В чужом городе

– Они пропали. Все.

На этот раз голос матери совсем не дрожал. Она уже привыкла рассказывать мне одну и ту же историю. Я кивал головой в трубку. Сказать мне нечего.

Мать здорово испугалась, когда впервые обнаружила, что образы людей с той старинной фотографии, которой очень дорожила наша бабушка, «исчезли». Я смутно припоминал ту фотографию, хотя она стояла в деревянной рамке на видном месте среди других важных фотографий. Снимок был очень старый. Это единственное, что я мог про него вспомнить.

Я начал утешать матушку – фото, мол, выцвело, и потому изображение потерялось. Мой аргумент не работал. Как оказалось, на фото остался фон (деревья, листва), а пропали только силуэты людей. Три или четыре. Не помню.

Я не вдавался в историю этого снимка. Как я уже сказал, эта фотография представляла большую ценность для моей бабушки. Затем фотография попала к маме. Мама относилась к ней очень бережно и сразу обнаружила «пропажу».
 
К слову, к фотографическому делу я неравнодушен, особенно здесь в новом городе. Мне только и остается, что бродить со своей Лейкой (так я прозвал свой супернавороченнный аппарат) и снимать то, что мне кажется примечательным. Я живу в этом городе недавно, несколько месяцев. Я переехал, потому что в моем родном городе нет работы и плохая духовная экология. Так мне сказал один учитель, который «натаскивал меня на химию». Мой отец большая шишка на местном химкомбинате и он хотел, чтобы я закончил химический институт. В моем городе много разных комбинатов, но никто не рвется там работать и надрывать здоровье. С недавних пор по городу ползают безумные слухи, что «комбинаты будут бомбить вражеские силы». Эти слухи меня не радуют с самого своего появления. Потому я отказался поступать в институт. Зачем поступать в институт, если комбинаты собираются бомбить. Я не могу учиться в беспокойной атмосфере. 

Я отправился в отпуск. Работы я не имею, а денег у меня много. Мать меня жалеет, и потому отец присылает мне средства, чтобы я не пропал. Отец меня презирает. Он даже не звонит мне.

Вопрос с жилплощадью на новом месте решился скоро. В первый же вечер на танцах я встретил земляка, который был на мели. Он быстро истратил свои накопления, привезенные со старого города, и теперь его гнал хозяин комнаты (отставной офицер, свирепый мужик), которую он снимал. Мой земляк до истерик не желал возвращаться домой и остро нуждался в соседе, чтобы сохранить жилище. Здесь ему нравилось. Он уже обжился, выучил язык аборигенов, а я языка не знал и остро нуждался в переводчике. Пару месяцев я платил его долю, затем он вернул мне деньги, продав какие-то безделушки, неизвестно откуда у него взявшиеся. В целом, после пропажи силуэтов с фото денег у меня прибавилось.

Я брожу по городу. Язык его вывесок мне непонятен. Ходить в кино – дело бесполезное, ничего не понятно. Поэтому я хожу в музей со своей Лейкой. Однажды, пробежавшись по музею, я сделал около пятисот снимков разной красоты. В музее удобно чувствовать себя иностранцем, профаном, новичком. В музее удобно укрываться от реальности и от бомб.

После музея я снимаю набережную. По набережной катаются девушки на велосипедах, почти все в платках. Пару раз я пытался завести знакомство, но чуть не получил в нос, поэтому решил пока что остепениться, освоиться, узнать нравы. Я веду себя очень вежливо и улыбаюсь.

Однажды я проснулся и направился на кухню варить суп. Мой сосед уехал на несколько дней, и я жил один. Я долго возился с овощами. В моей руке был горячий чайник, когда я услышал голос из комнаты:

– Ну здравствуй.

Я чуть не обжегся, хотя голос был дружелюбный. Правда, незнакомый. Я рванул в комнату. В центре нее на стуле сидел человек в солдатской пилотке. На нем была выцветшая форма, видимо, когда-то ее цвет был зеленым. Он стряхивал с нее пыль и комья земли. 

