Красота в городе Н

(Повесть, написано в 2020 г. Какое будущее ждет "учреждения культуры"? Каких жертв потребует Красота? Как она может изменить людей и их отношения?) 


 




1
(2026 год)

Сергей немного опаздывал… Но и сейчас он не мог не полюбоваться зданием музея… Это был дворец, простроенный в конце XVIII в., – местным, их маленького города Н., губернатором, в подражание Эрмитажу, хотя – в разы меньших размеров. Сейчас, в декабре, когда, наконец-то, везде выпал снег, – так что все эти ветхие, убогие улицы – покрылись, наконец-то, снегом (снег в России – единственный спаситель от грязи), – так вот особенно сейчас, в декабре – дворец был таким ярким…  Слава Богу, что администрация города, все-таки, дала в прошлом году деньги на ремонт. Дворец  был высоким, в три этажа, а по своей ширине – равнялся построенному недавно на другой улице здесь же, в центре, обычному Макдональдсу (по этому поводу директор музея Александр Викторович, как всегда немного пьяный, говорил: «дворец и Макдональдс… кто же их них победит?»). Бело-голубые, позолоченные стены дворца… Сейчас, в восемь утра, – он высился среди стоящих в его окружении других, менее значимых исторических зданий, – построенных в стиле «модерн» или «эклектики», да еще и, конечно, не отремонтированных (на них денег уже не хватило, - как сказал мэр, «ну это уже как-то жирно будет») –  высился среди  них очень «дерзко» – как вызов (и тот же мэр иногда, проносясь мимо со своим эскортом к зданию мэрии, которая была здесь же, недалеко,  – даже иногда чувствовал в этом дворце чуть ли ни что-то «оппозиционное»). Дворец своей красотой словно свидетельствовал о чем-то… словно судил кого-то… судил всех… и их, работников музея, расположенного в нем, – в первую очередь? Но и вообще – весь город, всех горожан… живущих своей жизнью… ходящих в свои супермаркеты… теснящихся в ветшающих зданиях жилых домов еще советской постройки или – в микрорайонах новостроек  (которые выглядели на карте города как нечто новое, живое), пьющих по выходным на лавочках в городском парке… работающих в торговле… или – на местном небольшом производстве кожных изделий, в котором работало уже не одно поколение местных жителей… производство это называлось «Кожмаш» (так было в советское время, так осталось и сейчас – новые владельцы приняли такое решение,  заявив, что это уже «брэнд»). Работа там была немного вредной, и однообразной – так что многие жители города уезжали в Москву, которая находилась всего в трёхстах километрах. Так что молодёжь «билась» между риском ничего существенного не добиться в Москве и жизнью здесь, на родине; мэр с плакатов и «из телевизора» призывал их оставаться: «созданы все условия…» и половина, все-таки, оставалась, что мэр считал успехом (и объективно так и было). Но при этом – даже тот  же городской парк не был приведён в порядок полностью, и в нем можно было найти страшноватые места…            
А что его здесь держало?  Тем более что он буквально год назад развёлся (о чем мы еще поговорим)? Ему сорок лет… «вся жизнь впереди». Что его держало? Сын-подросток (пусть он и «уходил» все больше в свой телефон и компьютер)… могила отца (мать была жива и переехала в соседний город к своей родственнице). И еще – дворец, его залы… и – на третьем этаже дворца главная выставка их местного гения, великого художника Бежецкого. Но иногда он думал – что ничего, кроме инерции, ничего, кроме страха изменить свою жизнь, его не держит. Да, дворец в чем-то давал ему смысл, но ведь Красоту – можно было найти и в других местах, и в той же Москве за дворцами и музеями следили намного лучше. Да и зарплата здесь была не самой стимулирующей – пусть мэр города и гордился тем, что работники  музея-дворца получают целых двадцать тысяч, но, по нынешним временам, это тоже не ахти какая мотивация. Иногда ему казалось, что он – заброшенная в этот чужой мир «единица» – наподобие землемера в романе Кафки… что кто-то сверху наблюдает над ним… и смеётся… смотрит, выдержит он или нет…  и ждёт его срыва… 
Ну ладно, надо было уже идти на работу. Сергей привычным движением открыл массивные деревянные двери дворца… Так же он потом будет открывать их и весной… и летом и осенью… Вошёл… работники увидели знакомый образ – среднего роста, худой (женщинам хотелось его покормить), лицо узкое, симпатичное, хотя и не самое красивое, – нос был слишком большим, - огромные голубые глаза… наивные,  так что иногда смотревшим на него казалось, зачем они – при том, что он был уже зрелого возраста – зачем он «их взял с собой», остался таким с детства? Ничего в этом мире путного от этого наивного взгляда – и у этого человека, и у всех, кто с ним – не будет… Ладно… он снял свой белого цвета ветхий, но когда-то приличный пуховик, и повесил его в гардеробе для работников.
Итак, дворец и музей… сейчас посетителей было уже немало – и они сновали по всем этажам. Интерьер первого этажа был вполне обычным для таких дворцов-музеев – гардероб, высокие стойки с информацией о музее, реклама его выставок, тут же по стенам – уже и часть экспозиции в виде картин и гравюр. Широкие каменные лестницы на второй и третий этаж… и, всё-таки, это его родное место… его родина… пусть он и работал здесь меньше, чем все остальные – всего пять лет… Что касается персонала, то их довольно много – смотрительницы по каждому залу, а всего залов десять, пять экскурсоводов – в том числе и он, а во главе всего – директор Александр Викторович. Полный, низкого роста с красным от принятого вчера алкоголя лицом, но всегда своим видом показывающий, что «алкоголь ему не мешает»… человек «советской закалки»… Сергей иногда смотрел на него и думал – вот и я стану таким же, если не уйду отсюда? Но вот именно в этот момент, – когда по всему холлу сновали посетители – как правило, школьники, а еще и школьницы, – и вообще молодёжи было почему-то довольно много, –  он об этом не думал. Они  с директором поздоровались.
– Ну что, Сергей Иванович, опаздываешь?  – сказал тот, впрочем, без упрёка, с улыбкой… (и снова по-советски на «ты», но по имени и отчеству) – снова где-то ты замечтался, да?
Тот пожал плечами…
– Давай…   а то все другие наши специалисты уже вовсю говорят…
Тем не менее, директор знал, что Сергей был, – пусть и пришёл всего пять лет назад недавно и, кстати, у него было не музейное, а историческое образование, – лучшим экскурсоводом. Школьники говорили – уж если нас заставляют идти в «этот гребаный музей», то тогда уж к Смирнову – то есть к Сергею. Почему? Потому что он много знал? Да, но и другие экскурсоводы много знали. Просто – каждый раз – пусть он в это и не верил… и даже боялся думать об этом, рефлексировать, вот и сейчас, наверное, это тоже будет, – но каждый раз он словно к чему-то «приобщался», – к какой-то великой линии предков и ещё – к великой красоте… у верующих есть такое выражение – «намоленый» храм, так вот – дворец и музей были таким «намоленным» местом для него и не только для него… Так, может, – не инерция и не страх перемен тогда держали его в этом городе? Каждый раз во время экскурсии у него как будто вырастали маленькие крылья… и он словно подлетал на них в воздухе… Но все это должно было оставаться тайной для него самого… Тот наблюдатель, которого он чувствовал, когда он ехал по утрам на работу в трамвае среди рабочих «Кожпрома», когда просыпался, когда думал, что он винтик, единица, что он пропадёт в этом заброшенном городке, и что тот наблюдатель смотрит за ним и смеётся, ждёт, кода он сорвётся, тот же наблюдатель давал ему это – вдохновение от зал дворца и от выставки картин Бежецкого… так что выстраивалось некое равновесие… хрупкое… но настолько глобальное, что его нельзя было делать предметом мысли, грубо накрывать каким-то там «позитивным мышлением»,  «верой в себя»  – и прочими  выражениями, которые ходили по всему интернету, и которыми пользовалось большинство людей… 
Большинство людей…. Люди… посетители… а как они относились к тому, что он говорил? Да, посетители его ценили, но ведь не все. Большей частью это были школьники, которых пригнали на экскурсию учителя… вот так вот – одна бюджетная организация стимулирует другую, рука руку моет… а суть… суть улетучивается? Не совсем… если бы ее совсем не было, – то Сергей точно бы ушел, и даже инерция и страх перемен ему бы не помешали… суть улетучивалась – но еще не улетучилась…
Сейчас, – когда мы говорим о нем – он уже ведёт экскурсию по первому этажу (первый и второй этажи – это, в основном, истерические залы дворца… третий – картины Бежецкого). Все чем-то напоминает Эрмитаж в миниатюре – такие же высокие потолки, зеркала, портреты дворян и их семей, глав города… «потом здесь будет висеть портрет нашего мэра» – с ёрнической улыбкой думает Сергей. Его группа – десятиклассники… он знает этих ребят… юноши – часто в спортивных штанах, кедах, от них пахнет потом… девушки – от них пахнет духами, редко они в платьях, – если в платьях, то коротких, но, как правило, в соблазнительных модных обтягивающих джинсах… сознающие свою соблазнительность… У всех в руках – смартфоны… которые они вечно крутят, и даже у их классной руководительницы, бедной замороченной женщины сорока лет, – тоже… Все это у него, как всегда, вызывает раздражение… Причём школьники ещё думают – «скажи спасибо, что мы без наушников»… да, они принесли жертву ради «храма искусства», по просьбе учительницы, которая тоже принесла эту жертву… Наушники… современный человек – подумал Сергей, – это человек в наушниках (у него они тоже есть, как и телефон)… если бы у пророка Моисея тоже были наушники, то он бы не услышал, что Бог к нему обращается… если прилетят инопланетяне, то они тоже не будут услышаны… если нужно будет что-то сказать очень важное – например, про опасность для жизни, – то современный человек тоже это не услышит… и – все, конец… И вот – школьники сейчас были без наушников… их ломало… и в качестве компенсации они все норовили лишний раз потрогать пальцами свой телефон, посмотреть в его экран… пусть уже и совсем бессмысленно… они как будто боятся, что то, на что они променяли свое повседневное «микроудовольствие» – не будет того стоить… Так что – под их тяжёлым «наркоманским» взглядом Сергею было не по себе… ну – какая тут хорошая экскурсия, какой тут «полет»? И, все-таки, – единицам из этой группы, шедшей за ним по залам первого и второго этажа, и правда было интересно… единицы… – пара девушек и один парень… Может, в будущем кто-то из них станет таким же «извращенцем» и «неудачником», как и он?
Они остановились перед портретом XVIII века, на котором был изображён мужчина – лет сорока, в голубом военном костюме, с бородой, – он смотрел на зрителей с чуть заметной улыбкой:   
– Итак, мы с вами видим того самого губернатора Карпова, который и построил этот дворец… Прожил он немного – погиб в ходе очередной русско-турецкой войны, при Екатерине II… вот видите, что даёт нам искусство, и живопись в частности – этот человек жил когда-то и вот мы можем видеть его… его лицо… его глаза… это чем-то похоже на машину времени… окно в прошлое… Он давно умер, но все равно как будто присутствует с нами и смотрит на нас…
Большая часть его группы – кроме упомянутых интересующихся единиц, – слушала его «сквозь пальцы», кивала, мол и так это все понятно… портрет как машина времени и прочее… а вот другое нам непонятно – почему ты, ещё не старый мужчина, здесь работаешь? Хочешь стать таким же, как тот директор с красным лицом?
– Так.. пройдём дальше…
По каждому важному объекту экскурсии он говорил, – где-то это был такой же вот портрет, где-то скульптура, где-то нечто, связанное с историей, с руководителями города в XVIII и в XIX веках,   в частности, – одного из них убили во время террора при Николае II – и напротив его портрета они тоже стояли с группой, градус ее интереса из-за этого «мокрого дела» чуть-чуть повысился… потом снова упал… И, тем не менее, – Сергей Иванович все больше проникался, «уходил», туда – в историю и в портреты.. в историю и красоту… в историю и размышления о ней… Пусть это были слова, которые он произносил уже тысячи раз, и пусть они упирались в «их стену»… но его слова были неким ритуалом, жертвой, которую он приносил перед каждым значимой – и даже не очень значимой – фигурой из истории города… перед каждым его «ликом»… Вспоминалось, что древние китайцы возносили свои жертвы перед изображениями обожествлённых предков… но вот получается, что у них в России, – никто, кроме «жрецов», – экскурсоводов, – в этих ритуалах не участвует… Кто он для них, для школьников? «Фрик»? Так у них это называется? Да, это все больше походило на театр одного актёра.. на монолог… и не хотелось думать – сколько в России – таких вот «монологов» – учителей… преподавателей… библиотекарей… экскурсоводов, как он…  и сейчас, утром, по всей России, они говорят. Если всю энергию этого монолога забрать и, как говориться, использовать на что-то полезное… Да, это все больше напоминало безумие, он был городским сумасшедшим… – но получающим зарплату… Однако, чем более абсурдным ему казалась эта ситуация молчания,  тем больше он сам «разговаривался»… Был ли у него, перед ним – как говорит философия  - Другой? Была тень Другого в виде единиц интересующихся. Неважно…  Он загорелся – и слава Богу… слава Богу, что этот мир, эта кафкианская Россия – что ее жёсткий холодный механизм еще как-то проворачивается и в нем вот возможно от чего-то вдохновляться… да еще и получать за это, пусть и маленькие, но деньги… Все, вот это его место в мире… и не надо ничего менять, а то вдруг станет только хуже…
Голова – в начале дня соображавшая с трудом, из-за короткого сна накануне, все больше яснела, его сознание «горело»… Предки, изображённые на портретах,  – улыбались, он вел – быстрым шагом, загоревшись, – свою группу с первого на второй этаж…. и, наконец, – на третий… Здесь – была постоянная экспозиция картин их местного художника XIX в Бежецкого.
– Так… уважаемые посетители… ниже мы больше обращали внимание на историю, на великолепные залы, здесь же – как вам известно – мы будем снова смотреть на картины нашего великого земляка Александра Сергеевич Бежецкого.
Бежецкий писал в сверхмодном в его время стиле импрессионизма… его иногда – ну, конечно, с некоторым провинциальным рекламным духом, впрочем, невинным, – называли «нашим Клодом Моне», и правда – он подражал конкретно ему. Семнадцать его  картин висели по всем этажу… как правило, они изображали природу или – реже – городские пейзажи.. Иногда казалось, что это Клод Моне приехал в их город Н. – и написал, но, опять-таки, к подражанию все не сводилось…
- Александр Сергеевич Бежецкий прожил недолгую жизнь… всего сорок лет. Он родился в нашем городе, учился живописи в Петербурге и потом в Париже, – что, конечно, повлияло на него особенно – и потом вернулся. В эти десять лет он и пережил свою болдинскую осень – в это время и написаны эти картины. Он был женат и у него было пятеро детей… не сразу, но признание местных дворян и купцов, – которые были главными спонсорами в то время, – он завоевал, и картины его, в конечном итоге, покупали. Бежецкий был светлым человеком… и вот вы видите (он медленно вёл группу от картины к картине, говоря это), – что его картины – это словно некий проектор света, брошенный на наш город в то время… лучик света… («посланный нашему городку Богом» – подумал он). Он словно был некий свидетелем, – что вот… люди в нашем городе есть… и пусть жизнь их не такая уж и осмысленная… – пьют и едят… хвастаются своими костюмами, смотрят на женские декольте,  – это тоже отчасти можно увидеть на картинах, – пусть это и остаётся всегда на некоем фоне, в деталях, –  но все же – какой-то смысл в ней есть.. хотя бы такой, что вот пришёл художник и написал их… и увидел  в них и в их городе красоту…    
Школьники смотрели и слушали… конечно, они были здесь уже не раз, и все же… погружаясь в красоту… с трудом «отлепляясь» от своих смартфонов… чувствуя отношение Сергея ко всему этому… Кто-то спросил:
– А как он умер?
– Он умер рано… в сорок один год… от чахотки…
Всем показалось, что то чувство красоты, которое «жгло» Бежецкого, которое «дало» ему написать все эти шедевры – не могло дать ему длинной обычной жизни, пусть он и был женат и имел детей…
– Ну что.. экскурсия закончена...  есть вопросы?
Вопросов у  школьников почти никогда не было, и сейчас тоже… Они начали его благодарить и бежать к выходу, радостно доставая наушники из карманов…. «Да мне и стенки хватит, чтобы говорить обо всем этом» – подумал он.


2

Вечером он пришёл домой. Это была новая многоэтажка в том самом районе новостроек их города Н.. В квартире была одна комната, и он, – был один… Ещё два года назад он приходил домой в свою семью. Но вот – все это кончилось разводом. Новостройки эти делались для самого дешевого сегмента рынка – простые русские люди и «приезжие», в основном из азиатских республик СНГ - это «чудо» называлось на рекламных щитах – «Н.-ский Эдем», но среди жителей называлось по-другому – «Н-ская жопа». Все эти люди и «варились» там – во дворах, на стоянках, в трамваях и автобусах, едущих по дороге на «Кожмаш». На самом деле, Сергею еще повезло, что при разводе его жена Лида смогла заплатить ему деньгами часть их общей квартиры,  так что его первый взнос за ипотеку был значительным, – и ее стоимость стала для него вполне «божеской» – шесть процентов, а не как для многих других пятнадцать.         
Каково ему было сейчас? С одной стороны, – ему было одиноко и он задыхался, даже тактильно без семьи. С другой, – иногда он, все-таки, чувствовал свободу.  Но обо всем по порядку.
Они познакомились и поженились с Лидой двадцать лет назад. Он – буквально за несколько лет назад перед этим закончил местный исторический вуз, и работал учителем истории и обществознания. Она – закончила тот же вуз, но, предсказуемо, – филфак, и отлично знала английский, немецкий и французский… низкого роста, чуть полная, – хотя она и боролась с этим, - очень красивая, эффектная, но при этом – безо всякой уже распространённой в то время «пластики». Они познакомились на какой-то общей встрече выпускников всех факультетов. Лида полюбила в Сергее Ивановиче то самое вдохновение, – которое у него было всегда, оно и сейчас есть, правда, – оно как бы «закрыто» грудой лет, грудой опыта проживания здесь, в российской провинции, многолетнего «обмена» информацией, воздухом с этой реальностью, с этими людьми, и – ещё мыслью о том, что как раз вдохновение-то его и погубило – его и его семью…
Но  тогда, в молодости, – у него этого ощущения надлома, разрыва не было. И все это видели, и Лида это видела, и она «вошла в радость его». Он же – ответил на ее любовь своей. Сначала они жили с его мамой, – что тогда их не очень «напрягало», потом, наконец, купили себе двухкомнатную квартиру. Тогда же, это был следующий год после свадьбы, у них родился сын Саша. Конечно, вспоминать  об этом сейчас, – сидя на кухне в своей убогой, мало обставленной однушке – было нельзя, но он вспоминал. Он очень любил Сашу  (он и сейчас его любит, но сейчас ему это вроде как не нужно)… Саша был крикливым младенцем, – но это совсем не расстраивало Сергея, и вообще – если многие русские мужчины, – скажем так, простые, – часто тяготились семьёй и «сползали» на алкоголь, на друзей, «на баб», то он – был совсем не таким, и Лида гордилась этим и рассказывала об этом чуть завидующим подругам – вот, вроде как у ее мужика была совсем немужская профессия «учитель» или потом вообще «экскурсовод», но – глядите, как он относится к семье. Да, даже ночью крики Саши его лишь поначалу раздражали, а потом – он иногда даже смеялся… это же его сын… когда они ходили с чуть подросшим Сашей в лес, то   Сергей бросался с ним шишками… дома они часто дрались подушками… носились.. слушали музыку и танцевали… «бесились»…
Ну а потом время все это закончило, или что там ещё, как это назвать – пресловутая «энтропия»? После их свадьбы прошло пятнадцать лет… Саша «уходил» в друзей, – но это еще ладно, особенно обидно было, что он, – как и миллиарды подростков в мире, – «уходил» в компьютерные игры и телефон, в те же наушники… Это было страшно – твой сын сидит в соседней комнате – он есть… он может быть дома очень много времени… и, в то же время, – его нет… иногда он что-то громко кричит или смеётся, даже и по ночам,  – это он там говорит с кем-то, участвуя в онлайн игре…  Когда было еще не поздно, Сергей пытался «перенаправить» сына на другое – на книги… на более «человеческую» музыку… очень часто приводил его к себе в музей… Но все эти попытки, – упирались. При этом, иногда Саша все же читал книги, – то есть, в принципе, он мог это делать, мог «переключаться», – но не «переключался». Саша стал его первой болью  – болью от чувства вины. И еще – он просто не в силах был заставлять сына… за что боролись, – на то и напоролись.
И еще возникал вопрос, – как он может повезти куда-то далеко, в Турцию или Египет, как многие россияне, жену и сына на свою зарплату? Возникало ощущение России как огромной «индустриальной ловушки», – где они, россияне, должны жить «в жопе» и «не дёргаться»… их дети «подсаживаются» на компьютер и телефон? Ничего с этим не сделаешь, скажи спасибо, что не на наркотики (а такой вариант в Н., конечно, был). Кстати, – Сергей и сам тоже – в ответ на «утихание энергии в семье», – все больше «уходил» в виртуальность, – «зависая» у телевизора, в компьютере и в телефоне, при этом он говорил себе, что  он-то смотрит что-то, связанное с историей или живописью, с культурой…  Но все это были оправдания, по сути, он тоже становился экранным… человеком, приносящим свое время и жизнь в жертву «молоха экрана»…      
Второй его болью стала Лида. Здесь тоже возникла история – банальная, как в сериалах, но именно она и происходит в жизни, особенно в России. Кончено, за эти пятнадцать лет совместной жизни они друг от друга устали. А нет, видимо, ничего страшнее, чем когда ты живёшь с мужем, – которого ты когда-то полюбила именно за некое вдохновение… Потому что дом для него – место отдыха… место, где он ходит в туалет, ест, требуя от тебя еды, иногда громко и грубо… место, где он вообще спит… Конечно, Сергей не был уж совсем «оторванным», – а если и был поначалу, то стал чуть другим – он мог что-то сделать по дому, прибить и пр., мог даже делать «женские дела» – варить макароны, готовить еду. Но вся их жизнь превратилась в некий механизм, особенно жёстко, громко – потому что в холостую? – работающий под конец их брака… Сергей погрузился в работу в музее, все это было для него чем-то важным, он всегда что-то читал, смотрел репродукции картин в альбомах, и пр., тем более что это было и его работой тоже – он был научным сотрудником музея, а не только экскурсоводом. Лиду он любил. Но, конечно, она для него стала во многом «завхозом» их семьи, их жизни, и – его жизни. При этом он – тоже в отличие от многих русских мужчин, – «не ходил налево» («немужик»), максимум – он засматривался иногда на красивых молодых посетительниц музея…
А что Лида? В этом смысле и с ней произошла некая «классическая история». Когда она родила Сашу, то первые годы сидела с ним, а потом стала искать себе работу и нашла в их Н. – филиал торговой фирмы, она была французской, а Лида – закончив местный филфак, специализировалась в том числе и по этому языку. Как только работодатели узнали, что она не просто так написала в своём резюме знание этого языка, – как многие нагловатые претенденты, –то они очень обрадовались, ведь для них было проблемой все время общаться с французами-владельцами. И они – «оторвали» ее с руками на должность переводчика, а позднее и топ-менеджера, ответственного за переговоры с французами. Лида так радовалась этому, и Сергей, конечно, тоже. В то время никто из них еще не видел здесь никаких тревог для семьи. Потому что семья ещё была. Но – прошли годы, Лида «наработалась» в «механизме» брака, наслушалась «великих мыслей» Сергея… А их сын Саша,  – все подрастал.  При этом она – как женщина – «сидела» ещё и в сети, в своём телефоне, в соцсетях, где читала посты или смотрела видео – про то, что каждый человек – и женщина тоже, особенно она, и особенно в нашей России, – должен думать о себе… Офис ее фирмы – высился в центре Н., сделанный нарочито, с вызовом как дорогое бизнес-здание – темно-синего цвета, из стекла и тонкого металла, из пластика… это здание было присутствием в их провинциальном Н. – Европы… богатства… благополучия… назло всем этим старым советским постройкам… и новым российским – всему этому старому и новому нищебродству… и – так получается – назло и дворцу-музею (он должен был казаться «имперским нищебродством»?)  Кончено, всего этого Лида не говорила Сергею, она и себе это не говорила… боялась поначалу, но – она все больше уплывала от него туда. Что у них здесь – в их квартире, в их семье? Муж, с которым она живёт уже «полжизни», которому она готовит еду и стирает… при том что их зарплаты не хватает даже на ремонт квартиры… сын, сидящий в компьютере… что у мужа на работе? Все тот же музей и все та же выставка этого местного гения Бежецкого… и ещё – ее зарплата сейчас уже намного больше, чем его… А там, в офисе? У всех дорогие машины… (у них ее нет)… все молоды, а если и «в возрасте», – то сделали себе пластику… и все  говорят ей комплименты… ведь она – путь ей и было уже сорок, – ещё сохранила частично свою красоту, это и правда было так, «объективно», для сорока, да ещё и для этого города…. кроме этого, – она следила за собой, делала микропластику, и чем дальше, тем больше (уже не микро?), к растущей тревоге Сергея.
Все это копилось внутри нее – в ее мыслях, в ее общении с родственниками и подругами, иногда – в какой-то косвенной, усечённой форме – прорывалось и в общении с ним. Но, кончено, их семейная жизнь еше долго тянулась, – по инерции, по привычке. И потом – Лида собирала из своей зарплаты и из денег от «сочувствующих» двоюродных и троюродных сестёр, – необходимую сумму на обмен, чтобы Сергей смог купить себе однушку. Она знала, – что он затребует этого от нее, в отличие от «настоящих мужиков», которые, разводясь, – уходят, и оставляют все жёнам с детьми (так и произошло).
И, наконец, однажды – два года назад – она сказала ему все. Это было воскресенье – самый тяжёлый день, когда всей семье нужно стирать белье перед понедельником.  Она плакала… и он тоже.
– Дура ты… – сказал он с горькой усмешкой.
– Да… я дура…
– Соблазнилась ты своей фирмой… своим «капитализмом»… ты как старуха в сказке о золотой рыбке… тебе все мало.
 – Да не соблазнилась я. Но да – мне все мало.
– Влюбилась там в кого-то?
– Да нет… ни в кого конкретно. Я просто – верю в себя. Хочу еще ребёнка родить… но – не с тобой… с гуманитарием;, хочу, чтобы было все как надо. Чтобы рядом был мужик, чтобы он все обеспечивал, и решал, и чтобы я  - была просто женой. Сейчас же – все на мне.
– Ну не все…
– Ну не все… но мне и этого хватает… Я устала – решать каждую проблему… по дому… по отпуску.. по Сашке… устала быть «решалой»…
– Забавно, что, по факту, ты очень независима… в плане денег… и в плане твоего характера.. но хочешь, чтобы все было другим… чтобы картинка была другой.. Словно ты ее увидела в рекламе… и вот – хочешь чтобы так было.. может, потому что ты росла без отца? 
– Может… и что?
– Ты росла без отца, а я виноват… (она скупо засмеялась) Вот – всё, всех этих шуточек больше не будет…
Затем они минуту молчали…
– Даже если я, Серёжа, ошибаюсь – я все равно хочу жить своей жизнью… ну пусть меня жизнь научит.  Но, на самом деле, я знаю, что Бог меня не оставит, поможет, даст то, что я хочу. А ты… твоя любовь куда-то улетучилась… она стала привычкой… и ты уже сам не понимаешь, что я рядом с тобой и что я живой человек…  вот в чем причина… не в моей фирме, не в моем офисе, и не в этих людях… я бы не соблазнилась ими, если бы знала, что ты не просто так рядом.
– Неужели ты права?
Пару месяцев он ходил с этим вопросом внутри себя… Что будет, – когда они разведутся, и он будет жить один? Ужас крушения, ужас тактильного одиночества, а он был так зависим от прикосновений… Но и – свобода… свобода казалась чем-то невозможным.  Неужели он променял ее на привычку? 
Потом они развелись, – в мировом суде, по облегчённому варианту, для тех пар, у которых – да, есть несовершеннолетний ребёнок, но нет разногласий по имуществу и по проживанию детей.


 3

Итак, после развода два года он прожил совсем один. Иногда приходили редкие оставшиеся друзья, – в основном, это были люди, учившиеся вместе с ним в университете на историческом,  - «поддержать» его (они просто выпивали). Часто приходила мать, приезжая из соседнего города, где она жила со своей двоюродной сестрой, – и заводила долгую речь о том, что это Лида во всем виновата… но потом ее речь, ее «дискурс» сам переходил и на другого виноватого – на него… видимо, он что-то с ней делал не так, и так она долго «блуждала» в своих рассуждениях… одновременно стирая ему, готовя, принося из магазина продукты…             
 «Однушка» смотрела на него своей убогостью… но хорошо, что никто не мог прийти и оценить, увидеть эту убогость, – кроме матери. Вместо дивана – на полу в комнате был матрац… на нем он – там, в их квартире и в их прошлой жизни, – немало лежал и – Лида его за это ругала (правда, если другие «мужики» лежали перед телевизором, то он – с книгой или ноутбуком…)  Странно было, что Сергей все так же лежит на этом матраце, – но голоса Лиды нет. Молчание. И он – несмотря на страхи, на дискомфорт,  – «летел» в этом молчании. Да и она там, – тоже без его голоса рядом. Как же они и правда устали друг от друга, и он ничуть не меньше, чем она. Как же у них получилось «расколдоваться», выйти из замкнутого круга? Только чудом, только милостью наблюдателя.  Словно они были на какой-то работе, работе совместного говорения и мышления – и вот они вдруг взяли и ушли с этой работы, провалились в пустоту-свободу – обнаружив, что так оказывается можно… ушли с мыслью – да нет, не получится, помрём… но получилось. 
 Иногда он чувствовал поддержу – самих вещей вокруг. Ему  казалось, – что все они – книги, сложенные на полки или лежащие на столе и на полу, шкаф… матрац… двери… сушилка для белья,  – что они словно молча смотрели на него… присутствовали… жили… дышали…
…
Да, женщин он не водил... Кто знает, может, это тоже была некая «самозаколдованность», как и его последние годы в браке, невозможность разрешить себе то, чего он на самом деле хочет? Ведь секс у них с Лидой  был, и в этом плане он вполне был мужчиной, он был до последних месяцев, когда Лида однажды сказала – «все, не хочу больше», потому что секс с  ним стал казаться ей частью общей «матрицы» их повседневной жизни, где – стирка вещей, еда, туалет…
  Сидя дома один, читая или пиша что-то, Сергей иногда думал – сложно это все понять – секс… и вспоминал фразу своего сорокалетнего друга: «да я вообще в этот год забил на секс, не нужен он мне». Так почему, все-таки, не водил никого? Просто он не хотел быть банальным… хотя голос Лиды, – который ведь не ушёл, конечно, из его души насовсем – смеялся и говорил: «да тебе слабо привести женщину… все еще боишься». Все это – ныло в нем, как какой-то ком переживаний и мыслей – его потребность, и его нежелание быть банальным, и оценка Лиды. И еще мысль – да ведь, с другой стороны, все это не сводится просто к потребности…
А потом однажды – у них в музее появился новый экскурсовод… Конечно, это нам с вами так все видно со стороны, как некий сюжет с «завязкой» и «развязкой», а он сам со стороны не смотрел, он просто жил. Итак… новый экскурсовод… это была молодая женщина – лет тридцати… среднего роста… лицо – красивое, с мелкими, но правильными чертами… длинные тёмные волосы… все время спускающиеся на плечи… одета она была в тёмные джинсы… в белую толстую – ведь на дворе стоял декабрь – кофту…  Но все это – тоже стороннее наблюдение, и дело не совсем в них, а в том, что Сергей почувствовал, увидев ее. Он проводил свою очередную экскурсию рано утром, в голове снова были мысли о том, что – все хреново, что он в пустоте (а ее оборотную сторону – свободу – сейчас, с утра, он не ощущал), в надежде, что в ходе экскурсии у него снова «загорятся глаза» – слава Богу, слава «наблюдателю». И тут он и услышал ее голос – громкий, чтобы посетителям было слышно, но не грубый… вообще забавно, подумал он, – что они, экскурсоводы – со своим группами похожи на пчёл с сотами. И вот этот ее «голос» вместе с людьми, которые слушали его.. и смотрели на нее… – приближались к нему, к его группе… а Сергей Иванович  застыл… он просто был не в курсе –летая там в своих мирах, – что директор уже давно искал нового экскурсовода, и вот – был рад, что нашёл, и ее вчера приняли… Она – рассказывая, тоже смотрела на него… взгляд на него… его внешний вид… это был отдельный пункт его жизни, его сознания… Да, он не растолстел, как многие россияне-мужчины, он был худым – но – за собой следил не очень… часто валялся на матраце… не ходил в фитнес- зал… в его фигуре, в его походке было что-то как будто немужское, недостаточно мужское, кстати – Лида, – когда они разводились, но еще жили вместе, однажды ему  сказала – «ты не выглядишь брутально, Сережа»… Хотелось в ответ на это послать ее в одно место и сказать – «ну и иди к своим брутальным». Но это – засело… И еще – не все зубы у него были в порядке… все это всплыло у него в голове, кода она – молодая, тридцатилетняя, – посмотрела на него… ему было радостно, но и страшно (может, и женщин он не приводил, потому что не хотел этого страха, этой оценки, этой новой боли?) А что увидела в нем она? Да, такой вот немного чудак… не следит за своим телом… несчастный… брошенный? Да мы все в этой жизни и в этой России брошенные. Но еще – она увидела его глаза, в которых был отблеск его вдохновения, еще не «заработавшего», не «запущенного», ведь было ранее утро, но уже подступающего…
И вдруг она – подойдя со своей группой совсем близко – это было немного странно, словно две льдины приблизились друг ко другу – остановила свой рассказ… Это было нарушением правил и такого никогда никто не делал – тем более только что пришедший на работу сотрудник, - Сергей тоже замер… повисло молчание… Предводители дворянства, главы города Н. со своими семьями и в одиночку – смотрели на них с портретов.  Она заговорила – тихо, чтобы по возможности  посетители не услышали, но те, конечно, навострили уши:
– Здравствуйте… я новый экскурсовод.
– А я старый… – они засмеялись.
– Мария Григорьевна.
– Сергей Иванович…
– Очень приятно…
 – Очень приятно…
 Обычно – он бы застеснялся в такой ситуации – и она кстати, тоже, и она не была таким человеком, который вот так вот нарушает правила, пусть это и не была катастрофа. Но сейчас им было все равно. Они оба, люди, зависимые от внешних правил – и страдавшие от этого, - вдруг «отключись» от них, от зависимости. Но потом, – конечно, «вернулись в реальность» и повели свои группы по маршрутам.
Уж он не знал, как она – а он в то утро  – впервые за все последние годы – вел экскурсию не то чтобы плохо, а не очень внимательно… хотя он ничего не забыл, он говорил «на автомате», и – не то чтобы помнил о ней, об этой «Марии Григорьевне», но – просто словно был захвачен, «запеленгован» ее полем. А она – ходила там по маршруту, то приближаясь к нему и к его группе, то отдаляясь, то вообще пересекаясь и они при этом глядели друг на друга. В голове возникал голос Лиды: «вот так обо мне ты же никогда в последние годы не думал?» 
Впрочем, насчёт экскурсий в тот день – всё-таки, уже днём и ближе к вечеру – он «восстановился», без насилия над собой, все вернулось – вернулось вдохновение, но – в то же время, – оно было другим. Прежнее – было каким-то тяжёлым, «гностическим», отчаянным, он убегал в него от «мира сего», от жены и семьи..  пусть они и были ему патологически нужны. Теперь же вдохновение – было лёгким… не было никакого разрыва… не было желания улететь на небо и остаться там… здесь, на Земле, – не так уж и плохо, видимо… Хотя, казалось бы, – это ведь всего лишь приход нового работника в музей, всего лишь ее несколько слов и ее взгляд на него? Какой же он чувствительный… – или слабый? Зависимый? Как флюгер? Да – он стал флюгером, и это хорошо. Он стал воздушным шариком, но не улетающим далеко в облака, – а носящимся над Землёй, благословляющим ее, – странным, нелепым, смешным… И ему казалось, что он теперь понимает – с каким именно чувством великий художник Бежецкий писал свои картины в стиле импрессионизма…


