Дневник. Октябрь 1970

1.10.1970 Четверг.

Я снова пишу глупости. Опять о Юрии Александровиче. Да я просто не знаю,
как вести себя с ним и чего он, собственно, добивается своей лаской, заботливой
нежностью.  То палец начнет мой перевязывать, долго не выпуская руки, уже не
может подойти и не обнять. Если бы, конечно, за ним не ходила эта слава грязного
любовника, если бы я не была его очередная та, то все эти ласки я принимала как
дружеские.

Мне ведь нравятся чуткие, отзывчивые, сердечные люди и пылкие, темпераментные,
экспансивные. Я резко не отпихиваю его только потому, что не понимаю его чувств,
его мыслей. По-моему, в нем есть что-то юношеское, ощущение свежести и красоты.
Может быть ему жаль прошедших лет, своей ушедшей молодости, жаль себя и
утраченной любви. Вот он и тянется к женщинам.

Я не пойму, чего он хочет от меня? Эти его порывы... Сижу с Бодровой сегодня в
пятой и слышу голос Ю.А.: "Наташ, ты опять там сидишь?"

Я засмеялась: "А где же мне сидеть?" "Здесь", - сказал он и посмотрел на меня
в промежуток у шкафов поистине молящим взглядом. Под действием этого
магического взгляда ноги сами понесли меня в шестую. И едва я вошла, сразу
почувствовала его руки на своих плечах.

Я увернулась, отошла и села на свой стул в уголке. Он сел в кресло Колобашкиной
и начал расспрашивать меня о новостях. Бодрова присоединилась к нашей беседе,
впрочем, я скромно молчала или отвечала весьма односложно.

2.10.1970 Пятница.

Сегодня снова, как и вчера, грузили мешки. Последние тонны, последняя машина
увозила нашу золотую, драгоценную пшеницу в Звенигородский совхоз.
Вчера я не чувствовала в себе такой силы и ловкости, как сегодня. Все же без
привычки. Мы с Соловьевой принимали мешки с транспортера и рассыпали,
а сверху на рассыпанное зерно укладывали мешки с зерном штабелями. Работа
тяжелая, все же 60 кг. мешочек. Да и женщинам поднимать тяжелое нельзя, уже
сколько их вышло из строя.

Кузьмина уже не ржет, как лошадь. У нее опущение матки, возможна операция
на удаление. Она плачет. Жаль ее все же, хотя она вечно обвиняла Бодрову
в симулянтстве и притворстве и бог, видно, увидел это. Теперь и ей запрещена
физическая работа и она чувствует себя никому не нужной.

Жуткие мысли витали у меня в голове, когда я ворочала эти идиотские мешки.
Устала ко всему и спать хотелось. В обеденный перерыв Бодрова у себя занималась,
а я дремала, положив голову на руки.

Дернулась дверь, вошел Юрий Ксаныч. Я подняла голову. Он улыбнулся:
"Доброе утро" Я, смеясь, поздоровалась.
- Спать хочешь? - спросил он.
- Да, очень.
- Не высыпаешься?
- Угу.

Он сел рядом. Положил руку на спинку стула так, чтоб касаться моей спины.
Я наклонилась к столу. Его рука оторвалась от стула вместе со мной и начала
гладить меня. Если бы Бодровой в той комнате не было, я б сказала ему что-
нибудь вроде: "Юрий Александрович, не будьте таким экспансивным" или:
"Ну что с вами случилось?"

Но не хотелось, чтоб Валька знала, что он позволяет себе обнимать меня
и рассказывала потом об этом Софье Романовне без меня и при мне, заставляя
меня краснеть. Не хотелось мне быть той же Михайловой в ее глазах. Так что
я промолчала, мало того, не скинула его руки. Он убрал ее сам. А я отнеслась
к этому на сей раз безразлично.

4.10.1970 Воскресенье.

Вчера проводился Ленинский субботник. И у нас была черная суббота. Ездили
на свеклу. Выдергивали ее, а потом обрезали. Работали все с огоньком, я совсем
не чувствовала усталости, так здорово!

Только погода омрачала радость жизни и труда. Град с дождем, ветер и холод.
Грязные и мокрые, мы уже начали проклинать эту свеклу.  Привезли обед. Все
горячее: котлеты, какао с пирожком. Ели по двое из одной миски, стоя на ветру
под дождем. Бодрова изрекла: "Как скотина".

