Первое слово

Комков вернулся в город.

Неделю назад его видел Даня Дирябин на ярмарке. В субботу. Где когда-то был кинотеатр «Высота». Паша шёл с родителями. Нёс в руках пакеты с фруктами и мясом. Мама Комкова шла впереди всей группы, сын и отец догоняли её. Отец в одной руке нёс ведёрко мёда, а другой управлял детской коляской. За год, проведённый Пашей в армии, у него родилась сестрёнка. Кажется, Вероника.

Сначала Дирябин его не признал, Паша похудел. Теперь одежда на нём смотрелась именно так, как и задумывал Комков когда-то. В стиле осеннего Бронкса. Кофта на несколько размеров больше, мешковатые штаны развивались на ветру. А надев капюшон на шапку, чтобы не простудить свою остриженную (ещё по уставу) голову, он стал напоминать настоящего поэта улиц. Или кем там Маршалл Мэтерс был в двадцать лет?

По вечерам Комков выходил на улицу. Окрестности домов Есенинского бульвара засыпали под музыку его плеера. И просыпались вновь, стоило только солнцу зайти. Когда загорался свет в окнах широких домов, Комков представлял себя, прогуливающегося вдоль линии Гарлема. Яркие окна расплывались вдали. Они могли быть в сознании Комкова чем угодно. Калейдоскопом будущей жизни.

Он проходил по бульвару, повторяя в плеере треки классики бруклинского хип-хопа. Сворачивал на Юных Ленинцев, где каждый раз усаживался на забор детской площадки. Комков считал этажи, щурясь от бронзового света дворовых фонарей. Третий. Пятый. Девятый. Как ямакаси, он цеплялся взглядом за этажи. За балкон на одиннадцатом. За соседнее окно без занавесок. Снова одинокое и пустое.

Раньше он часто бывал в той квартире номер 543. Ошивался. Закидывал свои ноги на стол, шутил, рассказывал о западном стиле рифм. И всё для Нины Калининой.

Комков не заметил, как они познакомились. Как в один вечер его мысли рухнули, рухнули на неё. Девушку с резиновыми кольцами на руках. Она собирала их в местных супермаркетах.

Паша подошёл к подъезду. Но не решился набрать знакомый номер. Она не удалила его из списка друзей, но совсем не читала сообщения. Комков взглядом спускался обратно, теперь лифтом. Медленно соскальзывая с десятого на первый. Отмечая в голове цифрами пропущенные этажи.

— Пауль, бонсва!— окликнули сзади, но Комков не заметил.

Его толкнули в плечо, он обернулся.

— Привет, — неловко ответил во тьму Паша.

— Ты где пропадал? — донёсся голос из-под света фонаря. — Я даже придумать не мог, что с тобой случилось. Говорили, ты переехал вслед за безответной любовью…или тебя арестовали.

— Никто так не говорит, — Пауль засмеялся.

Парни обнялись. Пожали руки незабытым джившейком* (jiveshake- рукопожатие в хип-хоп культуре). Перед Комковым возвышался Кирилл Краснов, все его называли Бигги. Бигги всегда был парнем высоким и худым. Своё прозвище он получил из-за его вкуса к одежде. Заходя в магазины, он покупал кофты, футболки, штаны самого большого размера. Брюки на нём были подвязаны самыми крепкими ремнями, а иногда толстыми шнурками, кусками канатов, которые он находил на барахолках. Он обрезал края всем своим брюкам, чтобы они не мешали ему ходить.
Бигги со школы рисовал граффити и последние несколько лет работал на обувном складе: рассортировывал интернет-заказы по коробкам. Его длинные волосы, собранные в пучок, густая черная борода и тихий, спокойный голос наводили на разные мысли. Прохожим он казался монахом. Хиппи. Или наркоманом.

— Ты гуляешь? — спросил Бигги.

— Да, — ответил Комков. Он снова взглянул на знакомое окно, но лишь уперся в помутневшее отражение улицы. — Слушаю музыку, привыкаю.

— Или ждёшь кого-то? — спросил Бигги. Будто его перебили.

— Да нет. Вряд ли ты вспомнишь.

— Я помню, что здесь жила твоя знакомая. Имя у неё ещё было похоже на какую-то русскую сладость. Не могу вспомнить.