4

Так они сближались – как два огромных корабля… и их сближение приводило к тому, что мачты и реи рушились, крошились, щелкали щепками… так их жизни, их сознания – крошились щепами своих переживаний, мыслей…
Сергей  в тот первый день их встречи – пришёл к себе домой… по идее ему надо было поесть, помыться в душе, и лечь быстрее спать, потому что завтра снова с утра у него работа (вообще его график был таким, что он работал каждый будний день, но одну неделю – с обеда до закрытия, а другую – с утра до обеда, так вот сейчас была эта – «тяжёлая» – неделя). Но есть почему-то не хотелось – он что, как школьник, влюбился? И его квартира уже не казалась ему чем-то «заколдованным», чудесным… вещи не говорили ему ничего, не присутствовали, а просто – были, отбывали свой срок… Его квартира и он сам показались ему словно ждущими чего-то или кого-то, показались «ополовиненными», обращёнными куда-то – куда? В ее сторону? Но он ведь даже, по сути, не знает ее толком – смотри, Сергей Иванович, – ты уже обжёгся один раз, и – обжег другого человека – Лиду, – и чем это все кончилось? Но подсознание говорило – обжёгся один раз.. теперь хочу еще обжечься… да посильнее… опыт учитывается… но он учитывается не через разум, не через эту инстанцию (которую сегодня не ругает только ленивый), – а через что-то другое. 
Наскоро поев и так даже и не сходив в душ, он заснул. На утро он проснулся в страхе: «да кто я такой? Да кому я нужен такой?» В голове снова выплыли слова Лиды о том, что он не брутальный… а ещё – зарплата экскурсовода… а еще – ипотека, пусть и не очень большая.. и даже зубы у него не все в прядке. Он позавтракал, и перед уходом встал перед зеркалом. Это было старое пыльное зеркало на гардеробном шкафу в прихожей, привезённое, – как и сам шкаф, – из их старой квартиры… Он вспомнил, что Лида постоянно перед ним смотрелась… (вот и досмотрелась…) А он здесь – читая книги, пиша статьи, разговаривая, блин, с вещами, – очень редко в него заглядывал… Зеркало…  – посредник между ним и внешним миром. Он смотрел в него редко, рано с утра – как и сейчас, – глянуть, чтобы увидеть, что ничего уж совсем «смертельного» нет (например, чего-то торчащего в носу) и пойти… оправдывая себя тем, что он спешит… Но сейчас – у него было ещё пять лишних минут, и вот он стоял и смотрел на свое отражение. Почему,  – если ты вроде как стал неравнодушен к кому-то, то нужно смотреть на себя в зеркало? Вообще если наблюдать за людьми, – особенно за женщинами, – будучи, к примеру, инопланетянином, то  – их «разглядывание» себя  чем-то напоминало странный ритуал, нефункциональные действия, колдовство. Но и эти «философские рассуждения» не смогли его «сбить», увести в сторону – он смотрел на себя. Кто ты? Худое лицо с тонкими чертами… только глаза огромные – карие… наивные, как ему все говорили (но уж, конечно, «поймать» эту наивность, глядя в зеркало, было невозможно). Он видел в зеркале очень уставшего человека…  вот честно, – он не понимает, почему эта «Мария  Григорьевна» заинтересовалась им… да, может, – и не заинтересовалась? Но даже когда у него в голове всплыло ее имя, – хотя в целом он о ней помнил все это время, но как бы не называя, – то сразу что-то заработало внутри… и на его губах –– появилась слабая улыбка… и он «успел» заметить ее в отражении. Он вышел из дома.
Декабрьское небо было пасмурным…. но, – слава Богу, – везде лежал снег и это радовало людей. Да, до Нового года оставалась пара недель. Сергей ехал в трамвае на работу – как обычно. И – не как обычно. Мысль, что там, на работе, теперь есть «Мария Григорьевна» – не просто радовала, – это не было каким-то эмоциональным наркотиком, – а делало его – как это сказать.. причастным к этим людям, словно наступил конец света. Он смотрел на лица людей – простых русских, работавших на «Кожмаше», и приезжих с юга, которых всегда было немало,  – рядом с которыми он привык ехать на работу, в музей, к своей красоте, – ехать, чтобы «убежать» там от этих тяжёлых утренних лиц и от их жизней – «накрыть» их своей «музейной красотой», «переработать», а теперь это было не нужно… это противоречие, противопоставление, на котором он во многом строил свою жизнь, – исчезло… В каком-то очень глубоком смысле – он почувствовал, что Красота – везде, – и в этих людях тоже. И в этом городе – убогом, провинциальным, в котором всякий должен оставить надежду, с его старыми жилыми домами советской постройки и с его – не менее убогими, но просто новыми, а, по идее, такими же, потенциально убогими, – новыми жилыми районами… с его супермаркетами, с его улицами, на которых скоро в новогоднюю ночь все пойдут бухие и будут хулиганить (и, может быть, снова – как и в прошлый Новый год – будет стычка местных с приезжими, о которой снова в новостях ничего не скажут) – во всем этом городе тоже есть Красота.
Музей… теперь это было место, где он встретит сейчас ее, если она работает в такую же смену (он забыл, – конечно, в такую же). Словно все эти такие уже привычные ему экспонаты – портреты, личные вещи, картины Бежецкого, – да и сам по себе дворец, – все эти годы скрывали от него, что они «дадут» ему ее.  Он привычным движением руки открыл массивные деревянные двери… и думал – она их сегодня трогала. Блин, а он ведь, всё-таки, опоздал – на пять минут. Он почти никогда не опаздывал. Когда был в браке, в его последние годы – всегда кричал жене и сыну  - «ты меня задерживаешь, я опаздываю», и убегал. Потом – уже после развода – он не опаздывал по инерции… да и директор хвалил его за это. А теперь – он забыл о часах в своём телефоне. Директор Александр Викторович недовольно посмотрел на него:
–  Тебя, Сергей Иванович, группа уже ждет!
И правда это было необычно, думал директор – чего от него можно было ожидать, но не такого, а вообще  он мог, например, слишком долго задерживаться у какой-то картины или экспоната, так что другая группе приходилось ждать… мог начать разговаривать или спорить с посетителями – и тоже все из-за него затягивалось, но опаздывать – почти никогда.
Тем не менее, несмотря на все свои новые переживания – он не вёл экскурсию холодно, невнимательно… наоборот, – как и вчера – он вел ее с таким же вдохновением, но – и другим вдохновением – более лёгким, светлым. Но, думая по сути лишь о ней, он тут же забыл, что она тоже была в эту смену – ведь экскурсоводов было много, сразу работало пять человек. В конце первого часа работы, – когда курящие работники пошли на улицу (одно у него достоинство как у мужчины – он не курит), а остальные – просто отдыхали в вестибюле первого этажа, Сергей, неспешно идя между ними,  рассеянно со всеми здоровался – вроде как забыв, что «она» тоже может здесь быть… и при этом думая  о ней, и вдруг – увидел, наконец, ее. Она была одета в то же – джинсы… белая кофта…  комочек живого… центр, смотрящий на него и улыбающийся… (чем-то это ощущение, восприятие ее –  напоминало ему его сына, когда тот был маленьким).   
– Здравствуйте, Серей Иванович. 
– Здравствуйте, Мария Григорьевна. 
Он произнёс ее имя, словно имел на это право, «приобщился» к нему…
– Ну что?, – сказала он – снова работаем с утра, в тяжёлую смену?
– Да… и ещё – всю неделю, – (а был только вторник), – но ничего – культуру в массы…
Потом они разошлись по вновь пришедшим группам… Снова работа… Он устал, и, в то же время, – почему-то совсем не устал, это было странно… Просто рядом – где-то все время ходила «Мария Григорьевна» с ее опять громким, но не грубым голосом… Следя за ее работой, он отметил, – что она не призирает посетителей, – как это иногда было свойственно некоторым здешним работникам (особенно уставшему ото всех директору, поэтому он и пил) – не презирает за то, что они «тупые», за их вопросы в стиле – это ведь Пётр I основал древнерусское государство?
Все группы прошли… их «зубодробильная» смена заканчивалась. А завтра – еще только среда, и надо было бежать домой, мыться (сегодня уж точно) – и спать. Но они – не спешили домой. странно все получилось – он просто сидел с ней рядом – все в том же вестибюле – и молчал… он мог бы сказать, – если бы он был «брутальным мужиком», который знает, чего он хочет (да ладно, хватит уже  издеваться над Лидой) – «пойдёмте, я Вас провожу»… и именно так – по своей инициативе. Но он просто сидел, иногда с ней разговаривая о прошедших группах. А потом она сказала:
– Может, мы немного погуляем?
– Да. Погуляем…
– Отлично… супер… только я выпью кофе и съем свои бутерброды, – (он вспомнил, что его сын Саша называл это по-другому – «бутики»… и вечно маме – «сделаешь бутики на завтра?»).   – а Вы не хотите?
Он помотал головой. Пока она закусывала, сказал:
– Может, уже без отчества? А?
– Да, можно… хотя мне немного непривычно будет. Но ничего.
Вот здесь он, наконец-то, проявил инициативу… счёт 1-1… 
Они взяли из гардероба свою одежду, – при этом он догадался помочь ей (за что его снова похвалила внутренняя Лида), – пусть он сделал это и чуть неуклюже… Она была одета в  новое зимнее пальто – красивое, чёрного цвета… от неё и от пальто пахло духами… вдевая руку в рукав, она случайно коснулась его руки… тоже – впервые… Так вот зачем мужчины подают женщинам одежду…   


5

Они это не обсуждали, но подразумевалось, что они просто идут пешком до ее дома – и так и было. Он вдруг вспомнил, что когда был совсем молод, и тоже как-то была зима – они с Лидой были ещё не в браке, – он бросал ее в сугроб – и «лапал»… бросал в сугроб и «лапал».. это было так хорошо (что? не сможешь не вспоминать о ней, да?). И  вот сейчас он снова шел с кем-то рядом – по снежной улице… на небе было, как всегда, пасмурно… но это совсем не давило на них. Прохожие иногда посматривали на них… с любопытством? Что они думали? Что это какой-нибудь богач ведет молодую девушку? Да не похож ты на богача, Сергей Иванович, – в твоём ветхом белом пуховике (он мог купить новый, но было просто лень). А что если, – кто-то его узнает из посетителей музея? Ну и что… Они шли первое время молча… Сначала им, правда, мешало говорить то, что тротуар в этой части города был узким, и лишь потом он расширился. Все это был «центр» – она жила недалеко от него, правда, они шли в противоположную сторону от его микрорайона, но это тоже его не волновало, пространство для него сжалось до точки, а не было, как раньше, – огромной пустыней, по которой он шел с работы домой и обратно. Здесь, в «центре»,  стояли здания конца XIX-го - начала XX веков. Наконец,  они вышли на большую площадь – здесь стояла елка, здание администрации – еще советских времён – и напротив, на другой стороне – собор. При этом – был еще памятник Ленину, – но он с середины площади был перемещён ближе к администрации, – по просьбе настоятеля собора. Темно еще не было, но где-то через час придут сумерки. Ёлка была красивой. Они, гуляя по площади, – приближались  к ёлке, и потом отходили от неё, и снова к ней. И она даже сфотографировала елку на своей телефон… но он был рад, что «Мария» – как он теперь ее называл, даже про себя – не сделала селфи с собой и с ним, чтобы тут же «выложить» это в сети... Они говорили… обменивались словами… из их ртов выходил пар. Что может быть более простого, более человеческого – чем говорить, обмениваться словами?
Выяснилось, что она родилась здесь, в Н., – и ей и правда было почти тридцать – тридцать один… что после школы она уехала в Москву, поступила там в один из довольно крупных ВУЗов столицы – на факультет музееведения и закончила его… что отец развёлся с ее мамой и уехал в другой город с новой женой, и  что мама живёт одна, здесь…
– Почему Вы, всё-таки, – (на «ты» они еще не перешли), – вернулись сюда? Вы – патриотка малой родины;, что ли?
– Не знаю… правда – не знаю…
– Или – мама чем-то блеет?
– Так… не особо…
Потом их разговор, – как это водится, – «ушёл», «уплыл» куда-то в другую сторону, но, со временем, вернулся на ту же тему. Мария все думала над его вопросом…
– Я, может, и не патриотка малой родины… 
– Ага… я еще подумал, что мы здесь, в нашем Н., все вынужденные патриоты – патриоты ада;…
– Ну зачем уж так-то?
– Пройдут годы и – Вы согласитесь… но – я Вас перебил…
– Пройдут годы, – может, и соглашусь. Но просто – Москва мне, в конечном итоге, не понравилась.
– Вы что – москвофобка?
Эх… давно он так не шутил… давно его та не «перло».. и она это видела… и – если бы они были не только знакомящиеся люди, а давно знакомые, то она бы обняла его, а так – только взглянула на него с улыбкой…
– Да, я москвофобка… - потом она ответила уже более серьёзно, - Москва великий город. Но… 
– Там слишком много москвичей…
– Ага… многие едут в Москву, чтобы «продвинуться». Но – я не хочу продвигаться… не хочу толкаться…  вот почему все так? Почему мы не можем жить как люди здесь, а не в столице? И ведь речь даже не только о всяком там «уровне жизни»… но и просто – о самой жизни… почему?
- Вы мало того, что москвофобка, а ещё и оппозиционерка... полный набор… – он показал рукой на здание администрации, которое уже начинало превращаться в большое тёмное пятно  в наступающих сумерках (тёмная материя власти…), – я про Вас там все сообщу…
  – Много Вы смеётесь, Сергей… - она хотела сказать еще «Иванович», но осеклась.
– Поживите здесь с мое…
– Я все, между прочим, про себя рассказала, Сергей… а Вы нет.
А что ему рассказывать? Она пахнула на него своей молодостью, наивностью, неопытностью, своим будущим. А чем он на нее «пахнет»? Он заговорил о себе – о музее, о жене и сыне, о разводе, о жизни в новостройке… Она подумала – как странно, что вот так вот люди, – которых ты видишь на работе, и вроде как не знаешь их, – вдруг открываются, с помощью слов… отрываются – и их уже не «закроешь»… каждый носит в себе свою «жизнь-рассказ», «жизнь-слова»… но она и не хотела, – «закрывать» его открывшуюся перед ней жизнь… хотела обнять и поцеловать его… Его жизнь была весомее, чем ее… сам Сергей этого не понимал и вот так вот – на первой встрече – «открыл бездну», – где он был счастлив и потом  обломался… был счастлив и потом обломался… обнять и поцеловать… Но она не могла этого сделать, и только смотрела на него внимательно… Слишком больно за него было, так что – она задала вопрос:   
– А о чем Вы за все это время писали свои статьи – Вы ведь еще научный сотрудник музея?
– Да о чем писал… о городе… о дворце… о Бежецком, конечно…
– Расскажите об этом, а?


6

Работа никуда не уходила из его жизни – ее по-прежнему было много, но все это теперь смещалось – в ее сторону, в сторону ее присутствия, и – работа им уже мешала. Во второй половине декабря немного подморозило, и везде лежал снег, только теперь в «нормальном» для человека состоянии – не грязи и таяния, а – твёрдого хрустящего наста. А когда пришли последние числа - конечно, как и по всей России, все остановилось – на праздники, на большие рождественские каникулы. Раньше Сергей их не любил, относился к тем, кто считал, что они слишком большие… правительство отвечало таким – «побудьте с семьями»… но ведь что такое в России семья? что-то трудно определимое, иногда страшное, – объект «разводок» со стороны банков и сетевых супермаркетов (да и – самого правительства тоже)… Но вот теперь – из-за Маши (как он ее теперь называл), – вдруг выяснилось, что он впервые был действительно рад этим пришедшим каникулам, «внешнее»  совпало с «внутренним», «встало на место», ведь им можно будет встречаться уже без работы. В душе что-то росло… В голову, правда,  приходила иногда мысль – что вот, каким будет «следующий этап» их «отношений»… но он гнал ее от себя… нету никаких «этапов», никаких «отношений»…  есть – Маша.   Но – поскольку мы с вами, дорогие читатели, к нашему счастью, находимся на почве реальности,  –  то мы должны констатировать, что они и правда еще даже не целовались… да что там… еще и не касались друг друга.
Как бы то ни было, Маша уже несколько раз приводила его к себе домой – потому что, в конечном итоге, они замерзали гулять на улице. Дрожащие – они вваливались в квартиру и пили на кухне чай или кофе. Кстати, ему очень нравилась эта квартира – пусть он в первый раз и стеснялся, конечно, – потолки здесь были выше, чем у него, в его  подобии жилища – везде висели старинные часы, репродукции картин, и даже – одна настоящая картина… он поразился, и сначала не поверил, что это была картина друга Бежецкого – тоже подражавшего импрессионистам. Маша рассказала, что ее дед и бабушка знали этого друга Бежецкого… и вообще – все ценное здесь, в их квартире - осталось от них… слава Богу, – не пропало.. не продано…
Конечно, он познакомился и с ее мамой – Ириной Александровной – внешне неплохо выглядящей, но она при этом была больна, с трудом ходила из-за грыжи позвоночника – чаще сидела или лежала… Поначалу он стеснялся говорить с ней,  но потом преодолел это – под «действием», под «магнитом» Маши. Ирина Александровна не очень одобряла выбор Маши… говорила, что она его просто жалеет,  а не любит, и что у нее было много «нормальных вариантов». С другой стороны, – это отношение ему она никак не высказывала, «как человек» – он был ей симпатичен.    
   
На Новый год она пригласила его к себе домой. «Теоретически» можно было встречать у него, – но даже она, – не говоря о нем – побаивались такого. Парадоксально, что, встречать Новый год с ее мамой, которая могла критиковать дочь за ее выбор, было почему-то легче, чем наедине… словно они боялись, что, если они останутся наедине – то мир разрушится… что им нужен какой-то «громоотвод», третий, посредник. Собираясь к ним в восемь вечера – он одевался в чёрный костюм, который надевал очень редко, он не любил костюмов и всегда носил свитера, но сейчас ему было все равно. Собираясь, он вспоминал свои предыдущие «новые года», – когда их с Лидой брак еще был настоящим, а Саша был маленьким, и все они трое были поющим звенящим единством… Да… А в прошлый «Новый год», – когда он уже развёлся и жил один, то он и встречал его один, как не вспомнить пословицу про то, как ты встречаешь «Новый год»? Тогда он мог поехать к маме или к друзьям – к тому же директору музея, он звал и это был нормально, у них были такие отношения, но он подумал – блин… приеду к маме и буду пить с ней вино и смотреть этот «новогодний  телевизор», слушая ее рассказы, а потом она быстро уснет… или – приеду к друзьям – и быстро напьюсь коньяка, и голова потом будет болеть целый день – и он выпадет, даже написать статью не сможет, даже отредактировать… И он решил – «приколоться», и никуда не идти… и он был уверен, что это будет самый необычный новый год в его жизни… он не пил – просто не хотелось, глянул на полчаса телевизор – поздравление  президента, правда, без звука, – и сидел потом в тишине… «слушал вещи»… с ними он тогда встречал «Новый год». Да, это было на грани безумия… ему было в чем-то тяжело, но в чем-то и легко. Ему было тяжело, когда он вспоминал, что он человек и было легко, когда забывал об этом…
Он снова смотрел на себя сейчас в зеркало – и улыбался. Его лицо уже не выглядело – как в начале декабря – лицом человека с уставшей душой… Через час он пришел к Маше домой… там все было празднично – и, в то же время, «невульгарно», причём это достигалось без какого-либо усилия, без акцента на этом в разговорах и пр.. В квартире  были – ее мама Ирина Александровна  и Маша… она ему улыбалась… одета она была – в светло-коричневое платье, плотно ее облегавшее. Еще были родственники – двоюродная сестра Машиной мамы – Татьяна с мужем Виктором, оба лет  пятидесяти. Они, наоборот, были самыми «обычными людьми»… Виктор часто курил на кухне. Сергей пришёл с подарками и цветами, – кончено, он до этого нервничал по этому поводу, ведь в его прошлой жизни этим всем «заведовала» Лида…
– Какие цветы ты любишь? А? – спросил он, вручая ей красные розы…
– Такие, которые ты подарил…
– Да ладно… в этот раз ошибся, в следующий раз буду знать…
– Это правда, Серёжа… у меня нету любимых цветов…
– Так что – бывает?   
Всем было хорошо… Тем временем, до полуночи оставалось полчаса. Гости сели в большой комнате, где был накрыт стол, пили вино, – а Виктор – коньяк, и закусывали селёдкой под шубой и оливье. Был включён телевизор и все снова ругались, – что «наши каналы» ничего толкового не показывают… Мама Маши Ирина Александровна предложила вообще выключить телевизор и «поставить» музыку – «какой-нибудь джаз». Сергей был не против, но Татьяна и Виктор – нет, и уставились в телевизор, обсуждая каждый новый номер новогоднего шоу – удачен он или нет… Впрочем, Сергею было все равно – потому что Маша сидела с ним рядом. Виктор говорил пьяным голосом:
– Да не умеют они петь наши советские песни… эти современные типа певцы… голоса у них нет… да, Ира? – «вопрошал» он Ирину Александровну… та неохотно отвечала:
– Не умеют…
– Ладно… щас уже это кончится… и начнётся поздравление… – эту фразу  он повторял много раз и снова уходил курить на кухню, спрашивая Сергея, – не курит ли он, хотя тот уже много раз отвечал ему, что нет.
Наконец, шоу завершилось (чтобы потом – после двенадцати – вернуться, и уже совсем «обнаглеть», на много часов «замусорить» зрителей своим «контентом»)… Ирина Александровна выключила свет люстры  –  так что комната погрузилась в полутьму, свет шел от экрана телевизора и – довольно яркий – от ёлки… Татьяна и Виктор закричали, так что все остальные поморщились:
– Наливаем шампанское! Наливаем! Наливаем.
На экране, между тем, новогоднее шоу сменилось торжественной музыкой… затем – на фоне Кремля «появился» президент – надо сказать, что к 2026-му году Путина сменил его преемник – довольно молодой, но проводивший в целом ту же политику. Он улыбался, – заботясь о том, чтобы его улыбка была «человечной» и чтобы какая-нибудь пенсионерка с Дальнего Востока «все им простила». Президент заговорил – тоже с участием, с душой. Сергей не очень любил правительство, – но и он в этот момент улыбался в ответ, «присоединившись», не задавая вопроса, насколько искренне. Между тем, суета за столом закончилась – у каждого в бокале было шампанское, все стояли… Президент завершал:
– Желаю всем вам – счастья… здоровья… любви…
Сергей подумал – есть ли у него самого, у президента, – любовь? или она – как и вся его личность – «потерялась» – в жёстком столкновении информационных потоков, в войне образов твоих противников и твоих сторонников, в войне, где ты уже совсем не знаешь, что правда, а что «пиар», от твой души остаются жалкие ошмётки…  Думая об этом, Сергей был уже вполне доволен тем, что он простой экскурсовод и своей зарплатой он тоже был доволен… Маша стояла справа от него… несчастный президент, наконец, закончил, и – пришел следующий момент ритуала («новогодняя магия») –– забили куранты… бом… бом… бом…  Сейчас они отобьют, и вся Россия «встанет на дыбы» – будет пить ещё больше, хотя начала уже с первых чисел декабря… Но все эти мысли не отяжеляли его мозг, как обычно, не превращались для него в образ «вечного болота» под названием «Россия», в котором он плавает…   бом… бом… бом… Вдруг, не дождавшись конца звона, он повернулся к Маше и серьёзно, безо всяких своих шуток, сказал:
– С Новым годом, Маша…
А потом – он ее поцеловал… но не в щеку, как обычно, а в губы. Маша удивилась, но тут же «ответила», «подтвердила». Ее губы вкусно пахли вином, еще не стёршимися остатками какой-то ягодной помады… и даже майонезом… Татьяна и Виктор – пусть они и были уже сильно пьяными и кричали «с Новым годом! с Новым годом!»,  – но видели, что эта пара им не отвечает и что вообще это странно, необычно, и застыли, смотря на них… Так же смотрела на них и Ирина Александровна,  она подумала: «у нас же не свадьба тут, где все кричат «горько», а всего лишь Новый год…» Но странно – глядя а них, глядя на то, как нелепо, и, в то же время, решительно, неистово, отчаянно, - обнимал Машу Сергей, – и как прижималась к нему она, – тесно, плотно, и так же неуклюже – все они, «внешние зрители»,  и Ирина Александровна в том числе, подумали: «все у них… хорошо… и все у нас хорошо… и, может, даже у всего этого города Н., в котором люди уже которое поколение сходят с ума, – тоже теперь все хорошо…»



7

В эту новогоднюю ночь Сергей  даже не сразу поздравил своего сына Сашу.  Все закрутилось. Саша не знал, что переживал в это время его отец, как и тот – при всей любви – тоже не знал, что переживал его сын… Ничего, впрочем, уж такого особенно не было. Как бы то ни было, Саша любил, чтобы его все поздравляли – в переписке соцсетей, которые к 2026 г. развились еще сильнее, чем раньше. Отец же обычно ему звонил – выступая за более «старые технологии». Вот и сейчас – уже в час ночи – Сергей, наконец, набрал его номер. Саша не спал – он сидел дома в детской, с выключенным светом, у своего компьютера, свет от экрана мерцал на его лице… Голос отца был немного пьяным, но к этому все не сводилось – как ни был Саша далёк от него, как бы не был он в своей игре, но он – слабо, не осознавая – почувствовал, что папе – хорошо… «может, встретил там кого?», – «на автомате», не придавая этому значения, подумал он.   
– Привет, Саша.. родной.
– Привет… пап…
– С Новым годом… 
– Спасибо, и тебя с Новым годом…
Сергей подумал, что он не звонил сыну уже неделю, а раньше, до встречи с Машей, такого не было.
– Ну как ты там?
– Все нормально… пап… ага… все нормально. А как ты?
Обычно Саша такого не спрашивал… это уж было слишком для него…
– Хорошо… спасибо…
То есть, – живёт без них и ему хорошо? Впрочем, Саша не был настолько восприимчивым, чтобы обдумать это, и лишь как некая тень это прошло рядом. Они попрощались…. чтобы встретившееся две линии жизни – встретившиеся словами, переживаниями – покатиться дальше своими путями… Саша, – отключив экран телефона, – вернулся к экрану компьютера. 
Что он был за человек? Когда мы говорим о том, что он родился и живёт в российской провинции 2020-х годов – мы можем себе представить.
Как бы то ни было, сейчас, сидя в комнате, он – не осознавая – понимал, что, по сравнению со многими его сверстниками, – часто вообще росшими без отца или с отцом, которых их бил – он был счастлив… несмотря на развод родителей два года назад. И именно здесь – прошло его детство…  здесь – и в целом в их квартире –  они с отцом вечно «бесились», кидались подушками… или слушали вместе музыку, и он танцевал под крики отца – «давай, Сашка, крутись!» Одновременно он ходил в детсад и потом в начальную школу…  гулял во дворе… улица тянула его… хотя было в ней и что-то страшное… извечно некрасивое… дома, построенные десять лет назад и уже ветшавшие, терявшие краску (а красить по новой не было денег), стояли какими-то страшноватыми рядами, словно гнилые зубы во рту старика… Детские площадки, – на которых он провёл в своём детстве много времени – тоже были ветхими… да, они заключали в себе «энергию детства», но и что-то другое… что его отец, гладя на них с балкона, называл «пустотой». Между этими домами носились дети – маленькие, как Саша.. и более взрослые…. те часто были хулиганами с какими-то всегда агрессивными некрасивыми лицами…   
Потом детство проходило... Он пошел в среднюю школу. В их городе Н. было несколько школ, Саша отправился в ближайшую, – она была в старом здании, новую построили только в новом микрорайоне – там, где сейчас, после развода, жил отец, причём возвели ее, конечно, под призывы голосовать за «Единую Россию». Учёба казалась ему тяжёлой… учителя кричали… впрочем, были и более нормальные, но их было меньшинство… Саша долго адаптировался к новому режиму жизни. Продолжались «вещи», которые начались ещё в детском саду – друзья… и взгляды на девочек…
При этом, - как и у всех подростков его времени – в его жизни все больше становится «гаджетов», – это, во-первых, компьютеры… и, во-вторых, – телефоны… Они  у него обновлялись с относительной частотой … пусть его семья, кончено, «не поспевала» за этой сменой по причине слабого бюджета. В последние годы «накануне» развода отец –  с горечью и с чувством вины, что он не смог «переключить» сына на нормальную жизнь, на книги, например, –  часто  говорил ему:
– Вся твоя жизнь туда уходит… понимаешь?
– Да…
– Вышел бы – погулял… это же поразительно – раньше детей загоняли домой с улиц, чтобы сделали уроки, а теперь что? – апокалиптично спрашивал отец…
– Ну и что?
– Надо общаться  с людьми, Саша…
– Я общаюсь… он-лайн… 
– Но это не то…
– Да почему не то?
– Не могу тебе объяснить… нужны живые люди, братан. (Саша скупо смеялся – как всегда, на его, отцовские, шутки.) И – читай книги…
– Я читаю иногда…
– В аудиоформате;?
– И что?
– Ну ну…
– Я прочел книги о разных марках автомобиля…
 – Ясно…
– И еще – «Искусство войны» Сунь Цзы! – Саша посмотрел на Сергея таким взглядом, чтобы тот «заценил»… Тот подумал: «вот так же «читают» и все подростки мира…и в США… и в Индии… и в Китае… чтобы хвастаться родителям и девчонкам… и ещё – по сути, веди и мы, родители, тоже все больше уходим «туда», в эту «виртуальную жизнь»», – пойми, папа, что прогресс всегда так происходил…   
– Да это я знаю… Саша… («хорошо, что он хоть в курсе слова «прогресс»…)
– И всегда старшее поколение сопротивлялось…
– Тоже знаю… – Сергей вспомнил, что, когда изобрели книгопечатание, или железную дорогу, то да, сопротивление было «офигенным»… – и, всё-таки, Саша, никогда такого не было, чтобы какая-то техника так сильно влияла… 
– Да где сильно-то?
– Да… а когда мать вайфай выключает, чтобы заставить тебя убраться в твоей комнате, выбросить твои вечные «кока-колы» и чипсы, ты что – не бежишь к ней на кухню и не кричишь, чтобы включила обратно? Как вампир? И даже когда ты кушаешь, – всегда в наушниках и с телефоном…
Вот так они – из года в год – разговаривали. А сын, между тем, рос… Каким было его ощущение реальности и себя в ней? Оно было словно вечно замусоренным… переполненным… В его голове вертелись слова, фразы, образы – из сети, из игр… Выходя к родителям на кухню часов в двенадцать ночи, к родителям, озабоченным завтрашним рабочим днем, нехваткой денег и пр., он улыбался и произносил какой-нибудь «мем». Например, уставшему после работы отцу он говорил: «когда работаешь, а перспективы не хватает» и смеялся… и родители смеялись, – радовались, что Саша хоть как-то «вышел к людям» и хоть что-то сказал.
В школе он учился не очень хорошо… хотя – он не был глупым, но просто – не чувствовал мотивации. При этом он активно общался с друзьями и пытался общаться с девочками. Все это – иногда позитивное, иногда травматичное – «вкраплялось» как некие элементы реальности в его «виртуальный мир». Кстати, еще был музей, где работал отец. Саша ходил туда и когда был ребёнком, и это тоже было частью его воспоминаний о детстве, частью «сокровищницы». Сейчас же, будучи подростком, он вспомнил это все с удивлением, как что-то непонятное… и – непонятно зачем существующее? Как что-то древнее? Да, отец, даже сейчас, когда Саша подросток, мог рассказать ему о дворце, о его экспонатах, о картинах Бежецкого, – так, что ему становилось интересно. Хотя вроде – ну в чем здесь может быть интерес? Но отец поворачивал все так, что Саша почувствовал – за всем этим были живые люди, с их часто трагической судьбой…и, в какой-то момент, – словно соединившись с сознанием отца, – он и правда чувствовал – Красоту. У Сергея,  когда он видел, что не зря говорит, слезы выступали на глазах, а в голове звучало:  «йес… йес… йес!». Но потом – эти походы в музей тоже «затиралось» в повседневном «полувиртуальном» бытии Саши, пусть и не навсегда, конечно. 
А пока – Саша рос дальше. В  девятом классе многие уходили из школы – в техникумы, в страхе перед ЕГЭ (оно в 2026 году осталось).  Саша тоже решил уйти – это было решено еще в сентябре. Но потом ему пришлось испытать бой – с учителями и директором. Проблема была не в том, конечно, что он хотел «уходить», а в «низкой успеваемости» и в прогулах. Причём, опять-таки, – это были не столько прогулы, сколько «просиды» – перед компьютером и телефоном. Мать и отец теперь заставляли его рано ложиться спасть, и ходить на уроки, началась «война». При этом – бить Сашу ремнём из-за школы, – Сергей органически не мог, а отбирать компьютер, – значит, «будить в сыне зверя». Кое-как в этой войне они его победили – учителя понаставили ему «троек» и отпустили. «Вот так вот, – подумал Сергей, – борьба со школой… человек борется с тем, что сам же и создал».   
Как бы то ни было, но Саша потихоньку менялся, взрослел, социализировался. Надо было думать, – куда поступать. В их городе Н. был один вуз – его истфак закончил когда-то Сергей, – и множество техникумов, колледжей. Все вышедшие после девятого класса шли в Технический колледж… и Саша – тоже. Да, у отца этот выбор сына вызвал очередной приступ чувства вины. Хотя – для Саши это не был такой уж сознательный выбор, он шёл здесь в «общем потоке». На самом деле, если говорить о влиянии отца, то здесь все было еще хуже, – потому что его пример Саша, - воспринял как «антипример», пусть и не осознавая этого, – отец… вот что в этой жизни происходит с «гуманитариями»… и – нужно ли здесь в конце предложения ставить пресловутый смайлик? Смешно, да?
 Студенты колледжа не сильно отличались от его одноклассников в школе, – может быть, были немного более дисциплинированными – и то не потому, что им этого хотелось, а – в страхе перед отчислением, которое происходило часто. Сам Саша говорил – «такое же быдло, как и в школе». «Уровень» его сидения в компьютере стал немного меньше, он нашёл какое-никакое равновесие между «виртуальным» и реальным… реальность не стала лучше, но – после того, как «бои» со школой закончились, – чуть спокойнее, тише…  словно жизнь приняла его «жертвы» и оставила то, что он воспринимал как ее удары.
Летом, перед началом его учёбы в колледже, – развелись  родители. Внешне Саша слабо на это отреагировал. Но он, по крайне мере, почувствовал – из квартиры исчез отец. Раньше он сидел в их родительской спальне, если не был на работе, – сидел и читал, или писал в своем ноутбуке. Редко они «встречались» – на кухне… за едой… редко разговаривали.. и каждый раз для отца, изголодавшегося по общению с сыном, это было как глоток свежего воздуха, как милость со стороны сына… и Саша это знал (поэтому отец и не отобрал у него во времена школы компьютер)… и вот теперь – его не было… Пустота. Она вроде и раньше была, но не такой густой, «звонкой»…  После работы приходила мама и Саша выходил к ней на кухню, соскучившись, говорил: «сделай чего-нибудь пожрать, мать…» Та готовила ужин… ругала его, что он снова поздно засыпал за компьютером (но все не было так катастрофично, как в школе). О разводе, об отсутствующем отце он не думал – и вроде как думал… да, все к этому шло… и родители только ругалась, а главное,  - все больше не понимали друг друга… так что – да, так, наверное, «логично», и в их квартире, в этой «наступившей» пустоте, стало вроде как проще, свободнее, спокойнее…  И, все же, все же… в душе он чувствовал, что этот их реальный мир, который они ему так «рекламировали» по сравнению с «виртуальным», –  вот такой, – что внутри него лежит какая-то боль, РАЗЛОМ.   



