивительно, – ведь все равно и они с Верой делали «это» внутри времени, повседневности. Но как будто бы - нет. После секса с женой все потом возвращалось – проблемы, переживания, «борьба» с детьми, работа. После секса с Верой – не было возврата в обычную жизнь. Секс с женой был отдушиной. А Вера – выводила Макса из этого цикла, в котором ему нужна была отдушина.
Позавтракав – и чуть не завалившись на диван уже и на кухне, – они вышли. Веселые, шумные, смеющиеся... У подъезда они увидели... «кавказцев». Их было трое – один низкий и полный, лет пятидесяти, и двое молодых – но они, видимо, были не сыновья, а младшие братья первого. Вера поздоровалась, они тоже. Максим – тоже. Но – смех и веселье сразу пропали.
Вера повела Макса к остановке, чтобы ехать в Неважный. Приехала маршрутка. О, маршрутки! Куда несешься ты, Русь-маршрутка;!!! Старые, грязные, разваливающиеся, вечно попадающие в аварии... Впрочем, подошедшая маршрутка не была совсем страшной – Вера знала, что раньше было хуже. Сейчас – это был микроавтобус, а раньше – «газель» (вот он, прогресс). О, маршрутка... Думаю, что вся Оссия, – если представить ее в виде образа – это маршрутка, водитель которой ведет ее грубо, пассажиров трясет, машина старая и ветхая, а проезд при этом – стоит дорого. Но – пассажиры все никак не могут сказать водителю, что им нужен новый. 
Вера и Максим заплатили и сели (думаю, все это чем-то напоминает Харона в Аиде;). Маршрутка тронулась.
- Трясёт. Хотя и не очень сильно, - сказал Максим и вспомнил о своей люксовой машине с водителем. 
- То есть – стоило ли приезжать сюда ради такой слабой тряски;?
Они засмеялись.
- А те кавказцы? – спросил Максим.
- Черные;?
- Мхм.
- Наши соседи.
- Вот это серьёзно. Ради такого – стоило приезжать;.
- На самом деле, – сказала Вера, - ничего хорошего в этих соседях нету.
Максим подумал, что пропаганда отвлекает оссиян и от обсуждения темы мигрантов тоже, как и от любых «внутренних» тем. 
- Почему – в кавказцах ничего хорошего;? – он хотел «подколоть» Веру за «расизм», забывая, что в его мире мигранты строго ограничены в своем существовании, – они рабочие, слуги и пр., а остальная Оссия брошена в «зоопарк». Вера:
- Да потому что весь Вторичный знает, что вот эти – которых мы встретили у подъезда, эти черные, - продают... траву... и спайсы.
- А полиция?
- А в полиции они тоже работают. Кстати, во Вторичном даже нету своего отдельного участкового, хотя народу здесь стало больше в последние годы.
- А школа есть?
- Конечно. Вот школьники, - и покупают. Примерно такие же – … моего Лёшу… 
Максим взял ее руку. Крохотная ладонь. И при этом - длинные тонкие пальцы.

Неважный был таким же, как Вторичный, прирастающим все новыми микрорайонами городком в орбите Осквы (растущая кишка). Людей много, а радости мало, она куда-то рассеивалась.
Был ли странный запах, из-за которого местные жители сегодня будут митинговать? Сначала его, кажется, не было, но потом, – видимо, ветер подул в «нужную» сторону, – он появился. Местные называли это «серным запахом», ну, - как будто от помойки. Или – словно насрали в квартире, и никто не может убрать. Максим подумал: «тут люди уже к президенту обращаются, чтобы он убрал. А почему вы сами не уберете? Не уничтожите на хер этот мусорный завод?» 
В центре Неважного машины почти не ездили – люди шли на митинг. Максим и Вера влились в толпу. Обычные люди – старики и старухи, люди среднего возраста с детьми, молодежь – ее было особенно много.
Вообще в Оссии в последние годы очень активно начали строить мусорные заводы – прежде всего,  для осковского мусора – во вторую очередь,  для местного. Перед постройкой завода здесь, в Неважном, на общественных слушаниях федеральные чиновники и владельцы завода говорили об экологии и подчеркивали – строиться не  мусорный полигон, а мусороперерабатывающий завод, по «последним технологиям», и что вреда никакого не будет.
А потом – началось. Непонятый «серный запах»… Жители до последнего не хотели связывать его появление и завод. Чиновники потом говорили, что как раз наоборот, - народу, мол, лишь бы повозмущаться. Но это было неправдой. Народ до последнего не хотел возмущаться, не хотел верить, что он здесь живет в полной жопе, хотел надеяться, что не в полной. Пока однажды – у где-то двадцати местных детей не начались странные отравления легких. Врачи утверждали, что это не вызвано работой завода. Начались митинги. Конечно, «телевизор» – и ток-шоу Максима в том числе – ничего о проблемах в Неважном не говорил.
Осква сбрасывала вокруг себя энтропию - в виде мусора, незаконных мигрантов, бедности, и – пропаганды. 

Наконец, Максим и Вера оказались вместе с толпой на главной площади города Неважного (вообще город был назван в честь одного славного исторического деятеля по фамилии Неважный). Всем раздавали воздушные гелиевые шарики фиолетового цвета (это была инициатива какого-то предпринимателя), - говорили, что это флэш-моб. Забавно было видеть старушек с этими шариками. «Какой ещё флэш-моб? - подумал Максим, - если люди задыхаются? Они и помирать будут от завода – все равно устроят флэш-моб». Но – шарик взял. Вся площадь была в этих торчащих фиолетовых шариках. 
Максим с огромным интересом смотрел на людей – на их лица, настроение. Он-то привык бывать только на «правильных» митингах – в честь Лидера. Если ты пришел на «правильный» митинг, то полиция тебя не «разгонит», - а вот если на «неправильный», даже разрешенный – то... могут и дубинкой дать по ребрам. А уж «неправильный» и неразрешённый – это девятый круг ада, как говорят об этом в полиции: «сам виноват». И даже – за одиночный пикет, если полиции казалось, что он «недостаточно» одиночный, - задержание.
Настроение у людей было разным. Молодёжь была более яркой – она была рада протесту и не скрывала этого. У людей же среднего возраста и чуть старше на лицах было…озлобление. Их глаза говорили – «мало того, что я должен работать, воспитывать, содержать семью, брать гребаные кредиты, думать – что будет на пенсии, я вот ещё вынужден – вместо того, чтобы жрать гребаные шашлыки и коньяк по акции, – приходить сюда».
Погода была нежаркой, небо ясным. У края площади стояла сцена с микрофоном на ней, с выступавшими, и с колонками по бокам. Митинг был разрешённым, но полиция довольно строго смотрела на пришедших. С другой стороны, было ясно, что это «не молодежь бузит», а другие люди, и винтить их – без особой нужны – нельзя. И так уже в Неважный приехали мелкие «оппозиционеры» (их потом на официальном радио будут называть циниками, пытающимися сделать себе имя на проблемах).
 Слушая выступающих, смотря на толпу, Максим подумал: «мы не привыкли выражать свои чувства, даже если это реально нужно, нам – просто стыдно; в отличие от Запада;».
Между тем, к микрофону подошёл мэр Неважного – удивительно, но он с самого начала был на стороне жителей, а не федералов (через месяц против него заведут уголовное дело по обвинению в коррупции, и впоследствии посадят). Сейчас этот мэр – невысокий, худой, в костюме, громко, но спокойно, - говорил:
-  Наш завод ещё только открыли... И он уже дает такой запах на город... А ведь его будут еще типа развивать... (толпа закричала). Каждый день сотни машин, сотни грузовиков будут приходить сюда. (снова крик) Поэтому я хотел бы, чтобы мы здесь – все жители Неважного – высказалась: губернатора сюда, к нам – на разговор. (крик) А если не приедет – в отставку! Губернатора в отставку! Губернатора в отставку!
Вся площадь повторяла за ним (это вообще был самый популярный лозунг, его можно было увидеть и на стенах). После мэра выступали другие – в основном, жители города, в том числе и старушки, они говорили медленно, не всегда близко к микрофону, но – площадь слушала их с замиранием.
А потом – дали слово совсем молодому парню – лет двадцати, высокому, худому, красивому, с коротко стриженными черными волосами. Его представили как Олега К., эко-активиста из Вторичного.
- О, - вскрикнула Вера, - я его знаю.
Парень говорил в микрофон громко, так что иногда «фонило», и тогда он делал паузы:
- Пипл… Я вот сейчас походил у вас в городе – и захотел купить противогаз. … Нам, оссиянам, надо организоваться, сделать так, чтобы наша страна могла решить эти проблемы с мусором... Организоваться, а не кидать людей на произвол мусорной мафии. Вот здесь все говорят – «губернатора сюда»,  «губернатора в отставку», или еще говорят – «давайте обратимся к Лидеру»…  Хотя мы знаем, что он знает, уже вся Оссия знает. Ну? Вы что – не люди? Не можете просто взять и закрыть завод? Это наша земля... а не их, не осквичей.
На это предложение люди реагировали по-разному. Молодежь – радостно кричала в ответ, старшие – почти не реагировали. Понятно, почему - идея закрытия завода «пахла» чем-то «самовольным», то есть, - «незаконным».
Через минут сорок митинг подошёл к концу. Оставалось только сказать свое заключительное слово ведущей - лет сорока симпатичной «мамашке» в коричневом платье  до колен:
- Всем спасибо. Я... не умею выступать... но скажу немного. Знаете, дело не только в том, что нас все бросили, начиная с президента. Дело еще и глубже. Я об этом только вчера подумала, – когда все готовила перед митингом. Мы - сами себя бросили. Мы не любим себя, не любим ближних, не любим землю. Вот мы и оказались здесь и  сейчас. (Люди захлопали.) … Ну что, последнее еще дело осталось. Наш флэш-моб. Посмотрите – здесь рядом с площадью у нас такой акведук старый, на нем газон. Активные люди нашего города выложили на нем огромную надпись – «НЕТ ЗАВОДУ». Чтобы все увидели нашу позицию, чтобы – он увидел. И – сейчас я поставлю добрую хорошую песню... И она – про нас... И все мы замахаем... ой… замашем, то есть, я хотела сказать;. Шариками. Это и будет флэш-моб.
«О Господи... - подумал Максим, - бредятина». Люди замахали шариками (на видео это и правда вышло красиво). В колонках громко – невольно проникая поначалу если не в сердце, то в голову, – заиграла песня, одна из тех, что были попсовыми, но и жизненными тоже:

Знаешь, так хочется жить
Наслаждаться восходом багряным
Жить, чтобы просто любить
Всех, кто живет с тобой рядом
…
Знаешь, так хочется жить
В зимнем саду спящею вишней
Чтоб по весне расцвести
Деревом для новой жизни...

Иногда ведущая подпевала в микрофон, что, конечно, напомнило всем банальное караоке – одно из любимых развлечений оссиян. Сначала все это казалось искусственным – особенно молодежи. Максим тоже поначалу держал на лице «кислую мину», хотя и махал, как все, – своим шариком. Но потом эта песня «взяла». Все заплакали – и молодежь тоже, и Максим с Верой (их ладони переплелись - сильно, крепко). «Христос не в храме Христа Спасителя, как это ни парадоксально (он не по месту регистрации;). И не в «моем храме», у отца Кирилла. Он – здесь».
 


16

Уже через день они снова – предсказуемо – поехали в Неважный. Но теперь их целью был сам завод. Это была вторая, - наряду с митингами, -  «точка противостояния». Вся страна смотрела в интернете – по телевизору это почти не показывали – видео с пикетами у завода, где жители пытались не пускать к воротам грузовики с мусором.
Когда они приехали, то и увидели это – рядом с огромным желтым зданием завода, выходящим к довольно узкому шоссе высокими черными воротами, ряд из примерно двадцати женщин… Мужчин среди них не было (было ли это сделано специально? возможно; так хотели пристыдить полицию? конечно, пропагандисты потом подчеркнут этот момент «манипуляции»). Протестующие пытались держаться на своем месте, - на шоссе перед воротами, чтобы не пустить камазы с мусором. Такую цель они ставили, – но реально они ее не достигали, и их каждый раз, когда приезжал новый камаз, вытесняли к обочине полицейские – выстроившиеся напротив. В руках у полицейских были дубинки, хотя они ими не пользовалась, их использовали как «щит», чтобы давить на протестующих.
Все происходило в почти полном молчании. Только каждую минуту лейтенант, стоявший за полицейскими, говорил в свой мегафон: «Уважаемые граждане. Митинг не согласован. Вы мешаете работе завода». Эти слова и сменявшая их тишина были рефреном, как бы создавая «саундтрек» происходящего. Редко к нему добавлялся шепот протестующих женщин, в очередной раз оттесненных на обочину: «ну что? победили?... да?... сволочи... суки...»
На шоссе показался камаз с очередным «грузом». Все снова напряглись. Протестующие начали обегать по сторонам плотный полицейский круг. Полиция, в свою очередь, ловила «провокаторов». В итоге, – только одна из протестующих смогла прорваться.
Улыбаясь своей удаче, она встала намертво, - камаз, подъехавший к ней через полминуты, заскрипел тормозами... За ним – остановились другие машины, потому что шоссе было узким. К ней подбежали двое полицейских, – но они были бессильны, потому что теснить дубинками ряд протестующих было удобно, а что делать с одной? Бить на глазах десятков людей, выставивших вперед руки со своими смартфонами? Полицейские закричали на нее.
Она стояла. Лет сорока, полноватая, низкая, с широким лицом, в сером потертом платье и легкой летней крутке. Она смотрела на остановившийся камаз. Понятно, что это была за женщина – наверное, она мать, работает где-то в торговле. Так бы она и прошла мимо жизни, если бы не это противостояние, которое вывело ее вперед, против ее воли. Она понимала, что Оссия увидит ее лицо и всю ее «жалкую фигуру» на видео, но ей это было неважно.
Водитель камаза сначала громко и противно «гудел» (машины сзади тоже). Потом - вылез из кабины; худой и низкий, в грязноватой одежде, в солнцезащитных очках. Закурил, остановился рядом со своей машиной, огляделся, понял, что происходит (хотя он и раньше знал о проблемах на подъезде к заводу) и закричал:
- Ну и какого бл…ть х…я!? 
Потом он глянул на полицейских:
- А вы что стоите... и не можете ни хера!!! – тут он сообразил, что это же «менты», и что так с ними нельзя; но те даже и не пикнули. 
Наконец, водитель смотрит на нее:
- Какого х… ты здесь, б…,  стоишь? А???
- А ты – не чувствуешь запах?
- Ну есть немного, и что? ... Что теперь делать-то?
- Не знаю.
- Тебе рассказать о моих проблемах по жизни? О том, что с женой развелся, и сына не вижу? Пожалуйста… уйди на х… с дороги.
Полицейские продолжают кричать.
И тогда она... оседает на пыльный грязный асфальт. Полицейские, обрадовавшись, мигом берут ее за плечи и за ноги, оттаскивают от шоссе на обочину, чуть задирая ее платье, от чего все выглядит некрасиво, неприятно, и там – осторожно кладут на землю.
Водитель – тоже радостный, - залезает обратно в свой камаз, и трогается. Многочисленные «видео» обо всем этом – «сливаются» в интернет немедленно, и та женщина теперь будет видеть себя в них лежащей на земле, в пыли. А сейчас другие протестующие – за их спинами и Вера с Максимом, - бегут к ней.
- Ну ничего, - говорит она, - водиле этому аукнется.
Среди тех, кто помогает ей подняться, Вера и Максим видят одного знакомого им человека – Олега, того самого, что выступал на митинге в Неважном, которого представили как эко-активиста и жителя Вторичного.
- Привет, Вера.
- Ооо, привет, Олежек. Хреново все, да? – она указала на полицейских и протестующих.
- Да... Ладно, можно уже валить отсюда.
- Ты имеешь ввиду отсюда, с шоссе? – спросил Максим, – или из нашей страны;?
Они засмеялись. Вера их познакомила, представив Максима как своего друга. Олег и издали – на митинге – был красивым, а вблизи – еще больше. Высокий, двадцатилетний брюнет, спортивно выглядящий, в хороших черных джинсах и белой футболке, с наушниками вокруг головы, с телефоном в руке... Весь он был каким-то активным, говорливым. От него вкусно пахло дезодорантом «акс».
- Знаете что,  - сказал он, - мне нужно еще по делу ехать в Неважный. Но дело будет поздно вечером - (на самом деле, ночью, у него просто там была девушка), - у меня здесь друзья на машине, они нас довезут. Поедем? Заодно и пообщаемся потом?
В машине почти никто не говорил, переживая произошедшее. Только Вера мягко, без упрека, спросила у Олега:
- Почему ты не помог им? И ей? Перед воротами?
- Да меня бы свинтили. Я же не женщина. Меня уже здесь винтили два раза.            
Максим подумал: «а почему я не помог?»
Приехали в Неважный. «Серного запаха» – на счастье – не было. Хотя митинг прошел позавчера и снова будет только дня через два, - Максим увидел, что атмосфера в городке все равно была особой. Как будто его осадили фашисты, и вот – он держался. У людей появился смысл в глазах.
Наши герои были голодны и – сели в одно из открытых кафе в центре города. Максим сказал, что он угощает. Проходящие девушки и женщины посматривали на Олега, и тот немного краснел от этого.
- Откуда ты знаешь Олега? – спросил Максим.
- Да мы школьные подруги с его старшей сестрой.
Максим заметил, что Олег, услышав ответ Веры, улыбнулся. «У них что-то было?» Олег, между тем, вернулся к их разговору там, на шоссе:
- Валить из Оссии? Не знаю. Кажется, я бы не хотел этого. Да и не могу по деньгам. У нас во Вторичном все валят в другое место...
- В благословенную Оскву;, - ответил Максим, - а если бы у тебя были деньги на то, чтобы уехать в Европу? 
- Я бы подумал. Особенно после сегодняшнего. А, с другой стороны, – может, как раз после этого и нельзя валить.
Минут пять они молча ели. Потом Олег показал рукой на идущих мимо горожан, в глазах которых была «гордость протестующих».
- Они рады... и это хорошо. Но – они же... мы же... не победили. И не победим. Митинги, пикеты у завода, - все это уже давно идет. Я вообще один из первых участвовал в этом.
Максим:
- Как будто бы какая-то стена, в которую мы все упираемся, да? Какая-то Сила?
Вера глянула на него, – она-то знала, что он тоже часть этой стены.
- Да, - сказал Олег. – мордор;. Темная сторона Силы;.
Вдруг – что-то пискнуло в Олеговом смартфоне, и он ушел в него на минуту (Максим и Вера улыбнулись: «молодежь;... не знает правил этикета»). Это писала его девушка: «когда приедешь?» – он ответил: «рано не жди». К девушке он не спешил, хотел пообщаться с кем-то новым, и еще – с Верой.
- Я говорил позавчера на митинге – нужно просто закрыть завод и все.
Максим:
- Это вроде неплохо. Но как ты это видишь?
- Не знаю.
- Даже если случится чудо, и кто-то из местных добьется закрытия, но ты же понимаешь, – тогда завод просто будет в другом месте?
- Понимаю. ... снова этот мордор. Ты его в окно, а он в дверь.
Вера:
- Да наоборот, тормозуха! - она засмеялась, и Олег сразу «волнительно задышал» от ее смеха, - Да, давно я тебя не видела, Олежек. Вырос ты. 
Тот продолжал: 
- А как было бы хорошо – без завода. Воздух чистый. Не нужно все время бояться – в какую сторону ветер, от завода или нет. А то, что Вы сказали, – обратился он к Максиму, - что в другом месте завод построят... На самом деле, можно было бы и у нас, просто – нормально, чтобы он работал для людей, а не против. Надо, чтобы в стране работала демократия.
- «Через четыре года здесь будет город сад», - процитировал Максим стих о коммунизме из прошлого века, но его не поняли ни Олег, ни даже Вера, и тогда Максим пояснил, - все это утопия. И чистый воздух, и демократия.
- Вы же знаете, как говорил этот... как его.. Кинг? У меня есть мечта;;...
Максим подумал: «вот – еще один человек, который словно играет в западном фильме – в фильме о свободе и – о чистом воздухе, все очень модно и «политкорректно». Хотя... может быть, я и не прав, может быть, у него не только игра?» 
Максим: 
- Ну хорошо – и о чем ты мечтаешь? Только – более глобально, с заводом все ясно?
- Мечтаю о том, чтобы в города вошла природа.
- Чтобы они, короче, запустели, заросли травой, да, как в фильмах показывают? 
- Нет.
- А почему тебе так важна природа?
- Потому что в ней – Красота.
Тут ему снова кто-то написал в телефоне, и он снова ушел в него на минуту. Да, это снова была его девушка, она нетерпеливо звала к себе. Олег, наконец, уступил ей, - ушел. Максим:
- Интересный парень. У вас что-то было?
- Да нет, успокойся. Я его подростковая любовь.
Они поцеловались. Счастье было рядом, и они через этот поцелуй вошли в него, словно через дверь в Нарнию. Они все еще сидели в кафе, когда небо видимо нахмурилось наступающими грозой и дождем. И тут они оба подумали: «а ведь эти тучи  – от завода».