— Сладость? — усмехнулся Пауль,— Её зовут Нина.

— Точно. Фу-щё. — зажестикулировал Бигги. — Сладости. Я подумал про козинаки.

Пауль засмеялся. И спросил:

— Ты куда сейчас? До сих пор рисуешь?

— Да… — ответил Бигги. — И не только я. Нас всё так же, есть народец. Сейчас как раз иду на Заставу. Там будет Дрейк. Пошли со мной, он о тебе с прошлого года ничего не слышал. — Этот парень, кажется, научился разговаривать по гангстерским фильмам из девяностых.

Пауль достал из кармана мобильник.

— Начало седьмого, — объявил он,— Время ещё есть.

— А ты как? Учишься?

— Нет. Я закончил.

— Работаешь?

— Нет, ещё не начинал.

— Тогда времени у нас достаточно. Пошли, — повторил Бигги, он таял от улыбки. — Потрать на свою старую жизнь один вечер, и она больше ничего от тебя не потребует.

— Да пошли. Только нее драматизируй…— ответил Пауль.

—Ностальгия необходима. Это как покупать цветы на праздники. Глупо, но работает, — он приобнял Комкова за плечо. Я давно не живу с мамой, но покупаю домой цветы. Они буквально собирают солнце в моей комнате.

Парни прошли через двор. Свернули. Бигги вёл Пауля к остановке, им оставалось пройти через арку.

— А не потемнеет?— спросил Пауль.

— Да нет. Там, на Заставе, сейчас классно. Солнце долго не садится. Оно будто светит нам с самого дна, понимаешь?

— Там, откуда я приехал, темнело очень быстро.

— В Москве об этом позаботились. Даже в самом тёмном районе стоит фонарь. Шнурки спокойно завязать можно. Или мелочь уронишь - всё увидишь, — сказал Бигги. — Тут как. Часам к шести включаются фонари, желтые, бронзовые, и какой облик этот город принимает, таким и остаётся до следующего утра.

— Мы на троллейбус?

— Да. Как всегда. Вон, 74-й подходит.

Заставой парни называли место на набережной Люблинского пруда. Где на зиму пришвартовывались рыбацкие лодки, прогулочные моторки. На противоположной стороне от пляжа Железных Зонтиков. Ещё когда Бигги, Пауль и Дрейк были школьниками, они катались там на велосипедах. Потом сменили руль на скейтборды. Скейтборды на баллончики с краской. Ветер на бетон. В нулевых там ещё можно было встретить кого-то постарше. Кто рисовал, подражая Cope2 или SaneSmith. Многие из той тусовки вдохновлялись, чем могли. Фильмами с гнусавым переводом, первыми музыкальными дисками, мрачными компьютерными играми. Пауля привел в тусовку Бигги. Они подружились, потому что у Паши был скейтборд. Скейтборд Паше купили, потому что у родителей не хватало денег на велосипед. Сам Пауль однажды изрисовал вагон метро изнутри. На том перегоне от Каширской до Каховской.

— Эти вагоны самые подходящие, — сказал он.- Именно такие вагоны гоняют в по нью-йоркской подземке!

Линия из трёх станций никогда не была популярная. Вандала искать не стали, но Пауль, после осознания масштаба своего творения, никогда больше не рисовал. Только наблюдал за другими и давал рекомендации, если кто-то просил.

К Заставе шёл лишь 74-й троллейбус. Нужно сойти у станции метро Волжская. Если пропустишь, дальше можно уехать на другой берег. И придётся долго возвращаться, аккуратно мосту. Но это опасно, все тротуары там давно развалились. А в дырах под мостом поселились бродяги.
Парни зашли в переднюю дверь, прошли по салону и сели в самом конце.

— У меня нет с собой проездного.

— А надо было брать? — улыбнулся Бигги,— Свой я тоже не взял.

Двери закрылись. За окном сдвинулись ларьки. Табак, аптека, шаурма, интим-товары.

— Турникеты сняли давно, ты вроде тоже застал это время, — сказал Бигги. Пауль видел в нём настоящего заговорщика. — Транспорт должен ехать, и ехать быстрее. Так что Они оставили оплату нашей совести. А я про неё всегда забываю. Особенно если ехать три остановки.