А потом мы с ней бежали к теплице. Встречный ветер колол градом лицо,
обдавал холодом, и на ботинки налепились пудовые комья грязи.

Когда я сидела у батареи дома и пила горячий чай, мне было хорошо, как зимой,
после лыжной прогулки. А сегодня побегу в баньку  погреться. Небо вроде
прохудилось. Сыплет и сыплет дождик.

Вечером вчера заявилась Люська. Болтовня, картишки, кино. Лазарева
я ей показала, дала почитать свои впечатления о "Цветах запоздалых".

А она, паразитка, перестала быть честным человеком. Читает на другой
странице. Хотя я вовремя заметила, успело промелькнуть перед ее глазами
имя Гешка. И она заметила мне:

"Ты скажешь, кто этот тип?"
- Какой тип? - спросила я с ужасом.

Она указала на имя. Я пробежала глазами тот кусочек, который она могла
прочитать, успокоилась и удивилась. Ох, Люська, ни черта ты не знаешь.
Иначе ты не стала бы спрашивать. А может ты знаешь, но не веришь ничему,
что было? Это неплохо. Но рассказать я тебе не могу ничего о нем, ни слова.
Я не хочу, чтоб кто-нибудь знал об этом. Не хочу.

5.10.1970 Воскресенье.

Вчера ездила к Ирине. Поздравляла с Днем учителя. Она была очень рада, мое
первое поздравление. Утром Надежду мы с мулей поздравили и С.М.

К Евгеше должны были с Машковой ехать, но от Ирины я поздно возвратилась.
Нарассказала мне Ирина Борисовна всякой всячины интересной, наговорила
мне комплиментов, вроде: "Ну ты прям совсем стройненькая стала, как пальмочка".
Долго разговаривали с ней об институте. Я заявила, что пойду на заочный, а она
оставалась при своем мнении, что любыми путями надо стремиться на дневной.
"Ничего, тебе полезно годик пожить в коллективе."

Я согласилась и с ее и со своими доводами и не знала, на что решиться. Она
посмотрела на мое расстроенное лицо и пожалела меня: "Грустно тебе?
Бедная Наташечка". Мне даже показалось, что она любит меня. Может и любит,
хотя я плохой собеседник и не хватило ума для поступления в институт.

А каковы вообще мои раздумья по поводу института? Хуже чем было, но лучше,
чем будет. Стою на распутье. Подготовительные или заочный? Подготовительные
будут проходить в Подольске, попутно будем вкалывать в хозяйстве. Лыжи бросить,
зарядку, жить в коллективе.

Ну и что? Обходятся же люди без зарядки. А кончу институт - пошлют к черту, в
Красноярский край хотя бы. А заочный? Ничего не изменится. Неинтересно, нет
студенческой жизни и знаний тоже нет.

Да, дело швах. На душе мрак непроглядный, как на небе ни просвета.
Хм, последний раз перед отпуском заходил Ю.А. Пришел в шестую, ответил
на мою улыбку, поздоровался и, как в привычку вошло, обнял даже как-то
грубовато. Я снова увернулась, но он был невозмутим. Я не буду возмущаться,
но надо положить конец этим ласкам.
Поручил мне вести анализ первого поколения. Весь месяц буду канителиться.

6.10.1970 Вторник.

Приехала с ОФП. Такая радостная, свеженькая, счастливая.  Разминочка-чудо!
Даже проливной дождь, не прекращавшийся весь день, пожалел нас и не шел
во время разминки.

Два слова о главном. Разговаривал со мной Юрий Александрович. Он спросил
меня, как дела в институте моем. Я рассказала, как терзаюсь и не могу решить.
Я услышала от него, что ему не хотелось, чтоб я уходила. Если я буду учиться
на заочном, он поможет мне, я могу консультироваться по самым различным
вопросам у него и у Григория Данилыча.

И еще он сказал: "Да лет через пять ты будешь младшим научным сотрудником.
Уж я постараюсь. А работать здесь будешь, об этом не может быть и речи. Я,
конечно, не буду тебя уговаривать, делай, как знаешь.  Но решай скорее. А то ни
туда, ни сюда не попадешь."

