Сон

 Точки. Чёрные точки на сером холсте. Двигались большими полукружьями, вдруг начиная метаться, а затем снова медленно ползли. Весь мир наполнял звон. Я понял, это — птицы. Птицы летают в низком, сером небе.
 Я ВСПОМНИЛ.

 - Всем приготовиться! - ревел Берг, объезжая наши ряды и вставая в середину отряда, в мельтешение красных и белых ромбов — наши отличительные знаки. Позади нас — походный лагерь войска Герцога. Палатки всех возможных цветов, со штандартами владельцев у входа и застывшими латниками - охранниками, костры с парящими котлами, множество людей, бродящих по своим делам. Возникло ощущение, что мы одни тут собрались на битву.
 - Трогаемся по моей команде! - прокричал наш командир, встав на своё обычное место.
 Мой сосед слева, толстый Жюно, спокойно обгладывал здоровенную кость, не снимая латных перчаток. Сосед справа, Гринье, мучался похмельем и протирал виски тряпицей с уксусом, страдальчески морщась. Я поёрзал в седле, усаживаясь поудобнее. Проверил, легко ли вынимается тяжёлое копьё из специального выступа в стремени. В довершение всего, повёл плечами, перекидывая ремень щита получше. Всё, я готов.
 В прохладном, несмотря на яркое солнце, утреннем воздухе слышалось, накладываясь на обычные звуки лагеря, звяканье уздечек, звяканье оружия и все те звуки, которые может издавать кони.
 - Вот так, под громовой пердёж, поскачем мы навстречу своей славе и богатству! - продекламировал Жюно, бросив наконец кость на землю и вытерев жир с перчаток о гриву коня. - Потому, что люди мы не благородные и собственные трубачи нам не положены.
 Вокруг все захохотали, смеялся и я. Гринье вымученно улыбался.
 Тут заиграли настоящие трубы, мы обернулись и увидели Герцога, выходящего из палатки в окружении свиты. Носатый и тонкокостный, не высокого роста, одетый в богатое, но совершенно не военное платье, менее всего он походил на предводителя грозной армии. Холодными серыми глазами снулой рыбы он оглядел лагерь, затем посмотрел из-под ладони на неприятельский, в восьми арпанах от нас. Он повернулся к свите и что то произнёс. Вперёд выступили два герольда и взмахнули двумя знамёнами. Я обратил внимание, что на этих знамёнах были гербы не благородных семейств, а городские. Слева и справа от нас выдвинулись шеренги пеших воинов, которых мы не заметили раньше. Копья были не у многих, впрочем, как и приличного доспеха.
 - Ну, слава святому Бертрану Суассонскому и его весёлым молитвам, - снова подал голос Жюно, - с нами в бой идут ополченцы и прочий отборный сброд! Да они же распугают врага своей вонью!
 Снова вокруг все расхохотались, а улыбающийся Берг обернулся на Жюно и шуточно погрозил ему кулаком.
 Герцог внимательно оглядел наши ряды, и, казалось, ему понравилось то, что он увидел. Ещё бы, наёмный отряд тяжёлых всадников Берга был самым мощным из всех. Как, впрочем, и самым дорогим. Многие наши вояки имели вооружение получше, чем у благородных, и это того стоило. Герцог нашёл взглядом Берга и коротко кивнул. Командир крикнул — Вперёд! И мы тронулись. Позади взревели трубы и ополчение с флангов так же не торопясь двинулось за нами.
 Всё делается спокойно и размеренно. Тяжёлый всадник пускает коня в галоп, только когда до врага остаётся совсем немного, чтобы не утомить его раньше времени. Нам предстояло спокойно и величаво, как на королевских церемониальных выездах, пройти почти всё расстояние до неприятельских рядов. Зрелище то ещё, скажу я вам. В этот момент, кажется, весь мир затаил дыхание, только неспешный топот коней для звяканье железа сопровождает отряд. В воздухе будто дрожит скрытое напряжение. Солнце огнём горит на начищеных доспехах и оружии, а яркие цвета на щитах и надоспешных одеждах нашего отряда делает нас больше похожими на весёлых сватов, чем на наёмников. Да уж, сегодня мы многих сосватаем.
 Ополченцы по бокам шли просто кучей, некоторые даже несли копья на плече, будто грабли.
