В темноте

Сложные выдались дни. Марковский ещё до службы слышал, как тепло и свободно живут писари дивизиона. Чтобы доказать свою искренность, он, после отбоя, разобрал штабной компьютер и перенес его из расположения в здание караульной службы. Дневальный первого этажа рад был бы открывать Марковскому входную дверь каждый раз (а планировалось всего три раза), но петли так сильно скрипели, ещё и в мороз, что…

– Создаст эффект диверсии.

– Диверсии? И что ты мне предлагаешь? – спросил Марковский, держа в руках ламповый монитор samsung.

– Только – вот, – дневальный указал на окно в трубной комнате. – Тебе так даже ближе будет. Разве что придётся прыгать.

Ладно, подумал Марковский, и сделал две аккуратных перебежки от здания к зданию. В третий раз, когда осталось принести только мышку и клавиатуру, а их получилось спрятать под дутый бушлат, руки оказались свободны. Можно было приземлиться потише. Марковский хорошо похудел с тех пор, как начал помогать штабу дивизиона, и даже познакомился с нужными людьми, работающими на складе вещей, но менять свой растянутый бушлат ему не хотелось. Он прятал под ним заварные трубочки. Затянув широкий ремень потуже, Марковский выпрыгнул из окна трубной комнаты, снова, и приземлившись на уже утоптанный снег, подвернул ногу. Хотелось закричать, но дело обошлось сухим кашлем.

 С тех пор, как Марковский попал в армию, он пел каждый день. По дороге на плац, по дороге в столовую, по дороге из столовой… Так он испортил свой голос, наполнив речь першением и заиканием. Ночью били морозы. Щёки царапали всем, кто нёс службу. И было так тихо, что даже шмыгнуть носом можно было эхом на всю часть.

 Марковский осмотрелся. Напротив, через две клумбы, прямо возле оперативного штаба, стоял человек. Марковский замер. Незнакомца едва было видно, его силуэт растворялся в темноте козырька. Он курил, вот что было видно точно. Красные звездочки всегда узнаешь. Кусочки пепла тлеют под ногами. И аромат… Марковский не курил, но всегда носил с собой зажигалку, чтобы помочь кому-нибудь. А ещё на ней был фонарик, это помогало самому Марковскому, если нужно было лазить по старым складам.

Всё, что происходило с Марковским, было запрещено. Ночью, после отбоя, и чтобы солдат ходил один. Беги, либо иди уверенно. Никогда не угадаешь, что нужно сделать.

Кажется, незнакомец не заметил Марковского. Или ему было плевать. Затушив сигарету о подошву, он достал что–то из кармана и спрятал бычок. Марковский смотрел в темноту, пытаясь разглядеть, что незнакомец сделает дальше, а тот просто спрятал бычок и ушёл. Хлопнула входная дверь оперативного штаба. Марковский выждал несколько минут в тишине, в темноте, и только тогда ушёл.

Оказавшись в караульном домике, Марковский никак не мог отдышаться и кашлял в кулак. Прислонившись к косяку, он хотел перевести дыхание. Или спросить попить.

– Можешь идти, – сказал капитан Лурченко. –Ну? Или ты «спасибо» ждешь? Вольно!

– Никак нет.

– «Спасибо» на дембель получишь, понял?

На следующий день был выезд. Там тоже как–то запутанно получилось. Сначала Марковского отправили охранять парк боевых машин, куда через пару часов пришла вся бригада, стали собираться на учения. Потом кто–то решил, что Марковский должен ехать с ними, потому что у солдата должность старшего топогеодезиста, а значит его экипаж едет первым. Да? Нет? Пока Марковский бегал от машины, старенького топогеодезического ЗИЛ–а, до ворот Парка, решение о том «брать или не брать» поменялось трижды. И всё–таки его решили взять.

– Пусть хоть посмотрит на это, – сказал майор Вернадский.

После этих слов Марковский понял: теперь придётся бежать в расположение и собирать баул, там тёплые варежки и котелок. Но баул уже кто-то украл. Сначала Старшина ругался на Марковского, но потом признался, что на 12 человек из взвода у него осталось только 8 баулов.

