Ахиллесова пята - 22

   Кому суждено быть повешенному, тот от этого и  сгинет. Мы с Арсеньевым  сидели в саду вдвоем под яблоней с именем Ариша. Маленького Ивана забрала Клавдия Ивановна и, заманив  любимой книжкой, увела в детскую. Помешать нам могли  лишь летучие мыши. Но для них было еще рановато.  Говорили  о чем угодно, избегая  самой главной темы -  про нас.  Словно, не сговариваясь, пытались оттянуть неизбежный  и болезненный  финал.

   - В самом начале, когда человек  рождается в этот мир,  он  берет силу жизни  от других. Но с какого-то момента он обязан начинать возвращать людям и добро, и силу, вложенную в него с детства . В этом заключена вся  мудрость.
 
Михаил  старался не смотреть мне в глаза, словно боялся, что ответ, который он в них прочтет, окажется пожизненным  приговором. А я думала о том, что он – такой мудрый, добрый и все понимающий, мог бы и не начинать выяснять отношения. Зачем говорить о  том, что и так понятно?

   - Люди мечтают о  счастье и ошибочно связывают его с  удовлетворением бесчисленных  желаний. Мир до сих пор мечтает о власти, о деньгах и о сексе.  Только вот добившись довольно простых целей, люди так и не могут ничем заполнить  внутреннюю пустоту.  Наивно полагать, что новая квартира, машина, карьера сделают человека счастливым. Когда ты к ним привыкнешь, обязательно захочется чего-нибудь еще. И  снова станешь  несчастным, пока этого не получишь. 

Мне показалось, что настал тот самый момент, когда я могу вставить слово.

   - Ты прав: неуемно желать вредно. То есть я хочу сказать, что  желать можно до бесконечности. Но и жить в шалаше сумет не каждый. Я верю, что настанет такое замечательное время, когда люди займутся тем, что им  по-настоящему нравится. Когда они начнут жить, а не выживать. Но это случится не завтра. Если вообще случится.

Я, наивная, думала, что поставила точку в этом нескончаемом  философском фонтане красноречия. Не тут-то было!

Он улыбнулся.

   - Ариша, иногда я думаю, что ты родилась  сразу взрослой.

   - Я родилась взрослой  от мамы, но до сих пор продолжаю быть младенцем от Духа.
 
Арсеньев, наконец, замолчал.  Мы оба понимали,  что  говорили об одном, а думали совсем о другом. Кому нужны все эти истязания?

   - Миша, я должна тебе кое-что сказать.
 
Он побледнел.

   - Не мучь себя. Я все понял, Ариша.
 
   - А можно мне узнать, что именно ты понял, чтобы потом не возникли недоразумения?

   - Для тебя брак – это парашют  без гарантии.
 
   - Нет, Арсеньев.  Я не боюсь брака. Это просто чужая дорога. Например, твоя.

   - Теперь моя очередь говорить «нет». Мне нужен не брак. Мне нужна ты.

   - Так ведь я есть. Никуда не делась. Просто ты хочешь приватизировать меня, в этом ошибка. Если тебе нужна действительно я, то нет проблем. А вот, если тебе нужна я, как квартира, машина, яхта или твой партнер по бизнесу,  то, прости,  облом.

   - Никто еще не изобрел совместных монастырей. У нас мальчики - отдельно, девочки - отдельно.

   - До поры до времени. Потому что приходит день, мальчики и девочки  превращаются в ангелов. И им уже не важно, кто из них – кто.  Нужно пережить подростковый  гон, пустую  жизнь на нижних чакрах, всю эту гормонально-романтичную  муть и дождаться истины: родства душ. Оно или есть, или его нет. И ничего больше не стоит усложнять.  Все сказочно-романтические  и слезливые истории хороши для молодежи.  Не для нас. Хотя, - я улыбнулась, - молодежь сегодня гораздо прагматичнее  нашего с тобой поколения.

Он улыбнулся в ответ, но как-то болезненно, думая о своем  романтичном  гоне длиною в жизнь…

   - Просто хочу, чтобы ты знала: ты – моя вечная и единственная любовь, с которой слабость моя превращается в силу.
 
Я никогда не была романтичной натурой.  Его  высокий стиль  плохо усваивался моим сознанием. Но,  пытаясь не усугублять своим характером  и без того трудную  ситуацию, я решила не подбрасывать дрова в огонь.

   - Спасибо, Миша. Прости меня.
 
Как же все это тяжело…  И  мне не помогали свыше. Выборы – человеческий удел. И все их последствия  – тоже.  Может быть, я выбирала не правильно?  Толпы  женщин вынесли бы мне вердикт:   умалишенная. Отказываться от такого мужчины – верх бабьей глупости. Но именно эту самую глупость я называла честностью.  Стоило ли меня упрекать в нелюбви? Нет. Сначала я любила  родителей,  потом подруг, друзей-одноклассников.  Дальше  единственного мужчину.  Любовь никогда не мешала мне жить. Скорее наоборот – помогала. Но каждый раз я оказывалась обезоруженной, когда не могла ответить взаимностью Арсеньеву. Доброму, светлому, чистому Арсеньеву, который ждал от меня невозможного:  Миша  хотел, чтобы он заменил мне весь мир. Но я была совершенно не способна на такие подвиги.
 
   Ладно. Выяснили. И точка.  Арсеньев  тяжело поднялся, словно боец после ранения. Мы вернулись в дом молча.   Он  остался в кабинете, а я поднялась к себе. Чемоданы  прижались  друг к другу в углу у входной двери, готовые к отъезду.  Завтра я вернусь домой. Сергей уже пригнал мою машину к московскому вокзалу и оставил ее на стоянке. Спасибо ему большое.  Меня ждет пыльный и родной город,  привычная  работа и годами отлаженная жизнь.
 