 Я посмотрел на вражеский лагерь, за ряды выстроившихся навстречу нам вражеских бойцов. Те же палатки, только штандарты и гербы другие. Те же вояки, ходящие, жующие, седлающие коней... Не знаю, что уж не поделили Герцог и Граф, снаружи все похожи, и с кем бог и победа, не знает, пожалуй и святой Бертран Суассонский. Хотя, я — знаю. Победа с тем, у кого хватило денег нанять нас.
 Из — за павез, расставленных по периметру вражеского лагеря, вышли люди без доспеха.
 - Внимание! - донёсся крик Берга, когда мы проделали больше половины расстояния.
 Понятно. Лучники. Скажу я вам, что подлее людишек нет, чем лучники. Чтоб вот так, из далека, безопасно, слать свои стрелы... Тут особая подлость нужна.
 Я опустил забрало хундсгугеля и приподнял щит. Знаете ли вы, что такое — шествовать спокойно под обстрелом? Могу рассказать.
 Лучники как один подняли луки с наложенными стрелами и плавно, не сказать — красиво, спустили тетиву. Когда ты едешь пока ещё шагом, а напротив тебя шеренги лучников раз за разом пускают стрелы, тебе кажется, что каждая летит в тебя. И ни добрый щит с железной облицовкой, ни тяжёлый доспех, ни шлем, в конце концов, тебя не спасут. Ты просто смотришь вверх, как по плавной дуге со злобным посвистом к тебе несётся целое облако стрел. Я приподнял щит повыше и вжал голову в плечи. Господи, как долго летят... Скорее бы уже...
 Стрелы начали падать, звякая по металлу брони, отскакивая, застревая в одежде, кольцах кольчуги.
 Две угодили в мой щит, так его и не пробив, а одна скользнула по шлему.
 Слева и справа, у ополченцев поднялся крик и вой, а лучники продолжали и продолжали пускать стрелы.
 - Держать строй! - ревел Берг. - Держать строй, шлюхины дети!!!
 И мы держали строй, продолжая неспешно ехать под градом стрел. Несколько наших всё же упали, соседи тут же смыкали ряды, если всадник падал вместе с конём. Несколько коней, как ни в чём не бывало, шли вместе со всеми, только без седоков. А под Гринье убило коня, и он, чудовищно богохульствуя, шёл, бросив тяжёлое копьё и держась за моё стремя.
 Наконец, мы дошли. Наконец то. Берг прокричал наш боевой клич — смесь ругани и поминания святых, слитые в только нам понятное слово, и мы, наклонив копья, пустили коней в галоп. Гринье тут же отстал.
 Знаете ли вы, что такое атака тяжёлой конницы? Я расскажу.
 Мы пустили коней в галоп, и мерное топанье превратилось в низкий, нарастающий гул, заставляющий трястись землю, словно лавина, от которого трепыхаются все кишки внутри. В этот момент чувствуешь себя всемогущим, самым большим, самым сильным... Таранный удар тяжёлого всадника страшен, он сметает всё со своего пути. Совершенно не чувствуя  усилия для любого движения, ты будто летишь над землёй, бьёшь копьём, топчешь копытами...
 Мы снесли павезы и заодно лучников, развернувшись во фронт, небольшой отряд пеших латников попытался нам противостоять, но куда там... Я отбросил сломанное копьё и бешено рубил мечом, устилая землю отрубленными руками и головами. Запах крови и железа поднимался со всех сторон и пьянил почище вина. Всюду кричали на разные лады, то хрипели, то визжали, а совсем не смешной, а страшный Жюно, громко хакал при каждом ударе своего топора. От многих ударов на его правом наруче лопнул локтевой ремешок, но он, того не замечая, рубил и рубил, размахивая болтающимся наручем. Подбежал пеший Гринье, с воплем врубаясь в ряды врага.
 Многоголосый рёв с флангов подсказал мне о прибытии остатков ополчения.
 И стоило мне подумать, что что то не правильно, - слишком жидкая оборона у лагеря, как я услышал крик Берга — Справа! Справа!!!
 На секунду повернувшись вправо, я увидел конницу Графа, врубающуюся в правый фланг ополченцев. Несчастные отлетали от тяжелобронированных коней врага, словно щепки от топора, или в мгновение исчезали под копытами. Всадники работали всверкивающими мечами, разрубая лёгкую пехоту, проходя её, как неглубокий брод. С брызгами.
 - Перестроиться направо!!! - ревел Берг, отмахиваясь, как от мух, сразу от двух врагов.