– Это даже хорошо. Меньше ответственности.

– Смотри мне. В такой холод «меньше ответственности» может стать «меньше конечностей».

Это было рано утром. Бригада вернулась в полночь, или чуть позже. У Марковского колени сводило от холода. Последние несколько часов они вместе с рядовым Семёновым грели снег, собранный в бутылки. Чтобы пить. По возвращении в часть Майор Вернадский приказал вернуться всем на свои места несения службы. Марковского вернули в Парк. То есть его там просто оставили. А так как его напарник Шевцов ждал сменщика и наконец-то дождался, то он лёг спать до утра. Марковскому пришлось смотреть за парком. В этом мире, подумал Марковский, справедливость заканчивается на уставе. И пожалел об этом ещё несколько раз.

Через пару часов за Марковским прислали солдата. Тот сказал: «Тебя зовут в штаб. Пора рисовать какие–то карты». Так началась бессонная ночь. Ещё одна. В комнате досуга собрались все писари дивизиона. Они, при командовании старшего сержанта Бледнорогова, стали рисовать карты учений. Чертили направления. Зоны высадки. Атаки. И всё это до команды «подъем». Кто–то предложил чай, и даже сделал, заварив пакетик в резиновом стаканчике для бритья. Вкус отвратительный. Как и запах.

Сойти с ума– это желание казалось достижимым. Слова в голове Марковского начинали путаться. Мрачные мысли и неуважительные, щекотали так и язык. Появившееся за окном, Солнце было не отличимо от тусклой лампочки комнаты досуга. Тошнило.

Оказавшись в туалете, Марковский вдруг опомнился, грубо сжимая в зубах спусковой вентиль. Кусается. Ему хотелось сломать этот вентиль, а может свои зубы. Сломать что-нибудь, думал Марковский, было бы просто классно. Но вот он застегнул ширинку, повернул вентиль, вымыл руки и вернулся рисовать карты.

Вечером, где–то в шесть, менялись наряды. Марковский, пытаясь растянуть удовольствие от доставшихся ему остатков супа, мечтал лечь этим вечером и выспаться. Вовремя лечь спать. Поспать до подъема. В тишине. Или просто… Он вдруг проснулся, промазал ложкой с супом, и теперь облил свои штаны. Кажется, это обед. Сразу в руках появились салфетки, а от них– белые катышки. Замечательно, подумал Марковский, вот бы вернули горячую воду. Февраль всё–таки.

Марковский вернулся в расположение строем. С песней. Перед командой «Вольно!» старший сержант Якубов прочитал список, заступающий в наряд.

– Расположение: Кацунь, Марковский.

– Разрешите обратиться!

– Не разрешаю.

– Но я же в наряде. Я не могу так.

– Можешь, Марковский. Майор приказал. Авдеева увезли с ветрянкой. А вместе с ним ещё и Барашкова, Квана и Кельника. Черт бы их…

По строю пошёл гул. Старший сержант Якубов отдал приказ.

Бессонные ночи, вот что заставляет нас делать глупые поступки, думал Марковский. Или это уже кто–то думал за него. Придя на плац, он верно и молча отстоял всю речь заступающего дежурного.

– Пьяный сезон, – начал нашёптывать Витя Кацунь. –Я видел, как Буджарахов избил Серкия вчера.

– Серкия? Он же называет себя рамой.

– А что ты сделаешь против приказа «Стоять-Смирно»?

– Я читал, что мы можем давать сдачи.

– Можем. Только если несём службу.

– В наряде?

– Да. Но если ты и правда ответишь кому–то из них, представь, что же будет.

Кацунь решил не дожидаться ответа и продолжил:

– Будет жопа.

Сезон и правда оказался пьяным. Третий дивизион был далеко от дома, поэтому майорам приходилось уживаться друг с другом в тесных комнатах, а срочники делили пространство с сержантами и ефрейторами. И все, кто успел найти и привезти, пили алкоголь не дожидаясь завтрака. Кажется, они просто не прекращали. В обед все собирались, матерились, заводили машины и выезжали на них за пределы учебной части. Прячась за горизонтом, дивизион съедал свои дневные запасы и сливал топливо для правдивых показателей. И все снова пили. А вечером они делали это без опасений, закрывшись в тесных комнатах за просмотром дешевых ужастиков.

