февральская лазурь... Широкий дол...

розовато-серое, с мягким морозцем, утро;
безветрие;
над школой, над девятиэтажкой, над рекой повисла пепельная дымка-пелена;
мелкие и мельчайшие снежинки-крапинки повисают в воздухе и сыплются на усталые снега;
хорошо;
можно и нужно оставить множество всяких дел, которые кажутся весьма нужными, а может быть таковыми и являются, и всё же оставить их, и пойти в Широкий дол, а если кто-то из встречных спросит зачем, отговориться какой-нибудь мелочью, потому что по большому счёту –
ни за чем, по сердечной потребности,
но ведь такое не объяснишь;
коммунальщики в эту зиму сильно удивляют: дороги чистят, дорожки для пешеходов чистят, весь ашинский меридиан соблюдают в надлежащем состоянии; может потому, что снега мало, может и на самом деле осознали…
город – собачье подворье; в сильные морозы собаки сбиваются в стаи, дежурят около мясных магазинчиков, если подстраивается чужак, дружно кидаются разорвать на части, охраняя свою территорию, но дело начинается и заканчивается обычно грозным лаем, рычанием и лихими наскоками;
собак много, естественно, и собачьего дерьма на дорожках много;
как прекрасно это всё будет выглядеть весной, когда начнёт таять снег;
ещё прекраснее будет и ароматнее пылевидный воздух – очень весенний…
снега мало; вся копоть от машин – на виду; снег на обочине дорог
- тяжелый, глинисто-коричневый, безысходный и угрюмый;
пройти быстрее и дальше, через мост, по проулкам в горушку,
и вот уже – окраина за спиной, а прямо – Широкий дол;
через дол, через широкий снежный луг, где снег настоящий, белый, до ручья дойти и оглянуться на Город, словно и навсегда с ним прощаешься:
дымит завод, над городом дымка, и весь он сильно закопченный;
да никуда нам друг от друга не деться, придётся возвращаться, но это потом;
а пока – дальше в лес по многократно исхоженной тропинке;
вновь и вновь – как будто идёшь по ней впервые…
город и всякая домашность всё ещё не отпускают;
волнения, заботы и тревожности зудят и нудят, но нет нужды их запечатлевать:
-Другим твоего плохого не надо…Плохого у каждого про себя хватит…
вот и Старая пасека, и родник плещет и журчит по камешкам, мхам и ледышкам, и «наше» местечко;
развести костёр, дров на будущность заготовить, кусочек сала на огне поджарить, чай пить, который гораздо вкуснее, чем дома,  и в медленной и постоянной созерцательности провести лесной снежный день;

набирая жизненные года всё более внимательным становишься к самому обыденному, обыкновенному и простому;
когда я «открывал» Широкий дол,
моему восторгу, восхищению, упоению не было границ; 
вселенская осенняя печаль пронизала меня насквозь:
камни, мхи и лишайники, травы родники, ручьи, вековые ели и дубы,
карстовые провалы, лесные лужайки, заросшие зверобоем и душицей, ветролом, валежник, дебри-дремучести, лесная дикость – чудо…
Широкий дол, как и вселенная, - бездна удивительной жизни…
как бы от всего такого не сойти с ума и не «поехать крышей»;
сколько я его рисовал в карандаше, писал акварели и гуаши, писал маслом,
сделал альбом в сто листов формата а3 цветными карандашами, - кто бы оценил… и сколько бы не «овеществлял», сказать всё и окончательно – невозможно…
а сейчас во мне – тихая радость; милеет моя душа к каждой мелочи и обыденности;  трогательна и сердечна мне и тонкая рябинка, и малышка-ёлочка, согнувшаяся в три погибели под снегом, лохмотья лишайника на берёзовой коре, и прямые, как стрела, маленькие побеги клёна, запах еловой лапки и дым костра, скрип снега, упавшая ветка, в просвет серой завеси ломтик голубого льда;
где-то рядом дятел постукивает;
если совсем притихнуть, слышно, ручей журчит;
и награда-радость: проглянет меж ветвей сквозь снежную хороводность и кружение свечка-огарышек:
-Людмила, смотри, солнышко выглянуло, улыбнулось…

Небеса благословили, день с утра задался:
утренняя заря; девятиэтажка в розовом, и в небе – сиреневые и бирюзовые отсветы; быстро угасают цвета, зато солнышко вверх поднимается, силу набирает, и небо – блекло-голубое, потому как оно – «городское», а там в Широком долу, на Аджигардаке, какое оно там будет?
в рюкзак ножовку, нож, кусочек хлеба с солью;
Людмила наливает фляжку травяного чая и ириску в придачу; предлагает ломтик шоколадки, но с шоколадкой мы лучше вдвоём чай попьём;
и в дальний путь на весь снежный лесной день;
по лугу – под солнцем, а в лесу – тени: голубые, синие, сиреневые…
можно «повыёживаться»: хорошо разогреться, раздеться и по пояс «голимый» -  в гору, не останавливаясь, по свежему морозцу, а навстречу – блестящие на солнце пуховистые снежинки и от всего этого радость большая и ощущение полноты бытия;
осенью было не по себе: немощь пыталась одолеть, и грусть-тоска тоже одолеть пыталась, что, может, уже и на гору не подняться, а у меня ещё в запасе пара лыж не изношена, а  уж «повыёживаться» и не мечтал; тихо-тихо, шаг за шагом до родника бы дойти…
а как же там, на Горе, как же там, без меня?
расходился, разошёлся; в гору иду;
вышел на солнышко;
ветерок леденит, солнышко греет, а небо – прозрачнее и звонче;
такой вот голубой хрусталь-ледышка,
заденешь – звенит…
берёзки и рябинки придавило снегом, да так придавило, что сравняло со снежными барханами и теперь до Миньяра можно катиться легко и свободно…
снег – белейший, бахромой узорчатой облепил ветви;
снежинки, звёздочки игольчатые, преобразили дерева, каждый изгиб и веточку; близко рассматривать – совершенное произведение природы…

под голубые небеса…
голубой родниковой воды напиться  и помолиться Высшим силам…

*на фото - работа автора