 Я уложил своего последнего, и развернулся. Вот теперь начнётся по настоящему.
 Гринье, покрытый чужой кровью с головы до ног, взвыл, - Коня мне!..
 Мы быстро встали в боевой порядок, предоставив ополченцам добивать оставшихся и так же неспеша порысили навстречу коннице графа. Часто под копыта попадали раненые, уж не говоря про убитых, но кто ж на это посмотрит...
 Мы сшиблись. Да, тяжёлая кавалерия, - это вам на лучники без доспехов. Это было серьёзно. Удары страшной силы сыпались на бойцов с обеих сторон, разрубая шлемы, оплечья, отсекая руки и прорубая конские хребты. Гринье погиб в первую же минуту. Он не нашёл коня, снова ринулся в бой пешим и был просто сбит и затоптан.
 Мной овладел какой то злой задор, я бил, вкладывая всю душу в каждый удар, кричал сам не помню, что и яростно скалил зубы в безумной улыбке, которую, впрочем, никто за забралом не видел.
 Дела наши были совсем не хороши, уже половина нашего отряда лежали бездыханными.
 И вдруг я услышал голос командира — Подмога! Подмога!!!
 От лагеря Герцога спокойно и величественно, как совсем недавно мы, шёл сильный отряд всадников. С перьями, гербами, золотым шитьём, трубами, барабанами и всей прочей чертовщиной благородных людей.
 В тот момент, выругавшись, насколько позволяла одышка, я понял, что нас использовали только как способ сковать силы врага. Когда он увязнет в нас, как муха в патоке, подойдут основные силы и заберут победу себе. Подло, скажете вы? Чтож, вполне в духе Благородных, отвечу я. Мы сделали своё дело, а мёртвому наёмнику можно и не платить, даже самому дорогому. Но у меня оставался ещё шанс выжить — нужно просто продержаться до прихода сил Герцога. Я с удвоенной силой начал рубить врага. Все наши оставшиеся сбились в кольцо вокруг Берга, отражая становящиеся отчаянными атаки противника. Тут я услышал, - Берегись! - и получил сильнейший удар по голове.
 Мой шлем лопнул, как яйцо, я рухнул с коня, потеряв щит и меч, моментально увязнув в земле, пропитанной кровью, конской мочой и ещё чёрт знает чем.
 Поднявшись сначала на четвереньки, а потом, вытянув руки из нечистой грязи, на колени, я снял остатки шлема. В голове гудело, я словно оглох и стал видеть всё замедленно, как в дурном сне. Вот Жюно, привстав в стременах, обрушивает чудовищный удар на противника, располовинив его, а проезжающий мимо всадник в чужих цветах, с плюмажом, между делом тыкает его мечом между оплечьем и кирасой, вырывая обратным движением вместе с клинком целый фонтан красных брызг. Так просто, будто вор на ярмарке. А вот на меня смотрит снизу кто то не знакомый. Правая сторона его лица погружена в грязь, а левый глаз, кровавый и страшный, смотрит на меня с укоризной. И перед его лицом, очень близко, топчатся копыта чьего то обезумевшего коня. Я вздохнул глубоко и попытался найти свой меч. Потом удар и темнота.

 Так всё было. А теперь я лежу на поле боя. Наверное, я умру. Потому, что я не чувствую боли. Только левая рука болит, из-за впившегося в кожу смятого наруча. И ещё очень хочется пить.
 И птицы летают надо мной в сером, низком небе. Я попытался приподняться, но странно — ни один мускул не шевельнулся, будто у меня осталась только голова. И левая рука, что беспрерывно болела. Я словно разучился двигаться и не знал, как это сделать.
 Насколько смог, я скашивал глаза, оглядывая окрестности. Кругом лежали тела, люди и кони, повсюду было разбросано оружие. Взгляд мой мутился, и всё плыло. Я пытался разглядеть своих, но все тела были одинаково заляпаны кровью и грязью, отличить одного от другого я не мог. Кто то тонко стонал чуть левее и сзади, жутко меня раздражая. Этот звук словно сверлил мне голову. Я снова попытался привстать и снова безрезультатно. Стон выводил из себя и я мечтал воткнуть мерзавцу в глотку нож. Поняв, что не смогу встать, я попытался крикнуть, чтоб он заткнулся, но какой то сгусток вдруг закупорил мне глотку, на несколько секунд я потерял способность дышать, слёзы покатились из глаз, и с трудом откашляв что то тёмное и липкое, я сам застонал и тут же провалился в забытье.

