В империи османов. Отрывок 1. 4

После вечерней молитвы главные дворцовые ворота Баб-ы-Хумаюн закрывались. Желая покинуть Топкапы незамеченным, Парк воспользовался лазейкой в стене, огибав-шей первый двор со стороны моря. Выбравшись наружу, он обогнул дворец и быстрым шагом направился в сторону Золотого Рога, к причалу Эминёню, где среди других лодок на волнах покачивался всегда ожидавший его маленький каяк.
 …Его привезли во дворец из славянских земель вместе с другими захваченными при набегах поляками, малороссами и румынами. Сильный, ловкий и красивый юноша не раз присутствовал на тайных совещаниях султана с министрами, стоя на страже безопас-ности повелителя, но, узнай кто, что Парку понятны османская, греческая и даже фран-цузская речь, жизнь его не стоила бы и старого ахче. Дильсиз Парк не был ни поляком, ни малороссом, ни румыном, он был армянином и родился в городе Муш.
В той другой жизни его звали Корьюн. Мать объяснила ему как-то, что имя его означает «львенок».  Он и вправду в детские года был как львенок – рослый, сильный, быстрый. И сообразительный. В семь лет отец отдал его и двух старших сыновей в школу при монастыре Мшо Аракелоц, и мальчик успевал не хуже братьев. Через три года бога-тый брат отца купец Есаи, навещая родственников в Муше, был поражен тем, как быстро читает и считает маленький племянник. Он уговорил родителей доверить ему ребенка, обещая сделать своим наследником – сыновей у Есаи не было. Помогая дяде и сопровож-дая его в поездках, Корьюн научился писать и читать по-арабски и по-гречески, а также говорить на венецианском наречии и по-французски.
Однажды, когда ему исполнилось пятнадцать, караван дяди вез товары в Дунай-ские княжества и Польшу. По дороге из Кракова в Лемберг (Львов) на них напали раз-бойники, дядю Есаи убили, а Корьюн сумел убежать. Поплутав и оголодав, он добрался до деревни на берегу Вислы. Здешний язык был ему неизвестен, но трудно ли понять, что человек голоден и готов работать за еду и кров над головой? Зажиточная польская семья с удовольствием наняла батраком сильного смышленого юношу.
Прожив в деревне почти год, Корьюн уже неплохо понимал местное наречие, знал много польских, украинских и русских слов. Его не покидала надежда вернуться домой, он считал, что главное – добраться до моря. Там уж он сумеет наняться на какой-нибудь корабль, плывущий в Трапезунд, а оттуда в Муш ходили караваны. Живущий у его хозяев из милости старый родственник, прежде много разъезжавший со своим паном, но потом сосланный за какую-то провинность в деревню, посоветовал добраться до города Самбо-ра.
«Туда верст триста, ты молодой, дней за десять дойдешь. В Самборе наймешься работником на баржу или гребцом на лодку. Спустись вниз по Днестру до города Григо-риополя, что армяне построили. Ты ведь армянин, говоришь? В Григориополе армяне жи-вут, они тебе помогут»
Корьюн начал готовиться к путешествию, хозяева жалели, что потеряют хорошего работника, но не препятствовали. Однако осуществить задуманное ему не удалось – на деревню налетели грабители. Разграбили дома, захватили богатую добычу – дюжину крепких парней и десять красивых девушек, – ловко избегая встреч с австрийской поли-цией, умчали их в Молдавию.
Речная вода в реке Прут в тот год стояла высоко, связанных пленников по ночам спускали на крытых плотах. В Валахии живой товар продали башибузукам. Там же юно-шей подвергли операции по урезанию языка – крепким славянам, не знавшим восточных языков, предназначено было стать дильсизами. Выживших после операции отправили в Варну и перепродали купцам, поставлявшим живой товар ко двору повелителя. Так Ко-рьюн оказался в Константинополе.
Перед тем, как начать службу у султана, доставленные в Стамбул юноши обуча-лись военному делу у аги, знавшего польский и украинский языки. Помимо прочего он объяснял им, как вовремя распознать и обезвредить предателя, замыслившего недоброе. Их обучили также понимать и исполнять короткие приказы султана.