8         

После новогодних праздников время отдыха прошло, и Саша снова пошёл на занятия. Колледж казался ему напрягающим его знаниями, обязанностями, но – дающим друзей и возможность смотреть на девочек, хотя вообще в этом плане он был довольно стеснительным.
Утром в понедельник он вышел на улицу. Небо было пасмурным, температура – + 2, снег лежал, но уже превращался в грязь. Все эти ощущения дополнялись тем, что праздники кончились и с ними – деньги, и так было по всей России. Саша тоже это ощущал, пусть он и не был еще до конца взрослым, чтобы «оценить» ситуацию в полной глубине пережевываний на эту тему.  Он вышел из дома, и затем поехал на трамвае до центра города, потому что Технический колледж находился там. Пассажиры видели перед собой – и мы здесь тоже его опишем – очень обычного молодого парня – среднего роста, худого, со светлыми, чуть рыжеватыми волосами, с маленьким красивым лицом, в черных джинсах и черной же крутке, с рюкзаком за плечами… вообще Саша одевался неброско, пусть и пытался быть в чёрном, в отличие от многих студентов, которые носили либо ярких цветов джинсы, либо футболки, либо огромные, – когда наступала весна  – кепки. Он, конечно, был в наушниках… голова немного болела – после вчерашнего сидения за столом… в наушниках играл хип-хоп… биты били по ушам, и этим «уводили» мозг Саши от реальности…
«Блин… хреново мне… а ведь я учусь еще только на первом курсе… с другой стороны – реально здесь мне, всё-таки, какие-то предметы нравятся, даже те, что есть у всех в школе… типа «истории»… «литературы»… «обществознания»… год назад они все как-то совсем не зашли… да и что зашло?» Трамвай трясся дальше, а в его наушниках все так же звучал хип-хоп и Саша чуть кивал головой в такт этой музыке. Он вышел на нужной остановке и поспешил в колледж.       
Технический колледж высился огромным многокорпусным черным зданием, он был построен, конечно, в 1930-е годы, потому что город Н. был тогда вовлечён в первую пятилетку и здесь – кроме «Кожмаша» – находился большой завод, потом, в 90-е – его закрыли. Несмотря на это, выпускники были востребованы – некоторые более мелкие производства от того большого завода остались, кроме этого, – были производства в соседних городах, в областном центре и т.д. В советское время это был, кончено, не колледж, а ПТУ… На первом этаже можно было увидеть стенды с информацией по истории колледжа, с фотографиями и пр. Саша вошел в просторный холл и погрузился в поток студентов – сначала надо было пройти через вахтеров – по карте студента. Это было сделано, потому что в одном из таких же точно колледжей, но совсем в другом городе, на юге, некий студент пронёс оружие и расстрелял своих однокурсников… Саша старался не думать о том, почему он это сделал, особенно сейчас, утром, после праздников… так же – он не думал о том, сколько здесь прошло студентов за всю историю колледжа, – стенды сообщали об этом как о достижении.. сколько здесь было людей… этого потока… людей, которые здесь учились, которые здесь кричали, ругались, дрались, ходили  в туалет, тайком – пили пиво, или курили «составы», крича как сумасшедшие, пока их не выставляли из корпуса. И, в то же время, – это были люди… со своими чувствами, мыслями и от этого подспудного осознания было еще страшнее. И вот он – часть этого потока…  – он числится здесь студентом Александром Смирновым… такого-то года рождения... на таком-то курсе…    
Все это возникало в его голове, а он уже стоял в очереди в гардероб… охранники громко кричали – «сдаём одежду в гардероб!»… «сдаём одежду в гардероб!»… и только редкие преподаватели,  – словно избранные, – проходили в верхней одежде. Запах – как и всегда – был спёртым, пахло потом десятков студентов, проходивших через турникет. Вообще в этом колледже парней было всегда большинство… но в некоторых группах были и девушки … в его, Сашиной, – тоже. Саша посмотрел по расписанию свои занятия, и пошёл – это была «история», поскольку он пошёл сюда после девятого класса – то все общеобразовательные предметы тоже здесь были.               
Наконец, он нашёл аудиторию – на втором этаже. Она была неплохо сделана, отремонтирована, хотя многие аудитории были совсем ветхими (ведь вообще количество аудиторий было огромным). Вот и его группа – человек десять, небольшая, в основном, все парни, и только одна девушка – симпатичная, правда еще не выросшая окончательно, Марина, – в джинсах и футболке, с чуть крашеной челкой… Саша заметил, что все девушки в этом колледже, как правило, не очень яркие, – в отличие от школы, где было много девушек, красивых, как из рекламы. Главным «неформальным лидером» в их группе был Дмитрий – все называли его Митяй. Все здоровались с ним и Саша тоже. Если Саша был среднего роста и худой, то Митяй – высокого роста, сильный, громадный. Митяй был родом не из Н., а из села недалеко от этого города (таких студентов было немало). Неугомонный, много говорящий, все время матом или заменами матных слов, – если его могли услышать преподаватели… рядом с ним Саша чувствовал себя слишком городским, – и в непривычной для себя роли – слишком «культурным», Саша мало что читал, но его отец работал в городском музее… То, что он отличался от Митяя, – и притягивало его к нему, и отталкивало, одним словом, трудно было здесь ему разобраться. Как бы то ни было, сейчас они с радостью громко крикнули: «привет – здоров»… и стукнулись ладонями правых рук. Наконец, явился «препод» – и запустил их в аудиторию. В ней было немного прохладно, так что они подрагивали.   
Началось занятие – первое после зимних каникул – это была «история». «Препод» был типичным для этого колледжа – пенсионер, он работал здесь уже двадцать лет… седой, низкого роста.. он стоял за столом, или ходил между партами… Интонация его голоса была уже настолько заезженной, скрипучей, что, казалось, что это не человек что-то говорит, а скрипит мебель. И, все-таки, они, студенты, чувствовали, что, несмотря на то, что жизнь «препода» «ушла», «просочилась», вот в этих аудиториях, в этих студентах, которые в плане учебного процесса ни о чем другом не думали, кроме как бы сдать «нахаляву» зачёт, – все равно, интерес к предмету и  к тому, чтобы рассказывать о  нем, – у него оставался.  «Препод» формально поздравил их с праздниками и начал занятие.
– Так…  мы с вами остановились на Средневековье… на Крестовых походах, что ли?
Студенты с недовольством, – что их заставляют учиться в первый же день, – открывали конспекты…
– Да… на них..
–  Крестовые походы… Посмотрите, как это интересно… – да, говорить такое в глухом городе Н., в XXI веке, этим молодым людям, было странно… – так вот, западные европейцы в то время очень сильно верили в христианство, в католицизм… Поэтому,  как только они узнали, что Иерусалим – город христианских святынь – был захвачен турками, – так сразу созвали рыцарей и пошли в Крестовый поход. … – «препод» посмотрел на студентов, ленящихся записывать его слова – так… записываем… – группа внутри себя думала «оооо… зануда…», тот продолжал:
– На самом деле, конечно, их двигала не только вера… хотя и вера тоже… не только вера… но и желание обогатиться… поднять свой статус, особенно – молодых рыцарей, которым нечего было ждать от своего сеньора на Родине… но и еще был момент, который их двигал – бессознательно, подспудно – это было еще желание узнать другую культуру. Так, тоже пишем это дальше.
Так он «пробивал» студентов, стену их лени, чтобы и самому не расслабиться совсем. Студенты ворчали, но конспектировали.
– Да, узнать другую культуру. Вроде бы – она была чужой, враждебной. Но кто знает – под маской этого конфликта не было ли желания к диалогу. И ведь диалог, – несмотря на войну, – происходил… происходило влияние культур друг на друга.
Митяй шепнул Саше, с которым он сидел за одной партой, отчётливо, но тихо, – «зае…л». Саша кивнул… и подумал – почему в жизни есть вот такое – все эти знания… вроде бы ненужные, - как думает Митяй и большинство студентов, – навязанные… но в чем-то и нужные. «Препод» закончил занятие, дав им на следующий раз «доклады» и сказав, что будет как всегда спрашивать новую пройдённую  тему…


9 

Потом, после этой первой пары, день покатился дальше. Всем было уже проще. Митяй предложил в обеденный перерыв всем скинуться и купить немного еды – чипсов, – а главное – пива. Предложил он это так:
– Все скинулись быро – так он шутил, но в такой форме кончено, была и угроза, впрочем, одногруппники привыкли к этому, кроме этого, им и правда хотелось отметить встречу после каникул – они уже давно потеряли ощущение того, что они хотели, чего не хотели – все это у них был смещено – внешним давлением в семье от отцов и братьев, во дворе – от дворовых хулиганов и вот в колледже от таких, как Митяй… система была единой, универсальной… Более того, Митяй ещё был относительно «гуманным», и иногда мог выполнять для группы функцию «крыши» – защиты от других, более жёстких хулиганов колледжа… Сложилось так – в их группе он над ними всеми, – но кроме Саши, с которым он дружил по-настоящему, а не просто называл «другом», – издевался, но и защищал их одновременно от «внешней угрозы» (чем-то это напоминало складывание государства, конечно…). Впрочем, он не выходил за пределы, за красную черту – например, – редко кого бил, – потому что понимал, что поддержка группы все равно ему нужна – ведь у него всегда было мало денег, и студенты иногда ему давали вот в такой форме «общего скидывания», «налога»… Да и не только в деньгах было дело, группа еще была тесным кольцом людей, которые были рядом, и он их во всем поддерживал, а они его…
Как бы то ни было, тот день вошёл в сознание Саши как что-то радостное и одновременно – мутное, потому что они тайком пили пиво уже со второй «пары». Соблазн был еще в том, что всего «пар» было три, так что занятия скоро кончались. Преподаватели замечали что-то неладное, но – поскольку группа не шумела, то вызывать их куратора и писать на них «бумагу», им было лень, тем более что многие группы делали то же самое.   
Конец третий «пары» стал для них полным кайфом. Они  чуть ни закричали от радости,  и –  высыпали из здания колледжа. Вся группа была в сборе – да, это же были не занятия, а «туса», и здесь никто не пропускал. И Марина – их единственная девушка – тоже, и она пила вместе со всеми, и как все. Небо было по-прежнему пасмурным… а снег грязным… Но в то время как взрослые впадали в депрессию по поводу такой погоды и – конца праздников, и снова наступившего безденежья (стандартный русский набор депрессии, традиция), – им было все равно. И они, – взяв ещё всем по пиву на последние деньги, – гуляли, разговаривая, иногда крича… впрочем, им надо было «шифроваться» от полицейских… Улицы в центре города казались пустыми, тяжёлыми… невыносимыми в буквальным смысле слова… и только они – десяток студентов –  ощущали себя лёгкими.. живыми… ощущали себя спасителями этих улиц… В какой-то момент они зашли в городской парк, и сели там на скамейки. Было немного холодно, но пока терпимо.
Митяй громко говорил:
– Как я рад.. бл… ть… люди… как я рад… что мы снова вместе все…
Одногруппники с ним соглашались. Митяй обнял Сашу, с которым они сидели рядом (как и на занятиях в колледже):
– Ну… что ты.. бля.. делал, братан?
– Играл.. да мы же с тобой играли… ептыть…
Саша улыбнулся… почему все вот так вот в жизни? Он и любил Митяя, – если выражаться таким языком, которым он – и они все – не выражался, – но тот был ему в чём-то и противен.  «И вообще – убого это все… и парк… и мы… – подумал вдруг Саша, уже неприятно трезвея, а денег на новое пиво ни у кого, конечно, не было, – убого… не то, что у них, там, в Америке.. или в Европе.. но нам никогда не дадут сделать, как в Америке или  Европе…» Он встал со скамейки и  начал двигаться – ходить туда-сюда на месте.
– Ты че? Саня? – спросил Митяй.
– Да холодно мне.
– А..
Все поднялись – и принялись ходить так же. Потом, – чувствуя, что опьянение от жизни и алкоголя проходит, и что скоро нужно было всем расходится, – а дома им нужно было делать уроки… а у кого-то дома был пьяный и бьющий отец… – они  пошли в направлении выхода из парка. Саша подумал: «трезвею… голова чуть болит, и, все же, – хорошо, что трезвею».
Вдруг – они все увидели в конце парка – дворец-музей. Саша почему-то совсем забыл, что он находится здесь… и что они сейчас выйдут к нему. Дворец, этот Эрмитаж в миниатюре,  стоял и своим присутствием как будто звал их к чему-то, или – в чем-то упрекал. В наступающих сумерках – подсвеченный специальными огнями, – он выглядел особенно сильно. Митяй крикнул:
– ****ь – красота… мама дорогая…
Все уже дрожали от холода… мысль, которая пришла сейчас Митяю, – возникла сама собой, органично:
– Слушай … Саша… а у тебя же батя там работает, да?
– Да…
Саша, с одной стороны, хотел зайти и погреться, а с другой, не хотел видеть отца… хотя он и не был пьяным, но дело даже не в этом, а «вообще». Преодолев себя, он подумал и сказал:
– Ладно… давайте зайдём. Просто – погреемся.
Хотя, – если бы отца там сейчас не было, их бы выгнали, зайди они просто так, без осмотра музея, но думать об этом сейчас не было сил. Они зашли и оказались в холле. Да, в музее топили хорошо – администрация города не скупилась. За ними закрылась массивная деревянная дверь…  и они словно оказались в чудесном мире. Так это все накладывалось в их сознании, в теле…   тепло.. красивые картины и скульптуры… тихие работники музея… Саша спросил у вахтера: «есть ли Сергей Иванович?» Тот ответил, что есть… «слава Богу» – подумал Саша. Отец тут же появился и сам. Он очень устал, – и лишь одно его утешало, – что дома его ждет Маша (они еще не жили вместе, но – она очень часто ночевала у него). Сергей удивился и обрадовался – пришел сын. Неужели – посмотреть экспозицию, послушать его рассказ? Но потом Саша, – которого он обнял и поцеловал, без «фанатизма», потому что «на людях», – объяснил, что зашёл с одногруппниками погреться. Те сидели на скамье в холле и стеснялись, – и Митяй тоже.
– Ты прости, папа…
 – Да ничего… ну – устроить тебе и друзьям экскурсию?
– Да не надо, спасибо…
– Ладно… сидите… тем более что через минут сорок уже закроемся.
Сергей понял, что они выпили – после конца каникул, и, замёрзнув на улице, пришли сюда… погреться… он не обиделся… Он постоял немного с Сашей, и они вполголоса поговорили. Его друзья посматривали на них. Сергей дал Саше мелочь, чтобы они купили себе в «автоматах» кофе… Блин… как было хорошо пить этот кипяток… а еще – Сергей попросил охрану не выставлять их из музея. 
– Ну давай, Сашуня… пока…
– Пока, спасибо тебе… 
– Смотрите, не шумите здесь особо..
– Нет… нет… на улице пошумим… 
Сергей  вышел из музея… 
Они просидели до закрытия… не шумели, как Саша и обещал, благодарные музею и Сашиному отцу.  Да, музей был Красотой. И извне, и изнутри. И даже людей, которые в нем работали – пусть  и не всех, наверное, – он немного преображал. Но это – пришедших сюда подростков почему-то не только радовало, – но и пугало тоже. Митяй смотрел на картины, на отделанные под мрамор стены холла и не думал, а просто ощущал – что, да, это Красота, но она – чужая. Это их Красота. Так же – пусть и в меньшей степени – ощущал и Саша…

 


10

Да, Сергей и Маша уже почти жили вместе… Они сделали «это» в первый раз числа седьмого, он – как историк, – это запомнил… на Рождество. Если бы ему кто-то сказал, что он будет жить с тридцатилетней молодой женщиной уже через два года после развода – он бы не поверил. Хотя – что-то ведь он должен был собираться делать «в этом плане»? В его сознании «до Маши» не было здесь никакого плана… видимо, был план «не жить»… – не в виде суицида, конечно, – это для него было слишком «событийно», слишком «по-человечески», а вот – в виде все большего ухода в «общение» с вещами в его квартире, так, наверное, ему это бессознательно представлялось… Что он еще на этой земле заслужил, – как не это? Но, с другой стороны, было и иногда находящее на него чувство, что что-то придёт новое и что он станет новым. Но только почему-то казалось, что оно придёт вне времени… непонятно, как.  И вот оно пришло. Маша «пришла»… это было новое и он стал новым, а как насчет того, что – вне времени? Иногда ему казалось, что она не «пришла», а явилась, вернулась к нему, после того, как долго его не видела.
На Рождество они пошли в церковь. Сергей и раньше это делал, как и Маша тоже, как и многие россияне. Здесь он не шел против течения… Правда, – они пошли не в ту церковь, которую он посещал с Лидой и Сашей (Саша всегда ругался, когда его туда вели… говорил назло матери, которая особенно настаивала, – что он не верит в Бога… родители смеялись). А с Машей он отправился в центральный собор города Н. – рядом с ним они гуляли тогда, в декабре, на площади … их первая прогулка… их первое свидание… все это они вспомнили…  Ранним утром они встретились на этой площади (на ночную службу они не пошли). Погода была, как всегда, – пасмурное небо, тающий снег на улице. Такое ощущение, словно все закупорено… словно у земли насморк и ты находишься в ее заполненном носу… и только когда, – но не сегодня – «выходит» солнце, и его лучи начинают сиять на чистом белом снегу, то этот насморк проходит (а потом он снова вернётся). Однако им, конечно, было не до этого… земля «в насморке» казалась им смешной, милой.
Встретившись часов в девять утра на площади, они поцеловались. И им сразу показалось, что они открыли какой-то «портал»… «центр силы»… в ткани жизни этого убогого города… в ткани почти невесомой,  и, в то же время, невыносимо давящей на тебя (это же они почувствовали и в «Новый год», когда они сделали это в первый раз). Они знали, зачем шли в церковь – благодарить. Но, конечно,  Рождество в Н., – как и по всей России, – не для всех, но для многих, превратилось во что-то совсем ритуальное, и еще – оно происходило в каникулы. Люди, – особенно «мужики», – пили все эти дни, и дальше будут пить. Рождество казалось им таким вот, пусть небольшим, перерывом, когда они «выплывают» из своего полубытия, из своего безвременья праздников, а потом – заплывают опять, уже до конца каникул. С круглыми красными лицами, распространяя вокруг перегар, они заполняли  центральный собор… «слава Богу, – подумали Сергей и Маша, – что он большой». Да, он был огромным, каменным, с тремя иконостасами. Когда они зашли в храм, служба уже началась… пахло ладаном и плавленым воском… «Обычные» мужчины-россияне с красными лицами, в окружении жен и детей, – грузно стояли и слушали… служба шла уже час… их было жалко…  Священники и диаконы давали свои возгласы… делали они это хорошо… Сергей и Маша иногда крестились. А наверху, сзади, – пел невидимый хор, в основном, это были девочки, они пели тропарь Рождества, снова и снова:  «Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума: в нем бо звездам служащии, звездою учахуся, Тебе кланятися Солнцу правды, и Тебе ведети с высоты Востока: Господи слава Тебе…» Снова и снова… Сергей и Маша в какой-то момент коснулись друг друга ладонями… словно свет, который они чувствовали сейчас на службе, вот – мог еще немного прибавиться, умножится в этом скрещении, и – прибавился… А еще они оба думали, глядя на «обычных россиян» с красным лицами – что вот, если Бог родился, пришёл сюда… то он родился и для этих людей тоже, которые сейчас с похмелья (а многие и в этот момент пьяные) и завтра продолжат, и тропарь кажется им головоломкой, словами, которые они никогда не поймут…. на каком-то другом языке… и эти слова словно «щекочут» их мозг, и это забавно…. но дело не только в этом… они все равно чувствует этот свет… Так вот, и для этих людей Бог родился, и даже именно для этих людей… и для этой России – затерянной,  пугающей пустотой и отчуждением между людьми… индустриальной пустыней, в которой люди спрятались, как мыши – друг от друга и от жизни вообще…. и для нее он тоже родился… в ней тоже родился… словно бы никому здесь не нужный… Но, – на самом деле, – нужный.
     Наслушавшись, напитавшись, со «звенящим» рождественским  тропарём в голове, они вышли. Он подумал – «да… хочется во все это верить… и я верю…»  Разум сопротивлялся, по инерции, воспринятой еще в университете, и вообще – принятой в науке и философии… Но Сергей   только улыбнулся в ответ… не нужно никаких аргументов, контраргументов, споров… но вот – он был мёртв и ожил… был слеп и прозрел… у него был только один «аргумент» – Маша. Внешняя реальность снова была тяжеловатой, но это уже не пугало, наоборот, даже веселило, давало азартную мысль, что ее можно изменить… как именно – он не мог сформулировать, но он, в то же время, точно знал, что можно, вот – с этим Богом и с этой Машей. С другой стороны, он, «по умолчанию», не принял бы и верующих как некую группу, со своими правилами, со своими «тараканами»… Бог есть и все – не нужно напрягаться… «напряг» атеистов был больше, а у верующих меньше, и все равно был… он был уверен, что и они до конца не понимают Рождество, хотя и постились, и молились…    
 Почти не сговариваясь, они поехали на трамвае к нему домой. Маша уже была там пару раз. Его микрорайон был жутким, но и она уже к этому привыкала. Хотя сейчас, когда они ехали, то оба подумали – как могут люди верить в Бога, встречать Рождество – и жить в таком? А кто-то ещё скажет, что это и есть наш особый русский путь… Трясясь в трамвае, где было много мигрантов – не встречавших Рождество, а ехавших по своим делам, и русских, снова пьяных, – они, тем не менее, уже почти обо всем этом не думали… а думали о том, что сейчас будет «это». И молчали. И только грязный снег, видневшийся в окна трамвая, был в их глазах… им казалось, что все эти люди – и грязный снег за окном, – всё о них знают…но чувствовали себя защищёнными, заговорёнными от внешней реальности, от взглядов.  Когда они уже подошли к его дому – к его безликой девятиэтажке… среди других таких же (все эти здания показались им «безбожным» по своей «архитектуре»), он сказал: 
– Блин… у меня чай кончился.
Им пришлось зайти в маленький магазин рядом с его домом. Именно в двери этого магазина в праздники ночью всегда стучали, и даже штурмовали их, – потому что хотели купить алкоголь, а по закону было уже нельзя… Сергей сквозь сон слышал эти дикие крики… и думал: «вот они, мои братья и сестры…»
Наконец, они зашли в его квартиру…  Так вот зачем она была куплена… так вот зачем она существует – не для того, чтобы он «общался» здесь с вещами, а чтобы сюда пришла Маша. Она сняла свое чёрное пальто… и смотрела на него… смотрела… а он на нее. Так они присутствовали во взглядах друг друга… ни на миг не «отпуская», не «выходя»… Они подошли – все так же глядя друг на друга, спотыкаясь о его редкие вещи, шкафы, к его матрасу – да, матрасу, диван он так и не купил, к тому самому матрасу, на котором он лежал дома еще в своей прошлой жизни (слушая упреки Лиды), и здесь тоже, но матрас этот был очень удобен, – мягкий и, в то же время, пружинистый… Сергей, еще с утра, предварительно заправил на нем все белье, как надо… ведь – до этого дня он лежал на нем без простыни, прикрывшись одеялом, головой на подушке без наволочки… что такое наволочка? 
Твоё тело пахнет Рождеством…
Твоё тело пахнет Рождеством…
Твоё тело пахнет Рождеством…


11

А потом они, на многие сутки,  – словно выпали из времени. 

– Спасибо тебе, Серёжа…
– Да за что?
– За все…
…
– Ты хоть предохраняешься?
– Да… пью таблетки… а что?
– Ничего… может – не пить?
– Почему?
– Это словно предавать нас…
– Могу и не пить…
…
– Я люблю тебя, Маша.
– А я люблю тебя, Серёжа.
– Как будто странно говорить такое, да?
– Да… что-то из фильмов.. из книг… из великих книг… и не очень великих фильмов… то, что произносится людьми на Земле миллиарды раз в день…
– Да… Маша… миллиарды раз… мужья говорят жёнам, которых не любят: «я люблю тебя»..
– Дети-подростки, уставшие жить с родителями, говорят на их дни рождения: «я люблю тебя»… Президенты говорят, что они любят родину…
– И вот – мы говорим это друг другу.
 – Да… говорим…
– Потому что другое слова использовать нельзя.
– Нет. Это именно то слово. 
…
– Твои глаза, Масюня… твои волосы…
– Ну что,  – мои глаза и мои волосы… ты что – фетишист, что ли?
– Я «машашист».
–  Ха-ха…
– Никогда…
– Что?
– Никогда ты больше отсюда не уйдёшь…
– Но ты… уважай мои женские права… я вообще еще подумаю… я еще посчитаю… плюсы и минусы…
– Никогда..
– Нет… дай посчитаю..
– Никогда…
– Да ты старше меня на десять лет… да я могла бы такой вариант найти…
– «Вариант», значит? Я «вариант»?
– Так… нечего здесь тиранить… Итак, ты на десять лет старше…
– «Вариант»…
– Работаешь в музее… зарплата ниже, чем у простого специалиста на «Кожмаше»! «Кожмаш» –  вот где перспектива, Сереженка…
– …
– Ну все, не рычи… Развёлся, и у тебя есть сын… К стоматологу давно не ходил… по дому ничего не можешь.. вот если у нас родится кто-нибудь, то что ты ему дашь? И нечего целовать меня… и лезть туда… 
– Никогда ты больше отсюда не уйдёшь…
– …
– Никогда…


12

Потом январь прошёл, а за ним – и февраль. Конечно, по факту, она уходила из его квартиры. И даже переехала к нему «насовсем» лишь в начале марта… Но ощущение у них обоих было такое, что Маша не уходила.  Так их жизнь менялась, превращаясь во что-то всегда сдвоенное, в другую жизнь. Поначалу она предохранялась, но потом перестала… Мать Ирина Александровна «спрашивала-говорила» у нее – «смотри, не соберитесь там рожать мне… в наше-то время и с вашими-то зарплатами» … Да, экономика России подразумевала, что такие, как Сергей и Маша рожать не должны. Они не думали о ребёнке, но ощущение того, что он может быть, – витало. Маша постепенно врастала в быт его жизни – готовила еду, просила его пылесосить, помогать ей стирать. Впрочем, после его первого брака, эта часть жизни уже не казалась такой «большой», такой «навязанной», как тогда, раньше. Иногда Маша, запустив в стирку белье, садилась на кухне что-то читать и читала ему, – например, она любила Мандельштама, он меньше, но все равно слушал ее… в итоге, белье – уже постиранное – было забыто… но потом все равно вынималось и вешалось. Им было так хорошо вдвоём. Конечно, приходили мыли о том, что будет дальше – что все «слабые места» – то, что она и перечислила тогда, на Рождество, в начале их жизни здесь, лежа на матрасе, –  «полезут», в том числе и сам матрас;, – но пока было тихо… эти «слабые места» коварно затаились… А что будет дальше? Они вылезут – при каком-то поводе, «взорвутся»? Как Бог даст.
Однажды Маша познакомилась с его сыном Сашей… это произошло на улице, в центре города (хорошо, что не дома, – впрочем, Саша редко к нему заходил)… Стояла такая откровенная весна конца февраля – начала марта… такая звонкая от капели, с таким солнце на небе… все прохожие на улицах улыбались – бедные, так мало в их жизни было таких вот моментов… так что прохожие ощущали себя и выглядели со стороны как дети… и ходили или бегали по улицам… Вот в этой звенящей, побеждающей весне Саша – идя из колледжа домой (он не поехал на трамвае, а пошёл пешком тоже из-за этой весны, хотя идти было довольно далеко), увидел их – отца и молодую симпатичную женщину рядом с ним, они шли взявшись за руки… При этом на весну они реагировали не улыбками, а как-то серьёзно, словно это некое таинство, в котором они участвуют, и лишь уголки их ртов были чуть искривлены в «потенциальную улыбку». Вообще Саша еле узнал отца – уж так он привык видеть его у него дома одного в последние годы – или на улице, или в музее. Отец должен быть один в его сознании. Хотя разумом Саша понимал, – что это не так.. и что отец, тем более уже разведённый,  – может иметь кого-то рядом… но – ощущение было другим. Да еще и  рядом с женщиной, и симпатичной… значит, отец живёт какой-то своей жизнью, – а не просто там читает и медитирует в своей жуткой однушке.  Как бы то ни было, – они проходили рядом и, конечно, Сергей увидел его… он мог бы пройти мимо, ничего такого страшного в этом не было бы, под предлогом того, что разговор будет сыну неудобен. Но – под таким весенним солнцем – и рядом с Машей, он не смог пройти мимо.
– Привет… Саша…
Тот остановился. И снял наушники…
– Аа… привет…
Они подали руки, и потом Сергей обнял его, Саша не любил, когда папа так делал, тем более на улице, но сейчас он почему-то воспринял это хорошо. Маша посмотрела на этого обычно выглядящего парня, подростка:
– Привет.
– Здравствуйте…
– Это Мария Григорьевна… ты Мария Григорьевна или Маша?
– Да Маша я, Маша…
Они все улыбнулись, но Саша, конечно, стеснялся и не мог оценить шутку вечно «юморящего» папы.
– Куда ты идешь, Саша?
Если бы он немного подумал, то понял бы…
 – Домой я иду… из колледжа…
– Ааа… ясно.
– Как мама?
– Нормально…
Будет ли он рассказывать ей про эту встречу? Не будет…
– Может, с нами пойдёшь? Мы идем гулять… в парк…
На самом деле, если бы Саша мог «переключить» себя на эту новую для него ситуацию, – то он бы с удовольствием пошёл… отец и эта Маша вели бы свои типа умные разговоры, которые бы ему было интересны – так, для разнообразия, или просто – «прикалывались» бы, что еще лучше. Но он еще не мог «переключиться»…
– Да нет, я пойду.. уроки надо делать…
– Знаю я твои уроки… ладно.. пока… маме привет..
Они попрощались… Саша посмотрел  им вслед… те шли по весенней улице… по грязному тающему снегу… и о чем-то говорили… О нем?  Он же – «вернулся» в свои наушники, в свой «хип-хоп»…