17

Олег родился в 1999 году в обычной семье города Вторичного, его родители работали в Оскве, получали тысяч по семьдесят (где они работали – не имело для них значения). Имели машину, и – кредиты. Отец шутя говорил матери – когда Олега не было рядом, - что в Оссии завести даже одного ребенка – это серьёзный затратный бизнес-проект;.
Олег рос, – вечно сидя перед экраном «компа» в своей неприбранной, заваленной чипсами и бутылками из-под кока-колы комнате. Или – вечно касаясь смартфона. Поколение прикасающихся. Ведущих какую-то пунктирную недоразвившуюся жизнь, где не очень понятен смысл событий, их последствия. Где любовь к девушке, дружба - теряются в телефоне. Конечно, то же было и с подростками в США и Европе, но там, все-таки, реальность давала меньше поводов от нее убегать;, чем в таких странах, как Оссия и Китай.
Оссийские чиновники «ругали» подростков за компьютерные игры… однако ситуация была таковой, что эти подростки, - когда им уже «стукало» восемнадцать, - высовывались из своих телефонов, и проверяли, – ничего не изменилось? на очередных выборах они снова проголосовали за него? И ныряли обратно.
Таким же был и Олег. Его отец, кстати, в очередной раз пытаясь заставить сына делать уроки, иногда думал: «разве я виноват, что у нас нету денег на нормальный досуг для него? И даже – времени нет». 
Школа... Что в ней у Олега было? Учителя, озабоченные статистикой успеваемости; ученики, озабоченнее ЕГЭ; директор – озабоченный общей работой машины под названием «школа»; его одноклассники, из которых с ним дружили два-три человека; старшеклассники, которые иногда били его и других. И – как свет в окошке (кроме друзей) – две девочки, в которых он был влюблён.
До десятого класса включительно у него был «день сурка» – ночью компьютер, днем учеба. На каникулах – «комп» «побеждал» дневную школьную «рациональность» полностью. Единственное что, - семья ездила отдыхать на юг (и то не всегда), но ведь, наряду с «компом», есть  и телефон...
Летом после десятого класса все изменилось. Почему? Неизвестно. Покачену;. «По моему хотению». Летом он обычно висел в «компе» до утра, а днем спал. И вот однажды ночью Олег смотрел на экран (в тот момент это была не игра, а фильм), и у него заслезились глаза. «Блин... не могу больше».  И он нажал кнопку выключения своего  моноблока.
Так все кончилось для него. Компьютер  потом еще включался, – но редко, просто чтобы посмотреть новости, в телефоне же он теперь «сидел» не больше двух часов в день. Как будто кто-то снял с него порчу.
А что делать, если не быть в «компе»? И вот Олег... начал читать книги. Родители как-то зашли в его комнату, и удивились – они, конечно, всегда говорили ему о книгах как альтернативе, но не особо надеялись. А сейчас отец пошутил:
- Ну ты и педик;, - на самом деле, он и сам много читал, и это его книги осваивал сейчас Олег.
А что есть еще, кроме книг? Еще есть... люди. Олег стал больше разговаривать, – у него появились новые друзья. И общение с ними не было, как раньше, – «мигом» - между уровнями в компьютерной игре, эти друзья – тоже не сбегали в виртуальность. Еще – у него появилась девушка, - худенькая, с длинными рыжими волосами... (через год они расстались, но девушки были потом всегда частью его жизни).
В какой-то момент своего поиска он «заметил»... природу. Странно звучит, но это было именно так. Природа, как уже говорилось выше, из их Вторичного, - пусть и вечно растущего, «жиреющего» новыми домами, - не ушла, потому что границы города были еще не очень обширными. Так что Олег стал все чаще бывать в пригороде, сначала – как «нормальный человек», - с друзьями, с девушкой (они там друг друга «лапали»), а потом – как «неадекват»,  - один. И на его странице в ВК были теперь не «видосы» о том, как проходить игру «Уорд оф танкс», и не сэлфи, а – сосны и озеро (впрочем, в ВК он уже почти не сидел, что ему очень понравилось). 
Что давала ему природа? Бога? Да. А что насчет «официального места регистрации» Бога – религии? Во Вторичном – храм, конечно, был. Но что такое церковь для молодого парня? Место, куда ходят старики, или просто старшие. Место, где парню скажут, что Бог требует от него выполнения заповедей. Место, где висели пыльные иконы. Место, где велась служба на непонятом языке. И еще – это место, где поддерживают Лидера. Тот и сам был немного похож на Бога-отца христианства, смотрящего за всеми сверху. Поэтому «бабульки» и любили Лидера, а молодежь предсказуемо фрондировала против него, и заодно против «его» церкви. Церковь была «нависающей» над страной Корпорацией, смыкавшейся с другой «нависающей» Корпорацией – государством.
Добавлю: в христианстве все было – особенно для подростка, - слишком опосредованным. Все отсылало к Богу – иконы, священники, Библия, и даже сам Христос. А природа давала его непосредственно.
Кстати, по этой причине – тысячи европейцев все больше интересовались язычеством, и становились «неоязычниками». А Олег? По крайней мере, он мог «запостить» на своей странице что-то на эту тему. Иногда Олег «призывал» Ярилу, Рода, Мокошь, и, хотя понимал, что, по сути, мы даже не знаем по-настоящему язычество древних славян, что все это во многом игра, но все равно – он чувствовал «связь с предками». Он смотрел на небо и думал о том, что эти самые предки тысячелетиями поклянись ему, так же, как и солнцу... И что, в каком-то смысле, ничего не изменилось – небо и солнце на своих местах, и люди, славящие их, - пусть и по-своему, - тоже. 
От увлечения неоязычеством до превращения в «эко-активиста», а именно – в «гринписовца», – был один шаг, и Олег его сделал. Максим, когда они говорили с Олегом, верно подметил, что для Олега «экологизм» был западным влиянием.
Да, конечно. Не все понимают, что, например, «свидетели Иеговы» в США и они же в незападной стране – это довольно разные вещи. Что обретает обычный оссиянин, входя в эту «секту»? Не только веру... Истинная мотивация в том, что таким образом ты  приобщаешься к Западу.  Затем ты ходишь в «фирменном» «иеговистском» чёрном костюме с бейджиком на груди, где указана твоя фамилия, - где-нибудь в своем родном Красноярске, и смысл этих символов связан не со Христом, а с тем, что ты часть какой-то стабильной, преуспевающей, – потому что западной, - организации. Так рождаются смыслы на оссийской равнине... где народу мало, и где всем одиноко.    
То же самое действовало и с Олегом. Он начал сотрудничать с «Гринпис» – хотя и не был у них в штате, - и один из бессознательных смыслов для него, - было участие в западном проекте. Если у свидетелей Иеговы - черный костюм и «лейбл» организации на груди, то у Олега - «корпоративная» майка со словом «Greenpeace» большими черными буквами на зеленом фоне.
Но, с другой стороны, все к этому не сводилось (и это – тоже верно подметил Максим). Душа Олега – после долгого поиска, - успокоилась, обрела себя в этом мире. 
Он постоянно размышлял на тему природы и человека. Развитые страны, думал он, совершили промышленный переворот, но потом они поняли, что нужно ограничение и экологический контроль. А вот страны, где индустриализация прошла недавно – они-то как раз и стали самой большой «жопой». Это, конечно, Китай с его Пекином. И - наша Оссия.   
Его опыт эко-активиста – к моменту нашему с ним знакомства, - был небольшим – два года. Но какая это была радость, что-то похожее на религию (на раннее христианство?). Что, думал Олег, могла дать ему Оссия? Лишь бессмысленную, не увязанную с жизнью работу. Американец работает и знает, что купит дом. А оссиянин – работает и все... 
Каждая акция, в которой участвовал Олег, будучи членом областной эко-ячейки, пусть это и не всегда было что-то крупное - была полетом. Например, они проводили уроки эко-грамотности в школах. Или – требовали от губернатора тех или иных решений. Реже – но проводили и пикеты. Олег не очень хотел попадать в полицию, потому что родители ругали за это, да и вообще, - сидеть в «сизо» вместе с бомжами... и думать о том, что за такой же пикет в западной стране тебе ничего не будет... Но – это тоже был опыт. Опыт смирения и сосредоточенности – на двое суток. Бессознательно «сизо» – тоже был частью «экологического движа», и даже девушки после «сизо» смотрели на Олега с большим интересом («не сидел не мужик»;?). А родители – ругавшие, его, кончено, за каждое задержание, - все-таки, про себя отмечали, что их сына взяли не за «пьянку» и не за хулиганство, а за... «экологию;» (это чем-то напоминало родителям советский роман «Мать», где мама рабочего вдруг обнаруживает, что его сажают по политическому обвинению).
Родители говорили ему и другое: «найди нормальную работу». Олегу поначалу нечего было ответить, но однажды он смог оформить некий грант от Гринпис для его ячейки – и деньги были немалые, хотя и разовые. И вот тут уже родители развели руками, и отец сказал, что он завтра пойдет работать экологом. Все посмеялись, - но Олегу все же было грустно – отец стал таким прижимистым, хотя в душе он никогда таким не был…
А что были за люди в их ячейке... Она была небольшой – человек пятнадцать. Юноши, девушки, причем некоторые из них красивые. Но были и старушки, все их особенно любили, их как раз – по общему решению, - часто посылали на пикеты, потому что полицейские пожилых не били.
Сидя за столом (офис был в цоколе одной обычной девятиэтажки) – слушая споры, рассказы, смех, Олег думал – «вот оно, «гражданское общество»». Когда же были серьёзные проблемы – кого-то задерживала полиция, или кого-то били, и всем было страшно, но и очень нужна была поддержка, и они ее здесь получали, - то у него в голове возникало еще и  другое слово – «община».
 

18

На следующий день после встречи с Максимом и Верой Олег стоял один в лесу, рядом с озером, недалеко от Вторичного... Он приехал сюда с друзьями и девушкой – ее звали Надя – на шашлыки. Сейчас Олег временно сбежал от своей компании, оставив их на берегу, а сам зашел в гущу леса. Озеро здесь тоже было рядом, но подход к нему был в зарослях.
Его друзья кричали ему:
- Ну что ты там смылся от нас, эколог хренов? Опять дрочишь на природу?
Все смеялись, и Надя в том числе. Тем не менее, она пыталась защищать его, хотя бы для формы, и говорила громким голосом, чтобы он слышал:
- Да вы ничего не понимаете в моем Олежике...
Олег улыбался. На самом деле, Надя и сама до конца не понимала его «работу» (да и какая это, с ее точки зрения, работа?). Надя не состояла в его ячейке, она просто была его давней знакомой – по школе, - и стала год назад его девушкой.
Олег стоял и смотрел на озеро, на сосны, на землю. Громко пели птицы. А сверху было ясное небо с нежарким солнцем на нем, - но это небо было настолько великим, что Олег даже боялся лишний раз взглянуть на него. Вот что «шло» в голове Олега, но – это не мысли, а ощущения, насколько их можно считать и перевести в слова:
«Что это? Где я? Я в месте, где мне хорошо. Где я счастлив. Я в моем месте. Созданном для меня. Для меня поют птицы, шумят деревья... для меня озерная вода такая зеркальная... для меня небо... Все это – какое-то послание для меня... Что же оно передает мне, что сообщает? Не знаю. Оно сообщает мне, что я есть. И что я буду. Уголок вечности. Я как будто в клипе группы «Энигма» «Возвращение к невинности»;... но нет, это слабое сравнение, ни при чем здесь «Энигма».  Мой мозг пустеет и очищается. Бог? Бог».
И тут Олег понял, что хочет лечь на землю. Он нашел место, где деревьев было меньше, и пристроился там. Трава и кусты зашуршали… В стороне доносились вскрики друзей и Нади у мангала, – они уже выпили и начали есть мясо, про Олега временно забудут... Как только он оказался на земле, на спине, он увидел Небо в большом проеме между двумя соснами.       
Да, его глаза как будто боялись смотреть на Небо, хотя солнце не было ярким. Как будто – если ты взглянешь на него, то – что? Уйдешь на него с земли? (тут Олег вспомнил библейское сказание о том, как Бог взял пророка Исайю на небо)  ... Огромное, голубое, воздушное и одновременно – плотное, как в народном лубке, где оно может изображаться просто дугой. 
«Как я мог годами смотреть в экран компьютера, а не на тебя?» 
Подул ветер. Его «волна» казалась Олегу густой, заботливой. Ветер еще больше «очудил» Олега. Он «поплыл».
«Мы привыкли лежать под крышей, а не под небом. 
Имею ли я право на использование своего тела;?»   
… 
«Молчаливое небо
И молчаливые деревья
Говорят больше, чем люди...» 
…

«Да я просто прилег на землю
Так что ты не паникуй
И я спокойно засыпаю
Среди воздушных струй

Я здесь как будто в океане
Причем на самом дне
И водоросли шумят и шепчут
Все для меня. Во мне

Как будто бы меня Тарковский
Снимает в «Солярисе» своем
Как будто бы я погрузился
В Бога сон. В вечный сон»

Потом он увидел плывущие по небу облака. Это было Небесное Кино, которое – был уверен Олег – Бог показывал только ему.
Облака были воздушными, белыми, они шли неким рядом слева направо. «Парад облаков... небесное 9 мая...» А главное, что Олег видел - медленное, но чёткое разделение облаков на части, «фрагментацию». Как будто это был развод супружеской пары.

«Облака играют в небе
Соединяются и рвутся
Ты никогда не видел такого
Ни в телевизоре, ни в компьютере

Облака играют в небе
Легко играют и свободно
Они плывут без всякой цели
А мы никогда на них не смотрели»

Еще были птицы, их пение, раздававшееся везде: по бокам, сзади, сверху.   
Глядя  на небо, на свободную игру облаков, он вдруг вспомнил о запахе, которым травятся жители Неважного:
«Что это для моего Неба? Ничего. Это наши земные дела. Но для нас – это имеет значение. Нельзя оскорблять это Небо – пусть для него это и слону дробина. Нельзя... вторгаться. Нельзя кощунствовать. Небо в Неважном – должно вернуться к самому себе. Должно очиститься».
Но единственным реальным выходом ему казался – взрыв завода. Эта безумная мысль была предложена ему одним из охранников завода (вся охрана была местной), с которым Олег был знаком. Охранник сказал и другое – конечно, никаких жертв не будет, он это сможет организовать, потому что взрывать надо в выходной, когда на заводе будет только несколько охранников, и всех их он подкупит, чтобы они ушли (а кто-то сделает это бесплатно). Так что сейчас Олег думал: «должен ли я в этом бреде участвовать?» Его душа «замутилась» страхом, неопределённостью, мыслями о последствиях для себя того, что он сделает. Если сделает.   
Олег снова посмотрел на небо, на облака... что они подсказывают ему? Неизвестно. «Вот – наши далекие предки регулярно приносили жертвы богам, небу и солнцу в том числе, – и они верили, что боги укажут им путь. Может, мне тоже принести небу в жертву – животное? (Забавная мысль для эколога;.) С другой стороны – если я пойду на это дело с заводом – не стану ли я и сам жертвой?»
Пора было вернуться к своей компании, «спуститься» в «мир».

Идя туда, он думал о том, что потеряет свое «небесное состояние» и жалел об этом, - а, с другой стороны, он был рад уйти от мучивших его мыслей. Двое из его друзей купались, третий и Надя сидели над мангалом, с банками пива в руках. Надя была высокой и худой красивой блондинкой в желтом  купальнике. По ее лицу было понято, что она была слишком «прагматичной» для него… но это же избавляло их от иллюзий о возможном браке.  Их общий друг, сидевший с ней рядом, – это был его старый приятель Димон, еще с пятого класса, - низкий и раскаченный, потому что он ходил в «фитнес». Олег сел и начал их «догонять» - ел поджаренную на мангале свинину («наше жертвенное животное;», подумал он), и запивал пивом. Голова хмелела. Возникла мысль искупаться.
Олег слушал, как Димон долго рассказывал Наде - о последнем «крутом видосе», который он видел в сети – о «челе, который поджёг на себе одежду и потушил только через минуту», Димон говорил, что это «топчек». Вечная болтовня Димона - не злила Олега, он думал о другом. Что вот они сидят здесь, как и тысячи таких же, как они, оссийских парней и девушек. И у каждого – если спросить об этом – будет какое-то свое видение, своя цель. Своя – вот это слово – «мечта». В телевизоре показывали голливудские и оссийские (конечно, более слабые) фильмы на тему своей «мечты» и движения к ней. Поп-звезды тоже говорили об этом. «Но, на самом деле, если говорить об Оссии – слова о целях в жизни это просто некая «шапка», «маска», которая скрывает… Что? Полную рассогласованность людей в нашей стране. Хаос, который не дает, в конечном итоге, единства. Все мы – в своих собственных гнездах вынужденного эгоизма. Нам все время говорят об истории успеха, но – в Оссии не может быть такой истории. Нету этой линии – от мечты к результату (на самом деле, нету и мечты). Потому что, – чтобы она была прямой, общество тоже должно быть «прямым», прозрачным, а оно у нас искривлённое». 
Тут же, для эксперимента, Олег спросил Димона и Надю, прерывая их совместное сидение в телефоне:
- В чем ваша цель в жизни? Ваша мечта?
Надя ответила сразу:
- Найти себе другого парня;.
Все засмеялись. Олег подумал: «Да, ржака, но что стоит за этим? Типа у меня есть парень, и хочу другого... Типа я вообще есть... Оссияне все время сомневаются, что они есть. И вот то, что у тебя есть – парень, а потом – муж, дети, работа, - все это в нашем сознании должно добавить нам весу. Но эта «добавка» может быть абсолютно любой: это может быть и нищета – «я нищий, я бомж», - и инвалидность, - «я инвалид», и – то, что тебя кинуло государство, -  «я кинутый государством». Все мы безумно, по кругу, ищем этого «утяжеления», «укоренения», но все равно снова и снова мы чувствуем себя преступно легкими,  несуществующими...»   
Поговорив еще со своей компанией, Олег пошел купаться. Вода была прохладной, обнимающей, родной.
 