– Не надо здесь сорить, – сказал я как можно тверже. Он продолжал приводить себя в порядок, как будто я отсутствовал. – Я что дверь не запер? Как вы сюда проникли? У вас есть ключ?

Он довольно разглядывал свою очищенную, как ему теперь казалось, форму. Затем он приветливо посмотрел на меня. Так смотрят на старого приятеля, которого давно не видели.

–Сядь, – сказал он так, будто это я пришел к нему в гости.

Странно. Его голос был старческим, хотя выглядел он не старше меня. Даже моложе. Только одет он был совершенно не по времени.

Я присел и принялся его изучать. Вблизи его лицо показалось мне знакомым. Я напрягал память, но никак не мог вспомнить, где мы встречались.

– Ты увлекаешься фотографией, – сказал он, кивая головой на фото, которыми я обклеил голые стены.

В эту секунду мне почему-то вспомнилась та загадочная фотография с пропавшими людьми. Сколько их было? Трое, четверо? Были ли там женщины? Нет, там были только мужчины. И один из них был в пилотке. У одного из парней на фото был такой же солдатский прикид. И возраст примерно такой же.

Пока я размышлял над сложившимся положением, мой гость все время кивал, как бы давая мне подсказку – верно, в правильном направлении идете, молодой человек.

– Простите. Вы мне напомнили одного мертвого.

Он бросил на меня похолодевший обиженный взгляд.

– А ты сам-то живой, внучок? – спросил он и почему-то обвел рукой комнату, как бы что-то показывая этим жестом. – Сядь. Я хочу с тобой кое-чем поделиться.

– Чем? Подарком?

Его лицо растянулось в улыбке. Разминая пальцами папиросу, он обратился ко мне:

– К тебе пришел гость, а ты даже не желаешь угостить его огнем.

Я сидел вдавленный в стул. Мне нужно было приложить много сил, чтобы встать, сходить за спичками на кухню и не выдать паники, охватившей меня.

Но он опередил меня. Он встал и повернулся ко мне спиной. Вернее... Сзади ничего не было. Сзади он был пуст. Только его пилотка раскачивалась по воздуху и плыла на кухню, не касаясь пола.

– А где ваш зад? – спросил я. – Где ваша спина? Негоже людям ходить без спины.

Он вернулся с зажженной папиросой в зубах и присел на стул, вздохнув.

– Может ты еще скажешь, что негоже людям жить с дыркой в голове?

Он слегка наклонился ко мне, указывая пальцем на верхушку своей шапочки. Он приподнял ее, и я увидел маленькое красное пятно.

– Сколько лет прошло, а рана до сих пор не зажила, – пояснил он и прикрыл больное место шапочкой, дабы не травмировать мою психику.

– И причем тут я? Может это почва такая, климат, экология?

– Климат, экология, – грубо передразнил он меня. – Да что ты об этом знаешь.

– Что я вам сделал? Это не я стрелял вам в лоб. Вас убили, когда я еще даже не родился. Я и оружия в руках не держал. В чем моя вина?

– Мне не в чем тебя винить. Ты просто меня не знаешь.

Нервы мои шалили. Мое тело пыталось вырваться из комнаты. Я почти вскочил, когда он своим уверенным голосом всадил меня обратно в стул.

– Ты не сможешь убежать от меня. Никогда.

Мои глаза зацепились за Лейку, как руки утопающего за спасательный круг.

– Можно вас снять? Мама очень расстроилась, когда вы улизнули с фото. Она винит себя в том, что недосмотрела.

– Сядь. Хватит корчить из себя святого. Ты знаешь, зачем я пришел.

– Откуда мне знать? Я вас никогда не видел. Как вы проникли в квартиру? Вы украли ключ? Я вызову полицию.

– Ты знаешь, что полиция тебе не поможет. Тебе никто не поможет. Ты здесь один.

Его твердый уверенный голос гипнотизировал меня. Я больше не дергался и ждал, когда он заговорит вновь.   

– Мне было страшно, – сказал он после долгой паузы. – Поначалу мне было страшно, а потом я освоился. У меня не было выбора. И у тебя нет выбора. Путь человека – это путь борьбы. Страх делает из человека говно.