И только некоторые из них, из тех, кто смог спрятать и привезти бутылку–вторую–десятую; кому не доставалось места для просмотра кино; у кого здесь телефон не ловил связь, а радио по рации им не хватало– те шли к срочникам, чья жизнь и так была не лучше. Намного хуже. Каждый раз, после команды:

– «Отбой!»– прокричал Марковский.

Дневальный отпустил своего напарника спать. Кацунь ушел, чтобы заступить через четыре часа. Марковский отключил свет в расположении, откуда сразу потянулись шепоты, смешки и мотивы коротких видеороликов. Из комнаты прапорщиков послышался старый заезженный напев:

– Дневальный закричал «Отбой!». Мы поспим, а ты постой.

Марковский закрыл входную дверь. Проверил комнату досуга, тепловую и туалет. На прошлой неделе в расположение забежала собака. Она испугалась солдат, особенно дневального Шматко, долговязого рыжего парня, и тут же описалась, прямо возле майорской комнаты. Пришлось Шматко взяться за тряпку. Протерев «место слабости» (идея капитана Едунова), Шматко вернул тряпку в туалет. Коновалов, сменивший Шматко, во время уборки расположения, взял именно эту тряпку и прошёлся с ней, заглядывая в каждый укромный уголок (идея капитана Едунова), и оставил после себя невыносимый запах. Коновалов заступил на вторые сутки (идея капитана Едунова), а тряпку сразу же выкинули. Марковский посмотрел на пустой крючок, где должна висеть половая тряпка. Кому–то из них с Кацунь придётся мыть пол завтра утром. Надеясь на удачу, Марковский решил предложить Кацунь сыграть с ним в цу–е–фа. Проигравший будет убираться.

Вернувшись на пост, Марковский доложил об этом своему дежурному – сержанту Капице. Сержант заполнял журналы несения службы.

– Я немного посплю, когда заполню, ладно? – сказал Капица.

– А что я могу ответить?

– Справедливо.

Марковский вернулся на пост. Ночью было негласное правило: дневальному разрешалось брать стул и сидеть на нём (идея капитана Едунова). Настоящая роскошь.

Время шло. Темнота расположения становилась гуще и тише, все засыпали. Даже Марковский поддался на секунду, минуту или даже больше… задремал. Его разбудило шарканье. Это капитан Саидов. Пьяный. Вздыхающий и качающийся, со слюнявыми губами, грубым запахом и запутанными глазами, тяжелыми и красными. Марковский знаком с этим состоянием ещё с детства, от отца.

– Как слУжба?

– Идёт.

Марковский двойным шлепком проверил нож, висящий на ремне. Сегодня ему достался отстойный. Без тренчика, с раздробленной ручкой. Потому что Марковский не спал несколько дней. Он долго собирался, долго искал оружейный шкаф и не там расписался, из–за чего его обматерил прапорщик Керабов, самый грубый из них. Марковский уже знал, что нож придётся прятать, и не «под» а «в» подушку. Да, дневальный (по правилам) не должен снимать с себя оружие, но и (по тем же правилам) он не должен его терять. А если нож без тренчика, его легко украдут. Его украдут капитаны, проверяя спящего дневального, чтобы потом отругать и заставить носить им обеды в расположение из столовой. Круцинский так попал. Для таких даже термин есть – намотчик.

Капитан Саидов, шатаясь, возвращался из туалета в комнату. Расстояние приличное, широкое и неровное. Вот капитан и завалился, не разобрался или споткнулся, и полетел. Вниз. Прямо в глубь, в темноту расположения. Марковский едва успел это заметить. Он поймал пьяного капитана, как делал это уже не первый раз в своей жизни, только делал с отцом. Подхватив Саидова, его рыхлое и тяжелое тело, Марковский тут же поставил его на ноги. Это напомнило ему игру в куклы, ещё из детства.

Саидов очнулся. Застонал и попятился назад. В ногах снова появились силы, а в глазах какой–то разум. Марковский увидел эти глаза и узнал старого знакомого, но далеко не капитана Саидова.

