Потерянные. Глава восьмая

начало: http://proza.ru/2023/01/30/1469

     Манекен и корзина были убраны, и перекочевали в гостиную. Вместо огромного, висевшего на стене зеркала, появились трюмо, книжный стеллажик, и Нину Ивановну определили в бывшую Лялечкину мастерскую.

Прошло время. Некогда зажатая бедой, с посеревшим от душевных мук лицом, она словно помолодела, посвежела, скорбные складки у рта понемногу разгладились и потухшие глаза засветились, обретя былую живость. Её здесь уважали, ей казалось, что в ней нуждаются, и даже, наверное, любят…или она просто хотела в это верить. А она полюбила этих детей, полюбила, как своих, ведь в ней ещё столько нерастраченной любви и нежности, желания жить во имя кого-то, заботиться… Всё это она хотела отдать своей дочери, внуку, вот только родные отвергли её.

Как-то само собой получилось, что к ней перестали обращаться по имени-отчеству, а называли просто «баба Нина». Погрузившись в атмосферу домашнего тепла, «баба Нина» ощутила забытое чувство радости, и она снова подумала о счастье. И разве она не была счастлива? Ей не нужно было обороняться от нанесённых обид, искать справедливости или как-то самоутверждаться, она просто была сама собой – доброй, чуткой, внимательной и была благодарна этому дому, где жили такие большие сердца. Она всё чаще улыбалась и ловила себя на мысли, что улыбается просто так. Её улыбка порой не имела адресата, она улыбалась оттого, что ей хорошо. Она с улыбкой заходила в магазин, улыбалась проходящим мимо хмурым лицам и ей казалось, что эти лица от её улыбки светлеют и оттаивают. Столько умов «бьются» со «счастьем», пытаясь понять его суть… А это всего лишь радость бытия. Радость быть. Счастье быть. Просто быть собой, какой ты есть, не притворяясь, не стараясь казаться лучше. Быть настоящим в настоящем. Быть нужным. В гармонии и покое с самим собой. Она хотела, чтобы счастье было полным, не сиюминутным, но оно было временным, проходящим, и, оставшись один на один, она вновь возвращалась мыслями к дочери, а с ними возвращались боль и горечь утраты. И вот уже нет того покоя, и гармония куда-то подевалась…

Когда молодёжь была на работе, Нина Ивановна готовила обеды и ужины. Она варила борщи, пекла пироги и блины, а в те дни, когда у Лялечки случался выходной, учила её готовить. Первый же испечённый Лялечкой пирог Илья долго и демонстративно нахваливал, и они обе – учительница и её стеснительно-пунцовая ученица просто млели от этой похвалы.
А по вечерам, когда Илья уходил на ночное дежурство, Лялечка, скинув пушистые тапочки, забиралась с ногами на диван, и просила Нину Ивановну что-нибудь почитать, и Нина Ивановна читала ей наизусть Пушкина, Лермонтова, Есенина, Некрасова… И Лялечка почему-то плакала, а за ней плакала, и Нина Ивановна… Жалела её и гладила по чёрной головке.

Как-то рассматривая фотографии Ильи, его родителей в семейном альбоме, Лялечка неожиданно сказала: «Баб Нин, а я ведь не сирота» - и добавила, – наверное…
Нина Ивановна замерла. Впервые Лялечка заговорила о своей семье. Она не знала, как реагировать на это признание, опасаясь спугнуть её, ведь порой человеку нужно выговориться, поведать то, что его мучает, освободиться от груза, что хранится в уголке сердца, вот только не все найдут в себе силы открыться из-за чувства стыда или боязни осуждения.

- Мать моя непутёвая была, баб Нина, неразборчивая, – она вздохнула, - так бабушка рассказывала. Я ведь её совсем не помню, мать-то свою. Меня баба Оля воспитала. Работала мать на заводе, в заводской столовой. Правда, смешно, баб Нин, - она грустно улыбнулась, - мать – повар, а дочка яичницу не могла толком пожарить, чтоб не подгорела. Где она нашла моего отца, кто знает… Из гастарбайтеров он, из Узбекистана. На стройке работал. Привела в бабушкин дом, да и остался он. Баба Оля сердилась всегда, когда о нём рассказывала. Говорит, жил, как барин, ел за семерых, а денег в дом не приносил, на материнской шее сидел, всё туда, видно, в Узбекистан отсылал. И по дому ничего не делал. А там и дрова наколоть надо, и печь затопить, да и прибить чего… Частный-то дом хозяина требует, – она рассказывала как-то по-старушечьи, с умудрённым житейским опытом подходом, но при этом трогательно всхлипывала по-детски, - Ругались они часто. Но мать, как слепая была, влюбилась без памяти и прощала ему всё. А, как забеременела, так он и пропал. Ходила на работу к нему, искала, да только никто ей правды не сказал. Уехал, видно, к себе или ещё куда подался, с концами, короче. Помаялась мать, побегала, а куда деваться. Потом я родилась. Мне два годика только исполнилось, когда мать из дома ушла. Ушла крадучись, будто вор. Бабушка на молочную кухню пошла за творожком. Говорит, прихожу, а я стою у кроватки, уревелась вся. Одна ручка к дужке привязана, а в другой пряник зажат. Вещи свои самые лучшие забрала и деньги последние, что были в комоде, выгребла. Только записка на столе: «Прости, мама». А про меня ни словечка, будто я и не человек вовсе, - она уткнулась Нине Ивановне в плечо, и та обняла её.

