Аре Ваеланд В котле болезней 13. Смертельная пляск

 XIII

СМЕРТЕЛЬНАЯ ПЛЯСКА ЕВРОПЫ


Сцены, показанные в предыдущей главе, должно быть, вызвали у каждого читателя какое-то предчувствие нависшей катастрофы. Условия, при которых жили наши предки в шестнадцатом веке, были слишком ужасными, чтобы не привести к беде. Оскорбленная Природа отомстила за себя в форме, ужаснейшей которой человечество никогда не знало.

Для полного понимания всех причин, которые привели к этой катастрофе, мы должны посетить церкви, церковные дворы, служившие в качестве кладбищ, и жилища крестьян.

Церковные дворы-кладбища были совершенно непохожи на красиво засаженные, ухоженные и спокойные места упокоения для мертвых, которые мы знаем в настоящее время. Троелс-Лунд описывает их следующим образом:

- Церковные дворы-кладбища шестнадцатого века вызвали бы чувство крайнего отвращения в любом из нас. Казалось, что никто не заботится о могилах. Они были затоптаны и покрыты сорняками. Городские дети использовали их в качестве игровой площадки. Бродячие свиньи и собаки предпочитали их в качестве убежища. Кто угодно мог ехать по ним верхом или в повозке. На них смотрели как на удобные места свалки всевозможного мусора и хранения древесины и различных материалов и использовали в качестве таковых. Кроме того, население использовало их для отправления своих нужд в те времена, когда не было общественных туалетов. Нам рассказывают, что кладбище во дворе церкви Богородицы в Копенгагене, расположенной прямо в центре города, приходилось очищать от человеческих экскрементов по крайней мере два раза в год с помощью генерального палача. На церковном дворе-кладбище Эльсинора обыкновенно играли овцы и собаки, а голодные свиньи даже доходили до того, что откапывали трупы. Епископ Паладиас горько жалуется на эту ситуацию, указывая, что церковный двор-кладбище не должен быть хлевом для крупного рогатого скота города, и что все сорняки нужно удалять, а траву, выросшую над могилами, летом скашивать два или три раза.

Эта ситуация воспринимается нами как почти невероятная, особенно принимая во внимание тот факт, что люди того времени были весьма религиозными, причем все без исключения верили Церкви и придерживались своей религии. Не было никаких сект или инакомыслящих среди простых людей, тем более каких-либо вольнодумцев, которые подвергали сомнению авторитет Церкви. «Как в таком случае, - спросим мы, - эти люди могли позволить, чтобы так осквернялись дворы их церквей, где лежали их похороненные родственники»? Объяснение состоит в том, что никто, кроме самых бедных, не предавался земле на церковных дворах, а всякий, кто мог это себе позволить, хоронился под полом церкви.

Большинству было страшно и подумать о том, чтобы их близкие лежали под открытым небом, незащищенные от всех перипетий погоды и собак, свиней, овец, крупного рогатого скота и людей, которые все по-своему использовали церковные дворы. Кроме того, заупокойная служба никогда не совершалась под открытым небом, как и собрание родственников на похоронах. Утрата родственника или друга по причине смерти была в то время, как и теперь, тяжким ударом, для которого понесшие эту утрату находили утешение в той мысли, что те, по кому они скорбят, всего лишь спят под полом церкви, где они могут слышать пение и принимать участие в богослужении под хорошей защитой святых и праведников. Вот так и случилось, что никого, кроме беднейших и презреннейших людей, не хоронили под открытым небом. Церкви оказались заполнены мертвецами до крайнего предела своей вместимости. Это станет понятнее из иллюстрации.

В 1564 году лишь около шестидесяти или семидесяти тел были похоронены на дворе церкви Богородицы в Копенгагене, в то время как в самой церкви в том же самом году не менее 700 или 800 обрели вечный покой под полом. В среднем это не меньше двух человек в день. В результате этих взглядов и обычаев сотни трупов лежали в постоянном состоянии разложения в своих гробах непосредственно под полом церкви. Церкви были битком набиты живым народом не только по воскресеньям, но и очень часто в будние дни.