19

Утром Вера получила сообщение:
«приве. Эт я олег. проти за ворос – можо я зайд сегод?»
«мож конечно. захои чер пар часов».
Во время этой переписки Вера и Максим были на кухне – завтракали. Ночь прошла хорошо, и Максим все шутил насчет ее электрического чайника (эта фраза про чайник повторялась часто):
- Почему ты не купишь себе новый, а? Не так уж это дорого.
- Да мне просто лень, Максик… - и она поцеловала его.
- Давай я тебе куплю… Давай?
- Не надо.
- Девушка со старым чайником, – вот ты кто.
В этот момент и пришло сообщение от Олега. Вера сразу прочла его Максиму. Он спросил:
- Олег? Зачем ему приходить-то?
Вера пожала плечами. Если не считать встреч с Олегом в последние дни на митинге и на пикете, она очень редко его видела за годы, когда он повзрослел. Они виделись только на кассе в «пятёрочке». Он даже здесь, в ее несколько лет назад купленной квартире, не был.
- Он, все-таки, влюблён чутка в тебя, а, Вера?
- Да причём здесь это? У него девушка есть.
- А что тогда?
- Не знаю. Ладно, напишу, чтобы приходил… Да? 
Максим кивнул. Чтобы встретить его, они оба оделись в выходную одежду, – а Максим еще и хорошенько приклеил свою бородку (так он всегда делал, выходя здесь, во Вторичном, на улицу). Сидели в гостиной и молчали. Потом он сказал:
- Знаешь, я думаю, что он хочет, чтобы ты одна здесь была.
- Нет.
- Давай я уйду?
- Нет, Максим. Ты просто в этой комнате сиди, а мы с ним на кухне будем. Окей?
- Да.
 Хотя ему было неприятно, что Олег придет, потому что это выглядело подозрительно, но он, в то же время, был рад ещё раз услышать его. Почему, – он этого не знал.
В дверь позвонили. Вера ушла, поцеловав его и улыбнувшись ему (как бы зафиксировав в его душе свой образ), Максим услышал открывающуюся дверь, голос Олега. Потом – как они прошли на кухню. «Сколько всего происходит на оссийской кухне, – подумал Максим, - болтовня, водка и пиво, летом – арбузы и грибы, зимой – мясо и соленые огурцы… На кухне – тупость телевизора. И – разговоры о смысле жизни;».
Вера оставила кухонную дверь незакрытой, потому что она знала, что Максиму будет интересно слушать – и чтобы у него не было подозрений.  «О Господи… - подумала она, краснея, - у меня то густо, то пусто. То после Лёши почти никого не было, то теперь есть Максим, – а вот еще зачем-то приперся Олег». Все-таки, ей было приятно.
Олег сел на маленьком кухонном диване.
- Ну, – спросила Вера, – как ты?
- Да ничего, тетя Вера;,  - они засмеялись. «Наверное, - подумал Максим, - так он называл ее в детстве».
Олег: 
- Прости, что побеспокоил тебя. Мне просто особо не к кому больше идти. Когда увидел тебя на шоссе у завода – понял, что ты важный человек для меня. Не подумай ничего такого.
А потом Олег сказал – тихо, почти неслышно для Максима:
- Я буду взрывать завод.
«Ни фига себе…», подумал Максим. Вранье это было или нет? Бравада двадцатилетнего парня, которого слишком любят девушки в их гребаной типа «эко-ячейке»… Но Максим почему-то услышал в его голосе – не браваду. Он забыл обо всем, и - скакнул из гостиной на кухню:
 - Олег, ты что – оху…л?
Олег и Вера смотрели на него изумленно. А он – забегал по кухне, которая была тесной для троих человек, так что выглядело это немного шизофренично. 
Олег:
- Что он здесь делает?
Максим:
- Ты оху…л?
- Нет, не о…уел.
- Я уверен, что ты не сделаешь этого. Ради чего, бл…ть? Ради чего делать-то это, а, бл…ть? Скажи?
- Ради людей.
 - Аааа… ради людей.
- А ты не думал, что ты можешь убить там кого-то?
- Конечно. Но это ведь охранники с завода на меня с этой идеей вышли, – они местные, наши. Они все подготовят нормально. Жертв не будет. Иначе я не пойду на это.
- Они подготовят, а сделаешь ты, да?
- Ну да. Ну им-то есть что терять. И потом я типа эколог.
- А тебе – нечего терять?
Вера заплакала. Максим:
- Двадцатилетний, бл…ть, мальчишка… А срок тебе дадут – реальный. На зоне будешь сидеть.
Максим, наконец, перестал ходить по тесной кухне, – и присел за стол. Сейчас он смотрел как будто и  на Веру, глотавшую слезы, и одновременно на Олега, который отбивался на все реплики Максима односложным фразами и их диалог был чем-то похож на футбольные пенальти.
Максим:
- Герой …уев.
Вера:
- Ну хватит уже ругаться, Макс.
На целую минуту он замолчал. Потом снова заговорил: 
- Зачем ты пришел-то?
- Да просто… - Олег робко глянул на Веру, - хотел пообщаться с тобой перед «этим».
Максим:
- Да стопудово ты пришел, чтобы Вера тебя отговорила. Вот и отговаривай его.
И он – быстро надев уличные туфли, пошел из дома. «Глупо все это выглядит – я прошу Веру, чтобы она отговорила его, и ухожу. Двусмысленно;. Да и хер с ними».

Два часа он слонялся по Вторичному - уже хорошо ему известному. Ничего от первоначальной романтики провинциального «трэша» для Максима здесь уже не было. Тополиный пух... «пятёрочка»... «коренные оссияне» – пьяные или старые... и «кавказцы». Максим сидел на скамейке, и смотрел в свой телефон.
Он поймал себя на том, что сморит там свое ток-шоу – временно шедшее без него, - и что он соскучился по нему. Такое было впервые за эти почти закончившиеся две недели его отпуска. «Подальше отсюда? От этих людей, которые живут среди разрушения? И поэтому - могут производить только разрушение? Как вот этот Олег».   
Потом он поднялся к Вере домой, - Олег, конечно, уже ушел, Вера сидела за кухонным столом. 
- Ну что? – спросил Максим.
- Не знаю. 
- Он пообещал, что не будет? 
- Нет.
Тем не менее, Максим успокоился. Просто потому, что нервная система человека циклична, и идет от вздоха-волнения к выдоху-успокоению. Да и сам Олег, – как только ушел, - показался ему чем-то мифическим. Максим, правда, не спрашивал, что думает обо всем этом Вера.
   


20

Прошло два дня – почти последние в его отпуске. После них Максим должен был уехать. Скоро должна была выйти на работу и сама Вера. И они с Максимом решили – будем «тупить» дома. Смотрели телевизор (канал ТНТ), и ржали, ели дешевую еду из ее магазина, пили пиво и вино (во второй их этих дней даже немного напились).   
Кстати говоря, ночью произошло странное событие около ее дома... Максим проснулся от очень громких диких криков... кричали «кавказцы», потому что кто-то бил их прямо у подъезда... Максим осторожно смотрел на все из окна: били местные, - не скинхеды, а обычные мужики, - кажется, дубинами. Кровь пачкала старую фрагментированную корку асфальта... Смотреть на это было страшно, неприятно (и, в то же время, хотелось смотреть еще). 
Вера тоже выглянула, поморщилась:
- Вот и все, лавочке конец...
Правильно ли это, с их точки зрения? Нет, конечно, но все равно они оба вспомнили о словах Олега, – что наши граждане брошены...
Был у них и секс – в его последнюю ночь, и в нем было что-то ностальгическое, бессильное и нежное.
Утром – когда ему уже нужно было уезжать, – они включили телевизор, и увидели новости... Все каналы шли с пометкой «срочно», - на самом деле, Пропаганда часто использовала этот прием в своих целях и для нее «срочной» была новость о том, что «наш Лидер» пожал руку американскому президенту, - но здесь и правда была срочность. «Взрыв мусорного завода в городе Неважном!» Журналисты – как всегда в таких случаях – сообщали каждые новые детали постоянно, хотя реальных деталей не было. Вскоре появилось видео – в нечетком плавающем изображении был виден главный корпус завода... с горящей дымящейся крышей. «Убитых нет... – говорили по телевизору, - незначительно пострадали два работника завода... Они доставлены в больницу... Кто стоит за взрывом? Является ли это терактом? Пока это все неизвестно...»
Максим и Вера сидели на ее диване в гостиной, прикованные к экрану. Максим громко, сквозь зубы, шептал:   
- Долбо…б, бл…дь. 
Ему казалось, что Олег как будто смотрит на них откуда-то – из-за экрана, - и смеется над ним. 
Интересно, что, говоря о причинах взрыва - журналисты главных каналов поначалу вообще не вспоминали о том, что в Неважном из-за мусорного завода были постоянные митинги. Но, поскольку интернет уже «вставал на дыбы», – то телевизор, конечно, уже не мог настолько обманывать, иначе к нему пропадёт доверие.
Максим и Вера сидели подавленные, особенно он – потому что у полиции «появятся вопросы» ко всем знакомым Олега, а к нему и тем более, – он же был здесь инкогнито и с измененной внешностью. Но потом – Вере позвонила ее знакомая из Неважного. И сказала: «приезжай».
Они сели на автобус. Неважный – стоял на ушах;. Вернее, главное было связано не с ушами, а с носом, – исчез запах. Максим и Вера не сразу это заметили – ведь и раньше из-за ветра иногда запах исчезал... Но им тут же сказали – ветер сейчас такой, что запах должен быть.   
Все жители вышли на улицу, хотя это был еще заканчивавшийся рабочий день. Максим смотрел на них и сравнивал с тем, что видел раньше. Раньше жители просили. А теперь они – взяли. Бабушки, люди зрелого возраста, молодежь, дети – все в Неважном, – кричали, бегали, собирались на ту же площадь в центре города, где они еще недавно митинговали, и говорили – «в отставку губернатора, мы его щас камнями побьём»... А сейчас – люди собрались,  и не знали, что говорить от радости... Конечно, ТВ этого не показывало. Полиция же – на следующий день опомнившись - жестко разгоняла новые митинги.
Вечером того же дня взрыва, когда стало известно, кто это сделал, - что это был тот самый Олег К., известный всем здесь эко-активист, то эйфория местных как будто обрела персональное выражение, символ. Так что фото Олега – этого молодого красавца - полетело по соцсетям, местным, а потом и федеральным на какое-то время, позднее его профиль кто-то рисовал на домах, и даже на плакатах. Люди, работавшие с ним в его эко-ячейке, говорили о нем, о его жизни, и вот – о его подвиге. И уже на второй день на митинге некоторые скандировали – «Олега в президенты», хотя выборы прошли только в прошлом году.
Конечно, энтузиазм жителей этого городка был уже в следующие дни подавлен. И полицией, и пропагандой, – как всегда в таких ситуациях, одна действовала «на тело», другая «на душу» (православная симфония). Лидер – в ходе рабочего совещания с правительством, - сказал, что «мы все понимаем проблемы таких городов, как Неважный, но – экстремизм это страшное преступление, а возможно, что это даже терроризм». Олег был объявлен в розыск. Завод из Неважного убрали в соседний район области, – по-тихому, не  афишируя. 
Что касается пропаганды, то каждое такое настоящее событие, как вот этот взрыв завода, сначала летит как булыжник в ее болото. Но потом – эта информационная воронка от брошенного булыжника затягивается, и дискурс вновь обретает всю свою мощь и красоту.

Вера радовалась за Неважный, и еще, - за Олега. Максим сначала, когда он видел эмоции жителей этого городка, тоже радовался, но, когда они вернулись, наконец, к ней домой, то он понял, что... завидует Олегу. Ведь Олег казался всем (и автору тоже;? я тоже не верил, что он это сделает?) – легкомысленным, почти подростком, зависимым от «либеральных» и «экологических» видео. Но теперь выходило так, что Олег «оплатил» «свой счет на бессмертие». Так думал Максим, даже не вспомнив, что дело просто было в людях, которых Олег освободил.

Вся страна гадала – где он сейчас? И вообще – жив ли он?
- Где он может быть? – спросил Максим Веру в утро своего последнего дня пребывания во Вторичном. 
- Не знаю...он мне не пишет.
- Конечно. Его сразу запеленгуют.
«И наш последний с ней разговор – тоже об Олеге...»
Они прощались. Вера обняла его и поцеловала - каким-то недолгим и неуверенным поцелуем. 
- Прости меня, если что, Вера. Наверное, не нужно было вторгаться. 
Она заплакала:   
- И ты меня прости, если что.
- Почему я... – он хотел сказать: «почему я не смог зацепиться за тебя сердцем, почему меня отбрасывает как мячик – обратно?» 


21

Максим ехал домой так же, как и к Вере, – на электричке (он мог бы на такси, но было не до того). Хорошо еще, что он выждал, когда пройдет утренний час пик. Усталые потерянные лица – «коренных» и приезжих... 
В его глазах были слезы. Вера как будто смотрела на него – из своего Вторичного, тянула взглядом, руками, запахом. Своими дешевыми протёртыми белой блузкой и черными джинсами. Да, у Чехова был рассказ «Дама с собачкой», - о том, как женатый мужчина и замужняя женщина полюбили друг друга на юге, - как и тысячи таких же, как они. Но тысячи потом забыли свой южный роман. А они, герои этого рассказа, – не смогли. Физически не смогли. Чехов гениально это показывает – как будто они в сансарах своих жизней вдруг пересеклись и почувствовали искру. И не смогли ее затушить. Поэтому – они уже здесь, в Оскве, начали тайно встречаться, надеясь потом на лучшее. «Чего я хотел во Вторичном? Вот этого рассказа Чехова? Дамы с собачкой? Которую я не в силах буду забыть? Но в том-то и дело, что в силах…»  И потом он уже не думал о Вере, - хотя слезы в этот день все еще возвращались. Он думал – в электричке и потом в метро, потом в автобусе (и Осква, которую он не видел две недели, радовала его), - о том, что, на самом деле, его сомнения в системе, в Великой Пропаганде - это нормально, но они прошли.
Устал ли он – как и вся страна – от Лидера, который правил уже девятнадцать лет, «подсев» на пластические операции? Да, устал. И что? Примитивна ли Пропаганда? Да. Но она изначально рассчитана «на простых людей», таковы правила игры. В обществе должна быть связь между властью и народом, должна быть повестка, которая является единой.
Все к ней не сводится. Все сводится - к Лидеру.
И вот, когда Максим видел, сидя в автобусе – на подъезде к своему загородному дому – очередную растяжку с Лидером – этот образ уже не казался ему, как до отъезда во Вторичный, - чем-то навязчивым и бездушным. «Лидер связан с Оссией... Связь... вот что здесь главное. Она стала особенно мощной, – как и сам он говорил об этом, - после присоединения Кыма. И люди – тоже чувствуют эту связь. А  мы – грешные пропагандисты – просто строительные леса вокруг этой связи. И мы улавливаем каждую ее вибрацию, делаем ее сильнее, насколько можем».

Зайдя в свой дом, обнимая жену и дочерей, вдыхая знакомые запахи всегда свежих цветов в гостиной (и еще, еле уловимый, но тоже родной запах – дорогого чистящего средства), Максим думал о том, что его «паломничество» во Вторичный - это как будто человек, уставший от хорошей дорогой еды, вдруг захотел поесть шавермы...
Они сели ужинать. Жена Таня сказала:
- Ну что ты там со своей охотой?
- Да... Много убили… И все я, как всегда, отдал Ване, он потом вернет, - (это был его друг).
- А где одежда хоть, форма твоя охотничья?
- В сумке, - (это была правда).   
Верила ли она? Вряд ли. Может, она и сама иногда скрывала от него что-то... Но – она все равно искренне радовалась возвращению мужа.
Была ему рада и младшая дочь Ната, – та самая семнадцатилетняя блондинка, «бунтарка», которая не причащалась в церкви, и – любила оппозицию. Она сказала (и как было радостно Максиму снова слышать ее голос и видеть ее глаза, неважно даже, что именно она говорила): 
- Знаешь, пап... Мне надоело смотреть видосы с Авральным.
Старшая дочь Маша вставила:
- Я вообще не люблю политику.
Ната:
- Мне надоело. Может, и президента я не фанат... но дело не в этом. Ну что этот Авральный совершил такого? Провел несколько расследований, запустил там... какой-то… - далее она произнесла трудное для себя слово, - квадрокоптер; над дачами чиновников? Но ведь когда в последние президентские выборы Аврального не пустили в кандидаты, - может, и неправильно, что не пустили, - но не пустили. И все. Выбрали Лидера. И что дальше Авральный делает? Говорит – мы продолжим наши расследования. То есть, что – еще шесть лет? Мы должны смотреть его видео, и ходить на митинги  после каждого? Митинги то большие, то маленькие... и их будут разгонять? Вот это - будет шесть лет?!
И хотя, кажется, Ната разочаровалась в Авральном, но в ее рассуждении,  все-таки, было нечто не до конца ей самой понятное, поэтому Максим отпустил прислугу, и ответил:
- А что ты предлагаешь? Чтобы он что сделал?
- Не знаю...
- Ты, наверное, думаешь, что он мог... как бы объявить революцию... если можно так сказать.
- Да, я и правда до конца не поняла, что это у меня в голове вертелось. На языке.
- Я уверен, что он и его штаб стопудово обсуждали этот вариант. Но не решились.
Максим подумал: «вот он – твой Лидер... излучающий уверенность на плакатах… испугался даже зарегистрировать Аврального. Потому что не хочет конкурировать в живом диалоге с другим кандидатом. Сам такой диалог навсегда обрушит его образ». (Максиму было обидно, насколько хрупкими оказались его утренние мысли о Лидере.)
Наевшись нормальной еды (после дошираков у Веры) и выпив нормального вина (после пива «Охота»), он «совсем расслабился», и подошел к младшей Нате, обнял ее, и поцеловал в макушку – чистые пышные волосы были как будто иероглифами из другого мира.      
«Бедные детки.... Мы сидим на вулкане... Вот что я почувствовал там, во Вторичном, глядя в глаза этому террористу Олегу. Может, нам – взять и уехать на фиг?» Он всегда был против такого выхода – и специально, назло многим чиновникам и пропагандистам, не отправил своих детей учиться в Англию. Но сейчас он - «сдрейфил». Уехать? Однако всем известно, что Лидер не любил таких явных и наглых предателей, каким стал бы тогда Максим. Несколько перебежавших из Оссии шпионов были убиты. «Да, вот он – твой любимый Лидер». 
«Мы сидим на вулкане... Ты помнишь – лица людей в Неважном, когда им сказали, что завод взорван? Так вот, можешь представить себе, – какие у них будут лица, когда они вот здесь, в этом твоем доме, начнут все громить? Хотя твой дом – не будет в нашем посёлке первым;». Итак, его воображение давало два мучительных альтернативных образа: революция и наказание за бегство, «ужас снизу» и «ужас сверху».   
Вино они с Таней выпили быстро – и тогда Максим попросил прислугу налить им шампанского.
Ночью они занялись сексом. Соскучившийся по Тане Максим вместо «традиционных поз» полез головой к ее трусам, и лежал там, кайфуя, как и сама Таня. Но утром она, все-таки, подумала: «почему он делал мне куни?  искупает вину за что-то;?»

