Библиотекарь. Глава 12. Стих Николая

БИБЛИОТЕКАРЬ. Философско-художественный роман с элементами мистики и физики.

   ГЛАВА 12. СТИХ НИКОЛАЯ.

  Началась весна. В этом году она была необычайно ранней и тёплой. Снег полно-
стью растаял уже в марте. Сухие улицы радовали горожан после долгой и слякот-
ной осени и длинной зимы, когда тоже случались оттепели с осклизлой кашей на
тротуарах. Можно было, наконец-то, надеть легкую обувь, не боясь, что придёшь
домой с мокрыми ногами. Ребятишки повыкатывали свои велосипеды и гоняли
на них, беспощадно трезвоня и пугая прохожих. Уже появились первая зелень на
клумбах, даже цветочки желтые, не то мать-и-мачеха, не то уже одуванчики. Но
было ощущение, что солнышко нарисовало свои маленькие портретики повсюду.
Так задорно и весело они глядели на людей, что в ответ хотелось всё время улыбаться. Это была первая (как потом окажется - и последняя) весна их любви.

  Коля и Глаша встречались очень часто, когда позволяло время, да и когда не
очень позволяло. Коля писал курсовую на базе одного НИИ и часто сматывался
оттуда как можно раньше, сделав все опыты качественно и быстро. Его утомляла
манера тамошних сотрудников – никуда не торопиться. Придут, с утра чай с бол-
товнёй о том и сём. Потом медлительное «раскачивание». Подготовка к рабочему
дню, сначала подготовка к подготовке, потом… Спешить им было некуда. Николаю
казалось, что за рабочий день он мог бы сделать в десять раз больше. Он догово-
рился с завлабом, где работал над курсовой, что будет делать всё побыстрей, а тот
будет отпускать его пораньше. Дело упиралось в Глашу. Она, как первокурсница,
причём очень добросовестная, не пропускала ни одного занятия, не поддавалась
на уговоры Коли, чтобы «прохлыстать» кое-что. Она тщательно готовилась к семи-
нарам в библиотеке, конспектировала первоисточники. В общем, гулять ей особо
было некогда. Колю это очень угнетало. Он ходил в читальный зал библиотеки, хотя
зачастую ему там было нечего делать, а всё ради того, чтобы хоть молча побыть
рядом с ней, посидеть и полюбоваться ею, когда она с серьезным видом склонялась
к учебникам.
И вот выдался как-то денёк, тёплый, солнечный, благодатный, когда у неё вдруг
было всего две пары, а назавтра никакого семинара! Это было счастье! Они дого-
ворились встретиться в парке. Гуляли дотемна. Ели мороженное, слушали музыку,
болтали, общались, любовались друг на друга… Вечером он уже поздно вернулся
в общагу. Проводив Глашу, он еще долго стоял под окнами её общежития. Потом
пришел к себе в комнату.

   Николай лёг. Соседи по комнате давно с сопением и шипением дрыхли. А у него
всё крутились воспоминания об их встрече, о свидании в парке, где играла веселая
музыка. Он вспомнил, как подъехал трамвай к остановке. Трамвай был почти пу-
стым, и стоящую в нём Глафиру он заметил ещё до того, как трамвай остановился
и открылись двери. Он видел, как она стремительно вместе с трамваем «подлета-
ла» к остановке. Она выпорхнула оттуда, держа в руках кончик своей роскошной
косы. Трамвай весело зазвенел, отправляясь в дальнейший путь, и его звонок как-
то радостно перекликался со стуком Глафириных каблучков, сбегавшей по широ-
кой мраморной лестнице вниз. Коля уже спешил ей навстречу. Они встретились
на середине лестницы. Невольно потянули руки навстречу друг другу, лучезарно
улыбаясь, но в последний момент, когда уже произошло небольшое прикоснове-
ние, Глафира отвела руку и залилась румяной краской. Ах, это прикосновение! Рука
Николая помнила его до сих пор, нежное, мимолетное, трогательное. Только сейчас
Николай стал понимать смысл этого слова «трогательное». От него Николай полу-
чил какую-то тёплую волну, которая прошла по всему телу, подкатила к горлу, и
едва он удержался от слезы, предательски навернувшейся на глаза.

- Знаешь, вот эта старинная модель трамвая напоминает мне нашего проректора
по учебной части Яркова. Видишь, – он указал на следующий подошедший трамвай.
- У него лобовое стекло разделено на два квадрата, как большущие очки на лице
Яркова. Он их так важно сдвигает на переносицу, когда читает торжественные речи
на собраниях, зато когда отрывается от текста, то порой такую околесицу начинает
нести. Но ему прощают. Дедушка старый…
- Какую чушь я сам-то сейчас несу! – подумал Николай, который действительно
был в прекрасном настроении и болтал всякое, что приходило в голову, лишь бы у
него не вырвалось главного: «Глафира, как ты прекрасна, как я хочу, чтобы мы всегда были рядом, чтобы у нас была общая судьба, чтобы мы никогда не расставались!»

