Вспышка, глава 5

Глава 5
------------------------------------
- Ну так что? – спрашивает Енг. – Мы не договорили про Пенделла.

Все небо усыпано звездами. Мы лежим, сложив лапы, у маленького озера с удивительно прозрачной водой. И всматриваемся в его глубокие воды, где шныряют юркие серебристые рыбки с черными хвостами. Их ментасфера чиста. Либо не читается тхоргами.

Взглядываю на дружищу Енга. Его шерсть до сих пор кое-где взлохмачена. Особенно на макушке – что придает ему немного непривычный вид. И щурю глаза.

- Красота какая, посмотри, - говорю я ему и показываю носом на полоску неба у горизонта.
- Да я и так смотрю, не насмотрюсь. Мы живем в поразительно красивом мире. И не устаю удивляться этому.
- Потому, что могли оказаться где-то еще?
- Иногда мне кажется, что мы недостойны этого. И становится не по себе. Ты никогда не задавал себе вопроса, почему нас окружает именно такой мир? И что буквально шерстинка отделяет нас от реальности, где одни только камни и скалы. И очень – предельно – холодно. Либо невыносимо жарко.

Я внимательно смотрю на него и не прерываю.

- И, например, все живое не соединено в единую сеть, а совершенно не способно понять и воспринять друг друга.
- Нет. Вот такие мысли – не приходили. Слушай, а разве может быть иначе? Не так, как у нас? Мне кажется, всё было создано единым целым.
- Создано? – строит недоуменную морду Енг.
- Ну, просто я так выразился. Не знаю, как иначе сказать.

Енг молчит, вглядывается в блистающее звездами небо. Поводит ушами.

- Я не могу себе объяснить, почему всё именно так – ведь я не ученый. Но иногда мне просто удобнее считать, что всё вокруг такое потому, что есть мы.
- Это как? – я даже привстаю. – Что ты подразумеваешь под этим?
- Н-ну, не знаю. Словно, если бы нас не было, то и ничего вокруг не было.

Меня разбирает смех, настолько это нелепо.

- Ну у тебя и гигантизм, - говорю я ему. – Это же, получается, что и вся вселенная была создана исключительно ради нас.
- Да я не думаю, что создана. Если бы создана, то надо было бы подразумевать создателя. Но тогда и его должен был кто-то создать. И так до бесконечности.
- Ну а как тогда? Если все вокруг существует исключительно потому, что есть мы.
- Я же не ученый, и логически объяснить и обосновать свои мысли не могу. Но иногда у меня ощущение, что в силу законов природы или чего-то еще – не знаю – окружающее проявляется в реальности вокруг тхоргов.

Несколько мгновений смотрю на Енга и не могу понять, то ли он шутит, то ли серьезно.

- Да ну тебя, - наконец говорю я и трогаю лапой траву.

Он фыркает, переводит взгляд в сторону. Да уж, такого мне выслушивать еще не приходилось.

- Слушай, - прерываю я молчание. – Ну а почему тогда у нас есть ограничения?
- Какие, например? – поворачивается Енг ко мне.
- Почему, допустим, мы в космосе быть не можем? Или не летаем? Или, - тут я задумываюсь. – Не можем принять любую форму.
- Ну а почему у нас не должно быть ограничений?
- Ну, раз мы способны генерировать вокруг себя столь сложную и разнообразную реальность, то у нас и не должно быть таких пределов. Настолько примитивных, я имею в виду.
- Я же не сказал, что это мы генерируем реальность, - улыбается он. – Просто реальность проявляется там, где появляемся мы. А уж в силу чего она проявляется – это другой вопрос. Например, в силу законов природы.

Снова изучаю дружищу и пытаюсь все это осознать. Ветер ерошит его шерсть. Ровный свет звезд заставляет мерцать глаза. Таинственным таким образом.

- И что, реальность проявляется вокруг любого количества тхоргов? Даже если он один?
- Ну да, наверное. Я не задумывался.

Мы лежим, молчим. Смотрим вдаль.

- Так что там насчет Пенделла-то? – интересуется Енг.
- Он создал совершенную работу. Совершеннее я не видел. Но он никак не может достигнуть гармонии. И поэтому впечатление, которое производит его работа, бросает от крайности в крайность. От высшей радости до предельного отчаяния. Я застал как раз отчаяние – и это просто ужас какой-то. После минуты-другой созерцания тянет немедленно раствориться в вечности.
- Вот как? – глаза Енга удивленно расширяются. – Разве так может быть?
- Ну да. Пенделл совершенно особенный. Он способен раскладывать на составляющие ощущения, доступные в нашем мире. И вот восторг от совершенства состоит, оказывается, из кучи ощущений. А Пенделл не может добиться гармонии. Слушай, такого отчаяния я и представить себе не мог. Какой-то древний атавизм – может, миллионы лет назад он и был присущ тхоргам. Не знаю.

