Мама

   Мама пришла от врача и позвонила мне. Мы не ругались по обыкновению, её голос был спокоен и даже миролюбив. Это было странно, это было как-то непривычно и неправильно от того. Мама пересказывала мне, что делала или намерена сделать, кому звонила, кому ещё нет. Я слушал, почти не понимая смысла слов, и всё ожидал подвоха, издёвки, сарказма, порицания, насмешки... А их всё не было, отчего мне делалось всё более и более не по себе.

- Ох, что-то я сегодня разговорилась... -  Вздохнула мама и наскоро попрощалась, оставив меня если не в состоянии крайнего ужаса, то в полной растерянности.

   Все в доме уже спали давно, а я лежал, не чувствуя тела, и рассматривал лепнину на потолке. Вот глядит она свысока равнодушно, и не касается её ничего: ни горе, ни радость. И опасаться ей нечего до той неминучей поры, покуда не отыщется некто, который порешит, что слишком невысок и стар этот дом. А то, что крепок, так то его беда, а не доблесть. Тем труднее будет ему расставаться с жизнью.
   Наверное, что-то из маминых слов дошло до моего сознания, наконец, и страх, проторив себе дорогу, пролился нечаянными слезами, заполнив уши горькой, солёной водой.  Надо же, мне всегда казалось, что у меня довольно-таки небольшие уши и приделаны не наспех, не абы как. Может, щеки стали немного меньше и в этом всё дело?

   И я припомнил, как детстве точно также плакал, представляя, что не стало вдруг матери. И, сколько бы я не проделывал это, всякий раз был безутешен, хотя слышал через стену её голос, и понимал, что этого не может произойти. Никогда. Дети вообще-то знают про такое совершенно точно.
   Я вырос, и теперешние текущие слёзы были всё по тому же поводу, но лишённые  наивной детской сладости от уверенности, что всё наладится, и останется как прежде, горчили иначе, а стекая, разъедали сердце до самой души.

   Мама пришла от врача...