Легко вообразить то ужасное зловоние, которое должно быть исходило от всех этих трупов. Хотя это и было плохо даже в середине зимы, ситуация, должно быть, была совершенно невыносима в разгар лета — даже для привыкшим ко всякого рода зловонным выделениям повсюду. Однако, как бы сильно ни страдали некоторые из более чувствительных прихожан, жалобы были немыслимы. Даже малейшее замечание было бы сочтено кощунственным, ибо Церковь не только защищала человеческую душу и показывала ей путь к небесам, но и согласно представлениям людей того времени, у церкви также была неоспоримая власть над жизнью и смертью, а, следовательно, и над болезнями. Все шли в церковь не только ради отпущения грехов и спасения своей души, но и ища защиты от разного рода несчастий и, прежде всего, от злых сил, являвшихся причиной плохого состояния здоровья.

Так как в то время верили, что причиной всех болезней являются вездесущие черти, то не было лучшей защиты от них, чем Церковь. Следовательно «то что церковь объявила, правильным, никак нельзя было считать неправильным или опасным с какой-либо гигиенической точки зрения».

Что касается сельского населения, то его положение было во многом лучше, чем жителей городов. Усадьбы были рассеянны по всей стране, независимо от перипетий погоды и ветра. Главное здание, где все спали и обедали, к счастью, строилось так, что был свободный доступ свежему воздуху. Стены делались из древесины, щели которой затыкались мхом, причем сама земля была полом, а «ветровой глазок» в середине крыши был единственным окном в доме, как уже описывалась в одной из предыдущих глав. Огонь в очаге посредине пола поддерживал циркуляцию воздуха, согревая и ободряя обитателей днем и ночью, зимой и летом, защищая их от комаров и мух, а также от снующих вокруг чертей. Было своеобразное очарование в том, чтобы спать на скамьях вдоль стен на удобном расстоянии от огня, наблюдая через «ветровой глазок» за меняющимся небом и плывущими по нему звездами, которые постепенно блекнут в усиливающемся свете приближающегося рассвета. В дневное время солнечные лучи проходили вдоль стен, где сучки и трещины в древесине обозначали часы дня, таким образом будучи единственными доступными часами, в то время как вода в ведре служила зеркалом.

Благодаря этим условиям нехватки воздуха внутри помещений не было в то время по сравнению с нашим временем, особенно в Скандинавии. Вода была довольно хорошая, т.к. колодцы часто располагались на некотором расстоянии от дома, где их было не так легко загрязнить, как в городах. Единственный недостаток — куча навоза, которой позволили расти из года в год, обычно в непосредственной близости от дома. Люди в то время ничего не знали о ценности навоза в качестве удобрения. На него просто смотрели как на помеху, затронуть или удалить которую было унизительно. Поэтому ему позволяли копиться — часто до таких размеров, что в конечном счете он полностью заполнял двор усадьбы, мешая людям входить или выходить. И тогда-то наконец людям приходилось задуматься о его удалении, что обычно делалось объединенными усилиями всех наличных мужчин в деревне.

Кроме тех случаев, когда появлялась настоятельная потребность, большая чистка выполнялась лишь перед свадьбами, когда для гостей и их лошадей было необходимо пространство во дворе усадьбы. В одном документе из южной Швеции точно указывается, сколько мужиков и недель потребовалось, чтобы очистить двор крестьянской усадьбы для предстоящей свадьбы, с дополнительной информацией о том, что весь навоз перевозился на тачках и сваливался в близлежащую реку. В

другом документе нам рассказывается о дискуссиях в одном крестьянском хозяйстве, где куча навоза выросла до таких размеров, что что-то нужно было незамедлительно предпринять. Вопрос о том, будет ли дешевле и сподручнее переместить кучу навоза или сам дом, был в конечном счете решен в пользу переноса дома!