Дружище наклоняет голову, глаза его перестают смеяться.

- И что ты ему посоветовал?
- Ничего. Попросил не выставлять работу, пока она не будет полностью завершена. На самом деле, он это и сам отлично понимает. Как добиться гармонии в таком творении – это уже вопрос не ко мне. Да и ни к кому из нас, насколько я знаю. Столь сильного таланта среди тхоргов еще не было.
- Да уж. С одной стороны, ты меня заинтриговал донельзя. С другой – такое и правда нельзя показывать. Причем ни в каком проявлении – пока не достигнута гармония. Предельная радость – что это? Полное отсутствие мышления?

Мы лежим под куполом звезд. Ветер доносит сотни ароматов. Вокруг тишина, нарушаемая только шелестом трав под особенно сильным его порывом да стрекотанием соро.

- Слушай, - говорю я Енгу. – Давай, дружище, спать.

Мы сгущаем себе постельки и устраиваемся на ночь.


А спозаранку он за шкирку выволакивает меня купаться. Вода в озере прохладная и пузырчатая. И сразу же с берега – глубоко.

Мы залетаем, распугивая серебристых рыбок. И я окончательно просыпаюсь – хотел бы я посмотреть на того, кто продолжал бы спать в воде без дна.

Плавать – это здорово. Словно ты не на земле, а где-то еще. Паришь, среда тебя держит. Рафак и иже с ним утверждают, что именно так и есть в космосе, где нет притяжения.

Не знаю, как там в космосе, а в воде – замечательно. Енг предлагает плыть на тот берег – наперегонки. А наперегонки, потому что так – веселее.

Сначала отказываюсь, но потом не выдерживаю, и мы стартуем, кто как может. Озеро-то, конечно, небольшое, однако я так редко плаваю, что чуть дальше середины распластываюсь и принимаюсь просто качаться, лежа на животе. Лапы в стороны, морда вверх.

Енг смеется надо мной и праздновать победу не спешит. Сначала плавает около меня кругами, а потом тоже распластывается брюхом вниз.

Так мы и качаемся на волнах – вверх, вниз, вверх, вниз. Шерсть у нас на загривках распрямляется, впитывая энергию солнц. Лапы слабо двигаются. Хвосты – плывут. Выглядим смешно, в общем. Даже рыбки перестают опасаться наших огромных для них тел и шныряют совсем рядом.

А потом, уже на том берегу, Енг пихает лобастой головой меня в плечо и немного виновато прощается – потому что у него сейчас творческий зуд, и как бы ему ни хотелось провести со мной еще несколько дней, работа тянет непреодолимо.

Я это очень хорошо понимаю. У меня бывает так же, но не сейчас.

И вновь я сам по себе. И вновь несусь под яркими солнцами. Сквозь высокие травы. Сквозь разноцветные цветы. И ветер – в морду. И лапы пружинят, работают слаженно. И тело послушно. И радостно мне вот так бежать, отталкивая землю. И чувствуя, что вот-вот полечу.

Хвост сзади – вьется. Уши – торчком. А в ментасфере, смотрю, полемика по поводу того, какой формы наша вселенная.

Ох уж эти физики, ох уж – астрофизики. И чего-то они только ни придумают. Чего – ни выдумают. Вот – поверхности какие-то навыдумывали, чудным образом скрученные.

Вообще, если поразмыслить – интересное у них дело. Требует и фантазии недюжинной, и воображения. Это я к тому, что тут не только хорошие мозги нужны.

Даже жалко становится, что сам я – не такой. Ведь мироздание, все-таки, грандиозная штука. Чувствуешь себя несколько так... Глобально, что ли. Не то что обычные тхорги с обычными их занятиями.

Вот ты радостен такой и весел. Скачешь под ярким небом. Но на самом-то деле над тобой нависает необъятность космоса. И планета, по которой ты так бездумно скачешь, не песчинка даже и не атом. А вообще нейтрино какое-то – по отношению ко всей вселенной.