 Не знаю, сколько я был без сознания. Придя в себя, я почувствовал скверный вкус во рту и дикую жажду. Рука всё так же болела, будто сотни тупых игл снова и снова жалили её. Птиц — чёрных точек стало больше. Я снова, насколько смог, огляделся. И понял, что ничего не изменилось. Интересно, подумал я, - кто победил? Похоже, всё плохо, раз меня до сих пор не подобрали. Это значит и подбирать некому. Хотя, я сейчас вряд ли похож на живого, да ещё если был без сознания... Я хотел выругаться от досады, но испугался опять перестать дышать. Аккуратно откашлялся, и, не обнаружив никаких сгустков в горле, услышал тот самый стон, что сводил меня с ума.
 - Да заткнись ты, ради всего святого, черти бы тебя побрали! А лучше сдохни! - мой голос был больше похож на предсмертный хрип. Не думаю, что бы меня кто то услышал.
 - О, боже, о, боже, о, боже, - начал выводить всё тот же голос и я ещё больше разозлился. А потом опять потерял сознание.

 - ...нет, мёртвый, - донеслось до меня. Сказано это было шёпотом, но очень громким.
 Скосив глаза я увидел две фигуры в монашеских рясах с капюшонами, медленно пробирающиеся среди тел. У первого в руках был фонарь. Вроде пока ещё не темнело, но они ходили с зажжённым фонарём.
 - Вот ещё, братец Пётр, посмотри, вроде плюмаж богатый. - произнёс второй голос, более мягкий, чем первый.
 - Ну-ка... Не, готов.
 Они медленно приближались ко мне и сердце моё радостно забилось. Я попытался если не крикнуть, то хоть сказать, пусть прошептать — Здесь, здесь! Я живой!
 У меня получилось только пробулькать что то непонятное, я почувствовал, как что то потекло по подбородку.
 Второй монах повернул ко мне голову. Я таращил глаза и на пределе сил, хрипел и булькал.
 - Здесь живой, братец Пётр! - он двинулся ко мне, переступая через тела.
 Братец Пётр подошёл с фонарём ко мне, встав рядом со вторым монахом. Они долго смотрели на меня, а я всё больше раздражался их промедлению.
 - По нему будто отряд проскакал, - наконец сказал Пётр.
 - Но ведь живой же, - возразил второй.
 - Вы про кого там говорите?, - попытался спросить я, но получился только хрип.
 - Во, пузыри какие кровавые надувает. Нет, не жилец.
 Он отвернулся, собираясь уходить, а второй просительно произнёс: - Но ведь его преподобие сказал...
 - Его преподобие сказал, - передразнил его Пётр, обернувшись. - Во, смотри!
 Он наклонился ко мне, протянул руку куда то вниз, куда я не мог посмотреть, наверное, к груди. Сделал несколько размашистых движений, видимо счищая грязь.
 - Смотри! Ромбы видишь? Наёмник.
 - Пресвятая матерь божья..., - зачастил второй. - Но ведь живой же.
 - Говорю тебе, не жилец, да к тому же наёмник.  - Пётр грубо оборвал товарища. - Его преподобие такому не обрадуется.
 Он повернулся и зашагал прочь. Второй склонился надо мной, пряча виноватые глаза.
 - Мы — брат Пётр и я, брат Антоний, монахи из монастыря святого Стефана. Здесь недалеко. Преподобный аббат послал нас подобрать раненых воинов... Которые побогаче, конечно... Наш брат Игнасий, великий лекарь и травник. Ежели вылечит какого из благородных, глядишь, не забудет тот нашу скорбную обитель...
 Я читал в его глазах искреннее сожаление, но, сказать по правде, мне хотелось послать его подальше.
 - Я видел битву, - продолжил Антоний, вытирая мне лицо тряпицей, на которую предварительно поплевал. - Если тебе интересно, ваши победили. Какая была битва... Я специально отпросился взглянуть на неё у преподобного. Здорово вы расколошматили графский засадный полк. Если б не ударил второй вам в спину...
 Мне вдруг стало всё равно. Кто там победил, куда там кому ударили. Если может устать голова с единственной рукой, которая, к тому же постоянно болит, я устал.
 - Спи, спи, - говорил Антоний. - Тебе сейчас это и нужно.