 Приняв мусульманскую веру, дильсизы обретали свободу, ибо правоверный не может быть рабом мусульманина. Они получали жалование наравне с янычарами и могли выходить из Топкапы в свободное от дежурств время. Поскольку питание и одежду диль-сизов оплачивала казна, они тратили деньги в основном на сладости и проституток – дильсизов не оскопляли, поскольку евнухи рано полнеют, теряют силу, ловкость и зор-кость, столь необходимые личной охране султана.
 От берегов Босфора до Муша много ближе, чем от польской деревни, но Корьюн, став дильсизом, больше не помышлял о возвращении домой. Утратив язык и, что еще ху-же, веру отцов, разве мог он явиться в отчий дом и опозорить семью? Как и для остальных дильсизов, единственным его развлечением было посещение припортовых районов, ки-шевших проститутками. Обывателям Константинополя дильсизы султана, как и янычары, внушали страх, но обитательницам публичных домов и портовым шлюхам, в основном христианкам или еврейкам, было безразлично, кто платит за любовные услуги.
Однажды, когда Корьюн, перебравшись из Эминёню в Каракей, раздумывал, направиться ли ему в сторону Шишли или найти проститутку на набережной, кто-то схватил его за руку. Молодая женщина, судя по одежде гречанка, прошептала:
«Пойдем ко мне»
Она с мольбой смотрела на него огромными черными глазами, и Корьюн пошел за ней, ни минуты не колеблясь. Да и почему бы ему было не пойти? Женщина, недурная собой, зазывала его к себе с совершенно определенной целью – именно за этим он в тот день переплыл Золотой Рог.
Незнакомка привела Корьюна в маленький домик и, едва закрыв дверь, со стоном бросилась к нему в объятия. Лишь когда миновал первый взрыв страсти, и ей открылось, что он не может говорить, она разглядела его сброшенную одежду и поняла, что перед ней дильсиз. Поднявшись, Корьюн оделся и протянул ей золотой, но женщина денег не взяла. Думая, что он не поймет ее слов, она выразительно помотала головой.
«Нет, – одна ее рука прижалась к груди, другая дважды указала на Корьюна, потом на пол, на всякий случай она сопровождала жестикуляцию словами, – я хочу, чтобы ты сюда приходил. Ко мне. Понимаешь? Сюда, ко мне»
Корьюн смотрел на нее, боясь показать, что понял ее слова. Лишь, когда женщина несколько раз повторила свои жесты, он кивнул. С тех пор они стали встречаться. Корь-юн, поначалу не собиравшийся вступать в длительную связь с гречанкой, постепенно привязался к ее ласкам, веселой болтовне и аккуратному маленькому домику, который почему-то напоминал ему о детстве. Спустя месяц он неожиданно решился – перестав притворяться, что не понимает по-гречески, на чистом листе бумаги коротко изложил свою историю и попросил ее в свою очередь рассказать о себе. 
Так они стали беседовать – она спрашивала, он писал ей ответ. Корьюн узнал, что Леда – так звали его подругу – овдовела за полгода до их встречи. Ее муж умер от оспы, оставив ей солидную сумму денег и маленький домик в Пере. Леда вела благопристой-ную жизнь честной вдовы, но однажды страстная натура молодой гречанки не выдержала – чувство женского одиночества довело ее до безумия, выгнало на улицу и заставило бро-ситься на шею первому встречному мужчине, которым оказался Корьюн. Гречанка рас-сказывала об этом откровенно и без всякого смущения.
«Священник сказал, что я должна выйти замуж, – говорила она, – только зачем мне это? Муж оставил деньги, я ими неплохо распорядилась – вложила в торговое предприя-тие, имею хорошую прибыль. Если выйду замуж, новый муж сразу все отберет, да еще неизвестно, каким он будет. К тому же, многие мужчины хотят иметь детей, а я не смогу родить – три года прожила с мужем и не забеременела. Но одной тяжело. Зачем тебе хо-дить к шлюхам? Приходи сюда всякий раз, когда будешь свободен, я буду тебя ждать. С тобой мне хорошо и других мужчин я не хочу»
 За небольшую плату Леда договорилась с лодочником в Эминёню, и тот разрешил Корьюну в любое время пользоваться маленьким каяком. Однако спустя полгода их от-ношения неожиданно осложнились – к глубокому своему удивлению Леда забеременела.