– Скажи мне, – начал капитан Саидов.

Но с речью не вышло, или это был отвлекающий маневр. Саидов тут же вцепился в горло Марковского, тот только скрипнул. Неистовая сила, поселившаяся в Саидове, перебралась из ног в руки. Легким жестом капитан отодвинул защелку входной двери и вытащил за собой Марковского на лестничную площадку. В ещё более густую, вязкую темноту. Дыхание прервалось.

– Скажи мне, рядовой, ты меня уважаешь?

– Так точно, – еле выговорил Марковский.

Капитан отпустил горло рядового, прихватив за плечи.

– Товарищ капитан, я…

И согнулся. Марковский сорвался, выкрикнув лишь пару несвязанных букв. Обслюнявил пол и свои тяжелые зимние берцы. Саидов, прихватив парня за горло, ещё несколько раз ударил его в живот, и коленом в пах. В глазах Марковского всё закружилось. Он свалился на лестницу, но тут же поднялся, прикрывая голову.

– Ты ув–важ–е–ува…Уважешь меня?

Марковский выпрямился и повторил:

– Так точно, товарищ капитан.

– Повтори.

– Я уважаю Вас, товарищ капитан.

Саидов уткнулся головой в грудь Марковскому. Прижавшись, ворочая головой, он будто бы гладился о форму рядового. Всхлипывая, сквозь слезы, ноющим голосом, капитан повторил свой вопрос. А Марковский повторил свой ответ. И снова упал, схватившись, еле дотянувшись до перил.

Саидов прижался к стене, пытаясь не свалиться следом. Вздыхая… Капитан терялся и посмеивался, будто сам над собой. Шмыгая носом… Саидов тянулся к Марковскому.

– Рядовой! Гвардеец! Ты уважаешь меня?

– Так точно, – повторил Марковский.

Капитан замер. Медленно сгорбившись, он отошел к двери и упал на пол. Без сознания. Марковский выпрямился, но никак не мог перевести дыхание. Горло, пальцы, глаза – всё его тело дрожало.

Свет сбил с толку. Открылась входная дверь. Сначала Марковский увидел глаза, и только потом узнал в них капитана Лурченко.

– Вот ты где! – сказал Лурченко, и, зацепив за воротник нательной майки, утащил за собой Саидова.

Появление Лурченко было настоящей вспышкой. Секундным явлением, или так показалось одному Марковскому. Но даже за эту секунду, в которую рядовой морщился, капитан Лурченко заметил в его руке блеск лезвия ножа дневального. Тяжелая дверь, обшитая ватой и брезентом, захлопнулась с треском. Разбив Марковского изнутри. Какое–то время рядовой ещё стоял в темноте, крепко сжимая своё оружие, а потом заплакал, припав к лестнице, потому что ноги больше не держали.

Проведя в темноте ещё какое–то время, показавшееся Марковскому настоящей вечностью, и только придя в себя, когда колени больше не дрожали, а нож был сложен в ножны, солдат поднялся и открыл дверь. Вернулся на пост.

Сержант Капица продолжал заполнять журналы. Сержант сидел за тем же столом и на том же стуле. И он продолжал заполнять журналы несения службы, осторожно вырисовывая каждую букву, нежно переворачивая страницы. Лурченко и Саидов пропали. Марковский даже подумал, что всё это ему показалось. Капица только поднял глаза и спросил:

– Как служба?

– Идёт, – ответил Марковский. Это было автоматически.

– Хорошо. Кажется, я закончил. Пойду немного посплю, – он протер глаза. –Если что, ты знаешь, где меня найти.

– А что я могу сказать?

– Что?

– Я схожу в туалет?

– Ага, давай. Потом я. И да, Марковский…

– Я…

– Как сменишься, зайди ко мне.

Марковский обернулся к Капице.

– Ну, это, надо тебя постричь. Зарос совсем.

– Понял.

Марковский ушёл. Выбрал правую кабинку, только она закрывалась. Он просто стоял там несколько минут, пока его глаза не привлек красный вентиль для смыва. Держась за трубу, рядовой поднес свое лицо поближе.