- Искала её бабушка. Помню, вязала всё она. Носки вязала, шапочки. Вяжет, а сама в окно глядит. Ждала всё. Жива она или нет, никто не знает. Исчезла. Может, правда, в Узбекистан подалась. Бабушка болела потом долго. Я в первый класс пошла, когда она умерла. В мае умерла, в больнице. Меня уже тогда в детдом определили. И на похороны меня не пустили и долго мне не рассказывали. Дом вот остался. В Прудках мы жили. Знаете?
Нина Ивановна кивнула.

- Когда бабушка умерла, дом опечатали. Да столько лет прошло, уж всё там разворовали. Всё утащили, что было в доме. Вещи, мебель… Даже двери с петель сняли. Стены одни только и остались. Илья уже отстроил. Отделки немного осталось. Решили, что дача там будет. Мы и яблоню посадили, и смородину… Летом с вами поедем. Хорошо там…будто в детство возвращаюсь.

Она помолчала, думая о чём-то, и продолжила.
- А в детдоме я с Ильёй познакомилась. Опекал меня всё. Мальчишки поначалу «Чернушкой» дразнили. Сказка есть такая про чёрную курицу и мальчика… Не позволял, дрался за меня. Это уж позже ко мне «Лялька» прицепилась. А потом Илью тётка усыновила. Помню, как он не хотел ехать без меня, тётку просил, чтоб и меня забрала. Ну, куда ей! Смешной такой… Тут с одним бы справиться… А когда из Москвы вернулся, мы и поженились. У меня ведь и родственники есть, баб Нина, со стороны деда. Запрос из детдома делали, разыскали их, но они отказались «басурманку» брать, – она горько усмехнулась, - у нас же в роду все беленькие, светловолосые, а тут – ворона чёрная… Прилетели белые лебеди, посмотрели, покурлыкали и отказались.

И они снова плакали вместе, уносясь мыслями каждый в своё горе, большое горе маленьких людей, лежавшее тяжёлым и острым камнем в глубине их сердец. Оно давило, ранило своим отточенным краем, искало выхода, а в минуты таких вот откровений, выходило мучительно, кровоточа, разбудив уснувшие воспоминания, сковав комом горло и залив горечью глаза. Оно просило ответов, но они всё не находились, и от этого становилось ещё горше. Имевшие горюют по утраченному, но разные их утраты. Кто горюет по кошельку, что обронил в автобусе, кто по расставанию с любимым или ушедшему в иной мир близкому человеку… Они же плакали по утраченным чувствам родными людьми, сменивших любовь и ответственность на предательство, и казалось нет на свете горше этого чувства.

* * * * *
    Когда появлялся Илья, их дом наполнялся каким-то особенным светом, радостью, спокойствием. Они собирались уже не на кухне, а в гостиной, за большим столом, накрытым хрустящей белой скатертью.
- С вами так растолстеешь, - довольно говорил Илья, пробуя очередное блюдо бабы Нининой стряпни, - Не приведи бог за преступником бежать, не догоню ведь.

Нина Ивановна встревожилась: «И часто приходится за преступником бегать?»