– У вас нет страхов, потому что вы мертвый.

– Мертвые тоже боятся.

– Это мне неизвестно.

Он улыбнулся.

– У меня были страхи, опасения, – сказал он. – Мой главный страх... Это даже не страх... Просто я очень не хотел умирать в чужом городе.

Он грустно улыбнулся и отвернулся от меня.

– В чужом городе? Да нет никаких чужих городов, это ваша старческая иллюзия. Города принадлежат людям. А люди везде одинаковые. Все хотят тепла и счастья. У всех кровь красная. Я был во многих городах. А вы? Всю жизнь сидели в деревне, пока вас не отвели на убой? Вы мира не видели и не увидите. Я свободный человек. Я найду себе город, в котором можно жить.

– Свобода есть осознание собственного долга.

– Это что из книжек Маркса? Почему вы мертвые вечно учите жить живых? Куда вы лезете? Вы сами себя слышите? Я обойдусь без вашей программы, без вашего зомбирования. Никаких программ! Долой программы!

Мое тело резко прыгнуло вверх, и сердце забилось учащенно. В дверь настойчиво стучали. Я попытался взять себя в руки и направился в коридор.

Я открыл дверь и увидел на пороге соседа, но не того, с которым делил комнату, а того, который жил на много этажей выше меня. Иногда мы сталкивались в подъезде. Я кивал ему головой.

Сосед стоял на пороге и с бешеной скоростью тараторил. Когда он понял, что языка недостаточно для того, чтобы я его понял, он подключил руки и начал отчаянно жестикулировать. Осознав бесполезность своего перформанса, мой новый гость вытянул передо мной ладонь и, повернув ее большим пальцем вниз, стал хаотично опускать ее к полу.

– Вам нужна соль? – спросил я.

Его реакция была странной. Он бешено захохотал. Словно ждал моего голоса, чтобы одичать. Скорчив лицо, он подражал моему голосу, моей интонации. «Момососо, момососо. Хахахаха». Он побрел по лестнице вверх, продолжая хохотать. Я улыбался, провожая его взглядом. Я не знаю, зачем он приходил, но, видимо, его акция удалась, он добился чего хотел. Его смех стихал, а я продолжал улыбаться.

Я захлопнул дверь и вернулся в комнату. Она была пуста. Даже стул стоял на прежнем месте спинкой к стене. Старик исчез.

Ну и дела. Не каждый день в гости приходят покойники. На этот раз я выкрутился. Все разрешилось само собой. Даже грязи не осталось на полу.

Только зачем он приходил ко мне? Неужели только ради меня он уполз с этой старой фотографии? Наверное, он приложил много сил, чтобы проявиться таким образом. Надеюсь, что он вернется на фото и все будет, как прежде. А куда исчезли другие люди с того снимка? Неужели они тоже придут ко мне?

Он уполз с фотографии и пришел ко мне, чтобы чем-то поделиться. Чем? Он ничего с собой не принес и ничего после себя не оставил. Даже комья земли, которые он стряхивал с формы, забрал с собой. В комнате было чисто. Он просто исчез так же загадочно, как и появился. Его здесь никогда не было. Никто не сможет подтвердить его присутствие. Он растворился.

Хорошо, что он не позволил себя сфотографировать. Так появились бы доказательства его блужданий по чужим комнатам. Хорошо, что не позволил.

Я рухнул в постель, но сон, как ни странно, долго не приходил ко мне. Я пытался воскресить в памяти ту выцветшую фотографию. Без толку. Я ничего не помню. Помню, как бабушка подолгу говорила с этим снимком. И все. Больше ничего.

Когда я смотрел вживую на это фото, то думал о своей навороченной Лейке и устарелости снимка. Так сейчас не снимают – думал я. Современная техника гораздо легче, проще и удобнее. Даже хрупким женщинам и детям под силу ее поднять. Она сделана для людей и не нужно ждать много времени, чтобы фото проявилось. Достаточно нажать на кнопку и все готово. Современная техника круче. С этим не поспоришь. Остальное меня не касается. Остальное меня не касается.