Новые люди, ч. 1, гл. 6

На следующее утро я очнулся от кошмарного сна и вспомнил о бурчании (наверно, из соседней спальни, а может, приснилось) этой ночью. Когда я встал и пошёл завтракать, Ирен сказала, что Мартин уже ушёл в лабораторию. На ней был халат, голос звучал тихо, но глубоко; без макияжа она выглядела моложе и потому очаровательно.

В молчании я съел тост с джемом на завтрак. Глядя из окна, я мог видеть сквозь ветви вяза, как струится залитая солнцем река. И я почувствовал, что пристальный взгляд Ирен был прикован ко мне.

Внезапно она воскликнула:

- Почему я тебе не нравлюсь?

- Вовсе нет, - ответил я.

- Не выношу, когда меня не любят.

Торопливо, словно подготовившись заранее, она рассказала мне историю - когда ей было двенадцать, она поехала погостить к "модной" школьной подруге, и тетя этой подруги пригласила ещё одну девочку. "Кто твой лучший друг? Ирен?" И ей ответили, корректно и отстранённо: "О, у Ирен очень много друзей".

- Я её потом терпеть не могла, - сказала Ирен и добавила:

- Хотела бы я тебе нравиться.

- Разве это важно?

- Я так хочу. - Тон голоса казался одновременно покаянным, дразнящим и наглым; легко было представить, как она вела себя с мужем.

Я взял себя в руки.

- Ты хочешь слишком многого.

- Да что я тебе сделала? - выпалила Ирен вызывающе.

- Ничего.

- Тогда почему мы не друзья?

- Ты и так знаешь. Мой брат сделал неудачный выбор.

- Вот как!

- Хватит играть. Зачем это всё?

Она подошла к креслу у окна и пристально посмотрела на меня. Острые глаза её, казалось, наполнялись слезами.

- Я тебе не нравлюсь. Это те люди тебя настроили так.

- Как ты понимаешь, не только.

- Хочешь... Я расскажу, чем занималась?

Я покачал головой.

- Это вредит Мартину.

- Да... Наверно, ты бы хотел узнать, с кем я спала.

- Разумеется.

- А они о ком думали?

Я промолчал.

- Они называли имя? - воскликнула Ирен.

Я повторил вопрос Эммы о Т. Ирен рассмеялась и на мгновение развеселилась.

- Придумали ведь! - она уставилась на меня. Слёз больше не было.

- Знаю, ты не поверишь, но нет. Не было ни его, ни кого-то ещё. Я просто не хотела к ним. Они не правы, уж поверь!

- Правы они или нет - неважно. Нельзя, чтобы здесь о вас с Мартином ходили слухи - неважно, обоснованные или нет.

- Опять одно и то же... - глаза её блестели.

- Опять?

- Всю ночь. Не только ты мне это говоришь. - Ирен посмотрела на меня и продолжила:

- Он разозлился, ведь ты это застал.

- Это ни к чему, - подумав, ответил я.

- Разве?

- У всего могут быть последствия. Если ты не хочешь вредить Мартину, самое меньшее, что от тебя нужно - соблюдать приличия, - сказал я.

- Я уже пообещала ему утром, - её голос стал тонким.

- И ты сдержишь слово?

- Можешь не волноваться. - Голос Ирен оставался высоким.

Она встряхнулась и подошла к зеркалу, рассматривая себя.

- Нам надо будет переехать. Они не так уж неправы. - Голос её звучал спокойно. - Впрочем, ты уже понял.

Я было встал, но она сказала: "Нет!" и села напротив меня. В голосе не было эмоций.

- Они были правы. Это моё прошлое. У меня были мужчины, несколько.

Да, она хотела бы быть авантюристкой, но ей это не удалось.

- Наверно, мне не хватило смелости, чтобы быть сильнее, - сказала она обескураженно.

Это она стала жертвой, а не её любовники. И был один, о ком она думала и кто владел её мыслями.

- Ещё до свадьбы Мартин про него знал, - сказала она. - Слышал про Эдгара Хэнкинса?

Я не только слышал о нем, но и близко знал его лет десять назад.

- Я не могла без него. Он должен был жениться на мне.

- Он не хотел? - я ощутил нежность к ней.

- Нет, мы хотели. Но в последний миг моё самообладание мне изменило.

Потом я спросил, почему она вышла замуж за Мартина. Ирен долго молчала, а затем сказала:

- Не волнуйся за него.

- Почему?

- Он сильнее, чем тебе кажется.

Она как будто хвалила его. Перейдя на деловой тон, Ирен рассказала, почему выбрала брата. По ее словам, она заметила, что некоторые из ее знакомых увлечены им, и это ее раззадорило. Но больше всего она хотела надёжности.