Пауль лишь улыбнулся. Он любил помолчать. Подумать о чём-то личном, как могло показаться прохожим. Но Бигги знал, Пауль молчит, потому что боится сказать лишнего. Да и что сказать ему, собственно, было нечего.

— Так и где ты был? —спросил Бигги.

— В армии служил.

— Да ну! — удивился Бигги. Он обернулся к Паулю. — А я так и знал! Ты бы не мог просто так исчезнуть. Ну и куда тебя забрали?

— В небольшой городок под Астраханью. Правда, до Волгограда было ближе,- улыбнулся Пауль,—Мы даже из Москвы добирались через Волгоград. Ехали несколько дней. В тяжёлых и душных берцах.

— С армией всегда ничего не понятно. В этом её уникальный шарм,— так мог сказать только бывший призывник, — И как тебе юг России?

— В военкомате нам обещали Московскую область. Так что когда сказали, что мы уедем в Астрахань, я почему-то решил, что это где-то недалеко. Затупил…

— Все скоро там будем, — засмеялся Бигги, но его шутки редко кто понимал с первого раза.

Троллейбус ехал вдоль большого забора Кузьминского заповедника. Серые стены давно разрисовали баллончиком черной краски. Кажется, с намёком на карту. Рисунок из окна напоминал небольшую деревню с высокими домиками.

— Это Лентяй сделал, — показал на граффити Бигги. —Ему заплатили в ЖЭКе, кажется. Или что-то от Правительства. Он же где-то там учится на дизайнера. Тебе как?

— Вышло мрачно.

— Ну да, — согласился Бигги. — Да и место само тут очень мрачное. Вряд ли кто-то поведет сюда гулять свою девушку. Я бы и днём сюда не пришёл. Один. так, рисунок очень даже своеобразный.

— Лентяй не может плохо, если ему платят.

— А кто может?

Троллейбус повернул. Проехал через перекрёсток Волжского бульвара, свернул налево. За окном потянулись огоньки деревянной церкви. Золотой купол был подсвечен прожекторами. Свет растворялся в туманном небе, как сода в воде.

— Знаешь, тебе стоит рассказать про армию Дрейку. Теперь он живёт один. А когда человек живет в квартире один, он легко может начать думать о лишнем. Я понимаю, он бросил нелюбимую учебу. Его там доконали с историей и экономикой. Но недавно он сказал мне, что собирается уйти этой весной в армию.

— Да нет, — сказал Пауль,— Она лишь испортит его. В нашей части из тебя доставали самые плохие качества и развивали их. А Дрейку есть с чем бороться и здесь…

— Фу-щё, Пауль! Но ведь он думает иначе. Он говорит, что после года службы неё он наконец-то поймёт, чем должен заниматься по жизни. То есть «только тогда поймёт...».

— В армии я понял, чем никогда не займусь,— ответил Пауль.

— Вот ты и скажи это ему. Хорошо, что я тебя сегодня встретил, — сказал Бигги,— Кстати, классный трек играет.

Пауль забыл отключить плеер. Из его огромных наушников, которые он носил на шее, доносился знакомый бит. Jay-Z. Альбом 2003-го.

— Нет хрома на колёсах,— зачитал Бигги на русский лад,— Я уже взрослый для реально Джиг-га!

К набережной они прошли через парк. Срезали, пролезли в дыру. В августе здесь случилась авария, машина вылетела с дороги и врезалась в забор. Двое разбились насмерть, один выжил. Выломанные штыри, водителя таким проткнуло. Заделывать тут ничего не стали, только машину увезли к утру.

Догорал закат. Буквально. Где-то за озером жгли мусор. Дым издалека тянулся по воде и медленно возносился к небу. Так уходило последнее лето десятилетия. В неделю Хэллоуина. Но если жгут, значит, оно ещё не кончилось. Если жгут, значит, оно может вернуться снова. Скоро.

Бигги спустился с холма к бетонной пристани, хватаясь за деревья. Пауль перебегал за ним по пятам. Солнце било в глаза. Холодное и кислое. Оно и правда светило, на закате, будто прямо из-под воды. Как маяк или большой светильник. Место силы.