Я уж не говорю о самом тхорге. Смешно, честное слово – и как Енг додумался-то, что все вокруг создается специально для тхоргов. От этого хохотать только, задрав лапы.

Что такое тхорг, и что – вселенная. Хотя, признаться, вчера вечером увлек он меня своими идеями. Даже казалось, что есть у них вероятность. И немаленькая.

Смешно.

Наверное, еще дня два пути, и покажется море. Вот когда так идешь или бежишь, мысли либо совсем исчезают, либо проясняются донельзя. Совсем не так, как, например, когда сидишь.

Можно думать о чем угодно, и настолько легко. Почти воздушно. Например, почему же все-таки накапливается усталость. Или еще что-то. И отчего каждый тхорг - кто раньше, кто позже – но все-таки выбирает растворение в вечности. Хотя – чисто теоретически – мог бы жить всегда.

Мне трудно это понять. Вернее даже – невозможно. Как можно отказываться, причем навсегда, от живой этой жизни, что блистает вокруг тебя. От дня этого – яркого, от звездных ночей. От миллионов загадок, что ждут тебя за поворотом. От радости движения. От вкуса энергий. Да и вообще – от кучи всего.

Непонятно. Никто не запрещает, конечно же, спросить у Прика. Но во-первых – неудобно. А во-вторых – вдруг снова спровоцируешь его на этот ужас с одним концом. Сейчас-то, судя по словам Ранча, дружище настолько погружен в работу, что и думать не думает о растворении.

Хотя, вот если почувствовать отчаяние, то да – до такой степени все выглядит бессмысленным и никчемным – причем любое действие ли, бездействие ли – без разницы. Я очень хорошо помню впечатление, произведенное работой Пенделла.

Все вокруг становится таким пустым, словно обесцвеченным. Что чтобы продолжать жить, надо прикладывать неимоверные усилия. Черная тьма, на самом деле. И что за существо вообще может такое ощущать?

Сразу представляется кто-то неимоверно старый – просто неимоверно! С каким-то выработанным уродливым телом. Уже неспособный радоваться никому и ничему.

Впрочем, может быть, я и неправ. Но тогда это ужаснее в тысячу раз – если такое может почувствовать полный жизни тхорг. Это – болезнь. Причем, чудовищная.

Все-таки, что за дар такой был дан Пенделлу, чтобы это увидеть? И все равно непонятно, что именно чувствует Прик – ведь не этот же ужас, чтобы хотеть раствориться.

Перехожу на шаг. Потом и вовсе сажусь на хвост – на полянке, просто сплошь покрытой цветами. Даже трав не видно – настолько всё в цветах.

И тут только осознаю, что сегодня ночью лес не приходил. Предыдущие ночи – приходил. А в эту – нет.

Вот это дела. То ли особенность моя пропала так же внезапно, как и появилась – тут я фыркаю. То ли связано это с присутствием Енга – прямо ли, косвенно – непонятно. То ли присутствие другого тхорга отпугнуло деревья. То ли рядом с себе подобными я утрачиваю то, чем привлекаю их. Неизвестно. Но у меня есть время понаблюдать.

- Пенделл, - тихо зову я.

Он откликается далеко не сразу.

- Что, Анк?
- Как дела, дружище? Что-то пропал ты – как вода сквозь землю.
- Да так как-то...

Голос тусклый. Безжизненный даже.

- Слушай, - немедленно говорю я. – К тебе можно?

Ответ опять с задержкой – словно у него даже нет сил транслировать мысли.

- Ну, если хочешь.

Я прыгаю и сгущаюсь рядом с ним. Дружище сидит на хвосте с унылой такой мордой. Похудевший, растрепанный. Словно торчит в этой своей хижине не первый день, и даже не выходит под солнца, чтобы поесть. Я уж не говорю – чтобы развеяться.

В хижине у него темновато, и вообще как-то – не как жилое.

- Давай на воздух, - говорю я ему.

Он вяло отнекивается, а сам какой-то прямо как бессильный. Словно и костей-то у него нет – одна шкура.

Беру его за шкирку и выволакиваю наружу. Шерстинки у него сразу же растопорщиваются. Прямо вибрировать начинают, тянутся к солнцам. А через несколько минут и взгляд дружищи принимает более осмысленное выражение.

- Что это ты тут затеял? – строго спрашиваю я. – До чего себя довел?
- Ай да, - тихо говорит он и отворачивается.

Видимо, стыдно становится – что такое отчебучил. Ну и ну.