13

Вот так все и жили в новом 27 году, – кто-то лучше, кто-то хуже… 
А потом произошло что-то странное, удивительное. Правительство, которое было над всеми, и которое проводило разные меры, указы – то понятные, то нет, то полезные, то нет,  – вообщем, как всегда в России, не всегда эффективное правительство, – вдруг приняло некое решение. О закрытии всех «учреждений культуры» – библиотек… театров… консерваторий и филармоний… научных институтов и вузов, кроме технических, – и, наконец, музеев. Всем этим учреждениям давалось несколько дней, – на выплаты сотрудникам, на работу с документами и т.д. Президент сам в специальном обращении озвучивал эти меры, и их причины. Этот пятидесятилетний низкого роста человек с улыбавшимся лицом – и сейчас оно улыбалось, пусть и слабо, – говорил: «Мы знаем, какую реакцию это может вызвать… но – мы уверены, что все делаем правильно. Причин этих сокращений – несколько. Главная причина – это экономия средств. У нас  большая страна и в ней очень много учреждений культуры и образования... И все они, по большей части, нерентабельны. Не- рен- та- бельны (повторил он по слогам, словно это было магическое слово). Вторая причина – современные технологии, особенно технологии средств коммуникации. Зачем людям слушать занятия в университете, если все давно можно прочесть  в сети? То же – пусть и в меньшей степени – относится и к научному знанию, пусть и не ко всему, в основном, к гуманитарному.. и то же – относится и к музеям, библиотекам… Да, что-то при закрытии теряется… и, тем не менее, – мы верим, что человек по природе любит знание, любит историю и любит красоту, и все равно будет тянуться к ним. Мы знаем, что все эти меры – вызовут реакцию – и мы готовы защищать ее в диалоге»… Но всем в России было ясно, что означает фраза : «готовы защищать в диалоге».
Это обращение и новость о решениях правительства были показаны по телевизору одним мартовским вечером, в понедельник. Сергей и Маша – слушали его, придя с работы, уставшие, но – счастливые, как всегда. Первое их ощущение было таким – это там, в Москве – специально хотели ударить именно по ним… по их счастью… и даже – по их весне, по их весеннему солнцу… (в России, если ты полностью счалив – жди беды, откуда-нибудь да «прилетит» – подсказывало им подсознание… а если ни откуда извне, – то от самих себя, от того самого подсознания). Они сидели на кухне и только что поужинали, он пил чай, она  – кофе. «Телевизор», – показав обращение президента, «перешёл» к своим обычным программам – к ток-шоу со всякими фриками, бывшими звёздами и пр.   
– Это трындец какой-то.. – сказал он, неожиданно для себя «выведя» свои переживания во вне…
– Вот они и сделали то, что давно носилось в воздухе… Только мы-то здесь причём?
Они не могли поверить, что их музей – для Сергея он уже давно был родным, для Маши меньше, но все же – именно там они полюбили друг друга, и вообще, – что их музей закроется…
– И что нам теперь делать? Где работать? – этот его вопрос повис в воздухе.
 Ночью они – инстинктивно, –  сделали «это», и им казалось, что это происходит в условиях войны… в условиях борьбы с врагом… и тем отчаяние были их движения.. их взгляды друг в друга… тем выше полет…
На утро – как и миллионы работников учреждений культуры и образования в России – они пошли на работу. Стояла все та же весна… все то же мартовское солнце… его играющие лучи словно говорили им, лаская, – «я с вами… я с вами…»  Но, конечно, подходя к  музею, они заплакали. Все? Это конец? Неужели его действительно закроют через несколько дней? Это было страшно… словно тебе сообщали, что скоро умрёт твой близкий человек… Они зашли внутрь – обычно в музее с утра в будний день было много посетителей, но сейчас – не было ни одного… Значит – вчерашние новости по телевизору это не сон, не видение, не розыгрыш… Все сотрудники музея – и, прежде всего, директор Александр Викторович – были на месте.. лица у них были растерянными. Все разговаривали, – громко, истерично… Сергей и Маша погрузились в эти общие разговоры, хотя он, всё-таки, – поскольку ему было совсем тяжело – «выныривал» из них хотя бы взглядом… он все смотрел на портрет того самого Н.-ского дворянина Карпова, который «построил» этот дворец – тот, как всегда, слегка улыбался… своей улыбкой словно обращаясь к нему… Экскурсоводы, между тем, осаждали директора вопросами, тот – отбивался:
– Да, все это правда… Сегодня вторник, закрытие – должно быть к концу недели… Вы представляете, сколько документов мне нужно сделать? Отчётов гребаных (он произнёс слово, которое никогда в этом месте не произносилось)? В том числе и вас надо рассчитать… так что – хватит меня уже отвлекать…
Но вопросы все равно сыпались, сыпались, и он отвечал на них снова и снова… зачастую повторяя одно и то же. Это имело характер некоего ритуала – вот, людям надо с кем-то поговорить в такую минуту… При этом он все равно – не уходил к себе в кабинет, он инстинктивно бродил по холлу перовое этажа… «на автомате», безо всякой мысли, глядя на картины, скульптуры… экспонаты… Подчинённые доставали его вопросами и там:
– Что же нам  теперь делать? Куда идти? Есть какие-то программы занятности для нас? Это ведь нарушение наших прав?
– Да.. кажется, есть. Вам, конечно, надо идти в Службу занятости.
Один из сотрудников сказал:
– Я уже ходил. Да, о нас «позаботились». И предлагают – работать на «Кожмаше»… переквалифицироваться в секретари менеджеров среднего звена… 
И тут Александр Викторович сделал еще одну вещь, которую никогда не позволял себе в «официальной» части музея, – он принёс из кабинета бутылку своего дешёвого коньяка и, налив в пластмассовый стаканчик, выпил… вместе с ним выпили и все остальные, и Сергей с Машей тоже («было немного забавно видеть тебя, «глушащей» коньяк…»).
Такова была их первая реакция. Потом вторник прошёл, прошла среда, наступил четверг. Страсти немного улеглись. Сергей писал дома статьи по истории города и музея, – несмотря на то, что понимал, что он уже скоро лишиться должности научного сотрудника… Маша сидела рядом с ним и, всё-таки, – если не вспоминать музея и общей ситуации – улыбалась («твоя улыбка рядом – это важный ресурс…») 
В четверг они – по призыву директора – снова отправились в музей, всех работников в этот день рассчитывали, также проводилось общее собрание. Однако, когда они подходили ко дворцу,  то они увидели нечто поразительное, –  дворец, этот их красавец, «Эрмитаж в миниатюре» – был накрыт огромным полотном темно-серого цвета, привязано оно было очень прочно, чтобы никакой ветер его не снёс. Увидев это, они оба поняли, что государство – как обычно, – соврало, и что речь идёт не просто о сокращении учреждений культуры по «нерентабельности», а о чем-то большем. Видеть дворец закрытым полотном было больно. И даже мартовское сияющие солнце здесь не помогало. Казалось, что дворец был заключён в тюрьму, или – что ему словно закрыли глаза, или – перекрыли дыхание… Теперь было окончательно  ясно, что он все эти века  делал, – он давал их городу Н. перспективу… Красоту… веру… поднимал ввысь…  и вот теперь всего этого не было… Город оказался обезглавленным, обездушенным… недыщашим… И стало также ясно, что всегда было противостояние дворца и жителей города, не всех, но многих… тех самых, которые смотрели по телевизору сериалы и шоу с фриками и бывшими звёздами, тех самых, кто вечно «сидел» в компьютере и в наушниках…  Это была необъявленная война и вот теперь стало ясно, что она ведётся… что она переходит к активной фазе.
Сергей, ведя за собой Машу, привычным движением открыл массивные двери музея, – а полотнище при этом чуть отодвигалось под отрывающейся дверью, а потом снова опускалось на место… Это – в последний раз они входят сюда? 
В этот день в музее снова собрались все сотрудники. Но были и еще какие-то странные люди – как все поняли, это были мелкие чиновники из городской администрации, они теперь уже постепенно начинали распоряжаться музеем, по их приказу дворец и был накрыт полотном, так же было сделано со всеми такого рода «объектами» в Н. и по всей стране, – причём по телевизору это, конечно, не сообщили – зачем? Чиновники бегали по музею, проводили инвентаризацию, говорили друг с другом  и с работниками музея, – не хамили, улыбались и все равно никак не отвечали на возмущение некоторых из сотрудников. Директор попросил у них разрешения провести собрание с рабочим коллективом в одном из огромных зал перового этажа… те ответили:
– Конечно.. кончено… тем более что еще до пятницы музей Ваш, Александр Викторович…
Итак, сотрудники разместились в зале первого этажа, – в нем часто проходили концерты классической музыки, так что сидений там было много. Сергей вспомнил – как хорошо ему было на этих концертах… а сейчас тридцать работников – сидели почти молча. Александр Викторович вышел перед ними на небольшую сцену-возвышение…  голос у него за эти дни стал хриплым, глаза смотрели поверх вчерашних подчинённых… у многих от его вида в глазах появились слезы.
– Так… ну что… расчёт вы получите. Государство с нами щедро… мы с вами получим не только зарплату за март, который ещё не закончился, а вообще – за все весенние месяцы и за все летние месяцы, то есть отпускные… это очень немало… А я, как директор, – тоже получу внушительную сумму.   
Кто-то из работников, услышав о такой выплате, радостно вскрикнул. Директор промолчал. Потом снова заговорил:
– Не знаю… почему это все произошло… зачем… и, в то же время, – я как будто догадываюсь – почему и зачем…
И тут встала один из молодых экскурсоводов, – Лена, она была красивой, и в плане одежды – всегда выглядела с «претензией»:
– Да перестаньте Вы, Александр Викторович, – все ведь ясно…
– Да?
– Не нужны мы… и давно пора было это понять и решить это. Жизнь… сама, можно сказать, история – нас сметает… И хотя мне поначалу было больно, но я вот за эти дни после понедельника… я вдруг поняла, – что так и надо… И успокоилась.   
Примерно половина  слушавших ее поддержала – кивками, мычанием или просто молчанием, другая половина – возмущалась, в основном, это было более старшее поколение, и – как ни странно, – Сергей и Маша. Лена с ними спорила, перебивая их возражения:
– Давно все к этому шло… Ну – кому мы рассказываем? Пенсионерам? (это слово тоже многих из противоположного лагеря возмутило) – пенсионерам? – повторила она, – или – второй пункт – школьникам, или студентам. Какое их число реально интересуется этими всем? … Да их просто пригоняют  учителя, преподаватели….  вот и все, рука руку моет. Одна бюджетная организация обслуживает другую. И вы это всё знаете. Это какой-то замкнутый круг, и, в итоге, – мы не понимаем, что людям нужно. А они – не хотят, на самом деле, ходить, но приводят потом своих детей – тоже насильно, а те своих. И становясь учителями и преподавателями – тоже приводят. А смысл? – вот так вот молодая девушка громко вопрошала о смысле… 
 Кто-то ответил:
– Да мы отлично понимаем, что детей пригоняют. И все равно – смысл был. Даже если подросток не будет реально слушать экскурсию и будет, как всегда, сидеть в своих наушниках, но он просто – лишний раз пройдётся по залам, посмотрит на картины… И это все равно западет… Даже то, что люди видят дворец, – пусть вообще не заходят в него, – даже в этом есть смысл, Лена. И ведь посмотрите – они не зря накрыли дворец полотном. Зачем это-то делать из соображений рентабельности? (это было произнесено вполголоса – вдруг те бегающие по залам чиновники, эти борцы с красотой,  услышат, мало ли что…)
Лена мотала головой:
– Нет… нет… мы с вами отжившая форма… (она хотела сказать – «вы отжившая форма», ведь сама-то была молода, но сдержалась). Хватит уже дёргать людей чем-то несбыточным… нереальным. Вот в чем, – кроме экономики, – причина. Мы – словно какой-то яд. («яд красоты», – подумал Сергей) – и мы приняли этот яд от предыдущих поколений…. Но это то, чего не должно быть в будущем и даже уже здесь, в настоящем… наше государство – сделало самый мудрый ход (она говорила это искренне). Оно не стало, – в отличие от многих, от европейских там, – играть, заигрывать с этим огнём, с этим призраком культуры.  Оно сделало нам всем больно, – но это спасительная операция хирурга, а не война. Хватит уже мутить общество. Вот посмотрите – жители нашего города – немного потоскуют по музею и по виду дворца в центре города, – и все забудут. Надо быть такими, как Вы есть. Вы и сами не смеете быть такими, какие Вы есть. Вам надо к психологу. А мне это как раз не так сложно, как вам… Да, мне не сложно, – она заговорила громче, – Да, я обычный человек. Я смотрю телевизор… я сижу в «компе»  и  в сети. Хожу в фитнес зал – где, кстати, я ни разу не видела никого из вас… И там – я рано или поздно познакомлюсь с нормальным мужчиной, а не с пьющим бюджетником…
 Сергей подумал: «ну и вали… дебилка, блин…»  Словно «услышав» эти его – и не только его – мысли, Лена схватила свою сумочку и пошла к выходу. Остальные – пообсуждав ее, словно это были некие оставшиеся от ее речи и шумного ухода – волны, – тоже начали расходиться... Сергей думал – в чем-то она права… «вызов брошен» – и теперь война началась открыто, и надо понять, стоит ли эта их Красота, о которой они все здесь говорили с придыханием, – стоит ли она на самом деле чего-нибудь. Или – все упирается в инерцию, что и выражалось в низких зарплатах и в том, что каждый раз говорить школьникам об истории, о дворце, о Бежецком – было все труднее, словно это стена или – спектакль одного актёра. И вот – эта стена рухнула, и вот – спектакль одно актёра, «день сурка», – как и у всех преподавателей или экскурсоводов России, – кончился. И останется уже только то, что будет настоящим.
Сергей и Маша выходили из музея… и снова полотно, повешенное на здание, затрепыхалось из-за открытой ими массивной дери, а затем – опустилось вниз. Да, дворец был словно упакован, как что-то неуместное… гибельное… и поэтому заключённое в темноту шуршащего полотна. «Вот она – тьма»,  – подумал Сергей. 
   
      
14

Первые дни после События, – те из работников, что спорили тогда с этой Леной – «консервативная партия» – почти каждый день общались друг с другом,  – сначала вживую, затем в «ватсапе»… Это было похоже на ситуацию, когда у родственников и друзей умер кто-то близкий, – этим близким был Дворец, – и вот, как некие волны в море от брошенного камня, происходило такое общение. Причём в основном это были  люди старшего поколения, и – Сергей вместе с Машей. Раньше он с ними не очень тесно общался – он их ценил, но, всё-таки, они все были, как он думал про себя, «немного маразматичными»… они очень много знали, но – уж слишком по-возрастному заезженными были их экскурсии, их общение с посетителями, и он еще думал, что –  и он таким станет лет через пять, эта мысль не приводила его в тупик, но – чуть сдерживала его… И когда та же Лена говорила о том, что следующему поколению музей не нужен, она имела ввиду в том числе и эту реальную проблему –  «заезженности»… у него этого пока не было. Как бы то ни было – сейчас, после Закрытия, – они неизбежно сближались, в этом он тоже не видел ничего страшного, наоборот, он понял, что раньше недостаточно их ценил, пусть они и имели свои недостатки.      
Естественно, первые дни они все – поначалу встречались, а потом переписывались, бесконечно обсуждая, как такое могло произойти и как открыть дворец-музей обратно, эти обсуждения шли по кругу, – активно, но чем больше проходило времени, тем слабее… По сути, надежда была одна, – что в их городе Н. и по всей России – начнутся какие-то протесты людей, обычных, не работающих в «учреждениях культуры»… Но ничего серьёзного не было… Единицы жителей проводили одиночные пикеты, которые быстро кончались задержанием…  иногда протестовать выходили и они, работники музея, и их тоже задерживали, полицейские при этом казались Сергею даже не жёсткими, а какими-то равнодушными, холодными, и это было еще обиднее…  Уже кончился март и начался апрель – на редкость солнечный в их обычно пасмурном городе Н., так что люди – и подростки, и мамы с детьми, и пенсионеры – каждый день выходили на улицы, под «солнышко»… И ему невольно думалось о том, что вот – дворец зарыт, а жизнь – у них там – идёт дальше. И вдруг, однажды утром,  – в их группе в ватс-апе, почти уже замершей, - приходит новость –  директор музея, Александр Викторович, – умер… от инсульта… Сергей и Маша сидели дома, – что они часто делали в это время, потому что идти было некуда. Они оба прочли в телефонах сообщение. Нереально… невозможно…
– Что же это за хрень такая? – спросил он «на автомате», «риторически».
– Не знаю…
Александр Викторович…. Сколько лет он его знал… сколько они выпили вместе… И тут же  Сергей упрекнул себя, ведь он всегда воспринимал директора… ну… как часть системы – как вот тех экскурсоводов старшего возраста, - как маразматичного… заезженного, и директор-то был таким  намного больше. Ну – что такое директор музея в провинциальной России? Это – вечная нервотрёпка, вечное общение с экскурсоводами, – которые далеко не всегда думают только о «вечном», а часто – о зарплате, и ведь, учитывая эту  жалую зарплату, – ясно, почему… вот что такое директор – он посредник между «красотой» и «внешним миром», «продюсер» (мученик красоты, человек, распятый ею)… И поэтому – в его жизни всегда был алкоголь … И поэтому сам Сергей не хотел становиться директором, – хотя если бы музей не закрыли – все к тому бы пришло… А ведь когда-то давно – когда Александр Викторович еще только сам приходил в музей – он тоже был простым экскурсоводом… Об этом он часто, – напиваясь, – рассказывал Сергею…. и еще говорил: «я пришёл сюда лет в семнадцать… совсем молодым… а весь дворец – стоит в пыли, серый… словно в царстве Аида… но – тем сильнее я все почувствовал… они – указал он на портреты – словно смотрели на меня из своего пыльного состояния, и говорили: «мы живые… верни нас к жизни»…» И он – когда уже потом стал директором, «выбил» у администрации деньги на масштабную реставрацию…
Да… – вздохнул Сергей,  – он, пусть и много общался с директором, но часто воспринимал его именно как директора… спорил с ним… ссорился и не спешил мириться – как с некоторыми другими людьми в его жизни.. (с сыном, например) Все ему казалось – ну… директор.. у него всегда там свои какие-то соображения… выпьет и талдычит одно и то же – про отчёты и про отношение к посетителям… И вот этот «директор» – умер… в голове вставал его образ – высокий, нетолстый, но плотного телосложения, с всегда красноватым узким лицом… как было  его теперь жалко… и чем больше у него было вполне объективных недостатков, тем сильнее была жалость… И еще, конечно, думалось – закрыли музей, накрыли полотном дворец, – его директор умер… словно дворец взял его с собой… во все это не верилось… и в закрытие, и в смерть… какая-то новая страшная реальность…
Их сообщество в «ватсапе» – поскольку люди там были в основном предпенсинного или пенсионного возраста  – реагировало очень тяжело… Многие – ничего не  писали, погружаясь в молчание. Кто мог отвечать – делали это… одна женщина-экскурсовод написала: «это они его убили…» За такое – учитывая, что в России все читалось государством, – могли и оштрафовать, например, но – автор этих строк, – зная это, и по идее будучи старым человеком – не испугалась и не удалила.
 Через три дня состоялись похороны. Сергей надел свой костюм, который он не любил надевать, но в тот момент ему было все равно. Он, кстати, с улыбкой вспомнил, – что вот из-за костюма он и «получал» часто от Александра Викторовича, вернее – за его отсутствие. Сергей  всегда ходил в свитерах, – правда, они были хорошим, новыми, но  директор говорил ему – «лучше работать в костюме (и он сам всегда в нем ходил). У тебе же есть костюм?» –  «Есть…» – отвечал Сергей и убегал от него к посетителям. Ну вот – хоть сейчас он надел костюм, на его похороны… Маша тоже оделась во все чёрное – она тоже сильно переживала смерть Александра Викторовича, пусть и знала-то его недолго… «смерть Александра Викторовича» – повторяла она про себя и тоже не верила. Но – и  в таком строгом траурном виде – она была потрясающе красивой, что невольно отмечал  Сергей… директор будет ему благодарен, что он приведёт такую красоту на похороны.
В Н. было два кладбища – старое, на котором хоронили редко и людей значимых, и новое, где хоронили часто, и всех без разбору… Родственники Александра Викторовича сказали, что по деньгам они не могли себе позволить престижное старое кладбище… (на самом деле – при большом желании – смогли бы), но – администрация – уж непонятно, по каким мотивам (вообще государство после Закрытия окончательно превратилось в непонятную «золотую орду») – дало разрешение и бесплатный участок. Родственниками директора были – его уже зрелого возраста дети и подростки-внуки – он был женат, но жена умерла уже очень давно – так что в шутку он говорил, что женат на музее, как королева Елизавета  была замужем за Англией… и опрокидывал рюмку… Как это было противно видеть и слышать для Сергея,  – эту повторенную замусоленную шутку и алкоголь, да ещё с вечной мыслью, что он тоже станет таким же – таким же противным и «неизбежным», и что его самого будут вот так же – «терпеть-ненавидеть», как что-то неизбежное – как еще одного представителя неистребимого в России вида  – «бюджетника», одного из миллионов… и как он сейчас жалел об этих своих чувствах...  Мы живём в этой реальности, общаемся с людьми – в каких-то вечных наростах стереотипов – о себе и о других.. Конечно, о себе – что «я белый и пушистый», о других, что они «черные и чугунные»… вечные каналы стереотипов, по которым «идет» ежедневная «прокачка»… и вдруг – хлоп, и человек умирает… и все эти каналы восприятия рушатся… а «за» ними, – вот удивительно, – была жизнь… был человек… И так же – думал Сергей сейчас, – будут воспринимать и его, и уже воспринимают. Лида потому и развелась с ним, что они стали друг для друга стереотипом и больше ничем… Саша – пусть между ними и теплится что-то, но все равно – он для сына часто «чужой», «взрослый»… И только вот сейчас это понимаешь, а потом – пройдёт буквально пару дней – и снова перестанешь… Да, он был абсолютно уверен, что, – как и директора, – только смерть может «вывести» его  образ из этих каналов… Правда, – у него есть человек, которому  для того, чтобы видеть его  живым, не нужно, чтобы он умер…
Старинное кладбище было, конечно, красивее, масштабнее, чем новое – на нем можно было увидеть надгробия всех тех губернаторов, предводителей дворянства, портреты которых были во дворце… Да, Александр Викторевич будет доволен тем, что они положат  его здесь. Располагалось это кладбище недалеко от собора – того самого, центрального, на площади. Так что было удобно – сначала панихида в соборе, потом – гроб повезут на кладбище.  Пока Сергей и Маша ехали на трамвае до собора – ни о чем почти не говорили. Погода снова стояла хорошая – на небе солнце… правда, задул ветер и они, – выходя из трамвая, – застёгивали свои куртки… Смерть, - казалось, что она приближается какой-то чёрной дырой… искривляющей пространство вокруг себя… искривляющее людей… их сознание… Жизнь, жизнь, и вдруг – смерть… как некое отсутствие… перерыв в перечислении. Живой человек Сергей, живой человек Маша… живой человек, вот который идет по улице – и неживой человек Александр Викторович, который еще несколько дней назад был живым. Как люди бессильны перед смертью. Поскорее сделать все, что надо, – закопать, поговорить, выпить (эх, на этой выпивке уже не будет его, Александра Викторовича…), и «уйти» «обратно» в свои жизни – «взять», «оставить» внутри эту смерть как мысль, как воспоминание, как шок… «заглотить» ее как рыба наживку – и «сосать», «сосать»… не думать о ней явно, но в душе все время – «валять» ее… особенно – если ты и сам уже старый.  «Валять», «обсасывать» – небытие…
У собора уже все были на месте, людей было человек сорок,  – коллеги по работе, в том числе и их сообщество в «ватсапе», тоже с тенями смерти на лицах, и – родственники. Правда, те, – кажется, не очень горевали по отцу и по деду, так что они могли почти спокойно делать что-то в плане организации панихиды и похорон… Видеть здесь своих бывших коллег было немного непривычно  – ведь обычно они встречались там, в музее, – без верхней  одежды, вечно что-то говорящие посетителям… Все поздоровались. Автобуса с телом еще не было, он чуть запаздывал. Разговор почти не вели. Пришедшие «выражали свои соболезнования» детям и внукам, потом снова замолкали. Только кто-то изредка тихо заговаривал о том, где, какие цветы он купил, какой венок… искусственные цветы.. почему искусственные? Это показалось Сергею чем-то неправильным, сам он с Машей принёс живые… и вообще – все они стояли здесь неприлично живые.   
Потом приехал, наконец, автобус. Да… вместо Александра Викторовича – его тело. Все вошли в собор – в нем была, как всегда, полутьма – нанятые рабочие вынесли из автобуса гроб и поставили его посреди храма… а затем открыли. Его тело… конечно, «подрехтованное» в похоронном бюро, но – в целом узнаваемое… его тело было неживым, неподвижным… вот так он здесь присутствовал. Хотелось, – чтобы он встал и сказал им: «ну давайте, работайте с посетителями, заинтересуйте их… Работайте, хватит уже халтурить, за что вам деньги платят?» И ушел бы в свой кабинет, – приложиться… Сергей заплакал. Да блин – даже если бы он только и прикладывался – и был бы просто обычным «алкашем»,  – каких в их городе тысячи – все лучше, чем вот так вот лежать. Тем временем, – началась панихида. Ее вел довольно старый священник – его голос, в отличие от голоса его молодого коллеги, которого Сергей помнил по рождественской службе, раздавался уже с большим трудом (но на молодого родственники пожалели денег). Сергей бывал на панихидах, так что примерно он понимал, что происходит, и какие слова говорятся на «возгласах» и в молитвах. Стоявшие у гроба торопливо и немного стесняясь – крестились, и он тоже. Смерть казалась странным событием… игрой… спектаклем… особенно  это было очевидно, когда в середине службы – алтарники знаками пригласили всех молившихся подойти и поцеловать Александра Викторовича в лоб. Сергей преодолел небольшой приступ отвращения и поцеловал. Лоб был холодным и немного скользким. «Прощай… прости нас… не удержали мы тебя… а ведь могли бы догадаться – как твое сердце отреагирует…»  Смерть была  обманом, духотой…
Панихида закончилась. Молившиеся собрались у гроба – уже закрытого… Священник встал перед ними, он должен был что-то сказать, хотя все видели, что он очень устал (Сергей подумал – «может, хватит уже его эксплуатировать?»), его голос был негромким, иногда прерывающимся, – но, всё-таки, слышным, ведь в соборе была хорошая акустика:
– На все воля Господня (все снова перекрестились). Господь… призвал раба Божия Александра. (вот так вот – «раб божий Александр»)… Молитесь за него… за его душу. Наверное, у него были грехи… я лично знал его… (ясно, что он знал и о грехах Александра Викторовича… может и участвовал иногда?). Но кто – без греха-то? А я ему благодарен, что он – всегда водил меня по нашему великому музею… пусть его сейчас и закрыли (он бы сказал, как бы он назвал этих «закрывателей», но не стал)… И моих детей водил, и моих внуков водил… Спасибо тебе, Саша… А вам всем напоминаю, что Господь наш Иисус Христос – воскрес из мёртвых… и воскресит всех умерших в последний день. И Сашку тоже... И тебя, Сашка, тоже… 
 Потом все вышли из собора и поехали на кладбище. Но Сергей все вспоминал слова священника о воскресении… Хотя ему показалось, что тот, возможно, сказал это «на автомате»,  – скажем так, и веря, и не веря в это, – но вдруг он подумал – что это – возможный ответ на  его вопросы…  Там, – в далёком нереальном времени, – был легендарный Христос… После смерти на кресте он умер… а его ученики, – вернее, это были ученицы – пришли на следующий день в гробницу… и не увидели его…  вместо него на гробнице сидел ангел, который сказал им: «его здесь нет»… «Его здесь нет»… эти слова – такие лёгкие, такие воздушные, такие детско-сказочные, такие невозможные, похожие на стихи, – но, может, именно поэтому они и были произнесены…  Такое можно было придумать – но… даже как выдумка это все равно было сильно. «Его здесь нет»… вот во что упираются миллиарды смертей.  Миллиарды людей, которые здесь жили… Глобальный вселенский хэппи-энд. Словно – это шутка ангела, шутка Бога, но и… не только шутка. Словно этот улыбающийся ангел своей улыбкой говорил: «ну что вы паритесь уже с этой смертью? Что вы умираете? Что вы думаете о ней, философствуете? Его здесь нет»… 
С этой мыслью – пусть она просто мелькнула у него в душе в этот день и потом «ушла» в глубину, без особых внешних последствий, – но с этой мыслью ему уже было легче быть  на похоронах, снова целовать Александра Викторовича, и видеть, как его гроб опускают в землю, и пить потом коньяк, закусывая его бутербродами (директор бы такую закуску оценил)…  И обнимать совсем расклеившихся бывших сослуживиц, говорить им какие-то слова… без прежнего, когда они работали в музее, -  отвращения к ним, когда он немного ото всех них – и от Александра Викторовича  в первую очередь… – «убегал» в экскурсии, в «приобщение посетителей к красоте»… Он понял, что красота – не только в портретах, но и вот – в людях, в том числе внешне и не очень красивых… и не очень лёгких в общении…
И еще – как «бонус» от жизни, – он часто после похорон видел Александра Викторовича во сне – и всегда он стоял в музее, ругающий их, подчинённых, и торопясь уйти в свой кабинет… Хотелось «поймать» этот сон, «зажить» в нем, но – он был неуловим.   


15

Итак, как он и она жили после События? Когда уже прошёл март и начался апрель, и новая ситуация начала «стабилизироваться» в их жизни и в сознании? Правда, – когда умер от инсульта Александр Викторович, то все это «сложилось» вместе густым облаком… Но затем, в середине апреля,  жизнь снова – как говорил Сергей, к сожалению,  - пошла своим чередом, своим чередом после Закрытия.
Что это было? Он многие годы работал – сначала учителем, преподавателем, а потом – экскурсоводом, – то есть, он всегда был в общении с людьми… был  в некоей «сцепке»…  это, – в значительной степени, – делало его живым, хотя в целом реальность не казалась ему такой уж «ласковой»… Потом, правда, «пришла», «явилась»  Маша, но и даже  с ней эта «общая структура» работы, и жизни, и стоящего за всем этим общества – оставалась «дисгармоничной», пусть он и меньше это чувствовал. Он, как и тысячи работников культуры и образования России – существовал в некой схеме, ставшей привычной. Небольшая зарплата, которая, – по мысли государства, – позволяет «поддерживать штаны» (но вот уже можно ли на нее «поддерживать  штаны» их детям?), и при этом – работа во дворце, и – с людьми, чтобы «распространять» среди них знание и – «красоту»… Эта схема была, конечно, «перекошенной», «патологической»… из неё везде торчали «хвосты», или «острые углы», все ее участники – тянули ее в свою сторону, требовали внутри нее что-то изменить, с выгодой для себя… Работники, – как они с Машей, – требовали больше денег… само государство, конечно, хотело меньше финансировать (и вот – сейчас перестало финансировать вообще…) Но были еще и слушатели – студенты, школьники, которые вроде как слушали, но постоянно в своих соцсетях писали, что их «задолбало»…. Вот такие – рак, лебедь и щука… И вдруг  – государство, в один миг и в один взмах меча – рубит всю эту схему, этот гордиев узел, из соображений экономии, а, на самом деле, – не только, но, видимо, и из-за того, что сама эта вся «культура» для элиты все больше перестаёт быть ценной… Схема рушится… ничего на ее месте нового не появляется… И что дальше? Пустота? Дворец-музей – стоит, накрытый полотнищем… Люди – простые россияне, – вот уже два месяца как прошло после Закрытия, – не выходят и не защищают его, не требует его открыть и вернуть музей… В этой схеме – всегда была вот этот неопределённый фактор «людей», – а все остальное было подсчитано, и прописано… И вот государство – эта «золотая орда», решения которой понимаются Сергеем все хуже, – сделало ставку на то, что «люди» не будут протестовать, вот он – x в уравнении, в схеме… государство сделало прогноз на этот x и – выиграло, для себя.
Люди… Почему они не протестуют? Сергей, – когда они с Машей выходили на улицу, а на дворе стояла весна, все смотрел на них – идущих по тротуарам… сидящих в трамваях, все время в своих телефонах и наушниках (а дома – еще и перед телевизором). Почему они не протестовали? Смирились? Ведь наше государство – да, не любило митинги, и, всё-таки, – если людей совсем «припирало», митинги проходили… и государство тогда могло менять решения… пусть эти митинги и не показывали по телевизору (а показывали конечно, митинги в США, говоря, что они завтра развалятся)… Почему? Здесь много причин, отвечал себе Сергей. Люди погружены в выживание (к 27 году российская экономика и уровень жизни стал выше, но очень ненамного)… Кроме этого, – в плане информации, они все больше «погружались» в телефоны, в компьютеры, в «телевизор» (особенно молодое поколение – как его сын Саша)… «Культура» – да, она была частью их обычной жизни – ведь, даже если ты просто видишь издали вот этот дворец, все равно это уже «культура»… Потом, в сети и по «телевизору» не все были сериалы и ток-шоу, там тоже она была… И, всё-таки, – «культура» становилась – все более ненужной частью жизни «простых людей», так происходило «объективно»… Словно была тонкая  нить, которая связывала их с ней… При этом и сами работники культуры слишком погрузились в свои профессиональные дела, и тоже – в выживание, учитывая их зарплату… отчёты… споры о том, как нужно, а как не нужно давать материал посетителем музеев, споры о судьбе музея вообще, о том, что его надо менять или не надо менять – и то же самое было во всех сферах культуры… Работники культуры «давали» важное, – но они все больше погружались  в споры, или – такие, как Сергей  и Маша – «уносились» в свою «Красоту» – и это было важно для них, но это тоже, – как ни странно, – в чем-то делало их еще более отчуждёнными…  они жили в своей «башне из слоновой кости»…
И вот эта нить между «культурой» и «простыми людьми»,  – которая становилась все тоньше и все меньше о ней все думали, – однажды эта нить – порвалась… Ее порвало зоркое лукавое государство… Оно нанесло удар по тому месту, где было «тонко», и все точно рассчитало. А «простые люди» – да, им стало хуже… Поначалу они и сами были уверены, что будут протестовать, но проходило время – и они все увидели, – что жить все равно можно… что и правда – «хождение» в музеи, в театры, в консерватории, учеба в гуманитарных вузах, – что без всего этого, все-таки, можно обойтись… всё-таки – можно. И что у них раньше была некая привычка, – доставшаяся от родителей, и что они далеко не уверены, что им и правда это нужно (о чем и говорила на последнем собрании Лена). Привычка… инерция… да, можно сказать, что Закрытие стало для них таким экспериментом, и вот – таковы были его результаты (правда, – оставался вопрос: если потребность в «красоте», – не привычка, а нечто реальное, то – значит, однажды она прорвётся – и прорвётся сильно…) Если раньше люди «сидели» в телефонах и в «компах», и в «телевизоре», и при этом хотя бы иногда страдали, то теперь – страдали все меньше… раньше можно было себе сказать – «да хватит уже, пойду в музей»… то теперь уже нет… и этот внутренний голос становился все слабее. 
 Обо всем этом Сергей и Маша думали и говорили все это время…
Кстати, однажды он встретил на улице – Сашу, причём отец был там один, так что Саше было проще с ним говорить… Саша шел домой после занятий (конечно, все такие, как у него, колледжи – технические или естественнонаучные, – закрыты не были, так что его учёба продолжалась). С ним рядом  снова была вся его группа, с ее «неформальным лидером» Митяем во главе. Всех их Сергей  видел тогда, когда они пришли к нему однажды в музей январским вечером – замёрзшие, и он их пустил «обогреться». «Да, музей тогда работал…», подумал Сергей. Сейчас они снова были «под пивом» – тем более, что на дворе апрель, весна… Вся группа – и Митяй тоже – помня о том, что Сергей тогда сделал, – насколько смогли уважительно с ним поздоровались, и пошла дальше, а Саша остался. Они стояли вдвоем, и потом отец предложил – проводить его в направлении дома.
– Давай, – ответил тот. Он вдруг понял, что соскучился по отцу, кроме этого – они даже еще ни разу не обсуждали Закрытие.
– Ну как там мама?
– Ничего… хорошо… – Саша снял оба наушника… это было знаком высшего почтения к человеку, о чем его отец не знал… (Саша снимал оба, когда говорил с Митяем, и будет снимать, когда найдёт себе девушку)… Саша не стал говорить, что мама уже нашла себе «человека» и он уже почти живёт с ними, – в принципе, – неплохой мужик… пусть Саше и непривычно все это. Но ведь и папа уже с кем-то жил, как понимал Саша… Сын сказал:
– Она беспокоится по поводу музея…
– Ааа. Да, она мне писала, – Лида написала ему впервые не по какому-то деловому поводу, а вот, в плане того, что она беспокоилась за него… он ей ответил: «ну что делать – буду искать другую работу теперь… как ты и мечтала когда-то;»…   
– Ну так что, пап, – это все правда? Закрыт до сих пор?
– Да… - как видишь – и отец указал рукой на стоящий вдали дворец, накрытый полотном…
– Но это же – беспредел, папа…
– Да.
– Снова наш президент принимает указы – против своего народа…
 Степень «политизации» у Саши, – и у всех подростков России, – была очень высокой… Сергей всегда удивлялся тому, что Саша всегда стабильно находил время между «видосами» о машинах, между играми, – посмотреть и что-то «про политику», то есть, что-то против президента. Сам Сергей тоже мог его критиковать, но это не было главным в его жизни, и потом он понимал, что за «президентом» стоит народ… и здесь он с Сашей всегда был не согласен… И так получилось, что  и сейчас – такая же схема спора повторилась.
– Против своего народа? Да, мы тоже так думали… и думали, что народ поднимется… Но ты же видишь, что он не поднялся… всем по хрену…
– Да… но – я могу с кем-то списаться в сети… еще могу с кем-то из студентов поговорить…
– Поговори, спишись… Спасибо тебе, Саша… Только смотри, чтобы тебя не выгнали на фиг из твоего колледжа.
– Да я осторожно… почву прощупаю…
Саша улыбнулся – мол, поборемся еще, батя… этот момент они оба  почувствовали как некое их сближение, было хорошо, Сергей, давно не говоривший с сыном, словно «зацепился» за него своей душой, чтобы сохранить этот момент в памяти, – и Саша, пусть и не так сознательно, не так «эмоционально расчётливо», как сорокалетний отец, – тоже. Но потом, – когда они, наконец, попрощались, и Саша сел на трамвай, надев наушники и снова «погрузившись» в телефон, то Сергей  подумал: «пытайся, сыночек, что-то сделать… но проблема ведь в другом – и ты этого не понимаешь – в том, что ты все равно сидишь в своих наушниках и в своём телефоне… и вся страна сидит (и я – все больше – тоже…)» Он еще подумал, что это чем-то похоже на «Визит дамы» Дюрренматта – в конфликте миллионерши и своего местного горожанина люди поддерживают его, но – при этом все больше берут у нее кредиты…


