Сюрприз на колёсиках

Торчу в «санатории» уже третий день. То ещё угрюмое местечко, конечно, но мы люди не привередливые. Много рогов сточено, ещё больше ворот раскурочено. Не привыкать, в общем.

С новыми знакомствами тут тоже не очень, да и вообще болтовня возбраняется: тише воды ниже травы себя вести положено. Но Фанасий Петрович, мужик открытый и великодушный, нет-нет, а заведёт какую-нибудь примечательную беседу, пока проводит свои процедуры, а иногда и шутейку отпустит, и как-то легчает от сложившейся ситуации.

Да и вообще золото, а не человек, неординарный во всех отношениях, и врач прекрасный. Жаль даже немного, что в подобном месте прозябает, ну да, с другой стороны, никто другой бы с такой работёнкой и не справился.

В «санатории» я оказался внезапно. Шёл домой слегка навеселе, а тут опа! Глаза продрал и от неожиданности, чего уж греха таить, пришёл в буйство. Кричал, громить пытался всё, до чего руки дотянутся, хоть тело и не слушалось почти. И тут заходит высокий мужчина в расцвете лет в белом халате, смотрит строго на бардак вокруг и как рассмеётся, честно так, добродушно! И говорит, отхохотавшись:

— Здравствуйте, Виктор Сергеевич! Меня зовут Фанасий, и я ваш, с позволения сказать, лечащий врач! Я смотрю, вы без меня не скучали, да?

И тут всё моё буйство как сдуло, и даже пристыдился я немножко.

— Вы уж не серчайте, Афанасий, я ж того, с перепугу… Как вас, кстати, по батюшке?

— Предпочитаю без отчества, но если настаиваете, то Петрович. И Фанасий я, без «А».

— Оба-на. Отчего же так, мода что ли на коверканье имён своё взяла? — и тут я смутился было, что без уважения с врачом разговариваю, но тот и в ус не подул.

— Да нет, воля случая. В ЗАГСе опечатались при выдаче свидетельства.

— А что ж не поменяете, раз такое дело?

— В нашем роду к именам и случаю относятся с уважением. Так что, раз написано пером, то и топором зазря махать не стоит. Ну да наговоримся ещё. Ложитесь-ка на место, посмотрю вас.

Я послушался, и Фанасий Петрович начал процедуры. Ощупал меня везде, вопросы всякие задавал, мол, что помню последнее, о чём первым делом подумал, как очнулся, и прочее.

Я тоже не дурак, в ответ спрашивал, что случилось со мной. Оказалось — сердечный приступ. Всё-таки не то здоровье уже, не то. Долго мы беседовали, и так ласково, терпеливо он мне всё излагал, что все тревоги и страхи мои развеялись, и лишь один вопрос остался:

— И что же теперь будет со мной, Фанасий Петрович?

Он вздохнул.

— Честно скажу, случай ваш непростой, но и не сказать, что неординарный. Так что не переживайте, разберёмся. Но! — взлетел вверх указательный палец. — Обязательное условие, Виктор Сергеевич, это чтобы вы меня слушались. Тогда всё хорошо будет, правильно. А иначе, — впервые тон его стал таким серьёзным, а лицо — суровым, — пеняйте на себя.

От перемены настроения я аж весь съёжился.

— Да как можно, Фанасий Петрович… Как скажете, так и попишем.

— Вот и здорово, что договорились! — он снова заулыбался и хлопнул меня по плечу. — Скоро навещу вас, а пока лежите тут и поделайте упражнения.

Он дал мне инструкции и ушёл. Снова мы увиделись только на второй день моего тут пребывания, зато за ночь я и подумать успел, и осмотреться.

— Красиво ж вы меня заштопали, — сказал я, чтобы завязать разговор.

— Лукавить не буду, старался. Тело человеческое уважения требует и заботы в любом состоянии.

Помявшись, я всё-таки решился задать вопрос, который мучил меня всю ночь.

— Скажите, а... Людка моя приходила?

— Конечно, приходила. Переживала за вас очень.

— Вот же ж. Доброго слова обычно неё не дождёшься, а как беда приключилась, так сразу начала руки заламывать.

Фанасий Петрович глянул на меня лишь мельком и продолжил свои манипуляции.

— Что тут скажешь, Виктор Сергеевич, такое не редкость.

— А… Могу я с ней встретиться?

Врач снова посерьёзнел и отвечал строго.

— Я уже говорил об этом, нельзя! Это и вам не на пользу будет в таком состоянии, и ей во вред, — и, помедлив, добавил. — Придёт время — увидитесь.

— А скоро?

— А это уж от многих факторов зависит. А вы сами-то как, поскорее бы хотели или попозже?

— Да век бы глаза мои её не видели, просто… Высказать бы ей всё разок, посмотреть в лицо бесстыжее.

— А вот это вы зря! Незачем обиды копить, это же как удавка, которая со временем лишь туже становится. О себе лучше позаботьтесь и выполняйте мои указания. Тогда и разлука горькой не будет.

Мы обсудили ещё немного моё состояние, и он снова ушёл, прописав мне медитацию. Ишь ты, медитацию! Домохозяйка я что ли, такой чушью заниматься? Ну да делать нечего, раз врач сказал, надо слушаться. Только чем дольше лежал я и смотрел в потолок, тем больше думал про Людку. И из размышлений этих назрел план.

Вы уж извините меня, Фанасий Петрович, но при всём моём уважении. Разве худо будет от небольшой вылазки, туда да обратно, на часок? Только словом перемолвиться и всё.

И я решил, что поздним вечером при случае совершу побег.