И укусил. Дрожа. Со всей силы. Губами он почувствовал вкус слёз, катившихся из глаз.

Часть 2
Маленьким, когда таким ещё был Марковский, он жил с бабушкой. Стригли его под ноль, у соседки сверху была машинка, принесла откуда–то. Машинка страшно жужжала и драла. А если Марковский–маленький дергался за ней, ну, например, влево потянет, соседка его била по плечу или по затылку, приговаривая:

– Сиди!

Стрижка для Марковского–маленького была настоящим испытанием. Соседка с Бабушкой Марковской поэтому и стригли без насадки, потому что машинка дергала; а так хоть без проплешин, без дыр, как на выжженом поле. Но Марковский–маленький знал– так с его волосами обращаются ещё и потому, что не было никогда у соседки насадок. Она, когда добыла машинку, не добыла почему–то насадки.

А другие мальчики ходили в парикмахерские, делали себе что–то модное. Тогда, в детстве Марковского, модно было оставить челку и хвостик. И мальчики, четвероклассники, кому родители разрешали, носили длинные хвосты и челки, каждый раз возвышаясь в глазах Марковского–маленького, даже если те стояли на уроке физкультуры после. Даже смотря вниз, Марковский–маленький чувствовал, будто смотрит наверх. Хвостики эти затмевали солнце, как это делали в утренних мультиках.

Марковский–маленький привык, как и многие бы, подниматься пешком с Бабушкой к соседке, стричься дерущей машинкой. Но каждый раз, проходя квартиру 29, малыш затаивал дыхание. Там недавно умер сосед. Алкоголик, как Бабушка говорила, вот и сдох. Марковский–маленький этого соседа и не видел никогда, но жутко боялся смерти и обходил её осторожно. Смерть пугала Марковского–маленького, но случайная фраза Дедушки Марковского: «А что смерть? Оттуда никто не возвращался. Видать, незачем им», невольно смешила. И к этому он, ребёнок, тоже привык.

Но было кое–что, последнее, что не пугало, а поднимало в Марковском–маленьком жуткое отвращение. Откуда–то из–за груди, подваливающее к горлу. Пузырчатое и вонючее. Всё это лишь от одной мысли, что сосед из 29й умер не у себя дома, а на стуле соседки–парикмахерши. Прямо в момент стрижки под ноль! Марковский–маленький сам этого происшествия не застал, он должен был прийти через час. Но в тот злополучный раз стрижку перенесли. Бабушка Марковского так волновалась за него, что посадила перед телевизором на весь вечер, а сама пошла помогать. Хоронить сдохшего алкаша.

– То не было, не было его месяц. То на те! Здрасьте, простигосподи!

А может и зря, думал Марковский–старший, что его не пустили посмотреть. Вместо охладевшего тела с недостриженной головой, накрытой наволочкой, Марковскому–маленькому представлялись шевелящиеся черви, расползающиеся от мёртвого тела. По его телу сразу бежали мурашки, а что–то бурлящее подбиралось к самим зубам, прямо изнутри. Пришлось плеваться с балкона.

В остальном, детство Марковского–маленького шло хорошо. Классная руководительница, еле–ходящая и много–курящая Ирина Ивановна, старалась вывозить детей на экскурсии. Денег на это Бабушка Марковского не выделяла, но каждый раз, напоминая о своей беспомощности и беспомощности Дедушки, уговаривала взять их маленького троечника с собой.

– Да он в маршрутке постоит! Ему же не привыкать.

В этот раз был автобус. Как двухэтажный, только с одним, лестницей и туалетом. Марковский–маленький уже привык к Бабушкиным слезам, к вздыхающему настроению Ирины Ивановны, которой приходилось платить за этого ребёнка, внимания на их общение не обращал. Он стоял поближе к автобусу, косясь на свой класс, зная, что его ненавидят. Ненавидят по очень простым причинам: сейчас этот Марковский–маленький поедет бесплатно на экскурсию, чему были недовольны родители некоторых, и что Марковский–маленький зайдёт в автобус первым и займёт место возле окна. Лучше место возле окна, чтобы смотреть в него. В окно! На проезжающие машины, которым так и хочется помахать или показать чего–нибудь похуже. Да и просто– у окна. Лучшее место, которое всегда кому–то не доставалось. Хорошо, если в этот раз обойдётся без слёз. Марковский–маленький огляделся, выдохнул, успокоился– Света Чурикова заболела. Это же она в прошлый раз так долго плакала.