16

Помимо этих мыслей о народе, о том, что он не «поднялся», что он смирился с ухудшением, восприняв это просто как нарушение привычки, инерции и что он готов это терпеть, и «жить по новому» – было еще просто то, как Сергей  – и рядом с ним Маша – переживали это сами по себе… как изменились их жизни, жизнь их, если угодно, тел. Годами он ходил на работу – и что-то людям рассказывал. И вот теперь – это прекратилось. Встало. Его тело… начало «колобродить», «колбасить»… энергия замыкалась на нем самом. Конечно, эта энергия выходила в общении с Машей, и, всё-таки… Кстати, Маша переживала это даже немного тяжелее, – видимо, потому, что ее организм был моложе. Закрытый полотном дворец – ночами и днями тянул их к себе…
– Знаешь, это чем-то похоже на время Гитлера или Сталина… – сказала ему однажды Маша.
– Да… а ты – Мандельштам;… (она особенно любила этого поэта…) 
– Бедный он был… заброшенный, словно в кафкианский замок, в советскую систему… свет в ночи… и вот он – засигналил, засветился в этой ночи, – своими стихами...
 Они кивали головами, и думали – что их ситуация, все-таки, отличается от «времени Гитлера и Сталина». Но не говорили это, потому что было страшно это озвучивать. Конечно, в каком-то смысле, – их ситуация была лучше, – никто их не гнал, не «гнобил», никаких «врагов народа»… и ничего этого и не будет, они были уверены. Государство просто – «удалило», «вычло» всю «культуру» из общества, стёрло как ненужный старый файл, – который раньше хранили по инерции, но он – занимал место в памяти. И все – больше никого не трогали. Они – Сергей, Маша – и тысячи других таких же – словно «зависли». Никто не запрещает им ни с кем общаться… и другим общаться с ними… но все как будто замерло в каком-то диком развороте – как какая-нибудь искривлённая галактика… Да, после Закрытия –  они жили в созданной его полем искривлённой галактике и повисли в ней, в ее искажённом поле… Они даже могут попытаться более активно «агитировать» «народ» на протест, – но ведь это ни к чему не приведёт, как и понял это Сергей в ходе разговора с сыном. А государство снова плыло как что-то далекое, необъяснимое, как «золотая орда»… живите – бывшие работники культуры – как хотите – читайте… сочиняйте… но – без надежды опубликовать, и не потому, что ты пишешь что-то «нехорошее», – а потому что  народ, – в конечном  итоге, – это читать не будет… интернет – ваш, но вы затеряетесь в его океане… будете выглядеть безумцами, отправляющими послание без адресата…    
Так что, в каком-то смысле, это было лучше, чем то, что было с Мандельштамом или с евреями… но, в каком-то, даже и хуже… В гонениях прошлого века была ненависть – лично направленная, эмоционально наполненная… Сталин требовал от писателей прославлять социализм (то есть его). А здесь – направленность была, но слишком широкая… никого даже не заставляли «прославлять» Закрытие… не надо… народ и так это примет, «схавает»…   
   Как бы то ни было, – конечно, встал вопрос о том, что где-то надо работать – им, всю жизнь проработавшим экскурсоводами… и никаких подобных работ больше уже не было (и здесь тоже было отличие от прошлого века). Тем более что – на нем «висела» ипотека… пусть и не очень большая, щадящая. Да и тело – требовало работы, хоть какой… Вот она,  – пустота, искривлённость… Многие из бывших работников музея, – как кто-то уже сказал на последнем собрании, – и правда пошли работать на «Кожмаш», – переучившись в секретари (и такая работа была еще неплохим вариантом)…
– Ну что – на «Кожмаш», что ли? – спрашивал Сергей.
– Конечно, любимый;, на «Кожмаш»…
 На самом деле, они даже произносить это название без отвращения не могли (как и я, автор…). Уж если они все равно будут работать в какой-то «жопе», – то уж какая разница, где делать «карьеру» – на этом гребаном «Кожмаше», или – на каком-нибудь складе…
И они уже все более активно искали «вакансии», это слово все чаще повторялось в их разговорах (вместо слова «дворец»…); особенно в поиске был Сергей, чтобы хотя бы с мая начать работать… Смотря на разных сайтах вакансии, они говорили о них друг другу – и немного истерично смеялись… смеялись…
За одно они были благодарны жизни в это время, – что из любовь не стала меньше – наоборот, больше, если можно так сказать… (или позднее – она тоже начнёт страдать?)… Лёжа ночью на его матрасе, после «этого», они обнимались тесно-тесно… И Маша снова пахла своими духами и какими-то ягодами.. и они оба думали, – но не говорили об этом друг другу –  о том, что вот – ничего у них нет… работы нет… дворца нет… и они одни лежат на этом матрасе рядом, вместе, – словно над пустотой, без почвы. И – в каком-то безумии их мысль шла дальше, и  ясно, что завтра днём с его озабоченностью «вакансиями», этот ее поворот исчезнет, забудется, но, все же, они думали, – может, это и хорошо, что вот так вот – ничего нет, кроме нас… и кроме Бога, который дал нам эту любовь? И, может, Мандельштам с женой то же самое – последнее – испытывали в ссылке в Воронеж, когда уже было ясно, что все, скоро конец? Эта пустота…. этот дворец, накрытый полотном… это страдание (и в нем одновременно их любовь) – все это не может быть просто так, должно привести к чему-то другому… к чему-то новому… но к чему именно – они не знали… только вот так ночью они могли предчувствовать это… вдыхать это неизвестное будущее…


17

С истеричным смехом – искали дальше работу. Город – по мере прохождения времени после Закрытия – казался им погруженным во все большую немоту… и в этой немоте они – словно единственные – говорили.  К концу апреля Сергей, – как он и планировал – нашел для них работу. Почему именно эту? Кто его знает. Среди тысячи абсурдных вакансий он выбрал эту абсурдную, – может быть, она показалась ему не такой уж плохой по ее условиям.
– Вот, смотри, Машуня, – вроде как ничего… продавец-консультант в магазине «Товары для дома».    
– Продавец-консультант?
– Да… а что?
– Ничего…
– Зарплата вроде нормальная. Тридцать пять тысяч… сменный график… Ну  – если в таком месте каждый день, я помру…
– Ты что – будешь работать продавцом?
– Продавцом-консультантом;… 
– А что это за товары?
– Ну… часы… посуда… немного мебели… так примерно…
– Короче – всякая фигня, да?
– Да…  он находится в Торговом центре «Июнь» (а тот, в свою очередь, – недалеко от центральной площади – так что от их дома нужно было ехать на трамвае, то есть, недалеко…)
Это был день вторника, на улице – конец апреля, весна. И они поехали вместе в этот Торговый центр. У него настроение было в целом хорошим, у Маши – чуть расстроенным.
– Ну… не грусти… Машуня… – он поцеловал ее в волосы – длинные, тёмные, вьющиеся, – в конечном итоге, – я один могу там работать… без тебя, – но этот вариант – казался ей еще хуже.
Торговый центр «Июнь» – располагавшийся за центральной площадью, – высившийся своими тремя этажам – они знали хорошо… Вот… – думали они, входя в него, – дворец-музей закрыли и накрыли полотном (а может,  с ним еще что-то сделают, кто их знает?) – словно выключили из жизни… из обзора… а торговый центр никогда не выключат… О дворце – об этой темной точке, – не хотелось лишний раз думать, вспоминать, – дворец казался запрещённым полётом… запрещённой красотой, а вот Торговый центр – нет. Сергей  подумал: какой-нибудь умник решит, что это все – победа в России «наглого капитализма», хотя – причём здесь оно, это слово? Дело не в нем, а в людях… Люди внутри торгового центра – ходили по нему в большом количестве – да, это не то, что когда их загоняли во дворец-музей, когда они был школьниками… все – детство прошло… Вот что они сами выбрали – торговый центр… не на уровне слов, а в жизни… Посетители ходили с улыбками – смотря на других и показывая себя… наиболее крупные, «брендовые» магазины – «выкатывали» ко входам продавцами и продавщицами исключительно молодых людей – юношей и девушек, и эти продавцы в униформе – смотрели на проходящих посетителей, определяя, зайдет или не зайдёт… или вообще, из любопытства, «продвинуто» одет тот или иной человек, или нет… Сергей, – когда проходил мимо них, конечно, все время стыдился их взгляда… потому что, – да, по сравнению уж с совсем «ветхими» экскурсоводами в его музее (музея больше нет…) – он был неплохо одет… но, сравнению со многими посетителями торгового центра, – нет… и он начинал стесняться своей недостаточно спортивной  фигуры… и своего свитера… - хотя он был новым, но куплен в «простом» магазине, – и своих джинс… Маша – выглядела лучше его… но тоже неидеально… и тоже сейчас  стеснялась… Они покраснели… А еще – в Торговом центре играла приятная, задорная музыка.... и весна была на дворе, так что все это казалось целым миром – молодым, полным сил и – красоты… многие молодые посетители центра – вообще не заходили в магазины, а просто – «тусили» здесь, встречались, сидели в кафе, или на стоящих в коридоре диванах, обнималась или – в одиночку «сидели» в своих телефонах и наушниках (в ожидании когда их тоже обнимут…). 
  Сергей и Маша были рады, что магазин, в который они шли – не был брендовым, ведь даже само название – «Товары для дома» –  говорило о многом  - и больше ориентировалось не на самых богатых покупателей, зачастую – для старшего возраста. Да, «Товары для дома» – был не здесь, на престижном втором этаже, а на третьем…. на нем кафе и посетителей было чуть меньше… «Товары для дома» располагался между «Спортом» и «Детским миром»… обычный, не самый «прокаченный» по своему внешнему виду магазин. Впрочем, в нем было просторно… стояки с охранными детекторами… длинные ряды полок… на которых они и увидели то, что описывалось в информации о вакансии – часы… матрасы… кровати… Маша сразу присмотрелась к кроватям, – потому что они так и спали на его матрасе, пусть и хорошо обложенным постельным бельём. Впрочем, кровати стоили от десять тысяч, и это было нормальной ценой, но сейчас – когда у них нет работы – они не могли себе это позволить…
Надо уже было спрашивать у продавцов, – где у вас тут директор, чтобы поговорить о  вакансии… Но – у обоих были слезы в глазах… неужели все вот так должно быть?  В Торговом центре продолжала играть музыка – сейчас это было что-то из российского, молодёжного, модного, но вроде – «ничего» по мелодии и даже по словам… Он посмотрел на неё, и коснулся ее руки…
– Знаешь, мы с тобой как эти… как герои Тарантино – молодая пара, и сейчас начнём всех грабить…
Они грустно улыбнулись… ей было тяжелее сейчас, чем ему…


18

Прошло три месяца… на дворе стоял август. Все это время они работали в этом магазине «Товары для дома» – иногда им казалось, что это сон, фантазия, непонятно зачем вызванная ими к жизни… страшный сон… ничего, впрочем, особо страшного в магазине не было… Все отвечало своему «бытийному» предназначению, месту – средний магазин в «среднем» городе Н. и не выходило за эти рамки… Работали они «двое через двое» – их смена – как они и договорились с директором – была вместе. Та удивилась – вроде это если не муж с женой, то явно вместе живущие люди, и – такого – чтобы и дома, и на работе быть вместе – бывало редко… не пожалеют ли они об этом? Об этом она подумала, – но им не сказала. Ее звали Вероника Алексеевна, и она была тоже типичной для всего этого формата – среднего роста, с полным лицом, прирождённый директор (и у себя в семье она тоже, наверняка, командовала). Сергей, когда они знакомились, не стал скрывать, что они оба пришли из недавно закрытого дворца-музея. Вероника Алексеевна ответила:
– Ааа… ясно… у меня есть еще одна точка, – магазин в другом месте города… и вот там тоже работают бывшие экскурсоводы… Знаете – это на самом деле ужасно, что музей закрыли.
– Да…
– А уж зачем его накрыли полотном – вообще непонятно… Я вам сочувствую… – сказала она, словно речь шла об умершем любимом человеке… Ну ничего… приютим вас… Пусть я и понимаю, что вы не очень приспособлены к такой работе… Но, с другой стороны, – вы ведь работали с людьми;…
  Потом они оформили трудовые договоры… Работать поначалу было непривычно… потом – ничего, пошло. Вероника Алексеевна громко им объясняла:
– Не стоим… подходим к покупателям… Особенно если вы видите, что они с деньгами и могут что-то купить. Ясно?
Часто покупатели не хотели ничего слышать… но – они все равно к ним шли, приставали, преодолевая свое «культурное стеснение»… Покупали немало… в основном – посуду, белье и мебель… Первое время Сергей и Маша не разбирались в этой мебели – и им помогал специальный работник – потом они уже и сами все запоминали.. а Сергей, – когда приходил новый груз, в основном – все та же мебель – помогал еще и грузчикам. Вероника Алексеевна, когда они только оформились и начинали работать, боялась: «ну все.. не смогут ничего… экскурсоводы фиговы…» Но потом увидела – что толк есть… нормально… В конце каждой смены все работники, и Вероника Алексеевна тоже (она здесь часто бывала, потому что это был самый крупный ее магазин), – собирались у кассового аппарата, где кассир, – девушка в белой рубашке, – считала выручку за день… и объявляла ее… Если она была высокой, то все хлопали в ладоши, а Вероника Алексеевна говорила: «спасибо, дорогие мои… и за это – к вашим зарплатам  будут проценты» (никто, правда, так их и не дождался)…          
Их жизнь стала включать в себя – эту работу в магазине… две смены через две… Квартира, в которой они после закрытия дворца подолгу сидели и не всегда безрезультатно (во всех смыслах),  – теперь превратилась во что-то более типичное для «обычного россиянина» – в место отдыха, расслабления. До устройства на работу Сергей часто писал и читал, а теперь на это уже не было сил. Иногда Маша думала,  что они вообще ничем от других «россиян» не отличаются…  Особенно он – придёт, поспит, поест… сходит в туалет… реже, чем раньше, – они займутся «этим»…  Работа в магазине – это словно какая-то духота… немота… Ну да, они, конечно, говорят что-то, но что? Они там как болванчики… и он – как болванчик (это ее даже больше пугало, чем ее собственное превращение). В первое время он еще говорил с ней иногда о музее, а теперь, – уже преодолев все барьеры,  – так же нахраписто, как и другие продавцы, – «лезет» к бедным покупателям с вечным повторяющимся:
– Добрый день… нужно ли Вам что-то подсказать?  Добрый день… нужно ли Вам что-то подсказать? Добрый день… нужно ли Вам что-то подсказать?
Вот что ей это напоминало, – один советский фильм, про Мюнхгаузена, тот однажды, – когда от его выходок все устали, – просто берет другое имя и становится обычным продавцом цветов…
Как-то раз, – это было ночью, – она разбудила его, растолкала, при том что он ни как не хотел просыпаться:
– Серёжа..
– М-м?
– Ну Сереж..
– М-м.. – наконец, он проснулся – недовольный, однако тут же вспомнил, что завтра им не надо вставать, у них впереди было два выходных и смягчился…
– Ну чего ты хочешь, Машуня?
– Как ты так можешь быть таким… – она имела ввиду их работу…
 – Ну?
– Таким..
– Ну?
– Таким, блин, – она долго не могла найти это подходящее слово…  и вот, наконец, нашла – деревянным, да, деревянным… Я просто не понимаю… мне страшно там…
– Ну так уходи с этой работы… И вообще не работай.. может, сына родим…
– Несмешно… – ответила она, хотя – они не «предохранялись» и такое вполне могло произойти.
– Заодно уж и поженимся по-человечески, и обвенчаемся заодно…
Маша вдруг улыбнулась… ей стало хорошо… как она отвыкла от их любви. Он что – делал ей предложение? Но, все-таки, она вернулась к тому, что ее волновало, – как ни странно, даже больше, чем тема брака:
– Уйти с работы? Нет… мне там плохо, но одной здесь без тебя будет, наверное, еще хуже. Как ты можешь быть таким деревянным… таким недышащим… (вот еще слово, которое вертелось на языке) – там ведь нечем дышать…
– Знаешь, у нас в России раньше были времена, когда людям вообще запрещали дышать… а мы все равно дышали. А здесь – вроде бы тоже запретили, пусть и не прямо, косвенно… но это же фигня. Я дышу все равно.
– Да? И тебе это все не мешает?
– Мешает, ну и что… Я прочный… Знаешь, – может быть, то, что я такой вот деревянный, – это даже не очень хорошо, может, это какая-то патология, остаток чего-то такого еще с советских времён… А ты хрупкая, – потому что у тебя нет этой прочности… у  тебя нету панциря… может, это по-своему и лучше, честнее, ты не можешь вести такую двойную жизнь… Я и правда не могу об этом судить... Но мой мир…   никуда мой мир не делся… – она вспомнила, как он навязчиво пристаёт к покупателям, как перекидывается шутками с грузчиком, помогая ему ставить на полки товары… как слушает в тысячный раз наставления Вероники Алексеевны, – я – иногда молюсь… а часто – просто думаю о чем-то…
– О чем?
– Обо всем. О том, что с нами происходит, – как живёт город после Закрытия… О музее иногда… И – всегда о тебе…
– И ты не боишься, что однажды твой богатый, блин, внутренний мир – сломается? Что ты его разменяешь вот на все это – на «товары для дома»?
– Нет, не боюсь, это невозможно. Я все равно дышу… 


19   

После этого разговора им обоим стало легче – и не только ей, но и ему… И работа в магазине пошла легче. И выходные они стали проводить более спокойно – с меньшей оглядкой на следующее за ними как «железная необходимость» пребывания где-то в качестве продавцов. Они больше читали, он снова, как раньше, «до магазина», писал, и еще – они чаще делали «это». Все стало более глубоким, спокойным, «вошло в колею». А на дворе стоял конец августа… тёплый… с желтеющими листьями на деревьях. Сергей и Маша часто заставляли себя – потому что физически было немного лень, особенно ему, сорокалетнему, – выходить на улицу гулять… и никогда не жалели… Доезжали на трамвае до центра… заходили в прохладный спокойный собор… потом выходили из него и гуляли по парку, – прохаживаясь по аллеям… встречая редких прохожих, потому что, как правило, это были будние дни, ведь у них был сменный график. Как было хорошо… Иногда он вспоминал что-то из Фета – много писавшего про осень, про природу… да, она любила больше Мандельштама, а он вот – XIX век.  Затем они заходили в тот самый Торговый центр «Июнь», где и сами работали, – но в магазин за продуктами… пребывание в Торговом центре их не напрягало… Иногда – встречали кого-то из бывших работников дворца – с радостью, но и с болью… в разговорах узнавали, кто где пристроился… кто-то – в «Кожмаше»… кто-то – нигде… когда бывшие коллеги узнавали, что Сергей и Маша работают в «Товарах для дома», – то смеялись, и потом заходились общим с ними смехом, перемешанным со слезами… Потом, – неся пакеты в руках, – возвращались к нему в квартиру…   
И вот – в один из таких дней – это было первое сентября, - они, как всегда, поехали в Торговый центр за покупками, было часа три дня… Погода была чудесной и то, что наступил сентябрь, как-то особенно все оттеняло… словно – деревья и листья знали календарь, и вот «показывали» такие пейзажи, которые «просились» на картину… Сергей сказал:
 – С первого сентября у нас в музее начинался «сезон школьников»…
Они оба подумали – как это все было давно, хотя вроде бы не так уж много прошло времени.  Как они раньше – особенно он, – ненавидел иногда этих школьников, пригнанных учителями для отчёта по школе… и, в итоге, и им для отчёта по музею… Но сейчас они вспоминали этих школьников с радостью… Дворец… Закрытие… им словно вонзили что-то железное в сердце…  вынули из них душу… но ничего… они продержаться… ведь главное – это не стены, а то, что внутри…
В  тот момент, когда они думали об этом, они выходили из Торгового центра, снова с пакетами продуктов в руках. И вдруг – они сразу оба почувствовали что-то неладное. Люди на улице – их было немного, но они все как-то странно – тревожно – смотрели куда-то вдаль. Потом они поняли, что вдаль, – то есть, туда, в конец парка, там, где и стоял их дворец под полотном. Но как только они посмотрели на него, – то поняли, что там что-то приходит… Неужели – администрация все-таки – сняла полотно? И поэтому всю люди туда смотрят? И, может быть, – музей тоже откроется потом? Но все же непонятно – что там?  Над дворцом было некое тёмное пятно – но, видимо, это полотно шатается от ветра (они оба не обратили внимание, что ветра не было вообще).  Но, тем не менее, – люди вокруг присматривались и присматривались, и шли туда – шли… И Сергей с Машей - тоже вместе с ними… уже проклиная себя за то, что они не могут понять,  что там у них перед глазами. Пробелам была еще в том, что их глаза вполне уже, – по мере приближения, – все видели, но они не верили в это. Чёрное пятно над крышей дворца – это  пятно чёрного дыма. Маша заревела. Сергей плакал, – бросив свои «дурацкие пакеты» с продуктами на скамейку, мимо которой они проходили, чтобы забрать их потом… Они не верили… неужели это – снова государство? Снова администрация? Но нет, – когда они подошли вплотную – то увидели, что все это делали – обычные подростки… Их было много, человек сорок, и эта толпа – как муравьи ползали и прыгали вокруг горящего дворца.… он подумал: «может, и мой Саша среди них?» Но нет, кажется,  его здесь не было.  Подростки – обычно такие незаметные, обычно сидевшие в том же втором этаже Торгового центра на диванах в своих телефонах, – или сидящие за партами в школах, – истошно кричали… А главное, – для них, – они снимали все на свои телефоны, и вели «стримы» в интернете того, что они делали. Сергей и Маша приблизились к ним совсем вплотную, подошли к горящему дворцу… Дворец был жертвой… он стоял и ничего не делал, – казалось, что он может вытерпеть все, все что  с ним сделают люди… молчаливо стоял, не в силах что-либо сказать и не в силах сопротивляться… Все это казалось кадрами фильма – и так это и будет казаться потом, – в «их» видео, в «их» интернете… Пламя было огромным, всеохватным,  – словно это был джин, которого выпустили из бутылки и могут в любой момент вернуть обратно, – но никто его «обратно» не возвращал. Огромные каменные стены дворца – нагрелись… покраснели… в воздухе был невозможный запах всего сгоревшего – деревянных частей… картин… опалённых скульптур… Сергей подумал – почему именно пожар? Он ведь все равно не уничтожит все полностью? Если бы надо было уничтожить до конца, – то надо было применить стенобитную машину? Но ему стало все ясно, – видимо, никакого особого плана и не было. Просто эти подростки – вышли в первый день после лета в школы, в колледжи, – как и его сын Саша, – и решили «приколоться»… Все, кто прибежал вместе с Сергеем и Машей – кричали – задыхаясь от дыма: «где пожарные? где пожарные? надо позвонить!» Люди и так звонили – Сергей тоже,  с трудом нажимая дрожащими пальцами на сенсорную панель проклятого телефона, – но пожарные не ехали. Пожарные не ехали… вот так вот администрация отреагировала на это.
Подростки-поджигатели, между тем, – щурясь от дыма, отбегая от невыносимо горячих стен дворца, обжигая себе лица, – все равно смеялись. Они стояли вместе, тесной большой толпой и кричали: 
– Крутяк…
– Нереальный крутяк…
– Ты все  снял, Серый?
– Все… все снял.. Теперь – прославимся на всю страну… бл…ть…
– Точно…
– А ты еще снимаешь?
– Ну да…
– Давай я скажу что-то на камеру еще…
– Бл…ть, говори, но ведь ты весь в саже…
Тот, кто собирался говорить, – это был парень лет шестнадцати, – насколько  смог, вытер своё лицо…
– Ладно… давай.. я готов, – сказал он, его начали направленно снимать, переведя камеру телефона с дворца на его лицо… собравшийся говорить парень подумал, что мог бы сказать что-то про «хлам прошлого» – все эти слова он знал и понимал, ведь он был таким, что даже иногда читал книги, и они ему нравились… но все эти поначалу пришедшие ему в голову слова показались ему слишком  их, слишком  чужими, слишком взрослыми, и поэтому он сказал только, – хватит, короче, еб…ть нам мозги…
Остальные, в ответ ему, закричали:
– Еу еу… от души сказал, – и тут же прервали трансляцию… и все, – такими же чумазыми, – отправились в магазин, за пивом… Никто их не арестовывал.. и потом – забегая вперёд, скажем, – не арестует…
Сергей и Маша смотрели на дворец… пламя уже погасло… остовы стен – черные от огня, от дыма – стояли, высоко упираясь своими вершинами в небо… словно они просили помощи у людей или  у неба – и не получали… и не получат… 
– Ты бросил пакеты на скамейке там где-то…
– Да?
– Да…
Они пошли, – как сомнамбулы, – искать эту скамейку – и не нашли пакетов.. кто-то их уже взял… Тогда они… вернулись ко дворцу… дворец казался им огромным убитым животным, которое вот – надо похоронить… надо оплакать.. И только поздно вечером они отправились домой, ведь завтра надо было идти на работу.



20

Сергей, – как только увидел все это и понял «механизм», – что подростки, – вышедшие на учёбу – «в честь дня знаний» – решили вот так «приколоться»… – подумал и о своём сыне Саше. Среди поджигателей дворца его не было, но вообще – он в этой «акции» участвовал.  «День знаний» начался для них, – студентов второго курса Технического колледжа,  – как обычно. С одной стороны, – радость, что они встретились и снова будут «тусить», с другой, – опять слушать все эти лекции, делать доклады, учить, отвечать у доски… Снова какая-то стена – между «ними» и «нами»… и только их шутки, их вечное пиво, их сидение в телефоне могло как-то их спасти… 
А когда Саша и его группа – все десять человек и Митяй  в том числе – вышли после занятий из колледжа – вдруг увидели что-то невозможное… Все студенты колледжа (почти все) стояли огромной толпой…  человек пятьдесят. Все они уже выпили, ведь родители дали им много карманных денег в честь «дня знаний»… И эта толпа кричала, скандировала, «заходилась»:
– Под-жечь! Под-жечь! Под-жечь..
Толпа казалась животным, чудовищем. Поджечь? Да что? – недоумевали Саша и его группа. И толпа словно их услышала и дала им ответ:
– Дво-рец – под-жечь.. дво-рец поджечь… дво-рец поджечь… 
Нереально… невозможно… безумие… кино… сон… В глазах студентов – было возбуждение… словно они были на концерте какого-нибудь певца… кроме дворца озвучивались и еще цели, – ведь  в их городе были и другие «объекты», закрытые, и накрытые полотнами:
– Фи-лар-мо… – до конца это слово они договорить не могли, – под-жечь! Биб-лио-теку – под-жечь. Под-жечь…
Саша был поражен… Он, – как и все в его группе, – не знал, что накануне в соцсетях некие неизвестные люди написали многим студентам, – что есть мощная идея – как отметить День знаний – пойти к дворцу и к филармонии и к библиотеке – и поджечь их. И что все необходимое – бензин… и отсутствие пожарных… и спокойная реакция полиции, – что все это уже обеспечено. (ясно, что это сделала администрация города, – но тайком, потому что знала, что ее – как и все государство – подростки не любят... да, можно было сделать все стенобитными машинами, а не огнём– ведь после него много ещё и останется, – но это было бы не так эффектно, и подростки бы на это не пошли, не стали бы «заморачиваться»). Саша и его группа – которая когда-то приходила во дворец и их там приютил его папа, и дал им согреться – поначалу возмутилась, особенно Саша. Они недовольно качали головами… пытались – в этой орущей заведённой толпе – отговаривать студентов… но потом – перестали… это ушло самой собой… он стал другим… он не был Сашей сейчас.
Он думал: «прости, папа»… но он не мог не участвовать… не мог… потому что уж слишком скучно им всем было, скучно биться в «стену» преподавателей с их вечными нудными голосами… с их вечными программами.. отчётами… что будет дальше весь год, весь его второй курс? Все вот это, что было и раньше… А тут – эти кричащие люди с их нереально выразительными лицами, которые он никогда не забудет, и казалось, что его жизнь вот к этому и шла, и потом будет идти от этого, «питаться» этим, как классно, что жизнь такая, что в ней это возможно, это происходит… Так вот, эти люди – они нашили какой-то другой выход – какой-то третий выход…  между «стеной» занятий и жалкими попытками студентов и школьников «халявить»…  И пусть Саша потом будет жалеть,  но сейчас он должен… они должны – хоть что-то изменить в этой гребаной России… изменить Россию… они должны что-то сделать… он дрожал от волнения.. от восторга.. и уже вместе со всеми кричал:
– Под-жечь… Под-жечь… Под-жечь…
Первой целью двинувшейся от колледжа толпы была библиотека – она была ближе всего. К их большой массе – присоединялись кучки поменьше – от других колледжей и школ… Они шли и кричали по улицам – и полиция и правда – как кто-то из своих им пообещал, – вообще их не трогала – и в это невозможно было поверить… Значит они, – заговорённые… особые.. да… они выполняют великую миссию – очищения России…
Толпа подошла к библиотеке – распугивая по дороге прохожих.. все это, конечно, снималось на телефон и «стримилось». Люди в толпе радовались все больше… библиотека была тоже, как и дворец, зданием, построенным давно – если не в конце XVIII в., то в XIX точно… и тоже – было накрыто полотном… Кто-то из толпы, – «организаторы», - притащил и выставил перед зданием библиотеки огромные бочки с бензином (их дали кто-то из владельцев автозаправок, таких «помогающих» было в тот день много, по тайному распоряжению администрации). Подростки открыли бочки – просо оторвав напрочь крышки… это было круто… 
– Под-жечь… Под-жечь. Под-жечь…
Прохожие шарахались от них – отходили в сторону, наблюдая, кто с ужасом, кто с интересом. От открытых бочек сильно и приятно, головокружительно запахло бензином. Подростки извлеки из карманов зажигалки, – ведь почти все они курили.
– Под-жечь… Под-жечь. Под-жечь…
Кто-то начал обливать из бочек бензином полотно, – покрывавшее здание библиотеки. Еше сильнее запахло бензином.
– Под-жечь… Под-жечь. Под-жечь…
Но – почему-то никто пока не бросал свою зажигалку  на облитое бензином полотно. Словно это был какой-то магический момент, переход из одного состояния в другое. Саша достал свою зажигалку… рядом была его группа – и Митяй в том числе… он крикнул, – перекрывая общий хор:
– Давай, Сашка… давай…
Саша щёлкнул совей зажигалкой, крохотное пламя в ней загорелось… не верилось – что вот от него, маленького, и от какого-то жидкого вещества – «бензина»  – все заполыхает. Вдруг  ему стало страшно.  Что это было? Страх перед отцом? Или – из-за того, что, то, что они сейчас делали,  называется «вандализм»? И вдруг он вспомнил,  что когда он был школьником, его водили и сюда тоже на экскурсию  – об этом здании и об этих книгах. И рассказывала это все какая-то очень убогая женщина средних лет, от которой пахло потом…
Он – с силой бросил свою  горящую зажигалку на полотно, – то, обильно политое бензином, сразу занялось, словно обрадовалось, «заулыбалось» огнём, как будто – ожидало и давно уже устало его ждать... Господи, как же это было освобождающе красиво... и как он сразу почувствовал себя властным человеком, – что вот от него вдруг происходит такое…
– Под-жечь… Под-жечь. Под-жечь…
Толпа словно захлёбывалась в этом крике… и захлёбываясь, – пожирала огнём библиотеку…. И ничего сейчас не было сильнее, могущественнее, чем толпа и ее прожорливый крик… Обычные прохожие, казалось, тоже это все уже оценили и многие из них присоединялись к ним, тем более, что ни пожарных, ни полиции не было. В голове Саши был какой-то Гул – гул радости… гул единства с людьми…  этот гул еще раздавался как громко включённая кем-то из студентов или школьников рядом с ним в своём телефоне русская хип-хоп песня с ее жёстким медленным битом… бум… бум… бум.. бум.. Подростки становились этим гулом, этим битом… ничего, кроме него, не было…
– Под-жечь… Под-жечь. Под-жечь…
Затем толпа и ее прожорливый крик, – съев библиотеку, – радостно отрыгивая, пошла дальше. Следующим было здание филармонии. Его нужно было сжечь еще и потому, что слово «филармония» – трудно выговаривать… его даже скандировать невозможно, да и что такое «филармония»? Это что-то такое «для педиков»… – кричали студенты… так что это здание было сожжено – быстрее, чем предыдущее, отвязнее, веселее, никто уже «окончательно» не стеснялся… все стали кричащей толпой… 
После «филармонии» оставалось только одно здание, – оно было самым большим, – самая крупная точка «мёртвой красоты» в городе, ее центр, – дворец-музей… К нему теперь все стекались, как первобытные охотники к огромному мамонту… И уже все больше простых горожан – среднего и даже старшего возраста – к ним присоединялись…
Но тут – Саша понял, что он не может туда идти… Не может… Вся его группа – принялась уговаривать его… Митяй кричал: 
– Да пойдём, Сашок.. бл…дь… пойдём.. («Под-жечь… Под-жечь. Под-жечь»… – гремела толпа, уже совсем освобождённая, вольная, неподсудная).   
И даже Марина, – которая вообще всегда была закрытой, молчаливой в колледже, даже она в этот миг,  – «открылась»… и кричала, и участвовала… И вот сейчас она говорила ему:
– Да забей ты на своего отца… забей… Какие стримы сделаем там! Это же заеб…ское место – дворец какой красивый, высокий!
Но он лишь мотал головой. Одногруппники – понеслись дальше, они считали, что другого выхода у них не было.  А Саша – сел на скамейку одной из широких улиц, через которую шла толпа, и остался на ней. Казалось, что это водопад через него прошёл и ушёл дальше… оглушив его… ничего ему от него не оставив… ничего… и он это знал… знал, что ему нечего противопоставить, но все равно – что-то его сдержало… Вроде бы даже что-то внешнее – какие-то остатки совести перед отцом… Толпа же там, – дойдя до дворца, – переживала «оргазм»… Подростки орали и издали казалось, что они купались в занявшемся пламени, приобщаясь к его силе…  А Саша все сидел, видя и не видя россыпи жёлтых предосенних листьев на асфальте…







 