- Моё имя отпугивало. Стоило его услышать, как начиналось: "А, та самая"...

Любопытно, что к этому времени мы общались легко. Но я всё ещё не знал, можно ли верить. Ирен старалась не давать повода сомневаться, она выставляла себя в самом неприглядном свете. Я думал, что люди так пытаются защититься, когда они намеренно, гордо, почти с бахвальством, показывают вам свою самую тёмную сторону.

Внезапно она посмотрела на меня испуганными, сузившимися глазами.

- Вопрос о свадьбе, к чему он?

Я попытался перевести тему. Она продолжила:

- Хочешь, чтобы он меня оставил?

- Это меня не касается.

- Хочешь забрать его? - голос ее ломался, я услышал всхлип; она вздохнула.

Затем она откинула голову назад и изобразила свою дружелюбную, застывшую улыбку.

- Конечно, ты можешь попытаться, - сказала она. - Хоть на него влиять невозможно, ну да ты ведь его знаешь.

Через десять минут мы шли по дорожке к лаборатории. Лицо Ирен выглядело так, как будто только что не было ни слёз, ни гнева; взглянув на нее, невозможно было догадаться о ее состоянии минут десять назад . Только однажды чувства проснулись в ней, когда ни с того ни с сего проговорила: "Утро перед работой".

Это была ее фраза для любых утренних неприятностей: это была фраза, которая имела смысл только в том случае, если ваша деловая жизнь подчинялась дисциплине, как жили в Барфорде. Что бы ни происходило дома, документы ждали своего часа. Пока мы шли по сельской дорожкее, я приводил в порядок свои мысли по делу, прикидывая, что я мог бы смело сказать Дравбеллу.

Прежде чем позвать Дравбелла, я попрощался с Мартином. Он стоял в лаборатории, глядя на один из счетчиков: крошечные неоновые лампы-кнопки мигали, прибор гудел, цифры на индикаторе двигались, как на кассе такси.

- Как успехи?

- Никак, - терпеливо ответил брат.

Он и другие уже объясняли мне, что то, что верно для чисто научных исследований, еще более верно в отношении этого: что особенно тяжёлых дней было немного; что только после длительной подготовки, которая тянулась не днями, а месяцами, они пришли к "результату" — одному волнительному мигу, а затем вновь конструирование, рутина и долгое ожидание.

В кабинете секретарей Дравбелла мне пришлось ждать в компании пишущих машинок и диктофонов, прежде чем я смог его увидеть. Я подозревал, что он делал это нарочно, поскольку пообщался с Ханной Пухвейн и ее помощницей Мэри Пирсон, женой одного из главных инженеров, молодой женщиной, покрасневшей, в очках, которая на первый взгляд казалась простоватой. Наконец на столе Ханны зазвонил звонок, и она впустила меня.

Кабинет Дравбелла в прошлом был главной гостиной дома Барфорда. К высоким стенам, там, где белая краска облупилась с панелей, были приколоты схемы, организационные таблицы, графики, диаграммы. Комната была такой длинной, что пройти незаметно, когда я направлялся к столу Дравбелла, не представлялось возможным. Он сидел, пристально глядя на меня, наблюдая, как я подхожу к нему, не меняя выражения лица и не издавая ни звука.

Это было напускное. Я встречался с ним несколько раз, как в этом офисе, так и в Лондоне. Он не был учёным, и Льюк со своей бесцеремонностью сказал, что он вообще нигде не учился. В мирное время он руководил другим правительственным объектом. Хотя я видел, что он себе на уме, я также знал, что он умел обмануть и рассмешить.

Он по-прежнему молчал. Я сел в кресло у его стола; его правый глаз продолжал смотреть на меня немигающим, неподвижным взглядом: у другого было слабое зрение, и он вежливо отвернулся вполоборота. Он был лысым, с квадратной челюстью, с крючковатым носом, с широким ртом и приподнятыми столь же широкими губами. Я изучал его, также молча.

- Элиот, - наконец заговорил он. - Нам недостаточно полученных средств.

Я сказал, что именно поэтому я и здесь.

- Вы посмотрели нашу работу.

Я кивнул.

- Надеюсь, это было полезно. Я смею полагать, вы понимаете, что сейчас это место, возможно — я не говорю, что это так, я говорю, возможно, — самое важное учреждение во всем мире. И я спрашиваю прямо: какой помощи я могу ожидать от Лондона?

Я колебался.

- Конечно, я жду от вас хороших новостей, - сказал Дравбелл.