Он говорил серьезно, горячо, честно.  И я подумала вдруг, что Юрий Александрович
видит во мне свое будущее? Ему хочется вырастить из меня специалиста, передать
свой опыт, научить меня во всем разбираться. Он, может, увидел во мне ту жилку,
еле заметную, склоняющую меня к земле, к растению.

Вспомнились слова Ирины: "Землю надо не только использовать, но и восстанавливать.
И этим займется наша Наташа."

8.10.1970 Четверг.

Работали мы сегодня на свекле. Уморились в доску. Хотели с Бодровой с горя
напиться, но в магазин за водкой не захотелось идти.

Посмотришь на свою грязную жизнь, вздохнешь глубоко и скажешь: "Да!" Неужели
я сопьюсь в скором времени. Вчера так грустно было. Накурилась вечером и спать
легла. На зарядке утром даже мутило, нехорошо так было.

Сегодня возвращалась со свеклы усталая, грязная. Бог мне послал Ларину Татьяну,
соседку нашу бывшую, вредную старуху. Как начала она меня расспрашивать.
Я и опомниться не успела, сразу: "Наташ, как живешь?"
- Хорошо.
- Замуж не вышла?
- Нет.
- А жених-то есть?

Я покачала головой, сказала, что некогда мне этим делом заниматься. Она изобразила
удивление.
- Чего же так?

Вот курва чертова. А я-то что раскисла? Не могла уж сказать, что от женихов отбою
нет, что гуляю вовсю и на днях свадьба намечается. Или сказала бы, что я еще дите
непорочное и об этом не помышляю. Или сказала бы: "Молода ишо. Погулять хочу".

А я и растерялась. Вот такие, Генулька, дела. Знаешь что мне Бодрова намедни
сказала? Чтобы почувствовать, любишь ты Его или нет, надо увидеть этого человека!

Мне надо увидеть тебя, чтобы понять, люблю ли я тебя так, как пишу  о тебе. Но я
отчего-то боюсь твоего взгляда. Я бы многое отдала за то, чтобы увидеть тебя одним
глазочком близко-близко, но ты не видел бы этого. Господи, когда же кончится эта
писанина! Когда мне надоест этот дневник, ты забудешься и все эти бестолковые
мечты, и мерзкая действительность всецело поглотит меня? Когда наступит этот день
и час?

Отчего же так тоскливо. Безумно хочется в отпуск. Прошел целый год моей работы
здесь, в НИИ сельского хозяйства нечерноземной полосы.

Пришла я, Ю.А. был в отпуске и снова он отдыхает, а я все маюсь. Я бы тоже ушла
в этот самый отпуск, но куда я себя дену в такой месяц?

Ю.А., уходя, погладил меня по голове и сказал: "Будь умницей. Не скучай без меня."
Целый месяц мне проводить этот несчастный анализ, который успел уже мне надоесть
своим однообразием.

9.10.1970 Пятница.

Ехала в своем 139-ом, потом пересела на 103, который вез меня уже в Лужники и
упорно смотрела на наш "Брод" в надежде увидеть моего родного. И надо же!
Я действительно его увидела и даже успела разглядеть. Убедилась, что это мой Гешка.

Изменился, повзрослел, но движение головы, улыбка, манера разговаривать (он стоял
с каким-то парнем) - все было далекое, знакомое и его. На нем одета олимпиечка, в
которой я его уже видела, черные клеши и светло-коричневая куртка, а в руке, между
пальцами -  сигарета, не бросил, стало быть, курить.

Мне стало капелечку легче оттого, что позволено видеть тебя изредка и мимолетно.
И я убеждаюсь, что еще больше люблю тебя. Ты помогал мне в горе.

Играли хорошо, я - с Лямом и Борей, с ними приятно играть.

Да, пару слов о куреве. Бодрова изьявила желание покурить со мной в обеденный
перерыв, просила принести фирменные сигареты. Дома она у Генки своего потихоньку
таскает "Беломор-канал". Боже. А я у Ю.А. таскаю, хотя и таскать-то нечего, везде
пооставлял.

10.10.1970 Суббота.

Что я сделала? Сдала документы на заочный. Поехала в ВСХИЗО просто так,
узнать как и что. Узнала как ехать в эту Балашиху. Ну а в приемной комиссии
мне сказали, что чем быстрее я подам документы, тем лучше, потому что мой
экзаменационный лист в Тимирязевке могут уничтожить, и придется сдавать
вступительные экзамены. Ну, в общем, не раздумывая, подала - и все.