«Подумать только! – сказала она, когда все сомнения отпали. – А ведь покойный мой муж Иоаннис постоянно упрекал меня в бесплодии»
«Что же теперь делать? – встревоженно написал Корьюн. – Ты ведь не можешь ро-дить ребенка без мужа, а я не могу на тебе жениться – дильсизу не разрешено иметь се-мью»
Гречанка беспечно тряхнула кудрявыми волосами.
«Покаюсь в грехе и сделаю пожертвование церкви. Я рада, что оказалась небес-плодной, только пока, давай, не будем ни о чем думать и зря терять времени»
С этими словами она, раскрыв объятия, бросилась ему на шею…
И теперь, покинув Топкапы, Корьюн спешил, как можно скорее переплыть залив и добраться до домика Леды. Войдя, он отстранил кинувшуюся было к нему с радостным возгласом гречанку, взял карандаш, бумагу, сел за стол и начал писать. Приникнув к нему сзади и нетерпеливо постукивая ножкой, она перегнулась через его плечо и читала напи-санное. Глаза ее постепенно расширялись от ужаса.
– Это невозможно, нет! – звонкий голос ее внезапно охрип и перешел в шепот. – Султан приказал избавить империю от греков? Не верю! Разве Мехмед Фатих не издал фирман о неприкосновенности нашей церкви, запрещающий насилие над христианами?
«Я хочу спасти тебя и нашего будущего ребенка, – коротко написал Корьюн, не имевший сейчас сил ее убеждать, – хочешь, верь, а хочешь, не верь. Если веришь, пой-дешь за мной и сделаешь все так, как я буду говорить»
С минуту Леда смотрела на него, потом кивнула. Спустя три часа они постучали в дверь дома армянского епископа Гарабета. Увидев на пороге юношу, в котором он, не-смотря на одежду дильсиза, признал армянина, и молодую гречанку, епископ предложил им войти. Корьюн протянул ему исписанный лист бумаги.
Гарабет читал, и на лице его не дрогнул ни один мускул. Он размышлял не в силах понять, что побудило Алет-эфенди – в том, что все исходило от могущественного нишан-джи, епископ нисколько не сомневался, – внушить султану мысль об истреблении греков. Нелепую мысль, по мнению Гарабета. Ибо Ипсиланти с первых же шагов показал себя никчемным предводителем, ни в Валахии, ни в Молдавии его призыв к освобождению греков поддержки не получил – греки в Османской империи всегда были привилегиро-ванной нацией, многие ненавидели их больше, чем османов.
Восстание в Морее? Там всегда тлело пламя, оно вспыхнуло после ухода войск Хуршида на Янину, но грекам Константинополя и богатых островов нет никакого дела до Пелопоннеса – анафема бунтовщикам, провозглашенная патриархом Григорием, отвратит их от восставших. Филики Этерия? Сейчас члены тайной организации в Константинополе не готовы взяться за оружие, но как только начнется резня, все может измениться. Если же османы замахнутся на православную церковь, то возмущений не избежать, да и Россия не останется в стороне.
– Ты слышал все это своими ушами? – спросил епископ по-армянски, и Корьюн, тоже по-армянски, написал:
«Я стоял рядом с султаном, когда он совещался с министрами. Потом я слышал, как султан говорил по-французски с нишанджи. Я не все понял, только главное. Скоро греков начнут убивать, а я хочу спасти Леду, она ждет моего ребенка. Меня лишили язы-ка, силой обратили в мусульманство, но теперь я хочу вернуться к вере своих отцов. Леда исповедует православие, можем ли мы обвенчаться?»
– Григорианская церковь дозволяет венчание армянина с православной. Так вы твердо решили обвенчаться? – последние слова были сказаны по-гречески и обращены к Леде.