21

Прошло два дня… в один из них Сергей и Маша смотрели телевизор… диктор – красивая молодая женщина с открытым взглядом, смотрящим на камеру, на зрителя – говорила:
– Произошедшее 1 сентября в городе Н., конечно, напугало какую-то часть его жителей… напомню, что там – параллельно с ее рассказом «картинкой» начали показывать кадры, где подростки бегали по улицам, их лица были радостными, словно наступил конец света, – произошёл поджог объектов культуры этого города… Да, это всех напугало… и, все-таки, – нет ли в этом страхе недоверия к нашей молодёжи? Этот вопрос мы зададим нашему эксперту. А перед этим еще сообщим – после этих акций в городе Н., видео которых стало вирусным, – по всей России прокатилась волна таких же…    – теперь на экране «шли» кадры из других городов – это произошло в Сибири… в Петербурге… и даже у нас в Москве… (Сергей и Маша смотрели с расширенными зрачками – они впервые услышали эту новость…) в Петербурге частично был сожжен Эрмитаж… Все это вызвало реакцию в мире – в частности, глава ЮНЕСКО заявил, что акты вандализма, которые не пресекаются российским государством – а с их точки зрения, даже якобы поощряются, – неприемлемы, что это катастрофа… Итак, у нас в студии эксперт – историк  и психолог Иван Менделеев… (Менделеев был сорокалетним «вечным экспертом» на их телевидении, с противным хриплым голосом). Здравствуйте, Иван. Что вы обо всем этом думаете?
– Здравствуйте… Ну – насчёт западной реакции, реакции ЮНЕСКО – все это смешно… не им нас учить. Но признаем, – что  и у нас в России многие осуждают происходящее.  Однако… Вы правильно сказали, Настя, что в таком страхе много недоверия к нашей молодёжи… А ведь – посмотрите – параллельно с его словами, которые, видимо, должны были, – как всякие такие слова – магически «заклясть», «отвести» ненужную государству реакцию, превратить ее в нужную, – так вот параллельно снова «пошли» кадры погромов по всей стране, – посмотрите… какая у нас подрастает молодёжь… Да, они, к сожалению, ругаются матом… плюются.. жуют свои жвачки… «висят» в своих телефонах… но – вот сейчас они все вышли на улицы… и нам – не надо этого боятся… Да, они сделали то, что называется «варварством»… «вандализмом»… но кто знает – нет ли во всем этом реакции чистой русской души молодого человека – на что-то слишком сложное… искусственное… Да, мы все привыкли к этой сложности, искусственности, к так называемой «культуре»… и кстати… привыкли «убегать» в нее – в эти музеи… библиотеки.. консерватории… убегать от жизни… от так называемого «быдла»… Вот оно – ваше «быдло»… Я тоже вчера  и позавчера, когда это произошло – немного, честно скажу, поплакал, и, всё-таки, – нет, это не «быдло»… это наши люди… наша молодёжь и так они определяют свое будущее… Они убрали – да, жёстко, травматично для нас  – то,  что им кажется лишним, навязанным… навязанным нашим прошлым… то, что им кажется несвободным… И они, – после этого, – свободно вздохнули… и мы тоже, – в конечном итоге, – свободно вздохнём… Станем мудрее вместе с ними, моложе вместе с ним.. свободнее вместе с ними. 
Ведущая:
– Вот такой, – я бы сказала, – философский комментарий от нашего эксперта… а теперь к другим новостям…
Сергей сделал пультом звук меньше. Они сидели с Машей на его крохотной кухне за столом и  молчали.   
– На самом деле, – сказал он, наконец, – наше государство радо, что так произошло – так они направили энергию этих подростков на что-то… лишь бы не на них… (он не знал, а только смутно догадывался, что администрации городов, и Н. в том числе, тайно спровоцировали пожары).
За окном виднелся сентябрьский пейзаж – очень красивые жёлто-красные листья уже начинали падать с деревьев… Но – смотреть на него, любоваться им, «дышать» им было невозможно. Все время внутри – «тикало», «дрожало» – он, дворец… стоит там в виде полуразвалин… почерневших от дыма…  и снова в голове мелькали картины пожара… и казалось, что это не он, дворец, а ты задыхаешься от дыма… пустые голые остовы стен… После пожара они ни разу не сходили туда… но они и так словно все время там были… Сергей говорил себе – как и после Закрытия, – «ведь главное – это красота внутри, во мне, а не снаружи… то, что мне так плохо, – значит – у меня  была какая-то неправильная зависимость от этого здания…» Но эти слова «разума»… слова, которые, наверное, мог бы сказать какой-нибудь там «Гегель» – не утешали… «да, неправильная зависимость… да, я дышать без него не могу… думать не могу… чувствовать не могу… в первый день – даже ел с трудом…» А все потому, что дело, по сути, не в дворце, – а в чем-то другом… Дворец в себе что-то собирал,  память… и этих губернаторов, и предводителей дворянства.. собирал в себя все поколения людей, которые его делали, делали что-то прекрасное… И все это – исчезло… словно эти школьники и студенты – убили всех этих людей – изображённых на портретах и гравюрах или писавших их… «зачистили пейзаж»… в городе есть торговые центры… и жилые новостройки… рядом с ними дворец, конечно, кажется им чужим… (И еще – во всем этом едином переживании еще у него присутствовала не сразу выделенная мысль – наверное, его сын Саша тоже там был…) Так что дело не в «зависимости» от дворца, а – в ужасе… в пустоте… в непонимании… раньше все было хорошо, пусть и неидеально, и вдруг – все это рушится… словно кто-то снимает про них фильм-катастрофу… дело в ужасе, что человек – такой… и, если раньше это было прикрыто, заклято, то теперь – вышло наружу, и ударило по ним… они с Машей словно оказались в вакууме…
В голову, кончено, «лезли» воспоминания – о том, как Сергей пришёл в этот дворец в первый раз, еще будучи школьником… как восхищённо смотрел на его стены… на его работников – пусть они и были неудачниками… и как спустя годы, – поработав преподавателем и учителем, – пришёл уже сам экскурсоводом… Каким все это показалось ему теперь – живым, каким раем… пусть он и спорил с директором (вот, родной Александр Викторович умер… вовремя умер…)… как он легко, свободно – говорил посетителям… пусть это и был материал, который он уже с годами тысячу раз слышал… кто же знал, что все это – были последние годы дворца-музея? Ему теперь казалось, – что он тогда чувствовал, как дворец дышит, живет… сияет.. радуется… любуется пейзажами стоящего рядом парка… и вот теперь это существо было убито… и его труп теперь смердел… на весь город… и дышать было невозможно… им – бывшим работникам…
Рядом с ним – в таком же примерно состоянии – была Маша. Разговаривали они все реже… «Этим» тоже занимались нечасто… Работа в «Товарах для дома» – стала намного тяжелее… раньше Сергей хвастался ей – и себе тоже, – что все это не особо мешает его «богатому внутреннему миру», его мыслям, его «полету»… Но вот, – после Уничтожения, – стало мешать… каждый раз, когда они просто приходили в Торговый центр на смену, они думали, – а вот его, центр, подростки не сожгли…  И даже их начальник Вероника Алексеевна, – даже она словно чувствовала вину за Пожар,  – хотя и она была расстроена из-за него, путь и меньше,  чем они… Все в их магазине каждый раз смотрели на Сергея и Машу так, словно они были близкими родственниками недавно умершего человека… уже нельзя было с ними пошутить на тему дворца – как раньше, после Закрытия, – и вообще пошутить, чтобы хоть как-то «связаться» с ними, хотя бы в такой – убогой – коммуникации… Да, они по-прежнему выполняли все по работе – и каждый день вечером кассирша снова объявляла выручку… но все это теперь казалось всем продавцам нелепым… неуместным… и Сергей с Машей почти молча стояли и слушали эти результаты. Но он говорил себе: «работать все равно надо…» и  чувствовал, как его тело, его жизнь – «уходит» в «бездонную дыру» этой работы…   


22

Миновал месяц, на дворе стоял октябрь… Однажды они отработали две смены и пришёл сначала первый выходной… потом второй.  Сергей сказал утром, что ему нужно съездить к маме – она жила со своей двоюродной сестрой в одном городе недалеко от Н. Мать всегда упрекала его, что он редко к ней приезжает… и тут – он обнаружил, что если раньше, когда он работал в музее и потом до пожара – он все время внутренне был чем-то занят, о чем-то думал, мечтал, иногда писал статьи, – то теперь все это – не кончилось совсем, – но резко ослабло… его «крылья» ослабели… В каком-то смысле, это даже было легче – слово он умер, опустел… (но, конечно, на самом деле, ему было тяжело от этого)… как бы то ни было – теперь самое время было съездить к матери… Он сказал Маше:
 – Хочешь – поедем со мной?
– Можно… но.. я тут поняла, что я тоже к маме давно не ходила…
– Аа.. ну ладно…
К маме он добирался на убитом автобусе с убитыми пассажирами, – но если раньше он читал книгу, то теперь не мог… так что «некуда» было «убегать» от этих пассажиров… он сам стал таким же, одним из них. У мамы он пробыл часов шесть… Она его очень много кормила – так она выражала свою заботу о нем… к супу, к овощному салату, и к котлетам они выпили немного коньяка… Мать говорила:
– Ну что…я слышала, – что дворец-музей закрыли… а теперь и сожгли… Вообще не понимаю, – что это за дела такие творятся? Ты наверное- расстроился?
– Мхм…
– С другой стороны, я всегда тебе говорила, – не связывайся ты с этим преподаванием… и с этими музеями. Нет, я люблю дворец – но ты же понимаешь, что твоя жена Лида ушла от тебя из-за него?
– Да… понимаю…
Ее сознание – думал Сергей, –  ограничено... «узкая форточка»… и ничего не может его расширить.. может, так даже и неплохо… островок стабильности… Кажется, что, даже если Вселенная начнёт  сжиматься, – то ее все равно это не удивит и она скажет: «ну во-о-т…» – и снова будет смотреть свой вечный телевизор – ток-шоу и сериалы. Но он все равно любил ее. С этим теплом в душе – так нужным ему, пусть он это и не признавал, жил, словно ему на все наплевать, –  с этим ее «огоньком» он возвращался домой, в Н.. «Блин… как, всё-таки, хорошо, что у меня есть Маша… как хорошо, что мы нашли друг друга… Нашли – накануне закрытия… и накануне уничтожения… Прости, Маша… что весь этот пожар немного сбил меня и мы как-то так и не «приняли» то, что произошло, – вместе.. не «выдохнули» вместе… не обнялись по-настоящему, – пусть хоть немного «приняв» эту смерть…» 
И здесь – на ловца и зверь бежит, – открыв дверь своей квартиры – он увидел, что Маши нет. Сначала он «близоруко» подумал, – что она еще не пришла… потом – понял, что и вещей ее нет… Вот так – съездили к своим мамам… Только она – осталась у своей… он заплакал… и подумал – вещи, – с которыми он «разговаривал» до ее прихода, – наверное, обрадовались: «теперь он снова наш»… Вот такой «бред» лез ему в голову. У него пошли слезы… дыхание сбивалось… И вдруг его телефон – «звякнул» сообщением… это был ватсап. Это была она, Маша… обычно они не особо даже использовали все эти «мессенджеры», все эти «бесовские технологии»,  – зачем, если они все время рядом, вместе (может, это было ошибкой, ловушкой, что они и жили, и работали вместе, и Вероника Алексеевна была права? да некогда уже об этом думать)… Вместо самой себя, – она писала ему свои сообщения, словно они были чужими людьми:
«прости… прости меня… сережа… прости…»
Эти «прости» «сыпались» бесконечно ступеньками абзацев, шли и шли… пока он не ответил, немного остановив их волны:
«прощаю… успокойся…»
«прости что я вот так вот ушла… я буду жить у мамы теперь.. – я плохая… вот тк вот – даже не поговорив с тобой»
«прощаю… успокойся» (слезы капали на экран смартфона… он подумал: «словно я - подросток, которого оставила первая любовь»)
«но я бы просто не смогла тебе сказать…»
«говори так… успокойся» – пальцы послушано набирали текст, клавиши «пикали»… он любил, когда громко пикает…  и вот сейчас этот звук раздавался в полной тишине его квартиры…
 «мне все равно и так тебе трудно говить»…
«не говори»
«да нет… это невозможно… прости… я больше так не могу… не могу жить с тобой… и ходить на эту работу – тоже не могу… я говорила с нашей викторией.. она меня отпускает… дорабатывать две недели не надо… я ей благодарна… она мне сказала, – это все потому что вы работали вместе… но я думаб это не так… дело не в этом»…
«а в чем?» – не написал, а подумал Сергей, и она ответила на его мысли:
«дело во всем… прости меня… в работе в товарах для дома.… в музее… в тебе… во мне… в нас… - во всем дело. дело в том, что я задыхаюсь… я вижу что тебе тяжело… но и мне тяжело тоже… ты можешь быть деревянным, хотя бы работать, даже после всего… а я не могу… вот сейчас – не могу…»
Да… умер дворец – и они могли еще иногда думать, что они переживут это, как пережили его закрытие, – но выяснилось, что не могут. И – все зависло… все, что было лёгким, радостным, что давало им счастье… Хотя, казалось бы, – ну неужели их отношения так зависели от этого дворца? Они и сами не хотели, чтобы так было…
«я все понимаю… маша…» – он хотел ещё приписать «Машуня» – как он обычно ее называл… но понял, что не может…  вот она – живая молодая – была рядом с ним.. а теперь ее нет… и словно – так и должно быть… ведь он – недостоин ее…ведь ей нужно найти кого-то моложе… 
«я как будто предала тебя… в такой вот ситуации…»
«нет… нам обоим было плохо… не надо так говорить»…
«предала»
«нет»
«предела»
«нет»…
Они подумали, – что вот сейчас они последний раз обменяются этими сообщениями – и все…
«предала»
«нет»…
Вот так они попрощались. Завтра надо было идти на работу. Сергей включил телевизор…


23

Так он и жил дальше – от работы до работы, от смены до смены. Только «из» его работы –и из его дома, конечно, – исчезла Маша… Как будто – в магазине «Товары для дома» исчезло что-то живое, и словно все там стало – больше соответствующим работе, словно и продавцы, и товары, которые он продавал, и покупатели, с которыми он общался, – были тайно обрадованы этим, все пришло после ее ухода к какому-то «правильному» для них состоянию. Сергей жил так, словно он ни на что не мог опереться, – дворец стоял там, на своём месте, в руинах, Маша – жила где-то у мамы и приходила в себя после пожара и после ухода от него, – а он здесь – вроде бы не так уж и далеко от нее, в том же городе, – но как будто и не в том же…
Осень шла все дальше, переходя от октября к ноябрю, от жёлтых листьев к голым деревьям и холоду. Но, если раньше у него была защита от этого,  – то теперь ее не было… и не было желания защищаться, «бороться с энтропией»… пусть этот Ноябрь забирает его. Поразительно, но на выходных, сидя дома и редко выходя, – он почти ничего не читал – и тем более не писал, – а просто – смотрел телевизор или – «сидел» в сети в ноутбуке… как миллиарды людей на Земле – и как его сын Саша тоже, которого он всегда ругал за такое. Да, Сергей и раньше все это делал, – но меньше, и, кроме этого, – в интернете он часто читал что-то научное, или – какую-то художественную литературу… А теперь – ничего этого не было… он ничем не отличался от обычного россиянина…
Что он смотрел в телевизоре? То, что показывали. Иногда что-то советское, часто – голливудское, все это вызывало  у него ностальгию… впрочем, и это он теперь воспринимал по-другому – раньше у него иногда в глазах появлялись слезы, связанные с тем, что тот или иной фильм чётко «выводил» его на его детство, юность, или на времена, когда его брак с Лидой еще был счастливым, а Саша маленьким… Теперь все это не было так больно… его душа щадила его… «замораживала»… А что было в телефоне? Ленты новостей в тех соцсетях, где он состоял, – он листал их… с какой-то тенью интереса. Он казался себе надгробием его собственной прошлой жизни, его души… все, что его раньше сильно интересовало – история, политика, литература – все это «шло» теперь по некоей инерции… И даже российское государство, которое он всегда так критиковал – даже оно перестало его волновать (все, это конец)… Он – обычный житель провинции, каких миллионы… обычная «точка реальности», – к которой прикладываются, в которой пересекаются информационные потоки, и он их потребляет… не хватало только одного, – чтобы он еще пил пиво и водку… но – здесь многолетняя привычка не могла уступить… и ему было лень переучивать себя… хотя – это бы помогло…  Многолетняя практика «мимикрии» к этим людям – мимикрии ради того, чтобы сохранить свою душу,  свои мысли, свое вдохновение – привела к тому, что его душа мимикрировала… и он подспудно решил, что это и было настоящей целью мимикрии, целью «проекта», – а он раньше этого не понимал… 


24

Это был выходной, и он сидел дома… Ноябрьское утро.  В дверь позвонили… Сергей  подумал: «да кто это?» Звонили ему редко, если он не знал, что кто-то придёт, значит, – это вообще из ТСЖ… или соседи… а если это – Маша вернулась? Тем боле что она знала, как он работает и знала, что у него сегодня выходной? Она решила сделать ему сюрприз… Маша… Машенька… вернулась…. вернулась… он, – надев свои черные домашние шорты, – побежал к двери…   
На пороге стоял… Саша… Он перед этим  не позвонил ему по телефону, и не написал – как это принято у них, у молодёжи, – пришёл наугад – и попал вовремя.  А  ведь Саша не знал  еще и того,  что Маша, – эта красивая улыбающаяся женщина, – от его папы ушла. Он шел наобум, просто забыв о ней. Ну – уж Сашу Сергей  никак не ожидал увидеть… какая это была радость… а то ведь обычно – они общались мало, тем более в последнее время, когда у Сергея, – как выяснилось, временно, – появилась Маша… Очень редко Саша «проявлялся» (и появлялся) по своей инициативе – только на  отцовские дни рождения, или на Новый год. Они поздоровались…
– Ну… раздевайся… проходи… 
Они прошли на его узкую и не обласканную хозяйской рукой кухню – да, после ухода Маши здесь еще больше все запустело… Но он, по крайней мере, дал Саше кофе и бутерброды – слава Богу, еда в холодильнике была. Саша, – который всегда общался с отцом трудно (с матерью тоже, но чуть полегче), краснел…
– Ну? Как живёшь? – спросил Сергей, вспомнив, что, когда они жили вместе, то этот вопрос всегда «доставал» сына своей стандартностью… но сейчас вроде – он прозвучал ничего… 
– Нормально… – сказал тот, жуя бутерброд с сыром, скорее, по инерции, чем от голода…
– Как учеба?
– Тоже…
– Что? Что-то случилось?
– Нет…
Настолько редко Саша сам приходил к нему домой, что отцу казалась, что должна быть какая-то особая причина… (и раньше, – даже когда они жили вместе, – разговор с сыном был каждый раз милостью для Сергея)
– Тебя мама послала? Сказала, что давно отца не видел? – он подумал: «послала, чтобы проведать его после пожара?» 
– Да нет… – даже немного обиделся Саша, – никто меня не послал. («я сам себя послал…»).
Они помолчали. Недалеко от них, – над холодильником, – работал телевизор с выключенным звуком… там шли новости… Отец спросил, показывая на экран рукой:
– Следишь за нашим президентом?
Саша кивнул… сам-то отец уже и не следил на самом деле. Да, раньше они часто говорили о политике.
–  Слушай… пап…
– Да?
– Ты прости меня…
– За что?
– За пожар…
–  А ты  что – там был?
– Был…
– И у дворца был?
– Нет… у дворца не был…  не смог…
Все это время после пожара Саша приходил в себя. Это событие и его участие запечаталось  в его душе каким-то куском, – тяжёлым, ноющим, тянущим… Он продолжал, по инерции, «сидеть» в «компе», но чуть реже, чем раньше… Душа болела, «ныла» – виной, совестью, и вроде как даже это была такая новая боль, которая его пробуждала… и его группа, – особенно Митяй и Марина, –  испытывали то же… В них с болью, со страданием что-то пробуждалось… они слушали свои современные песни, и часто плакали… Дворец, библиотека, филармония – стояли там где-то в виде остатков, руин… и звали их к себе… К отцу он сегодня шел вроде бы не для того, чтобы просить прощения, а – просто поговорить, но подспудно, конечно, это желание росло…
Сергей заплакал, и Саша – тоже… отец никогда не видел его плачущим в последние годы… Сергей плакал еще и от того, что сын – этим своим покаянием, – возвращал его к жизни… а он этого не хотел… не надо – туда… обратно… в жизнь… в дыхание… вот – Маша не стала его «возвращать», потому что и сама не почувствовала в себе силы.. а сын, – по наивности, по неопытности, по незнанию, – возвращает… тянет…
Эта встреча – стала неким «пунктом», который развернул Сергея. Вот так вот все необычно произошло… с такой вот стороны, – с которой он вроде и не ожидал… Так его ноябрь превратился в какое-то подобие, предчувствие весны…
Саша стал приходить регулярно… Сергей рассказал ему, наконец, – что его Маша ушла от него… а Саша – в подробностях о том, как он участвовал в пожаре… Узнав про уход Маши, сыну стало еще больше жаль отца – одинокого, убитого и разводом, и потом пожаром…
А затем, – это было уже начало декабря, – он снова пришёл.
– Знаешь, пап, что я понял?
– Ну? Что?
Как хорошо им было вдвоём… какое счастье, что в этой жизни есть вот такое – отец и сын… и есть разговор между ними.. и как долго между ними была стена, и вот она рухнула – от его, Саши, шага к нему…
– Ты вот сидишь в своём телевизоре и в своем телефоне…
Они засмеялись… ведь это были всегдашние слова Сергея, когда они жили вместе, – только они были про компьютер и телефон.   
– Да… сижу…
– А что если ты… будешь…
– Ну?
– Рассказывать мне о чем-то…
– О чем?
– Обо всем… обо всем, что ты знаешь – из литературы… из истории.. и – из истории дворца… (воспоминание о нем снова чуть смутило Сашу чувством вины). 
Сергею показалось, что он сейчас… задохнётся... 
– Тебе что – это нужно?
– Да… нужно…
– Да ты, наверное, делаешь это из жалости?
– Нет.. (он делал это не из жалости, а из любви)… совсем нет. Я просто понял, что мне это нужно…
– …
– И тебе это нужно… и, между прочим, в нашем гребаном колледже после этих всех сокращений и закрытий – гуманитарные предметы почти исчезли – остались только естественные… и наша специальность… (он поморщился). Я просто знаю, – что ты это знаешь... и что ты это ценишь… и, значит, это и правда ценно… Знаешь, – у нас дома стоят твои книги (Сергей забрал их сюда, на новую квартиру, но их было так много, что все равно немного осталось… а те, что были здесь,  – стояли на полках и он даже в последнее время не глядел на них)… И вот я смотрю на них… иногда что-то открываю.. читаю немного… и понимаю тебя… рассказывай…. А я буду еще и  немного записывать за тобой… (Саша достал из портфеля тетрадь и  ручку).
Сергей где-то час приходил в себя… собирался с мыслями… Потом они еще пообедали, чтобы уже не отвлекаться потом на еду… За окном кухни – были сумерки… везде лежал снег… И вот – Сергей заговорил:
– Сегодня – будем не об истории, а о литературе… Толстой… все знают «Войну и мир»... но, на самом деле, – очень хороший роман – и «Анна Каренина»…
Мир лежал там, за окном, – снежный, застывший, кажется, – заснувший… Как мир отнесётся к тому, что здесь было? К этому говорящему отчаявшемуся человеку и к его сыну, который его слушал… слушал… и писал в свою тетрадь… Иногда они громко сеялись… иногда – у них глазах стояли слезы…. Но – как бы мир ни отнеся к этой «аномалии», – по крайне мере, они оба знали – что им в этот момент по-другому не выжить… по-другому не спастись…


25

Потом пришёл январь. Сергей вспомнил, как он встречал прошлый Новый год – вместе с Машей… и как он поцеловал ее на глазах у ее родителей… сейчас в нем подспудно жила надежда, что Маша сделает сюрприз и вернётся к нему на Новый год…. Но этого не произошло… «технически» он встречал Новый год один, и это чем-то было похоже на первый «новый год» после развода… Но – Саша, – встретивший вместе с Лидой, потом быстро пришёл к отцу, так что они почти встретили его вместе… Конечно, они не только просто говорили, не только у них были эти их своеобразные «занятия», – Саша временами сидел в своем телефоне, это сохранялось, однако – отступало на второй план. В новогодние каникулы, – когда вся Россия «зависает» в алкоголе и безделье, – конечно, их «занятия» продолжались. А еще – Саша стал приводить с собой – двух своих друзей из группы – Марину и Митяя… Все они поначалу стеснялись, конечно, особенно, будучи девушкой, Марина – она и на занятиях в колледже стеснялась, а здесь, у Сергея, тем более, но – постепенно преодолевала себя, как и Митяй.  В нее, кстати, – пусть она и была обычной, одетой в джинсы симпатичной студенткой, но не красавицей, – но все были в группе немного – может, по инерции, на безрыбье и рак рыба – влюблены, и Саша тоже. Так что в январе все трое сидели за большим столом в комнате Сергея, – и смотрели на него… а он – говорил, говорил… они – как и Саша,  - немного записывали…
Как они все воспринимали? И почему вообще сюда пришли? Потому что они – как и Саша, почувствовали, что им это нужно… Да, иногда что-то из сказанного Сергеем казалось им скучным, «тяжёлым», иногда непонятным – и тот сразу же объяснял это, и все равно… Чем меньше у них всего этого было, тем сильнее они тянулись… что у них было в жизни? Вечный день сурка – дома компьютер и телефон, на учебе – «тяжёлые» преподавали с их программами, трубящие от них оценок… а здесь – в том, что им говорил Сергей, было что-то еще… Да, это чем-то напомнило занятия по истории и литературе в колледже – и, все-таки, это было что-то не то… а что? они здесь к чему-то приобщались… к чему-то сложно формулируемому для них… И еще, – когда они пришли сюда в первый раз, – то, помимо стеснения, было еще и чувство вины… – тем более что они, в отличие от Саши, – участвовали не только в поджоге библиотеки и филармонии, – но и самого дворца… Так что они сразу же попросили у Сергей прощения, и это был словно пропуск сюда, который не он, а они сами себе сформировали…   
Сейчас был уже конец января… у него был второй выходной… Завтра снова надо было идти на работу… но его это не особо волновало… «не колбасило», – как раньше,  – до прихода в его жизнь ребят…
– Знаете, что  я вам скажу?
– Да…  – отозвался Митяй…
– Вот вы… сожгли филармонию, да?
Они снова покраснели от стеснения и вины… Митяй сказал:
– Простите еще раз…
– Да я не к этому… а к другому… Вы не понимаете, какую музыку таким образом вы убили… Ну – не убили… музыка, как говорится, вечна... но убили для всех жителей Н.
– Да…
– Вот вы что слушаете? – Они неохотно стали вспоминать… это были западные «хипхоперы», и истово подражавшие им русские «хипхоперы», предложили ему «поставить» их в телефоне, – нет, на надо… я вам верю… Но я хочу поставить вам что-то другое…
Он разблокировал свой телефон и нашёл в сети – арию Ленского, в исполнении Лемешева… это была его любимая ария…
– Ленского. Вспоминайте «Евгения Онегина», которого вы читали в школе, и я о нем вам говорил недавно…
– Да, да, – ответил Саша.
– Так вот – они поссорились с Онегиным из-за Ольги Лариной, сейчас будет дуэль… Он сейчас погибнет и чувствует это… И он – готов к смерти: «все благо – бдения и сна приходит час определённый… благословен и день забот и благословен и тьмы приход…» 
Он «поставил» арию… она зазвучала…
– Но еще ему важно, чтобы Ольга – любила его, и после его смерти пришла на его могилу… Если бы кто-то из ваших «хипхоперов»  взялся делать кавер, – то испортил бы все своим речитативом… – он замахал руками, пародируя  рэперов… ребята улыбнулись… и согласно закивали головами… – но вы должны понять, что этот ваш «рэперский» речитатив  – убивает русский язык… нету в нем ничего подлинного… Ничего, идущего от души… это не «речитатив»  и не «фристайл», а рифмованный бубнеж… вот и все…
Однако он перестал говорить, чтобы не мешать им слушать… они слушали дальше… Ленский начинал петь про Ольгу, про его любовь к ней… про то, что он не успел стать поэтом, никто его в таком качестве не вспомнит, но – он хотя бы успел в этой жизни кого-то сильно полюбить… и что в этом – смысл… «приди приди желанный друг… приди, я твой супруг… приди, я твой супруг… приди … приди…»
Кажется, до них доходило… пусть они поначалу,  когда он только поставил – испугались… «да… – подумал Сергей, – весь наш мозг, и у них особенно, – вся наша жизнь – сопротивляется вот такому… такому медленному… такому красивому… такому – глубокому… такому связанному с душой… и очень тяжело им, – да и мне иногда, – переключаться… тяжело.. но – необходимо… иначе – не выжить… поэтому они и ходят сюда…» Он украдкой, боковым зрением – посмотрел на их лица, глаза… Марина – чуть не плакала… его Саша – тоже… Митяй – ему было совсем тяжело «переключаться», он покраснел от напряжения… и, всё-таки, почувствовал, что в этом что-то есть… что-то, что они не замечали, «пропустили» в своей прежней накатанной жизни…


26

В другой раз он сказал им – своей «группе»:
– Я много говорил вам о литературе… об истории России… об истории нашего города.. Но сегодня я расскажу вам о портретах из дворца (он долго не мог подойти к этой теме, боялся «сорваться»… и вот теперь был готов…) о портретах тех людей, которые были во главе города – губернаторы, и еще – предводители дворянства.
Я все это помню… помню их лица. И самый первый – создатель самого дворца – ну, не архитектор, а человек, который все это «спонсировал», с которого все это началось – Алексей Иванович Карпов… это была вторая половина XVIII века… времена Екатерины Великой,  расцвет дворянской России. Мы немного знаем об этом Карпове, – но вот – у нас есть портрет… – то есть, был (он на миг замолчал)… Знаете, я всегда любил подходить к его портрету.. русская живопись, – а тем более в провинции, – еще делала свои первые шаги… и тем ценнее это было… На этом портрете – крепкий, высокий, одетый в голубой камзол человек… лицо его – решительное, с острыми глазами… на губах – чуть заметная улыбка… Мы не знаем – кто его написал… но вот – через такие вещи у нас есть – была… – возможность связаться с тем временем.. заглянуть в него… приобщится к нему… через этот неуловимый взгляд вот этого Карпова… Это чем-то похоже на «машину времени»… да, как жаль, что портрета уже нет… есть только фото (в его руках была какой-то старый, еще советского издания буклет с черно-белыми репродукциями… ребята смотрели на них, стараясь не думать о том, что это они виноваты в том, что вот, больше ничего не осталось).   
…
Сегодня барин – его сиятельство Алексей Иванович – наказал ему, Мишке, закончит портрет. Страшный барин у нас, когда гневается… ну что же, – надо будет закончить… Днём после обеда, – когда весь дом, – весь этот построенный им дворец, – замрёт, чтобы барин смог поспать – тот, на самом деле, вместе сна, снова будет сидеть перед Мишкой – на стуле, позировать…  Да, дворец чудо как красив, и построен он их же силами, мужиками – и сколько здесь было положено жизней,  и душевных волнений, срывов, – чтобы в срок все сделать – не меньше десяти… 
Итак, Мишка сейчас в людской, перекусывает хлебом и кашей, в которую положили немного говядины, – мясо ему давали, как «художнику»… «Художник»… все остальные слуги в доме смеялись над ним (завидуя и ревнуя к барской милости).. и его семья – родители и братья (своей ещё не было, ведь ему всего двадцать с лишним лет) – тоже… Вот так-то тебе – и быть на особом счету у барина… Но ничего.. жив, и слава Богу… А, все-таки, – то, что он «художник» – это хоть как-то спасало его… Барин часто говорил ему: «не иди сейчас в поле, а иди, что ль, почитай, посмотри в моем кабинете книги с картинками… чтобы талант от Бога данный свершать»…  И Мишка шёл… да, он был рад, что его часто освобождали от обычных работ (хотя в первое время даже само тело его вроде как удивлялось этому с непривычки, вопрошало – это что такое? почему не трудишься?)… Но он рад был и тому, что он видел в книгах у барина в кабинете… … очень красивые, лепые картинки в его книгах.. особенно какой-то Ленардо… и какой-то Рафэль… сидя в этом кабинете, не хотелось, правда, думать о том, что у них, у крестьян – избы были меньше, чем вот один этот кабинет.. . Да,  они, баре, –  живут… любят.. страдают.. смотрят на картины… слушают музыку… охотятся… а мы – так – обслуживаем их жизнь…
Итак, после обеда – Мишка отправился туда, на половину барина и его семьи… Жена и дети барина обычно смотрели на него с презрением… но они сейчас – слава Богу, – легли почивать. Среди зал во дворце была одна наиболее подходящая – столовая, в ней было много пространства, много окон, и в них шёл солнечный свет. Обычно в их городе пасмурно, но в этот октябрьский день солнце было без туч, именно поэтому барин и позвал его сегодня заканчивать…
 Барин сидел на деревянном стуле резной работы…
– Ну что? Пришёл?
Мишка поклонился. Стул под толстым барином иногда поскрипывал… на огромном столе посреди комнаты стояли уже помытые людьми приборы – дорогой хрусталь… в доме было тихо – только пара слуг еще заканчивали приборку в соседней зале… они делали все бесшумно… иногда со страхом поглядывая на барина…
Мишка, – конечно, тоже всегда его боялся… Иногда он даже думал, что его дар рисовать,  – проклятие, и что лучше было бы ему быть обычным человеком… Как это – барин перед тобой сидит на стуле, – а ты, значит, его рисуешь… это же… это же.. непорядок какой-то… любому человеку барина за такое – не избежать наказания… а здесь – барин сам же этого просит…  Задумавшись и снова, – как всегда, - смутившись этим, Мишка даже забыл начать свою работу.  Барин крикнул: 
– Давай.. давай.. Рисуй уже..
Мишка забормотал извинения и снова поклонился. Потом встал к мольберту… ох… щас ему будет. Правда, – Мишка вековой крестьянской интуицией почувствовал, что сегодня барин в хорошем настроении – лёгкая улыбка касалась его губ… Это хорошо. Итак… портрет был уже почти закончен… Да что там говорить – красиво и внушительно он написал его… слава Богу… Мишка взял кисть и начал водить по хосту, доделывая детали на границе между фигурой барина и фоном… 
Почему же, всё-таки, у него хорошее настроение? – по инерции думал Мишка… Поедет ли он завтра на охоту? Или – ему пришлют какую-то новую девку его друзья? Или – он улыбается потому что Мишка заканчивает его портрет? Может и так. Как бы то ни было, но Мишка – все больше любовался этой лёгкой улыбкой… тенью коснувшейся его губ… и уже забыл, что перед ним барин. Вот так – и кто же из них господин – он, барин, или Мишка – пишущий его? И, хотя он  уже давно закончил на портрете его лицо, – он работал над ним очень долго и мучительно,  – он вдруг решил сделать «дерзость» и буквально парой мазков из сведённых в серьёзной интонации губ на портрете – добавил…  улыбку.
Закончив, и слушая похвалы хозяина, Мишка подумал: «а, все-таки, я барин, раз решаю, что будет написано…» Одновременно он не верил, что его картину повесят здесь, во дворце… рядом с полотнами великих художников из Петербурга и из Москвы… и что она – останется во времени…   
…
- И вот – сказал Сергей,   – этот портрет – мы с вами утратили…


27

В следующую встречу он продолжил:
– Да, утратили… Так же, как и другой… Это уже портрет последнего губернатора… И  время было совсем другое… Представьте себе – 1902 год! (его предыдущие рассказы по истории смогли их в целом сориентировать, так что они поняли, что он имеет ввиду). Портрет, кстати, просто великолепный…  (он снова на миг погрузился в боль воспоминаний) Перед нами – мужчина лет сорока, в чёрном костюме… его лицо – длинное, бледное, широкий лоб, голубые глаза… Стиль портрета – не без влияния импрессионизма, но в целом классический (можно было бы подумать, что автор – Бежецкий, но он уже к этому моменту умер)… Мягкие цвета… лицо выписано очень детально… с любовью… Этого губернатора звали Иван Павлович  Холмин… был еще – портрет его жены – Татьяны Сергеевны… они, кстати, любили друг друга довольно сильно… И еще – она не прожигала жизнь – как и ее муж, – а вела очень много разных полезных дел – устроила в Н. начальную школу для бедных, обновила медицинское обслуживание…   
…