Дело оказалось нехитрое. Санитар, помощник Фанасия Петровича — тот ещё профан, это я сразу приметил. Весь в себе, затычки эти новомодные в ушах, тьфу, как не оглохла ещё от них молодёжь? В общем, свистнул я у него ключи тихонечко да и припрятал. Визгу-то было, когда он их не нашёл! Ну а я что, пока дуралей метался в поисках, улизнул по-тихому.

До дома путь неблизкий, на своих двоих до утра не доковылять. И тут смотрю — самокат стоит, тоже современный, электрический, несуразный — в общем, очередной плевок прогресса. Открутил его да и покатил. Нехорошо, конечно, без спросу чужое брать, но я ж мужик честный, верну! Любой бы в моей ситуации...

И стою я теперь как осёл перед дверью и не знаю, как порог переступить и какой бранью Людку встречать. Да ещё и с дурой этой двухколёсной, смех да и только.

А может, и прав Фанасий Петрович, не надо брани. Люблю же всё-таки её, пилу мою ненаглядную, столько лет кряхтели бок о бок. Наверное, это и надо сказать.

— Да?..

Вот она, зазноба моя. Сонная, зарёванная. Переживает, бедная.

— Люда. Это я.

Молчание. Бледная какая, бедняжка.

— Ты это… Прости меня за всё, если что.

— Витя?..

— Не перебивай! Я ж тебя, дурёху, люблю и всегда любил. Так что не истери. Всё хорошо будет.

Людка задрожала будто осинка и стала совсем как мел.

— Т-ты… Т-ты же умер, Витя! Тебя же на вскрытие увезли, я сама видела, я…

— Ну умер и умер, с каждым случается! Дух мой не упокоился ещё, Фанасий Петрович говорит, бывает так. Медитировать надо, мысли навязчивые гнать. Вот я и решил… попрощаться, что ли…

Конец фразы зазноба моя не дослушала: обмякла вся, едва успел подхватить. Вот и поговорили! Тьфу, вечно она так: как расчувствуется, так и диалог насмарку. Поглубже в квартиру её затащить что ли, пока не увидел кто?

Стою я, чешу репу. Скорую бы вызвать, да как-то странно в моём положении… Тут-то ноженьки мои и подкосились, перед глазами всё поплыло. За порог заполз, и чувствую, что таю как снеговик на солнцепёке.

И вдруг голос слышу, и как током он меня пробрал.

— Ну что, наигрались, Виктор?

Оборачиваюсь из последних сил, а там Фанасий Петрович. Дыхание прерывистое, на лбу испарина — бежал, значит. А взгляд такой, хоть под плинтус залезай.

— Я… Ну… Не это. Не хотел, в общем.

Он вошёл внутрь, дверку прикрыл, часики песочные достал из-за пазухи, и поставил их на тумбочку. Зашелестел песочек и меня подотпустило.

— Ещё как хотел. Вина замучила, тоска? Или самолюбие уязвлённое взыграло, впечатлить хотелось напоследок, проучить? А если умерла она, Люда, он такой внезапной радости? Думаете, раз не жилец, грех на душу уже не засчитается?

Кишки мои и без того стылые ещё больше похолодели. Метнулся я к Людке, а она не дышит! Совсем! А я даже зарыдать не могу, только скулить словно псина.

— Фанасий Петрович, миленький… Что же это такое, а? Может, можно сделать ещё что, а? Откачать, вы же врач всё-таки, трупорез, но врач же, Фанасий…

— Тихо! Жива она.

— Но как же?..

— Время замерло, оттого и не дышит.

— Как это, замерло?

— Так это! Ненадолго. Так что поднимайтесь на ноги, поможете, раз набедокурили. На счёт три: вы за ноги, я за руки.

Перечить я этому страшному человеку не рискнул. Отнесли мы Люду на кровать, и смотрю я на Фанасия в смятении и растерянности, как шкодла какая-то, жду указаний. А он тоже молчит, думает.

— Так это… В морг?

— Не успеем уже, песок почти закончился, — Фанасий кивнул на часы. — А раз иссякла земная тоска, то и дух в теле долго не удержится.

Чудеса да и только.

— До машины спустимся. Я на газельке рабочей приехал, там каталка. Хоть не так тяжело таскать тело будет туда-сюда. А дальше сам разберусь.

Спустились мы в темпе вальса, забрался я на своё последнее пристанище. И хоть часов нет перед глазами, чувствую, вот-вот упадёт она, роковая песчинка.

— Фанасий. а вы ангел? Или ещё кто? — глупый вопрос, конечно, но интересно, жуть.

— Да какое там. Проводник я и смотритель, но человек из плоти и крови. Только знаю побольше вашего.

Вот оно как. Ну надо же, бывает на свете… Что бы ещё спросить?

— А что теперь с Людой будет? Ей встреча со мной не аукнется?

— Не аукнется. Психика штука хитрая, вытеснит всё, что помнить не положено. А остальное мне неведомо до поры до времени.

Надо слово прощальное сказать напоследок? Ой, балда, забыл совсем.

— Фанасий Петрович, будьте другом. Я самокат одолжил, к полосатому столбику был пристёгнут. Вернёте?

Патологоанатом рассмеялся, совсем как при первой нашей встрече.

— Ну вы даёте! Наш пострел везде поспел. Верну, конечно.

— Спасибо. Не только за это. Я ведь напугался так, когда очнулся в морге, а вы меня не бросили, и вообще…

Фанасий кивнул.

— А что всё-таки со мной теперь будет?

— Вы спрашивали уже, — он пожал тихонько плечами и осторожно сжал мою руку. Горячо. — Всё будет правильно.

Вот и рухнула она, песчинка.

— Доброго пути, Виктор Сергеевич.

Силы окончательно меня покинули, ловлю лишь краем сознания, что вдалеке задребезжал рассвет. Как, ёлы-палы, всё-таки красиво…