   Я набрала номер Илоны.

   - Завтра выезжаю.

   - Наконец-то. Поговорила?

   - Да.

   - И как?

   - Не очень.

   - Vita brevis. Самое страшное уже позади. Операция сделана, теперь будем выздоравливать.  Не куксись.

   - Хочу домой.

   - Еще бы! А я-то как хочу, чтобы этот роман из девятнадцатого века, наконец-то, закончился и ты вернулась в двадцать первый.  Оскомину набила старомодная и душещипательная  история. Сколько можно? И потом,  у меня билеты в оперу. Онегина пойдем слушать. Там и наплачешься после арии Гремина.   

Что у нее за характер?  Неунывающий. Жизнь не сложилась. А  ей – хоть бы хны, тут тебе и словесная эквилибристика, и  ирония, и полное бесстрашие перед любыми трудностями…   Всегда!

   - До скорой встречи. Приеду, позвоню!

   - Жду!

 

   



   Утром все добропорядочное  семейство было в сборе. Думаю, что Клавдия Ивановна и Егор Иванович уже знали о результате   нашего с Мишей  разговора по душам. Дети же, как обычно, находились в приподнятом настроении и ни о чем не догадывались.

   - Ты когда вернешься?

Я резко обернулась на вопрос Ивана, который лазутчиком проник ко мне за спину.

   - Как только дадут отпуск – сразу приеду. И ты ко мне приезжай. Дорогу знаешь. Договорились?

   - Ир, ты только замуж не выходи. Я вырасту и сам на тебе женюсь.
 
Этот отрок меня уморит.  Клавдия Ивановна кисло улыбнулась. Пора прекратить эти поминки. Сил никаких нет.

   - Так. Со всеми прощаюсь здесь. Меня никто не провожает. К жениху это тоже имеет отношение.
 
Поцеловала Ивана в макушку, распрощалась со всеми и с каждым по отдельности  и только в машине начала приходить в себя. Хронический стресс для здоровья не безопасен.

   Половину дороги мы ехали молча. В маленьком закрытом пространстве салона автомобиля  висела  тоскливая тяжесть. Меня начинало угнетать  такое  подростковое  поведение! Что за похоронная процессия?
 
   - Миша, я у тебя хотела книжку одну взять на время. В долг. Как только найду ее в Москве – вышлю обратно с благодарностью.  Самовольно взять не решилась. А утром спросить забыла, закрутилась. Теперь жалею, что не попросила.

   - Там для тебя завернут подарок, посмотри.

На  заднем сидении и впрямь лежал пакет, который я  не заметила. А в нем – «Подвижнические слова» Исаака Сирина.  Нервы, изрядно поношенные за время отпуска,  сигналили приближение слез. Чуткость  других может ранить собой не привычных к ней людей.  Что-то я совсем  «рассиропилась», как сказала бы Клавдия Ивановна.  А  еще  в пакете  прятался  довольно  крупный  камень, размером больше моей   ладони.  Ах, да, я вспомнила!  Миша рассказывал про найденные  залежи  слюдита.  В самом его центре  сверкал огромный, частично ограненный изумруд. Его нельзя было достать, взять в руку. Он почти на треть  утонул в породе.  Есть и недоступен. Чистый, прозрачный, как зеленый лед.
 
   - Он очень похож на тебя.

   - Чем?

   - Есть и недоступен.
 
Вот эти слова  оказалась  последней каплей, окончательно  доконавшей  мою  нервную систему. Я  разрыдалась от той боли, которую  испытывала, причиняя горе Арсеньеву. Так горько я плакала всего три  раза в жизни: когда умер папа, когда погиб Синельников и, когда я думала, что не стало Михаила, там, на далеком подмосковном кладбище в Поречье. Кого  же я оплакивала теперь?

   Миша  не на шутку испугался и остановил машину.
 
   - Прости  дурака,  Дюймовочка,  милая моя…  Вот ведь Ромео недоделанный. Не плач, прости…

   Я была бы рада остановиться, но рыдания вырывались изнутри с такой силой, что справиться с ними  у меня не получалось.  Я плакала, плакала…  Мимо мчались машины, Небо заволакивало облаками, ветер гулял по верхушкам деревьев.  Я увозила из Режа себя, оставляя городу  главного личного заместителя – дождь.
 
   Все когда-нибудь кончается: незабываемый  мучительный отпуск, после  которого нужно  лечиться в клинике неврозов и завершающие еще один этап жизни финальные слезы.


   В купе со мной  путешествовали  только женщины. Я облегченно вздохнула.  Быстро  выпроводила Михаила на перрон, чтобы снова  не расплакаться. Залезла на верхнюю полку, поменявшись с бабушкой своим местом,  укрыла голову подушкой и, давясь слезами,  решила не спускаться вниз до самого приезда в столицу. А бабушка? Она радовалась, что  законно сидела теперь на нижней полке, разложив кусочки курицы, вареные яйца и соленые огурчики на салфетке. И все пыталась покормить меня, приговаривая:

    = Да куда, ж, это годится? Глянь, дочка, вкуснота какая! Ты голодная, меня не обмануть, я семерых ребят рОстила. Сойди с потолка, покушай, родимая…

Я так и осталась сидеть «на потолке», сославшись на головную боль.  Перед глазами,  в памяти, навязчиво возникал перрон. Поезд трогался, а Арсеньев стоял и стоял на платформе...




Продолжение следует...