Лудить, точить, старьё менять!

     – Паять-лудить! Кому пая-ать, лу-дить! или Лудить-паять, ведра-кастрюли па-а-чинять! – так зычно звучал во дворах напевный призыв незнакомого мужчины и домохозяйки несли в ремонт прохудившиеся до дыр: медные кастрюли, самовары, чайники, тазы для варенья.

     Впервые я с удивлением наблюдал процесс лужения: посуду обезжиривали в содовом растворе, тщательно промывали в холодной воде. Затем нагревали на обычном примусе или паяльной лампе до температуры плавления олова. После этого в посуду вливалось расплавленное в ковшике олово, посыпалось порошком нашатыря и растиралось тонким квачом. Из-за вони от горелой соды, окалины, олова и нашатыря я быстро сбегал. А ведь по первой профессии моя мама профессиональный медник-жестянщик.
     С появлением дешевой алюминиевой посуды уличные медники-лудильщики постепенно пропали.


     Ножи-топоры точить, ножницы править!

     – Точить ножи-ножницы! – в другой раз слышалось во дворе, и стоило посмотреть – как это делается.
     Точильщик снимал с плеча свой механический точильный станок. Брал в руки затачиваемый инструмент и одной ногой давил на педаль, как соседка на ножной швейной машинке.

     На горизонтальной оси точила были насажены разные каменные круги – для точки, для правки, шершавые и поглаже, красно-коричне-вые, розоватые, белые и сероватые и даже из грубого войлока.
     Из-под ножа или топора, прижатого к вращающемуся кругу, сыпались снопом разноцветные каменно-металлические искры. На искры, как на огонь, можно было бы смотреть долго, если бы не раздавался третий рекламный слоган…


     – Тряпьё, кости, бумага! Берём тряпьё – выпевал с улицы старьёвщик. Проезжал неспешно на запряжённой в телегу лошади по середине булыжной мостовой, останавливаясь когда жители выносили ненужные вещи. К нам во двор заворачивал старьёвщик-рикша, впряжённый в короб из досок на двух колёсах с двумя оглоблями.

     Принимал он крупные кости, старые галоши, рваные резиновые сапоги, книжно-журнальную макулатуру, посуду металлическую – дырявые кастрюли, ведра, тазы, ковши, битый фарфор, цветное стекло. Но основной интерес – старые тряпки. Дело в том, что высококачественную бумагу для документов, денег, облигаций делали исключительно из тряпок. За тряпьё и макулатуру взрослым пацанам мог предложить заплатить – на пачку дешевых папирос. Малышня соглашалась на игрушки: бумажные «уйди-уйди» или глиняные свистульки и китайский мячик-раскидайчик, набитый опилками и обтянутый цветной фольгой, плотной бумагой или целлулоидом, на шляпной резинке.

     При появлении старьёвщика вся наличная детвора бросалась в поиск обгрызенных собаками мослов, дыряво-ржавых тазов, кастрюль и крышек, битых тарелок и всего, что не попало в мусорный ларь. Если собранного не хватало на игрушку, бежали по квартирам выпрашивать изношенные вещи.

     Один из последних заходов где-то в 1959-60 году закончился скандалом и поркой малолетки с первого этажа. Меня с Санькой свистулька и раскидайчик уже не интересовали, и мы сидя на лавке лениво наблюдали как по двору носятся восьмилетние Игорь с Валеркой, выхватывая из под рук пятилетней Ольги всё, что можно сбыть старьёвщику.

     Разобиженная и разозлённая пустопорожней беготней Ольга забежала в коридор и через пару минут вылетела с чем-то тканевым под мышкой. Старьёвщик взял у неё мягкий комок, дал китайский мячик, впрягся в тележку и быстро выкатился со двора. Часа через два на первом этаже после громкого скандала состоялась экзекуция за обмен маминой выходной шерстяной кофты на копеечный мячик из опилок.

     Всего один раз во двор забрели бродячие акробаты – мужчина и молодая девушка-подросток. Сначала мы через открытое окно услышали песню, которую она исполняла чистым высоким голосом. Потом она сбросила платье и, оставшись в цирковом трико, на расстеленном на земле покрывале одна и с партнёром исполнила несколько акробатических этюдов, с предметами и без. Пока  мужчина собирал реквизит, девушка обошла круг образовавшихся зрителей с небольшим подносом, на который кто сколько мог, положил свои трудовые копейки.

     Но раньше всех и чаще других звучали призывы с проезжей части улицы: – Керосин! Керосин! – или – Молоко! Молоко!

     Телега с керосиновой бочкой всегда была мощностью в одну старую лошадиную силу. Керосин был необходим для примусов, керогазов, керосиновых ламп и лечения ангины. А пока хозяин обслуживал очередь, часть детворы, которую взрослые научили обращению с лошадьми, тянули к морде ладошки с подсоленными сухарями, а то и с кусочком сахара. Остальные с ужасом рассматривали большие зубы, железный мундштук-удила, с удивлением огромные нежные глаза.
     С распространением электроплиток с нихромовой спиралью керосинщик приезжал всё реже, и пропал после подключения сетевого газа. На базарной площади недолго функционировала временная керосиновая лавка.


     Молочницы с колокольчиками бегали дольше, но тоже исчезли, когда у гастронома «Котельщик» воцарилась фирменная ежеутренняя привозная цистерна от молокозавода.
     Очень редкие заходы стекольщика ничем особенным не запомнились, а «золотари» к нам не заглядывали – в доме имелся ватер-клозет на каждом этаже.

     И не то, чтобы мастерство лудильщиков или точильщиков очаровало меня на всю жизнь, но память о том, что старую изломавшуюся вещь можно вернуть в обиход собственными руками, заставляет иногда, в ущерб потраченному времени, заниматься, как говорит жена, «ерундой».
     Радость победы – превыше всего!