Класс шумел. Девочки собрались в первой половине автобуса, потому что решили быть подальше от мальчиков. Но Ира Копытова очень радовалась, когда к ней подсел Арсен. Она краснела и много смеялась, а Арсену это нравилось. Ему нравились все девочки в его классе, кроме Даши и Наташи, но сегодня их никто не видел. Он показывал свою любовь очень открыто: обнимал, приглашал в гости, дарил на дни рождения цветы. Все девочки мечтали быть его жёнами, но быстро об этом забывали после звонка на перемену. И только Ира Копытова мечтала стать женой Арсена и на перемене. Сидя у окна, касаясь Арсена плечом, по её шее бежали мурашки. Она с трепетом вспоминала, как недавно, в день рождения Арсена, его мама принесла и угостила всех в классе мороженым. Ире достался с печеньем и орехами, о котором она мечтала каждый раз, когда видела рекламу между выпуском «Эй, Арнольд» и повтором «Универа».

Все остальные мальчики, включая Марковского–маленького, забились в конец салона. Показывали факи проезжающим водителям. И когда настала очередь Марковского, он решил просто помахать. Ему вспомнилась история из ещё более раннего детства, когда он, сидя с мамой в маршрутке, помахал водителю Волги, а тот ему в ответ моргнул фарами. Марковский помахал какому–то мальчику в соседнем автобусе. Они не были знакомы, но знали, что учатся в одной школе. Марковский был старше. А тот мальчик, незнакомый, тоже помахал в ответ. Другие, конечно, из его автобуса обложили Марковского факами, но в ответ на их факи пришли факи и от одноклассников Марковского.

Остановившись возле очередного храма, ещё одной точки посещения экскурсии, Марковский захотел в туалет.

– Это женский монастырь. Потерпи! Лучше вон, иди, иконы посмотри, – сказала Ирина Ивановна, закуривая очередную сигаретку. – Твоя бабушка говорит, что твой папа художник.

– Но он не рисует иконы.

– А ты, значит, его не уважаешь!

Марковский поплёлся к самому большому зданию, следом за группой. Некоторые девочки, чьи головы были прикрыты платками, заметили его и стали шептаться. Мальчики, отбившиеся от толпы, вызывали у них ещё больший интерес. Одна из них, средняя, подбежала к Марковскому–маленькому и сказала:

– Здравствуй!

– Привет.

– Не хочешь идти туда?

– Не сильно.

– А хочешь, мы можем поиграть во что–нибудь вместе?

Следом за ней прибежала девочка поменьше, младшая, и объявила:

– Давай играть с нами в дочки–матери.

У девочек загорелись глаза. Если Марковский согласится, одна из них должна будет стать его женой. И ей должна стать средняя, которая первой заговорила с ней. Потому что младшая слишком маленькая, поэтому она будет играть ребёнка. Их ребёнка?

Марковский знал, что такое «Дочки–матери», он часто играл в эту игру и часто был мужем, когда в гости к нему приходила Аня, соседка с пятого этажа. Он постоянно нарушал правила, выдавая себя не за ухажера, а за вора. Он делал из веток пистолетики и «чистил кассу». Марковский хотел провернуть этот розыгрыш и сейчас, но не успел.

– «Дочки–матери», «дочки–матери»– стала повторять младшая девочка.

Из–за угла вышла самая высокая девочка– старшая. Она тоже носила платок, но взгляд у неё был проклинающий.

– Достали ваши «Дочки–матери»! Нечего вам тут с незнакомцами всякими общаться. Быстро в дом!

Девочки тут же разбежались, и Марковский остался один.

– Тупые! – сказал кто–то из–за спины.

Марковский обернулся и увидел того самого мальчика, которому махал в автобусе.

– Скучно тут, блин. – сказал этот мальчик. –У вас в автобусе душно?

– Нет, – ответил Марковский–маленький. –Я даже не вспотел.