 - Пить. - вдруг совершенно чётко, глядя ему в глаза сказал я.
 - Ох ты, - он обернулся на Петра, успевшего уйти далеко. - Откуда же у бедного монаха...
 Он снова воровато оглянулся, сказал «Ладно», и достал из-под рясы маленькую кожаную флягу.
 - Брат келарь добр ко мне. Теперь, получается, и к тебе. Только много не пей, оставь мне.
 Он поднёс к моим губам горлышко и я аккуратно глотнул вино, боясь захлебнуться. Капля дождя в пустыне! Я умоляюще посмотрел на него, он понимающе улыбнулся и снова дал мне глоток.
 - Брат Антоний, что ты там так долго?! - крикнул Пётр.
 - Сейчас, сейчас, я уже иду! - ответил тот, и снова повернувшись ко мне, мелко перекрестил мне лоб, пробормотав несколько латинских слов, должных означать молитву. - Прощай и не держи зла.
 Он встал, отвернувшись и уже почти ушёл, когда тонкий голос слева снова застонал. Антоний вздрогнул.
 - Братец Пётр, погляди — ка! Здесь ещё один!
 Спустя какое то время, за которое Пётр, видимо вернулся, он уже добрым голосом произнёс, - Вот это — да. Сразу видно, благородный человек!
 - Сейчас, сейчас, милорд!, - и уже у Антонию, грубо, - Ну чего встал, давай носилки скорей!
 - У нас чудесный травник, в обители святого Стефана, брат Игнасий. Он мигом вас вылечит!
 Я хотел сказать — Дерьмо!, - но только захрипел и вновь потерял сознание.

 Я очнулся, когда наступили сумерки. В плывущем, размытом мире мне показались две фигуры, пробирающиеся по полю среди трупов. Слышалось звяканье.
 - Вот, тут, вроде цепочка.
 - Ага, давай. И перстень, смотри.
 - Давай поскорей, не ровен час, войска Герцога вернутся...
 - Не бойся, не вернутся так скоро. Знатно они Графа погнали, сейчас, небось, чёрт знает, как далеко, да пьют.
 - Ну, лучше всё же поскорей. Не по себе мне как то...
 Фигуры приближались, поминутно присаживаясь на корточки и обшаривая трупы.
 - Ну, скажу я тебе, повезло нам, что тут битва случилась. Обтяпаем всё быстро и чисто...
 - Вот уж закатим кутёж...
 - Ну да, только в паре дней пути отсюда. Чтоб, значит, вопросов не задавали.
 Я закашлялся и оба мародёра вскрикнули.
 - Святые угодники, что там, живой?, - я услышал, как с шипением вынимают нож из ножен.
 - Похоже. Иди, посмотри.
 - Сам иди.
 Они препирались некоторое время, потом всё же решили подойти вместе.
 - Вот этот, что ли?
 - Вроде. Вон как глаза пучит.
 - Может, ножичком его?...
 - Не, не ты что, я в таком не участвую! Я сейчас уйду сразу! Грех на себя брать не буду!
 - Ладно, ладно, - голос стал насмешливым. - Ишь ты, святоша. Он и так не жилец, смотри.
 Я хотел выругаться, но получился опять только хрип.
 - Смотри, ругается, - я прямо видел гнусную ухмылку на роже мародёра, хоть сумерки и сгущались.
 - Пойдём отсюда.
 - Подожди, вдруг есть чего, - послышалось шуршание и разочарованный голос, - Ничего нет! Ну и чёрт с ним.
 Они ушли, снова наступила чернота.

 Я пришёл в себя и не сразу понял, что происходит. Была ночь, запад чуть светился, на небе полно звёзд. Я попытался подняться, не смог и снова всё вспомнил.
 Рука пульсировала тупой болью. Я лежал беспомощный в темноте и ждал смерть, которая всё не приходила. Смотрел на звёзды, и просто ни о чём не думал. Оказывается, звёзды — это очень красиво. Вот уж никогда бы не подумал.
 Наконец, меня привлёк звук, который я давно слышал, но как то не придавал значение. Тихий хруст, иногда цоканье и писк. Я задумался, что же это могло быть и вдруг с ужасом понял, увидев смутную тень на соседнем трупе. Крысы. Трупоеды.