Она растерянно кивнула, посмотрела на Корьюна, и пока тот выводил на бумаге слова, Гарабет продолжал размышлять – какова же истинная цель нишанджи? Алет-эфенди никогда не страдал глупостью, но в последние годы его все сильнее и сильнее стала обуревать жадность. Несметные сокровища янинского паши, богатства греческого купечества и аристократов – вот ради чего он толкает султана на бессмысленные и губи-тельные для империи поступки. Лоб епископа разгладился – ответ на мучившие его во-просы был найден. Он взял протянутую Корьюном бумагу.
«Мы твердо решили пожениться. Если церковь дозволяет наш брак, обвенчай нас, отец, и мы убежим к моим родным в Муш. Прежде мне стыдно было явиться к ним из-за моего увечья, но теперь выхода нет, я должен защитить Леду и ребенка»
 Гарабет кивнул.
– Что ж, сын мой, – он вновь перешел на армянский, – я выполню твою просьбу и обвенчаю вас с Ледой, но бежать вам вместе никак нельзя – тебя станут искать, немому трудно скрыться. Если вам вдвоем все же удастся добраться до Муша, то вас обнаружат и там. Сразу поймут, что ты понимаешь их язык, узнают, что умеешь писать. Тогда спасе-нья не будет никому из твоих близких. Выход один: доверься мне. Пока я спрячу твою жену в безопасном месте и, как только будет возможно, отправлю в Муш безопасным пу-тем. Сам же ты возвращайся в Топкапы.
Леда, не знавшая армянского и не понимавшая епископа, испугалась, увидев, как изменился в лице Корьюн, а рука его над бумагой на мгновение словно оцепенела.
«Хорошо, отец, спаси Леду, а я вернусь во дворец. Только больше не стану покло-няться Аллаху даже под угрозой смерти. Помолись, чтобы Бог простил мне грех отступ-ничества и дал силы вынести муки, которые меня ждут»
Отшвырнув перо, он осенил себя крестом и прижал руку к сердцу. Гарабет покачал головой, тон его стал суров:
– Именем Бога запрещаю! Ты возвратишься во дворец, но ни один человек не дол-жен заподозрить, что ты вернулся к своей вере. Совершай намаз, веди себя, как положено мусульманину, я отпускаю тебе этот грех. Однако ты должен будешь сообщать мне обо всем, что говорится на тайных совещаниях султана. Согласен?
Юноша поднял голову, и их с епископом взгляды встретились. Чуть помедлив, Ко-рьюн прижал к себе дрожащую от страха Леду и кивнул. Гарабет чуть заметно улыбнул-ся.
– Вот и хорошо. Ты пишешь грамотно, как образованный человек. Какие еще языки знаешь?
Подумав, Корьюн аккуратно вывел:
«Знаю французский и венецианское наречие. Понимаю главное, хотя и не все. Пи-сать могу по-армянски и по-гречески. Знаю латинские буквы, а покойный дядя научил меня читать по-арабски»
Епископ ничем не выказал охватившей его радости – ему было прекрасно извест-но, что султан и нишанджи наедине часто разговаривают по-французски.
– Что ж, я вижу ты достаточно умен, – спокойно сказал он, – значит, поймешь ме-ня. Слушай внимательно: на первый двор Топкапы приходит много дервишей, бродячих фокусников и торговцев сладостями. Когда мой человек трижды прокричит условную фразу, ты к нему подойдешь, бросишь монету, а на ней кончиком ножа нацарапаешь чис-ло – через сколько дней будешь свободен и сможешь ко мне явиться, чтобы сообщить об услышанном. В этот день я удалю из дома всех слуг, кроме верного Амо, никто не должен тебя видеть. Что касается твоей жены, то, обвенчав вас, я скажу ей, что для безопасности вам придется отправиться в Муш разными путями – ей не нужно знать, что ты остаешься в Топкапы. Ты подтвердишь мои слова. Я хорошо заплачу человеку, которому полностью доверяю, и он доставит Леду к твоим родителям. Если ее будут спрашивать о муже, я научу, как отвечать. Ты все понял?
 Корьюн кивнул, успокаивающе улыбнулся тревожно смотревшей на него Леде и отвернулся, чтобы она не заметила катившуюся по его щеке слезу.