Я не подходил для откровенностей, но я должен был проявить выдержку. Я думал о последствиях. Что могло бы произойти? Я не сильно сомневался в ответе — но насколько откровенно я должен был говорить с Дравбеллом?

Я хладнокровно прикидывал, что должно было произойти. Даже если бы схема Радда сработала (возможно, Мартин недооценивал ее шансы), на это ушли бы годы. Все ученые, которые были нужны, работали над другими проектами, большинство из них в РДФ, над работой, которая принесла бы плоды через год или два, а не в отдаленном будущем. Никто из начальства не мог рисковать с их переводом. Даже если результат Барфорда был определенным, а не туманным, работая над понятными задачами, на этом этапе в условиях войны можно было сделать гораздо больше.

Если мне надо быть полезным как распорядителю Барфорда, я должен был заставить доверять мне: поэтому я решил честно говорить с Дравбеллом. Я сказал, что нельзя провести какое-либо время с увлечёнными учеными и не заразиться их верой. Он кивнул. Я сказал, что сообщу об этом Гектору Роузу и министру, чего бы это ни стоило: но Дравбелл не должен ожидать слишком многого.

- Почему?

Я поделился своими соображениями. Он уже знал военную действительность. Что бы я ни доложил министру, или министр представил своим комитетам, или комитеты рекомендовали сами по себе, это мало что изменило бы. Барфорд получил бы здания и оборудование без каких-либо серьезных проблем, но не учёных. Несмотря на все уверения и убеждения, этих людей просто не было.

- Можно перевести сюда с других объектов.

Я ответил, что ответственные лица скажут "нет". Мы не могли так рисковать в 1943 или 1944 году ради гигантской авантюры.

- Это не "авантюра", - Дравбелл, хоть и говорил монотонно, изо всех сил попытался подавить свой гнев.

Я ожидал, что он будет благоразумен; однако я недооценил его.

Он не стал меня слушать. Он повысил голос. Он попытался задобрить меня, говоря, что я единственный человек в окружении министра, обладающий хоть каким-то рассудком. Он пытался надавить на меня, спрашивая, что я почувствую, когда немцы сбросят урановую бомбу на Лондон.

Как любой чиновник, сообщающий плохие новости, я привык к таким обвинениям; и всё же я с большим трудом сохранял спокойствие.

- Знаете, - сказал Дравбелл, готовясь к неприятному диалогу. - Я думал, вы более сговорчивы.

Он продолжил:

- Я передам вашему начальству, что недоволен вашим визитом.

Я сказал, что он имеет право так сделать.

- Если ваше начальство так же безнадёжно, как и вы, Элиот, для этой страны настанут чёрные дни. Вы должны им это передать.

Внезапно Дравбелл на удивление мило улыбнулся.

- Я уже говорил им, Элиот, и я буду говорить им...

Он решил, что нападать на меня больше незачем, и заговорил буднично.

- Что ж, предположим, что вы, хоть и безнадёжны, но правы. Сколько учёных мне могут дать?

Я не успел ответить, как Дравбелл ухмыльнулся, одновременно уговаривая и издеваясь:

- Давай. Это останется между нами.

Все это негодование было притворством; он мог использовать своё настроение, мой комфорт, что угодно или кого угодно еще ради Барфорда.

На этот раз я был осторожен. Я сказал, что другому учреждению, выполняющему работу первостепенной важности, поручили найти тридцать именитых ученых. Если бы министр и комитеты выдвинули самые веские аргументы в пользу Барфорда, они могли бы получить от десяти до двадцати.

- Ну, всего десять, - на удивление рассудительно сказал Дравбелл, - это лучше, чем ничего.

Он относился ко мне добродушно, как будто только что обошёлся со мной так грубо не по прихоти, а ради высшей цели. Он дружелюбно поинтересовался:

- Хотели бы вы знать, куда я их определю?

Я ожидал, что он скажет — они пойдут к Радду. Дравбелл сделал театральную паузу и сказал:

- Я отправлю их туда, где они особенно нужны.

Я несколько нетерпеливо спросил, чем они скорее всего будут заниматься.

- Радд думает, они пойдут к нему, - сказал Дравбелл.

- К нему?

- Едва ли. Слишком много о себе думает.

Он весело, злорадно рассмеялся. Дравбелл словно упивался своей властью, тем, что может разделять и властвовать.

В довершение всего он предложил оказать поддержку Льюку, которого он недолюбливал и который последние недели не был популярен.

- Неважно, кто это делает, - сказал он. - Главное, чтобы кто-то это делал.

Он кивнул, на этот раз совершенно искренне.

- Я не знаю, часто ли ты молишься, Элиот, но я молю Бога, чтобы мои люди получили это первыми. Моли Бога, чтобы мы это получили.