Комков наступил в грязь. Зацепился коленом за ветку. Угодил в собачье говно. Бигги прошёл быстро и легко. Он бы и закрытыми глазами здесь прошёл. Ему и Дрейку по нескольку раз в неделю приходилось прятаться от охраны среди этих деревьев. Против них велась настоящая война. Кто-то специально, как утверждал Бигги, загнал на Заставу частных охранников. У таких есть лицензия на применение оружия…

— Или хотя бы дубинки. Перцовые баллончики, — продолжал Бигги. — Я дубинок не боюсь, но я прихожу сюда не ради этого. Да и моя любимая будет злиться, если снова заметит на мне синяки.

— У тебя есть девушка? — спросил Пауль

— Да. Весной будет свадьба. Я уже накопил, но её отец тоже решил вложиться, - ответил Бигги, этот вопрос его отвлёк. — Но это не так важно, — как ему показалось. — А вон и Дрейк.

Дрейк. Это имя устоялось за Ильёй Ореховым. Кто-то сказал, что Илья и Обри Грэм похожи. Никого это особо не волновало, но Орехов почувствовал себя важным. Перестал носить очки-с-увеличением.

Трое познакомились ещё в школе. Орехов был старшим. Когда Комков пошёл в 10-й класс, он поступил в институт. Правда, Илья не мог объяснить, чем будет заниматься даже самому себе. Поэтому, наверное, он и отчислился.

— Бигги, твою мать, сегодня ты решил прогуляться по кладбищу?

Бигги развёл руками:

— Живой, здоровый, остриженный! Как истинно верующий! Встречайте.

Дрейк снял очки, прищурился:

— Даа! — закричал он. Своим голосом он напоминал школьницу. — Сам Пауль Комков решил подняться к нам с того света?

— Я и не опускался, — заявил Пауль. Он подошёл, и парни обнялись.

За спиной Дрейка играла музыка, бруклинские идолы. А на пристани, на свернутом пледе, сидели две девушки. Вряд ли совершеннолетние.

— Девчоки, познакомьтесь, — Дрейк сделал реверанс. — Наша легенда. Дух команды по школьному футболу. Эль-Пауль-Дэ-Комков. Неожиданно исчезнувший, неожиданно появившийся, — девушки поздоровались. Хором. — Кстати, почему тебя давно здесь никто не видел?— он подошёл впритык. —Надолго ты к нам?

— Я в армии служил,— ответил Пауль. Он посмотрел Дрейку прямо в глаза. Куда-то сквозь темные стекла его солнцезащитных очков.

Девушки остались в стороне. У одной из них были розовые волосы, собранные в пучок. У второй была короткая стрижка. Совсем как у Пауля, которую он прятал под шапкой и капюшоном.

— О. И где служил?

— Чуть севернее ада,- ответил Пауль,— В артиллерии.

— Как поэтично с твоей стороны!- жестикулировал Дрейк,— Но мы тоже тут не застоялись. Я выпустил свой альбом. Выступаю на баттлах, иногда бухаю с Пашей Техником. Он дал контакт своего дилера.

— Он ещё бухает?

Бигги снял свой рюкзак. Он плавно расстегнул его и достал оттуда респиратор и баллончики. Красный с черным.

— Сегодня я мечтаю о гранатовом соке. Я пил его, я его ощущал. Но я никогда не показывал его. Вива Ла Фрукт! — Бигги переводил всё на свой любимый французский манер. Языка он не знал и не понимал, но ему хватало энтузиазма, чтобы поражать окружающих. И самого себя.

Девчонки захихикали. Они снова спрятались, присели на свои рюкзаки под тентом крайней моторки. Музыка играла из их колонки. Бит разрывался, царапал всё вокруг и уносился вдоль по реке. Наверно, их слышали на другом берегу озера.

— Как твои дела? — спросил Дрейк. — Может, написал что-нибудь, пока служил?

— Да всё как обычно…— растерялся Пауль. — Ничего не писал. Я же не поэт.

— Разве? Необязательно быть поэтом, чтобы делиться мыслями. Ты мог бы делиться хотя бы с самим собой.
Белягин тоже служил. Кажется, где-то в Подмосковье. Обучал собак нападать на всяких подозрительных личностей вроде нас с тобой. Носил какие-то ватные рукава, чтобы твари его самого же не закусали. И вернулся с тетрадкой полной стихов. А потом он собрал группу, и они выпустили альбом. С помощью какого-то модного парня из Питера. Он ещё держит клуб для подростков недалеко от бара для батлов.