- Ты что, раствориться в вечности захотел? Так а чего тогда так сложно? Можно и по-простому, чего себя морить-то?
- Ой, да ну тебя, - бормочет дружище. – Ничего я не захотел. Замучался просто, вот и все.

Но уже пободрее отвечает. Вообще – на тхорга начал походить. Хвостом вон подергивает.

Понятно, что замордовался он с этой своей работой. Всю энергию, видимо, она из него повысасывала. Далось же ему это произведение, лучше бы уж и не начинал.

Пенделл чувствует мой настрой, хоть я и не транслирую, и сам же говорит:
- Да там не отчаяние теперь. Ну и ясно, - он даже находит в себе силы фыркнуть. – Что не радость. По морде моей это хорошо видно.

Я сижу на хвосте, не понукаю его – молчу. Пусть сам выскажется, так лучше.

- Эх-х... Сейчас там – горечь.
- Что?? – изумляюсь я, слово мне незнакомо.

Дружище взглядывает на меня и снова фыркает.

- А ты покопайся, покопайся в своей памяти. Вернее, в памяти предков. Я вот тоже не сразу разобрал, что это.

И правда, что-то такое всплывает. Неприятное, в той же части спектра, что и отчаяние.

- Слушай, может – да ну его? Ведь ты себя разрушаешь – так нельзя.
- Отправить в космос? – кидает он на меня взгляд.

Отвечает дружище как-то слишком быстро. Даже не задумываясь. Видимо, и самому ему такая мысль все мозги проела.

- Чего молчишь-то? – продолжает он. – Вот так предложить-то – проще простого. Сам же знаешь, когда долго возишься с какой-нибудь работой, она становится тебе дорога, как никакая другая.

Переступает лапами. Снова смотрит в сторону.

- Думал я об этом. Уже тысячу раз, наверное. Любая работа должна приносить радость. А когда такие муки – стоит ли это того? Не уверен.
- И что же ты собираешься делать?

Он поворачивается, и в глазах его вспыхивают веселые искорки – я сразу узнаю прежнего Пенделла.

- Закончить начатое, - фыркает он. – Слушай, это для меня как вызов. Я ведь тоже понимаю, что это лучшая моя работа. В принципе, если удастся ее закончить, то и действительно можно больше ничего не делать.
- Со скуки очумеешь, - теперь фыркаю я.

Он щурит глаза.

- Да это я так – шучу. Понятно, что никто не собирается сидеть на хвосте, сложив лапы.
- Пойдем, пройдемся немного. Носиться пока не предлагаю. Тебе нужно хоть немного придти в себя.

Он согласно кивает, и мы трогаемся с места. Повсюду такая радость жизни, что изможденный Пенделл выглядит тут почти чужаком. А меня так подмывает пуститься стремглав, чтобы почувствовать ветер – всем телом, сотни запахов – всем носом. А еще – как слаженно работают все мои мышцы. И что я – тоже живой.

- Слушай, - говорю я. – Разреши растворить твою хижину – ужасно мрачное место.

Пенделл жмурит глаза, сопит.

- Да я и сам сейчас растворю. Видимо, скапливается всякое, когда не контролируешь.
- Вот не думал, что чувства и ощущения могут быть такими вещественными. Они же просто истекали из тебя и никуда не девались, повисали в твоем жилище.
- Я тоже не думал, - он на мгновение замолкает, затем продолжает. – И в ментасфере таких данных нет. Видимо, никто не сталкивался.

Мы идем, переступаем лапами. Солнца высоко в небе. Трава гладит нас по брюху. И что-то такое разлито в воздухе – просто непередаваемое.

Смотрю, оттаивать начал Пенделл. И морда уже не измученная. И сам такой – тхорг, как тхорг. И я не выдерживаю – подпрыгиваю и несусь, что есть мочи. Снова подскакиваю и мчусь обратно. И так - кругами возле него.

Он сначала улыбается, потом принимается хохотать и присоединяется ко мне. Видимо, тело его уже достаточно впитало энергии, расправилось.

И вот мы носимся, пока не захватывает дух. А потом сваливаемся на бок друг напротив дружки.

- Ну что? – интересуюсь я. – Хорошо?

Дружище морщит нос, фыркает.

