Зеркало

Я слабо помнил отца. Он представлялся мне древним витязем, сошедшим с полотен Васнецова, что я видел в книгах. Но иногда я видел его во сне. Он был вечно уставшим мужчиной, что по вечерам рассказывал мне разные истории о дальних странах. О загадочной Индии и пёстрой Африке.

Город я тоже слабо вспоминаю. Он мне видится монохромной, как в кино, массой шершавых стен и бесконечных, кисло пахнущих мокрыми тряпками, коридоров коммунальных квартир. Порой я видел его во снах. Он был всё так же пуст, сер и уныл. Влажный ветер гнал по тротуарам и мостовым опавшие листья, клочки старых газет и прочий сор.

Мы жили на хуторе, среди полей и лесов. Я часто убегал туда и проводил там все дни. Мечтал в предрассветных сумерках о днях грядущих. Гулял по тайге, подолгу вглядывался в чёрную гладь реки. Словно в зеркале, я в ней видел себя, нависшие деревья, а иногда и тень своего отца. Тогда я резко оборачивался, в надежде его увидеть. Но за мной всё так же шумел ветер в высоких кустах черёмухи.

Луга, словно зелёные озёра, своими волнами набегали на веранду, с которой моя мать смотрела на запад. Взрослые говорили, что где-то там, запредельно далеко идёт война. И в отдалённых раскатах грома мне слышалась артиллерийская канонада, в стуке дождя по окнам – пулемётный треск. Я и сам вглядывался туда, за леса и сопки, в надежде увидеть на просёлочной дорожке фигуру отца.

С осенью пришли бесконечные снотворные туманы и пробирающая до дрожи сырость. Я всё так же гулял по лесам, полям и холмам. Как зачарованный, я под вечер возвращался домой и долго сидел над книгами, разглядывая картинки. Любил я изучать иконы, с которых на меня глядели святые. Их смирный взгляд успокаивал и настраивал на мечтательный лад. И лишь иногда я видел в зеркале тёмный силуэт отца. Он, подобно этим самым святым, благословлял меня своим кротким взглядом.

Зимой снег заваливал хату до окон, а вечера превратились в нескончаемый поток снов наяву под завывание вьюги. И порой в тёмном окне, при слабом мерцающем свете керосиновой лампы я видел, как отец касается моего плеча. Чувства почти реальные. Я резко оборачивался и наваждение пропадало. Лишь полумрак комнаты давил на ослабевающий под натиском колыбельной метели разум. Тяжёлые были и сны, в которых я вновь гулял по залитым солнечным светом лугам и перелескам.

Весной, вернувшись к так полюбившемуся времяпровождению, я наткнулся на разваливающуюся церквушку. В ней теперь я и проводил большую часть времени. Никто, кроме лесных духов не знал о моих ночных бдениях. Я всё чаще выходил из дома по ночам, дабы пройтись по залитым лунным светом тропинкам, что в итоге приводили меня к той церкви. В омуте рядом отражалась луна и нечёткая тень моего отца. Она махала мне рукой. И я махал в ответ.

Так проходили годы. Весна сменялась жарким летом, лето – задумчивой осенью, осень – похожей на ночной кошмар зиму. В этом круговороте я всё чаще думал об отце. Каждый раз видел его отражение в зеркалах. В груди щемилась тоска, в грёзах гуляли ветры по фантастическим пространствам. А я уходил дальше вглубь себя. Я валялся в траве и наблюдал за поразительной жизнью насекомых, трав и грибов. Деревья-великаны перегораживали небо, сопки частоколом окружали меня. Грань между сном и реальностью стёрлась.

Так я и жил эти годы, задумчиво глядя в зеркало. Разговаривал с отражением отца. Прятался в тумане, по оврагам и кустам орешника. Мечтая о тех временах, когда по просёлочной дороге пройдёт тонкая высокая фигура.

Однажды поздно вечером я лежал в кровати, зачарованно глядя на мерцающий огонёк свечи. Он причудливо плясал, кружился в некоем волшебном вальсе. В комнате возникли тихие вкрадчивые шаги. На тумбочке около кровати появился букет из полевых цветов и еловых лап. Терпко запахло смолой и мёдом. На край кровати присел мой отец. На его пыльной гимнастёрке поблёскивали медали. Его живые голубые глаза улыбались, а рот ликовал. Я осторожно дотронулся до отцовской ладони. Она была тёплой. Я кинулся к нему на шею и расплакался.