— Я слышал. Мне кто-то присылал. Разве поп-панк ещё может жить?

— Всё имеет право жить, если делать это честно.

— Мне кажется, это всё пережиток древности.

— Искренность никогда не сможет стать пережитком. Первое слово всегда ценно. Да, Детка?

— Да, — но вряд ли Розоволосая слушала Дрейка.

— Она всегда меня понимает.

— Люди могут сотню лет нести мысль за кем-то, но она не станет настоящей, пока они не переформулируют её на свой лад. Пока не скажут о старом по-новому. Тогда это искренность. Именно тогда это - первое слово. Осколок твоего мнения.

— Как я соскучился, — засмеялся Пауль.

— За это я и обожаю хип-хоп, брат. Изо дня в день я просыпаюсь честным. Я до сих пор здесь. Остаюсь верным своему ремеслу, — закончил Дрейк. — И я соскучился!

Они прошли к воде. Пауль сунул руки в карманы и выдохнул. Разговаривать о чём-то ещё он боялся. Или решил, что это бесполезно.

— Чем занимается твой друг? — спросила Бритоголовая. Ей в этой тусовке было одиноко.

Её подруга Розоволосая точно была подружкой Дрейка, она носила его куртку. А он брал сигареты из её пачки без спроса.

— Не порть моего пса! — крикнул Дрейк. И припал к Паулю. — Чем ты теперь займёшься? Будешь навещать нас почаще?

— Скорее всего, — ответил Пауль.— Я хотел спросить тебя. Ты видел Нину?

— Нина? — спросил он, — Калинина?

— Да.

— Ничего о ней не слышал, — бросил слово Дрейк. — Пару месяцев назад я видел её на Зеленодольской. Моя Детка там живёт. Полина гуляла с кем-то из местных. Кажется, из нашего архитектурного. Может, она туда поступила? - этого было достаточно. Пауль хотел попросить Дрейка говорить тише. Чтобы никто их не услышал. Но бесполезно. — Она выросла. Хорошая девчонка. Помню, как мы зависали у неё. Она же с нами вроде первое пиво попробовала?

— Такими гадами мы были, — оставалось лишь всё перевести в шутку.

— Думаешь? Наверное. За этот год и правда многое поменялось.

— Да, — засмеялся Пауль. — Забавно. А вы до сих пор здесь.

— Мы навсегда здесь! Тебя это не устраивает, белоснежка?

Пауль засмеялся. Но его глаза не дрогнули.

— Да нет. Просто, я и правда не ожидал увидеть вас здесь. Думал, всё на Заставе уже поменялось

— А всё и поменялось, Пауль. Всё поменялось, но мы остались.

— Я как-то не заметил. Может, просто смотрел не туда.

— Всё изменилось. Или просто устаканилось. Во всём мире. В моей жизни,— ему бы стоило снять очки.— Моя мама умерла. В мае. Унесла за собой весна…

— Мне жаль.

— Я раньше только и думал. Как бы оказаться в Бронксе. Своя квартирка на этаже 10+. Как буду вечерами один. Смотреть телик. Писать стихи. Или собирать у себя корешей. Покурить травки. Мечтал дополнить стены, где рисует Cope2, — сказал он. — Но моя мама умерла, — эти слова всегда режут слух. — И ничто её не вернёт. Я остался один. В небольшой пятиэтажке на краю Люблино. Мой дом видно от метро.
Теперь моя квартира обустроена, как я хочу. А оказалось, я хочу немногого. У меня нет плакатов знаменитых реперов. Я не устроил притон на кухне. И даже убираюсь каждые выходные. Вместе с моей Деткой, — он посмотрел на Розоволосую. Пауль не смог разобрать за её очками, сколько ей полных лет. — Мне даже понравилось одеваться в одежду по размеру. Мне понравилось жить здесь. Сегодня. Прямо сейчас. Самому с собой, — сказал Дрейк. — Даже думал об армии.

Пауль поднял на него глаза.

— Но я посмотрел на тебя и понял, что это гиблое дело. Извини, — и рассмеялся.

— Нет. Ты прав, — кивнул Паша. — Но ты насовсем отказался от Бронкса?
— А что там делать? — подхватил он. — Мы же русские. И мы везде останемся русскими. Или подражателями-с-корявым-акцентом, — но Дрейк не торопился говорить за всех. — Так что я не буду отбирать лишнего места, потому что уже нашёл своё.