- Ясное дело – хорошо. Я бы даже сказал – здорово.
- Ну ее к предкам эту твою горечь. Выморочная она, неживая. Не должно ее быть вовсе, как искусственное что-то.
- В чистом виде – да, не должно. А как составляющая – никуда от нее не деться.
- Доконаешь ты себя этой работой, - я внимательно смотрю на него и не представляю, как бы мне вытащить-то его из этого морока.
- Перестань, - говорит он, и глаза у него делаются серьезные-серьезные. – Мне нужно пройти через это, вот и все. Это как рубеж для меня, порог.
- Рубеж для чего? Что скрывается-то за ним, ты не задумывался?

Он вытягивает лапы, смотрит чуть в сторону.

- Задумывался. И много. Ты же видишь, как тяжело идет у меня эта работа. Ну, и понимаю, что уникальная она. Не было такой, да, может, и не будет. Нужно мне пройти через это. Не знаю даже, с чем сравнить, - он переводит взгляд на горизонт, будто ищет там что-то. – Не сравнивается ни с чем, в общем.


Весь этот день я таскаю Пенделла за собой. Так как уверен, что только мир, окружающий нас, и участие друга способны вытащить его из того сумеречного состояния, в которое он погружен.

Ясно, что он давно не выбирался из своей хижины – иначе так сильно не похудел бы. И энергия двух солнц также идет дружище на пользу – к концу дня он уже вовсе не напоминает того изможденного субъекта, которого я обнаружил утром.

Не берусь сказать – сможет ли Пенделл, выдюжит ли. Уж слишком громадную задачу он на себя возложил. Но если ему удастся, то – без сомнения – его работа станет совершеннейшим произведением искусства, когда-либо видевшим свет в нашей истории.

Вполне возможно, он прав, и это стоит того, чтобы настолько изнурять и изводить себя. Хотя лукавлю – не «вполне возможно», а «абсолютно точно» стоит.

Думаю, на протяжении многих поколений каждый тхорг будет в восхищении замирать при виде творения Пенделла. Если, конечно, ему удастся работу свою закончить.

И вновь мне кажется, что мои произведения не стоят усилий, затрачиваемых на их создание. Да и при чем тут усилия? Дело не в них. А в том, что ни к чему делать что-то, если ты заранее знаешь, что оно не будет совершенным.

Или нет, я не прав. Ясно, что в начале работы ты не можешь сказать – насколько хорошо она получится. Тут дело в другом.

Надо пытаться снова и снова. Но только в том случае, если в той области, которой ты занимаешься, нет идеального творения. Или же – если ты еще не знаешь границ собственных возможностей.

И вот как раз это я отлично знаю. Границы давно очерчены. Просто подобных Пенделлу среди нас еще не было.

Тут другой вопрос возникает – а вот границы эти, они навсегда? Может ли быть так, что способности и талант тхорга развиваются со временем? Неужели же это жесткий каркас, данный нам при сгущении – и всё?

Так, ментасфера говорит, что талант действительно склонен к развитию. Впрочем, это я мог бы понять и самостоятельно – взять того же Пенделла. Ведь не всегда же он был именно таков. Ранние его работы во многом слабы, но он менялся. Причем ощутимо – это ясно, если просматривать вот так – чередой - то, что он сделал.

Значит, что? Значит, нельзя останавливаться и забрасывать то, чем не заниматься не можешь. Ведь мне давным-давно ясно, что без камрания я не могу. Только оно способно заставить меня отдаваться без остатка. Все остальные занятия – менее интересны. Я могу ими заниматься – многими по крайней мере, но как бы через силу. А через силу – зачем?

Ничего не делать – тоска ужасная. Не известно ни одного тхорга, который бы ничего не делал. Это и представить-то можно только чисто абстрактно.

Да, вероятно, я прав – нужно заниматься тем, что тебе нравится, даже если ты и никогда не достигнешь совершенства. Просто то, что тебя не устраивает, не нужно выставлять в общий доступ. А если не устраивает совсем – растворять.

Иду, медленно переступая лапами, сквозь высокую траву. Повсюду уже глубокая ночь, а я иду. Задираю голову – бесчисленные звезды надо мной. И в очередной раз удивляюсь – насколько их много. Ведь, по-хорошему, ночью должно быть темно, так как сейчас планета повернута к солнцам противоположной стороной.

Наверное, в каких-то мирах именно так. Но не у нас. И именно поэтому мы можем любоваться этим великолепием каждые сутки. Единственное, что я бы добавил – чтобы можно было бы словно приближаться к интересующей тебя звезде. Чтобы как следует разглядеть.

А так – точки и точки. Да, наблюдать воочию было бы здорово. Возможно, когда-нибудь мы и сумеем этого достичь – наука ведь не стоит на месте. Да и собственные наши возможности, как мне кажется, тоже развиваются.