На следующий день он поехал на работу. Все ему были рады – и он всем. Ведя свое ток-шоу, он ещё весело подумал, что это чем-то похоже на секс, люди здесь - через слова и действия – тоже соединялись, разъединялись, проникали, имели друг друга, делали друг другу больно;...
«Да, я вернулся…»


22

Олег шел по одной из вечерних улиц Осквы – недалеко от ее центра. Со дня взрыва прошло пять дней. «Телевизор» сначала говорил о нем – но потом, поскольку его все не находили, то прекратил (вся эта история была невыгодна власти, как свидетельство ее бессилия, и поэтому «отсутствие» Олега было очень хорошим поводом). Оппозиция в «гнилом интернете» тоже отодвинула посты об Олеге - по той же причине его «отсутствия», но, при этом, неизменно подавая его как «героя». 
Одет он был «конспиративно» - неброско, как бюджетник, огромная кепка на голове, темные очки. Его план приезда в столицу - был в том, чтобы здесь потеряться.
Пошел дождь. Олег почему-то вспомнил один столичный рекламный плакат – фото известного актера и его слова: «я люблю Оскву в дождь». Олег подумал: «а я никак ее не люблю». Дождь был сильным, тело не хотело мокнуть, зонта не было (только капюшон), и идти Олегу было некуда. Дождь был хорош только в одном плане – полиции будет труднее его заметить.  Наконец, он зашел в Макдональдс. Народ был – набежал от дождя, но не очень много. Деньги у Олега имелись, и он сделал заказ.
Поедая бургер, картошку, сырный соус, и колу, - морщась от этой «токсичной», как он подумал о ней, еды, - он все возвращался к тому, что с ним произошло пять дней назад; вернее, – к тому, что он сделал.

Он шел тогда к Вере за поддержкой, и, хотя наткнулся там на «засаду» в лице этого странного Максима, и ругался  с ним, - все равно и, сквозь это, поддержку получил. Да, собственно, - ее глаза, и сам факт того, что она приняла его и выслушала,- этого было достаточно. Так что, когда к нему, вечером того же дня, пришёл страх, то он вспоминал ее глаза, «нес» «их» внутри как свечку. И еще – думал о своем страхе, это тоже помогало. В чем причина страха, спрашивал он себя. В том, что у  него в голове – как и у многих людей,  конечно, - есть некий винтик по поводу государства. Он даже вспомнил песню одного оссийского панка – «убей в себе государство». Вот он – несмотря на то, что раньше участвовал в пикетах и его отводили в «сизо», - не убил. При этом в детстве – класса до пятого, - Олег всегда был слишком правильным.
Интересно, что огромное количество подростков в Оссии как раз-таки «убили в себе государство», - и, кажется, – без особых усилий. Но во имя чего они убили, эти миллионы, сидевшие в колониях? Кто от нужды, кто – для денег, а кто – «во имя» «наркоты». А в целом, - оссияне очень легко втягивались в криминальные схемы, так что часто было непонятно, где общество, а где зона. Оссия официальная прикрывалась огромным имперским фасадом и образом Лидера, а реальная - распадалась на миллионы судеб подростков и молодых людей, которых посадили. Их пребывание там - задвинутая подавленная жизнь... сведённая к борьбе, к пище,  к мастурбации и к параше.   
По этой причине Олегу и было страшно думать о своем «деле». За полицией стояла огромная Зона (Зона вообще имела в истории Оссии очень большую роль, быть может, в чем-то замещая эту историю), как место, куда его могли сбросить. Многих сбрасывали за вину, многих – совсем без нее, и даже без повода, а тут – человек сам давал повод, больше – реальное основание, с их точки зрения, - смешать  Олега с массами воров и «наркотов». «Вот – главный момент. С их точки зрения. А не с моей. Или – не с точки зрения жителей Неважного. Мы все – настолько к этому привыкли. К тому, что есть точка зрения государства и наша точка зрения. Конечно, такое есть везде, и на Западе тоже, но думаю – там меньше, явно меньше, чем у нас».   
Поужинав с родителями, он пошел в свою маленькую комнату. И заснул только в три часа ночи. Родители, видя свет в его комнате, подумали, что он просто готовится к своей очередной эко-акции (так и было;).
Олег лежал в кровати, а его напуганный мозг «кружился». «Блин... негде нам, современным людям, черпать какую-то поддержку... нету точки внутри...»
Он вдруг вспомнил о комедии  «Мачо и ботан», где герои обращаются к статуе Иисуса в корейском храме и просят его о помощи. Засмеялся.
«Господи... не знаю, есть ли ты... но... помоги мне. Может быть, если все получится – то я поверю в тебя, в твою правду». От этой молитвы ему стало чуть спокойнее. Потом Олег встал с кровати, отдернул занавеску, и... лег на подоконник (он делал так иногда лет в десять).
«Хорошо, что небо сейчас чистое.
Звезды.
Их очень много.
Я бы запретил звезды;.
Они слишком красивые, слишком (преступно) свободные для нас.
Слишком живые  - хотя там может и  не быть жизни.
И звезда с звездою говорит».
Олег вспомнил, как он впервые в школе услышал на уроке физики или географии (астрономии же  - буквально, науки о звездах, - не было в школе), о звездах – как они образуются, живут и гибнут. После этого он заболел и не мог дальше ходить в школу.
«Вот они – мои боги.
Они говорят мне все.
И ничего.
Они тянут к себе.
К своей музыке.
Где-то в сети я читал – что древние греки верили в музыку небесных сфер. Потом это понятие отменили как ненужное, религиозное.
И вот – мы здесь остались без музыки.
А что если я ее слышу?» 
Так он забыл о своем «деле». Ему казалось, что в голове и правда звучали некие ноты. Какие? Может, похожие на Баха (которого он – как и всю классику, - никогда особо не слушал).   
Проснувшись на следующий день, он понял, что все, нужно звонить своим знакомым, тем самым охранникам с завода, предложившим ему «взрыв». Их было двое – Лёша - низкого роста худой попивающий мужик, и – Гена, физически полная противоположность Лёше – высокий и грузный, сильный, но тоже попивающий. Олег встретился с ними -  на улице, но – в глухом и темном месте, - с этими «обычными оссиянами», - и, все-таки, недовольными тем, что в их городе есть мусорный завод.
- Ну что, Олег, решил, что ли? – спросил его Леша.
- Да.
- Молодец.
Леша начал долго ему объяснять, что к чему на заводе – как нужно зайти, как незаметно попасть в центр управления, и снова заверил его, что завтра, в день «акции», охранников будут там единицы (а работников вообще не будет), и они все отбегут от центра управления подальше.
Да, Лёша был не трус – ведь он понимал свою ответственность. А вот Гена, - сразу ушел от них, как будто ему позвонили… Леша сказал: 
- Вот и  все, соскочил, бл…ть.    
Но это их не остановило. Отдельным вопросом была взрывчатка... однако и это решилось (вообще – все было легко) - у все того же Леши был некий друг с техническим образованием, который заранее сделал ему тротилл.
Накануне дня взрыва, Олег приносит домой красную спортивную  сумку. Там были «они», - три желтых кирпича, - с прикрепленными к ним взрывателями и мобильниками. Олег проходит к себе в комнату, и аккуратно ставит сумку на пол.
Он был уверен, что испугается всего этого «экстремизма и терроризма». Но нет – его это почему-то, наоборот, обрадовало. «Вот он – оссийский  ответ государству. Вот оно – наше «гражданское общество»;», и он вспомнил о большой традиции терроризма в Оссии – но, все-таки, там речь шла о взрыве людей, а не «предметов». Взрывное устройство мигом отрезало его от прошлой жизни, - словно он стал монахом, - и даже от Веры, потому что  она наделась, что Олег «одумается». «Государство говорит с нами силой, и только во вторую очередь, необязательно, словами, как с людьми (и каждый раз это подается как достижение). Оно не готово к языку силы с нашей стороны. Со стороны США, может, и  готово, – но не с нашей. Бить дубинками школьников готово, получать удары само – нет».
Вдруг ему позвонил Лёша – совсем пьяный. Олег испугался, - их дело  срывается? Нет… Леша просто сказал: 
- Слушай... Олежек... дорогой. Я рад, что ты идешь туда... за нас... Но совесть болит. Ты прости меня, ради Христа, - ладно?
- Все хорошо, дядя Леша. Правда – я готов.
   
Ночью перед «делом» он снова лежал на подоконнике и смотрел туда, на небо. Он был уверен,  что звезды все знают – ведь в эту ночь они устроили ему «реальное шоу». Их было больше, чем в прошлый раз, и еще - они «падали». Казалось – прямо на него. Олег шептал: «слава вам... звезды... слава тебе, Господи». Еще он вспомнил, что была некая красивая песня про звезды у группы «Смысловые галлюцинации». Он мигом нашел ее в телефоне: 
Остановите звездопад
Кто будет прыгать первым?
Никто не виноват
Кому-то нужно прыгать первым...

В день «акции» он проснулся в пять утра. Спокойно попил чай и даже –к своему удивлению, так сказать, настолько обнаглев перед лицом бытия, -  посмотрел по «телеку» фильм, причем это была какая-то тупая голливудская комедия. Собравшись, положил взрывчатку (само это слово раньше напугало бы его) в большой черный рюкзак. И тут – мать вышла из их родительской комнаты (отец еще спал), - пятидесяти лет, с худым, уставшим от работы лицом, но глаза у нее как всегда были живыми:
- Ну... куда ты? 
- На митинг.
- Давай там осторожно, Олежек... Не лезь особо никуда.
- Хорошо.
«А ведь я не знаю, увижу ли еще мать (или - уже на зоне?). Может, не делать ничего? ... Да, не делать ничего – и жить вот так тоже до старости и родить своего ребенка. В жопе у Осквы».    
Вышел в восемь утра. Погода была нежаркой, небо ясным. Приехал в Неважный на автобусе, кстати, запах от завода был, – это Олег тоже воспринял как знак свыше. Был выходной – завод в этот день не работал, только охранялся меньшим, чем в будние, количеством охраны. Олег подошёл к зданию завода – им, заговорщикам, повезло, что оно не обнесено забором (потому что компания-производитель не могла, все-таки, предвидеть такую быструю реакцию местных в виде бомбы). Завод был комплексом зданий желтого цвета, обнесенных идущей по земле большой трубой, соединяющей эти здания, справа в этом комплексе – была огромная гора, куда привозили мусор, после чего он уходил на переработку в эти корпуса. Посередине завода – главное здание, там  и был центр управления.
Олег показал на проходной липовый пропуск, сделанный ему Лешей. Его пустили, и он пошел между корпусами к своей цели. «Круто...» – обрадовался Олег, но потом подумал – вот до чего нас довели, вот чему мы радуемся. Однако в тот же миг он не мог не отвлечься – на самом заводе запах был сильнее, чем в городе. «Е… твою мать, и они еще собираются расширять свой поганый завод, свою заботу об экологии».
Вот он – корпус с центром управления, - высокое новое здание желтого цвета. «В Неважном, кстати, уже был случай подозрительной смерти семилетней девочки. Конечно, врачи сказали, что не от этого, родители говорят, что от этого, хотя, конечно, не уверены до конца. Бл…ть, здесь никто на х… до конца не уверен... никто, бл…ть».   
Он открыл дверь. Сначала шла небольшая комната для персонала – где он жил, ел, спал. Но – сейчас она была пустой. Следящая комната была огромной, с высоким потолком. И везде – сверху, по бокам, у пола - пульты, компьютеры. Ровное «пикание» сразу нескольких приборов. Олег знал, что много охранников здесь не будет, но он удивился, увидев вообще одного. И это был... Гена, тот самый, что сбежал от Олега и Лёши. «Ф-фак». Высокий и толстый, он поднялся со своего места:
- Слушай, Олег. Я тогда слился. Да, я зассал. Извини меня. Верь мне.
«Как много в этой стране говорят это слово...» 
- Хорошо, - ответил Олег.
- Я ухожу. Все готово. Всех я предупредил. Слышишь? А?
Олег, – думая о взрыве, - не слышал, и только погодя ответил:
- Да. Спасибо, Ген.
Тот ушел. Олег вынул из рюкзака взрывчатку и положил ее в три разных места, указанных Геной. Пальцы дрожали. От радости.
Запалы активированы. Олег выходит из корпуса. «Не дай Бог кто-то здесь рядом...» Никого нет. Он отходит на десять шагов, прячется за углом другого корпуса (рассчитывая так, чтобы быть ближе к границе завода).
Все, что осталось – позвонить в телефоне туда, «на» тротилл (у него в руке не его смартфон, а купленная специально для этого нокиа). Олег достает этот черный - с ладошку - телефон. И жмет на кнопку. Корпус взмётывается пламенем, грохот, запах гари. Все это «дает» по ушам и по носу. Олег думает: «Не очень похоже на то, что показывают в фильмах...»  И потом, уже убегая, слышит, как кто-то поет внутри него: «Аллилуйя…» (но это не знаменитая американская песня, а церковное православное песнопение, которое Олег как-то слушал по радио). 



23

Дождь закончился, и Олег, сходив еще в туалет, вышел из Макдональдса. Хорошо, приятно было смотреть на проясневшее после дождя небо. Хотя Олег понимал, что обольщаться не стоит – в Оскве не может быть чистого неба.    
Он снова пошел... «куда глаза глядят». Воспоминания о взрыве каждый раз давали ему чувство «якоря», того, что он все сделал правильно, а, когда он в день «теракта» вечером увидел в своем смартфоне радость жителей Неважного – то это чувство было еще сильнее.    
Но сейчас возникал другой вопрос – что дальше? Так сказать, с прошлым все было понятно, а вот с будущим... И как жаль, что суть прошлого не перекинуть на будущее. Или – это, все-таки, возможно?
На самом деле, вопрос о том, «что дальше», конечно, появился у Олега давно – еще при первых серьезных мыслях о «теракте». Его поймают и посадят. Общественность будет против, но государство не уступит – потому что «состав преступления на лицо». Если в ситуациях, когда власть надуманно обвиняла кого-то неугодного, – общественность могла требовать, то сейчас было другое.
Страх...
Было уже семь вечера, Олег шел по улицам Осквы, и смотрел вокруг. По дорогам ехали машины – дорогие, и нет, огромный поток, который превращался во многих местах в пробки, словно это были тромбы мегаполисного кровообращения. Прохожих было немного – если не считать тех мест, где Олег проходил мимо станций метро. В Оскве - и в Оссии целом - было много шуток на тему того, что все пешеходы мечтают перейти в «класс» автомобилистов. Да, эту мечту можно было прочесть во взглядах прохожих, явно уставших пересекать длинные, но узкие тротуары, наполненные выхлопными газами. Обилие мигрантов дополняло пейзаж.
Во взглядах у прохожих –  потерянность, половинчатость, «несубъектность» (Лидер постоянно боролся за субъектность Оссии, но – за счет субъектности самих оссиян.)
Тем не менее, Олег почувствовал хоть какую-то заботу о людях, когда оказался в большой пешеходной зоне, в центре которой он увидел огромные фонтаны. Здесь было искреннее оживление. Олег сел на скамейку, недалеко от одного из фонтанов, достал из рюкзака бутылку воды. Из всей шумящей и «сэлфящей» толпы у фонтана Олег почему-то уставился на мигранта – это был азиат, низкого роста и с потемневшей от солнца кожей, а рядом с ним стояла его дочь – худая девочка лет семи с широким лицом и голубыми глазами, длинноволосая. У мигранта не было смартфона, и он не «фоткал». Девочка, между тем, залезла в фонтан и брызгалась... и на него в том числе. Отец, - наверно, обычно такой консервативный, - был здесь безоружен, и только улыбался и смахивал с рукавов куртки капли воды.   
Олег не очень любил мигрантов (хотя и не признавался себе об этом – ведь нынешняя западная идеология, которая была для него образцом, включала политкорректность). Однако это не помешало ему любоваться тем азиатом у фонтана и его дочкой. Ее смеющимся глазами... и его – в ответ.
Это было очень важно сейчас для Олега, потому что он собрался... покончить с собой, «выпилиться».
Такой «вариант» появился у него в голове тоже рано, - вместе с вопросом «что дальше, после взрыва?» Ведь если его поймают, то - шесть или семь лет «на зоне»…
(Олег встал со скамейки и пошел прочь от фонтанов, обратно к обычным улицам).
«В нашей стране очень многие это делают... особенно – молодые. Кто-то – от передозировки (как некоторые мои одноклассники), кто-то – от депрессии (это особенно поколение сорокалетних, они, видимо, поняли, во что вляпались, живя в Оссии)».
«Вот у нас принимают законы о борьбе с курением, и это правильно, у меня отец курит, плохо, конечно. Но – разве наша жизнь в Оссии такова, что только курение ее портит? Вы боретесь с курением, боретесь за рождаемость, за жизнь…»      
«Но зачем жить на десять тысяч? Всегда, конечно, можно сказать, что небо над головой и солнце – бесплатны (и уж я-то их и правда ценю). Но всемирная система такова, что в ней важны деньги. Может, эта система не супер, но она есть». 
Олег снова вышел на оживлённые дороги столицы. В какой-то момент он оказался на мосту – но не над рекой, а над автострадой, по которой со скоростью сто и больше ездили машины, часто – грузовики... Мост был недлинным, но довольно высоким – метров десять. Шум, газы от выхлопных труб... Редкие пешеходы быстро проходили этот мост, а Олег встал на нем, прижался к его перекладине. Мысли в его голове толпились, наскакивали друг на друга.
«Суицид – это идеальный выход для такого, как я. «Эфбешники» мечтают поймать меня, пытать – и потом посадить, а я - хоп... Смерть – единственное, что может спасти в Оссии от государства. Со смерти выдачи нет;. Уверен, что «эфбешники» обижаются на самоубийц и пытаются затребовать их «обратно». Так сказать, заключить со смертью договор об экстрадиции... но это невозможно. Суицид - единственная форма свободы в Оссии - поэтому молодые и делают это, необязательно такие, как я, а просто – любые, в разных обстоятельствах. Блин,  это очень страшно… Уверен, что и во время войны, когда люди миллионными погибали на фронте – «эфбешники» тоже таили обиду на смерть, – что она стала забирать людей в обход их конторы». 
Прохожие шли мимо Олега, и, возможно, догадывались о том, что он собрался делать. Он смотрел на несущиеся машины, мыслей почти не было, только одна песня крутилась в голове: «слишком большая Осква... съест тебя, если ты слаб». Подождать, когда прохожих не будет (а их было мало), залезть на перекладину.   
Олега остановило… – чувство вины перед матерью и Верой, улыбка девочки у фонтана. И еще - полное нежелание его тела, его нутра,  прыгать.
Но он знал, что не в этот раз, так в другой – может быть, ночью, - он будет пробовать еще. Он будет болтаться со своими мыслями внутри – словно заразившийся ими от кого-то. В Оссии вирус суицида витает в воздухе. Это написано на лицах миллионов.