   Налетел порыв ветра. Он вырвал кончик косы из рук Глафиры, она обмоталась
вокруг лица пару раз. Глафира весело и заливисто засмеялась. Николай тоже. Оба
они хохотали, спускаясь по лестнице в парк. Глафира побежала вперед, продолжая
смеяться, Николай пустился за ней. Сразу за воротами парка они остановились,
не сговариваясь, молча встали напротив друг друга, всматриваясь в лица и глаза.
Они явно любовались друг другом. Какая нежность лилась из этих взглядов. Пауза
неудобно затянулась. Первой глаза отвела Глафира:
- А знаете, Николай, как называются вот эти цветы? - Коля посмотрел на клум-
бу, на которую указывала Глафира. Там вовсю хозяйничали какие-то маленькие сол-
нышки, какие-то, как сказал бы Маяковский, желтенькие «плевочки», похожие на
одуванчики, но размером помельче…

Потом они гуляли по парку. Иногда говорили о серьёзном, но все больше болта-
ли всякую чепуху, вспоминали детство. Так беспричинно радостно бывает только в
детстве. И какой-то солнечный весенний ветер пронизывал всё их существование
в этом парке. Уносил их в метафизические небеса. «Беспричинно радостно» - нет,
конечно, причина была, и это была Глафира, и это была его любовь…

Коля взял ручку и блокнот, сначала и сам не понимая, зачем, пошёл тихонько на
кухню. Сел там на подоконник. Ему нужно было выплеснуть эту радость куда-то,
как-то ее отобразить. Он начал лихорадочно записывать какие-то строчки, которые
как-то сами укладывались в определенный размер, мелькали случайные рифмы, по-
рой неказистые, корявенькие, но он тут же их подхватывал и заносил в блокнот.
Стихи он не писал практически никогда, ну так, чуть-чуть в девятом классе, когда
тоже был влюблен в одноклассницу Свету Бобкову. Но там вирши были – вообще
ужас!
- Надев очки на переносицу… - это я про что сейчас сочиняю? Про Яркова?
Чушь собачья! Про трамвай надо. С трамвая начать: «Трамвай городит околеси-
цу…» После некоторых мучительных рихтовок, часа через два на новой, уже пятой
по счету странице, Николай записал вариант, который решил считать окончатель-
ным! Вот так:

Надев очки на переносицу,
Трамвай трезвонит околесицу.
И острый звук его разносится,
Как каблучки стучат по лестнице.

И солнце на деревья косится,
И тени длинные бросаются,
И фонари к трамвайным просекам
В подобострастии склоняются.

Несет трамвай тебя по линии,
А ты стоишь и улыбаешься.
Коса твоя тугая длинная
По ветру вольно развевается.

И музыка звучит весенняя,
И сердце радостное мается,
И чумовое настроение.
И в судьбах всё переплетается.

Вдоль улиц деловых и чопорных
Цветы на клумбах распускаются.
Прошу всё повториться шепотом,
Но лучшее не повторяется.

А я хочу, чтоб снова вместе мы,
Когда рука руки касается,
И чтоб в душе всё было весело,
И чтоб вовек не расставались мы.

Весна, весна! Ах, ты кудесница!
Надежды раздавать стараешься.
Ты счастья нового предвестница,
Но лучшее не повторяется!

Про «ЛУЧШЕЕ НЕ ПОВТОРЯЕТСЯ» – это было твёрдое убеждение Николая. Когда-то в
дневнике (а когда-то он пытался вести дневник) он записал важную для себя мысль,
которая была результатом не просто абстрактных рассуждений, как часто бывает у
юных мыслителей, а результатом пусть еще небогатого, но жизненного опыта. Он
не раз, как и многие люди, пытался повторить что-нибудь такое, когда было очень
хорошо. Создавал ту же обстановку, собирал тех же друзей, но убедился, что повто-
рения лучшего не бывает, лучшее бывает только по-новому. То есть либо получа-
лось что-то новое, либо унылое повторение с попыткой удержать ушедшее счастье.

Счастье каждый раз требует творчества, нового созидания, и тут на старой кобылке
не проедешь, в клетку счастье не запрёшь, в камеру на сохранение не сдашь. Его
нужно постоянно создавать, творить. Счастье – это неудержимый поток бытия, в
котором разве, как сёрфингист, можно какое-то время держаться на гребне волны.

Коля пошел в комнату, бормоча: «Трамвай трезвонит околесицу… Николай не-
сет околесицу…»! Но на лице его сияла блаженная улыбка. Положил блокнот и руч-
ку на тумбочку, погладил так, как будто гладит Глашину руку. Наконец, он прилёг,
и быстро сладко заснул.
              ***       ***       ***