В этот весенний день Татьяна Сергеевна – сорокалетняя еще не старо выглядящая женщина – обычная дворянка того времени – бежала по дворцу к нему, к Ивану Павловичу… Ничего не случилось… просто – она немного соскучилась по нему… В каждой зале ей кивали лакеи… улыбались… господ они любили – вот, после отмены крепостного права, могли ведь уйти, но не ушли… она тоже кивала им и улыбалась… Иногда возникала мысль, – а что если весь этот их мир, – накатанный, привычный, – что если он рухнет однажды? Ведь – там – внизу, в народе – уже клокотало какое-то недовольство… заведённое революционерами… террористами… или – не рухнет и это только страхи? А террористы – так, бесовское наваждение, которое пройдёт?
Вот… еще зал… еще – и, наконец, она прибегает в заветный кабинет Ивана Павловича… Он в это время – уже четыре часа дня – всегда заканчивает дела… Он там со своим вечным помощником Витей – молодым парнем… Они делают дела, а потом иногда пьют вино… Сегодня, впрочем, им не до вина – они никак не могут остановиться – какие-то проблемы с местной железной дорогой (там всегда проблемы…). Иван Павлович – красивый, седоватый, худой, с вечной длинной папиросой в руках… голос – хриплый… родной голос…   
– Ну что Татьяна Сергеевна, – так он называет ее при помощнике, – уже пришла?
– Да…
– Прибежала?
– Да…
– А мы еще как-то не закончили… а, Витя?
Тот кивает головой…
– Придётся закончить, Иван Павлович… – говорит жена. 
– Хорошо… раз ты хочешь…
Витя кланяется  и уходит, – но потом, – после ужина – они снова будут обсуждать дела…
– Ну… что-то случилось? – спрашивает он. 
– Да нет… ничего особенного… так…
Он целует ее в щеку и в лоб… от него приятно пахнет  табаком и духами… Они на минуту замолкают… в зале – красивый коричневого цвета камин из мрамора, а среди портретов – картины, изображающие их… Они были написаны год назад, от них ещё немного пахло краской…
– Я получилась явно лучше…
 – Конечно… Таня… (они постоянно спорили на эту тему)…
– И, все-таки, – что-то случилось? А?
– …
– Ты опять была там – в народной школе?
Она нехотя кивает…
– Ну и зачем?
Иван Павлович прижимает ее к себе… (от нее пахнет духами… и свежими цветами…) Дело в том, что она часто посещает школу, и новые больницы для народна – для совсем простых людей… чтобы узнать, как там все происходит, не нужно ли чего… Но при этом она – каждый раз возвращается оттуда расстроенной… народ – пугает ее. Эти мужики, бабы, дети – никогда не моются… при ее появлении, они кланяются и напряжённо смотрят  на нее… и почти ничего не говорят… и это при том, что им отлично известно, как много она делает для народа…
– Зачем ты ходишь туда? Есть ведь врачи… учителя… ты там не нужна… Что это за манера делать себе нарочно больно… причинять себе страдание… Ты, Таня, наш местный граф Лев Толстой…   (он гладит ее волосы, в ее глазах появляются слезы)…
– Хватит смеяться надо мной, Ваня… Я все понимаю… и, все-таки, я должна… 
– Нет… не должна… свободу им всем  дали – и все… расчёт окончен… Да и дали-то – с каким убытком для нас…
– А они считают, – для них… Вот – при мне они почти не разговаривают… и все мои попытки – заговорить… расспросить их о семье… о хозяйстве – на все это они отвечают почти ничего и снова – молчат… молчат… страшное молчание это, Ваня… Но ведь вообще-то они разговаривают? Я мечтаю иногда – подслушать их разговоры…
– Не дай Бог… эти разговоры… я-то ведь часто их слушаю, у меня рабата такая  – это что-то такое странное… дикое (и детское одновременно)... дикий говор… который иногда кажется говором существ с другой планеты… с Луны… кружение вокруг одних и тех же тем – бу-бу-бу… бу-бу… про корову.. про поле… а главное  – про то, какой прошёл или завтра будет день календаря, – и что нужно делать по приметам – в «церкву» идти… или там – сажать лук… или не работать, потому что праздник. Ну и еще – уже без нас они-то уж точно обсуждают нас… «бар»… такими словами, что даже я не хотел бы слушать (нам об этом доносят агенты регулярно).
     Наконец, они перестали говорить о народе, обсуждали картины, которые висели в зале… и еще – новости и слухи из столицы… Как им хорошо было вдвоём… как хорошо было быть живым опровержением стереотипа о том, что брак через десять лет входит в кризис, выдыхается… нет… их любовь не выдохлась… стала мудрее, прочнее, пустила корни… 
Часов в шесть, – когда за окном уже были сумерки, они перешли в столовую… скоро будет ужин.. В столовой их ждали дети – это были мальчик и девочка подросткового возраста… (больше детей Бог им не дал), четырнадцатилетний мальчик Егор не был красавцем – худой… узкое лицо… но в его глазах было что-то высокое… пятнадцатилетняя девочка Оля – красивая, бойкая… в отличие от брата…
Подали ужин и все они сели за стол, сервированный дорогой хрустальной посудой (было необычно иногда думать, что она осталась еще от позапрошлого века, от создателя дворца – Карпова)… За ужином, – как всегда, – Оля громко что-то говорила… тараторила… так что поначалу даже не очень разберёшь… слуги, подававшие еду, тоже, как и сидящие за столом, по доброму улыбались ее голосу, вечно о чем-то говорящему… Наконец, родители различили, что речь шла о какой-то ее новой подруге…
– Ира… Ира Савицкая… она такая… она такая интересная… Ее отец приехал из Петербурга…
Иван Павлович успел вставить слово:
– А.. да, знаю… видел его…
– Мы с ней вчера проговорилм… проговорили – целый день… и до вечера… и почти  до ночи… Но ее родители сказали, что мне пора домой…
– Зачем ты мучаешь людей?
– А ещё она.. .красивая… какая она красивая…. И платья у нее столичные… и манеры тоже… а мы здесь… 
– Что ты здесь? – спросил Иван Павлович…
– Ничего, папА… ничего, в том-то и дело… 
– Красивая и интересная.. для меня – ты красивая и интересная…
Оля, наконец, замолчала – ведь надо было поесть, набраться сил, чтобы потом снова говорить кому-нибудь про Иру Савицкую. После окончания блюд, люди принесли кофе и чай… Иван Павлович закурил свою папиросу – а после нее зажёг от неё же следующую… подумал – вот так всегда… Оля – как мы ее любим – вечно тараторит, а Егор молчит – как мы его тоже любим…
– Ну… а у тебя что, Егор?
– Ничего.. – ответил тот и действительно замолчал.
Но Оля – так тоже было всегда – словно у нее была такая роль в жизни – говорить за всех людей, затараторила теперь про него, и как бы от его лица…
 – Да он снова своего Блока читает…
Родители чуть улыбнулись… они не понимали этой новой поэзии.. она казалась им – вымученный, искусственной, слишком подражательной всяким там Бодлеру и Верлену… да и тех они не любили… Но они любили своего сына…
– Ну… может – прочтёшь что-то? А? – без нажима спросил отец…
– Да вы снова не оцените с мама… «а уж тем более сестра не оценит»…
– Прочти… Егорушка… оценим…
А потом  уже вступила мать, «тяжёлая любовная артиллерия»:
– Прочти, прочти.. не будем смеяться…
– Ладно… – обычно у него не было настроения читать, но в этот вечер – к радости родителей – он был лучше настроен к «этому миру», к людям, к «реальности»… и вот он – неожиданно быстро, без обычных долгих уговоров – начал… Да, это был странно… он обычно жил в мире своей комнаты – самое большее – их парка, где он гулял… друзей у него почти не было (не говоря о девочках).. И вот он, – как проклятый, – читал и читал новую поэзию… сначала Брюсов… Бальмонт… а потом, когда пришло младшее поколение «символистов», – то запоем  – их… только их… Иногда он даже не хотел есть… словно влюбился в кого-то… Везде – тоненькие издания поэтов, брошенные на кровати, на столике,  и еще – тайком от родителей – папиросы… И вот все это – словно выливалось сейчас перед ними… чужими людьми? Еще нет… хотя сестра, издевавшаяся над ним по поводу и без повода –   точно чужая… Пройдёт еще год и родители начнут превращаться в таких же, он это знает, чувствует… но сейчас ему неважно… Весь его гипернапряжённый, замкнутый внутрь мир – вдруг разомкнулся, показалось, – с риском для его жизни… разомкнулся, полился через этот стих… стих, который он знал не то что наизусть, а жил им… и чуть ли ни молился им…

Н. Гуну
Ты много жил, я больше пел...
Ты испытал и жизнь и горе,
Ко мне незримый дух слетел,
Открывший полных звуков море...
 Твоя душа уже в цепях;
Ее коснулись вихрь и бури;
Моя - вольна: так тонкий прах
По ветру носится в лазури.
Мой друг, я чувствую давно,
Что скоро жизнь меня коснется...
Но сердце в землю снесено
И никогда не встрепенется!
Когда устанем на пути,
И нас покроет смрад туманный,
Ты отдохнуть ко мне приди,
А я - к тебе, мой друг желанный!

Неизвестно – то ли этот стих Блока был и правда лучше, чем другие – более претенциозные, – но скорее – Егор прочёл его так, что все замерли… Поначалу сестра Оля хотела в конце чтения как всегда засмеяться, и Егор это чувствовал, но – и она не стала, и она замерла… и даже не тараторила больше, словно что-то ее коснулось. У родителей навёртывались слезы на глаза…
– Молодец, Егор… это было… хорошо…
Им обоим хотелось встать и обнять его, но они не хотели смущать подростка проявлением своих чувств… ужин давно закончился… Иван Павлович и Татьяна Сергеевна  крепко обнялись в своей постели… Оля – предвкушала, что завтра она снова увидит Иру Савицкую… Егор – снова курил и снова читал – в его груди остался от ужина и от чтения ком радости, любви…
И у всех них – в самом их существовании… в их крови.. в их снах, но не в их разговорах,  – во всем у них оставался гвоздём вечный вопрос – что будет дальше – с их миром? Что сделает вот тот народ, – перед которым они виноваты, – кончено, виноваты, и это понимали и Иван Павлович, и дети, а не только Татьяна Сергеевна, – с ними? И с этим дворцом? С его красотой, в которой они жили, проживали, – любили, верили, – за них, за народ, живший совсем в других местах, – жили, как некие актёры в театре? Вечный вопрос.. вечный вопрос…

– Вот так примерно это было в то время. А что касается этого вопроса, – то, когда произошла революция, – то действительно, дворец был закрыт и чуть ли не разрушен… Слава Богу, – что уже в 20-м году его признали «памятником истории» – ну, потому что их у нас в Н. было мало, поэтому вот так счастливо все обернулось… Да, так что дворец был спасён…
Саша, Марина и Митяй  подумали, – «спасён, чтобы потом мы его – просто так, с ничего, - уничтожили…»
– А что – все эти люди?
– Их судьба, Саша, – неизвестна…
   

    28

(и снова в следующий раз…)
– Руководители города – теперь мы оставляем их в стороне… Потому что дворец стал музеем, и начал существовать отдельно, в этом качестве… Мы будем теперь говорит о нем. Вернее – об одном его директоре, а еще точнее – директрисе… Знаете – последний директор – это был Александр Викторович, он был и при мне… (они все подумали: «последний директор»…) А вот перед ним – была некая Елена Михайловна… Я – когда еще работал во дворце, – все время видел ее фотографию… да, раньше это были портреты XVIII-XIX веков, а теперь – фото. (Впрочем, – был и ее портрет, но уж совсем убогий, висевший в мое время, наверное, как шутка…) По фото видно – что сделано оно годах в 70-х… Худое лицо шестидесятилетней женщины… умное… волосы белокурые, но видно, что крашеные… взгляд – серых глаз – цепкий, и, в то же время, какой-то усталый. Да, она руководила музеем долгих десять лет при Брежневе…
… 
Худое лицо шестидесятилетней женщины… умное.. волосы белокурые, но видно, что крашеные… взгляд – серых глаз – цепкий, и, в то же время, какой-то усталый… Вот такой ее и видели, – как и всегда, – в этот осенний день, когда она зашла в музей…  Елена Михайловна шла и смотрела на привычную обстановку… Да, если бы Сергей и его группа  увидели бы музей в то время, – то в глаза бы бросились не только плакаты с надписями – «Выполним решения XXIII съезда партии» и портретами Брежнева, – что их бы не удивило, но, – что удивило бы, – почти неприкрытая «брошенность» здания… Да сколько же выделялось на него денег из бюджета? Он-то был уверен – в свои 2020-е годы, до закрытия, – что «ниже» финансировать дворец нельзя, но это было не так… вахтер был один, охранников ни одного… залы были пыльными… где-то в стенах торчала фанера… многие сервизы, комплексы мебели, спальни, гарнитуры – просто исчезли… Да, так что в позднее постсоветское время – все это было собрано заново или восставлено по фотографиям (чтобы наполнить жизнью этот дворец, – а потом уже полностью его уничижить)… Картин – в том музее 70х-г годов – сохранилось больше,  хотя многие из них не реставрировались долгое время, да, они  были на месте, висели… но – как одиноко… словно красота была кем-то пленена… стиснута… картины и изображённые на них люди – как будто находились в тюрьме, в ГУЛАГе… Они смотрели из своих эпох на современность и ничего не понимали… в их глазах отчётливо читалось недоумение… Вообще дворец казался даже не кладбищем прошлого, истории, – нет, слово «кладбище» еще  слишком душевное, – а именно «моргом истории»… и приходили мысли о том, что в то время многие церкви использовались как склады или как  те же морги… так бы Сергей  все воспринял, если бы оказался там… 
Итак, она шла… Каблуки цокали в этой тяжёлой тишине… Посетителей был немного… они смотрели на нее – одетую в длинное серого цвета платье, довольно красивое. Да, сегодня обычный день… но – правда – для нее – это был радостный день, ведь сегодня ближе к концу смены, к ней приведут двух ее внуков… Как она их любила… как соскучилась по ним… в предвкушении, в радости, она сама провела пару экскурсий (что в последнее время делала редко)… Ее любимым этажом был третий – на нем были помещены картины Бежецкого… его пейзажи, его импрессионизм – да еще и сдобренный некоей русской душевностью – так были близки ей сегодня… Так что она с радостью рассказывала о его картинах, когда написаны, как… кем и чем он здесь или здесь вдохновлялся… хотя обычно эти рассказы, детали казались такими одинаковыми, «зависшими» в голове, в «зубах», но не сегодня… Посетители, – это была группа из пяти человек, – были ей благодарны, а, между тем, они были местными (это сразу было видно), и слышали это не раз. Одна из группы – женщина лет сорока, с умным лицом, – вдруг спросила:
– Скажите, а правда, что в прошлом году из картин на втором этаже что-то было убрано? Кто-то говорит, что даже уничтожено?
Блин… да откуда они все знают?
– Ну, во-первых, не уничтожено… а перемещено в «запасник»… и это всего две картины…
– Какие?
– Одна картина изображала царя Александра III… надеюсь, вам не надо объяснять,  – почему?
– Не надо…
– Учебник в школе читали? Про брата Владимира Ильича Ленина – народовольца Александра Ильича Ульянова?
– Читали… а вторая картина?
– Вторая изображала воскресение Христа… это тоже, надеюсь, не надо объяснять?
– Да. Но непонятно, почему именно она – ведь у очень многих художников были религиозные сюжеты… и в том же Эрмитаже их много…
– Да… но вот – такое решение приняла комиссия… И потом – перемещение картины с выставки в фонд – нормальное явление… придёт время, и их снова поставят… я надеюсь… 
 На самом деле, она и сама не знала – почему, если с Александром III  все было ясно, то здесь – и правда не было логики… И ещё – она соврала сейчас этим посетителям… правда была в том, что эти картины комиссия решила уничтожить… Такого решения при ее директорстве никогда не было (и потом не будет), и вот тут оно произошло… Почему нельзя было и правда просто переместить в запасный фонд, – где картин было много, иногда казалось, что вся их история была отправлена – туда, в запасный фонд, где все пылилось, – почему именно такое решение было принято? Может, это было решение не просто их местной комиссии по культуре при Н. ском обкоме – а еще «выше»? А почему «там» так решили? Однако, – как только сейчас, на экскурсии, «всплыла» эта история,  – в сердце Елены Михайловны сразу все перевернулось, остановилось… она уже с трудом заканчивала  свой рассказ… Хорошо, что после этой группы – больше посетителей в их хилом музее не будет… И про внуков, – что придут во второй половине дня – она пока забыла… даже про них…
Елена Михайловна, – не спеша идти на обед,  – прохаживалась по залам, сначала третьего, потом второго этажа… Ноги сами принесли ее на место, где висели те две картины… на их месте ничего другого не было помещено… остались два коричневых пятна посреди покрашенной синей краской стены... и они казались глазницами  двух ослеплённых человек.
Да, она все помнит… Год назад… заседание комиссии, – как и любые такого рода собрания,  – происходило в парадной зале на первом этаже дворца… Голоса членов комиссии, – это были три женщины, – раздавались громко, почти крикливо… Заявив, что есть предложение уничтожить те две картины, они ждали, что все проголосуют «за»… Экскурсоводы – не были членами комиссии, но они присутствовали, таков был регламент. Членом комиссии, конечно, была она, Елена Михайловна как директор….  Как могла, она защищала картины, но это ни к чему это не привело. И все, решение было принято. Словно – вынесли смертный приговор. Да, такие вещи, как уничтожение , при ней почти не происходили, и это было что-то новое для нее. В музее был вахтер, его звали Лёша – он же отвечал и за сохранность фонда, он же должен был и уничижить «приговорённых». Лёша сказал:
– Ну ладно, Елена Михайловна, не боись… все сделаю… Ну что уже теперь горевать?
   Она  смотрела на картины – они ещё висели, буквально последние минуты. Ну, – казалось бы, – что в них, в этих именно картинах, – было такого? Ну что – она была фанаткой Александра III, что ли? Даже если бы она не очень верила в то, что о нем писали в советских книгах, в описании их выставки (она верила, но не фанатично), – если смотреть на него и его правление «от себя»? И правда, – он был «реакционер», так его называл не только Ленин… и правда – был националист – разве это хорошо? Да ещё и евреев прямо притеснял… И потом – сама картина не была таким уж шедевром… это ведь объективно… это не Бежецкий (да, попробовали бы они его сжечь…) Ну, – какой-то парадный портрет, где Александр изброжен с семьёй… на фоне его любимой Гатчины и гатчинского дворца и парка… сколько было таких картин? И ведь, – по большому счету, – сегодня в СССР пишут Брежнева – или Ленина, – и чем эти картины хуже, чем та? Такой же «соцреализм», только «имперский»… чуть лучше открытки… Но Елена Михайловна – все смотрела и смотрела на нее… и на широкое – русское – лицо императора… и на его жену… и на детей… смотрела и не могла оторваться, «пила»… Она сказала себе: «да это просто от того, что я знаю, что вот сегодня ее сожгут, и сожгут по моему распоряжению»… 
То же самое было и со второй картиной, – изображавшей воскресение Христа. При желании она могла сказать себе – как у нас изображают коммунизм – в фильмах, например, – так и там писали вот – Христа. Такое же почти открыточное изображение, как и Александра III.… Картина была написана в начале XIX века  и образ Христа предсказуемо подавался  в соответствующем стиле – «под» классицизм… Христос на картине выходил из гроба со знаменем… лицо с мягкой улыбкой смотрело на зрителя… Наверное, многие люди уже через сто лет, в начале XX века, – видя здесь эту картину, – ухмылялись, думая, что она сделана «слишком просто»… что есть явно более талантливые варианты… – у нас же здесь, в Н.. Да и сюжет был для Елены Михайловны даже немного смешным – это напомнило, – при желании можно было так подумать, – какого-то спортсмена… метателя копья… вот только у него было не копье, а знамя… Но вот и Христос с этой картины – как Александр III с той  – смотрел на нее и просил его не уничижать, не жечь… ей казалось, что он все понимает… И это при том, что – она была членом партии и ее отец тоже, поэтому она не была крещена… Если бы она, – стоя перед этой картиной, смогла понять, что она чувствовала, то она бы увидела «страшное», – что она просит у Христа прощения… а он, – казалось  ей, – все никак не дает… что она молиться ему…
 Вахтер Лёша, наконец, нарушил ее одиночество в зале:
– Ну – все? Беру?
– Да… все.. бери…
Лёша, – тактично, уважая ее чувства, – аккуратно снял полотна… и сложив их – потихоньку понес их к себе, вниз… Едена Михайловна по инерции хотела сказать ему – «аккуратно, не повреди»… но не сказала.. это чем-то напоминало заботу о закопанном в могилу человеке, – не холодно ли ему там, или – не мокро ли. Лёша шел.. его шаги раздавались по залам, наконец, смолкли. Потом он их «казнил» – она ничего не слышала и не видела, но понимала… казалось, что это не он, а эта тишина их убила, задушила. Сгорел шаблонно улыбающийся Александр III с семьёй… сгорел шаблонно улыбающийся Христос, выходящий из гроба…  сгорело что-то и в ней… Сначала ей было очень плохо… и она даже думала, – что вот, вся-то наша «история СССР» – вечный пожар… где горят люди и картины… мы превратились  в безумную толпу, которая ходит и все топчет… Но потом – все зарубцевалось… и мысли эти исчезли… И вот – только вопросы этих посетителей сегодня вывели всю эту подавленную боль – запрещённую боль, перенаправленную непонятно куда боль, боль в сторону... Елена Михайловна ходила по залам и в ее глазах были слезы… она подумала – вот эти две картины, – внешне вроде бы не самые качественные, –  будут ее судить… и она даже в каком-то смысле приняла это, и стало чуть спокойнее.
После обеда ей привели внуков, она про них даже и забыла, что было так удивительно для нее обычно. Это были два мальчика – подростки-погодки. Увидев ее взволованной, младший спросил:
– Бабуля, что-то случилось?
– Да нет.. ничего… –  она чуть не заплакала.
– Что будем делать? – спросил старший.
Обычно она уводила их из музея и вела в мороженицу или –  в парк, на аттракционы. Но в этот день она вдруг сказала им, что сегодня она хочет пару часов рассказать им о музее, о  его картинах, и уже потом – «развлекаться»… Это было неожиданно, такое случалось очень редко – давно. Старший был явно недоволен – все время рассказа он исподлобья посматривал на картины… на скульптурные портреты… словно спрашивая, – да что в этом есть такого интересного… на фига это все? Младший поначалу тоже расстроился, но по ходу рассказов бабушки,  – а говорила она в тот  день хорошо, увлечённо – все больше интересовался… красивые залы… красивые портреты… да и сама бабушка, – пусть она и была пожилой, – тоже казалась ему красивой…



29

Так прошёл январь и потом февраль… Их встречи – все также вчетвером, – продолжались  несколько раз в неделю. Работа в магазине – шла так же, как и раньше. Но раньше, – сразу после Пожара, – она казалась Сергею такой забирающей его жизнь «бездной», с того же времени, как начались эти импровизированные занятия – у этой работы, этой «экзистенциальной дыры», словно было отнято жало… Он чувствовал радость… равновесие… осмысленность… примерно то же – со своей стороны, – чувствовали и они (об этом мы потом еще расскажем подробнее). 
Однажды – это был самый конец февраля – они снова были вместе в его выходной… Они уже смотрели на него без возникавшего еще раньше непонимания тех или иных слов, объяснений – в их лицах уже начинало возникать все большее созвучие с его словами, с его глазами, с его взглядом… и друг на друга они уже смотрели легче, и друг с другом они уже сближались – по-новому, а не по-старому, сближались именно как его слушатели. Было двенадцать дня, за окном –  тепло, уже подступала весна, и – о радость – на небе не было пасмурно… И они все смотрели на это небо за окном его комнаты… Сергею вспомнились, конечно, строки Пастернака, которые все время возникали, «прочитывались» кем-то внутри, в это время конца февраля: «февраль, достать чернил, и плакать...» Сказать им эти строчки? Да, это будет как-то банально… но чувства были – именно такие…
И вдруг – в дверь позвонили… Кто это может быть? Да и кто ходит в наше время без предварительного звонка по телефону? ТСЖ? То же самое – он сказал «ученикам», озвучив свои мысли… так не хотелось вставать и идти к двери…
– Саш… открой, а?
Тот поднялся и пошел в прихожую… на пороге стояла она, та молодая женщина, которую он видел несколько раз – Маша. Саша знал, что она ушла от него,  – и догадывался, что ушла после пожара, из-за пожара. Он  покраснел – к присутствию своей однокурсницы Марины здесь он постепенно привык, но вот сейчас на пороге она… красивая… молодая… и он застеснялся, покраснел… они еле слышно поздоровались… Маша тоже волновалась, но по другой причине  – потому что пришла к нему, вернулась, и еще потому что – вдруг застала у него сына…
– Кто там? – кричал Сергей из комнаты… – кто? 
– Это к тебе.. пап…
– Да кто? – недовольно спрашивал он, думая о том, что вот, его отвлекают от мыслей, которые пришли ему в голову на тему того, что они собирались сейчас обсуждать… Он поднялся, – ругаясь на пришедшего про себя, - и пошел в прихожую… Маша – уже была в ней… на ней было лёгкое демисезонное пальто чёрного цвета, довольно модное – под ним, уже расстёгнутым, – белый свитер и черные облегающие джинсы (раньше она чаще носила платье)…  «подстригалась» – автоматически подумал он, – ее темные волосы были теперь не длинными, а чуть короче, так даже было чуть хуже, но это неважно…
– Привет, - сказала она… 
– Привет… Ну… что ты стоишь? Раздевайся…
Он взял ее пальто и повесил на вешалку… От нее пахло духами – теми самыми, которые у нее всегда были… ее запах… ее запах… он снова здесь… А еще – перед глазами мелькали ее волосы.. ее шея… поворот головы… глаза… все это было так неожиданно… и, в то же время, – ожидаемо… даже когда она сейчас позвонила в дверь, у него в глубине души были мысли и про нее тоже… он задыхался…
Маша надела тапки – это были ее тапки, и она всегда их носила – и зашла в комнату… Там она увидела – Митяя и Марину… чутьём поняла, что они, видимо, друзья Саши… вот… Сергей  здесь времени не терял… общается с молодёжью… Марина и Митяй тоже – как и Саша вначале – густо покраснели… Сергей представил:
– Это Марина… Митяй (те кивнули головами)… это – Маша… (он подумал – как говорится в фильме – «моя Надя приехала»)…
Маша, конечно, не ожидала такого… она думала, что придёт, – а он здесь «вешается» без нее… впрочем, одно другому не мешало… – подумал в ответ на эти ее мысли Сергей.  Еще Маша увидела, – что на подоконнике лежат бумаги – это были его конспекты,  –  а Марина  и  Митяй сидят за большими столом и что-то тоже конспектируют, Саша – пока не пришла она  – сидел просто за стулом, места за столом ему не хватало, да и потом, он записывал в телефон…
– Я вам… помешала, да?
– Нет-нет, садись… – он посадил ее на кресло, стоявшее в углу, чуть поодаль от окна, – там обычно находился он сам, но часто во время «занятия» он вообще не сидел, а ходил, так что ему было все равно.
– Мы здесь… занимаемся…
Все еще раз немного растерянно улыбнулись… Саша сказал:
– Может быть, сегодня отменим?
– Нет… не надо…
Маша тоже подала голос:
– Конечно не надо… ни в коем случае…
– Просто… ребята ко мне начали ходить… сначала – Саша, а потом и все остальные…
Она удивилась, что это произошло по их инициативе, – потому что сначала она решила, что это он, Сергей, их здесь собирает – «полудобровольно», а ещё под нажимом Лиды, и других родителей – для «общего развития»… Да, это было что-то необычное… необычно – радостное… то, что можно назвать – чудом Божиим. Как и ее приход сюда сейчас для нее и для него… Маша – сначала была немного недовольная тем, что он не один, но уже через пять минут успокоилась… Он начал «занятие»… Как хорошо и непривычно было знать, что она здесь, что она пришла… словно и не уходила… Они в это время обсуждали средневековую русскую историю…
– Кончено… Россия –  из-за монголо-татар, – сильно начала отставать в своем развитии… – он принялся перечислять, в чем было это отставание, и как западные страны все сильнее развивались после Средневековья, а Россия – нет, как у них там начался расцвет … – и все-таки, – говорил он, – надо понять, что, – как бы то ни было, – но это наши предки были там – в Московской Руси… в «своём углу».. – в «медвежьем углу», – как писали об этом иностранцы… Да, наверное, в чем-то так оно и было… Но это были наши предки – они жили, как могли… выживали как могли… И создали, – в конечном итоге, – не самое плохое государство… и еще – великую культуру… (потом он принялся долго говорить об архитектуре Владимира и Москвы… о Сергии Радонежском… наконец, об Андрее Рублёве… Маша, в какой-то момент, даже забыла, – что  вот она пришла к нему в первый раз после своего ухода… и захотела добавить что-то от себя, ведь она знала искусство чуть лучше, чем он… но на первый раз удержалась)… Знаете, –что меня всегда поражало в книгах по истории  и тем более в учебниках? Ключевский.. Соловьёв… Скрынников… никто из них не написал, – что мы просто любим их, этих наших далёких предков…   (с этим словом – «любим» – он – совсем мельком – глянул на Машу…)… И в учебниках тем более такого не было – ну так, были слова о величии Родины… искусственные… навязанные сверху (он подумал: «может, в том числе и поэтому, все и обрушилось потом, сейчас?»). Когда я смотрю на эти книжные миниатюры с картинками битв и князей… на иконы… на все эти лики… какие они все хрупкие… какие  живые… как ищут нашей любви… и даже заботы… 
Потом ребята начали задавать ему вопросы… Через два часа «занятие» кончилось… обычно оно бы шло не два, а три или четыре … Ребята думали – чем Маша и Сергей Иванович будут сейчас заниматься? … Оказалось, что он принадлежит не только им… И вообще – будут ли теперь дальше у них «занятия»?  Или все это оказалось для него – временным прибежищем? Всё-таки, – продумав, пропустив через себя это все уже позднее, у себя дома – они постепенно смирялись с произошедшим, и были уверены, что «занятия» не исчезнут…
Дверь за ними затворилась…  Сергей и Маша остались одни…
– Не ожидала такого?
– Да… не ожидала.. – ее голос… густой и высокий… голос, который он слышал там, в музее… и потом здесь… дома… и еще в магазине «Товары для дома», причём она всегда с достоинством говорила с покупателями и как ему всегда было приятно ее слушать… ее голос исчез на какое-то время и вот вернулся снова… из памяти… словно он все это придумал, что она вернулась… вышла из его снов… Он протянул руку и погладил ее – почему-то за плечо, скрытое под такой гладкой, нежной тканью белого свитера, словно он тер лампу Алладина…   
Пришла?  Пришла…


30

Через час они, уставшие, лежали на его – знаменитом, – матрасе, так и не заменённым диваном… как Маша раздражалась из-за него, когда уже они жили вместе в последнее время (а до этого – так же реагировала Лида), и вот как она сейчас соскучилась и по нему… и ведь именно на нем он сказал ей, что она никогда отсюда не уйдет… Сергей обнимал ее сзади… иногда он спрашивал, как она все это время жила, и она что-то рассказывала в ответ…
Как она жила? Она уходила от него в стабильный знакомый ей мир – мамы… отступала в него… на «позиции» своего детства... мебели, которая еще помнила ее такой… своего ожидания уже в более взрослом состоянии «женихов»… своих книг, которые она читала, учась в университете… с его жизни – как с минного поля…  Мать была рада, конечно… она не очень любила его «Сережу», – хотя уже начинала привыкать к нему, смиряться с ним, но лишь начинала и не успела… Маше иногда казалось, что она – медсестра, которая бросила раненого на поле боя… но ведь, – с другой стороны, – это просто аналогия… и потом – дело даже было не столько в нем, - как она и сказала ему, уходя – а вообще во всем.. в том, что дворец сгорел… в том, что у них у обоих не могло даже быть надежды на нормальную для них работу… в этом проклятом магазине «Товары для дома»… из которого она, уходя от него, тоже уволилась.. Потом, – уже живя одна, – заходя в Торговый центр – она даже, – зная, что в этот день у него выходной, – заходила туда и мило болтала с директором Викторией Алексеевной, и они вспоминали смешные истории из их – «гуманитариев», – работы здесь… По идее,  надо было искать другую работу – Маша это делала, но мать ее обеспечивала – да и что там было обеспечивать – и не очень с  этим торопила… понимая, что всем им, бывшим работникам дворца, – плохо…
Часто Маша просто сидела дома… или гуляла… иногда читала – спокойно… погружаясь… с улыбкой на лице, – которую видела мать… но все это, все, что она делала, было словно во сне – и ей казалось, что она – спящая красавица… Мать иногда говорила ей, – что ей вообще надо забыть про всех этих «гуманитариев», – и то, что дворец сожгли – это, конечно, плохо но в чем-то и правильно… все это и так «держалось на соплях», и потом, можно ведь просто читать книги и смотреть репродукции картин – никто это не запрещает и не запретит… Как бы то ни было, судьба буквально заставляет ее опомниться, – взять себя в руки… походить на фитнес – у нее была хорошая фигура, но не идеальная по сравнению с другими, более молодыми, – и найти себе, наконец, достойного человека – пока не поздно… А все эти «гуманитарии», все эти «бюджетники»…  но вот, даже бюджетниками они быть перестали! И все ее мучения из-за Сергея, – все это «в пользу бедных», замкнутый круг… болото… и еще они похожи на наркоманов, только вместо наркотиков здесь «красота дворца».  Но, если у Сергея  и других бывших работников  жизнь была на середине или и больше, – то ей сам Бог велел все начать заново… «И ведь, согласись, Маша, по большому счету, ты и сама бессознательно примерно из-аз этого и ушла от него…» 
Две подруги, жившие в Москве, звали ее к себе «потусить» и, может, найти себе кого-то.… и она – в таком  же сне или словно в фильме  – съездила к ним… 
– Ну и как там? – спросил ее Сергей, и при этом – он опустился к ее ногам и стал гладить и целовать ее ступни… кожа на них была стоптанной,  но ему было все равно… 
– Ты что – фетишист?
– Я уже говорил, что я не фетишист, а машист… 
Ей было так радостно и немного щекотно… на самом деле, она бы удивилась, если бы он этого не сделал… «целовать ее ступни – это так естественно… что еще делать в этой жизни?», думал он, «зарываясь» носом и губами…
– Ну так что там - Москва?
Москва… показалась ей каким-то городом из антиутопии – да вед и их Н. тоже таким бы показался приезжему, а они просто привыкли… миллионы людей.. тысячи машин.. загрязнённый воздух… и еще – тёмные остовы исторических зданий в центре… таким был собор Василия Блаженного.. «Третьяковка»… Русский Исторический Музей… и частично – даже Кремль (его спасло от полного уничтожения лишь то, что там был президент…) И главное, что убивало Машу, – что москвичи так и живут себе дальше – посреди всего этого… … живут… улыбаются… радуются чему-то… целуются… делают селфи (и на фоне разрушенных памятников тоже, и это даже особенно популярно)... но вот - ГУМ и ЦУМ, они, конечно, не тронули… Вообще казалось, что подростки по всей России и в Москве прежде всего, – уничтожали душу каждого города – и дальше горожане жили без этой души… С другой стороны, – Маша подумала, что все ведь к тому и шло… вся эта толпа раньше словно искала чего-то такого, волновалась, не могла успокоиться, – и вот теперь она сделала то, что хотела на самом деле… и – успокоилась.. нашла себе жертву… в Москве всегда был загрязнённый воздух… а теперь казалось, что и сама душа города стала загрязнённой… что горожане живут в этом – и по-другому уже не могут.. они самовыразились… Подруги в Москве   пытались ее с кем-то познакомить, но все это было глупо и тоже казалось чем-то нереальным…
– Ну что – нашла себе успешного москвича? – спросил он с деланной строгостью, и немного потянул  ее за волосы…
– Ой… больно… – на самом деле, ей не было больно.. ей было так хорошо чувствовать его руки… любое движение его рук… а их было много… – нет… не нашла… 
В Москве она вспомнила про него… его душа из их провинциального города Н. «засигналила» ей светом, маяком… Приехав из Москвы, она сидела дома и плакала… раньше – в первые месяцы ее ухода – этого не было… мать уже со страхом посматривала на нее…
– Ну хватит уже убиваться… в конечном итога, – да, я не очень люблю этого твоего Сережу, – но ты уже взрослая…
Потом она, всё-таки, нашла работу – подработку – это было репетиторство английского языка… Вообще все учёные и преподаватели-гуманитарии в стране «зависли» – им негде было работать… вот оставалось – репетиторство или преподавание – в технических вузах  и колледжах - типа Сашиного – да и то, гуманитарные предметы там были резко сокращены… Государство, впрочем, создавало программы по переобучению – и превращало бывших «грешников» - гуманитариев – в менеджеров, в секретарей… В январе и феврале она ходила к ученикам – и это хоть немного ее отвлекало…
Узнав об этом, он удивился:
 – Вот, и у меня тоже ученики…
– Да… ты молодец, Серёжа… Твои занятия должны продолжаться… это святое, – сказала она без насмешки, – может, и я поучаствую?
– Конечно.
Они поцеловались…
– А почему ты пришла сегодня? И почему вообще даже не написала?
Она и не собралась приходить именно в этот день…. И, в то же время, – могла прийти в любой день. У нее сегодня было два урока в центре города… но вот проснулась – и поняла, что она пойдёт к нему… Странно, что эта возможность, – «ахнуть» к нему, как в пропасть, в его руки, поцелуи, в его глаза, – ведь была всегда, но она в нее как будто не верила… и одновременно ни во что другое не могла верить…  Маша посчитала его смены и поняла, что у него сегодня выходной… Отменила свои занятия… и села на трамвай… Въезжая в его микрорайон, она снова видела  нищих русских и приезжих… но – ей это было по фигу… и она даже улыбалась… Поднявшись на его этаж – задрожала… и долго стояла перед его дверью… наверное,  соседи решили, – что это опять какая-нибудь «долбаная реклама»… «да, – подумала Маша, – это социальная реклама… реклама жизни, любви… того, что рекламировать невозможно, и что только и имеет смысл рекламировать…» 
Она все ему рассказала, и он снова прижался к ней…
Пришла… пришла…