Он шел по тротуару, - уже темнело, и зажигались фонари. Вечер делал его настроение лучше. Вечер в Оскве – время красивых девушек и парней, «сэлфящих» себя по дороге в клубы. Олег шел и плакал. Так хотелось позвонить Вере, – но было нельзя, его сразу обнаружат (он уже поменял сим-карту и смартфон, но они наверняка прослушивали Веру). «Зачем я это сделал?  Испортил себе жизнь. Отрезал себя от всего».   
Вдруг – просматривая ленту Яндекса, он увидел новость о себе («что бы ни написали, - подумал он, - все рано приятно;»): ««Гринпис» запрашивает у Оссии человека,  взорвавшего завод». Потом Яндекс поменял формулировку – не «человека», а «экстремиста». Далее эта новость пополнилась другой – «Финляндия готова предоставить ему политическое убежище».   
Суицид отменялся.


24

Блин... еще пять дней назад – он бродил по вечерней Оскве. И вот теперь он – стоит на пароме Петербург-Хельсинки. Словно это сам Бог помогал ему, и он хотел верить в это. Младшие офицеры «эфбешники», молодые парни, которые сопровождали его, должны были держать его в наручниках (да, все эти пять дней ареста, их надевали ему на руки...), но сейчас они их сняли. «Эфбешники» стояли в стороне и – только для формы - посматривали на него, курили, рассказывали друг другу матерные анекдоты, смеялись.
Олег же стоял на палубе – и смотрел в сторону Финляндии. Это было словно финалом некоего фильма. На Балтике была ясная дневная погода, обычная для лета, штиль... Море было покорным, но и – при желании, – смертельно опасным, и это казалось его вечной тайной. Олег впервые ехал на таком пароме – вообще в Европе он бывал два раза, но поездом.
Олег плакал, и его слезы – каждая по своей замысловатой траектории – ползли по щекам.
«Кто я? Что я? Куда я? Так ли ужасна Оссия – чтобы в борьбе доходить вот до такого? Я раньше думал о маме и папе, что их жизнь бессмысленна, но вот теперь – когда я увижу их снова?» И только немного его успокаивали, отвлекали - встречный ветер… брызги волн…
 Олег вставил в уши наушники и разблокировал смартфон. Включил Макса Коржа – самого известного и самого «прыщаво-подросткового» оссийского «хип-хопера» (эту песню он всегда слушал, а теперь она вообще идеально подходила): 

«Как по юности с дому сбежал...
Так с тех пор не могу усидеть
Я на месте одном и ни дня
В приключенье всё тянет залезть
Самый непроходимый маршрут
Небо яркое скроет в дыму
Кто сказал, что я не боюсь
Я боюсь, я боюсь, но иду...»

[Припев]
«Прямо за мечтой, провожать не стоит
С выводами погоди, не нуждаюсь в жалости
Путает порой, то деньги, то любовь
Но над этой пропастью, только и успеваю тормозить»

(Для моего – автора – поколения, этот «певец» – не более чем один из множества подражателей западного рэпа, уж не говоря о том, что за то, что он делает с нашим языком – хочется его прибить;... Но поколение Олега – и еще младше – слушает его и «через него» проживает свою жизнь, как мы проживали свою «через» «Нирвану», «Кино».)
Потом Олег почему-то вспомнил, что читал в школе «Слово о полку Игореве», где князь Игорь – плененный половцами, – чтобы вернуться к себе домой, оборачивался разными птицами. «Вот бы и мне обернуться вот этой чайкой... и прилететь во Вторичный... к маме и папе... к Вере...» В том, что древние славяне верили в такие «обороты», - было нечто настолько древнее и красивое, что дух захватывало (тогда как для нас – современных читателей, это просто литературный прием, и даже не самый сильный). Да, душа этого хотела: то ли стать птицей, то ли броситься в воду… 

Что было за эти последние пять дней?
Все понимали, - и Олег тоже, - что для того, чтобы Оссия его выдала – ему нужно сдаться «эфбешникам». Ведь и запрос «Гринпис», и предложение Финляндии об убежище до его ареста - были немного преждевременными, но они, тем не менее, были сделаны как бы упреждающим образом (ведь, с другой стороны, было известно, что ФБ вполне могла арестовать Олега и не сообщить об этом никому, а потом – его бы просто не нашли).
Так что – ему нужно было сдаться… За эти пять дней пребывания в осковском отделении ФБ Олег наблюдал ее в очень даже приличном виде. Его посадили в одиночную камеру, - небольшую комнату с зеленого цвета стенами, где были кровать и стол. Было окно на улицу, но открывать его было нельзя, как ни просил об этом Олег. А вот туалет в ней, наоборот, был закрытым – о чем с гордостью сообщил ему конвоир. Но даже от закрытого туалета немного пахло, «что же делается в огромных камерах?», подумал Олег. Да, бывалые зеки посмялись бы над его «заключением». И над тем, что он сидел все пять дней в камере мрачный, и думал: «В Оссии люди и так живут в дерьме... Но ФБ и полиция всегда может показать тебе – можно и еще хуже, так что ты быстро поймешь истину о том, что все относительно». ФБ и полиция как будто торговали своим «адом», - Зоной. Они были менеджерами ада, они брендировали его.   
Сейчас, на пароме в Финляндию, эти пять дней в ФБ казались ему проведенными словно под наркотиками. Еда была хорошей, но он плохо спал. Все это перемежалось допросами. Олег помнил, как его позвали на первый допрос, - на следующий день после его «сдачи». Страх, что будут бить... В Оссии даже не надо пытать на допросе, у нас само слово «допрос», -  уже вводит в определенное, «нужное» состояние. «Да, слово «допрос» (как и «спецслужба», и «полиция») – заражено. Так, может, – и слово «государство»?»   
И вот он сидит на первом допросе, - без наручников (их надевают только по дороге в камеру и из нее),  в кабинете у следователя, отремонтированном, но несколько пустоватом, формальном. Следователь - за большим столом, в углу – секретарь за компьютером, молодой парень, пишет протокол... (наверное, в жизни он слушает оссийский  рэп). Следователь - пятидесятилетний лысый упитанный мужчина, с усами, одетый в темно-синий дорогой костюм, с золотым перстнем на руке, - на его широком с краснотой лице серые острые глаза. Все выглядит так «страшно и серьезно» – между тем, следователь знает, что дело уже предрешено, и остались только формальности. Он знает, что Олега выпустят за границу, но, - в идеале – нужно добиться у него «признания в экстремизме». На вопрос своему начальству – можно ли Олега «пощупать», он получил ответ – «лучше – не надо» (было понятно, что на Западе он все расскажет).
- Зачем ты это сделал? – говорит следователь.
- Вы же знаете – в городе от завода был серный запах... – Олег машинально подумал, что следователь говорит с ним на «ты», а он с ним на «вы»...
- А почему ты считаешь, что можешь такое решать?
- ...
- Ты не можешь.
«Как здесь у них в ФБ тесно... Как в Оссии тесно – хотя это самая большая страна в мире. Но в ней негде жить». 
Следователь повторил:
- Ты не можешь такое решать.
- Могу... Если вы здесь не делаете то, что нужно для людей. Если вы отдаете их в лапы корпораций. Чтобы те только бабло срубали.
После такой грубости Олег мог бы сразу получить дубинкой по ногам. Это, как правило, делал молодой секретарь, хотя нередко и сам следователь, ему это нравилось. Нравилось, что посреди Осквы, этого «европейского» города, в ее центре, он мог просто «херачить» человека, иногда за дело, часто – нет. Но сейчас следователь воздержался от дубинки, и думал, глядя на Олега: «Красивый  «коренной» оссиянин... Не уголовник, и не мутный кавказец-наркодилер, что же ты делаешь? Зачем взорвал завод? Почему все вы – политические - такие враги, но так не хочется вас гнобить? Причем и радикальных патриотов, и таких, как ты, либералов?»   
Так прошел первый допрос. Всего их было много – иногда по два раза в день. Так следователь его мучал – но не дубинкой. Олег все не признавал свою вину, признав лишь факт взрыва (и не выдал своих «подельников»). Сейчас, на пароме, в душе Олега проносились остатки этих допросов, отрывки диалогов, монологов, перегруженных эмоциями (он подумал о том, что следователь живет своей жизнью, наверное, у него есть семья, и вот – общение с Олегом ненадолго тоже стало частью этой его жизни, что забавно).
…
- Неужели ты думаешь, что ваша любимая Америка такого человека, как ты, тоже бы не арестовала и не посадила?
«Конечно, без «нашей любимой Америки» не обошлось;».
... (В другой раз – не обошлось без экскурсов в историю.) 
- Ты понимаешь, пиз…страдалец ты хренов, что ты борешься за народ, а, на самом деле, гробишь государство и народ тоже, в конечном итоге? Ты же знаешь нашу историю -  в феврале 17-го свергли царя, потому что он не очень хорошо правил, - потом пришли большевики, они ратовали за справедливость и прочее. А - в итоге? … Ты такой же, как большевики, – типа хочешь справедливости для людей, типа хочешь добра. Ты притворяешься таким вот Христом. Но – ты будешь антихристом, бл…ть.
Олег ответил:
- А вас самих-то не поражает, что, если для народа что-то делать хорошее, – то нужно идти против вас? 
...
Потом был последний допрос – накануне отъезда. Олег так и не признался в экстремизме, а только - в нанесении вреда компании-владелице мусорного завода (он, кстати, должен был возместить ущерб, но это сделал один бизнесмен из Неважного). В этот день Олегу нужно было подписать много бумаг по своему делу. А затем - следователь убрал эти бумаги в папку и... достал из стола виски, разлил по стаканчикам, - себе и Олегу, и ласково произнес:
- ****…й уже в свою Чухню.


25

Ночью их паром пришел в Хельсинки. «Эфбешники» «сдали» его и, не попрощавшись, ушли...
Первые дни его жизни в этой стране – были заполнены оформлением документов (паспорта), бумаг,  и еще интервью, - причем не только финским и в целом европейским журналистам, но и тем оссийским, которые были либеральными, - конечно, их вопросы были преувеличенно заострены «против оссийского режима», Олег это не поддержал, но и не спорил с этим, ему было не до того. Европейские СМИ отгремели на тему Олега  - его «теракта», ареста, и выдачи сюда, в Финляндию, и потом, конечно, «забыли» о нем, и когда вспомнят - неизвестно (вот она, западная пропаганда;), - когда он вернется на Родину? Или когда покончит с собой от ностальгии? ... Или когда – его убьют оссийские агенты (эта опасность, кстати, была реальной)?
Потом было участие в конференции «Гринпис», где Олег долго рассказывал о ситуации с мусором в Оссии, и о том, что, фактически, в этой стране рождается новое – «мусорное» - неравенство, и новая – «мусорная» - эксплуатация. Но надо отдать должное «гринписовцам» – после этой конференции они особо не «приставали» к Олегу, понимая, что ему нужно «адаптироваться». Финского он не знал, но хорошо читал и говорил на английском.
Ему дали – единовременное пособие (потом будет и ежемесячное), квартиру  - однокомнатную, с видом на Балтику (!). В ней было уютно, хорошо, технологично... «Да, не то что у моих родителей...» Блин – он забыл им позвонить, ведь теперь можно, а он по привычке – как будто он еще в Оссии под колпаком ФБ, - шифруется!!! Олег немедленно позвонил им. Мать плакала и говорила долго, отец – мало и еле слышно. Можно было позвонить Вере – но он не стал этого делать. А уж звонить своей девушке Наде даже мысли не возникло. Потом он разбирал вещи – привезенных из Оссии у него было немного, что-то он сразу купил уже здесь.
«Конечно, - европейское гражданство, пособие, свое жилье в Хельсинки «нахаляву» - это мечта для обычного оссиянина (при этом – «ненавидящего» Запад»)... «Нахаляву»? Так, наверное, они подумали бы. А «патриоты» поправят их, скажут, что это Евросоюз заплатил своему «агенту»…». Засыпая в первую ночь в своей квартире, он думал о финнах: «спасибо им, что они поддерживают таких, как я. У нас в стране мы к этому не привыкли... не привыкли к хэппи-энду;...» И, тем не менее, – ему все было непривычно.

На следующий день – когда все оставили его в покое, - он вышел гулять по Хельсинки. Олег и раньше бывал в Европе, хотя в более «классической», чем Финляндия, - в Германии и Франции. Хельсинки был – красивым, уютным, современным. Народу – мало... мигрантов – тоже мало(!). Активно ездят велосипедисты (один из них чуть не сбил Олега;). Исторических памятников немного, они созданы, как правило, в то время, когда Финляндия была частью оссийской империи, – и финны их очень ценят. Все улицы выходят к набережной, еще XIX века постройки.
Олег вдруг понял, что он оказался здесь, в Европе, из-за того, что требовал от своего государства, чтобы оно было европейским… Это судьба – он должен не тосковать и страдать (хотя полностью уйти от этого невозможно), а – думать. Он смотрел на Хельсинки и думал о Европе.
«Перед тобой - как будто бы нечто игрушечное, декоративное... городок в табакерке... но в хорошем смысле. Ты как будто не веришь, что все это есть...»
«Что чувствует здесь оссиянин?»
И Олег все ходил по узким улицам и смотрел на бледных, немного закрытых финнов, на финок, красивых и не очень, и пытался понять для себя это...
«Приехавший из Оссии человек осознает, что на его родине есть много вещей, но не очень хорошего качества – это и одежда, и такая «вещь», как государство;, и даже такая «вещь», как современная музыка, и прочее. Здесь же, в Европе – он видит все эти вещи такими, какие они должны быть. А в его стране – копии...»       
«Мы начали копировать очень давно – с Петра I. И копируем до сих пор – даже при нем, при Лидере, частично это происходит».
«Могли ли мы избежать копирования и его замкнутого круга?»   
«Нет, не могли. И дело не столько в огромной территории и холодном климате. А в том, что Евразия всегда была открыта для кочевников, и мы были вынуждены «прикрывать» Запад от монголо-татар... Наша историческая миссия свелась к этому. Мы сами свелись к этому. У нас лучше всего получается не строить, а воевать и разрушать. Вот и сегодня Пропаганда говорит о возможной ядерной войне с США...»
«Война и внешняя политика, - у нас в истории их было очень много. А что внутри? Ничего внятного и последовательного, все было зажато, ничего не выражалось. Внутрь – сбрасывали всю энтропию от внешней политики».   
«Сначала долго не отменяли крепостное право. Потом отменили. Потом долго не хотели вводить парламент и гражданские свободы, ввели только под давлением революции в 1905 г. И что дальше? А дальше в 1917-м пришли большевики, и построили свою систему - безо всяких свобод. Потом уже внутри их системы началась какая-то «либерализация», потом – система рухнула».
«Что это все было? Целые столетия? Реформировали, потом рушилось, потом снова реформировали и снова рушилось. Наша история – очень неустойчивая. И мы сами такие же. У нас нету какого-то «краеугольного камня», поэтому мы все время промахиваемся – и когда создаем системы, и когда реформируем их. А у Запада он что, есть?»
Олег думал об этом целую неделю. Он снова смотрел на финнов, смотрел их ТВ (в том числе и политические новости), интернет, магазины, временами – на английском – общался с ними, в том числе и с «гринписовцами».
«А что вообще Запад в своей истории? Он – будучи закрыт от монголов и еще турок, - Оссией и в целом Восточной Европой – активно развивался в своем углу. И вот он стал – мощной цивилизацией. Наши пропагандисты говорят – Запад нам не благодарен за то, что мы всегда – от Батыя до Гитлера – защищали его. Да, это правда, хотя не нужно и нам особо кичиться».   
 «В чем же секрет Запада, его «краеугольный камень»?»            
«В свободе. Но она у них не в каком-то голом виде… Вот я смотрю на этих финнов. По сути, это некая сплочённая – с религиозными истоками – община, – но это община, которая уважает и ценит своих членов, и их свободу, потому что она их просто любит. То есть – к свободе у них добавляется еще сплочённость, которая при этом не давит на тебя. По этой причине у них не рушатся системы, - они могут меняться, но не рушатся».
 «У нас же в Оссии – нет ни опыта свободы, ни общины, которая защищает тебя не только по жизни, но и в твоей свободе. Свободу и общину, - заменило государство. Что сделали, например, коммунисты? Они просто искусственно создали общину, и она предсказуемо исчезла». 
«То же - делает сегодня Пропаганда. Она хочет создать вокруг телевизора некую «общность оссиян». Не понимая, что история так не делается. Все это – вылетит в трубу, как и СССР». 
В другой раз Олег пришел на набережную вечером, в сумерки. Там все было очень красиво, и туристы – в основном, это были китайцы, - делали сэлфи… Олег, тоскливо смотревший на другой берег Балтики, в сторону Оссии, поначалу только равнодушно оглядывался на них. Но потом их громкая речь, их шутки и смех, заставили его улыбнуться…