Они шли вдоль набережной. Вода в это время года шумная. Съедает рокот проезжающих машин, разносит пение вечерних птиц, уносит шёпот прохожих. От Дрейка несло краской и куревом. А изо рта пахло испорченным пловом, точный признак испорченного желудка. Пауль вспомнил, что так пахло от всех, кто лежал в отделении гастроэнтерологии армейского госпиталя.

— Я не то имел в виду, — сказал Паша. Но лишь пустил слова на воду.

— Но изменились ли мы? И да, и нет, — стал философствовать Дрейк. — Никогда не понимал, как человек взрослеет. Ведь внутри меня до сих пор говорит тот же самый голос, который я слышал с детства…

Он отошёл к Розоволосой. Не отрываясь от мобильника, она протянула ему пачку сигарет. Он закурил. И готовил последнюю фразу:

— Я вырос мысленным эмигрантом.

— Кем?

— Я и ты. Мы выросли с желанием быть где-то подальше от этих мест. Мест, которых мы не знаем, брат. А они - Шон Конор, Маршалл Мэтерс - они любят свой родной дом. Я же всегда относился к нему как к перевалочному пункту. Желая раскинуть границы своей Вселенной на окраине Бруклина, — сказал Дрейк. — Каким же маленьким я себя почувствовал, когда понял всё это. Стоя в ритуальном зале. В костюме, блин, с белой рубашкой. С чёртовым чёрным галстуком на шее. Потому что так я выглядел на её любимой фотографии.

Дрейк подошёл ближе. Он пытался разглядеть в сумраке лицо Паши. Мягкое, слегка наивное, каким когда-то он его помнил. Но лишь споткнулся о его твёрдые скулы. Кривые губы. Высохшие глаза.

Он захотел спросить у Пауля, что сделало его мрачным. Откуда эти царапины в его взгляде и почему его голос стал таким рваным. Паша развалился на кусочки. Он бы ничего не ответил Дрейку. Он лишь смотрел на воду.

Бигги сказал:

— Всё. Теперь осталось дело за соком!

Все обернулись посмотреть. Бигги снял респиратор и указал руками на стену. На свою новую картину.

— Это…— заговорила Бритоголовая. — Это человек с…?

— Это человек с гранатами вместо глаз, — он выхватил из рук неловкой зрительницы сигарету и затянулся.

— Вау, — сказала Розоволосая, — я ничего подобного раньше не видела, — и засмеялась. Но над чем-то другим.

— Я тоже, — сказал Бигги.

Дрейк захлопал. Пауль поддержал. Бигги подошёл к воде. Надо было отдышаться.

— Дрейк, — сказала Розоволосая ,— кажется, я вижу фонари. Вон там, с причала…— она стала резко собираться.

— Это лишь блики фар от машин, Детка, — успокоил её Дрейк. — Подождем, пока Бигги закончит свою картину.

Розоволосая поднялась и начала всматриваться в сумерки.

— Машина не может там ехать…— она стала собираться. — Даже с этой чертовой музыкой я слышу шаги, Дрейк!

Дрейк оглянулся. Увидел блик света вдали, мотающийся из стороны в сторону. Первое, о чём Дрейк подумал: завязаны ли его шнурки?

— Сворачиваемся! — приказал он.

— Что? Опять?

Бритоголовая скомкала свой плед в рюкзак. Розоволосая помогла ей одеться. Они убежали первыми. Куда-то вглубь парка.

— Же-суи-дезоли!— отправил воздушный поцелуй своей незаконченной картине Бигги, подхватил рюкзак и убежал в другую сторону. Через забор к метро. Придётся прятаться, прижиматься к деревьям, чтобы его не заметили. Дрейк лишь успел хлопнуть Пауля по плечу. Это было «прощай», он убежал следом за девушками. В парк.

Издали стал слышен мат. Пауль убежал. Следом за Дрейком. Он догнал его у полянки. Весь красный, с пульсирующей веной над правой бровью. С бурлящим стоном на дне горла. За ними бежали следом.

— Так вот что делает армия с человеком, — захохотал Дрейк.

— И рыба на ужин, — сказал Пауль. И харкнул.