Муля,конечно, не одобрила, все ей хочется загнать меня в этот идиотский
Подольск. Своими переживаниями только еще хуже терзает мою душу.

Нашла сегодня в дневнике дату 11 мая 1968 года. Гешку призвали в армию.
Два года так незаметно пролетели. И он вернулся, мой хороший.

Весь вечер думала о нем и приснился. Будто разговаривает он со мной,
предлагает мне встречаться, и назначает свидание. С трепетом и радостью
жду я встречи с ним. Так и не дождалась - проснулась.

Черт возьми! Даже во сне не удается броситься к нему на шею и закричать:
"Ты мой принц, мой прекрасный принц из детской книжки! Ты ангел небесный,
мое божество! Ты даже не догадываешься, как долго я тебя ждала! Мой волшебник,
мой принц! Я люблю тебя, люблю! Лучше тебя нет на свете.

"Наступила пора золотая, а друга желанного нет". Жизнь-сплошное недоразумение.
Годы уходят. А мечты превращаются в сон. "Es war ein Traum"

15.10.1970 Четверг.

Что-то мне чертовски грустно. На всех фронтах вроде бы порядок, а в душе засел
бес уныния. Хочется лечь навзничь, уставиться открытыми глазами в потолок и
ни о чем не думать. Сплю, ем, работаю, толстею, ничего не хочется и не можется.
Если и есть у меня светлая мечта, то она угасает, уходит бесследно и тонет во мраке
обыденности, потому что я не могу добиться.

Генка, Геночка, ну неужели ты не слышишь, как я зову тебя! Какая дурацкая и
немыслимая пытка - любить тебя безумно, безнадежно, страстно и сознавать далеким
чувством отсутствие взаимности. Иногда ругаю себя.

Женщина! Если она захочет, мужчина будет у ее ног, она способна на все. А Гешку
околдовать ничего не стоит. А может он не захочет видеть меня, и я прочту в его
глазах безразличие, презрение и жалость.

Он уже забыл меня. У него другие интересы, он совсем чужой, он уже не тот,
который со мной танцевал. Раньше девственницы уходили в монастырь. А я?
Ну что мне делать, если я люблю и не могу забыть. Как это, оказывается, больно.
Как все же здорово быть парнем. Поцеловал желанную и забыл, а коли влюбился -
женился.

18.10.1970 Воскресенье.

Прочитала "Собор Парижской богоматери" Виктора Гюго. Такая потрясающая вещь.
 
22.10.1970 Четверг.

Буду писать пошлости. К Соловьевой вчера мальчик приходил, ну мальчишка
же совсем. А она так вызывающе ведет себя. Бурлинова поведала, что ребята
сначала пробуют женщин, а потом уже девчонок. Должны  же они знать перед
женитьбой, как это делается.

24.10.1970 Суббота.

Дни летят незаметно. Я уже привыкла к безделью умственному, в свободное
время почитываю. На работе привыкла без Рюрика (так мы с Бодровой иногда
величаем Юрия Александровича). Делаю помаленьку анализ его снопов,
но дело движется медленно, потому что отвлекают.

То землю возили Рюминой и Перевозчиковой, то приводили в божеский вид
цветочные газоны, то убирались в теплице и снаружи на стеллажах. Наконец,
последнее наше занятие - это разборка снопов 186 сорта.

Отбирали лучшие растения на выставку, связывали роскошный сноп. Зерно
перебирали. Ох, и муторное же это занятие, надо 5 кг набрать. Как мышки,
по зернышку перебирали.

Потом шагать по полю, поставить надо все драночки. Так что анализ я до конца
не закончу, хотя он и сказал, что я должна все первое поколение обмолотить.
Ну да ладно.

В обеденный перерыв мы с Бодровой, прежде чем пойти в столовую
(было это в пятницу, вчера то есть) выкурили по сигаретке. Она принесла
"Столичные". Курит Валька по деловому, глубоко затягиваясь. Надо ей
"Российских" в понедельник принести попробовать.

Вчерашнюю короткую запись на работе надо переписать.