* * *


В самом доме, с гигиенической точки зрения, был сделан шаг назад, когда появились специальные кровати, на которые ложилось много соломы, чтобы на ней спать, которые обвешивались занавесками, или которые помещались в более или менее воздухонепроницаемые ниши-спаленки. Эти кровати были несомненно очагами распространения чахотки и, вдобавок, разведения всякого рода паразитов, включая крыс и мышей. Преподобный А. Лэссё (Laessoe) из Гултона рассказывает нам, что, при его посещении пожилой женщины, которая лежала, страдая от изнурительной болезни, в течение некоторого времени, в ее кровати было найдено гнездо хорьков с наполовину выросшим пометом.

Что касается питания, то не может быть сомнений в том, что, несмотря на свое невежество, образ жизни сельских жителей тогда был намного здоровее, нежели у их потомков в начале двадцатого века. Но какая от этого была польза, если города и церкви распространяли болезнетворных бактерий по всей стране?

Одно из самых важных открытий нашего времени, как мы увидим позднее — это то, что сравнительно безвредная форма микроба может превратиться в вирулентного возбудителя болезни, если этого микроба кормить гнилой пищей или чем бы то ни было в состоянии разложения. А между тем внутри и снаружи домов, а также под полом церквей, не говоря уже о всех человеческих и животных отходах, везде лежали многочисленные разлагающиеся трупы, прикасаться к которым или убирать которые считалось непристойностью.

Европу в шестнадцатом веке можно было бы сравнить с огромным котлом болезней, в котором было варево, из которого днем и ночью поднимались тяжелые, застойные, липкие пары, содержащие все виды болезнетворных бактерий. Они распространялись повсюду. Люди вдыхали их. Они поглощались с пищей, приготовленной на воде из загрязненных колодцев. Даже если варка уничтожала самих бактерий, она, тем не менее, оставляла их ядовитые выделения вместе со спорами, которые могли легко выдержать температуру обычной варки, готовыми породить новую и более ядовитую форму бактерий, как только летняя жара заставит варево в котле подняться до верха. В конечном счете никакие легкие, никакие пищеварительные органы человека не могли противостоять всем этим ядам.

Болезнь распространялась, как будто переносимая по воздуху невидимыми крыльями из городов в сельскую местность, а в конце концов на животных в поле и птиц в лесу. Неудивительно, что людям мерещились повсюду летающие и переносящие болезнь черти.

Три скандинавских страны, так облагодетельствованные Природой во многих отношениях, были опустошены, тем не менее, за пятьдесят лет, с 1550 г. по 1600 г., не менее чем тринадцатью большими эпидемиями чумы. Несколько из них длились два или три года. В общем тридцать лет, или две трети этой половины столетия, были охвачены эпидемиями чумы.

Первое большое бедствие началось в 1550 г. от Р.Х. и убило так много народа в Дании, что о нем говорили: «все боялись, что не останется ни одной живой души». Суд вынужден был бежать из Копенгагена, который выглядел вымершим городом. Этот мор длился четыре года и вновь появился после небольшого перерыва как вторая эпидемия чумы, медленно продвигавшаяся с юга на север, а в 1563-66 гг. последовала третья и более страшная эпидемия.

Мы узнаем, что количество умерших на сей раз было еще большим. Король бежал, но армия и флот должны были остаться. Армия насчитала не меньше 300 умерших за один единственный день. Один из датских островов, малонаселенный в то время, потерял не менее 13000 человек.

Продолжительности дня не хватало, чтобы похоронить жертвы. Всю ночь слышался стук тележных колес, потому что умерших везли к месту погребения за городом. Здесь трупы бросались в большие братские могилы. В конце концов осталось недостаточно людей, чтобы вывозить тела, поэтому воздух по всему городу был насыщен таким зловонием, что часто видели, как птицы во время своего полета внезапно падали на землю мертвые. Животные сошли с ума и рвали друг друга на части.

Чума постепенно распространялась по всей Скандинавии, остановившись лишь у серной фабрики Дульта в Нерике, Швеция, где серные пары, как кажется, были защитой, и где поэтому нашли убежище сам Король со своим двором и многие из шведской титулованной аристократии.

После всего лишь двухлетнего перерыва Скандинавию в 1568 году снова посетила чума — четвертая, а в 1572 году — пятая до некоторой степени сходного характера. Но их скоро должна была затмить — шестая эпидемия.