Вот я такой – стою тут на Джарме, и вдруг раз – и вижу прямо перед собой ту звезду или галактику, которую хочу увидеть. Она себе такая вращается, выбрасывая протуберанцы или формируя аккреционный диск. А тут ты такой – наблюдаешь за всей этой красотищей.

Думаю, было бы просто потрясающе. И действительное перемещение в пространстве не потребовалось бы. Тем более, что оно нам недоступно.

Лапы мои ступают мягко. Мягче пуха. И сам я – спокойно веселый и несобранный какой-то. Кажется, еще миг – и в самом деле распластаюсь в толщину нескольких молекул. Смешно.

Интересно, почему бывает такое ощущение? И спать мне не хочется совершенно. Иду себе и иду. Топорщу шерстинки, наслаждаясь вкусом звезд.

Потом прыгаю на плоскую вершину горы Парм, что высоко над океаном. И сажусь на хвост.

Тут ветер. Сильный-сильный. Почти сдувает с лап. Даже кажется, что вся моя морда смещается назад. А впереди и внизу – океан. Бьет волнами. Грохочет. Будто что-то кричит.

И я такой – сижу. Но словно бы и не сижу, а лечу. Поэтому и люблю бывать тут – иногда. В отличие от Енга я не любитель гор. Но когда – вот как сейчас - хочется почувствовать мощь стихий или воочию представить полет, то неизменно прыгаю сюда.

На Джарме много гор. Многие из них – намного выше Парма. Однако нигде такого явственного ощущения полета я не чувствовал. Можно даже распластать лапы – как крылья. Но не при таком сильном ветре.

Такой сильный непременно собьет. Закрутит, поволочет. Хотя время от времени – чтобы добавить реальности – я так и делаю, но не сейчас.

Словно несешься, высоко-высоко, над океаном. И все выше, и выше. И вот – ты уже в космосе. Стремишься дальше. И чувствуешь – звездный ветер. Ураган. А ты – вперед. Преград – никаких. Абсолютно потрясающе.

Ложусь на живот. Кладу морду на лапы. Уши отгибаются ветром. Хвост, свободно пущенный, вытягивается в ленту. А глаза начинают слипаться.


…Ух-х. Крылья мои темно-синего цвета. Ах-х. Такие громадные, что занимают полнеба. И один только взмах бросает меня на гигантские расстояния. Квазары, пульсары, скопления галактик, вся ячеистая структура вселенной колышется у моих лап. И кажется, что она бесконечна. Но я знаю, что это не так.

Требуется не один взмах крыльев, не десять, не сто. Но брана имеет предел. И тогда – летишь к другой, третьей, двадцать пятой. Ведь им нет числа. И везде тебя ждет что-то новое. Незнакомое. Интересное. Чтобы...


…Толчком просыпаюсь, пораженный сном. Стараюсь ухватить ускользающие образы и мысли. И удивляюсь все больше и больше.

Ветер утих. Осталось только слабое движение воздуха – словно из ниоткуда в никуда. Приподнимаю голову, вглядываюсь в горизонт – ночь на излете, часа через два взойдут солнца. И звезды тускнеют, давая полумрак – самое темное время суток.

Надо же такому присниться. Даже самому не верится. А картины – совершенно необыкновенные. И еще эта музыка – изнутри касающаяся нервов.

И совершенно потрясающая тема для камрания. Вернее – целый ряд тем...

Прислушиваюсь к себе. Присматриваюсь. Эх-х. Неспособен я ничего воплотить из почувствованного. Ужасно. Даже, вероятнее всего, и пытаться не стану.

Как там слово-то старинное было у Пенделла – горечь? Вот именно ее и ощущаю прямо сейчас. Чувства, воспринятые во сне, были настолько многомерны, что у меня нет ни слов, ни понятий, чтобы описать все это.

Да что там – не только у меня, вообще у тхоргов нет таких чувств. Или мерностей. Странно. Придет же такое в голову.

Музыка еще там была – не могу ее уловить. Совсем растаяла. Осталось только воспоминание, что была.

Встаю. Разминаю лапы. Подхожу совсем близко к краю и вдыхаю свежий пряный запах океана. Он далеко внизу. И там, видимо, шторм – раз так ощутимо видно волны. Значит, они огромные.

Цвет у них – серебристо-синий. С шапками белой пены на верхушках. Неужели мой предок именно в такую стихию и нырнул?