...Господи! И снова Он мне сегодня приснился. Ну что у меня за рок? Чтобы
я мучилась и страдала, вспоминая о нем ежечасно, ежесекундно, видя его во сне.
Я бежала к нему, звала Его, даже слышала его голос. Но он не вышел ко мне. В
отчаянии я бросилась бежать, но, оглянувшись в последний раз, я увидела Его на
пороге его дома. Он стоял и смотрел мне вслед. Гордость не позволила мне
вернуться...

Проснулась и такое состояние дурацкое. Внутри что-то оборвалось. К чему этот
сон и зачем он приснился мне? Да Машкова встретилась (тоже во сне), передала
привет от Генки, которого по пути ко мне видела и болтала с ним. Эти строчки
были написаны мной утром, и, работая, я думала о Нем.

Рабочий день кончился, я спешила домой, чтобы взять сумку и успеть в Лужники
на тренировку. На улице было мерзко. Дождь, начавшийся еще вечером, не
переставая шел ночью и весь следующий день. И ветер неприятный, да еще вода
хлюпает в моих туфлях.

Я выскочила из автобуса, перепрыгнула лужу, махнула Бодровой рукой,
повернулась, собираясь бегом побежать к дому и ... вдруг …

О, боже мой! Едва не столкнулась с Ним носом к носу. Я мгновенно растерялась
и не успела ничего сообразить.

Он промелькнул мимо в одно мгновение, успев встретиться со мной глазами.
Тотчас же я обернулась. Он быстро, через ступеньку шагая, спускался в переход.
Вот его загородили, не стало видно, а я стою и не верю глазам своим. Бедное мое
сердце. Как оно забилось!

Меня терзают мысли, одна другой непонятнее. Ведь он увидел меня, почему не
поздоровался, не кивнул головой? Почему? Не успел? Но он ведь мог оглянуться.
А может быть он не узнал меня? Меня многие не узнают. Изменилась прическа, одежда.

А он? Он тоже изменился. Сильно похудел. Измученное, усталое, худое лицо, впалые
щеки, длинные ноги в черных брюках, так быстро убежавшие от меня. А может спешил
тоже, или думал о другом, просто не заметил?

Я даже опомниться не успела, а Он..., ему и вовсе ни к чему. Нет, все кончено. Он
безразличен, Он не ждал, не хотел и не искал встречи со мной, он давно забыл о моем
существовании.

Судьба! Зачем ты смеешься надо мной? Не надо мне этих мимолетных встреч, не надо.
Неужели тебе хочется заинтриговывать меня? Ты могла бы свести нас в кинотеатре или
где-либо в таком месте, где мы могли бы поговорить, в автобусе что ли. Убеди меня,
что я нисколечко ему не нужна.

26.10.1970 Понедельник.

На работе сегодня не было никого в нашей лаборатории.  В отгулах, в отпусках и пр.
А мы с Бодровой перебирали зерно, я проводила свой анализ, читала худ. Литературу.
У меня было хорошее настроение, я пела как будто ты сидел напротив меня и улыбался
лучистыми глазами. Я ненавижу себя за то, что люблю тебя, думаю о тебе не переставая.

Валька спросила меня: "За что ты любишь этого своего Генку?"
- "Не знаю", - ответила я рассеянно.

Я действительно не знаю, за что люблю тебя, мой хороший. Валька сказала мне, что
надо увидеть человека, чтобы понять, любишь ли ты его еще. Вот и увидела, свиделись,
стало быть.

И вот теперь не могу успокоиться, думаю о нем бесконечно. Когда я  сказала Бодровой:
"Валь, представляешь, сижу вот и думаю о нем. Валька, родная, я дурочка. Я не могу
так больше. Я его люблю!

Что же мне делать?" (Впрочем немного не так я выражалась, искренности не было в
моих словах), она бесцеремонно заявила, что на моем месте искала бы с ним встречи сама.

- Нет, Валь, я не могу. Если бы я была уверена в том, что ему со мной будет хорошо.
Нет, пусть он найдет себе кого-нибудь получше.

Она ничего мне не сказала на это. Я думала, она скажет: "Ты сама не знаешь, чего хочешь."
Но она промолчала. Я чувствую, что думаю правильно,  любимый мой, но мне жаль себя.

Что же со мной будет? Ведь могло бы быть иначе. Представь! Я встречаю тебя,
останавливаю, говорю: "Ген, подожди. Ты все время убегаешь от меня. Постой. Я хочу
поговорить с тобой." Помаленьку завлекаю тебя.