26

Было неизбежно, что Олег «вышел» на оссиян в Финляндии, его познакомили с ними принимавшие его люди. Оссиян здесь было много – потому что Оссия была рядом, и связи были тесными. Кто-то здесь работал, кто-то вел дела с местным бизнесом, а кто-то – вообще эмигрировал из Оссии. (Кстати, Олег знал во Вторичном одного человека, мужчину лет сорока, работавшего в хорошей компании, который верил в Пропаганду – говорившую о загнивании Запада, и при этом постоянно говорил, что на пенсии он уедет жить сюда, «к финикам».)  Олег вспомнил, что Лидеру однажды предложили запретить молодым ученым эмигрировать из страны. Тот ответил – «нет, это нарушает права человека». Для кого-то такой ответ прозвучал как приверженность Лидера свободе, но Олег прочел здесь другой месседж: «в Оссии все так и останется, если вам не по душе – валите. Я здесь, на зоне, порядок держу...»
На самом деле, Финляндия не была «лакомым кусочком» для оссийской эмиграции, - часто она была транзитом, - в Швецию, в Германию и Францию, иногда в США. Очень много здесь было  простых оссиянок, которые вышли замуж за финнов. Знакомясь со здешней диаспорой, Олег наслушался их историй сполна. А особенно, - об отличиях «нашего мужика» и финна – первый слишком романтичен, груб, зато выражает свои чувства (впрочем, часто делает это разрушительно для себя и других); финн – закрыт, платит налоги, работает на высокооплачиваемой должности, нередко ведет с женой раздельный бюджет... 
Среди всех этих эмигрантов – интересных и скучных, - Олег выделил для себя одну молодую женщину лет двадцати пяти, Машу, - с широким симпатичным лицом, худощавую… В очках, за которыми – когда она их снимала, причем это не портило ей лицо, но делало его словно беззащитным, - были большие карие глаза... Что-то стояло за этими глазами.
Встречи с оссиянами постепенно превратились во встречи с Машей. «Она хорошая», думал о ней Олег, каждый раз когда видел ее. Внешне по поведению Маша вполне адаптировалась, – по крайней мере, Олег не понял бы, со стороны глядя, что она не финка. Работала она в какой-то крупной финской компании, связанной с телефонами, но – эмигрировала ли она сюда по работе, или по другой причине, Олег пока не знал.
Здесь, в Финляндии, он стал много пить. Это была странно – потому что в Оссии он почти не выпивал, и вообще ненавидел пьющих оссиян, считая как раз их – типичным электоратом Лидера. Вообще – много здесь именно «оссийского» из него стало «выходить» (он, например, часто слушал народные песни).
Однажды – через пару недель после его приезда – они с Машей посидели в кафе, тоже не без вина, и  потом отправились гулять по Хельсинки. Был хороший августовский день.
- Я покажу тебе город, - улыбалась Маша.
Олег уже знал город, но все равно был рад. И вот она привела его в «центр» – там, на Сенатской площади, стоял собор. Он был огромным, высоким, белого цвета, на длинном ступенчатом возвышении. Купол бежевого цвета плыл в облаках. Олег, конечно, видел собор и раньше, но почему-то не подходил к нему.
Они уже поднимались по ступенькам, а Маша рассказывала:
- Построили в середине XIX века, когда Финляндия были частью Оссии, - Сначала это был собор святого Николая, а потом финны стали называть его – Сууркирко.
Они засмеялись. Зашли в собор. Все в нем было протестантским, - так что Олег даже сказал:
- Стопудово, когда он был православным, – было повеселее. А так – скамейки, скульптуры апостолов, скупой алтарь, и все.
При  этом он подумал: «как это я, в Оссии не очень любивший православие, здесь вдруг заскучал по нему? Снова «патриотизм»? Ну и ладно, ну и хорошо».
Тем не менее, несмотря на «пустоту», в соборе все равно было приятно. В нем было спокойно,  «каменно». Они сели на скамейки. Помолчали минут пять. А потом вышли, и сели – уже более основательно и свободно, на ступени перед собором (таких сидевших там было много, особенно студентов университета, что был рядом).
О чем они говорили? О его жизни в Оссии («ну, ты у нас «медиаперсона», все тебя знают», шутила Маша), откуда он и пр. Потом о ее жизни в Оссии – она была родом из Твери, - города, который имел большую историю, но сейчас славился своей… «раздолбанностью». Маша:
- Да, так и есть, Тверь такая. Дороги старые, трамваи с рельс сходят... 
«Получилось так, – подумал Олег, - что мы в Оссии словно попали в некую индустриальную ловушку – понастроили в прошлом веке заводов, жилых домов,  ГЭС, целых городов, - а сегодня все это устарело, хотя и работает. Все это нужно экономике (и то не всегда), – но людям тяжело, они несут свою лямку. Если здесь, на Западе, человек и город равноценны, они оба красивы, то у нас – нет, человек – букашка, винтик, получающий смешную зарплату. Но все равно живущий дальше. Вся Оссия – такая индустриальная ловушка, индустриальная пустыня».
- На самом деле, - сказала Маша, сняла очки, и стало видно, что у нее в глазах - слезы, - я ведь и уехала по этой причине. Из-за раздолбанности.
- ?
- Я... забеременела, – был ли у нее муж неизвестно, может, и не было, - это было пять лет назад. И у меня в роддоме моего ребенка... угробили...
Она заплакала. Вот что скрывалось за ее большими карими глазами. Олег посмотрел на смеющихся молодых финнов, сидевших рядом, – возможно ли такое здесь, в Финляндии? Наверное, да, но редко. «Немного странно было после смерти ребенка в роддоме – уезжать из Оссии. Это же не болезнь ребенка, которая требовала западной медицины, а… Хотя в Оссии мы все становимся странными» - и тут он вспомнил, что он сам сделал в Оссии…   
- Знаешь, Маша, я не фанат Лидера, но, думаю, сейчас у вас Твери есть новый роддом.
- Да, наверно.
Они поцеловались. Это был его первый поцелуй после Оссии. Продолжили – у него дома… Яростно соединялись, как показывают в фильмах, и никто не верит, что в жизни такое возможно. Они оба подумали, что никогда бы не встретились там, в Оссии, а если бы и встретились, то не набросились бы другу на друга, как сейчас. Уже через неделю она переехала к нему жить. Они не во всем друг другу подходили, иногда ругались. Но – никогда даже не думали о расставании, словно они были не любовники, а брат и сестра.   
Между прочим, Маша, часто слушая от Олега «критику режима», однажды сказала:
- Знаешь, Олежек дорогой... Я очень была злая на нашу страну после всего… – она имела ввиду гибель ребенка, - но сейчас, в последний год, я вижу, что Лидер – набирает силу. Оссияне его любят. И в мире – кто-то его ненавидит, но и боятся.
- Понятно, – значит, я сплю с «патриоткой»;... 
- А мы что – просто спим, да?



 
27

В тот же день, в который Олег и Маша упомнили его в своем разговоре, Лидер прилетел из столицы в южный город Сочи, где он любил отдыхать и где многое по этой причине было построено хорошо. Там, конечно, у него продолжился «рабочий график» - встречи с министрами, с главами иностранных государств и пр. Но все знали, что, как правило, в Сочи Лидер не принимает глобальных решений, многие встречи совмещаются здесь с горными лыжами, а сейчас, летом, с купанием в Черном море. 
Часа в четыре он освободился. Привычная для него обстановка – резиденция на берегу моря, всегда находящиеся рядом охранники (их очень много, когда Лидер едет куда-то, перекрывают улицы), а главное – всегда бодрый сорокалетний красивый брюнет пресс-секретарь (Оссия знает его что-то вечно комментирующим – особенно слова самого Лидера).    
Мы видим одну из комнат, широкую, с огромном окном, за которым - галечный берег без людей, и море. Лидер искупался и стоит в полотенце. Потом одевается – в дорогой домашний халат. Вот оно – «реальное тело» Лидера, загадка для всей страны и всего мира, объект вражеских слухов, наветов. Ну... обычное тело шестидесятилетнего человека, при этом – в хорошей спортивной форме. Лидер скачет и вытряхивает воду из левого уха. 
Пресс-секретарь стоит рядом с тонкой темной папкой.
- Ну что там? – говорит Лидер.
-  Василий Васильевич... по всему интернету щас прогремело.
- Так…? 
- Жители Кузбасса из какой-то деревни – записали видео. У них там огромная угольная шахта рядом, всё в угольной пыли. Обращаются к...
- Ко мне?
- В том-то и дело, – что к премьер-министру Канады. 
Они смеются. Лидер:
- Предатели;... Надеюсь, наши спецслужбы не стали дело заводить? Хватило ума?
- Хватило.
- Непонятно, - почему Канада? А?
- Понтия не имею, Василий Васильевич.
- К ним должен поехать губернатор.
- Да. Он поедет завтра.
- Совсем люди обнаглели. Один в Подосковье взял и взорвал мусорный завод, террорист. А эти – обращаются к Канаде. 
Пресс-секретарь разводит руками. Потом они вместе садятся обедать, – на столе рыба, гречка, творог, все это запивается соками и минералкой (алкоголя - нет).
Лидер изредка говорит что-то за столом. Но больше - думает. 
 «Что это такое? Наше государство? Мозг человека не сможет это все зафиксировать, выразить в мыслях и словах. Тысячи дел, среди которых я часто плаваю в полной отключке, в бессилии (хотя на публике я держусь молодцом). Раньше, в первые годы – общество внимательно смотрело на мои решения, а теперь, после 14-го года – когда мы присоединили Кым, - то мы смогли всех отвлечь на Краину и США. Мне и не нужно внимание общества на мои решения, оно всему только мешает. Дискуссия между моими министрами – да, это очень хорошо и нужно. Но дискуссия в обществе – нет».         
«То, что я вижу в моей сфере, в государстве и вокруг него - вечный хаос... людей... бумаг... обращений... важных и неважных звонков.. решений... реакций на эти решения. Столкновение интересов разных кланов вокруг и внутри власти, - и я всегда должен выйти победителем, подняться, - используя энергию борьбы этих кланов. Я точка приложения ожиданий, ненависти, любви, я все это несу в себе, и экранирую дальше – в качестве ответа, реакции».       
«Поэтому то, что я делаю – я просто привожу в порядок это государство, сферу управления... Думаю, то, что я постоянно озвучиваю какие-то цифры, – даже если они натянутые – это и есть борьба против хаоса. Неважно, что людям все равно плохо, они услышали цифры и им стало легче. И мне тоже».
Обед закончился. Лидер попросил «свежую прессу» (смартфона у него не было), и долго ее смотрел, обсуждая с пресс-секретарём. Потом он всех отпустил, – дважды сказав «спасибо». С моря в огромное окно резиденции вдруг задул сильный ветер. Приятное чувство, - словно резиденция это воздушный шар, бросаемый волнами ветра - но ветер никогда этот шар не опрокинет, ведь он крепко привязан. 
«Я человек – сидящий в доме, который трясется от урагана;. Будет ли у нас революция? Я всегда говорил, что мы исчерпали лимит на нее. Но, кто знает, – может, как раз революция и сделает то, чего не могу я, – превратит весь этот поток борьбы разных интересов, хаос во что-то абсолютно другое? И еще – приведет наверх  людей, у которых будут убеждения? … Да может, – никакой революции и не произойдёт».
И Лидер вернулся к мыслям о его роли в государстве.
 «Что я могу? Ну – пару лет назад я выдвинул свою программу – национальные проекты: Борьба с бедностью, Здоровье, Образование, Дороги, Технологии и пр. Причем сразу дал высокие показатели роста и небольшой срок (снова – цифры и их магия)... И – мы выделяем миллиарды на это все (ещё цифры). Это – мой удар по вечному хаосу Оссии. Но «островки» национальных проектов – это мои искусственные островки, и поток все равно их «сожрет». Чиновники снова будут неточно выполнять мои указы, а я ругать их за это. Министры и главы госкорпораций – воровать. Политика – это слова, а не дела. Вот мой пресс-секретарь, - это главный для меня помощник. Он управляет моим образом в Оссии и в мире. Нацпроекты будут «реализовываться», а  - «маленький человек» – ради которого это все запущено, – будет ругать меня и государство в целом. Всё на своих местах».   
«Я люблю Оссию, и забочусь о ее гражданах. Но, кончено, для меня важна сама по себе власть, и – деньги, да. Не будь по-другому, – я был бы ненормальным, слишком воздушным, неземным, и тогда – я бы не смог держать в ежовых рукавицах «элиту»;, - чиновников и олигархов. Я должен быть не во всем, но во многом, таким, как они. «Элита» понимает меня, - а, в глубине души, – и простые люди тоже, они могут возмущаться моими дачами, но, все-таки, для них это признак власти, «богоизбранности». С другой стороны, если бы я был совсем как олигархи, - то я не был бы популярным политиком…»   

Через час к нему пришла тридцатилетняя красавица-брюнетка Вика (если верить западной прессе, - гражданская жена Лидера). Лидер похаживал по столовой, и смотрел в огромное окно - на волновавшееся море.
- Смотри, Виктория, какие волны красивые.
- Да. Супер. Но ты мне зубы не заговаривай. Я все вижу.
- Что?
- Ты опять здесь думаешь;?
- В смысле;? Все люди думают, вообще-то.
- Ты думаешь о политике. А не обо мне…
Она поцеловала его. Лидер: «вот так – как ее губы, пахнущие… жизнью, - так будет пахнуть их революция?» Вика: «кто я? Самая красивая девушка, присланная от народа для чудовища;?»
 


28

В эти дни его – как всегда, очень короткого - отпуска в Сочи, - он купался, занимался на тренажерах. Но Лидер все больше понимал, что главный отдых для него – это некая рефлексия, вызванная теми или иными воспоминаниями (как раз то, что «запрещала» ему Вика). Он иногда даже с обидой думал, что он, в таком случае, типичный оссийский пенсионер (хотя он, конечно, не был типичным). Как бы то ни было, Лидер сказал себе: «интересно, - что же моя память мне выдаст сегодня?» В этот момент он сидел в кресле на пляже – рядом была Вика, чуть дальше – вечный пресс-секретарь, погода после вчерашней бури наладилась, и они загорали (охранники были недалеко, в шортах). Он смотрел на гладь моря. 
Память, наконец, «выдала» – последний День Победы, который празднуется в Оссии 9 мая. В тот день он действительно искренне радовался, - ведь, конечно, далеко не всегда глава государства может похвастаться тем, что у него совпадает настроение и то, что он делает, говорит публично. В  прошлом году на День победы он внутренне был озабочен другим. В этом же году он был благодарен жизни, что все совпало.
Хотя, как и другие важные события, День победы – тоже погружен в жесткую полемику, и каждый раз перед праздником Пропаганда прокатывается по «либералам», критикующим Сталина за то, что жертв было слишком много.
Но Лидер стоял на военном параде, на котором мимо него проходили не только современные войска, но и ветераны, и думал – «да пошли эти «либералы»;...  Пусть они целые теории выписывают, – что вот американцы-то ценили своих солдат, а мы нет, и что исторический смысл  Оссии, – как раз в том, что она... (Лидер все никак не мог повторить про себя это выражение) пушечное мясо. … А вдруг – так оно все и есть?» Он посмотрел на ветеранов, - ветхие, худые, одетые в «отреставрированную» форму времен войны, с орденами, медалями. «Их привезли со всей Оссии... Потом они поедут обратно – в свои не всегда веселые жизни. Может, и правда, – это пушечное мясо? Казалось бы – ну все государства используют свое население, – тем более на войне. Америка - тоже. Разницы никакой. Или – она, все-таки, есть? В западных странах - при использовании - страна, тем не менее, любит человека. И у нас – любит, но эта любовь слишком маленькая, ее не хватает. Может, она распыляется на огромном пространстве, может, из-за того, что мы постоянно воюем. Оссии не хватает – тесноты любви. Может, любовь к человеку на Западе – иллюзия, однако она там есть, хотя бы как иллюзия». 
«Но вот сейчас-то – когда я и все остальные смотрим на ветеранов, когда мы вместе с ними, - эта любовь есть? … Есть. Но она маленькая, и она спровоцирована во многом твоей же пропагандой. Она сегодня есть, а завтра нету. … И что же тогда мне делать? … Не знаю. Любовь это событие. Оно происходит. Или нет. Любовь это как Бог. Или как Революция;. А вы здесь – в День победы – симулируете Любовь».   
Однако больше Лидер не мог слушать этот голос внутри, – он должен был выступать с речью на параде, традиционно законченную словами – «слава Оссии». А вечером по телевизору снова говорили о том, что оссияне – самые великие антифашисты, и что они готовы «бороться с фашизмом» везде. 
После парада был «Бессмертный полк», акция, появившаяся «снизу» и потом ставшая общенациональной, - ее суть была в том, что оссияне выходили  в центр своего города или деревни, и  вместе проходили маршем - с портретами собственных дедушек, воевавших  и уже умерших.
И вот - Лидер шел по центру Осквы в «Бессмертном полку»… Эмоции переполняли. Но затем он почему-то вспомнил одну загадочную фразу из Нового Завета: «оставьте мертвым погребать своих мертвецов»… «Жестоко… К чему это сказано-то? К тому, что любить надо живых, а не мертвых? Представь себе, что оссияне захотят однажды взять и пройтись «Смертным полком», а лучше назвать – «Полком (все еще) Живых», где каждый будет нести свой портрет? Или, по-твоему, они должны нести или воевавших предков, или тебя?» 
Наконец, беспокоящий его голос замолчал. А сам Лидер подумал: «Я только сейчас кое-что понял. Если бы Христос, каким он описан  в Библии – пришел бы к нам, мы бы… арестовали его за бродяжничество;. И вообще – я этого не скажу, конечно, нашему любимому патриарху, - но очевидно, что Христос, – если говорить современным языком – устроил оранжевую революцию – против синедриона и против Рима. А Рим - был империей (и кстати, наши оссийские цари вели свою родословную от римского императора Августа). Империя… мощь… И тут приходит какой-то бродячий проповедник, грязный бородатый еврей;, и заявляет, что царство его не от мира сего, и что нужно всех любить».
     …
Вечером на море снова поднялся ветер, - хотя он был слабее вчерашнего. Лидер опять ужинал в своей резиденции и опять слушал сообщения от пресс-секретаря (но он, все-таки, позволил себе пару бокалов вина за едой). Аврального арестовали за неразрешенный митинг, - на который он, правда, даже не успел прийти, а только призвал к нему в интернете («получи, фашист, гранату;», подумал Лидер). «Либералы» шумят в своих соцсетях по этому поводу… 

 



29

«Оссия – периферийная страна мирового капитализма» - эти слова Вера прочла в интернете, в какой-то непонятной для нее, проскочившей в ленте ВК статье – слова запали в голову, а статью она, конечно, не читала, не ее это... Но все равно она подумала: «Да, вот я – как раз на этой периферии... в жопе мирового капитализма;». И пошла на работу. Это был не лучший «мотиватор» для раннего утра рабочего дня.
Мозг был в привычном напряжении... Вера снова в знакомой нам «пятерочке», голубые стены внутри, работают холодильники (ну, это летом даже и хорошо), знакомые коллеги по работе, директор Семенов (пристававший к ней когда-то и довольно быстро отставший)... Вдруг она подумала: «а ведь все это – в моей голове... она как будто держит это все. Я это вижу... живу с этим, в этом... Я не к тому, что моя жизнь фиговая из-за настроя моего мозга, а просто так. Забавно, что как раз себя самой я не вижу... мой мозг не видит себя, голову. Я могу увидеть себя в зеркало, – но ведь это редко (да, зеркало четко создает мой образ для меня, я творю его и фиксирую, ношу с собой как приложение к моему миру). А так – создается иллюзия, что вот это – и есть моя жизнь... что вот это и есть Я. Это моя работа, моя квартира (и это нечто более стабильное), мои папа и мама, моя старшая сестра Галя. Все это Я. Кармическая ловушка;. Или все-таки – это не Я?»      
Она снова «пикала» своим кассирским сканером. И снова были волны покупателей, привычный «узор» этих волн. Утром – прилив, днем отлив, вечером опять прилив, - максимальный, поздно вечером – наоборот, максимальный отлив. Вера подумала об этих закономерностях: «да, все это какая-то высшая математика. И ведь действительно – маркетологи и менеджеры это все и изучают». Она вспомнила, что у нее есть высшее образования менеджера – пусть и полученное в институте Вторичного, - и что она давно – в прошлой жизни; - работала на довольно высокой должности менеджера в небольшой местной компании...
И снова она видела в людях – Безликость. Которая  покоряла себе все больше жителей, - приехавших во Вторичный недавно. Хотя Вера понимала, что Безликость - это просто ее восприятие, - вернее, не только ее, а всего городка;, - и, на самом деле, «Безликость» могла оборачиваться своей противоположностью, - ликами людей, которые смотрели на тебя. Например, сегодня через кассу прошла типичный местный подросток – пятнадцатилетняя девушка, красивая, в черных джинсах и майке, с выросшей уже грудью, с наушниками на ушах и с тонкой пластинкой телефона в заднем кармане джинс. Вера знала, что в таком возрасте и в таком месте, - этот человек уже пил пиво и энергетики, курил сигареты, стопудово – и травку. Останется эта девушка здесь – ей будет плохо, уедет в Оскву – будет чуть получше. И все равно – сейчас эта девушка стояла перед ней и платила за свой энергетик, чипсы и кока-колу, - и смотрела на Веру. Та видела ее глаза – широкие, голубые. Вера была «традиционной» по ориентации (да мы все «традиционные»;), но она сейчас хотела обнять и поцеловать Лик этой девушки... или – помолиться ему.
Сегодня был второй - последний - рабочий день в ее смене. Вечером она, почти отрубаясь, закрыла кассу. Пошла домой, и, не поев, заснула в комнате перед работающим телевизором. По нему она смотрела женское ток-шоу (после ухода Максима она никогда не включала политические шоу, тем более с ним).