- Бывает, - улыбнулся Илья, - Я ведь, баба Нина, далеко не подарок был. И проказничал, и дрался частенько. Ещё неизвестно, чтобы выросло из меня, если б не тётка. Помните, я про Витька рассказывал? - он вопросительно поднял глаза, - Тот, раззява, что сахар рассыпал… Вот и за ним мне пришлось побегать. Я тогда только в патруль заступил, а тут смотрю личность подозрительная на вокзале ошивается. Хмурый, заросший, вид больной, будто с похмелья маялся. Я сначала и не узнал его. Ну поглядываю, наблюдаю за этим типом… Не понравился он мне, тип этот, думаю, как бы не стащил чего… Смотрю, а он к бабуле какой-то пристроился, рядышком подсел. Та сидит по сторонам глазами лупает, а у самой сумка – настежь, по которой, в свою очередь, он глазами шарит. Не успел ничего сделать, я опередил. Правда, пришлось размяться немного, потому, как Витёк пешком идти не хотел, – он коротко рассмеялся. – Уж потом узнали друг друга. Рассказал, что после детдома с дурной компанией связался. И пошло-поехало… Пьянки, кражи… Отсидел пять лет. Вышел и снова никому не нужен, ни работы, ни жилья… Детдом вспомнили. Историю ту с сахаром, ну и так…много чего было… Он тогда у нас почти три недели прожил. Лялька его боялась поначалу, очень уж он изменился. Всё думала обворует… А потом ничего, сдружились. Ох, и побегать мне пришлось тогда… Не за ним, нет. За него. На завод устроил. Сначала учеником слесаря, а уж потом он в мастера выбился. Других учит. На Доске Почёта висит. А сперва никто брать не хотел. Кому нужны люди с криминальным прошлым? Стыдил их, заручился. Поверили. И не зря! Я считаю, что каждый человек имеет право на шанс в жизни. И кто знает, что было бы с ним, если б не дали ему этот шанс… Наверняка, пропал бы парень. А так, рабочий человек, передовик. Женился. Комнату в семейном общежитии получил. Дочка подрастает.

Нина Ивановна смотрела на Илью и удивлялась, насколько он был широк душой, насколько мудр не по годам. И её переполняло чувство радости и гордости одновременно. Радости за то, что не всё пропало ещё в этом мире потребителей, когда такие, как Илья встречаются на пути, бескорыстные, щедрые на добро, готовые протянуть руку «упавшему» и позволить опереться на свою – сильную и надёжную руку, руку друга. Гордость за то, что встретился и на её пути такой человек и она, стоя у пропасти, приняла с благодарностью его протянутую для помощи, руку.
Он немного помолчал и продолжил: «Я порой думаю, а что, если бы я остался в Москве? Купился бы на престиж, столица, как-никак. И Витёк бы пропал, и Ляльку б потерял…» - он обернулся к Лялечке и нежно посмотрел на неё. Она в ответ улыбнулась и опустила глаза.

- Нет, Москва не мой город. Шумный, суетный… Душно мне там. Да и родители мои здесь похоронены. Квартира осталась, двухкомнатная. Как схоронил тётку, так и обратился в агентство по недвижимости. Те быстро мне покупателя нашли, желающих в Москве обосноваться пруд пруди. Вот и продал тёткину «однушку», а здесь мне уже подобрали трёхкомнатную. И на ремонт хватило, и на мебель. И всё с одной московской квартиры. Но прежде Ляльку разыскал. Уж и тут побегать пришлось. Все ателье избегал, все швейные салоны, пока нашёл. Сидит, понимаешь, и в ус не дует, что кое-кто тут от любви все ноги истоптал.
 Квартиру долго не трогал. А потом решился. У Ляльки-то в Прудках «вилла» имелась, она ж у нас куркулиха-частница, – поддразнивал он жену.
Лялечка легонько шлёпнула его ладошкой по плечу, мол, хватит тебе придуриваться, но он только сильнее развеселился.
- Ну, вот, у этой, значит, собственницы домик имелся в ныне престижных Прудках. Вот только там калитки не хватало, - он снова рассмеялся и добавил, - Пришлось квартиру продать, калитку купить. В общем, немного там работы осталось, за лето сделаем. И рванём на природу!
И добавил серьёзно: «Вы, баба Нина, не переживайте! Мы вас не бросим, и никому не отдадим. Будете нам бабушкой. И малышу нашему».

Нина Ивановна с удивлением взглянула на Лялечку.
- Уже четвёртый месяц, - Лялечка смущённо улыбнулась и порозовела.

Нина Ивановна с сомнением оглядела фигурку Лялечки. Неужели? И не заметно ведь ничего. Худенькая, хрупкая, словно тростинка, непохоже, что в ней новая жизнь зародилась. И как это она не заметила…?

 * * * * *
- Доченька, ты счастлива? – спрашивала она у Ирочки в очередной их приезд к родителям.