Ты даришь мне все, о чем я мечтаю столько лет. А потом наступает безмолвие.
О! Боже мой, кормилец! Как все просто и невозможно. Я не смогу тебя закадрить.
Я должна быть с тобой такой, какая я была со Славкой - веселой, задорной, цветущей,
счастливой, смеющейся, общительной, трогательно - наивной, целомудренной, удивительной
в разговоре и поведении, симпатичной, загадочной. Там я сама себя не узнавала и незаметно
сводила их с ума.

А с тобой я такая неестественная, скованная, неумеха и дура. Решиться заговорить с тобой!
Это безумие! Я опозорю себя. Что же мне делать, как забыть? Я так Его люблю!

29.10.1970 Четверг.

С неба сыплется нечто,  подобие первого снега. Маленькие крупиночки. На улицу выбежать
и ощутить их я не могу, потому что больна. Вечером вчера чувствовала себя неважно.
А ночью даже не прилегла. Стреляло ухо до такой степени сильно, что терпенье мое
прорывалось.

Делала примочку из спирта, прикладывала грелку, пила молоко. Господи! Эти
идиотские вечные муки: то палец, то зубы, то ухо, наконец.

Утром мне стало так хорошо, что я почувствовала счастливую радость.
Сразу вспомнилась из какой-то книги фраза: "Как хорошо быть молодой,
здоровой, любимой!"

Да. Сейчас иду к "врачу по ушам". Еще к терапевту надо за справкой на ОФП.
Но сегодня не дадут, наверное. В этом году я что-то часто болею, и главное,
болезни-то все разные, надо же так находить себе "отдых" после мук.
 
30.10.1970 Пятница.

О боже! Острое воспаление среднего уха. Прописали уколы пенициллина,
электропрогревание, ушные капли. А вчера я никак не могла попасть к врачу.
Надо было пройти флюорографию и гинекологический осмотр.

Такие все неумолимые, такие все сволочи! Я просила их не делать мне никаких
осмотров, ведь я же не женщина! Но врачиха-гинеколог наотрез отказалась давать
справку, мол, я ее на преступление толкаю.

Я разревелась. Она уговаривала: "Ну что ты боишься, мы ведь только посмотрим,
девочка ты или нет." Побороть свой стыд я не могла. Мне было бы легче, если бы
меня голую провели перед конвоем, или  привязали к позорному столбу. Мне даже
трудно было дышать и слезы душили.

Они удивлялись, что я не из деревни, а работаю в таком видном  институте.

Выбежав оттуда, я была полна злости на баб беременных, на всех мужиков за то,
что им стыда терпеть не приходится, что им не надо проходить таких осмотров,
чтобы попасть к зубному, что они редко болеют, что им не грозит боязнь застудиться,
что они без последствий могут поднимать тяжелое.

Я злилась на этих гинекологов, что же им нравится в их профессии. Проститутки
чертовы!

Как я не хочу взрослеть! Не хочу ничего знать! Мне противно, противно, ох как
противно. Бог ты мой!

Ну ладно, хватит об этом. Ведь сегодня выпал первый снег. Заморозило лужицы,
воду в бочке, осеннюю грязь, лег на землю первый снежок. Наступает моя
долгожданная зима, которая приносит мне  столько радостных и счастливых минут.

Неужели я буду болеть зимой? Что за идиотский женский организм! Как ни закаляешься,
ни обливаешься холодной водой по утрам, снегом ни обтираешься - даже хуже бывает.

Бодровой звонила. Удивились, почему меня нет. Вроде веселая была такая в среду.
Странные, ей богу. Окна вымыли они вчера. Вот хорошо, без меня. Скоро праздник.
Надо открытки подписывать. Многим отослать надо.

Вечером ходила на уколы. Сестра отвесила мне комплимент: "Какая у вас плотная
попочка! Как арбузик!" Мне хотелось ей сказать, что спортом занимаюсь, но я
промолчала.

31.10.1970 Суббота.

Знаменательное событие. Первый снег. Встала утром, глянула в оконце -
все бело и с неба сыплются белые хлопья. Так и шел весь день, не переставая, белый,
пушистый, новый, зимний снежок. Здравствуй, зима! Вот ты и пришла. Я встречаю
тебя здесь, в Москве