Утром она проснулась. Был выходной. «Дура – тебе уже тридцать... с одним мужиком ты поссорилась и рассталась, другого убили, третий был осковским богачом, а ты упустила его, ничего с этого не поимела. Невезучая идиотка». Все это говорил ей «голос разума», всегда у нее связанный с образами сестры и мамы.
Заплакала. Понимая, что телевизор ее сейчас не спасет, а пить пиво утром – как-то уж совсем жестко (тоже осудит «голос разума»), - Вера сбросила одеяло, потом стянула пижамные штаны, застиранные до дыр, потом - тонкие трусики, и начала. Вообще Вера делала это часто – минимум раз в день. В одинокой пустой полуприбранной квартире (Вера перестала нормально прибираться, как только уехал «осковский гость») – раздалось ее громкое дыхание... стон. Она была очень красива в этот момент – со своими темными длинными волосами. На ее лице было вдохновение. И если бы какой-нибудь инопланетянин спустился на Землю, и первое что бы увидел – Веру за «этим», то он бы очень удивился: тело землянина в каком-то скрученном виде, в виде самоподключения, но, все-таки, – оценил бы. Может, подумал бы: «они, наверное, так заряжаются своей энергией?» 
А что бы подумал, увидев это, не инопланетянин, а житель Земли – Максим? Он сейчас был на работе и говорил что-то правильное о США, – что они слабеют как сверхдержава, а потом – «рекламная пауза, не переключайтесь» (да, главное не переключаться с нашего опиума для народа на опиум других каналов). И он правда что-то почувствовал, – что Вера сейчас вспоминает его. 
Хотя каждый раз, когда Вера «это» делала, она заставляла себя фантазировать о ком угодно, кроме Максима. Вообще женские фантазии в этот момент, - «отдельная тема», достойная диссертации (по этим фантазиям можно определять страну проживания, социальную группу и пр.). И сейчас Вера, немного предварительно настроив себя «там», между ног, взяла свой телефон и нашла в сети «порнушку». Иногда это было что-то более легкое – о паре в замке или на пляже... Но сейчас, чтобы закрыть отчаяние, которое хотело засосать ее,  ей нужен был «жесткач» – и она нашла видео, где негр с огромным членом «долбит» белую замужнюю женщину. Видео было массовым, но при этом  более или менее качественным, - а то она не любила «видосы» с какими-то наркоманами.
Ее частое дыхание.
Инопланетянин бы совсем запутался – мало того, что эти земляне делают что-то странное со своим телом, они еще и держат перед собой маленькие железки с экраном... Какая во всем этом связь? 
«Негр... негр... негр... (интересно, что и мужчины смотрят на этого негра, а не только на женщину;)».               
Но, почему-то, вместо негра и женщины из «видоса» – у нее в глазах появился Максим. Просто – один, без пары, и даже неголый. Его лицо. Вера хотела выкинуть его образ, но... не смогла. Потом заревела и.... кончила. Мир в душе… как всегда после оргазма. Секс – дает человеку некую периодичность, периоды вдоха и выдоха (напряжения перед актом и разрядки после него, как сказал бы Фрейд), – наверное, совпадают с космическими ритмами – дня и ночи...  зимы и лета... А, может, если уже не говорить о периодах, – каждый наш оргазм (в том числе и Веры сейчас) – это некое повторение Большого Взрыва (забавное название). Кончив, человек становится более глубоким, более привязанным к жизни.
Итак, Вера лежала на своем старом разложенном диване – и плакала, но отчаяние прошло. Причем трусы так и не были надеты обратно. 
Замечу еще один момент, – мастурбация и политика;. Думаю, мастурбация – это важный признак жизни среднего оссиянина (конечно, это везде есть, но все-таки). В молодости он делает это из-за природы, в среднем возрасте и в пожилом – от безысходности. Оссия – это великая мастурбационная держава. В мастурбации оссиянина всегда есть что-то отчаянное, может даже – немного суицидное.
Так начался ее выходной. Так она смогла «загрузить» свой организм в новый день. И поэтому ей уже не очень страшна была мысль о Максиме. Все их поцелуи, «сексы», слова, совместные просмотры тупого ТВ, завтраки и «обеды» на ее кухне – все это всплыло. «Я люблю этого гада... эту тварину осковскую... Поматросил и бросил. Люблю его». При этом она понимала, что Максим вряд ли разведется ради нее. И – если вдруг захочет снова приехать и пожить с ней, то она сама не согласится. «Да. Ну и что, все равно люблю». Как будто он ее инфицировал чем-то, заразил страшной болезнью (в Оссии любовь это очень страшная смертельная болезнь). «Надо сегодня хотя бы выйти из квартиры. Август на дворе – тепло, дождя нету, а я почти не купаюсь».
Она позвонила своей старшей сестре Гале. Через пару часов они сидели на берегу местного озера,  - того самого, в котором купался и Олег. Галя – крупная и невысокая, - была скучной, но, может, это и нужно было Вере сейчас – спрятаться за таким человеком (да и нету у таких, как Вера, обычных оссиян,  особой возможности выбирать нескучных людей рядом).               
Галя не знала, что Максим жил с Верой две недели. Вера сначала в то время со  страхом думала, – что скажет Гале и родителям, если их «спалят». Но потом все эти текущие события слишком увлекли ее, и она забыла об этом. Их не спалили («так Бог благословил и покрыл нас, прелюбодеев;?»). И, конечно, она уже потом ничего не говорила (не хотела расспросов и поучений об упущенных шансах, - она и сама себя «поучит»). Снова все вспомнив о Максиме, Вера подумала – «я как будто болото, или колодец, в который ухнули медное ведро, и потом уехали, и вот это ведро звенит во мне».
Хорошо лежать на песке, «на солнце». Они выпили с Галей по банке пива, закусили мясом, потом выпьют еще. Рядом купаются какие-то подростки, кричат, придется сделать им замечание. 
Гале все время звонит муж, они ругаются и это проходит неким рефреном. Галя долго занудно рассказывает Вере о том, почему она ругается с мужем – он купил занавеску в ванную не такую, какую она хотела. Галя объясняет, какую хотела она. «Хорошо... - думает Вера про болтливую Галю, - путь говорит...»
Галя:
- И, все-таки, – мы с ним счастливы.
Они по-пьяному смеются. Потом купаются. Их тела благодарно впитывают влагу. Галя снова обращается к Вере, уже на берегу, подавая это как еще одну пьяную шутку:
- А ты помнишь... о своей мечте? А? Аааа?
- Да помню.
- Какая?
- Президентом, блин, стать.
Они смеются еще сильнее и громче, так что даже подростки, – до этого шумевшие сами, - весело оборачиваются на них, и смеются над ними.
- Отказалась от мечты? 
- Нет.
- Но ты хоть сделала что-то для нее?
- Сделала. Я каждый день представляю, – что сижу в Кремле.
- Да вруша, мать-перемать. Да в Оссии баба никогда не станет президентом. Я и сама думаю, – что это не нужно. Пусть нас, баб, и больше. Но мужьями командовать это одно, а страной другое.
Вера про себя злится: «если бы мне было не насрать на политику, я бы  назло Галке стала президентом». Конечно, слово «президент» тут же отдается в ее душе – образом Максима. И – как только она вспомнила о нем, она вдруг... получила в «ватсапе» сообщение. Уточню, что телефон, - святая вещь для современного человека, - был сразу по приходе на пляж аккуратно положен ею на край большого красного оделяла, на котором они сейчас с Галей сохли. Сообщение... она поняла, что – от него.
Гале опять позвонил муж, и они с радостью продолжили пикировку, - уже с матюгами, - так что Вера спокойно приникла к телефону. Вот он – его  контакт у нее в «ватсапе», - с именем Максим, но - без фото, она не хотела «палится» перед родственниками (сколько таких историй есть сегодня в мире,– с фото и без)... Ага… значит, он вспомнил о звонком ведре, заброшенном в колодец Вторичного (и это ведро тут же загремело). 
Что же я мучаю читателя и не оглашаю сообщение от Максима? 
Да дело даже было не в нем. Максим написал, телефон пикнул, - а Вера, увидев, что от него, уже задыхалась. Жаль, что Галя рядом и нельзя закричать. Но Галя все равно заметила:   
- Ты чего, сестра?
- Да ничего... видос смешной посмотрела.
Между тем, он написал ей что-то странное:
«?»
И все.
Что ему ответить? Можно просто настрочить – «приезжай блин скорее». (И – приняла бы его снова у себя дома, как и в первый раз, не думая ни о чем, и не требуя от него «развода».) Если бы она сидела сейчас в своей тесной невротической квартире, то она бы так и сделала, но сейчас, здесь, -  на берегу озера, немного пьяная, искупавшаяся, загорелая, - она была больше уверена в жизни и в себе.
И ответила:
 «...»   
Далее их «переписка» продолжилась:
«?»
«...»
Так было несколько раз.
И уже на пятый знак вопроса Вера  написала другое, то, что хотела написать с самого начала:
«!»


30

Максим все это время... жил своей жизнью, как будто в запущенной им снова компьютерной игре. До Вторичного он устал от нее и поставил на паузу, а теперь снова запустил... Все, что произошло во Вторичном, – никуда не делось, но словно было переведено им – если пользоваться еще таким же сравнением, - на «другой диск» памяти.
Каждый день он сидел перед ток-шоу в гримерке, где ему делали «достойный лук». «Я все время смотрю на себя в зеркало. Вот он – нарциссизм. Все осквичи – нарциссы. И Лидер, везде ставящий свое изображение, – главный нарцисс;?»
Что он, все-таки, чувствовал по поводу Вторичного? Самое сокровенное – Веру – он старался не помнить (она и так жила в его бессознательном, и так «помнилась»), - а остальное... «Оссия реальная» была страшна – она тянулась к нему через образы и запахи. Электрички, мигранты, «пятерочка», кавказцы, продававшие «наркоту» и избитые кем-то однажды ночью... Болезни, инфекции, «негативная энергетика». Все это невозможно было выразить словами, невозможно было показать в кино (хотя такие попытки и делаются, в том числе и независимыми от власти режиссерами)... «Оссия реальная» была нечитаемым сообщением.
Так что, в каком-то смысле даже хорошо, что над этой Оссией была «шапка» в виде Осквы и пропаганды, которая «шла» из нее. Пропаганда давала хоть какое-то осмысление, – пусть очень скудное и похожее на «разводку». Пропаганда «насиловала» реальную Оссию своими смыслами, но очень страшно было думать о том, что же там, в ней, в реальной Оссии, какие у нее «свои смыслы».  Пропагандистская сказка о борьбе светлого Лидера с темными силами Запада, - лучше, чем реальность. И если в Оскве простые люди еще могли смеяться над этой сказкой, то в остальной Оссии – они держались за нее тем крепче, чем хуже они жили.
Хотя иногда Максим, все-таки, думал по-другому. И понимал, что проблема «простых оссиян», – в том, что они не хотели проснуться и высказать... чего они хотят, во что они верят. Так они и будут «зависать» между разными центрами силы, которые претендуют на них – государством, «либеральной» и «патриотической» оппозицией, с преимущественным перевесом государства, конечно. И хотелось сказать: «ну давай уже, Оссия, выскажи себя... все что угодно будет лучше, чем та немота, что есть сейчас, все что угодно, – даже национализм и просто фашизм лучше, чем это. А вы сейчас в этом  - в полной потере связи с собой и с другими... в потере контекста».
Что касается Олега, высланного из страны... Он казался Максиму неким драгоценным камнем, ушедшим под воду – и там, со дна, сиявшим с прежней силой. Максим, конечно, уверенный, что он много лучше интеллектуально и морально многих своих коллег по «пропаганде», -  завидовал Олегу. Но, преодолевая эту зависть, он думал: «все-таки – вот в этой анонимной Оссии, есть такие, как Олег (и еще - как Вера)…»

Однажды вечером, под пивом, он сидел дома и думал о том, что у Веры сегодня выходной (он знал ее график, шедший со дня после его отъезда). И  решил написать ей. При этом он понимал, как виноват перед Верой из-за своей «истинно осковской» неопределённости. Так что же ей написать? «Привет, как дела?» В итоге, он отправил ей сообщение, как уже известно, - «?» Конечно, – читательницы – когда прочли это еще в предыдущей главе, - подумали: «вот они какие эти наши мужики… ничего внятного сказать не могут, а Вере не нужно было ему отвечать». Но она - ответила, подала знак, и дальше он уже как бы штурмовал ее своими «?», пока она не написала «!». На самом деле, им обоим и первого троеточия хватило.
Вера при этом думала: «уж если мы играем «Красотку», то я, как «Джулия Робертс», хочу «полную сказку», пусть это, как и в фильме, и кажется безумным, нереальным», - чтобы ее «Ричард Гир» уж если не женился на ней, то развелся бы со своей женой как минимум. И Максим это, конечно, понял. Он уже был готов к мысли о разводе.
Однако – ему нужно было что-то еще «распутать» в себе, несвязанное напрямую с Верой. Что?
Он не мог этого понять. Завтра будет понедельник – начало его рабочей недели на ток-шоу («моего сизифова труда»). А сегодня он, как всегда, «тупит» - до двух ночи смотрит телек, и пьет пиво. Конечно, это его родной Первый, - показывает сериалы. После программы «Время» – сериал про очередного разведчика. Дело в том, что Лидер был в своем прошлом разведчиком, что, конечно, добавляло ему популярности у «простых людей», и вот, оссийское телевидение заполонили сериалы о «спецслужбах» (кто-то даже сделал о Тайной канцелярии XVIII в.). Фильм, который Максим смотрел сейчас, рассказывал об агенте, работавшем перед войной с фашистской Германией. Вообще сериалы были либо о разведчиках, либо о «великой» «красной» империи XX в...
Максим глядел на огромный черный экран телевизора в полстены, сопереживал, смеялся шуткам, и не думал о том, что будет завтра.