Вот уж прекрасно, быть съеденным заживо крысами. Я ведь даже отмахнуться не смогу. А вдруг, они уже едят меня, я ведь не чувствую ног и тела. И правую руку. Я пытался подавить поднимающуюся волной панику и изо всех сил таращился в темноту. Перед глазами плавали светящиеся пятна, и ничего я не видел. Попробовал крикнуть — только хрип, который, похоже, никого не напугает. Иногда я слышал хлопанье крыльев и злобное карканье, перебиваемое пронзительным писком. Похоже, у ворон и крыс периодически происходили стычки за лучшие куски. Долгое время я лежал и вслушивался в это ночное пиршество. В голову лезли слова Жюно, что для ворон самое лакомое — глаза, поэтому лучше умереть в шлеме. Что я смогу сделать? Да ничего. Будут методично выклёвывать мне глаза.
 Наконец, после стольких волнений и испытанного страха меня вдруг накрыла волна безразличия. Я снова уставился на звёзды, насколько мог их рассмотреть.
 На грудь мне села ворона. Я мог только видеть её силуэт на фоне чуть светлого неба. Она сидела боком и, видимо, разглядывала меня, наклоняя голову. Я собрал все силы и крикнул «Прочь!». И сам удивился, что у меня получилось, а ворона, отскочив, и некоторое время поглядев на меня, наконец улетела.
 Я весело выругался и опять потерял сознание.

 Очнулся я уже ранним утром. В то самое время серых сумерек, перед первыми солнечными лучами. Страшных ночных звуков почти не было слышно. Я тупо смотрел на то, что мог разглядеть своим плывущим, угасающим взором. Не зная, сколько ещё могу пролежать вот так, искренне желал себе смерти, просто как избавления.
Скорее всего, сегодня появятся похоронные команды, сгребут всех погибших в кучу и просто сожгут — копать всем могилы слишком долго и скучно. Перед этим, конечно, разденут, каждую тряпку или железку заберут. И пойдём мы к дьяволу в гости голенькими, держа в руках собственные отрубленную голову, кто ногу, а кто и задницу...
 Мне послышался какой то звук. Будто отодвигают лавку, перед тем, как сесть за стол. Я оглядывался, насколько мог, но ничего нового не видел. Показалось, — стоило мне так подумать, как услышал, будто кто то разговаривает. В соседней комнате, за закрытой дверью. Что за чертовщина... Да они поют! Будто кто то сидит в соседней комнате, ест и пьёт, и уже захмелев, запевает!
 Жюно, Гринье, вашу мать, парни, заткнитесь ради бога, вы же умерли! Но Жюно словно опять рассказывал чудовищно неприличную и от того очень смешную шутку, а Гринье смеялся с набитым ртом.
 Я просто не верил в происходящее и слушал. Вот как будто услышал ещё голоса парней из нашего отряда, все пировали и веселились. Периодически слышались раскаты громового  хохота, теперь уж точно весь отряд смеялся над простоватой монашкой и добрым мельником...
 Нет, не может быть. Вы все погибли. Я видел.
 Не знаю, сколько я так пролежал, мне показалось — долго. Но утро почему то так и не наступало. Всё та же серая сумерь. Я думал, что первые солнечные лучи разгонят призраков, нужно только подождать, но время будто остановилось.
 Так, в полубреду, я увидел движение. Какая-то фигура легко двигалась среди мёртвых. Зрение меня подводило, я никак не мог чётко увидеть, кто это. Мне казалось, что пришедший одет в какой то невообразимый балахон с большим капюшоном, края которого низко свисали, касаясь груди. Сам балахон был сделан то ли из очень плотной ткани, то ли вообще из кожи, но кожа эта была как будто живая, мягкая. Пришелец достаточно быстро перемещался по полю, от одного трупа к другому, меня совсем не замечая. Я лежал и смотрел, как, будто несомый воздухом (ноги я почти не различал), он склонялся к телу, сгорбившись, опустив капюшон, слышался протяжный, сиплый вдох, и будто дымок влетал от мертвеца прямо внутрь капюшона. Затем он так же быстро перемещался к следующему. Движения его были, не смотря на кажущуюся нервозность, чёткими, резкими. Так давно голодающий хватает с полного стола пищу. Я заворожённо наблюдал за ним с отстранённым интересом. И ещё обратил внимание, что больше не слышу парней.
 Я прокашлялся, от чего фигура вздрогнула и, быстро обернувшись, обратила чёрный, непроницаемый зев капюшона на меня. Я заглянул в пустоту и громко произнёс: - Эй! Ты! Иди сюда!