Южный ветер, дувший непрерывно несколько месяцев летом 1575 года, вызвал ужаснейшее бедствие, какое когда-либо испытывала Скандинавия. Легко понять что продолжительный южный ветер, нагревая воздух по всей стране и превращая каждую кучу навоза в курящийся вулкан ядовитых паров, вызвал чуму необычайной вирулентности. Это бедствие длилось четыре года, с 1575 г. по 1578 г., в течение которых Копенгагенский университет был закрыт почти все время. Особенно примечательная особенность этой чумы состояла в том, что она в конце концов превращалась в разновидность оспы. Кажется, что яд добрался даже до лис, собак и кошек, которые часто падали замертво на бегу. Рыба в реках всплывала на поверхность мертвая. Даже птицы улетели, покинув край. «Тишина и смерть царили повсюду».

После двухлетней передышки новая эпидемия чумы, седьмая, опустошила Скандинавию в 1580-1581 годах. Сообщается, что в Нордстранде вымерла треть населения.

Снова годовая передышка, и приходит восьмая эпидемия, в 1583-1585 годах. Самый жаркий месяц года августа довел смертность в Копенгагене, городе, в котором тогда было всего лишь 13000 жителей, до пятидесяти человек в день. В Эльсиноре опустошение было особенно сильным. В Вейле жертвами стали не менее 500 человек, или больше половины населения.

Девятое испытание имело место в 1588 году, когда в Стокгольме умерло так много людей, что Король Иоанн III вынужден был отложить постройку своего дворца из-за нехватки квалифицированной рабочей силы.

Десятая эпидемия чумы, в 1591 году, снова вылилась в очень зловредную форму оспы.

В 1592 году пришла одиннадцатая эпидемия, усиленная очень жарким летом, как и в 1575 году.

Двенадцатая эпидемия, в 1596-1598 годах, особенно затронула Швецию, и тринадцатая, в 1599 году — Данию, где в одном лишь Копенгагене были истреблены не менее 8000 человек, или три четверти населения.

Этой чумой шестнадцатый век и закончился, дав показатели заболеваемости и смертности в полном соответствии с антисанитарными условиями того времени.

Ввиду превосходного ведения официальной документации в трех скандинавских королевствах, у нас здесь лучшие возможности для изучения разрушительных действий эпидемий, чем где-либо еще в Европе. Что же касается смертей и рождений, то ни в какой стране нет более старой и полной статистики, чем в Швеции.

Если мы от Скандинавии обратимся к остальной Европе, то мы найдем более или менее те же самые условия, преобладавшие повсюду. Возможно, что много солнечного света на юге больше способствовало тому, чтобы высушивать и стерилизовать отходы человеческой и животной жизни, так же встречавшихся повсюду там, как и на севере. Возможно, что более продолжительные и холодные зимы на севере способствовали гораздо большему накоплению навоза, который в своем замороженном состоянии причинял мало вреда, но где, опять-таки, его разложение ускорялось с ранней весны до разгара лета до такой степени, что эпидемии чумы не только усиливались, но и приобретали большую продолжительность.

И опять-таки по сравнению с севером, где население было редким и рассеянным по обширной территории, разделенной лесами и горами, более плотно населенные районы средней и южной Европы предоставляли гораздо больший простор разрушительным действиям эпидемий чумы. И здесь опустошение доходило до одной третей части населения, как и на севере. Но на своем пике оно уносило половину и даже три четверти населения.

Эпидемия, которая в 1348 году разразилась в северной Италии, южной Франции и Испании, и описывается знаменитым итальянским писателем Боккаччио в его бессмертной книге, унесла не менее 60000 человек во Флоренции, 100000 в Венеции, 70000 в Сиене, 60000 в Авиньоне — месте жительства пап римских, и 50000 в Париже. Лондон потерял не менее 100000 своего населения, которое в то время не могло насчитывать намного больше. Вся Европа с ее 105 миллионами жителей потеряла двадцать пять миллионов или как раз около четверти. Целые регионы были полностью обезлюдены. Италия несомненно потеряла половину своего населения.