31

После февраля прошел и март… в одно из его последних чисел Саша вернулся однажды с учёбы в колледже домой… Сегодня занятий у отца не было… их вообще стало меньше к этому времени. Да, сначала, конечно, к этому привёло возвращение Маши, хотя она, – пусть и с некоторым моментом адаптации, – но тоже приняла в них участие… Нарушила ли она режим их встреч? Всё-таки, нет, – хотя этого все подспудно боялись, и ребята, и она сама, и Сергей тоже… в какой-то момент, когда они были наедине, она сказала ему: «я могу вообще не приходить… тем более у меня у самой есть ученики…» но она, тем не менее, искренне хотела участвовать, – не потому, что он это все придумал, и вот типа они везде вместе, и прочее, – а ради того, что она говорила им на «занятиях». Так что не сразу, – но на «занятие» где-то пятое она «вошла», «встроилась»… С ней даже стало лучше, по-другому, – но лучше… Саша и Митяй смотрели на нее – не только как на носителя знаний, конечно… с другой стороны, – Маша давала им какой-то образ молодой женской красоты – соединённый, грубо говоря, «с хорошими манерами», то, что они не особенно видели у себя в колледже, – где стареющие «преподы»-женщины отрабатывали свои уроки и все. Марина, конечно,  подспудно завидовала ей, ведь до ее прихода она была, – пусть она и не признавала значения этого, стесняясь, – она  была единственной девушкой на «занятиях»… но и Марина смогла пересилить себя, и почувствовала в Маше некий образец, и позднее даже подругу…
Итак, занятия стали другими – и в чем-то даже лучше… ведь – пока подростков было трое, и Сергей жил без Маши, – то его рассказы – были мрачноватыми, он часто говорил о трагедиях – в литературе и в истории. Ее приход и участие – весь ход занятий сделал светлее. Вот до чего они дошли в конечном итоге.
И, тем не менее, –  «занятия» проходили реже. Раньше они были несколько раз в неделю, теперь один раз. Но все знали, что этот один раз в неделю  будет стабильным (он сначала испугался этого уменьшения, но, в конце концов, смирился с этим, о чем мы ниже ещё поговорим). Почему же так произошло? Главная причина была не в Маше, а в том, что все они, – и Саша тоже,  – начали «копать» уже сами по себе, все они – «зацепились»… у каждого появилось что-то, что уже вело их самих… У Саши – это почему-то была поэзия. Почему – он даже не знал. И вот теперь, – не все, но многое в «структуре» его жизни изменилось. Вернувшись сейчас из колледжа, – он увидел, что мама была дома, у нее сегодня был выходной (ее сожителя не было, он как раз был на работе). Обычно  Саша, – как и миллиарды подростков в его ситуации, – проводил время так – ненавистная учеба, и вечное «плавание» в компьютере и телефоне, родители пытаются выбить его из этого «океана», – чтобы он «выплыл» и сделал уроки. Сегодня он пришёл – и не включил компьютер. Он делал так уже много раз, и вот – теперь это был уже который день подряд. В телефоне он, всё-таки, «сидел», но – значительно реже. Он сделал уроки, поел. Раньше он делал их долго, мазохистски растягивая «удовольствие», теперь – за полчаса.
А потом – он взял с полки книгу Пушкина… это было еще старое издание – три книги красного цвета. Он читал первый «толстый» том – там, где были помещены все стихи поэта. Страницы были затёрты, и он иногда думал о том, что вот – их листал папа, а до него – его папа… в дверь постучали – и вошла Лида… стучать в дверь было, скорее, юмором с ее стороны… Лида – такая «запаренная» в дни работы, сейчас, в выходной, была довольна жизнью… она сготовила им на плите на сегодня и на завтра, – в том числе и суп… выпила кофе, посмотрела телевизор, «посписывалась» с кем-то в телефоне – и вот – пришла к нему.
– Ну что, – сделал уроки?
– Да сделал уже давно.
– Подожди, я что-то не пойму, –  ты что, – не в компьютере? – обычно она видела его «режущимся» в очередной он-лайн битве, в наушниках, что-то кому-то кричащим.
– Нет…
– Почему?
– Не хочу…
И тут она заметила – красную книгу Пушкина у него на столе.
– Ты что? Ты что, читаешь?
– А что? Это запрещено?
Она засмеялась:
 – Да нет.. нет, конечно… но просто…
Просто – они с Сергеем всегда пытались его «посадить» на книги, хотя – больше это делал он, она-то была такой же «гаджет человек», как и все люди, так что она делала это больше по инерции…
 – Это что, – после занятий у папы?
– Да… конечно…
Лида знала об этих занятиях, но не придавала им значения… кто их знает, – зачем они там собираются… она, – как бывшая жена, – видела в этом, скорее, какое-то желание со стороны Сергея больше влиять на Сашу, чем она… хотя она знала, что инициатором был сам Саша. 
– Ну ты молодец… я рада, – она и в самом деле была рада, однако и напугана тоже, ведь Саша становился каким-то другим… и она поняла, что уже привыкла к нему сидящему за компьютером. Да, все время «тупить в компе» уж совсем тяжко – но, учитывая, что государство проводило эту политику почти открыто, то все россияне бессознательно в это «падали». Да, неплохо иногда что-то почитать… с другой стороны, – всегда есть экранизации великих произведений – и есть сериалы, и есть «краткое содержание»... так что на работе и со своими друзьями и подругами можно иногда упомянуть, что ты что-то читала – а, на самом деле, и не читать… или – делать это редко… не так – как Саша сейчас, почти полностью «забив» вообще на все гаджеты… Если таких людей будет больше, – то к чему это приведёт? К хаосу в системе? А что вместо этой старой системы? Ну,  – все будут активно читать, что ли? Раве это хорошо? Такие мысли подспудно у нее рождались, хотя ведь сейчас перед ней читал всего лишь один человек – Саша. Но она пугалась еще – просто за него, что он становится таким другим, – по сравнению с большинством…
– Ну и… тебе нравится?
– Да…
Ему нравилось. Ему казалось, что поэзия, – это мир, другой мир, не наш, – в котором у него был только колледж, и компьютерные игры… он «отравился» Пушкиным… Да, не только его поэзией, но ею почему-то особенно. В его стихах – была лёгкость… благословение жизни… свет… в его стихах он видел лик поэта… и чувствовал, что тот смотрит, в свою очередь, на него…
– И какой стих ты щас читаешь?
Саша отмотал пару страниц назад в своей книге, и озвучил то, что прочёл сегодня, недавно, и что запало в память – знаменитый пушкинский «Поэт»… 
Пока не требует поэта
 К священной жертве Аполлон …
В заботах суетного света
Он малодушно погружен… 
Саша читал это громко и серьёзно. Даже не ожидая этого от себя… и читая это вслух, – он словно преображался. Все эти выражения, фразы из далёкого XIX века – «уносили» его куда-то… а раньше - отталкивали. А Лида, с одной стороны, восхищалась, с другой, – ей снова было за него страшно. Поверить было в это невозможно… ведь раньше – такой стих он мог прочитать вслух,  только если его заставили в школе его выучить.. и он бы читал его,  – смеясь над всеми этими фразами из позапрошлого века. А теперь в его глазах – было что-то другое… не насмешка…
– Ну и к чему это все? – спросила Лида, – «Аполлон» какой-то… «лира» какая-то?  (она смутно помнила эти названия по учёбе в институте, но уже забыла). 
– Аполлон это греческий бог, вдохновляющий поэтов… А «лира» – это поэт как бы на ней играет...
– Ясно…
Все это он посмотрел в интернете – вот зачем он в него теперь «ходил», да и то редко.
– А что это за «широкшумные дубровы»? – произнесла она еще одну фразу из прочитанного стиха, и громко засмеялась. Он тоже. Раньше они бы только смеялись над ней и над тем, что в школе им задают такой «маразм».
– Ну… это леса, – в которые поэт ото всех убегает, чтобы ему не мешали.
Он подумал, что Пушкин специально написал такие слова, чтобы читатели потом смеялись над ним…
– Ладно… вот как раз не буду тебе мешать… читай дальше свои «дубровы»…
Она закрыла дверь в его комнату… да, страшно за него… Однако – уже вечером этого дня Лида,  – все сделав по дому, насмотревшись телевизор и «написавшись» в телефон, – поняла, что она тоже хочет чего-то такого, что нашел Саша… и, казалось бы, – всего-то какая-то книга, стоявшая так долго на полке… словно это был какой-то ресурс, который он вдруг обнаружил, открыл… всего-то какие-то буквы…   Она, – тайком от него, и словно тайком от себя самой, тоже взяла с полки, – какую-то книжку, это было  тонкое издание, тоже поэт, взяла, даже не посмотрев на обложку, – потом поняла, что это была какой-то Баратынский и стала ее читать… и не заметила, как прочла ее всю… «вот так… открываешь маленькую книжку, – а там целый мир... а в интернете наоборот – открываешь вроде бы целый мир, – а там что-то очень маленькое…» 


32

Следующий день был снова учебным. И Саша пошел в колледж. Колледж ему теперь, – и  всем им, кто занимался у его отца, – казался теперь тесным, душным… в нем было не продохнуть.. им нужен был воздух, – а его там не было. Жизнь там шла как обычно, – у всех остальных студентов, кроме них. На двое стоял март, и студенты все чаще сбегали с занятий, пили пиво, им становилось совсем скучно от «преподов», они все больше их ненавидели. Саша, Митяй и Марина – тоже были в этом потоке «скучающих студентов», но, все-таки, они в нем терялись, да, они могли иногда выпить пиво или «потроллить» преподавателя, но делали это словно по обязанности, без вдохновения, чтобы не «оторваться от коллектива»… Учиться они стали намного лучше – они делали все уроки как «орехи», легко отвечали у доски, и потом уже не думали о «материале»... Митяй перестал издеваться над группой, и все чаще смотрел в телефоне что-то своё… Но это были не переписки и не «видосы» – это сохранялось, но все реже – а… почему-то репродукции картин великих художников… потому что в них он видел – красоту… то, чего раньше в его жизни не было, без чего он мог прожить, а теперь не мог… Он смотрел на пейзажи, на портреты мужчин и женщин, античные сюжеты… все это завлекало… открывало внутри него что-то другое, новое…   Одногруппники этого сначала не замечали, а потом – смелись над ним, он же, – иногда, «по старой памяти», – «посылал» их или давал им подзатыльники, впрочем, редко – и от него отставали… И только Саша и Марина – тоже «зацепленные» чем-то своим после занятий у Сергея,  – его понимали.
Три «пары» в этот день прошли быстро. Оголтелая толпа студентов, – с утра бегавшая от «препода» к «преподу»,  – кричавшая, покупавшая в автоматах воду и батончики с шоколадом, – наконец, высыпала на улицу. А на улице – был март… и солнце не скрывалось за тучами и казалось вечным… Студенты покупали пиво и эти бутылки потом гремели на грязном асфальте… вперемешку со «стаями» окурков… Саша, Митяй и Марина – шли втроём из колледжа в направлении к центру, к соборной площади… они тоже выпили, но буквально по одной бутылке, чтобы не выделяться, а реального желания у них не было.
Митяй сказал, глядя на еще встречавшихся им по дороге редких студентов из их колледжа, или из других: 
– Ведут себя… как быдло…
И вдруг… все трое засмеялись. Сам Митяй раньше и был «главным быдлом» колледжа…
Все они уже давно не стеснялись друг друга… и Марина их, и они ее в том числе. Наоборот,  в колледже они теперь чувствовали особую сплочённость… Саша, между тем, по-прежнему посматривал на нее, но только – опять-таки, без прежнего  стеснения, все было родным.  Да  и она изменилась – вместо, – как она раньше носила, – намазанных какой-то краской волос была обычная человеческая причёска – красивые тёмные волосы, вместо джинсов и свитера – так странно выглядевших на ней, пусть это и стало привычным, – белое платье до колен… Саша подумал – Пушкин сочинял стихи тем, в кого влюблялся… и он, Саша, – тоже может попробовать что-то такое? Сочинять стихи – это казалось невозможным… ты что – как Пушкин? Сочинять стихи,  – это как летать… это – к тебе приходит «бог Аполлон», как Пушкин об этом писал… и ведь Пушкин и правда так чувствовал, для него это не было просто фразой… Саша глубоко вздохнул: «щас сочиню?» Нет… не пошло, страх мешает… но –  он очень близко к  этому подошёл… и сам этот «подход» уже сделал его «выше», «приподнял».
Они, между тем,  – шли сначала мимо библиотеки, – которая была сожжена в тот страшный день первой, а сейчас мимо  филармонии.. ее сгоревшие  остовы по-прежнему темнели, словно знаки вопроса… – людям… небу… Вообще – за эти месяцы, прошедшие после пожара, они трое нередко проходили мимо этих уничтоженных зданий – и каждый раз им казалось, что они уничтожили не здания, а людей… и каждый раз чувство вины «застилало» их. Так вот, когда они сейчас миновали  филармонию,  – как всегда молча, Марина вдруг им сказала:
– А я… я… уже месяц учусь играть на виолончели…
Эти слова, – пусть они трое и были так близки, – она произнесла с трудом.
– Что? – переспросили друзья.
Да, ее родители тоже были удивлены, когда узнали об этом, впрочем, они узнали не посредством ее слов – а услышав ее игру. Родители отреагировали так же, как и Сашина мать Лида,  – восхитились, а потом – испугались. И она им так же сказала: «а что запрещено, что ли?» 
  – Ты и виолончель? – по-доброму улыбнулись друзья.
– Ну… не смейтесь уже…
– Почему?
– Какие мы дебилы, что сожгли филармонию… какие дебилы… – в ее глазах появились слезы.. и они перерастали улыбаться. 
Виолончель, – старая, но еще работающая, – досталась им от какой-то родственницы, и лежала на антресолях… И вот однажды, – когда родителей не было, – Марина достала ее и смычок… «а я ведь могла учиться этому, но вот – филармонии нет… и музыкальные школы все тоже закрыты…» Оставался только – интернет… и вот на что он еще мог ей пригодиться, только на это… Она принялась, – со все большим «фанатизмом», – смотреть, слушать обучающие программы… спустя две недели она смогла впервые извлечь какой-то законченный звук, «фигуру», … это прозвучало смешно, совсем по-ученически… но – ей было радостно даже от этого…  Спустя еще время она смогла сыграть целую пьесу, – это  было очень небольшое произведение, отрывок из «Баха». Когда она играла, – то ей казалось, что вся ее жизнь шла вот к этому… что вся ее жизнь выразилась вот в этом… в этом полете… полете, на который у нее не было права… в этом безумии… безумие – играть сегодня, здесь, эту музыку… и еше большее безумие – не играть… Чудо – она извлекала звуки, и выходило что-то цельное, что-то большое, и она вроде как была хозяйкой этого цельного и большого… она – о ужас, – «пускала» «Баха» в этот мир… и – этот мир – в «Баха». А посредник – она…
Вспомнив все это, Марина снова сказала ребятам:
– Какие же мы дебилы.
Они боялись смотреть  в ее светящиеся глаза…


 33

На дворе стоял август. Кстати, с того момента, как  произошёл пожар, – минул ровно год. Это было воскресенье. Сергей и Маша гуляли по парку. Их выходной совпал с этим воскресным днем, общим выводным. Здесь нужно сказать, что за это время в их жизни изменилось, кроме прочего, вот что – Маша вернулась «к нему» на работу – в «Товары для дома». Она, в принципе, могла этого не делать, у нее было много учеником как репетитора, но она сама захотела. Он говорил ей:
– Да ты уверена? А?
Она была уверена. Теперь им, – снова живущим вместе, – все казалось по плечу. Директор магазина Виктория Алексеевна была рада ее приходу, хотя и не ожидала его… все это пришло в какую-то гармонию… внутреннюю и внешнюю. Потому что, – они были вместе. 
Да, занятий с ребятами стало меньше, пусть они и никогда не прекратятся. Сергею от их уменьшения сначала было тяжело, но потом он смирился. Сначала у него были обидные мысли – что вот, как они быстро утратили интерес.. типичная молодёжь… или – что все из-за прихода Маши, и выходит, уже это он как бы виноват. Но потом, прошло время, и он понял, что все они уже ищут что-то самостоятельно, в этом причина… и разве это не чудо?
За это время у них с Машей появилась одна новость… такая новость, которая иногда может появится у пары, что живет вместе. Они узнали об этом совсем недавно, на прошлой неделе. Новость, – которая кого-то пугает… кого-то радует… и в России – тоже. Их она обрадовала… хотя, – когда об этом узнают их родители, – их мамы с обеих сторон, – то много будет ругани и разговоров о том, что – как они обеспечат этого ребёнка? поэтому – мамам лучше было не говорить до последнего – решили они… Как они обеспечат, если на нем все еще «висит» ипотека… если они «тупо» работают продавцами… и – оба гуманитарии, то есть «обречены», «прокляты»… Но – они, конечно, обо всем этом не думали… они все никак не могли поверить, что это вообще произошло… Правда,  у Маши не было каких-то показателей, что она не может забеременеть, но – все ее попытки  «до Сергея», – а они были, и часто – ни к чему не приводили… По сути, ей надо было обследоваться, но она не хотела… и вот – это случилось… Странно было вдруг почувствовать, что их не двое, а трое… он говорил ей:
– Надо бы нам с тобой обвенчаться…
… 
И вот сейчас – они гуляли с ней по городскому парку в это воскресенье… погода была нежаркой, на небе – было немного облаков. Народу везде много.. хорошо было идти рядом с Машей. Недалеко от выхода из парка – стоял огромный Торговый центр – тот самый, где они работали… из него – не очень громко, но слышно, раздавалась какая-то модная песня, потом другая… А справа по горизонту, дальше, на другом конце, – чернели остовы сожжённого дворца… да, ровно год назад это произошло. И хотя Сергей и Маша ничего об этом сейчас не говорили, – но они оба, – пусть и пришли сюда, на прогулку, в отличном настроении, – оба помрачнели. Казалось,  что все эти люди, – пожилые, зрелые, мамы с колясками, подростки, – ездившие на роликах по дорожкам, – казалось, что все они – словно принесли кого-то в жертву, чтобы вот, жить, веселиться дальше. Так что их с Машей счастье, – которое они обрели, – вдруг теперь показалось им таким хрупким, незащищённым – от этих людей… они все время будут в тени останков сожжённого дворца…  Сергей  инстинктивно взял ее ладонь и крепко сжал ее…
И вдруг… посреди этого шума, и музыки, – легко, приглушённо доносившейся от Торгового центра, – и вечных разговоров от одной кучи людей к другой, от одной к другой и так дальше,  – вдруг отчётливо кто-то заиграл.. кажется, это была виолончель… да… что-то такое красивое, сильное… что это за музыка?  Это был Гайдн, «Сотворение мира»… Песня, «идущая» от Торгового центра, «конкурент», мигом стала отходить на второй план, сдаваться, – перед этой виолончелью… была ею побеждена… люди, – отвлёкшись от своих разговоров и прогулок, от своих наушников и телефонов, бегуны,  бежавшие свои километры, подростки, – все смотрели в одну сторону, туда, в центр парка, потому что «виолончель» была там... она все играла и играла…
– Круто, да? – сказал он.
– Да…
И они, – как и все гуляющие, – все пытались понять, определить, где же и кто это играет… их тела, – слово услышав дудочку Нильса, – как будто сами шли к этому месту… Виолончель раздавалась все громче. Наконец, – они нашли это место, уже заполненное людьми. Как же Сергей   и Маша были шокированы, когда увидели следующее – в центре парка был большой перекрёсток его дорог, и там находилось некое сооружение – площадка из бетона, здесь же стояли несколько стульев, все это было ветхим, здесь обычно проводились  какие-то игры, или –  акции в памятные даты и прочее, так было еще  в советское время – вот, собственно,  и все… площадка и стулья… а на одном из них  – сидела Марина, у нее между ног,  –  была зажата виолончель… Как же непривычно, – и радостно, – было Сергею и Маше видеть эту «забитую» девушку-подростка вот в такой ситуации… В  правой руке у Марины был смычок… одета она была в красивое белое платье… лицо у нее было серьёзное… она ни на кого не смотрела… смотрела перед собой… Как это все выглядело, что она вот так вот сидела и играла? Как безумие? Да… но она этого не боялась… и играла дальше – играла и играла… Людей, гостей парка, – становилось здесь, на этом перекрёстке, – все больше… дети, кричавшие все время, – здесь замолкали… подростки – вынимали наушники из ушей, словно должны услышать какое-то важное сообщение… взрослые переставали друг с другом говорить  и смотреть в свои телефоны… так продолжалось долго… пять минут… потом полчаса… От Гайдна Марина перешла к Баху и потом к Бетховену… А люди все не расходились… хотя, казалось бы, – ничего уж совсем необычного здесь не было… до Пожара – такая «игра на улице» происходила часто, после него – значительно реже, хотя здесь не было ничего запрещённого.  Но Марина, видимо, играла как-то очень по особому… а, может, – люди соскучились по такому… И еще – ведь это не была песня, привычный попсовый «формат», ведь никто им ничего не говорил, не было речи, не было слов, была только «безмолвная»  музыка, но она – о многом всем говорила…
Здесь же, – в толпе, – стояли  и Саша с Митяем… они оказались здесь случайно, это не было какой-то «акцией», все придумала и сделала только Марина… Вернее, – она ничего особенного заранее и не придумывала… проснувшись утром в этом день, она поняла, что «сделает это», и пришла сюда. Она – не может не поделиться… с ними… а как там дальше будет – неважно… солнце не может не светить…  Так вот, Саша и Митяй, – так же, как и все, – замерев, слушали… В какой-то момент Саша почувствовал, что у него в душе что-то родилось, «прибавилось», появился некий «комочек света», который «сформулировался», отлился в словах.  Раньше он думал, что это будет что-то, посвящённое Марине, но вот – «шло» другое (потом, видимо, будет и ей)… Это «что-то» – зазвучало… заполнило… родилось само… и он вдруг понял, что тоже должен, – как и Марина, - поделиться, сказать это, произнести это людям… людям, стоявшим вокруг, рядом с ним… Это тоже, видимо, будет  выглядеть безумием, – для него, обычного вроде бы подростка…  Рядом с ним стояли какие-то мамы и папы с маленькими детьми, – наверное, такими недавно были  его родители (и потом будет и он – с Мариной?). Саша заговорил – громко, чётко, словно это был не он, а какой-то голос, завоевавший его:   
Человеческие лики…
Вы разбиты
Вы разбиты
Человеческие лики
Я внутри себя несу…
Дальше – ничего не пришло, не придумалось, ну и хорошо, что все... Мамы и папы, услышав его строчки, сначала как будто бы испугались, а потом…  – чуть улыбнулись ему… И Саша – пошёл дальше по толпе… «зачем я это говорю? это же тупо, глупо, стыдно», – думал он, но ничего этого он не чувствовал, – словно был во сне или обкуренный… потому что рядом Марина играла на виолончели.  И потом он – читал свой «стих» дальше… как заведённый… старикам… молодым женщинам… и мужчинам… и смотрел в их глаза… сначала они увеличивались от удивления и подступающей «насмешки», а потом – уменьшались, словно принимая его, благодаря. Особенно удивлялись – и, с другой стороны, еще сильнее, глубже «принимали» его, – «глаза» подростков, таких же, как он. И они все чувствовали, – что вот сейчас его и их жизнь, наполненная учёбой или работой, «телефоном», вдруг резко менялась… «текла» в совершенно другом направлении, в другом русле…  Наконец, однажды он наткнулся на Сергея и Машу. Обычно он бы постеснялся, – подумал бы, что вот, – что он там накропал, что ему там в голову пришло, а ведь отец знал всю поэзию, и как знал… и ведь это он открыл ему ее.  Кроме этого, они с Машей «стопудово» уже слышали его «стих», ведь Саша громко читал его почти каждому, и тем соседям, что  стояли с ними рядом,  – тоже. Но он должен был это сделать, словно это было заклятие… 
Человеческие лики…
Вы разбиты
Вы разбиты
Человеческие лики
Я внутри себя несу…
Отец заплакал и обнял его… и никогда они не обнимались так тесно, так неформально, да еще и среди «чужих людей»… но чужих не было…
А виолончель – продолжала играть… После каждого законченного произведения – никто почему-то не хлопал… это не было неблагодарностью, Марина понимала, просто люди не хотели размениваться на какие-то «хлопки», ведь здесь не музыкальная школа и не филармония, а жизнь. Люди не расходились – и ждали продолжения… И, когда Марина уже сыграла все то, что выучила, она снова вернулась к Гайдну...
Прошло уже два часа. Люди чувствовали себя – освобождёнными внутри пространства этой музыки… они не хотели, чтобы она кончалась. Словно они поняли, что им дали кислород, хотя до этого они не понимали, что его не было. Но Марина – уже очень устала… у нее тек по лбу пот, а в глазах стояли слезы… Наконец, – она перестала играть… тяжело опустила затёкшую правую руку со смычком… на губах – улыбка… она подумала, – не потеряла ли она руку и как она тогда будет играть потом? Публика  заговорила десятками голосов:
– Спасибо… спасибо… спасибо…
«Их глаза… их глаза…», – подумала Марина из последних сил.



34

Прошло пять лет… 
В этот день ранней осени – Сергей и Маша, как всегда, пошли гулять… была уже вторая половина дня, часа четыре… дул лёгкий ветер…. гуляли они, конечно, с коляской. Он чуть пополнел и постарел – ему было уже сорок пять… Маша шла рядом, – она стала еще более красивой, чем раньше… ребёнок – это был мальчик, – лежал в синего цвета коляске, которую Сергей вез левой рукой, за правую – держалась Маша…
– Ну ты… отец среднего возраста, – говорила она ему часто и сейчас, на прогулке, тоже… 
– Да хватит уже…
Ребёнок лежал в коляске как некое свидетельство их любви, живое присутствие их любви… как некий центр…
Но еще – важный момент этой сцены, которую мы с вами видим, – в том, где все это происходило… Если мы с вами присмотримся, – то мы поначалу решим, что это вроде как те же улицы, – где Сергей и переехавшая уже давно к нему Маша,  – жили раньше, – в самом обычном, – то есть, «убитом» – микрорайоне города Н.. Но мы сразу понимаем,  – что это только те же самые улицы, – а все остальное здесь изменилось… Дома, стоявшие здесь раньше, – одинаковые многоэтажки посеревшего оранжевого цвета,  – снесены… А на их месте – красивые здания, похожие на корабли, – с какими-то текучими, плавными формами, многие части их не были функциональными… все они были – небесно-голубого цвета… Эти дома какими-то живыми существами, – впрочем, живыми казались и те дома, что были здесь раньше, но,  если раньше это были «упыри», вышедшие из «болота», – то эти  – напоминали птиц или оленей… Все это сделал в их городе Митяй – вернее, как все его теперь называли, Дмитрий Иванович… Каким вырастет их маленький сын во всем этом? И все остальные дети?
Но это были еще не все «сюрпризы от Митяя»… Каждый раз гуляя, – Сергей и Маша проходили все эти здания, расположенные большим кругом, а в его центре, – в котором они оказались и сейчас – стоял дворец… Дворец? Это была его сверхточная копия, – а от того остались лишь руины, как живые раны… Конечно, для Сергея и Маши эти руины все равно сохранятся в душе на всю жизнь, – но теперь их боль могла «утолятся» видом нового дворца… Он был копией, но  и –одновременно – настоящим… вот он  – стоит посреди двора, с уже падающими с деревьев красно-жёлтыми листьями… Потом их будет много… дворец можно потрогать, в него можно войти, – что они и делали (хотя и не сейчас), потому что они оба снова работали в нем – там был музей, который рассказывал о том дворце, и об истории его уничтожения…  Иногда им казалось, – что все это сон, или какая-то голограмма, – но потом они понимали, что нет, он реален, – и он так же снова, – как и тот дворец, оригинал, – «входит» в жизнь людей, которые здесь работают, и главное, –  тех, которые его посещают, или хотя бы просто идут мимо и смотрят на него…  Да, все вернулось… и это – правда, ведь за этим возвращением – любовь этих выросших подростков, – Митяя, Саши, Марины… На экскурсиях – Сергей и Маша рассказывали о том, что после пожаров по всей России страна, все-таки, одумалась  (и они понимали, что, как пожары начались здесь, в Н., так и это «одумывание» тоже здесь – с той самой игры Марины на виолончели в парке), рассказывали, что все было возвращено – научные институты, гуманитарные предметы и вузы, восстановлены, – как и у них в Н., – многочисленные консерватории, театры, музеи…
А мы добавим к этому то, что они не рассказывали, – потому что это и так всем было известно… Что еще дополняло эту картину… Государство резко повысило зарплату работникам культуры и образования, но дело не только в этом – оно также вообще повысило уровень жизни всех граждан… они уже значительно меньше «дёргались» – по работам и подработкам, по «кредитам», по ипотекам… они все  меньше были похожи на белок в колесе.
И еще  – все молодое поколение – и это тоже началось здесь, в Н., с Саши, Марины и Митяя, – стало все меньше «сидеть», уставившись глазами в ноутбуки, в телефоны, вставив в уши наушники… Это имело не принудительный, а абсолютно стихийный, волновой характер… Интернет, как правило,  использовался только для получения информации… Среди совсем молодых даже пошла мода «рвать» с гаджетами – кто-то начинал их выбрасывать… сжигать… словно это что-то заразное, некий вирус… Кстати, – старшее поколение – «засевшее» в телевизорах, а молодые и их считали гаджетами, – восприняло это тяжело, и поддалось этому изменению меньше.  Между прочим, – и сам Сергей в какой-то момент понял, что ему тяжело здесь «гнаться» за молодыми, что он тоже сильно зависим (так что прежнее соотношение, когда родители гнали подростков «из компьютера» на улицу -  перевернулось)…  И это относилось ко всем новым начинаниям – да, он был счастлив, что они происходили, и во всем участвовал, особенно в восстановлении дворца, но сам он ничего не решал, он видел, что только совсем молодые, – как его сын и другие, – чувствуют масштаб будущего, которое здесь возникало, и могли творить его, а он, – к сожалению,  – нет, или почти нет, впрочем, его грусть на эту тему была светлой.
Итак, после все большего отказа от сети, общество – словно зачистилось… освободило себе место внутри и во вне…
Люди стали больше читать… причём бумажные книги, а не книги в телефонах или в «аудиоформате»… Но дело не только в этом… люди стали больше – жить… больше думать, – в том числе и о себе… молчать… и, в то же время, – больше разговаривать друг с другом… и, как следствие, – если среди них появлялись люди что-то создающие – стихи, или картины, или фильмы, – то все это не уходило в «сторону», как раньше, а сразу находило большой отклик… Так же и учёные, – а очень многие «подались» в науку, учёные, делавшие свои открытия, – тоже перестали быть маргиналами… Среди всех этих творческих людей были, конечно, – кроме Митяя, – еще и Саша, и Марина. Причём они оба, – как нашли тогда способ выражения – спонтанного обращения к людям, - так и сохранили его навсегда… кстати, однажды Саша спонтанно прочёл стих и Марине…
Складывалось какое-то новое общество… с новым духом… с новой сплочённостью… Между прочим, – немалая часть россиян «шла» в церковь, – и здесь тоже были новые веяния – раньше люди обращались к этой сфере из-за моды, «конъюнктуры» – теперь же это делалась более осмысленно, более глубоко…  и, в то же время, ни к какому принуждению всех остальных это не приводило…
Каждый вечер Сергей  и Маша доходили до своего дворца… и вставали там… в этом месте – в их перестроенном микрорайоне был широкий проспект – с многочисленным деревьями по обеим сторонам… (деревья – вот что еще появилось в большом количестве здесь, в Н., и во всех городах)… Они даже и сами не знали – почему они делали именно так… они думали  – привычка… На самом деле, – в это время – а был уже шестой час дня, – люди приезжали и возвращались с работы по своим домам… Раньше, – в прошлой жизни Н. и России, – это был самый некрасивый процесс для наблюдения…  ладно ещё ранней осенью, как сейчас, – но зимой, или  поздней осенью? Это был такой процесс, от которого хотелось убежать… от этих «остановившихся» лиц… «отложенных» лиц… «запертых» лиц… лиц людей, которые сейчас придут домой и будут смотреть в сети видео про то, как им надо «настроить себя на позитив»... Однако сейчас – почти не было сети, убегать было некуда… но – ведь убегать было и не нужно… Сергей и Маша, – выпустив из коляски изголодавшегося по тому, чтобы побегать, сына, – смотрели на шедших по широким чистым тротуарам людей… Они шли – не в наушниках, не в телефонах… ни в чем… просто  – люди… смотревшие на тебя… на других… думавшие о чем-то… мечтающие о чем-то… улыбающиеся чему-то… но не тому, что рабочий день кончился или что скоро кончится рабочая неделя – да, был четверг, – но не этому, а чему-то другому. И так и хотелось сказать, так и «вышептывалось» о них, – что ты видишь перед собой лики… и в этих ликах – красота…




декабрь 2020 года,
Петербург