Настолько не понимать, не ощущать опасность. И верно, что опыт – это очень важная штука. Память и опыт всех моих предков – во мне. Интересно, как бы я поступил на месте Гонта? Неужели бы без страха и сомнений рванул в эту толщу воды, когда она в таком настроении?

Не знаю, что и ответить. Не представляю даже. Все мои предки настолько во мне, что ситуация, когда ты сам – как чистая линия песка вдоль берега, совершенно невообразима.

Наверное, это сродни тем ощущениям, которые были сегодня во сне. В том плане, что в бодрствующем состоянии мне такое и не придумать.

Но... Ведь у меня есть ощущение опасности некоторых ситуаций, хотя никто из предков в них не попадал. И вернее, не то что не попадал, а не ощущал их последствий.

Вот я стою тут. И смотрю вниз. И знаю – неизвестно откуда, но знаю, что прыгать туда – опасно. А откуда я это знаю-то? Вот ведь в чем вопрос.

Двое или трое моих предков были отчаянные сорванцы. И ради необычных ощущений прыгали с таких вот скал. Не всегда, правда, в океан, но неважно. И всегда – всегда! – в определенный момент их тела сами собой растворялись и сгущались уже на земле. Так что о какой-либо опасности говорить бессмысленно.

Однако, я же чувствую, что такое действие – опасно. Скажите мне – откуда? Ни у меня, ни у моих предков такого опыта не было. Тогда, что это?

Из разряда тех штук, которые не дают нам прыгать в космос?

Переступаю лапами. И через мгновение меня словно за шкирку оттаскивают от края. Оборачиваюсь – никого. Что за шутки?

Да уж, странно все это. Ведь если спросить того же Ранча, то он точно скажет, что у него тоже есть ощущение опасности. И Енг скажет. И другие. Возможно, только Прик покачает головой. Но он ведь всерьез хочет раствориться в вечности. Поэтому дружище не в счет.

Непонятно. И насколько многое нам непонятно – вот если задуматься – так ведь это же просто непомерная куча.

Сижу такой на хвосте – оттянутый за шкирку – и думаю. И такой я сам себе смешной вдруг кажусь, что просто невозможно.

Зачем ломать голову над тем, чего не понимаешь, или чего никто не знает? Зачем? Все равно ничего ведь не придумаешь – вот так, насильно. А если ответ появится, то придет он как бы сам по себе, из ниоткуда. Ведь так бывало. И не раз.

А что уж само не придет, так, значит, ничего тут уж не поделаешь. Но иногда у меня бывают вот такие – бессмысленные – потуги. Надо спросить у Ранча, как у него с этим. Предки мои, конечно, тоже такое чувствовали. Ну на то они и предки, в конце концов – ведь жили давно.

На сегодня, наверное, хватит. Пора возвращаться. Но на Парме такие высокие густые травы. Столько разных цветов. Что меня так и тянет пройтись немного перед прыжком.

Да, точно – пройтись, не бежать. Бежать – не то настроение. А так – идешь, а они тебя почти с головой скрывают. Словно ты в крохотном лесу. Вернее, не лесу крохотном, а с крохотными такими деревьями.

И столько запахов. Буквально симфония. Они сочетаются и распадаются. И сочетаются снова – как аккорды. Или мелодия.

А что это там? Я даже останавливаюсь. И глазам не верю, приходится поверить носу – впереди лес. Он снова пришел, как в прежние ночи. Только в отличие от прежних – очень высокий. И такой – многочисленный.

Так что же получается? Вчера леса не было из-за Енга? Значит, точно. Но для меня новость, что лес может забираться так высоко. Вероятно, может – я просто не знал. А встречать не встречал, ведь я не любитель бродить по горам. Вот Енгу наверняка об этом отлично известно.

Ну да, в ментасфере есть сведения – только лес тут особенный, он обычно не спускается ниже определенной отметки. В основном – деревья онк или бракк. Высокие, с плотной и ребристой корой. С тонкими, длинными и густыми листьями.

Сейчас проверим. Я все-таки пускаюсь вскачь, чтобы побыстрее добраться до удивительного леса.

И вот он уже рядом. И вот уже – ступаю лапами под тенистые своды. Интересно – запах тут не совсем привычный. Особенно свежий, что ли. Даже не могу слов подобрать. Он резкий, сильный, но такой – вдыхал бы его и вдыхал.

И листья – не гладят по спине. И не оттого, что деревья не приветствуют меня, а по совсем другой причине – просто листья эти самые слишком высоко.