Результат всех этих ужасных болезней, в своей молниеносной стремительной атаке выбивавших людей Европы как будто невидимым бичом, произвел неописуемое впечатление на умы всех людей, высокопоставленных и низкого социального положения. Люди были ошеломлены, неспособны найти какого-либо объяснения, за исключением учения Церкви. Конечно же они умерщвлялись за свои грехи. Но какие грехи, могли быть так ужасны, чтобы вызвать такое наказание?

Объятые страхом люди обыскивали каждый уголок своих сердец, вызывая в воображении своего лихорадочного ума всевозможные для воображения грехи, которые они, возможно, совершили и за которые они были призваны к ответу для предотвращения гнева небес. Странные секты, взявшиеся избавить Европу от этого наказания, росли как грибы на болотистой земле. Самой известной из них были флагелланты или «бичующиеся», которые устраивали процессии в городах во главе с магистром Ордена, за которым шествовали грешники. Все они были одеты в плащи темного цвета с одним красным крестом на груди, другим на спине и третьим на голове. Они шествовали в глубоком, зловещем молчании, с выражением горя и отчаяния на своем лице, неся в своих руках флагеллум или бич с узловатой веревкой, к которой были прикреплены остроконечные железные крестики. Восковые свечи и ярко расцвеченные знамена из бархата и золота придавали этому зрелищу странный колорит. Звонили все церковные колокола, и люди устремлялись из своих бедного жилищ навстречу процессии, чтобы помолиться на обочине и послушать, плача и испытывая глубокое благоговение, песнопения и ужасные признания в грехах.

Флагелланты странствовали из одного города в другой, а когда они достигали места, назначенного для своего наказания, то они раздевались до пояса, ложась на землю в разнообразных позах так, чтобы образовался огромный круг. Тогда Магистр Ордена обходил по кругу, бичуя всех, кого-то больше, кого-то меньше, по грехам, в которых они сознались, или которые они взяли на себя. После завершения этого обхода начиналось столпотворение всеобщего бичевания, песнопений и молитв, умолявших Небесного Отца освободить человечество от проклятия чумы.

Но казалось, что небеса закрыты, а силы, к которым они взывали, — глухи. Мор продолжал то исчезать, то снова появляться, без разбора поражая людей высокого и низкого социального положения, праведника вместе с грешником. Даже самые святые и самоотверженные из всех — бедные монахи, которые расхаживали босыми зимой и летом, сильнее поражались небесным гневом, нежели обыкновенные грешники. Они мерли как мухи, устилая обочины дорог своими трупами. Из босоногих монахов Германии погибли не менее 125000 человек, или почти все.

Почему и за что были так сурово наказаны эти благочестивые люди? Какие грехи они совершили? Они спрашивали самих себя, неспособные найти ответ. Все их молитвы казались напрасными. А между тем, как легко было бы небесам, к которым они взывали, не только дать ответ, но и спасти большинство из них? Всего лишь указание или совет не ходить босиком, а обуть ботинки или сандалии, несомненно уменьшил бы их показатель смертности на 50% или больше. Ибо не приходится сомневаться в том, что ходьба босиком по улицам и дорогам среди грязи, к которой теперь добавились опасные отложения от больных и зловонных тел умерших, предоставляла наилучшую возможность для проникновения инфекции в их тела через неизбежные трещинки и болячки на их босых ногах. Но небеса оставались безразличными и закрытыми, как будто святые люди и святые силы все сбежали от мора.

Еще никогда в европейской истории не было столь многочисленных или таких просторных и красивых церквей и соборов. Никогда не было и большего количества мужчин и женщин, приносивших в жертву религии всю свою жизнь, запираясь на всю жизнь в монастырях и уединенных обителях исключительно для службы этим Силам, в которые они так чистосердечно верили, и которые их так чистосердечно бросили. Но их вера не ослабевала, как и мор, пока тихо, неожиданно и скромно не пришел избавитель. Это не был Геракл по внешнему виду, но тем не менее это был Геракл — служитель другого бога, не такого как боги, богини и святые церквей. Это был служитель неизвестного бога, которого человечеству еще предстоит открыть.