- Да, - надменно отвечала Ирочка, одновременно удивляясь глупому вопросу, - я счастлива. У меня есть всё, что хочу! Прекрасный дом, шикарная обстановка, муж, у которого своё дело. И, между прочим, дело, приносящее хороший доход! Мы отдыхаем в лучших отелях мира, знакомством с нами гордятся уважаемые в городе люди. Не каждая супруга олигарха сможет похвастаться такой коллекцией ювелирных украшений, таким гардеробом, как у меня. А друзья? Банкиры, миллиардеры, газовые и нефтяные магнаты местного и мирового значения… Известные певцы и актёры приезжают в наш город только для того, чтобы провести с нами вечер! А если чего-то нет, то я всё равно получу это, если не сегодня, так – завтра. Неужели ты до сих пор этого не поняла? Мы – счастливы! Такие, как мы. Те, кто может управлять этим миром, уметь извлекать из него выгоду, беря для жизни всё. Впрочем, тебе этого не понять, - она раздражённо отмахивалась рукой от дальнейших расспросов.

Но Нина Ивановна вопросов больше не задавала. Она страшилась собственной дочери. В своём упоминании о счастье, у неё не нашлось места даже собственному сыну, не говоря уж о родителях. Материальное благополучие, положение в обществе и праздность затмили её разум, разрушили её духовный мир, убили в ней любовь, сердечность и сострадание, оставив лишь алчность и пренебрежение к простым людям, которых она считала неудачниками. Она свято верила в собственную исключительность, стала эгоистичной, капризной, тщеславной...

* * * * *
     Но всё кончилось разом. Фармацевтический гигант под управлением Игоря Васильевича, если и не потерпел полный крах, то претерпел негативные изменения, растеряв былую мощь. У него появилась сильная фирма-конкурент, за которой стояли более влиятельные персоны не только из самой столицы, но и из-за «бугра», из бывших соотечественников, сколотивших немалое состояние на родных ресурсах и вовремя удравших в поисках западных ценностей, с нажитым, естественно. Совладелец компании, правая рука Игоря Васильевича, переметнулся к фирме-конкуренту, сыграв немаловажную роль в госторгах, где выиграл более «удачливый», а Игорь Васильевич потерял выгодный контракт. Спрос на лекарственные препараты из его «рук» стал падать, некоторые торговые точки и склады пришлось свернуть, и сдавать в аренду, чтобы не простаивали. Потом начались проблемы с налоговой…
 Их роскошный загородный особняк был продан для покрытия долгов. Распроданы картины, старинный фарфор и антикварная мебель… Но самым страшным потрясением в жизни Ирочки стала потеря части её коллекции ювелирных украшений, которой она так гордилась. Она была буквально раздавлена этой потерей и даже временно впала в депрессию, потеряв всякий интерес к происходящему. Сузился круг друзей и партнёров, вечеринки и приёмы стали редки и бледнее, а жизнь скучна и бесцветна. Зарплата сотрудникам выдавалась нерегулярно, а кошелёк Игоря Васильевича заметно похудел. Желая сбить конкурента ценой на препараты, Игорь Васильевич вляпался в неприятную историю с контрафактным товаром, дающем впоследствии побочные эффекты. «Историю» замяли приличными суммами, не дав ей вылиться во вселенский скандал.

Чтобы не допускать бессмысленных трат, хозяином дома была распущена прислуга, и Ирочке, давным-давно утратившей своё истинное предназначение женщины - хранительницы очага, пришлось вновь постигать азы ведения хозяйства, учиться делать то, что она когда-то для себя отвергла. Её выводила из себя вся эта ненавистная готовка, бесила уборка, стирка, глажка… У неё было отвратительное настроение всякий раз, когда нужно было заниматься тем, чем ещё недавно занималась специально нанятая прислуга. Как несправедлива порой жизнь! Жить ярко, купаться в деньгах, в роскоши, не отказывать себе ни в чём, потакая собственным капризам… И вдруг – дно. Падать вниз всегда больно, но больнее всего сознавать то, что, упав ты возможно никогда не сможешь подняться до прежних высот и тебе, хочешь ты этого или нет, но придётся привыкать к той жизни, которая тебе уготована, жизни – там, внизу, скучной и унылой в своей серой обыденности, если, конечно, такую жизнь можно назвать жизнью.

     Неожиданно фортуна вновь улыбнулась, и Игорю Васильевичу предложили такую крупную сделку, что сорванная накануне при госзакупках, просто меркла своим размахом перед предстоящей. Но для этого вновь нужны были вложения и на весах встали шикарная четырехкомнатная квартира, которую они купили Васеньке на «вырост» и дом Нины Ивановны.
Взвесив все «за» и «против» на семейном совете был сделан выбор в пользу дома Нины Ивановны, поскольку Васенька должен иметь свой угол и рано или поздно, но вырвется из-под родительского крыла и обретёт свою семью. Да и Ирочке нужен помощник, который будет готовить еду и делать всю остальную работу по дому. Оставалось дело за малым – уговорить мать.


продолжение: http://proza.ru/2023/02/17/1902