Даже странно видеть такое. Никогда с таким не встречался. Стволы очень толстые, уходят вверх так, что приходится голову задирать. И долго – без веток. Ну а раз нет веток, то нет и листьев, которые гладили бы по спине.

И птицы здесь тоже есть. Только маленькие какие-то, мне незнакомые – все красненькие такие, с серебряными просверками по всему тельцу.

Вон как заливаются – просто концерт устраивают по поводу утра. А еще – настрой этого леса непонятен мне вообще. Даже малейшего оттенка не чувствую. Надо же, как необычно.

Иду – медленно-медленно. И с каждым шагом осознаю все яснее – что мне здесь нравится. Чем – объяснить не могу. Нравится, да и все тут.

Запах, конечно, новый – но я уже начал привыкать. И дело – выходит – не в этом. Тогда в чем?

Сажусь на хвост, оглядываюсь по сторонам, пытаясь понять. Просто... Просто ну до того тут комфортно, словно лес этот – мой старинный знакомый. Или – вообще часть меня самого.

И это тем более удивительно, что его ментасферу я не чувствую вовсе. Будто он не обменивается мыслями, не разговаривает. Да и не думает ни о чем.

Но такого ведь не может быть. И тогда остается только один ответ – частота этого леса мне недоступна. Ведь нельзя воспринять то, что вне твоих физических возможностей.

Допустим, не было бы у меня ушей – и я бы даже не представлял, что звуковая палитра в принципе существует.

Мне кажется, даже трава тут какая-то особенная – шелковистая и пряная. Хотя вот этого-то не может быть вообще никак. Лес при своих передвижениях не захватывает ее. Трава – не часть леса, поэтому она остается там, где он ее застал.

И еще – почему-то хочется спать, хотя проснулся совсем недавно. Просто неумолимо клонит в сон. И я ложусь на брюхо и утыкаюсь носом в лапы. Глаза слипаются.


…Какая-то большая хижина. Огромная даже, состоящая из бесчисленных помещений. И я – потерянно слоняющийся туда-сюда. Потому что не понимаю, ни кто я, ни где. Ни как сюда попал.

А еще – куча каких-то мелких существ. Грязных, безобразных. Словно разъедаемых чем-то изнутри. И я – как мне ни противно – зачем-то должен выпроваживать их из хижины. Причем – очень настойчиво, так как они сопротивляются и хотят непременно остаться.

И мне приходится брать их за шкирку и выносить. Выносить снова и снова. А они стараются тут же пробраться обратно. И словно множатся в воздухе.

А я – выношу опять и опять. Словно бесконечно. Потому что мне надо очистить хижину, проветрить ее и к чему-то подготовить.

Через какое-то время накатывает отчаяние. Так как работа эта – очевидно бессмысленная. Их – слишком много. Грязных, замурзанных, липких, противных. А я – один.

Внезапно что-то происходит. Свет озаряет все вокруг. Из света этого возникает ослепительное существо. А мне становится ясно, что ждет оно меня. Зовет. Что оно – то, к чему я всегда стремился.

И вот – я рядом с ним. Не как равный. Но без него – никак. Хочу уткнуться в него лбом. И тут глаза его, дотоле серебристые, превращаются вдруг в голубые.

А я понимаю – пока не очищу хижину, цели мне не достичь.


...Открываю глаза. Передо мной трава, ярко освещенная солнцами. А это может означать только одно – лес ушел, пока я спал.

И точно – валяюсь себе на боку в высокой траве. А вокруг – ни дерева. И сон еще этот, совсем какой-то непонятный и расплывающийся уже, тающий в свете дня.

Поднимаю голову, гляжу в небо. Похоже, что уже почти полдень. Пора в дорогу.

И вновь бегу к морю – с того же самого места, откуда прыгнул на гору. И опять ветер в морду, и снова порги расчерчивают синь высоты, а все тело работает предельно слаженно и четко.

Жаль, что не удалось погулять в том лесу. В таком я не бывал ни разу. И еще, мне кажется, он намного больше тех, что видел раньше. Да и заснул я там, наверное, неспроста - то ли специально он это сделал, то ли нет.

Надо в ментасфере посмотреть про эти леса. Ага, а ничего такого там нет и в помине. Леса себе и леса. Неоднократно исследованные, кстати.

Ну его, не буду вообще ни о чем думать – нельзя так зацикливаться на чем-то. Вот – бегу себе и бегу. И дальше бежать буду.