31         

Наступил понедельник. В два часа дня мы видим с вами Максима на его ток-шоу. Он все тот же – низкого роста, лысый, с широким красивым лицом, загорелый, с умными острыми глазами. И студия та же – красивый дизайн, стены из белого и голубого пластика, в центре – некий узкий круг, в нем сидят «эксперты», дальше и выше, по расходящимся и увеличивающимся кругам – зрители.
На дворе август – время, когда политики отдыхают, но все равно Первый канал требует от Максима остроты (кстати, еще пару лет назад летом политических программ не было, а только фильмы). Так что он, - «напирает», говорит о том, что Краина уже окончательно приняла закон об отказе от оссийского языка («все, теперь наше ТВ будет гнобить их на эту тему», подумал Максим).
Он кричит:
- Да на нашем языке в мире говорит триста миллионов человек!
Как и положено по сценарию, голос подает некий «эксперт из Краины» - не во всем адекватный человек (но получающий здесь много денег):
- Вы сами виноваты, что ваш язык стал ассоциироваться с империей, с Мордором. 
Зрители возмущенно шумят. Максим:
- Империя, Мордор, - это Пушкин... Толстой... да?
«Эксперт из Краины» пытается и на это что-то ответить, но все другие «эксперты» ожидаемо перебивают его.
«Ну все, – думает Максим, - уже провел два часа... Потом – новости, еще пару часов и моя смена все».
И здесь он... вспомнил о Вере: «а что она сейчас?» Он знал, что у нее был первый выходной в воскресенье, второй – сегодня. «Значит – не исключено, что она смотрит…» (Да, она смотрела.)  «А Лидер? Вряд ли». Максим был в курсе, что Лидер смотрит, но – в записи, и наиболее важные выпуски его ток-шоу.    
Вдруг  Максим... вынул из уха свой редакторский наушник, отложил в сторону папку, взял у одной из девушек, которые держали микрофоны, черный микрофон  и... пошел наверх, к зрителям (микрофоны, пристегнутые к лицу, – были у него, и у избранных «экспертов»). В это время в студии раздавался голос очередного «эксперта-патриота» – как всегда, безостановочный, и изредка перебиваемый другими «патриотами».
Максим подумал – «а пойдёт ли за мной оператор?» Тот пошёл, считая, что это такой новый неожиданный ход в ток-шоу, – хотя в эфире еще показывали говорившего «эксперта», но вскоре переключили на его камеру, «шедшую» за Максимом.
Зрители, к которым они поднялись, – тоже были в полном шоке, как говорится. Их лица – по сценарию, - никогда не должны были занимать весь экран. Но вот камера показывает их крупными планом, и полностью «забывает» обо всех «экспертах» и крикунах (хотя голос одного из них еще раздается какое-то время по инерции). Это видно на большом экране в студии, и – видно всей стране по телевизору. Вот они - «обычные» девушки, женщины, мужчины среднего возраста. Как я уже говорил, - телезрители должны были и узнавать в зрителях на ток-шоу себя, но и - видеть красивые лица.
Что было на этих лицах сейчас? Страх. Растерянность. У кого-то, возможно, мысли о том, что канал вообще-то платил им только за «пассив», - хлопание и пр., а за разговор плата должна быть выше.
Тем временем, «эксперт-патриот» в центре студии уже, слава Богу, – заткнулся. Максим приблизился к первой сидевшей в ряду девушке – она была лет двадцати, красивой, с длинными светлыми волосами, завязанными сзади в косу. На коленях она прятала... телефон – сидела в нем во время передачи. Максим поднес микрофон к ее лицу, и сказал:
- Не бойтесь, пожалуйста. 
- Хорошо.
Чтобы оправдаться за телефон на коленях, девушка заговорила, голос ее был почти неслышным от волнения:
- Я против!
- В смысле?
- … Аа… Вы ведь хотите спросить про этот закон на Краине? Я против.
- Ясно. Вы молодец.
- Спасибо.
- Но я… не об этом сейчас.
- ?
- Я просто... хотел бы... – он обратился ко всему ряду, - чтобы вы все здесь – наши дорогие зрители, - сказали вот что. Может, что-то вам покажется странным, ну и ладно. Вот что я прошу вас сказать: «Я есть. Меня зовут так-то. Я родом оттуда, живу там-то, зарабатываю тем-то, думаю, беспокоюсь о том-то».
Девушка еще долго не могла собраться с силами – хотя вопрос-то был простой. Но ведь она это должна была сказать на Первом канале в политическом ток-шоу, где произносятся другие слова, и, кажется, что они здесь прописались, как слова молитвы в древнем храме, – «Лидер»… «Оссия»... «враждебная Америка»... «враждебная Краина»... «дружественный Китай»... и вдруг – она должна будет говорить о себе. Это же никакая на фиг не политика. Но вот вроде ведущий требует. Вся студия в полной тишине, никто уже давно не кричит, все слушают диалог Максима и этой девушки. Она говорит, - поначалу с большим трудом:
- Я есть, - и лишь после этих слов она продолжает уже менее формально, - меня зовут Марина Шипанева. Я приехала из Ростова-на-Дону. Студентка, учусь здесь. Не работаю. О чем думаю? ... Хочу в Оскве найти себе жениха;. Об этом и думаю.
Студия смеется.
- Еще что-то, Марина?
- Нет... а еще что-то нужно?
- Нет. Все нормально. Спасибо Вам – Вы первая это сделали.
Радостная, что «экзекуция» кончилась, она кричит в уплывающий от нее микрофон:
- Обожаю Лидера больше жизни!
Максим улыбается. За девушкой сидела женщина лет сорока, - худая, с озабоченным жизнью лицом.
- Слушаем Вас.
- Я... есть... Меня зовут  Елена Польнова. Родилась и проживаю в  городе Красноярске. Здесь я у своих дальних родственников – приехала Оскву посмотреть. А у вас на передаче впервые. Да видно – хорошо попала, Бог меня направил;.
Она, в отличие от девушки рядом, заговорила легко, – она привыкла жаловаться на жизнь, новым для нее был только формат, - по телевидению и на всю страну.   
- Работаю бухгалтером. Зарплата так себе. Ну это еще ладно. Вот что меня очень сильно беспокоит. Уважаемые... эээ... господа... в Красноярске нечем дышать. Люди уезжают. Но это уезжают богатые, - покупают квартиры здесь, в центре Оссии, или на юге. А я разве могу уехать? Я получаю двадцать тысяч. Больно, что Сибирь – это великий край, великая природа, а мы, люди, пришли туда и все... Вот посреди этой великой природы стоит город с промышленным предприятиями и в нем люди задыхаются. Ходим там на митинги, требуем чистого неба, - но...
«В сущности, – подумал Максим, – это чем-то похоже на прямую линию с президентом». 
Кто-то из «экспертов» хотел ответить на это – и даже не спорить, а, наоборот, согласиться, но Максим все равно ему не дал, и двигался дальше с микрофоном. Однако та женщина, которая говорила последней, на миг приблизила к себе его микрофон и сказала:
- Мы все верим в Лидера.
Ее соседом был мужчина лет тридцати с лишним, худой и в очках, с большими, словно вопрошающими, голубыми глазами:
- А я вот не верю в Лидера.
Студия замерла... Мужчина заговорил дальше, уверенно, даже нагло:
 - Я не верю в Лидера, и я есть;...  Меня зовут – Павел Евгеньев. Да, я не скрываю своего имени, своих данных. Живу в Петербурге. В Оскве отдыхаю, сюда пришел от любопытства. Или – я не верю в Лидера и пока есть;? Слушай, страна, – я не знал, что будет такой шанс, пришел сюда наобум. Я мог бы долго говорить о своей жизни и жизни своих троих детей – нищебродской, прямо сажем, - но это все и так понятно, в Петербурге еще не так уж и плохо. Но я о другом сейчас. Пока есть время прямого эфира…  Слушай, страна, - и Павел посмотрел не на Максима, а прямо в камеру, которая его показывала, - страна, может, хватит уже играть в эти игры? Мы же вроде не при Сталине живем? Время другое? Чего вы загнали-то себя в это во все? Конечно, ваш любимый Лидер – сам здесь постарался, но и вы – тоже… Хватит произносить постоянно его фамилию и хватит молиться, факинг, на его фото. Хватит дрочить на него, люди!!! Вы же все как больные, вы крэзи. Дело не в проблемах страны и что он типа их решает или плохо решает или хорошо. Дело, - в культе, мы все превратились в его секту. Но то, что однажды было искривлено, – не может не быть однажды исправлено, и именно в том месте, где искривилось. Такова гребаная карма.
И тут Павел... произнес: 
- А теперь я хочу сказать ему самому. Тебе, - он назвал фамилию Лидера, которая печаталась долгие годы в миллионах газет и интернет-сайтов, произносилась миллиардами людей, -  Ты реально зае...ал. 
Что могли подумать телезрители, случайно – именно в этот момент – включившие Первый канал? Что перед ним – «натовские засланцы».
Между тем, сразу после этих слов выступавшего – Первый канал отключил прямой эфир ток-шоу. Максим узнал об этом и сразу позвонил гендиректору Игорю Сергеевичу. Тот кричал:
- Ты оху…л, Макс? Мы тебя уволим. Ты оху…л!? 
- Хорошо, увольняйте. Но, пожалуйста, - включите эфир обратно. Вы что, не понимаете – что враги будут об этом писать?
- Ты сам враг.
- Включите обратно.
- Ху…й, - Игорь Сергеевич прервал связь.
Тогда Максим понял, что нужно делать. Он глянул на студию – «эксперты-патриоты» уже сбежали, осталась пара «либералов», но и им не давали слово. А зрители в студии, уже заведенные, - «прорванные» - словами Павла, - услышали громкий крик Максима, перекрывающего шум:
- Нас отрубили...
- Суки... гниды...
Максим:
- Тихо... ну тихо. Я щас могу снова набрать гендиректора, - и он набрал, тот ответил, Максим обратился к студии, - Я хочу, чтобы вы сказали ему, чего вы требуете, - и тут он заскандировал: вклю-чи... вклю-чи...
Они сразу сообразили и начали повторять, они кричали громко, дружно, - как будто это были не оссияне, а действительно хорошо обученные провокаторы НАТО:
- Вклю-чи! Вклю-чи! Вклю-чи!
Голоса гремели по студии, - ходили, как звуковые валуны.
- Ну что, - слышишь?
- Слышу... Нет, не включу.
Люди продолжили скандировать. Через минуту Максиму сказали, что прямой эфир возобновился. Он не знал, что дело было здесь не в решении Игоря Сергеевича, – просто когда эфир отключили в аппаратной, это сделал первый ответственный редактор, а всего их было три. Второй – сидел в сторонке. Третий же считал, что страна имеет право на свободу, он выгнал из аппаратной первого и второго, и возобновил прямой эфир. При этом он забаррикадировал дверь… и все равно понимал, что уже через десять минут ее вскроют. 
- Мы в прямом эфире!!!! – закричал Максим, - думаю, у нас немного времени!
Студия завопила. Так оссияне не орали ни от спортивных побед, ни от присоединения Кыма, ни тем более от избрания в очередной раз Лидера.
Все рвались к микрофону Максима (были и другие микрофоны – но он был единственным, передающим в эфир). Подошла та самая сорокалетняя Елена из Красноярска. И заорала:
- Вот мы где видели вашего еб…ного Лидера!!!!!! – при этом она показала неприличный жест, положив левую руку на запястье правой руки.
За ней микрофон выхватила Марина из Ростова-на-Дону, девушка, что выступала первой:
- Что думает о тебе молодежь? Вот что!!!! – и показала «фак».
Максим вывел на большой экран в студии – лицо Лидера. Зрители в студии потянулись к этому экрану. 
Старики и старушки плевались на него:
- Это тебе за пенсию.
Люди среднего возраста добавляли свои плевки:
- А это за пенсионный возраст.
Молодежь тоже «участвовала», но более «креативно»: молодые достали из полки под экраном фломастеры, хранившиеся здесь на случай необходимости что-то нарисовать, и здесь уже, - кто во что горазд. Одни пририсовали к уже оплеванному портрету Лидера заячьи уши, другие – гитлеровские усики, и, наконец, третьи, – что он словно у кого-то сосет. Молодые закричали:
- От-со-си! От-со-си! От-со-си!
И вся студия за ними подхватывала…
- От-со-си! От-со-си! От-со-си!
В этом едином порыве – было… Освобождение.
Наконец, Максим, который до этого ходил с микрофоном, - отдал его в толпу (где его сразу на фиг сломали), и тоже закричал вместе с другими: 
- От-со-си! От-со-си! От-со-си!
Так он – чистил свою карму, так он уничтожал миллионы своих прежних фальшивых слов этим одним правдивым сейчас словом. При этом он – остатками разума, которые еще, к сожалению, в тот момент у него работали, - думал: «Праздник непослушания. Содом и Гоморра. Гопота на Первом канале;. Ну и что? Люди-то радуются. Да, их радость довольно простая, но Лидер сам в этом виноват». 
Десять минут быстро прошли, - эфир совсем отключили. Можно было бы ожидать, что эти кричавшие только что люди быстро перейдут к раскаянию, к «эмоциональному похмелью» – но нет. Они – спокойные - расходились из студии. Хотя при этом понимали, что уже сегодня вечером за ними «придут». Но они не боялись. И Максим тоже.


32

Вечером по дороге к своему загородному дому – он вдруг вспомнил песню БГ: «нас учили, что жизнь это бой... по новым данным разведки, - мы воевали сами с собой». Поразительно, что эта песня была написана тридцать лет назад, при развале «красной империи» – и вот получается, что она снова актуальна...
В восемь вечера его жена Таня – та самая бывшая модель, не утратившая красоты, - со злым лицом от просмотра его ток-шоу, сидела рядом с ним за столом, и наблюдала, как он ест, – Максим сильно проголодался, он ведь не обедал в этот день. Включил телевизор, новости – было интересно, что скажут о нем. Как всегда в случаях чего-то непредвиденного и «плохого», телевидение могло скрыть событие, но, все-таки, – учитывая «давление интернета», - не скрыло. Ведущая новостей, уже в конце выпуска, – сказала: мол, всю страну поразил последний выпуск ток-шоу Максима Н., который начался вообщем-то невинно – с того, что простые зрители в студии начали говорить о своей жизни, а закончился... «коллективным безумием». Ни одного фото или видео при этом не показали.
- Да, - сказал Максим, - вот и я сам стал объектом пропаганды. Я же знаю, что главное – дать обозначение. У меня на ток-шоу - «коллективное безумие». Митинги оппозиции – «незаконные». Краинское государство – «хунта». А Оссия для, в свою очередь, краинской пропаганды, – «оккупант»;.
При этом Максим не мог не посмотреть ту же тему новостей в интернете, - «телек», конечно, умолчал, что за всеми, кто «отличился» на его ток-шоу – предсказуемо пришла полиция. По идее – должны были прийти и за ним, но этого почему-то не произошло (пока?). На видео с арестами Максим различил, кроме прочих «зрителей-бунтарей» из его студии, лица Марины из Ростова-на-Дону, Евгении из Красноярска, и, наконец, – Павла из Петербурга. Но самое главное – было в том, что никто из них не боялся. Одни во время ареста смеялись, другие даже пели. Всем стало ясно, что государство реагирует как положено – по-старому, а здесь уже было что-то новое. Некая лагуна, свободный проем, в который  государство «падало», «заваливалось».
- Ну что – ты наелся? – сказала жена.
- Да. Спасибо.
- Что  ты делаешь? А? – она имела ввиду произошедшее на ток-шоу.
Надо сказать, что жена никогда не была фанаткой ни Лидера, ни режима, она была… женой. Раньше даже наоборот – Максим верил в это сильнее, как мы знаем, со спадами, но верил. Поэтому он спросил:
- А тебе-то что, Таня?
- То, что ты сделал там – это не удар по Лидеру, – черт с ним, - а по нам, по твоей семье... по Маше, по Нате. Неужели ты это не понимаешь?
- Я, кстати, хотел сказать... я хочу развестись.
- Не удивляет меня это. У тебя кто-то есть?
- Да.
Как долго он шел к этому ее вопросу и к этому своему ответу...
- Поняла. Развод будет.
- Этот дом – вам. Еще – «трешку» тоже вам. А «однушку» – мне.
- Окей.
Но переживать и ругаться с ним из-за развода у нее времени не было – может, так и лучше, подумали они оба. Таня вернулась к тому, о чем говорила: 
- Да, мне плевать на Лидера. Но ты своим этим шоу – расшатываешь. Ты не понимаешь это, Максим?
- Да есть ли что расшатывать-то?
- Сначала у тебя на Первом канале люди кричат, что Лидер полный лошара, а потом – что? Наши горничные придут и ограбят нас? Или кто-нибудь вообще придет с улицы и выгонит нас из дома?
- Все это херня...
Он очень устал и хотел спать. Но, все-таки, он извлек из холодильника (его потом разграбят революционеры;?) – банку дорого пива. И выпил ее.
Максим лег и отключился, - не в их совместной спальне, а в другой. За стенкой пыталась заснуть Таня. Но… не спала – а плакала.
Проснулся он рано – в пять утра, хотя ведь на работу идти было не нужно. Вчерашний разговор с женой всплыл в его памяти.
««Расшатываешь»... И правда, что ты натворил, Максим? Лидер и его система – совсем не лучшие, но что придет им взамен? Чем обернется эйфория свободы?»   
«Революции в Оссии, - что это такое? Это всегда нечто очень тяжелое, нордическое, с водкой, под музыку «Рамштайн»;. Пугачёв в XVIII в. поднял восстание и его люди просто тупо убивали помещиков со всеми их семьями, вырезали... Революция в 17-м году, – против царя и помещиков – тоже косила людей. И сам царь был расстрелян вместе со всей его семьёй в 18-м». 
«Вот он – пульс нашей революции... той, что может подняться из-за тебя. Но ужас в том, что наше государство это тоже не оправдывает. История Оссии это история агрессии государства, которая была еще в неких рамках, – которая чередуется с беспредельной агрессией толпы».
«Куда эта агрессия толпы пойдет сейчас? По всем болевым точкам, которые держала система во главе с Лидером (его образ – был символом хрупкого согласия). Против полицейских. Против чиновников. Против богатых (то есть – против чиновников;). Против Осквы (конечно). И – против мигрантов. Вот они, эти линии разлома».
Максим представил – как по всей Оссии поднимается волна. «Да, это волна Свободы. Но у нее - тяжелый непросветленный лик Мести и Зависти, Инерции. Какие лица будут у этих восставших? Это лица пенсионеров, еще вчера голосовавших за Лидера, а сегодня проклинающих его; лица женщин среднего возраста, затюканных своей жизнью; лица пьющих мужчин, загнанных в кредиты; лица молодых, которым лишь бы впасть в угар».    
 Максим понял, что не может больше оставаться дома, надо куда-то уехать – то ли это была привычка каждый день быть на работе, то ли – смутное ощущение, что в Оскве сейчас что-то должно происходить (хотя он и не хотел об этом думать). Собрал вещи – для переезда в осковскую квартиру, - и позавтракал... С женой он прощаться не стал. Дочерей дома не было. «Вот и все, - свобода…» Но полноценно пережить эту свободу, ее радость и горечь,  ему мешали мысли о возможной «революции». 


33

По дороге – сидя в своем черном «бмв», - он понял, что делать. Позвонил Вере, выведя связь на громкую.
- Привет.
- Привет, Макс. Ну что, я видела вчера... Ты молодец... Все рушится, кажется, у них... Ты видел новости?
- Нет, – он забыл с утра посмотреть, а ведь раньше такое было бы невозможно.
- Люди выступают за освобождение арестованных с твоего ток-шоу...
- А-а-а-а… Давай встретимся?
- Давай.
- Я сказал жене, что хочу развода. Она согласна.
- Супер. Ты теперь, значит, завидный жених? Холостяк?
Они засмеялись. Потом договорились встретиться в центре Осквы, на станции метро Кропоткинская, что недалеко от Красной площади.
Осква, в которую въехал Максим, не была охваченной митингами. Все вроде было обычно – вторник. Преодолев пробки, он оставил машину у метро. И сразу различил – некий гул, который шел от Красной площади, явно, там были митинги, но что конкретно, – неясно. День был жарким, и Максим купил в ларьке минеральную воду.
Вера опоздала, потому что не была готова ехать куда-то сразу. Но – пришла. Поскольку было жарко (или по другой причине?), на ней были не джинсы, а темно-розовое платье. Она была такой легкой. Хотелось поймать ее на свою ладонь и держать на ней. Максим стоял и смотрел на нее через солнцезащитные очки. Как только он увидел ее, он забыл обо всех своих мыслях об «особенностях оссийской революции».
Они поцеловались – сначала в щеки. А потом - в губы;. Максим подумал: «Ее губы пахнут счастьем. Как странно, что оно доступно в этом мире – надо всего лишь приехать за ним к метро».  Потом он взял ее за руку, и так они долго стояли рядом. Затем отошли к набережной и встали там. Максиму не хотелось ещё никуда идти – не хотелось никакой «истории».
- А ты знаешь главную новость? – спросила она. 
- Нет.
- Ну блин... Лидер ушел в отставку.
- Екарный бабай. Не может быть. И все из-за меня;?
- Да кто знает. Просто – на Красной площади идет протест уже с самого утра. Туча народу, и никто не может их разогнать. Но, думаю, – ты все начал, любимый, - однако  Максима эти ее слова напугали, - Но я так до конца и не поняла, что именно там происходит. Сейчас пойдем и поучаствуем;. 
- Да. Это какой же должен быть там протест, - чтобы «он», наконец, ушел?
- Не знаю, Максик.
- Давай пока постоим. Ладно?
- Мхм.
- Понимаешь, я ночью думал о том, что наши революции – они ведь такие жестокие, некрасивые. 
- Ты просто боишься.
- Конечно, это ведь ты в прошлой системе была внизу. А я наверху.
- Классовая борьба, ексиль моксель.
- Да. А еще – борьба коренных и приезжих. Сколько всего этого дерьма у нас. И вот оно всплывёт. Понимаешь? Короче... я не знал, что мне делать от этих мыслей. И позвонил тебе.
Теперь и Вера задумалась, и она уже тоже не спешила идти на Красную площадь. Они сели в тени, в кафе, на летней террасе, и заказали по мороженому. Какое-то время сидели молча. Потом он, наконец, сказал:
- Ладно, пошли.
Она мысленно спросила его – «почему он, все-таки, решился?» И он мысленно ответил – «когда я с тобой, ничего плохого, ничего некрасивого произойти не может. Или, другими словами, – Бог есть». 
Они отправились на площадь. Ну все… сейчас они увидят тысячи людей, которые бьют полицейских... громят ГУМ и ЦУМ... бьют кавказцев (и даже вездесущих китайцев, попавшихся им под руку).
Но... подходя к Красной площади, они поняли, что доносившийся с нее гул – это очень громкая клубная «долбящая» музыка. Они не могли поверить, но на площади стояли тысячи... подростков. И тусили. Многие девушки – танцевали тверк. Школьники, студенты, но школьников было больше. Кто-то уже обнимался и целовался. Банки с энергетиками лежали под ногами и гремели. На лицах – улыбки, смех. Полицейских не было (они были сначала, но потом ушли). ГУМ и ЦУМ стояли на своих местах, – в них, правда, не было покупателей. И мигрантов нигде не было – они разбежались, думая, что это собрались против них. Никакого митинга. Никаких ораторов. Никаких требований.
А что же там было? Красивые девушки и юноши. Хотя их реальная жизнь была тяжёлой, и они сами были тяжёлыми – сидящие в телефонах и «компах», часто дерущиеся, издевающиеся друг над другом, курящие спайсы. Но вот почему-то сейчас они вынули из себя что-то другое (но кто-то скажет, что они просто выпендриваются для того, чтобы снять видео).
Вдруг – толпа расступилась. По площади шел Лидер. Он был в своем черном костюме, охраны не было. Он шел и вспоминал, что главу Ливии Каддафи его граждане изнасиловали палкой и убили, растерзали на клочки; что Саддама Хусейна повесили. Но... никто Лидера не тронул, даже музыку в колонках не сделали тише. Потом он «растворился» в толпе, и «туса» продолжилась. Вера и Максим начали чуть двигаться в такт музыке, - такой чужой и такой родной. И тут – его подхватил какой-то «ветер» из людей, мягко наскочивших на него, но он понял, что это были его дочери, Маша и Ната. Они прокричали, - перекрывая музыку из динамиков, - о том, что здесь очень круто, и ушли. 
Максим взял Веру за руку.




май 2019 – январь 2020,
Петербург