– А у нас Ташкент!

– Это как?

– Жара, блин.

– Понял.

– Есть мелочь?

– Нет, – ответил Марковский, как учила его бабушка.

– Ладно. Пойдём в лавку, купим че–нить.

Ребята подошли к церковной лавке. В меню были беляши и пирожки с яблоком. Минералка и чай. Мальчики посчитали всю свою мелочь– тридцать четыре рубля.

– Не хватает.

– На что?

– Ни на что, – сказала продавщица.

– Возьмите лучше свечки, есть по пять и тридцать пять рублей, вторую со скидкой дам.

Не вышло. Мальчики тут же разбежались, услышал гудки автобусов.

Они встретились ещё раз через две остановки. Уже в городе, неподалёку от парка аттракционов.

– Меня Влад зовут, кстати.

– Меня Антон.

– Че. Говорят, Арсен у вас богатый, да?

– На свой день рождения он принес в класс мороженое. Но я не попробовал.

– Придурок!

– Мы бегаем с ним на физре, и я обгоняю.

– Ага…Давай найдём белку.

Белку ребята так и не нашли, но очень подружились за это время. Им обоим нравился Человек–паук, не нравилась учительница английского языка Марьяна Тахировна и жили они недалеко друг от друга.

– Ага, я тоже на Рахманинова. Да. Пойдём домой вместе.

Марковский боялся идти домой один, но очень любил эти дни– он шёл сам, без бабушки. Не складывая с себя ответственности, он говорил о своём уходе Ирине Ивановне и, только после её звонка Марковской бабушке, прощался со всеми.

Влад пошел вместе с ним. Влад, как заметил Марковский–маленький, не ждал звонка домой. Он просто уходил.

– Я бы и от парка ушёл, всё–равно туда поедем потом. Но папа сказал вернуться. Надо обувь занести.

– Мы тоже недавно ездили туда. Я катался на карусели, – соврал Марковский–маленький.

– Да нафиг её! Это которая с лошадями? Нафиг её, да. Лучше на «Емеле» катнуться.

– Я катался.

– Одну девчонку стошнило.

– Мерзко…

– Ага! Проводишь меня? Я тоже на Рахманинова живу.

– А где?

– На Рахманинова.

– Ладно, но меня ждёт бабушка.

– Да ниче, придёшь. Ниче она тебе не сделает.

– Я знаю. Просто она сказала…

– Ладно–ладно. Мы быстро. Просто мне не хочется одному идти. Ты смотрел вчера «Универ»?

Мальчики шли вдоль дома Марковского и прошли его. Они прошли ещё несколько дворов. Магазин, в который не разрешала ходить Марковскому бабушка. Волнение подваливало к горлу маленького Антона, но Влад не останавливался.

– Ты тут живешь?

– Я на Рахманинова живу, че ты пристал! Кстати, ты в армию хочешь? Афигеть у них там! Мне папа рассказывал, он в Чечне такое вытворял! Бля. Всех похерил.

– Мне не хочется в армию. Мой папа тоже служил в Чечне.

– И че он там делал? Сколько человек убил?

– Он…Ну, он рассказывал, что его друга подстрелили и он умер прямо в больнице. До него не дошла очередь.

– Да, настоящие мужики.

– А мой папа красил ракеты.

– Понятно. Ага. Короче, я хочу быть капитаном. Буду всяких придурков пинать и заставлять качаться. УПАЛ! ВСТАЛ! УПАЛ! ХАХАХА!

Марковский-маленький шёл и замирал каждый раз, когда слышал громкие команды. Он стал представлять, что будет в армии. Крики. Драки. Убийства. Война…Он так много читал и смотрел про войну, поэтому ему не хотелось:

– …чтобы она повторялась.

– Да че ты, а. Разве не хочешь пострелять по уродам? Я жду следующего года, чтобы нам наконец-то дали разбирать Калаш. У вас ещё не было?

– Нет.

– Как возьмешь в руки- поймёшь. Бля, как же хочется пострелять в кого-нибудь. Может, сегодня с батей в тир пойду.

Марковский отвлекся настолько, что потерялся. И только разговоры о насилии его вывели из дружеской комы…Он испугался.