Девушки не смогли убежать далеко. Бритоголовая споткнулась. Разбила локти об асфальт. Поцарапала шею. Пауль поднял её и потащил за собой, поддерживая за спину. Фонари светили где-то сзади. Розоволосая добежала до знакомой дыры в заборе. Она решила пролезть в неё на четвереньках. Порвала колготки на коленях. Дрейк полз за ней. Пауль помог Бритоголовой пролезть. Всхлипывая от боли, она дрожала. И повторяла:

— Где мой рюкзак? — в который раз.

— Он у меня, — подавая ей руку. — Давай. Нам пора…

— Мой рюкзак у тебя? А то моя мама спросит, — и она заплакала.

— Эй. Эй, — заговорил Паша, — как тебя зовут?

— Алина, - ныла Бритоголовая. — Алина Кормушкина.

— Алина, — сказал Пауль. —Чтобы мама не волновалась, я дам тебе свою кофту. Ты спрячешь от неё свои разбитые локти, — стал уговаривать он,— но сейчас нам пора бежать. Или хотя бы уходить прочь. Лучше локти в зелёнке, чем административка.

Её ноги торчали с другой стороны забора. Где скапливались фонарные огни. И грубый топот. Другая её половина была с Паулем. Алина руками цепляла землю, оставляя её кусочки под ногтями. Кажется, сломала один.

— Осторожно, — предупредил Пауль. И вытащил её за плечи.

— Кто-то схватил меня за ноги! — закричала она.

Пауль оттащил её от дыры. Его глаза привыкли к сумеркам, и он мог отличить ветку от бутылки. Он осмотрел ноги Алины, обутые в стёртые Nike. Она носила их всё лето. И всю прошлую зиму тоже. Запах мусорных костров жёг глаза. В лёгкие запала горечь.

— Это белка, — улыбнулся Пауль. — Это всего лишь белка. Возможно, это даже ты напала на неё,— и смел ногой куски стекла.

— Давай уйдём отсюда, — Алина заплакала ещё больше.

— Если это так серьёзно, — сказал Пауль, — то нам придётся поднажать.

Пауль бежал по следам Бритоголовой. Сумерки сгущались, солнце пропало. Или это темнело только в его глазах. Он нашёл всё, что искал последние дни. Нашёл, но всё оказалось ненужным.
Они кое-как добрались до Конного Двора. Паша довёл Алину до Усадьбы. Пришлось остановиться у пристани Кузьминского пруда. Где на двух ставнях развалились грациозные бетонные львы. Будто охраняя лестницу, омытую тинистой водой, уводящую на самое дно.

Алина облокотилась на левого льва. Её локти были измазаны грязью и алой кровью. С колен свисали куски рваных колготок. В таких точно не появиться дома молча.

— Где мой рюкзак? — спросила она.

Пауль присел рядом с ней. Снял со спины синий рюкзак и отдал Бритоголовой. Она больше не плакала, только всхлипывала. Её правая нога оказалась разодранной, вся в грязи и кусочках травы, но всё казалось таким глупым. И смешным. Стыдным. Паша ей слишком понравился, чтобы плакать над жжением под коленом.

— Спасибо, — сказала она. — Но ты ещё что-то говорил про кофту?

Пауль скинул куртку на лестницу. Снял кофту и отдал Алине. Серую, с дырками на запястьях. Дырками-для-пальцев собственного производства.

— Домой меня проводишь? — спросила Алина. — Если мама увидит нас вместе, она успокоится,— и зашипела от боли, отковыривая грязь из раны,— Просто, это будет уже третий раз, когда я прихожу домой в рваных колготках...

Она взглянула на Пашу. Он сидел рядом, но взглядом растворился в воде. Где-то на дне озера, если у него получилось его разглядеть, утекала его мечта. Мечта, с которой он просыпался весь прошлый год, и которой засыпал. Весь год службы.

— Хорошо, — ответил Паша, но даже не взглянул на неё.

— Тебе и правда нечем заняться?

Над их головами поднялся гул. Вода всё так же шелестела возле ног, растворяя в себе почерневшее небо и жёлтые деревья. Унося за собой колокольный звон. Удары, наполняющие воздух свежестью.
Или так собирался последний осенний дождь. Сводя колени, царапая сердце изнутри.

Звон храма с противоположного берега.