– А какой дом? Этот? Тот? Мне нельзя здесь гулять. И переходить эту дорогу.

– Почему?

– Тут сбивают людей.

– Да никого тут не сбивают, это ерунда. Я каждый день здесь хожу.

– А какой у тебя дом?

– Да бля, я живу на Рахманинова. Дом 3, окей?

– Но я живу в 37м.

– И че? Это одна улица, бля!

– Это далеко от меня. Извини, я не смогу тебя проводить.

Марковский остановился. Хотел попрощаться с новым другом. Владик пошёл дальше, даже не посмотрел в его сторону. Марковский крикнул:

– Пока. Извини. Ещё увидимся.

Владик показал ему фак.

Марковский–маленький сразу развернулся. Он побоялся, что сейчас заплачет. А на глазах нового друга плакать стыдно. Человек– Паук же никогда не плакал. Ну, только когда убили Дядю Бэна. Тогда можно, да, но только не сейчас.

Марковский–маленький зашагал в сторону своего дома. Среди новых домов, где он появлялся только с бабушкой, ему было страшно. Что–то щекотало его внутри, прямо над животом, где ребра. Он ненавидел это чувство. Ему сразу же казалось, что он куда–то опаздывает. И если Марковский не уйдёт прямо сейчас, прямо сейчас не окажется возле своего подъезда, то мир разрушится и он провалится под землю! Или его поругает бабушка.

Он заторопился, но тут же упал. Свалился на асфальт, нырнув в темноту.

– Придурок, бля! – всё, что он услышал перед темнотой, а потом как в тумане.­­­ – Тебя зачмырят в армии.

Кажется, это был мешок с обувью. Марковский–маленький больше не мог держаться. Он ударился локтями и носом об асфальт. Заплакал!

– Больно!

Марковский обернулся– рядом никого. Сквозь слезы и тротуарную пыль он, кажется, увидел силуэт Владика. Он убегал, размахивая мешком для обуви.

Мальчик вытер лицо руками, но только больше размазал грязь по лицу. Испачкал футболку. Из губы шла кровь, он почувствовал её языком, и это напоминало урок биологии, или тот раз, когда Вера Игоревна рассказывала о гное. Марковский и раньше встречался с кровью: каждый раз, когда оставался у тёти. Он резался об раковину, ухватившись снизу за железные края.

Дойдя до двора, он встретил бабушку. Она разговаривала с почтальоном, чтобы тот пошёл на поиски внука.

– А вот и пропащий.

– Тебя уже весь двор ищет!

– Я провожал…–сказал Марковский–маленький и снова расплакался.

– Где ты так ударился? Ты дрался?

– Боже мой.

– А ты вспомни, как моя раньше дралась. Постоянно в школу ходила разбираться.

– Я не дрался!

– А что тогда? Откуда столько грязи? Смотри, ещё губу разбил.

– Это всё, – Марковский обернулся, желая обвинить кого-нибудь. Но за спиной было пусто.

– Дома мне расскажешь! Живо наверх. Ты посмотри, волосы все растрепал.

И только потом, дома, за чаем, Марковский смог рассказать историю полностью. О дружбе и ненависти.

Бабушка стояла за его спиной и разглядывала голову внука. На затылке что–то щипало.

– Молодец, – сказала она. –На драки способны только всякие грешники. А мы не такие. Мы с тобой сильнее, мой хороший. Быть хорошим тяжело, но только в детстве. Дальше будет хорошо, мальчик мой.

– Надо было его ударить! Так делают в армии.

Бабушка тут же шлепнула внука по голове.

– Никаких драк!

– Почему?

– Я так сказала! У тебя судьба хорошего человека. А от судьбы не убежишь, – задумалась бабушка. –Ты это ещё поймёшь. Но ради мира нельзя только готовиться к войне.

Марковский успокоился. Он ушёл в туалет – единственное тихое место в бабушкиной однушке, и просидел на бортике ванны довольно долго, крутя краны холодной и горячей воды туда-сюда, пока не постучались.

– Собирайся, – сказала Бабушка. –Он тебе нормально там наворотил. Надо постричься.